Царицын Владимир. Осенний лист или зачем бомжу деньги?

   Сашиного опьянения следить было некому. Домработница у Саши была, но ее задача - порядок и чистота в доме. Саша платил ей не очень большие деньги, а в таких случаях, как сегодня, на вознаграждение домработницы, которая была к тому же неплохим поваром, сбрасывались все присутствующие.
   Саша и не думал сопротивляться. Он пьяно улыбался и говорил, пока
   Сидоров вел его к дивану:
   - Хорошие у тебя, Леха, грибы. Пахучие. Только на хрен они никому не нужны. Наши люди хотят покупать импортные поганки. Пусть они ничем не пахнут, пусть они вредные для здоровья, зато дешевые.
   - Ну, не такие уж они и дешевые, - возражал Сидоров.
   - Дешевле, чем твои.
   - Хочешь сказать, что я цену задираю?
   - Не, не, не, - замотал головой Шульман. - Ты хорошую цену просишь. Я бы на твоем месте еще дороже продавал. Но…у меня ведь оборудование! Импортное, бля! Его окупить надо. А поставщики пакетов? Такое впечатление, что они пакеты вручную клеят! И не из нефти их делают, а из чистого золота… А энергетики? Совсем охренели! А ведь мне твои грибочки заморозить надо. А потом хранить.
   - А ты пакеты за границей купи, дешевле будет, - предложил
   Сидоров. - А грибы, пока холодно можно на улице морозить.
   - Да? - изумился Шульман и попробовал сфокусировать свой нетрезвый взгляд на переносице Сидорова. - Надо об этом подумать. - И вдруг заявил ни к селу, ни к городу: - А Катька красивая!
   - Да? Не обратил внимания, - сказал Сидоров. - Ложись-ка спать, дорогой товарищ.
   - Очень красивая, - повторил Саша и моментально уснул, едва его голова коснулась каракулевой шевелюрой диванного валика.
   Сидоров вернулся в гостиную. Веселье было в самом разгаре.
   Шампанское уже почти никто не пил, по водке прикалывались. Мария
   Марковна, Сашина домработница, пока Сидоров укладывал Сашу спать, подала горячее - гору запеченных окорочков. Правда, от той горы уже ничего не осталось, блюдо стояло пустым посредине стола, только бесформенна лужица коричневатого жира на дне, да жалкие ошметки куриного мяса и кожицы. Однако в тарелке Сидорова лежала его законная порция. Наверное, Катерина за ним поухаживала.
   Сидоров улыбнулся:
   - Спасибо за заботу. Шампанского?
   - У меня полный фужер.
   Он сел на свое место, налил водки и только хотел поднести рюмку ко рту, как почувствовал на себе взгляд своей соседки. Сидоров медленно повернул голову в ее сторону, и…трах-тибедох! Он словно выпал из реальности. Мир вокруг него куда-то исчез, может быть, в некое иное измерение переместился? Или он сам улетел в это самое иное измерение… Сидоров увидел глаза Катерины. И ничего не было вокруг него, ни сбоку, ни сзади, ничего, кроме этих прекрасных и таинственных глаз. Он и раньше видел их, он знал, что они большие и черные, но сейчас, Сидоров словно бы впервые увидел их красоту. Эти глазищи смотрели на него как-то по-особому. Непонятно как. Не объяснить простыми словами и понятиями. 'Катька красивая', вспомнил он слова Саши Шульмана.
   Нетронутую рюмку он поставил на стол. Катерина загадочно улыбнулась.
   - Давайте уйдем отсюда, - предложил Сидоров Катерине, неожиданно для себя самого.
   Он вдруг понял, что не хочет водки. И закуски, окорочка этого стероидного, но вполне аппетитного не хочет. И общаться ни с кем, кроме Катерины не желает. Бред. Наваждение. Гипноз?
   - Давайте, - снова улыбнулась Катерина и вдруг: - Вы мне сразу понравились, Алексей. Мне даже кажется, что у меня к вам чувство возникло. А у вас?
   Вот так сразу! Но Сидоров не был огорошен словами Катерины, ему даже понравилась ее прямота.
