Страница:
— В каких архивах?
— В архивах одного недавно умершего известного режиссера… Мне бы не хотелось называть имен. Видите ли, кино — это мое увлечение, но не в совсем обычном смысле. Мне нравится искать и находить фильмы, которые по каким-то причинам не попали на экраны кинотеатров… Иногда удается разыскать настоящие жемчужины.
— Значит, — Борис покатал бокал в ладонях, согревая его, вдохнул дразнящий аромат напитка, — «Все грехи мира» снял этот известный режиссер?
— Нет, не он. Возможно, один из его учеников… Мне не удалось установить, кто именно. Состояние пленки, как вы видели… Титры не сохранились. Никаких записей, относящихся к этому фильму, я также не обнаружил. Я не знаю, почему этот фильм был похоронен в архиве… Могу только догадываться. Кстати, ведь оригинальное название фильма тоже не сохранилось. Это я дал название.
— Понятно, — сказала Оля. — Но непонятно другое. Этот фильм не мог быть снят очень давно. Реалии, приметы быта… Ему не больше десяти лет.
— И что же?
— Как могла пленка за небольшой срок прийти в такое состояние?
— А… Ну, это просто. В архиве случился пожар. Пострадали многие ленты… В том числе и эта.
— А если, — Борис пригубил коньяк, — фильм снят относительно недавно, то большинство людей, имевших к нему отношение, живы и здоровы. Актеры, операторы, художники, декораторы, осветители — сотни людей! И потом, снять фильм — это же не вот взял камеру, и иди снимай. Сценарий, финансирование, студия, павильоны, натура… Не могло же нигде не остаться никаких следов! Фильм не иголка в стоге сена. Одна музыка чего стоит! Я музыкант, и я могу судить. Таких мастеров, как тот, кто озвучивал фильм, в мире наперечет. Это один из крупнейших музыкантов, уверяю вас. Конечно, никто из ныне живущих не мог слышать, как играл Паганини, но… У меня создавалось впечатление, что я слушаю его самого!
— А почему бы и нет? — произнес Кремин с отсутствующей полуулыбкой.
— Что? — едва не поперхнувшись, Борис отставил бокал. — Вы хотите сказать, что на скрипке играл Паганини ?
— Борис, такой разговор нас никуда не приведет. Кто снимал, кто играл… Это уводит от главного, от самого фильма. Что вы думаете о нем?
— Если бы я увидел его полностью, наверное, сказал бы, что это гениальный фильм. Даже и того, что сохранилось, вполне достаточно, чтобы…
— Нет, вы меня не поняли. Я спрашиваю не об эстетической оценке, а о той истории, что там рассказана.
— А, вы об этом… Но ведь это аллегорическая история, верно?
— Аллегорическая? — повторил Кремин задумчиво. — Да, может быть…
— Не документальная же… С таким персонажем, как Сатана…
— А кто вам сказал, что в фильме выведен Сатана? Разве он там назван хоть однажды?
— Нет, но я думаю, это и так понятно…
— Хорошо, предположим, так оно и есть. Сатана, Мефистофель, Вельзевул, Люцифер… Это всего лишь имена. Но что стоит за ними?
— Я… Не понимаю вас, — с запинкой сказал Борис.
— Подразумевается некое существо, способное вмешиваться в ход событий реального мира при помощи магических сил, — тоном лектора промолвил Константин Дмитриевич. — Но что такое вмешательство? Вы тоже вмешиваетесь. Сообщая другому человеку речевую информацию, вы приводите в действие механизмы событий. Ваши слова влекут за собой последствия, желательные или нежелательные. Порой очень серьезные последствия! Слова, звук. Волновые колебания среды, промодулированные определенным образом. Теперь представьте себе магическое заклинание. Те же звуковые волны. Но почему не допустить, что они промодулированы так, чтобы непосредственно входить в резонанс с частотами тонких структур, управляющих пространством и временем? Это другой вид вмешательства, но принципиальной разницы тут нет.
— Зачем вы рассказываете нам все это? — тихо спросила Оля.
— Хочу, чтобы вы поняли: немыслимое иногда может стать реальным. Признание этого факта… Осознание этого факта… Способно помочь. Да, оно может помочь сохранить способность рассуждать здраво… И поступать сообразно ситуации тогда…
— Когда? — спросил Борис.
— Когда это требуется, — ответил Кремин и посмотрел на часы. — О, прошу меня простить… У меня сегодня еще две важных встречи.
Он встал; поднялись и его гости.
— Можно, — проговорил Борис, — один вопрос напоследок?
— Пожалуйста… Отвечу, если сумею.
— Что такое Серебряное Братство?
Глаза Кремина сузились.
— Где вы слышали о Братстве?
— Неважно. Слышал.
— Не доверяйте никому из Серебряного Братства, — отчеканил владелец кинотеатра. — И очень вас прошу, хорошенько подумайте над тем, о чем мы тут беседовали…
14.
15.
16.
— В архивах одного недавно умершего известного режиссера… Мне бы не хотелось называть имен. Видите ли, кино — это мое увлечение, но не в совсем обычном смысле. Мне нравится искать и находить фильмы, которые по каким-то причинам не попали на экраны кинотеатров… Иногда удается разыскать настоящие жемчужины.
— Значит, — Борис покатал бокал в ладонях, согревая его, вдохнул дразнящий аромат напитка, — «Все грехи мира» снял этот известный режиссер?
— Нет, не он. Возможно, один из его учеников… Мне не удалось установить, кто именно. Состояние пленки, как вы видели… Титры не сохранились. Никаких записей, относящихся к этому фильму, я также не обнаружил. Я не знаю, почему этот фильм был похоронен в архиве… Могу только догадываться. Кстати, ведь оригинальное название фильма тоже не сохранилось. Это я дал название.
— Понятно, — сказала Оля. — Но непонятно другое. Этот фильм не мог быть снят очень давно. Реалии, приметы быта… Ему не больше десяти лет.
— И что же?
— Как могла пленка за небольшой срок прийти в такое состояние?
— А… Ну, это просто. В архиве случился пожар. Пострадали многие ленты… В том числе и эта.
— А если, — Борис пригубил коньяк, — фильм снят относительно недавно, то большинство людей, имевших к нему отношение, живы и здоровы. Актеры, операторы, художники, декораторы, осветители — сотни людей! И потом, снять фильм — это же не вот взял камеру, и иди снимай. Сценарий, финансирование, студия, павильоны, натура… Не могло же нигде не остаться никаких следов! Фильм не иголка в стоге сена. Одна музыка чего стоит! Я музыкант, и я могу судить. Таких мастеров, как тот, кто озвучивал фильм, в мире наперечет. Это один из крупнейших музыкантов, уверяю вас. Конечно, никто из ныне живущих не мог слышать, как играл Паганини, но… У меня создавалось впечатление, что я слушаю его самого!
