— Встать!
   Он и не шелохнулся.
   — Бесполезно, — сказал Каразин с кривой улыбочкой. — Они наверняка и по-русски-то не понимают. Кто бы их учил? Их издалека завозят, из тех мест, где такие вот образованием не обременены вовсе...
   — Понятно, — сказала Марина. — Каракумское ханство в миниатюре. Слышала краем уха... Ладно, пошли. От них, сразу видно, толку не добьешься...
   Обогнув коленопреклоненного без тени эмоций, она двинулась дальше. Каразин, чертыхаясь, запинаясь о тугие кочаны, поспешал следом. Отдуваясь, сказал:
   — Вот уж никак не думал, что ты будешь меня спасать... — и усмехнулся не без самодовольства. — Впрочем, тебе же нужен классный свидетель, а лучше меня не сыскать...
   — Ну, разумеется, — рассеянно сказала Марина.
   Не стоило его расхолаживать и посвящать в истинное положение дел. Пусть и дальше пребывает в приятном неведении. На самом-то деле в качестве свидетеля он ей был нужен примерно так же, как собаке пятая нога. Просто-напросто...
   Она и в самом деле была девушкой прагматичной и чертовски хозяйственной. Шляться в одиночку по таким вот местам — хуже некуда. Нужен спутник, которого к тому же нисколечко не жалко. Мало ли какие ситуации могут возникнуть, когда пригодится спутник, которого нисколечко не жалко. И потом...
   Она отшатнулась за ближайшее дерево. Быстренько выпростала рубашку из джинсов, чтобы она надежно прикрыла заткнутый за широкий ремень арсенал. Подхватила выпавшие из-за пазухи карты. Сказала тихонько:
   — Ну вот и нарвались...
   Большая черная собака, стоявшая вольно, без поводка, все так же внимательно и недружелюбно таращилась на них — чересчур ухоженная и гладкая для дикой. Вон и ошейник из желтой кожи, весь в шипах.
   Собака посмотрела назад, себе за спину. Там, вплотную к крайним деревьям стояли трое верховых на красивых высоких конях. Народец совершенно другого полета, нежели работавшие в поле исхудавшие оборванцы — мордатые, хорошо кормленные, в полосатых халатах, головы у двух повязаны пестрыми платками, на третьем... ага, натуральнейшая чалма. Или тюрбан — Марина плохо представляла, в чем разница, кажется, это одно и то же.
   Ее гораздо больше интересовало их вооружение. У каждого на боку болтается кривая сабля — сущая первобытность, ха! — но за спинами вполне современные многозарядные винтовки, еще не снятые с производства, хотя и не являющие собой венец военно-технической мысли. К слову, с такими она обращаться умела превосходно.
   Это, конечно, разъезд, патруль или как там еще у них называется. Наткнулись на нас чисто случайно. У тех, голых, не то что рации при себе не было, по которой можно доложить о чужаках, но и булавочки...
   Бежать от конных в негустом березняке — сущая бессмыслица. В чащобе еще прошло бы, но здесь...
   — Пошли, — сказала она тихонечко. — Если что, в сторонке держись и под ногами не путайся, сама управлюсь...
   Она вышла на опушку первой, надменно подняв голову: и чтобы ни малейшего страха в глазах, ни тени растерянности, эти азиатские обормоты, надо полагать, эмоции чуть ли не телепатически ловят, поближе стоя к природе, чем белые люди из Европы...
   На нее уставились чуточку обалдело, почти не обращая внимания на стоявшего рядом капитана. А впрочем, почти сразу на место обалделости пришел враз распознаваемый циничный мужской интерес пялились так откровенно и липко, что одежды на тебе, кажется, и не осталось вовсе...