   - Мне тоже так кажется…
   Если бы они были в состоянии заметить реакцию людей, сидящих за столом, на их внезапный уход, они бы увидели, что все смотрят на них несколько удивленно, а кое-кто даже жевать перестал. Но Сидоров с
   Катериной не смотрели на них. Они одновременно встали и, глядя друг другу в глаза, пошли к выходу.
   - Вы что, уже уходите? - спросил кто-то из присутствующих, но этого вопроса они не услышали.
   Едва они оказались за дверью, Сидоров привлек к себе Катерину.
   Мелькнула дурацкая мысль: как же они будут целоваться - он, почти двухметрового роста и она, карателька, метр с кепкой? Придется ему колени подгибать, а ей на носках тянуться. Но все получилось как нельзя лучше.
   Катерина не сопротивлялась.
   Поцелуй их был долгим и таким удивительно вкусным, что Сидорову хотелось целоваться с Катериной снова и снова.
   - Куда ты меня повезешь? - спросила Катерина, едва он оторвался от ее губ. - К себе?
   - У меня бардак, - растерялся он.
   - В каком смысле?
   - В смысле не прибрано…
   - Ну и что?
   - Неудобно вести даму в квартиру, где царит беспорядок.
   - Это ничего, мы не на экскурсию едем. Но кровать-то у тебя есть?
   - Диван, но он раскладывается.
   - Диван? Серьезные дела на диване не делаются. А у нас, чувствую по твоей дрожи, все серьезно будет. Ладно, - решила она. - Ко мне поедем. Правда…
   - Что? Родители?
   Катерина усмехнулась:
   - Я женщина самостоятельная. Живу одна.
   - Так в чем дело. Поехали.
   - Ну, поехали.
   С четвертого этажа они спускались минут десять, потом ловили такси, потом долго ехали по названному Катериной водителю адресу, целуясь на заднем сидении потрепанной 'Волги' не в силах дождаться того момента, когда окажутся в Катиной спальне. Водитель гайморитно сопел и судорожно дергал машину, переключая скорости. А Сидоров распалился до того, что чуть было все не произошло прямо там, в такси. Если бы не Катерина, которая тоже была возбуждена, но не до такой степени безумства, как Сидоров, и, мягко перекладывая его ищущую руку со своей груди или колена на менее интимные места, застегивала пуговицы своего весеннего кожаного плаща, только что расстегнутые им.
   - Ребята! - наконец, не выдержал таксист. - Любовь дело хорошее.
   Но вы меня от процесса вождения отвлекаете. Я так, не ровен час, могу и врезаться в кого-нибудь.
   - А ты не на пассажиров смотри, а на дорогу, - зло огрызнулся
   Сидоров, но все же попытался унять свою страсть.
   К счастью они уже приехали. Сидоров щедро рассчитался с водителем и, не ответив на его ехидное пожелание удачи, устремился вслед за
   Катериной.
   Добравшись до постели…
 
   …Нет, лучше об этом не вспоминать, решил Сидоров, которого подобные мысли подчас доводили до сумасшествия. Женщины у него не было уже более пяти лет, если не считать одного единственного случая с взбалмошной девицей, сбежавшей из родительского дома и в поисках приключений или по глупости забредшей сюда, на развалины.
   Девицу звали Снежаной, и как рассудил Сидоров, была она маленько того - с придурью. Сначала он подумал - просто пьяная, но она и на следующий день была такой же, слегка не в себе. Как такое могло случиться, что он не сумел совладать со своими низменными инстинктами? Трахнул. Почти насильно. Снежана пыталась сопротивляться, но как-то не особенно активно, словно в игру какую-то играла, словно все понарошку. А потом даже стонала от удовольствия и называла Сидорова 'милым старичком' и 'бородой'.
   …Стыдно. Теперь ему было стыдно за свой поступок. Но что было, то было - из песни слова не выкинуть. И этот случай из памяти не уходит. Разобраться, так никакого насилия не было. Просто заигралась девочка. Хотела приключений - получила! Винить кроме самой себя некого. Наоборот, не окажись Сидорова в то время на месте, так ее бы на хор поставили. Даже Окрошка бы отметился. А так, Сидоров ее от группового надругательства спас, впервые воспользовавшись своим статусом старшего. Потом сам ее следующей ночью, опасаясь того, что
   Снежана по рукам пойдет, с развалин завода ее вывел и до дверей отчего дома сопроводил.