— А почему бы и нет? — произнес Кремин с отсутствующей полуулыбкой.
— Что? — едва не поперхнувшись, Борис отставил бокал. — Вы хотите сказать, что на скрипке играл Паганини ?
— Борис, такой разговор нас никуда не приведет. Кто снимал, кто играл… Это уводит от главного, от самого фильма. Что вы думаете о нем?
— Если бы я увидел его полностью, наверное, сказал бы, что это гениальный фильм. Даже и того, что сохранилось, вполне достаточно, чтобы…
— Нет, вы меня не поняли. Я спрашиваю не об эстетической оценке, а о той истории, что там рассказана.
— А, вы об этом… Но ведь это аллегорическая история, верно?
— Аллегорическая? — повторил Кремин задумчиво. — Да, может быть…
— Не документальная же… С таким персонажем, как Сатана…
— А кто вам сказал, что в фильме выведен Сатана? Разве он там назван хоть однажды?
— Нет, но я думаю, это и так понятно…
— Хорошо, предположим, так оно и есть. Сатана, Мефистофель, Вельзевул, Люцифер… Это всего лишь имена. Но что стоит за ними?
— Я… Не понимаю вас, — с запинкой сказал Борис.
— Подразумевается некое существо, способное вмешиваться в ход событий реального мира при помощи магических сил, — тоном лектора промолвил Константин Дмитриевич. — Но что такое вмешательство? Вы тоже вмешиваетесь. Сообщая другому человеку речевую информацию, вы приводите в действие механизмы событий. Ваши слова влекут за собой последствия, желательные или нежелательные. Порой очень серьезные последствия! Слова, звук. Волновые колебания среды, промодулированные определенным образом. Теперь представьте себе магическое заклинание. Те же звуковые волны. Но почему не допустить, что они промодулированы так, чтобы непосредственно входить в резонанс с частотами тонких структур, управляющих пространством и временем? Это другой вид вмешательства, но принципиальной разницы тут нет.
— Зачем вы рассказываете нам все это? — тихо спросила Оля.
— Хочу, чтобы вы поняли: немыслимое иногда может стать реальным. Признание этого факта… Осознание этого факта… Способно помочь. Да, оно может помочь сохранить способность рассуждать здраво… И поступать сообразно ситуации тогда…
— Когда? — спросил Борис.
— Когда это требуется, — ответил Кремин и посмотрел на часы. — О, прошу меня простить… У меня сегодня еще две важных встречи.
Он встал; поднялись и его гости.
— Можно, — проговорил Борис, — один вопрос напоследок?
— Пожалуйста… Отвечу, если сумею.
— Что такое Серебряное Братство?
Глаза Кремина сузились.
— Где вы слышали о Братстве?
— Неважно. Слышал.
— Не доверяйте никому из Серебряного Братства, — отчеканил владелец кинотеатра. — И очень вас прошу, хорошенько подумайте над тем, о чем мы тут беседовали…
14.
Они сидели в машине Бориса и курили, ни слова не произнося. Молчание нарушила Оля.
— Почему ты назвал его бароном…
— Фон Нимандом? Потому что он и есть барон фон Ниманд.
— Да?..
— Да. Оля, бывает, конечно, что два человека очень похожи друг на друга. Бывают двойники, близнецы, наконец… Но вот чтобы у двух людей, похожих как две капли воды, были еще и одинаковые шрамы — такого не бывает… Я видел, как он получил этот шрам.
— Где видел?
— Во сне.
Оля коротко, принужденно рассмеялась.
— Во сне?
— Да, перед тем, как появилась первая записка. Я видел сон, такой… Яркий, реалистичный! Действие происходило… Как будто в средние века, в общем когда-то очень давно… На этого человека, фон Ниманда или Кремина, напали разбойники, в лесу…
— Подожди, Борис. А ты уверен, что никогда не видел Кремина раньше? Не во сне, а наяву?
— Уверен.
— Ты мог видеть его мельком. Не запомнить осознанно, не обратить внимания… Но подсознание, оно ничего не забывает… Вот он и всплыл во сне. А «Ниманд» — ведь это слово было на записке в шкатулке? «Никто». Фон Ниманд, получается, что-то наподобие «барона ниоткуда»? Такого имени не может быть. Сам никто и звать никак… Капитан Немо!
— Я не знаю, — вздохнул Борис. — Что-то такое и мне приходило в голову. Но мне кажется, не все тут так просто. И разве в том дело, как его зовут? Какая разница… Но тут все одно к одному…
— Что одно к одному?
— Все. Сон, эти записки, Серебряное Братство, деньги…
— Борис!
Он схватился за голову.
— Ох, прости… Ты же ничего не знаешь… Я должен был рассказать тебе раньше.
— Расскажи сейчас.
— Да… Да, расскажу, конечно. Только вот…
— Что?
— Этот фильм, «Все грехи мира». Я не верю, что он нашел его в каком-то архиве. Тут что-то не так.
— Многое не так, — Оля кивнула.
— Во-первых, — продолжал Борис, закуривая новую сигарету, — почему, найдя этот фильм, он не сделал попытки хоть что-то о нем узнать? Если он этим увлекается… Во-вторых… Я не кинокритик, но и мне ясно, что фильм этот — выдающийся. Почему же он не вышел на экраны, почему он никому не известен?
— Ну, тут могут быть десятки причин, — сказала Оля. — Ведь снял какой-то режиссер «Мастера и Маргариту», а фильм не вышел из-за трений с продюсером… Или пожар в архиве случился еще до того, как фильм успели выпустить… Мало ли, почему… И потом, возможно, о нем и писали. Только под другим, настоящим названием. Ты много читаешь изданий о кино?
— Совсем не читаю.
— Вот видишь…
— Но Кремин же сказал… Ладно, оставим это. А намек на Паганини?
— Шутка…
— Не показался мне шутником господин Кремин! Да и пожар этот… Якобы повредивший пленку… Может быть, те эпизоды, которые не следовало нам показывать? А его речи о магии?
— К чему ты клонишь?
— Да сам толком не знаю. Только сдается мне, господин Кремин имеет к этому фильму более тесное отношение, чем хочет признаться…
— Думаешь, все-таки он прислал записки?
— Может, и не он. Но он ждал нас… И фильм — это для нас. Что-то он хотел сказать этим фильмом… О чем-то предупредить или…
— А почему тогда не сказать прямо?
— Есть вещи, о которых бесполезно говорить прямо. Ведь и в фильме ничего прямо не сказано. Его можно по-разному толковать. И вот, он показал его нам, чтобы…
— Борис, — перебила Оля, — ты все время говоришь «мы», «нам»… Но записки были адресованы одному тебе.
