Страница:
Разумеется, всецерковной канонизации Грозного не было, но упомянутые изображения с нимбами, в иконописном стиле позволяют судить, что он почитался как местночтимый святой, то есть - московский (в других городах были свои местночтимые святые, это было достаточно широко распространено на Руси). До нас просто-напросто не дошли письменные свидетельства о признании Ивана местночтимым святым, вот и все. Кстати, его сын Федор Иоаннович тоже был московским местночтимым святым - и документы сохранились, и иконописное изображение с нимбом.
Еще о Романовых. Добротному изучению эпохи Грозного помешало еще и то, что один из ценнейших источников эпохи, Стоглав (обширный труд, подводящий итоги Стоглавого собора), был в 1667 г. запрещен патриархом всея Руси Никоном как… еретическое сочинение!
И упрятан в архивы почти на двести лет, став недоступным для историков.
Еще о Новгороде. Стоит уточнить, что по какому-то загадочному стечению обстоятельств именно оттуда испокон веков на Руси расходились всяческие ереси, добавлявшие духовной отравы в умы. Так уж почему-то сложилось. Иногда упаковка их выглядела вполне привлекательно, например, требование к церкви отказаться от мирских владений и коммерческой деятельности - но всякий раз они сопровождались столь еретическими нападками на основы церковной жизни и богослужебные правила, что к добру и пользе послужить никак не могли…
Еще о медведях. В новгородской летописи упоминается некий буян и проказник с типичным для того времени имечком Субота Осетр, который, повздорив из-за чего-то с дьяком Бартеневым, не просто обругал его и поколотил, а еще и спустил с цепи своего ручного медведя. Дьяк кинулся спасаться к себе в приказ, мишка вломился следом без всякого почтения к государственному учреждению и, прежде чем чиновный народ успел повыскакивать в окна, кой-кого потрепал (не особенно жутко, без увечий). Узнав об этом казусе, Грозный посмеялся - и взял Осетра вместе с его четвероногим питомцем к себе в скоморохи. Не подобные ли случаи «впаривали» доверчивым иностранцам как достоверный рассказ о привычке Грозного травить москвичей медведями?
(Во всяком случае мне, как и многим сибирякам, приходится и в наши дни сталкиваться не только с доверчивыми иностранцами, но и вполне русскими обитателями Европейской части России на полном серьезе интересующимися: а не гуляют ли до сих пор медведи по улицам Красноярска, Новосибирска или Хабаровска? Уж будьте уверены, всякий раз любопытствующие получают крайне живописные и увлекательные рассказы о проделках топтыгиных на улицах сибирских городов…).
Еще о смерти - или убийстве? - Грозного. Татищев, основываясь на некоей не дошедшей до нас летописи, писал, что Богдан Бельский на исповеди покаялся, что убил царя по наущению Бориса Годунова. Священник тайну исповеди нарушил и донес патриарху, а тот передал все Годунову, после чего разъяренный Годунов и отправил Бельского в ссылку. Никто этой летописи после Татищева не видел, но интересно, что мотивы, по которым Годунов после смерти Грозного упрятал Бельского в ссылку, нынешним историкам так и остаются неизвестными…
В год смерти Грозного, в январе, над Москвой стояла комета. Сохранились упоминания, что Грозный считал ее предвестницей своей смерти. Неизвестно, правда это или очередная легенда, но комета действительно была. Самое время вспомнить Шекспира:
Менее чем через год после смерти Грозного, в сентябре, в Париже родится мальчик. Когда мальчик вырастет, он станет кардиналом Ришелье - и на протяжении восемнадцати лет будет заниматься буквально тем же, что делал Грозный. Он собьет из скопища феодальных уделов Французское государство, заставит уважать писаные законы, сроет укрепленные замки вельможной знати, а самых непокорных без всяких колебаний будет отправлять на плаху. Происходившее тогда во Франции порой до ужаса будет напоминать недавние российские смуты: брат короля, в точности как наш Владимир Старицкий, ради завладения троном станет устраивать бесконечные заговоры с участием сопредельных стран…
В день смерти нищих не горят кометы,
Лишь смерть царей огнем вещает небо…
Вот только во Франции никто, в общем, из серьезных историков не называл Ришелье «безумным тираном», а заговоры - вымышленными. Кардинала люто ненавидели, высмеивали - но, в отличие от нашей горластой интеллигенции, всегда усматривали в его поступках смысл и понимали цели, которые он преследовал. А что до жестокости - век был крайне жесток. Век-волкодав… До всеобщей гуманизации, «прав человека» и прочих приятных вещей оставалась еще пара-тройка столетий.