   - Спасибо тебе, старичок, - поблагодарила она его на прощанье. -
   Оттрахал ты меня качественно, от души. - И спросила, так, на всякий случай: - Ни чем меня не наградил? У вас, у бомжей, что угодно может быть, вы ж не лечитесь ни фига.
   - А ты к венерологу сходи, - посоветовал он ей. - И тест на беременность сделай. У нас, у бомжей, сперма не стерильная.
 
   'Старичок'!
   Снежане он казался стариком.
   Сидоров вышел из приемной и спустился со второго этажа вниз. Там был цеховой туалет, естественно, не функционирующий, бомжи оправлялись подальше от цеха, на развалинах, там, где определил
   Сидоров. Иначе, в цехе не продохнуть было бы. А в цеховом сортире он организовал что-то, наподобие прачечной и умывалки, и заставлял бомжей хоть два-три раза в неделю умываться и хоть раз в месяц стирать свои вещи. Правда, кое-кто из бомжей Сидоровскими указаниями пренебрегал - не умывался, не чистил зубы, не стирал свои ветхие обноски и воняло от таких, как от какой-то пропастины.
   В прачечной на стене висело треснутое зеркало, все в ржавых пятнах коррозированной амальгамы. Сидоров придирчиво всмотрелся в свое отражение. Старик! Чего уж там! Лицо обветренное, в бороде седины полно. Волосы светлые, в них седина не так заметна, а борода темнее, на ней она ярко выделяется. Но не седая борода виной. Глаза, вот что делает его стариком. Сидоров подошел поближе к зеркалу. В глазах, даже становящихся внимательными, когда смотришся в зеркало, стояла тоска, усталость и боль. И мудрость пожившего человека, многое испытавшего на своем веку. Глаза - зеркало души, с этим не поспоришь.
   Сзади раздалось Окрошкино цоканье.
   - Ты почему не спишь, болезный? - спросил Сидоров у Окрошкиного отражения в зеркале.
   - Не спиться, Ляксеич. Вот решил щетину срубить. Завтра афганцем в метро пойду. Вставать-то рано, пока доскачу на трех ногах! Некогда бриться утром-то будет. А бриться надо. Беженцу со щетиной быть разрешается, воину-интернационалисту никак нельзя.
   - Это точно, - согласился Сидоров.
   Вдруг словно кто-то посторонний сказал за Сидорова:
   - А у тебя, Окрошка, ножницы есть? - Сидоров даже сам удивился своему неожиданному вопросу.
   - А то, как же? А тебе, Ляксеич, зачем?
   - Давай сюда. Бороду хочу подравнять.
   Окрошка вытащил из потертой женской косметички вполне приличные ножницы и протянул их Сидорову. Тот, недолго думая, схватил бороду в кулак и стал кромсать ее, только клочки пегой шерсти полетели.
   - Ты это че? - ужаснулся одноногий бомж. - Ты че творишь, Ляксеич?
   Ты зачем…? Ты…ты же весь свой авторитет…
   - Не в бороде авторитет, Окрошка, - уверенно заявил Сидоров. -
   Бритву лучше дай.
   Через пару минут в зеркале отражался гладко выбритый мужчина средних лет с худощавым лицом и удлиненной прической из светлых волнистых волос. Одежда на Сидорове была простая, бедноватая, и казалось чужой, совершенно не вязалась с его лицом. Окрошка долго смотрел в зеркало на Сидорова, потом вынес свой вердикт:
   - Говно.
   - Ты так считаешь?
   Окрошка склонил голову набок, выпятил нижнюю губу, оценивая.
   - Конечно, говно. Был ты, Ляксеич, взрослым мужем, теперь юнец желторотый.
   - Ну, не такой уж и юнец, - задумчиво пробормотал Сидоров, придирчиво всматриваясь в свое новое, вернее забытое старое лицо, и подумал: 'Очки бы темные. Кажется, я видел недавно неплохие солнцезащитные очки на ком-то из бомжей'.