— Если бы Кремин хотел, чтобы фильм увидел только я… И поговорить со мной одним… Он нашел бы способ, правда?
— Это лишний довод в пользу того, что записки прислал не он.
— Наверное… Но сколько можно тут стоять? Мы ни до чего не договоримся. Давай поедем ко мне. Я все тебе расскажу, и тогда…
— Лучше отвезти меня домой… Я неважно себя чувствую. Расскажешь по дороге.
— Что с тобой? — встревожился Борис.
— Ничего страшного… Голова разболелась, это пройдет… Лягу сегодня пораньше.
— У меня есть таблетки, в аптечке.
— Да нет, пустяки. Поехали.
Борис включил зажигание.
— Почему ты назвал его бароном…
— Фон Нимандом? Потому что он и есть барон фон Ниманд.
— Да?..
— Да. Оля, бывает, конечно, что два человека очень похожи друг на друга. Бывают двойники, близнецы, наконец… Но вот чтобы у двух людей, похожих как две капли воды, были еще и одинаковые шрамы — такого не бывает… Я видел, как он получил этот шрам.
— Где видел?
— Во сне.
Оля коротко, принужденно рассмеялась.
— Во сне?
— Да, перед тем, как появилась первая записка. Я видел сон, такой… Яркий, реалистичный! Действие происходило… Как будто в средние века, в общем когда-то очень давно… На этого человека, фон Ниманда или Кремина, напали разбойники, в лесу…
— Подожди, Борис. А ты уверен, что никогда не видел Кремина раньше? Не во сне, а наяву?
— Уверен.
— Ты мог видеть его мельком. Не запомнить осознанно, не обратить внимания… Но подсознание, оно ничего не забывает… Вот он и всплыл во сне. А «Ниманд» — ведь это слово было на записке в шкатулке? «Никто». Фон Ниманд, получается, что-то наподобие «барона ниоткуда»? Такого имени не может быть. Сам никто и звать никак… Капитан Немо!
— Я не знаю, — вздохнул Борис. — Что-то такое и мне приходило в голову. Но мне кажется, не все тут так просто. И разве в том дело, как его зовут? Какая разница… Но тут все одно к одному…
— Что одно к одному?
— Все. Сон, эти записки, Серебряное Братство, деньги…
— Борис!
Он схватился за голову.
— Ох, прости… Ты же ничего не знаешь… Я должен был рассказать тебе раньше.
— Расскажи сейчас.
— Да… Да, расскажу, конечно. Только вот…
— Что?
— Этот фильм, «Все грехи мира». Я не верю, что он нашел его в каком-то архиве. Тут что-то не так.
— Многое не так, — Оля кивнула.
— Во-первых, — продолжал Борис, закуривая новую сигарету, — почему, найдя этот фильм, он не сделал попытки хоть что-то о нем узнать? Если он этим увлекается… Во-вторых… Я не кинокритик, но и мне ясно, что фильм этот — выдающийся. Почему же он не вышел на экраны, почему он никому не известен?
— Ну, тут могут быть десятки причин, — сказала Оля. — Ведь снял какой-то режиссер «Мастера и Маргариту», а фильм не вышел из-за трений с продюсером… Или пожар в архиве случился еще до того, как фильм успели выпустить… Мало ли, почему… И потом, возможно, о нем и писали. Только под другим, настоящим названием. Ты много читаешь изданий о кино?
— Совсем не читаю.
— Вот видишь…
— Но Кремин же сказал… Ладно, оставим это. А намек на Паганини?
— Шутка…
— Не показался мне шутником господин Кремин! Да и пожар этот… Якобы повредивший пленку… Может быть, те эпизоды, которые не следовало нам показывать? А его речи о магии?
— К чему ты клонишь?
— Да сам толком не знаю. Только сдается мне, господин Кремин имеет к этому фильму более тесное отношение, чем хочет признаться…
— Думаешь, все-таки он прислал записки?
— Может, и не он. Но он ждал нас… И фильм — это для нас. Что-то он хотел сказать этим фильмом… О чем-то предупредить или…
— А почему тогда не сказать прямо?
— Есть вещи, о которых бесполезно говорить прямо. Ведь и в фильме ничего прямо не сказано. Его можно по-разному толковать. И вот, он показал его нам, чтобы…
— Борис, — перебила Оля, — ты все время говоришь «мы», «нам»… Но записки были адресованы одному тебе.
— Если бы Кремин хотел, чтобы фильм увидел только я… И поговорить со мной одним… Он нашел бы способ, правда?
— Это лишний довод в пользу того, что записки прислал не он.
— Наверное… Но сколько можно тут стоять? Мы ни до чего не договоримся. Давай поедем ко мне. Я все тебе расскажу, и тогда…
— Лучше отвезти меня домой… Я неважно себя чувствую. Расскажешь по дороге.
— Что с тобой? — встревожился Борис.
— Ничего страшного… Голова разболелась, это пройдет… Лягу сегодня пораньше.
— У меня есть таблетки, в аптечке.
— Да нет, пустяки. Поехали.
Борис включил зажигание.
15.
Телефон звонил настойчиво, до тех пор, пока Борис не вытянул руку из-под одеяла и не снял трубку.
— Алло…
— Борис? Это Эдик Старцев.
Сна как ни бывало. Борис рывком сел.
— Ты узнал что-нибудь?
— Узнал… Михаил рассказывает занятнейшие вещи.
— Какие вещи?
— Понимаешь, деньги твои как бы настоящие…
— Что значит «как бы»?
— Слушай. Фактура бумаги, способ ее изготовления, способ нанесения водяных знаков, химический состав красок и все остальное в точности идентично тому, что применялось в девятнадцатом веке.
— Выходит, деньги настоящие?
— Выходит, да не выходит. У них там есть какая-то машинка для датировки… В общем, она позволяет установить, когда что сделано. Так вот, бумага была изготовлена самое большее два года назад…
— Значит, все же подделка?
— Подделка, но какая! Представляешь, сколько трудов! Провести скрупулезный анализ, прямо-таки ювелирный… Плюс исторические разыскания, ведь бумага, краски — все не только по составу соответствует, но изготовлено на таком же оборудовании, какое было тогда… Все воссоздать в современных условиях! Адова работа! Вот, спрашивается, зачем…
— Действительно, зачем… А монеты?
— То же самое. Полная идентичность, но металл переплавлялся недавно.
— Ну и дела…
— Есть тут у Миши одно предположение, зачем это было нужно. А что, если он практиковался, фальшивомонетчик твой? Коли он сумел так старые деньги воссоздать, современные ему раз плюнуть…
— Ерунда какая-то.
— Кто он такой, этот парень?
— Да так… В сущности, случайный знакомый. Я даже адреса его не знаю. Телефон не отвечает… Может быть, он уехал…
— Или сидит, — хохотнул Эдик.