   Перебросились парой непонятных фраз, хохотнули, но не особенно громко. «Ну, давайте, — мысленно подначила Марина, чувствуя животом ничуть не холодившее уже, нагревшееся от тела, заткнутое за ремень оружие. — Обозначьте недвусмысленно намерения. Разложить попытайтесь, что ли, прямо под березой. На мордах у вас крупными буквами написано, что вы не более чем шестерки, — значит, с вами, сявки, нерационально расплачиваться натурой за помощь в решении насущных житейских проблем. С вами можно гораздо жестче. Всего-то три раздобревших на хозяйских харчах придурка, сабли в ножнах, винтовки за плечами — вздор чепуха, несерьезно. Пес — самый опасный из всей компании, тоже хорошо кормлен, но не человек, а зверь, значит, службу несет в десять раз исправнее двуногих, вон как подобрался, ждет команды. Значит, первая пуля ему в случае чего и достанется. А у двух вынужденных топать пешедралом путников моментально заведутся полезные трофеи — кони, винтовки, у того, что в тюрбане, еще и неплохой бинокль на груди висит. Ну?»
   Она ждала, гордо вскинув подбородок, неторопливо поворачивая голову, меряя то одного, то другого холодным и презрительным барским взглядом. Должно подействовать...
   И подействовало, ага! Присмирели чуточку. После короткого обмена фразами — уже, по тону ясно, насквозь деловыми, серьезными, Тюрбан проворно сполз с коня, цыкнул на пса, проворно отскочившего в сторону, сделал два шага вперед и старательно поклонился — не до земли, но все же в пояс. Выпрямился, приложив руки к жирной голой груди под распахнутым халатом, сказал, хитро поблескивая глазками:
   — Почему один ходишь? В чужой место? Такой молодой госпожи один нельзя. Этот вот, — он небрежно мотнул головой в сторону Каразина, — плохой нукер, плохо беречь, огонь-палка нет, лицо не храбрый... Почему откуда?
   — Смотрите, говорящий! — безмятежно сообщила Марина спутнику, не поворачиваясь к нему. — Мы — господа с корабля, понимаешь?
   — Корабль, ой понимает, плавать...
   — Вот именно, — сказала Марина тем же высокомерным тоном. — На нас напали... дикие.
   Тюрбан неподдельно передернулся:
   — Дикий люди — плох, загермор!
   — Совершенно верно, — сказала она насмешливо, спохватилась и перешла на более понятные этой публике обороты: — Корабль они утопить, мы бежать. Понимаешь?
   — Спасаться хорошо, — кивнул Тюрбан. — Дикий человек на поля не ходи, знай, ему здесь кшик! — и он, оскалясь, похлопал ладонью по ножнам сабли. — Ханым-госпожин, тогда иди к хан, милостивый хан помогать госпожин...
   «Перебить их, конечно, нетрудно, — подумала Марина деловито. — Но это означает — бросаться в совершеннейшую неизвестность. А так — есть шансы...»
   — Где твой хан? — спросила она и, когда он инстинктивно показал рукой, вздернула подбородок. — Хочешь сказать, моя идти туда ногами? Большая госпожа ногами не ходи...
   — Уй-бай-юй, зачем ногами? — подобострастно усмехнулся Тюрбан. — Совсем скор шайтан-арба...
   Он запустил руку под халат таким жестом, словно собирался незамедлительно изловить особо наглую блоху, но вместо пойманного насекомого извлек довольное современную рацию, сноровисто нажал кнопку и затараторил что-то на своем зубодробительном наречии. Выслушав ответ, забросил рацию за пазуху и поклонился совсем низко:
   — Твоя, ханым-госпожин, не гневай, шайтан-арба совсем будь вот-вот...
   — Хорошо, я жду, — сказала Марина, кивнув ему с царственной небрежностью. Подхватила капитана под локоть, отвела в сторону, стараясь держаться со всей уверенностью. Тихо сказала: — Ну вот, кажется, уладилось. В любом случае, хан у них поумнее да и изъясняется наверняка грамотнее...
   — Животные...