   Поднимаясь в свои апартаменты, Сидоров размышлял над только что совершенном им спонтанном брадобрействе. С чего это вдруг он пошел на поводу у своих совершенно необдуманных решений? С какого такого перепугу? Прожив сорок два года на грешной земле, испытав взлеты и падения, любовь и измену, страсть и разочарование, попробовав на вкус горечь утрат, он научился быть трезвым и расчетливым. Прежде, чем принять решение, он всегда рассматривал проблему с разных сторон, а уж потом… А тут такое…, такая отчебучка!
   Нет, Сидоров, сказал он себе, ничего не возникает на пустом месте.
   Каждый поступок, даже вроде бы не осознанный, имеет первопричину. До сегодняшнего дня он и не задумывался о том, как выглядит и сколько скопилось седины в его бороде…Альфред! Сегодня он встретил
   Альфреда и услыхал от него о смерти Катерины, узнал о Прохоре и чеченских отморозках. Дальше просто - Прохора нужно наказать. А кому это надо сделать? Ему, кому же еще? Не Альфреду же Аркадьевичу, слабаку малохольному. В обличии бомжа отомстить Прохору не удастся, ведь надо близко к нему подойти, вплотную!
   Сидоров зашел в свою опочивальню. В окне спальни тоже сохранились стекла, но только в верхних шипках, нижние были забиты фанерой. Свет падал спящему Альфреду на лицо. Альфред всхлипывал во сне, поскуливал, дергал носом и губами, обнажая зубы. Щенок. Ну, просто вылитый щенок. Жалкий, побитый, брошенный хозяйкой и уставший неприкаянно скитаться по улицам щенок. Спит и видит во сне своих обидчиков. А может быть, хозяйку…
   - За что же тебя Катька полюбила? - тихо сказал Сидоров, обращаясь, скорей всего, к самому себе, чем к спящему Альфреду.
   Подушка в плюшевой наволочке совсем сдулась. Сидоров осторожно, чтобы не разбудить спящего Альфреда, вытащил ее, придержав голову, пахнущую гарью, надул подушку и снова засунул ему под голову.
   - Спасибо, Катенька, - пробормотал Альфред во сне, и его губы растянулись в добродушной и немного глуповатой улыбке.
   - Не за что, - усмехнулся Сидоров и добавил: - По-моему, не за что тебя любить…
 
   …Они с Катериной занимались любовью весь оставшийся вечер и почти всю ночь, уснули только под утро. Но выспаться им не дали.
   Длинный, настойчиво длинный звонок в дверь, потом удары кулаком, а быть может, и ногами. Наверное, тот, который хотел попасть в квартиру, был уверен, что хозяйка дома.
   Сидоров посмотрел на Катерину, она лежала с закрытыми глазами, но не спала, под такой грохот и звон не проснулся бы разве что мертвый.
   - Я закрыла дверь на внутренний замок, - сообщила она, открывая глаза и вздохнула: - От наружного замка у него ключ есть.
   - Он, это…
   - Стас.
   - Стас? Кто такой Стас?
   - Мой любовник. Теперь бывший… Наверное, его выпустили из милиции.
   - Так вот почему ты сомневалась приглашать меня к себе или нет, - догадался Сидоров.
   Катерина не ответила.
   - Надо открывать, - сказала она, вставая и набрасывая на точеное миниатюрное тело шелковый халатик. - Иначе, он дверь вышибет.
   В дверь барабанили.
   - Чтобы всякие придурки не могли выбить дверь, надо железную ставить, - посоветовал Сидоров.
   - Ты боишься?
   - Я?!!
   Катерина затянула поясок халатика и пошла открывать, а Сидоров натянул штаны и поспешил за ней.
   В прихожей у входной двери стоял молодой мужик довольно внушительных размеров. Сидоров оценивающе оглядел его с порога спальни, но вошедший его пока не замечал. Пожалуй, он был даже чуть выше Сидорова, рост которого не дотягивал только четырех сантиметров до двух метровой риски на ростомере. Выше и намного тяжелей. Он был не то, что толстый, так скажем, малость рыхловат. У мужика были безумные голубые глаза, всклокоченные светлые с рыжинкой волосы, совершенно рыжие усы, вислые, как у руководителя ансамбля 'Песняры',
   Владимира Мулявина. Лицо Катиного любовника (бывшего любовника) было покрыто красными пятнами.