— Или сидит, — согласился Борис. — Только я не думаю, чтобы он сам этими подделками занимался. Вроде не похоже… Хотя я и не знаю его совсем… Впрочем, наверное, подделка дореволюционных денег — не преступление?
— Честно говоря, я не юрист…
— А если и преступление… Не мое это дело, фальшивомонетчиков ловить. Меня заинтересовали эти деньги, ты узнал, спасибо…
— Ну, ну. С тебя пиво. Ты за ними когда заедешь?
— За деньгами?
— А за чем же еще?
— Пусть пока полежат у тебя, мне тут немножко некогда… Вот хозяин объявится… Там видно будет.
— И что ты скажешь хозяину?
— Скажу, коллекционеры не заинтересовались. Пусть сам разбирается, охота была в это влезать… Спасибо еще раз, Эдик.
— Да за что? Я ничего не сделал, а Миша…
— Да, вот Миша. Он не…
— Да нет, ему влезать еще меньше охоты. Его хлебом не корми, дай в чем-нибудь таком покопаться, а остальное… И сам он фальшивки не собирает, даже идеальные… Ну, пока, звони.
— Пока.
Едва Борис положил трубку, телефон зазвонил снова. Борис подумал, что Эдик забыл что-то сказать, но это была Оля.
— Борис, ты можешь сейчас приехать за мной? Мне плохо, со мной что-то происходит…
— Я выезжаю.
— Подожди! Я не дома…
— Где ты?
— В сквере, на площади Чехова.
— Понял. Сейчас я буду.
На площадь Чехова Борис примчался уже через полчаса. Он выскочил из машины, бегом ворвался в сквер. Олю он увидел сразу. Она сидела на скамейке невдалеке от входа, низко отпустив голову. Возле нее стояла полупустая бутылка минеральной воды. Борис кинулся к девушке, сел рядом, обнял ее за плечи.
— Я здесь… Что с тобой?
Она медленно повернула голову, посмотрела на Бориса, словно не узнавая его.
— А, это ты… — ее голос прозвучал тускло и безразлично.
— Ты позвала меня…
— Разве? Я не помню… А, все равно…
— Оля! Что случилось, как ты здесь оказалась? Может быть, тебе нужно в больницу?
Внезапно в ее взгляде мелькнул веселый огонек.
— В какую больницу? Нет, все нормально… Теперь я вспоминаю… Да, мне стало плохо… Неожиданно закружилась голова, я чуть не упала… Купила бутылку минералки, позвонила тебе по мобильному… Нет, правда, все хорошо! Я вот попила водички, и все прошло. Я рада, что ты здесь. Поехали к тебе?
— Может, все-таки сперва…
— Никаких «сперва»! Я в норме.
Она встала, задела бутылку. Качнувшись в неустойчивом равновесии, бутылка повалилась набок. Борис молча смотрел, как льется тонкая струйка воды.
— Поехали! — поторопила его Оля.
— Да… Пошли в машину.
В пути Оля была оживлена, включила радио, перескакивала со станции на станцию, болтала что-то о музыке, шутила. Тревога не отпускала Бориса. Было в поведении Оли нечто, совсем ей не свойственное — преувеличенное, искусственное.
— Ты не против, если мы заедем в «Эллингтон»? — спросил Борис. — Я так и не выбрал время получить свой гонорар.
— Точно! — обрадовалась она. — И купим пива хорошего.
— Пива? А надо ли тебе сейчас пить пиво?
— Что значит «сейчас»? Говорю же, я чувствую себя отлично! Лучше, чем всегда!
— Ну, смотри… Тебе виднее…
— Вот именно, — отрезала она.
В «Эллингтоне» Борис пробыл недолго. Но по дороге домой он обнаружил, что кончается бензин, пришлось завернуть еще и на заправку, а там была очередь… Эти задержки нервировали и раздражали Олю, что также было на нее непохоже.
Борис остановился около киоска, где они покупали пиво в ночь их знакомства. Как и тогда, нищий старик подошел к ним. Возможно он узнал щедрую девушку; во всяком случае, он заискивающе улыбнулся ей. Борис открыл было рот, чтобы предостеречь ее от необдуманной благотворительности, да так с открытым ртом и замер.
Грубо и зло Оля оттолкнула старика, так резко, что он чуть не упал.
— Пошел вон, — процедила она с презрением. — Развелось попрошаек… Почему бы тебе не поработать, дворником хотя бы? Пьянь…
Она перевела холодный взгляд на Бориса.
— И что ты на меня уставился? Разве не сам меня учил? Покупай пиво быстрее! Я устала и замерзла.
Действуя как автомат, Борис сложил бутылки в сумку и двинулся к машине.
— Эй, молодой человек! — окликнула его продавщица. — Сдачу забыли…
— Отдайте ему, — он кивнул на старика.
Когда они поднялись в квартиру и выпили по кружке, Оля снова показалась Борису прежней, его Олей. Ее голос, ее мягкие, немного грустные интонации… Он уже готов был поверить, что случай со стариком — лишь запоздалая, болезненная, практически бессознательная реакция на то, что произошло с ней сегодня. Она попросила его сыграть что-нибудь. Он сел за пианино, заиграл «Чай для двоих», потом перешел на «Караван», но бросил на середине. Оля стояла за его спиной; он поднялся, повернулся к ней, обнял и попытался поцеловать. Она уклонилась.
— Я не могу целоваться под надзором, — заявила она.
— Под каким надзором? — не понял Борис.
— А вот под каким! — Оля указала на висевший над пианино портрет матери Бориса. — Смотрит! И вообще, какого черта здесь портреты других женщин?
Прежде чем ошеломленный Борис успел остановить ее, она сорвала портрет, развернула к стене и поставила на крышку пианино.
— Вот так, — она обвила шею Бориса руками. — Теперь нас только двое… Целуй меня.
Борис осторожно разомкнул ее руки.
— Знаешь… По-моему, тебе лучше уйти.
— Ах, вот как?! Ну ладно, счастливо оставаться. Смотри не пожалей… Эллингтон!
Она ушла, громко хлопнув дверью. С болью и печалью Борис смотрел ей вслед.
— Алло…
— Борис? Это Эдик Старцев.
Сна как ни бывало. Борис рывком сел.
— Ты узнал что-нибудь?
— Узнал… Михаил рассказывает занятнейшие вещи.
— Какие вещи?
— Понимаешь, деньги твои как бы настоящие…
— Что значит «как бы»?
— Слушай. Фактура бумаги, способ ее изготовления, способ нанесения водяных знаков, химический состав красок и все остальное в точности идентично тому, что применялось в девятнадцатом веке.
— Выходит, деньги настоящие?