   — Ну, кто же спорит, — с ангельской улыбкой сказала Марина. — Но психологическую характеристику они вам дали быструю и меткую, вам не кажется? Лицо у вас и в самом деле что-то не отмечено печатью отваги...
   Он поджал губы и отвернулся. Марина, помахивая свернутой в трубочку картой, не спеша прохаживалась вдоль опушки, напряженно прислушивалась, не раздастся ли вдали гуденье вертолета. Собака улеглась под деревом, всадники спешились. Двое присели на корточки, равнодушно, отреченно глядя куда-то вдаль, Тюрбан стоял к ней лицом и, когда их взгляды встречались, кланялся. Пока что все обстояло мирно...
   Не соврал, «персонаж опереточный»: на дороге вскоре и в самом деле показалась машина, довольно новый белый джип с опущенными стеклами. Марина повернулась в ту сторону и спокойно ждала, опустив одну руку с картой, подбоченившись другой. В конце концов, есть же такая вещь, как классовая солидарность. Здешний неведомый хан должен понимать, что он и белые господа — люди одного круга...
   Машина остановилась неподалеку. С места рядом с водительским выпрыгнул человек в защитной одежде, напоминавшей форменную, но без погон и прочих опознавательных знаков. Зато с кобурой на поясе. Происхождением, несомненно, схож с этими обормотами в халатах: горошины из одного стручка, тут и гадать нечего. Надо же, и в самом деле оборудовали себе здесь восточную деспотию в миниатюре. Будем надеяться, она охватывает исключительно своих, а городские белые стоят вне средневековой юрисдикции...
   Перед новоприбывшим Тюрбан раскланялся гораздо подобострастнее, чем давеча перед Мариной. Что-то почтительно доложил. Сразу видно, что прибыло начальство, и немаленькое.
   Подойдя к Марине, незнакомец поклонился, приложив обе руки к груди — всерьез поклонился, без тени дурашливости, в Тюрбане все же присутствовавшей.
   — Мое почтение, благородная госпожа. Позвольте представиться — Ахмет Гюнеш, скромный услужающий при дворе славного хана.
   Он смотрел серьезно, делово, не то что взглядом раздеть не пытался, но даже пуговку расстегнуть.
   — Мои люди говорят, у вас неприятности?
   Каразин выступил вперед, должно быть, жаждал взять реванш за испытанное от мелкой сошки унижение:
   — Господин Гюнеш, я — начальник транспортного отдела пансионата «Зеленая долина». Вы не могли не слышать...
   — Ну разумеется, — с непроницаемым лицом кивнул восточный человек. — Солидная и уважаемая фирма...
   — На нас напали дикари. Корабль затонул. Мы с госпожой едва спаслись...
   — Дикари — это нешуточная проблема... — сочувственно сказал Гюнеш. — Я понимаю, что вам пришлось перенести... Прошу в машину. Я рискну предложить вам гостеприимство от имени славного хана — ведь поступи я иначе, хан разгневался бы великим гневом, ибо порицания и самой жестокой кары достоин тот, кто не оказал помощь бедствующему путнику... Прошу!
   Марина присмотрелась. У нее осталось полное впечатление, что он нисколечко не насмехался. Похоже, здесь именно в таком стиле и принято изъясняться. Ну, какая разница...
   Гюнеш распахнул перед ней заднюю дверцу, потом, когда они уселись, беззвучно ее прикрыл, вскочил на сиденье рядом с шофером. Кроме них четырех в машине больше никого не было. На приборной доске рядом с водителем был закреплен короткий автомат армейского образца — и эту машинку Марина отлично знала. Обилие оружия еще не говорило ни о чем скверном и вовсе не заставляло ждать подвоха: легко догадаться, что заниматься сельским хозяйством совсем неподалеку от Чертова Городища — дело рискованное. Любой нормальный дикарь станет регулярно наведываться на поля за пропитанием, а ко всем, кто попытается ему помешать, будет относиться сурово...