Так умно ли судить людей, живших по законам своего века, по меркам века нынешнего?
Глава одиннадцатая
АЙН-ЦВАЙ-ДРАЙ, ШИКЕ-ШИКЕ ШВАЙНЕ…
Эта песенка очаровательной девушки Глюкозы ко мне форменным образом привязалась во время работы над книгой, то и дело вертелась в голове, особенно когда приходилось читать записки фантазеров и сказочников, начиная с ливонской немчуры. В самом деле, удивительно точное определение для людей определенного пошиба…
Хорошо еще, что хватало более умных, относившихся к Грозному с безусловным пониманием. В первую очередь следует помянуть добрым словом того самого морского капитана Ричарда Ченслера. На страшные сказки он не велся, а старался докопаться до истины. Причиной тому, конечно - весьма существенная разница меж ним и немцами. Если Штаден, Таубе, Крузе открыто выполняли «социальный заказ», то преследуя собственную выгодy, то идеологически обеспечивая «отпор московским варварам», перед Ченслером стояла совершенно другая задача. Его записки - краткий, но чрезвычайно емким и точный отчет разведчика, каковым он, безусловно, и был помимо основной работы на капитанском мостике. В те времена еще жила добрая старая средневековая традиция, по которой практически любой путешественник, торговец, ученый книжник был тайным агентом. Ко времени Грозного англичане стали работать иначе, они мерными в мире создали разведслужбу с постоянным штатом, который (в отличие от деятелей прошлого, сегодня по приказу монарха занимавшихся разведкой, а завтра искавших руды или строивших мосты) уже профессионально занимался исключительно разведкой и контрразведкой. Впрочем, прежние традиции действовали вовсю, и каждый «первопроходец» непременно составлял по возвращении отчет для какого-нибудь неприметного домика, где сидели неприметные господа, не любившие публичности.
Ченслер, несомненно, был как раз из таких «привлеченных». Но суть не в том, а в его отношении к увиденному. Вот он подробно описывает систему распределения поместий на Руси…
«Во всей стране нет ни одного земельного собственника, который не был бы обязан, если великий князь потребует, поставить солдата и работника со всем необходимым. Точно так же, если какой-нибудь дворянин или земельный собственник умирает без мужского потомства, то великий князь немедленно после его смерти отбирает его землю, невзирая ни на какое количество дочерей, и может отдать ее другому человеку, кроме небольшого участка, чтобы с ним выдать замуж дочерей умершего. Точно так же, если зажиточный человек, фермер или собственник состарится или несчастным случаем получит увечье и лишится возможности нести службу великого князя, то другой дворянин, нуждающийся в средствах к жизни, но более годный к службе, идет к великому князю с жалобой, говоря: у вашей милости есть слуга, неспособный нести службу вашего высочества, но имеющий большие средства; с другой стороны, у вашей милости есть много бедных и неимущих дворян, а мы, нуждающиеся, способны хорошо служить. Ваша милость пусть посмотрит на этого человека и заставит его помочь нуждающимся. Великий князь немедленно посылает расследовать об имении состарившегося. Если расследование подтвердит жалобу, то его призывают к великому князю и говорят ему: «Друг, у тебя много имения, а и государеву службу ты негоден; меньшая часть останется тебе, а большая часть твоего имения обеспечит других, более годных к службе». После этого у него немедленно отбирают имение, кроме маленькой части на прожиток ему и его жене».
И что же, заезжий англичанин порицает это «варварское установление»? Наоборот!
У Ченслера вырывается искреннее пожелание: «О, если бы наши смелые бунтовщики были бы в таком же подчинении и знали бы свой долг к своим государям!» Капитан, как недвусмысленно явствует из его записок, ярый государственник и сторонник крепкой центральной власти - поскольку не из благородных магнатов. К русским он относится с нескрываемой симпатией, а если о чем и сожалеет, так только о том, что русские еще «не понимают своей силы», иначе давно показали бы всем соседям кузькину мать. Не раз Ченслер сравнивает английские порядки с русскими, причем следует, что русские обычаи для него - пример.