— Выходит, да не выходит. У них там есть какая-то машинка для датировки… В общем, она позволяет установить, когда что сделано. Так вот, бумага была изготовлена самое большее два года назад…
— Значит, все же подделка?
— Подделка, но какая! Представляешь, сколько трудов! Провести скрупулезный анализ, прямо-таки ювелирный… Плюс исторические разыскания, ведь бумага, краски — все не только по составу соответствует, но изготовлено на таком же оборудовании, какое было тогда… Все воссоздать в современных условиях! Адова работа! Вот, спрашивается, зачем…
— Действительно, зачем… А монеты?
— То же самое. Полная идентичность, но металл переплавлялся недавно.
— Ну и дела…
— Есть тут у Миши одно предположение, зачем это было нужно. А что, если он практиковался, фальшивомонетчик твой? Коли он сумел так старые деньги воссоздать, современные ему раз плюнуть…
— Ерунда какая-то.
— Кто он такой, этот парень?
— Да так… В сущности, случайный знакомый. Я даже адреса его не знаю. Телефон не отвечает… Может быть, он уехал…
— Или сидит, — хохотнул Эдик.
— Или сидит, — согласился Борис. — Только я не думаю, чтобы он сам этими подделками занимался. Вроде не похоже… Хотя я и не знаю его совсем… Впрочем, наверное, подделка дореволюционных денег — не преступление?
— Честно говоря, я не юрист…
— А если и преступление… Не мое это дело, фальшивомонетчиков ловить. Меня заинтересовали эти деньги, ты узнал, спасибо…
— Ну, ну. С тебя пиво. Ты за ними когда заедешь?
— За деньгами?
— А за чем же еще?
— Пусть пока полежат у тебя, мне тут немножко некогда… Вот хозяин объявится… Там видно будет.
— И что ты скажешь хозяину?
— Скажу, коллекционеры не заинтересовались. Пусть сам разбирается, охота была в это влезать… Спасибо еще раз, Эдик.
— Да за что? Я ничего не сделал, а Миша…
— Да, вот Миша. Он не…
— Да нет, ему влезать еще меньше охоты. Его хлебом не корми, дай в чем-нибудь таком покопаться, а остальное… И сам он фальшивки не собирает, даже идеальные… Ну, пока, звони.
— Пока.
Едва Борис положил трубку, телефон зазвонил снова. Борис подумал, что Эдик забыл что-то сказать, но это была Оля.
— Борис, ты можешь сейчас приехать за мной? Мне плохо, со мной что-то происходит…
— Я выезжаю.
— Подожди! Я не дома…
— Где ты?
— В сквере, на площади Чехова.
— Понял. Сейчас я буду.
На площадь Чехова Борис примчался уже через полчаса. Он выскочил из машины, бегом ворвался в сквер. Олю он увидел сразу. Она сидела на скамейке невдалеке от входа, низко отпустив голову. Возле нее стояла полупустая бутылка минеральной воды. Борис кинулся к девушке, сел рядом, обнял ее за плечи.
— Я здесь… Что с тобой?
Она медленно повернула голову, посмотрела на Бориса, словно не узнавая его.
— А, это ты… — ее голос прозвучал тускло и безразлично.
— Ты позвала меня…
— Разве? Я не помню… А, все равно…
— Оля! Что случилось, как ты здесь оказалась? Может быть, тебе нужно в больницу?
Внезапно в ее взгляде мелькнул веселый огонек.
— В какую больницу? Нет, все нормально… Теперь я вспоминаю… Да, мне стало плохо… Неожиданно закружилась голова, я чуть не упала… Купила бутылку минералки, позвонила тебе по мобильному… Нет, правда, все хорошо! Я вот попила водички, и все прошло. Я рада, что ты здесь. Поехали к тебе?
— Может, все-таки сперва…
— Никаких «сперва»! Я в норме.
Она встала, задела бутылку. Качнувшись в неустойчивом равновесии, бутылка повалилась набок. Борис молча смотрел, как льется тонкая струйка воды.
— Поехали! — поторопила его Оля.
— Да… Пошли в машину.
В пути Оля была оживлена, включила радио, перескакивала со станции на станцию, болтала что-то о музыке, шутила. Тревога не отпускала Бориса. Было в поведении Оли нечто, совсем ей не свойственное — преувеличенное, искусственное.
— Ты не против, если мы заедем в «Эллингтон»? — спросил Борис. — Я так и не выбрал время получить свой гонорар.
— Точно! — обрадовалась она. — И купим пива хорошего.
— Пива? А надо ли тебе сейчас пить пиво?
— Что значит «сейчас»? Говорю же, я чувствую себя отлично! Лучше, чем всегда!
— Ну, смотри… Тебе виднее…
— Вот именно, — отрезала она.
В «Эллингтоне» Борис пробыл недолго. Но по дороге домой он обнаружил, что кончается бензин, пришлось завернуть еще и на заправку, а там была очередь… Эти задержки нервировали и раздражали Олю, что также было на нее непохоже.
Борис остановился около киоска, где они покупали пиво в ночь их знакомства. Как и тогда, нищий старик подошел к ним. Возможно он узнал щедрую девушку; во всяком случае, он заискивающе улыбнулся ей. Борис открыл было рот, чтобы предостеречь ее от необдуманной благотворительности, да так с открытым ртом и замер.
Грубо и зло Оля оттолкнула старика, так резко, что он чуть не упал.
— Пошел вон, — процедила она с презрением. — Развелось попрошаек… Почему бы тебе не поработать, дворником хотя бы? Пьянь…
Она перевела холодный взгляд на Бориса.
— И что ты на меня уставился? Разве не сам меня учил? Покупай пиво быстрее! Я устала и замерзла.
Действуя как автомат, Борис сложил бутылки в сумку и двинулся к машине.
— Эй, молодой человек! — окликнула его продавщица. — Сдачу забыли…
— Отдайте ему, — он кивнул на старика.
Когда они поднялись в квартиру и выпили по кружке, Оля снова показалась Борису прежней, его Олей. Ее голос, ее мягкие, немного грустные интонации… Он уже готов был поверить, что случай со стариком — лишь запоздалая, болезненная, практически бессознательная реакция на то, что произошло с ней сегодня. Она попросила его сыграть что-нибудь. Он сел за пианино, заиграл «Чай для двоих», потом перешел на «Караван», но бросил на середине. Оля стояла за его спиной; он поднялся, повернулся к ней, обнял и попытался поцеловать. Она уклонилась.
— Я не могу целоваться под надзором, — заявила она.
— Под каким надзором? — не понял Борис.
— А вот под каким! — Оля указала на висевший над пианино портрет матери Бориса. — Смотрит! И вообще, какого черта здесь портреты других женщин?
Прежде чем ошеломленный Борис успел остановить ее, она сорвала портрет, развернула к стене и поставила на крышку пианино.