   Они ехали в молчании — Гюнеш вопросов не задавал, сидел, предупредительно повернувшись к ним вполоборота, всем видом показывая, что соблюдает хваленые восточные традиции, запрещающие лезть к гостям с лишними расспросами. Марина использовала эту передышку, чтобы еще раз прокрутить в памяти все события, случившиеся с момента ее появления в пансионате. Прикинула, не допустила ли ошибок, промахов, неверных шагов.
   По всему получалось, что винить себя совершенно не в чем. Свои ошибки, коли уж случались, она тренированно признавала наедине с собой, и промахи тоже, как-никак школили ее на совесть, и она была профессионалом, а не самовлюбленной дурой.
   Не в чем себя винить. С учетом скудности информации любой вел бы себя точно так же... и угодил бы в ту же ловушку, как, скорее всего, произошло и с Вампиром. Ну, скажите на милость, кто мог заранее знать, что они начнут рубить концы? Пристрелят разоблаченного шпиона без тени попыток хотя бы парой язвительных слов переброситься по этому поводу? Значит, то, чем они занимаются, уже на финише...
   Машина довольно долго ехала по широкой колее меж необозримых полей, где произрастала капуста. Кое-где меж кочанами сновали люди, как две капли воды похожие на тех, с кем она столкнулась, выйдя к плантации. Похоже было, здешний хан был чем-то вроде капустного короля. Никаких признаков того, что здесь выращивают и дурь — а впрочем, кто бы повез посторонних так, чтобы они сходу узрели нечто неподобающее?
   Потом капустные шеренги, от которых уже понемногу становилось тошно, кончились. Машина миновала очередной березняк и оказалась в натуральнейшей восточной сказке.
   Куда только хватало глаз, вправо и влево простирались сущие заросли кудрявых, ухоженных кустарников и цветочных клумб, текли прозрачнейшие ручейки, справа бил высокий фонтан. А впереди показался дворец из «Тысячи и одной ночи». Белоснежные купола, опоясанные каймой бело-розовых и бело-синих узорчатых изразцов, ажурные башенки, причудливые решетки, крытые галереи, море цветов...
   Машина катила со скоростью пешехода. Остановилась у низкой и широкой лестницы из какого-то белого камня. Полное безлюдье, тишина, одуряющий запах цветов.
   Гюнеш с поклоном распахнул перед ней дверцу, и она выпрыгнула, молниеносным движением, украдкой поправив заткнутые за пояс стволы, которых он, кажется, пока что не заметил. Следом выбрался капитан, озираясь с неприятной плебейской почтительностью, при виде которой Марина раздраженно поджала губы.
   — Прошу вас, — показал Гюнеш на лестницу — Сейчас я отведу вас в помещение для гостей, вы сможете привести себя в порядок. Славный хан по неизъяснимой доброте своей обязательно захочет узнать о ваших печальных приключениях, чтобы утешить и предложить самое искреннее гостеприимство...
   Пока что никак не походило на ловушку, и уж тем более на узилище. Они шагали следом за провожатым, он изменился как-то моментально: стал чуточку ниже ростом, шел бесшумно — по широким коридорам с украшенными мозаикой стенами, по многоцветным узорчатым коврам, и солнце проникало в высокие стрельчатые окна. Ничего похожего на спуск в подземелье. Может, и обойдется?
   Чуть ли не пополам согнувшись в поклоне, Гюнеш распахнул легкую дверь с полукруглым верхом, украшенную искусной резьбой. За ней оказалась комната, опять-таки ничем не напоминающая камеру или иное помещение для пленных: ковры на полу и стенах, окно без решетки, низкие кресла у вычурного столика, с потолка свисает дивной красоты люстра, то ли позолоченная, то ли золотая, почти касающаяся столика...
   — Соблаговолите отдохнуть, — сказал Гюнеш. — Я сейчас отдам должные распоряжения слугам, чтобы позаботились о вас...