«Русские не могут говорить, как некоторые ленивцы в Англии: «Я найду королеве человека, который будет служить ей за меня или помогать друзьям оставаться дома, если конечное решение зависит от денег». Судя по контексту, сравнение опять-таки не в пользу Англии. И вовсе уж интересно отношение Ченслера к русской юридической системе. По его убеждению, как раз «достойно одобрения» то, что каждый русский сам ведет свое дело в суде, составляя все необходимые документы, а не пользуется услугами «специалистов-законников», которые стоят немалых денег. И явственно проскальзывает некоторое удивление русскими законами: эти странные московиты за первое преступление не вешают виновника - в то время как в Англии но случается сплошь и рядом…
Нескрываемое уважение звучит и в рассказе Ченслера о русских военных, привыкших к самым суровым походным условиям. «Много ли нашлось бы среди наших хвастливых воинов таких, которые могли бы пробыть с ними в поле хотя бы только месяц? Я не знаю страны поблизости от нас, которая могла бы похвалиться такими людьми и животными (речь идет о приученных терпеть лишения боевых конях. - А. Б.). Что могло бы выйти из этих людей, если бы они упражнялись и были обучены строю и искусству цивилизованных войн? Если бы в землях русского государя нашлись люди, которые растолковали бы ему то, что сказано выше, я убежден, что двум самым лучшим и могущественным христианским государям (наверняка имеются в виду польский король и германский император. - А. Б.) было бы не под силу бороться с ним».
Ченслер в своей книге не приводит ни единой страшной сказки, которые уже тогда имели большое хождение. Остается только жалеть, что ему не удалось пожить дольше и написать о России больше, что он, несомненно, сделал бы - Ченслер на обратном пути из России попал в шторм у берегов Шотландии и погиб вместе со своим кораблем, но навсегда вошел в историю как человек, первым проплывший из Англии в Россию Северным путем (вообще-то предприятие он задумал еще более дерзкое, Северным морским путем добраться в Индию и Китай, но потерял два корабля из трех в бурю, а третий вынесло в Белое море, к русским берегам). Правда, исторической справедливости ради нельзя не отметить: Ричард Ченслер, что в те времена было самым обычным, оказался человеком с авантюрной жилкой. Причалив к русским берегам и нуждаясь в помощи, он, не моргнув глазом, в ответ на расспросы местных властей, выдал себя за королевского посла, специально, дескать, и направленного в Россию с целью установления контактов. Эта маленькая ложь как раз и позволила завязать постоянные русско-английские связи. В конце концов, Ченслер не ради собственной выгоды малость погрешил против истины, в отличие от ливонских сказочников.
К которым мы, увы, вынуждены вернуться. Потому что речь далее пойдет о тех самых «ужастиках» и о том, как они формировались. Следует обязательно рассмотреть несколько самых известных мифов - с детальным разбором таковых…
Вот, например, реальный исторический факт: разгром отрядом опричников под личным командованием Ивана Грозного Немецкой слободы, района московского «компактного проживания» иностранцев, немцев, главным образом. Давайте разберемся…
То ли в 1578-м, то ли в 1580-м посреди ночи в Немецкую слободу ворвался конный отряд «песьеглавцев» под командой «безумного тирана», прихватившего с собой обоих сыновей, Ивана и Федора, чтобы, подобно садисту-папаше, набирались опыта в самых разнузданных зверствах. И началась сущая вакханалия с леденящими кровь подробностями. Честных немецких девиц насиловали скопом, а потом, сатанински хохоча, убивали их на глазах царя. Сам Иван пронзал несчастных опозоренных фройляйн копьем и сбрасывал в реку - не обделяя подобным обращением и мужчин. Богатые купцы предлагали выкуп, чтобы остановить кровопролитие, но Иван отказался, а когда они стали обличать кровавого тирана вслух, Иван распорядился пытать несчастных. Их били кнутами, вырывали ногти, а потом, когда они начали молиться, отрезали и языки - и, перебив в конце концов, дотла сожгли изуродованные трупы, пронзая их добела раскаленными железными копьями. Младший царевич, Федор, не выдержал всех этих ужасов и, причитая в лучшем карамзинском стиле, ускакал из слободы, зато его брат Иван, гораздо более черствый, участвовал в пытках, казнях и изнасилованиях наравне с прочими…
Вам не страшно, читатель? Если страшно, успокойтесь. Ничего этого не было. А то, что было, происходило совсем не так…
Страшилку эту подробно расписал в своей книге померанский пастор Одерборн, который, что немаловажно, сам не был свидетелем погрома в Немецкой слободе. Зато у него были основания не любить Грозного - ранее Одерборн оказался в составе делегации протестантских духовных лиц, которые неведомо с какого перепугу явились к Грозному и стали его уговаривать совместно с протестантами выступить против католиков.