— Вот так, — она обвила шею Бориса руками. — Теперь нас только двое… Целуй меня.
Борис осторожно разомкнул ее руки.
— Знаешь… По-моему, тебе лучше уйти.
— Ах, вот как?! Ну ладно, счастливо оставаться. Смотри не пожалей… Эллингтон!
Она ушла, громко хлопнув дверью. С болью и печалью Борис смотрел ей вслед.
16.
Оля плакала. Она плакала от бессилия, от своей полной неспособности разобраться в происходящем. Вслед за приступами головной боли что-то непонятное и страшное обрушилось на нее. Сознание словно раскололось надвое, и кто-то чужой и враждебный пытался захватить управление — иногда вкрадчиво, иногда жестко и агрессивно. Самое худшее заключалось в том, что она не могла разделить свои состояния, не могла понять, где же она сама, что принадлежит ей, а что навязано. Да и есть ли чужой? Ведь это всего лишь… Когда-то, любопытства ради, она читала популярные книжки по психиатрии. Сейчас она разыскала их вновь, перелистала. Людей преследуют голоса… Отдаются команды, и человек уже не принадлежит себе. Шизофрения.
Но с Олей было не так. Никаких приказов никто не отдавал… Но как будто мерзкий паук пробегал в глубине ее мозга, касаясь лапами нервных окончаний. Разумный, злобный паук, вор памяти, знающий, чего он хочет, и умеющий манипулировать сознанием человека, точно послушным ему компьютером.
И это была бы, безусловно, шизофрения, если бы Оля в самом деле верила в существование такого паука. Но она знала, что чудовища нет … А есть вот это омерзительное ощущение прикосновения острожных и безжалостных лап изнутри. Этот быстрый шелестящий бег, мягкое тук-тук-тук-тук-тук, возвращение, проверка соединений, переналадка, снова проверка. Компьютер в порядке.
Но ничего не было в порядке… И дальше будет только хуже. Потому что паука нет. Если бы он был, от него можно было бы избавиться, его можно было бы изгнать или убить. Но его нет… Есть Оля Ракитина, она одна. Никаких мыслей, никаких чувств, кроме ее собственных. Можно бороться с врагом, но нельзя бороться с собой. Нельзя бороться даже с чуждым в себе, если не знаешь, что в тебе подлинно.
К несчастью, когда позвонил Борис, верх взял паук.
— Оля…
— Что тебе нужно?
— Оля, давай поговорим, давай попробуем…
— Ты уже попробовал!
— Ты не была такой. В ночь, когда мы познакомились…
— Мне было скучно. Ну и что?
Пауза.
— Так ты просто развлекалась?
— Отстань от меня! Как ты мне надоел…
— Оля… Когда я рассказывал тебе обо всем, что…
— Расскажи об этом психиатру. Все, я кладу трубку.
— Подожди!
— Не хочу я с тобой разговаривать… Я не одна, понятно? И не звони мне больше.
Она бросила трубку… И горько разрыдалась. Она не понимала, почему говорила с Борисом так. Что это, ее истинная сущность? Она действительно просто развлекалась, обманывая себя? Что ж, так бывало раньше, много раз бывало — случайные встречи ради развлечения. Она не святая. Да, так было… Но тогда не было самообмана. Почему же на сей раз ей понадобилось убеждать себя, что с Борисом все иначе?
Нет, она не убеждала себя. С ним все иначе … И нужно немедленно ехать к нему.
Она встала с кресла… Волна непереносимой головной боли швырнула ее обратно. Барьер… Не переступить. Она виновна. Она должна быть наказана.
Боль постепенно отступала, как морской отлив. Медленно возвращалась способность связно размышлять. Но она не размышляла; сняла телефонную трубку, набрала номер.
— Виктор Геннадьевич? Это Оля Ракитина.
— Здравствуй, — с теплотой в голосе отозвался старый учитель.
— Виктор Геннадьевич, могу я сейчас приехать к вам?
— Конечно! Пенсионерам свободного времени не занимать. Буду очень рад тебя видеть… Жаль вот, Мария Сергеевна на даче… Ну, ничего, посидим вдвоем, попьем чайку…
Денег у Оли оставалось немного, но она все же вызвала такси. Ничто не могло бы заставить ее сесть в автобус, там люди… А ей хотелось спрятаться от людей, подальше спрятаться. Так, чтобы никто посторонний не мог смотреть на нее — насколько это возможно.
Учитель встретил ее в домашнем халате, в тапочках. Глядя на его лицо, мало изменившееся со школьных лет, отвечая на его улыбку, Оля почувствовала себя спокойнее и увереннее.
По их давнему обыкновению, они сидели на кухне. Виктор Геннадьевич заварил свой фирменный чай, достал знаменитое варенье, которым по праву гордилась Мария Сергеевна. Оля расспрашивала учителя о жизни, о здоровье, обо всем понемногу. Но Виктор Геннадьевич видел, что она пришла не просто в гости, что-то гнетет ее… Что-то, к чему она никак не решается приступить. Он должен ей помочь.
— Оля, — сказал он, отложив старомодную ложечку с витым черенком. — Что-то у тебя не складывается, что-то не так… Давай-ка, рассказывай.
Она вздохнула так тяжко, что у него сжалось сердце.
— Виктор Геннадьевич, мы были в кинотеатре, в Dream Theater… Я и мой друг, Борис.
Он кивнул, не сводя с нее глаз.
— И что же интересного вы там увидели?
— Мы смотрели фильм, потом беседовали с владельцем кинотеатра.
— О, вот как…
— Все это… Очень странно. Виктор Геннадьевич, вы говорили о каких-то слухах, связанных с Dream Theater.
— Слухи — это слухи.
— Расскажите мне. Пожалуйста.
Старый учитель грустно улыбнулся.
— Зачем повторять выдумки бабушек на лавочках? Тебе это ничем не поможет, только запутает еще больше.
— Вы предупредили меня по телефону. Если бы вы относились к этим выдумкам, как к… Выдумкам, вы бы не сделали этого.
— Но ты не послушалась.
— Я не послушалась, и теперь я хочу знать.
Прежде чем ответить, Виктор Геннадьевич неторопливо — слишком неторопливо! — снова разливал чай, выкладывал на блюдца варенье.
— Ну что же, хорошо. Но имей в виду, это не мой личный опыт, не мои наблюдения. Это… Слухи.
— Это я уже поняла.
— Так вот, говорят — говорят! — что кое-кто из людей, посетивших Dream Theater, не вернулся домой. И вообще никуда не вернулся. Эти люди исчезли, Оля. По случайности, один из тех, о ком ходят такие слухи, был моим соседом… И он действительно пропал. Но я не знаю, был ли он в Dream Theater в день своего исчезновения или когда-нибудь еще. В каждом крупном городе ежегодно пропадают без вести тысячи людей. Иногда их находят, но чаще — нет…
— Но ведь если есть такие слухи… Хотя бы даже просто слухи… Власти должны были заинтересоваться Креминым?