   И вышел, бесшумно затворив за собой дверь. Марина, как человек недоверчивый, тут же на цыпочках подбежала к ней и со всеми предосторожностями приоткрыла на ширину ладони.
   Дверь оказалась незапертой, на ней вообще не видно замков и засовов, что внутри, что снаружи, а в коридоре — ни единой живой души. Чуть успокоившись, она вернулась к столу, плюхнулась в низкое креслице, положила перед собой свернутую карту и сказала ободряюще:
   — Держись, слабосильная команда... Прорвемся.
   Капитан, сидевший напротив, натянуто улыбнулся:
   — Хочется верить...
   Марина задумчиво сказала, разглядывая, чудесной работы люстру, покрытую чеканным узором и множеством дырочек:
   — Вообще-то восточные владыки, согласно старинным традициям, еще и мальчиков пользовали вовсю, помимо очаровательных блондинок, но вам в этом плане бояться нечего, вышли из юного возраста...
   — Вот спасибо, успокоили!
   — А кроме того...
   Из многочисленных дырочек прямо ей в лицо ударило настоящее облако — неисчислимые тугие струйки то ли густого пара, то ли жидкости, пахнущей пряно, тяжело, одуряюще...
   Она моментально провалилась в беспамятство, успев еще схватиться за пистолет... нет, протянуть руку... тянулась...

Глава одиннадцатая
Амазонка

   Веки разлепились, показалось, с явственным, неестественным звуком, словно разошлись створки сто лет не открывавшегося окна. Щека лежала на чем-то твердом, рукам было неудобно, но когда Марина ими пошевелила, неудобство не исчезло. Парой секунд позже ощущения сложились в нечто устойчивое: она лежала на чем-то жестком, мало напоминавшем пушистые ковры в комнате для гостей, руки были скованы за спиной — нет, пожалуй что, самые обыкновенные наручники, и никакая цепочка к ним не присоединена.
   Особенного тумана в сознании не было, только какое-то время противно звенело в левом ухе (потом перестало), да пару раз от желудка ко рту прошло нечто похожее на позывы к рвоте, но и это быстро прошло.
   Приподнявшись, она нащупала плечом стену, встала на колени, огляделась. Небольшая комнатка, примерно пять на пять, стены выкрашены прозаической серой краской, пол из струганных досок, краской не обремененных, окон нет, под потолком бледно светит овальный плафон...
   Вот это уже было классическое узилище или нечто чертовски к нему близкое. Изнутри на низкой двери не видно ни ручки, ни задвижки, и даже не тянет попытаться ее открыть: весь вид данных апартаментов свидетельствует, что дверь надежно заперта снаружи, тут и гадать нечего. Хорошенькое гостеприимство — если и в стиле восточных сказок, то исключительно тех, в которых неосмотрительный путник, сдуру принявший приглашение отдохнуть под крышей, попадает в яму со скорпионами или в компанию к какому-нибудь людоеду...
   Она окинула себя взглядом. Ничегошеньки из прежнего при ней более не имелось — все забрали и раздели до нитки, напялив на голое тело даже не короткое платье, а короткий балахон из грубой серой ткани, больше напоминавший мешок.
   Балахон с огромным вырезом сполз с плеч, но она не обратила внимания — пыталась лихорадочно сообразить, что случилось и чего теперь ждать. Понадобилась короткая цепочка самых нехитрых умозаключений, чтобы сказать себе со всей уверенностью: хреновые дела. Не похоже это на дурацкую шутку — по части юмора от хана-плантатора следовало бы ожидать чего-нибудь более утонченного. Значит, влипли, моментально перешли на положение добычи, с которой что захочешь, то и сотворишь...
   Это, разумеется, еще не повод, чтобы предаваться унынию — пока что ровным счетом ничего не произошло. Но перспективы вряд ли безоблачны и радужны...
   И ведь не стоит себя винить! Опять-таки кто мог предвидеть заранее подобный оборот дела со стопроцентной точностью?