Встретили они такой прием, что едва нашли дверь, а потом в страшной спешке драпали к границе. На Руси католиков, как я уже упоминал, не особенно и любили - но еще более не терпели протестантов за их милые привычки разрушать церкви, крошить в щепу иконы, осквернять утварь для богослужения. Что русские считали совершенно недопустимым, пусть даже речь шла о «латынских» храмах - но, как я уже писал, увлекшиеся лютеране и православных церквей в Ливонии порушили немало. В общем, после всего этого попытка натравить Грозного на католиков была с их стороны форменным идиотством…
Погром в Немецкой слободе был вызван не очередной прихотью «кровавого безумца», а вполне здравыми, житейскими, понятными причинами, о которых подробно написали в том числе и независимые иностранные наблюдатели…
Но давайте по порядку. Немецкая слобода была устроена еще Василием III. «Иностранные специалисты» очень быстро ее превратили в рассадник самого натурального алкоголизма - о чем осталось немало западных свидетельств.
Адам Олеарий, дипломат из голштинского посольства, так излагает историю Немецкой слободы: «Эта часть построена Василием, отцом тирана, для иноземных солдат, литовцев и поляков, и немцев, и названа, по попойкам, «Налейками», от слова «Налей!» Это название появилось потому, что иноземцы более московитов занимались выпивками, и так как нельзя было надеяться, чтобы этот привычный и даже прирожденный (! - Л. Б.) порок можно было искоренить, то им дали полную свободу пить. Чтобы они, однако, дурным примером своим не заразили русских (эти последние также весьма склонны к пиршествам и выпивкам, но в течение целого года им разрешается напиваться лишь в немногие дни - в самые большие праздники), то пьяной братии пришлось жить в одиночестве за рекою».
Очаровательно, не правда ли? Иностранец, а не какой-нибудь «квасной патриот» свидетельствует, что русские пили мало, а вот западные люди отличались не то что привычкой, а врожденной тягой к неумеренному потреблению спиртного. Вообще-то Олеарий побывал в России позже, и середине XVII в., но он переписал сведения о Немецкой слободе из книги императорского дипломата Сигизмунда Герберштейна, который в России с посольствами бывал дважды, прекрасно знал русский, оставил подробнейшие воспоминания и сказок не сочинял…
Вынужден разочаровать тех, кто талдычит о якобы «врожденном» пьянстве русских, неумеренном, повсеместном и непрестанном. Такое началось только при Романовых, а до того Русь вела довольно трезвый образ жизни, безнадежно отставая в этом плане от «продвинутой» заграницы. Как верно пишет Олеарий, только пять-шесть раз в году, во время особенно больших праздников, русским позволялось употреблять спиртное сколько душе угодно и они, как легко догадаться, в эти дни отрывались на всю катушку, чего уж там. Нельзя исключать, что на окраинах (а то и в больших городах) потихонечку, за закрытыми ставнями русские люди ее, родимую, все же потребляли, но, повторяю, до конца XVI в. антиалкогольные строгости на Руси были такие, что знаменитая горбачевская кампания за «сухой закон» им в подметки не годится.
Иные кивают на свидетельство англичанина Флетчера, в самом деле неприглядное.