— Кем?
— Это фамилия владельца кинотеатра.
— Насколько я знаю, интересовались… И ничего не нашли, ни малейшей зацепки.
— А что еще говорят?
— Разве этого мало?
— Нет, не мало. Но мне кажется, вы рассказали мне не все.
Виктор Геннадьевич сделал глоток горячего ароматного напитка из фарфоровой чашки.
— Еще, — протянул он в задумчивости. — Еще говорят, что ночью над кинотеатром видели странный свет… Мертвенно-зеленое свечение, как ореол над зданием. И слышали ритмичный гул, будто работала огромная машина где-то глубоко под землей.
— И как вы это объясняете?
Учитель развел руками.
— Возможно, городское мифотворчество. Людям нужны легенды… И для такого мифотворчества Dream Theater подходит как нельзя лучше. Эта таинственность, которой владелец окружает себя и свой кинотеатр… Как тут не рождаться слухам!
— Вы сказали «возможно». Значит, вы допускаете и другое…
— Оля, я прожил много лет… Если за эти годы я что-нибудь понял, так то, что мало есть на свете вещей, которые не могли бы произойти. Очень мало.
— Я думаю, когда власти занимались кинотеатром, там все было тщательно осмотрено?
— Я тоже так думаю.
— И не нашли никаких подземных машин?
— Из машин в кинотеатре можно найти разве что проектор.
Оля допила чай и встала.
— Виктор Геннадьевич… Спасибо за ваш рассказ, но…
— Я ведь говорил, что тебе это ничем не поможет. Но… Ты была в кинотеатре, ты встречалась с его владельцем… Какое впечатление он на тебя произвел?
— Приятный, обходительный человек. Угощал нас коньяком…
— О чем вы с ним беседовали?
— В основном о фильме, который мы перед этим посмотрели. Он сказал, что занимается поисками фильмов, не вышедших на экраны. Такое у него увлечение. Потом он еще говорил что-то о магии, но это я не очень хорошо запомнила, да и не все поняла. Что-то о тонких структурах, управляющих пространством и временем…
— Магия? — Виктор Геннадьевич нахмурился. — Магия как управление? Он говорил с вами об этом?
Удивленная, Оля снова села к столу.
— Виктор Геннадьевич, вы же всегда были атеистом, всегда высмеивали всякую мистику! А сейчас…
— При чем тут атеизм, — отмахнулся учитель. — Я атеистом был и остаюсь, но это совсем другой вопрос. Магия же, как элемент реального мира, инструмент воздействия и управления… Это старая идея. Впервые она была высказана, если не ошибаюсь, в тринадцатом веке, Альбертусом Фастийским в его труде «О мирах вышних и предлежащих». Впоследствии ее варьировали многие мыслители, но широкого распространения она так и не получила. Знаешь, мне кажется, инквизиция сжигала ведьм не столько из-за их мнимой связи с Сатаной, сколько потому, что святые отцы смутно осознавали — магия превосходно обходится как без Сатаны, так и без Бога… Конечно, им не хватало ни знаний, ни мужества, чтобы вскрыть эту парадигму и глубоко проникнуть в собственные мотивы.
— Вы верите в магию? — спросила Оля с нескрываемым изумлением.
— Верить или не верить можно в Бога. А в магии, понимаемой так, как ее понимал Альбертус и его последователи, нет ничего чудесного или сверхъестественного. Как столкнуть тяжелый камень с горы? Можно раскачать его палкой, рычагом… А можно произвести магический обряд. Составляющие элементы такого обряда, реальные и материальные, войдут во взаимодействие с такими же реальными и материальными силами физического мира — гравитационными, например. Потому что будут на это настроены. Разница между первым и вторым только в том, что первое известно всем, второе же — предмет тайных знаний немногих…
Но с Олей было не так. Никаких приказов никто не отдавал… Но как будто мерзкий паук пробегал в глубине ее мозга, касаясь лапами нервных окончаний. Разумный, злобный паук, вор памяти, знающий, чего он хочет, и умеющий манипулировать сознанием человека, точно послушным ему компьютером.
И это была бы, безусловно, шизофрения, если бы Оля в самом деле верила в существование такого паука. Но она знала, что чудовища нет … А есть вот это омерзительное ощущение прикосновения острожных и безжалостных лап изнутри. Этот быстрый шелестящий бег, мягкое тук-тук-тук-тук-тук, возвращение, проверка соединений, переналадка, снова проверка. Компьютер в порядке.
Но ничего не было в порядке… И дальше будет только хуже. Потому что паука нет. Если бы он был, от него можно было бы избавиться, его можно было бы изгнать или убить. Но его нет… Есть Оля Ракитина, она одна. Никаких мыслей, никаких чувств, кроме ее собственных. Можно бороться с врагом, но нельзя бороться с собой. Нельзя бороться даже с чуждым в себе, если не знаешь, что в тебе подлинно.
К несчастью, когда позвонил Борис, верх взял паук.
— Оля…
— Что тебе нужно?
— Оля, давай поговорим, давай попробуем…
— Ты уже попробовал!
— Ты не была такой. В ночь, когда мы познакомились…
— Мне было скучно. Ну и что?
Пауза.
— Так ты просто развлекалась?
— Отстань от меня! Как ты мне надоел…
— Оля… Когда я рассказывал тебе обо всем, что…
— Расскажи об этом психиатру. Все, я кладу трубку.
— Подожди!
— Не хочу я с тобой разговаривать… Я не одна, понятно? И не звони мне больше.
Она бросила трубку… И горько разрыдалась. Она не понимала, почему говорила с Борисом так. Что это, ее истинная сущность? Она действительно просто развлекалась, обманывая себя? Что ж, так бывало раньше, много раз бывало — случайные встречи ради развлечения. Она не святая. Да, так было… Но тогда не было самообмана. Почему же на сей раз ей понадобилось убеждать себя, что с Борисом все иначе?
Нет, она не убеждала себя. С ним все иначе … И нужно немедленно ехать к нему.
Она встала с кресла… Волна непереносимой головной боли швырнула ее обратно. Барьер… Не переступить. Она виновна. Она должна быть наказана.
Боль постепенно отступала, как морской отлив. Медленно возвращалась способность связно размышлять. Но она не размышляла; сняла телефонную трубку, набрала номер.
— Виктор Геннадьевич? Это Оля Ракитина.
— Здравствуй, — с теплотой в голосе отозвался старый учитель.
— Виктор Геннадьевич, могу я сейчас приехать к вам?