   Скрипнула дверь. Вошел невозмутимый Гюнеш, по диагонали пересек камеру и остановился над Мариной, сложив руки на груди. Нельзя сказать, что он лучился злорадным самодовольством, но вид у него был чертовски уверенный, что было, в принципе, объяснимо.
   После короткого раздумья на тему, кого именно изображать, Марина сердито сверкнула глазами:
   — Что это за фокусы? Не боитесь, что ответить придется по полной программе? Вы, мать вашу, здесь все же не цари и не боги...
   — Безусловно, моя юная и очаровательная госпожа, — ответил Гюнеш невозмутимо. — И я, и мой повелитель бесконечно далеки от мысли полагать себя самыми сильными и могущественными. Но все же, согласитесь, люди делятся на две категории — на тех, кто находится в лучшем положении и тех, кто пребывает в худшем. Сдается мне, вы находитесь в гораздо худшем положении, чем я...
   — Это если думать, что вам такое сойдет с рук. А если — нет...
   Гюнеш тонко улыбнулся:
   — Любезная красавица, мы здесь не дикари и живем безусловно не затворниками. Пока вы приходили в себя, я кое-что проанализировал и поручил выяснить кое-какие детали... «Принцесса», и в самом деле, чрезвычайно похоже, подверглась нападению. Она сидит на мели у берега — точнее, уже не она, а ее обгорелый остов. Корабль сгорел дотла... Не похоже, чтобы имелись спасенные. А это позволяет считать вас не важными персонами, которых непременно станут искать со всем усердием, а погибшими при катастрофе. Вас более не существует, вы мертвы, а это делает ваше положение еще более невыгодным... наше, соответственно, еще более выигрышным. Но это еще не все. Я примерно представляю себе, как выглядят высокие дамы, развлекающиеся путешествием по реке. Простите, вы на них категорически не похожи, даже если учесть все причуды, которых не счесть у хозяев жизни... Категорически не похожи, — с расстановкой повторил он. — Простая дорожная одежда, пистолеты, карта... Я не знаю еще, что произошло на «Принцессе», было это нападение дикарей или что-то другое. Но одно мне совершенно ясно: не похожи вы на знатную госпожу, пусть даже спутник ваш — именно тот, за кого себя и выдает. По моему ничтожному мнению, там имела место некая пока непонятная мне авантюра, очередная грязная игра, на которые, увы, так богат наш несовершенный мир... И я с учетом всего этого не советовал бы вам изображать высокую особу, пугать неосуществимыми, не имеющими ничего общего с реальностью угрозами... — он поднял палец: — Покорность и благоразумие! Только при соблюдении этих условий у вас есть шансы...
   — На что? — быстро перебила Марина.
   Он не улыбнулся, ответил с каменным лицом:
   — На возможность сделать вашу участь гораздо менее трагической...
   И повернулся к двери. Вновь изменился в мгновение ока: чуть ли не пополам согнулся в поклоне, снова стал ниже ростом и вроде бы искренне пытался стать совершеннейшей крохотулькой, на два пальца от пола...
   Сначала вошли два здоровенных и колоритных субъекта — усачи в просторных шароварах и подобии расшитых жилеток на голое тело, наголо бритые головы, рожи разбойников с большой дороги, а мускулы такие, что разбираться с этими приятными людьми следует с помощью пулемета и издали.
   Оба бесшумно — босые были — заняли позицию у Марины за спиной, придвинулись совсем близко.