«В каждом большом городе устроен кабак или питейный дом, где продается водка (называемая здесь русским вином), мед, пиво и проч. С них царь получает оброк, простирающийся на значительную сумму… Там, кроме низких и бесчестных средств к увеличению казны, совершаются многие самые низкие преступления. Бедный работник и мастеровой часто проматывают все имущество жены и детей своих. Некоторые оставляют в кабаке двадцать, тридцать, сорок рублей и более, пьянствуя до тех пор, пока всего не истратят. И это делают они (по словам их) в честь господаря, или царя. Вы нередко увидите людей, которые пропили с себя все и ходят голые (их называют нагими). Пока они сидят в кабаке, никто и ни под каким предлогом не смеет вызвать их оттуда, потому что этим можно помешать приращению царского дохода».
Ну, что тут скажешь? Что ни слово - святая правда. Вот только это свидетельство Флетчера относится к гораздо более поздним временам, даже не Федора Иоанновича, а Годунова. При Грозном на всю Россию был единственный предназначенный для русских кабак - в Москве, но предназначался он не для всех желающих, а исключительно для опричников (этакая офицерская столовая, устроенная, надо полагать, для того, чтобы пили среди своих и не выболтали во хмелю посторонним государственных тайн…)
Кабаки «для всех» появились только при Годунове - а впоследствии, усмотрев прекрасную возможность пополнить казну, «христолюбивые» Романовы это дело поставили на широкую ногу. Вот тогда-то пьянство и стало повседневным, постоянным, всеобщим. Вот тогда-то и побрели из кабаков совершенно голые, пропившиеся в буквальном смысле слова до нитки гуляки, прикрывая срам ладошкой, если только хватало на это соображения. А тех, кто пытался увести пьянчугу из кабака, будь то его жена и дети, по призыву кабатчика немедленно хватали (ущерб, говорят государеву делу!) и отрубали руки-ноги. Так что споили Россию как раз Романовы, и опровергнуть этот суровый факт решительно невозможно…
Вернемся к Немецкой слободе. Французский капитан Жак Маржерет, несколько лет провоевавший в России (за кого он только не воевал в Смуту, непоседа!), оставил подробное описание Немецкой слободы и указал те причины, по которым она подверглась разгрому…
«Иван Васильевич… пожаловал взятым в плен ливонцам, последователям Лютера, две церкви в Москве и дозволил им открыто совершать обряды своей веры; позже, однако, за дерзость и тщеславие их приказали эти церкви разрушить, а ливонцев, невзирая ни на пол, ни на возраст, выгнать на улицу в зимнюю стужу и оставить их и чем мать родила. Ливонцы сами виноваты. Забыв минувшее несчастье, лишившись отечества и имущества, сделавшись рабами народа грубого и жестокого, под правлением царя самовластного, они, взамен смирения вследствие своих бедствий, проявляли гордость, держали себя так высокомерно, одевались с такой роскошью, что казались принцами и принцессами; женщины, отправляясь в церковь, одевались не иначе, как в бархат, атлас, камку; самая бедная женщина носила тафтяное платье, хотя бы ничего более и не имела. Главный доход они имели от права продавать хлебное вино, мед и другие напитки: при пом они получали прибыли не по 10 на 100, а по 100 на 100; это кажется невероятным, но тем не менее справедливо».
Вот где собака зарыта! Нищие пленники быстро разбогатели, поскольку получили от «тирана» смачную привилегию на изготовление и продажу спиртных напитков. Которые, следует уточнить, имели право продавать исключительно своим, то есть иностранным подданным. Однако, как это частенько случается, «водочным королям» показалось мало обычной прибыли - и они принялись из-под полы продавать хмельное и русским. Из Немецкой слободы в город хлынуло море разливанное горячительных напитков, и Немецкая слобода превратилась в некое подобие «цыганского квартала», которые в нынешней России имеются во многих городах и где любую дурь можно приобрести круглосуточно.