— Конечно! Пенсионерам свободного времени не занимать. Буду очень рад тебя видеть… Жаль вот, Мария Сергеевна на даче… Ну, ничего, посидим вдвоем, попьем чайку…
Денег у Оли оставалось немного, но она все же вызвала такси. Ничто не могло бы заставить ее сесть в автобус, там люди… А ей хотелось спрятаться от людей, подальше спрятаться. Так, чтобы никто посторонний не мог смотреть на нее — насколько это возможно.
Учитель встретил ее в домашнем халате, в тапочках. Глядя на его лицо, мало изменившееся со школьных лет, отвечая на его улыбку, Оля почувствовала себя спокойнее и увереннее.
По их давнему обыкновению, они сидели на кухне. Виктор Геннадьевич заварил свой фирменный чай, достал знаменитое варенье, которым по праву гордилась Мария Сергеевна. Оля расспрашивала учителя о жизни, о здоровье, обо всем понемногу. Но Виктор Геннадьевич видел, что она пришла не просто в гости, что-то гнетет ее… Что-то, к чему она никак не решается приступить. Он должен ей помочь.
— Оля, — сказал он, отложив старомодную ложечку с витым черенком. — Что-то у тебя не складывается, что-то не так… Давай-ка, рассказывай.
Она вздохнула так тяжко, что у него сжалось сердце.
— Виктор Геннадьевич, мы были в кинотеатре, в Dream Theater… Я и мой друг, Борис.
Он кивнул, не сводя с нее глаз.
— И что же интересного вы там увидели?
— Мы смотрели фильм, потом беседовали с владельцем кинотеатра.
— О, вот как…
— Все это… Очень странно. Виктор Геннадьевич, вы говорили о каких-то слухах, связанных с Dream Theater.
— Слухи — это слухи.
— Расскажите мне. Пожалуйста.
Старый учитель грустно улыбнулся.
— Зачем повторять выдумки бабушек на лавочках? Тебе это ничем не поможет, только запутает еще больше.
— Вы предупредили меня по телефону. Если бы вы относились к этим выдумкам, как к… Выдумкам, вы бы не сделали этого.
— Но ты не послушалась.
— Я не послушалась, и теперь я хочу знать.
Прежде чем ответить, Виктор Геннадьевич неторопливо — слишком неторопливо! — снова разливал чай, выкладывал на блюдца варенье.
— Ну что же, хорошо. Но имей в виду, это не мой личный опыт, не мои наблюдения. Это… Слухи.
— Это я уже поняла.
— Так вот, говорят — говорят! — что кое-кто из людей, посетивших Dream Theater, не вернулся домой. И вообще никуда не вернулся. Эти люди исчезли, Оля. По случайности, один из тех, о ком ходят такие слухи, был моим соседом… И он действительно пропал. Но я не знаю, был ли он в Dream Theater в день своего исчезновения или когда-нибудь еще. В каждом крупном городе ежегодно пропадают без вести тысячи людей. Иногда их находят, но чаще — нет…
— Но ведь если есть такие слухи… Хотя бы даже просто слухи… Власти должны были заинтересоваться Креминым?
— Кем?
— Это фамилия владельца кинотеатра.
— Насколько я знаю, интересовались… И ничего не нашли, ни малейшей зацепки.
— А что еще говорят?
— Разве этого мало?
— Нет, не мало. Но мне кажется, вы рассказали мне не все.
Виктор Геннадьевич сделал глоток горячего ароматного напитка из фарфоровой чашки.
— Еще, — протянул он в задумчивости. — Еще говорят, что ночью над кинотеатром видели странный свет… Мертвенно-зеленое свечение, как ореол над зданием. И слышали ритмичный гул, будто работала огромная машина где-то глубоко под землей.
— И как вы это объясняете?
Учитель развел руками.
— Возможно, городское мифотворчество. Людям нужны легенды… И для такого мифотворчества Dream Theater подходит как нельзя лучше. Эта таинственность, которой владелец окружает себя и свой кинотеатр… Как тут не рождаться слухам!
— Вы сказали «возможно». Значит, вы допускаете и другое…
— Оля, я прожил много лет… Если за эти годы я что-нибудь понял, так то, что мало есть на свете вещей, которые не могли бы произойти. Очень мало.
— Я думаю, когда власти занимались кинотеатром, там все было тщательно осмотрено?
— Я тоже так думаю.
— И не нашли никаких подземных машин?
— Из машин в кинотеатре можно найти разве что проектор.
Оля допила чай и встала.
— Виктор Геннадьевич… Спасибо за ваш рассказ, но…
— Я ведь говорил, что тебе это ничем не поможет. Но… Ты была в кинотеатре, ты встречалась с его владельцем… Какое впечатление он на тебя произвел?
— Приятный, обходительный человек. Угощал нас коньяком…
— О чем вы с ним беседовали?
— В основном о фильме, который мы перед этим посмотрели. Он сказал, что занимается поисками фильмов, не вышедших на экраны. Такое у него увлечение. Потом он еще говорил что-то о магии, но это я не очень хорошо запомнила, да и не все поняла. Что-то о тонких структурах, управляющих пространством и временем…
— Магия? — Виктор Геннадьевич нахмурился. — Магия как управление? Он говорил с вами об этом?
Удивленная, Оля снова села к столу.
— Виктор Геннадьевич, вы же всегда были атеистом, всегда высмеивали всякую мистику! А сейчас…
— При чем тут атеизм, — отмахнулся учитель. — Я атеистом был и остаюсь, но это совсем другой вопрос. Магия же, как элемент реального мира, инструмент воздействия и управления… Это старая идея. Впервые она была высказана, если не ошибаюсь, в тринадцатом веке, Альбертусом Фастийским в его труде «О мирах вышних и предлежащих». Впоследствии ее варьировали многие мыслители, но широкого распространения она так и не получила. Знаешь, мне кажется, инквизиция сжигала ведьм не столько из-за их мнимой связи с Сатаной, сколько потому, что святые отцы смутно осознавали — магия превосходно обходится как без Сатаны, так и без Бога… Конечно, им не хватало ни знаний, ни мужества, чтобы вскрыть эту парадигму и глубоко проникнуть в собственные мотивы.
— Вы верите в магию? — спросила Оля с нескрываемым изумлением.
— Верить или не верить можно в Бога. А в магии, понимаемой так, как ее понимал Альбертус и его последователи, нет ничего чудесного или сверхъестественного. Как столкнуть тяжелый камень с горы? Можно раскачать его палкой, рычагом… А можно произвести магический обряд. Составляющие элементы такого обряда, реальные и материальные, войдут во взаимодействие с такими же реальными и материальными силами физического мира — гравитационными, например. Потому что будут на это настроены. Разница между первым и вторым только в том, что первое известно всем, второе же — предмет тайных знаний немногих…