   Послышалось легкое, мелодичное звяканье, и в дверях появилась особа совсем иного рода. Девица лет пятнадцати, напоминавшая ожившую куклу: воздушный наряд из чего-то белого и розового, в распущенных черных волосах поблескивают золотые цепочки и сверкают самоцветы, а звяканье, как сразу выяснилось, исходит от многочисленных браслетов на тонких руках. Невероятно ухоженная была девица, с первого взгляда ясно, и очаровательная — фея из восточных сказок. Вот только смазливая мордашка была, пожалуй что, неприятная: не злая, не сердитая, даже не угрюмая, но личико исполнено вовсе уж запредельной спеси, превосходящей всякое разумение настолько, что она переходила в полнейшую отрешенность. Словно на всем белом свете существовала в качестве полноправной человеческой личности только эта кукла, а все без исключения остальные индивидуумы были даже не пылью под ногами — чем-то еще презреннее и незначительнее. Марину даже некоторое смятение прошибло — это не классическая балованная дочка властного папы, даже не капризная восточная царевна из сказок, нечто похлеще...
   Она подошла вплотную и долго разглядывала Марину — глазища черные, огромные, красивые, но опять-таки отрешенные настолько, что ни тени мыслей в них не читается... Под наркотой? Нет, все еще хуже, она по характеру такая...
   Принцесса из сказки что-то небрежно бросила на том же непонятном языке — и кто-то из стоявших за спиной, уронив на плечи громадные ладони, опрокинул Марину навзничь. Лежать на скованных за спиной руках было неприятно, но она терпела.
   Девчонка грациозным движением опустилась перед ней на корточки — пахнуло сложным ароматом, для которого наиболее подходило не вульгарные «духи», а «благовония», преспокойно спустила Маринин балахон с плеч еще больше, погладила шею, голую грудь, плечи. Марине стало самую чуточку жутковато — в этих умелых прикосновениях не было ни тени интереса, желания или хотя бы примитивной развращенности. Что-то совсем другое. Капризному ребенку, у которого тысяча кукол, подарили тысяча первую, и он ее лениво трогает, вовсе не собираясь играть...
   Тонкие пальчики, унизанные кольцами с огромными драгоценными камнями, бесцеремонно подняли подол, прошлись по животу сомкнулись ниже, изучая с отрешенным бесстыдством. Хорошенькие дела, подумала Марина сердито. Это что же, для этой куклы меня в игрушки предназначили? Вообще-то, ситуация отнюдь не угрожающая, наоборот — вряд ли она будет забавляться по полной в присутствии всей этой своры, в какую-нибудь опочивальню отведут, и окажемся мы там совершенно наедине. И вот тогда можно без всяких церемоний сгрести эту паршивку за лебединую шейку, крикнуть холуев и поставить вопрос ребром. Чрезвычайно похожа на любимую дочку хана. А значит, идеальная заложница: луну с неба можно требовать, держа у этой лилейной шейки грубый и прозаический осколок хрустального кувшина...
   Марина даже повеселела, послушно раздвинув ноги под недвусмысленным напором тонких пальчиков. Но особого продолжения не получилось — красоточка вдруг убрала руки, выпрямилась и, направляясь к двери в шорохе шелков, звяканьи браслетов и благоухании ароматов, бросила Гюнешу, не оборачиваясь:
   — Маймун...
   Вот и гадай теперь, что это означает! Следом за девицей бесшумно просквозили великаны-телохранители. Марина рывком поднялась с жесткого пола, вновь встала на колени, привалившись плечом к стене. Спросила язвительно:
   — Хотите сказать, она меня трахать будет? По ухваткам видно умелая... Папа знает, как она тут забавляется?
   Вместо ответа Гюнеш, ухватив ее за плечи, поднял на ноги. Мотнул головой в сторону двери и, отбросив прежнюю цветистость в изъяснениях, сказал сухо:
   — Идите...
   За дверью ждали еще двое в зеленой форме без знаков различия и кобурами на поясе. Коридор был не такой убогий, как камера, но все же заметно уступал в роскоши тем, по которым их вели сначала. Окон не было, повсюду плафоны — подвал, точно... Пройдя метров двадцать, они вошли в комнату, где торчали две пожилые восточные бабы, — здоровенные такие бабищи, под стать мужику, с физиономиями то ли тупыми, то ли исполненными служебного рвения, исключающего собственный интеллект.