В конце концов высшее православное духовенство, не на шутку обеспокоенное распространением отравы и ширившимся среди москвичей пьянством, надавило на Грозного, требуя прекратить это безобразие Еще из Маржерета: «Ливонцы всегда оставались одинаковы: казалось, они были приведены в Россию только для того, чтобы выказывать свою гордость и кичливость, хотя не посмели бы сделать этого в собственном отечестве по строгости законов и правосудия». Да уж, тогдашняя Западная Европа гуманизмом не страдала: преступников там живыми в кипящем масле варили, кишки из живых вытягивали, кожу драли в прямом смысле, а в Англии еще и медленно раздавливали, неспешно наваливая на грудь распятого на полу приговоренного тяжеленные камни…
Одним словом, опричный рейд против Немецкой слободы был всего-навсего обычной полицейской операцией против торговцев дурью. Во всех странах мира подобные операции против наркопритонов проводятся без малейшего уважения к правам человека и сопровождаются пинками под ребра и вразумлением посредством автоматных прикладов…
Въедливый критик может уточнить, что капитан Маржерет появился в России только в 1601 г. и свидетелем событий не был. А либеральный гуманист возопит: «Но как же быть с пытками и прочими зверствами!?»
А не было никаких зверств, хорошие мои! Не было! По своей циничной творческой манере главное я приберег на потом. Извольте получить свидетельство доподлинного очевидца, наблюдавшего события как раз с немецкой стороны…
Некий немец Бох из города Любека приехал в Москву по делам, оставшимся историкам неизвестными. Остановился на жительство у соотечественника в Немецкой слободе. И, что называется, попал под раздачу…
Так вот, именно этот Бох оставил полное описание происшедшего, ничуть не походившее на «ужастики» Одерборна. Да, опричниками командовал сам Грозный. Да, при нем находились и оба царевича. Да, дома разграбили, а их обитателей голыми выгнали на улицу. Да, несмотря на приказ только грабить, а не бить, опричники хлестали плетьми направо и налево. Но это - всё! Не было ни единого изнасилования, ни единого убийства, ни единой пытки. Что, согласитесь, решительным образом меняет картину. Да, имели место и конфискация имущества, и побои - но, напоминаю, речь шла вовсе не о безвинных мирных жителях, чистых перед законом, а о нелегальных торговцах спиртным, нарушивших писаные законы.
Бох прямо пишет, что именно митрополит московский, встревоженный массовым пьянством русских, настоял, чтобы Грозный «зачистил» слободу. У Боха, кстати, не было ни малейших причин после всего происшедшего любить русских - он получил сполна свою долю зуботычин и плетей. Однако человек, судя по всему, был честный: не стал, в отличие от Одерборна, сочинять страшные сказки, а изложил все так, как оно обстояло в действительности…
Вот только его небольшое сочинение вышло в свет на латыни и крохотным тиражом, а Одерборн свой опус сочинил по-немецки и распространял широко… Спонсорами его книги, кстати, стали поляки, которым подобные пропагандистские изыски пришлись как нельзя более по душе.
Даже у серьезных историков можно встретить упоминания о разнузданном сексуальном терроре, сопровождавшем «зверства безумного тирана»: женщин и девушек в городах и деревнях раздевали догола и, невзирая на лютый мороз, выстраивали вдоль дорог, по которым ехал царь с опричниками. Особо невезучих царь с опричниками долго и увлеченно насиловали, а потом, утонченного зверства ради, вешали в их собственных домах, то на воротах, то даже над обеденными столами, и настрого запрещали родным неделями снимать трупы, так что бедным мужьям и отцам приходилось жить и обедать в комнате, где под потолком висел разлагающийся труп…
Так вот, единственный источник, откуда черпались все эти ужасы, - опять-таки сочинение Одерборна, о чем порой забывают современные володихины…
Кстати, ливонцев из Немецкой слободы не по тюрьмам распихали, а, проучив как следует, выделили им другое место для жительства, где разрешили построить не только дома, но и лютеранскую церковь. Вот только их поселили уже на значительном отдалении от Москвы, чтобы впредь не имели возможности торговать сивухой…
Особый разговор - о личной жизни грозного царя. Вокруг нее опять-таки наворочено столько выдумок и самых безответственных фантазий, что мимо этой темы никак нельзя пройти и следует попытаться внести ясность. Боже упаси, я не претендую на то, чтобы «закрыть тему», но и этот вопрос нужно подробно изучить, чтобы отшелушить самые фантазийные выдумки, чтобы меньше по страницам популярной литературы гуляло перлов вроде попавшегося мне недавно. Там, говоря о «безудержном разврате» Грозного, автор мимоходом употребляет восхитительный оборот: «Костомаров и Соловьев свидетельствуют».