   Так, отметил про себя Сидоров, моя черноглазая малышка любит крупных блондинов.
   - Ты почему…? - Мужик даже подавился от возмущения. - Почему так долго не открываешь.
   - Проходи, Стас, - спокойно сказала Катерина. - Завтракать будешь?
   Или тебя в милиции покормили?
   - Ты почему не открывала, я спра…, - Стас, наконец, заметил
   Сидорова. Глаза его чуть не выскочили из орбит. У него отвисла челюсть. Он долго смотрел на соперника, а потом перевел взгляд с
   Сидорова на Катерину: - Ах ты…сука! Ах ты блядь! Изменять мне вздумала со всякими пидорами?
   - Э, любезный! - Сидоров вышел в просторную прихожую и направился к Стасу. - Базар фильтруй.
   - С тобой я чуть позже разберусь, герой-любовник. А сначала…, -
   Он занес руку для пощечины. - Получай, сука!
   Ударить Катерину Стасу не удалось - Сидоров был уже рядом, успел перехватить разящую руку, отметив про себя, что противник достаточно силен, но что сила эта основана всего лишь на массе Стасова тела.
   Раздумывать и пытаться унять экс-любовника словами Сидоров не стал, ударил резко, без замаха, но со всей силы, как в десанте учили - под подбородок. Услышал, как клацнули зубы и хрустнули шейные позвонки от резкого рывка головы. Не убить бы только, подумал запоздало.
   Повезло, Стаса он не убил, но вылетел тот из прихожей, открыв спиной дверь, как пробка из бутылки. Силой инерции пересек лестничную площадку и ввалился в открывающуюся дверь лифта, подмяв под себя какую-то старушку.
   - Убивают! - глухо запищала старушка под Стасом. - Хулиганье!
   Наркоманы несчастные! - И попыталась выбраться из-под него, выпинывая его ногами и выталкивая руками.
   Стас выполз из лифта и уселся на мозаичный пол площадки, тряся головой и массируя шею. Бабушка тоже кое-как вышла из кабины и, брызжа слюной, заголосила:
   - Наркоманы! Алкоголики! Я этого так не оставлю! Я сейчас же в милицию позвоню! Пусть они приедут и всех вас к себе заберут!
   - Не надо милиции, бабуся, - сказал Сидоров. - Этот человек только что оттуда. Давайте решим вопрос миром.
   Он наклонился и, пошарив в кармане пиджака у сидящего на полу
   Стаса, вытащил бумажник. В бумажнике были только доллары, в основном сотки, не одного российского рубля. Ста долларов за беспокойство, пожалуй, бабуле много будет, решил Сидоров. Найдя пятидесятидолларовую купюру, он отдал ее старушке, а бумажник вернул поверженному и мало что сейчас соображающему Стасу. Потом помог ему подняться и, взяв под руку, спросил:
   - Так что, завтракать будешь? Я не понял.
   - Пидор, - сказал Стас, тупо глядя перед собой.
   - Ты неисправимый сквернослов, - заметил Сидоров осуждающе.
   - Хулиганье! - ворчала старушка, тыча ключом мимо замочной скважины соседней двери. - В тюрьму бы вас всех… А тебе,
   Екатерина, я последнее предупреждение делаю: если еще хоть раз, если хоть какой-то шум, если… И хватит уже на кровати скакать всю ночь! Вы что, дети малые? Твоя спальня через стенку от моей. А стены тонкие, слыхать все. Я полночи сегодня уснуть не могла.
   - Извините, Серафима Юрьевна, - Катерина повинно опустила вниз свои черные очи. - Я поставлю кровать на кухне. Ладно?
   - И чего так скакать? - недоуменно ворчала бабушка Серафима.

 
Вспоминая тот случай, Сидоров улыбался.
А со Стасом позже они даже подружились…
 

4.

   Этот кошмар никак не мог закончиться. Альфред спал и видел сон, но не понимал, что это всего лишь сон, считал происходящее явью. Кошмар был бесконечным, как коридор, в котором он заблудился, спасаясь от чеченцев.
 
   Он не видел преследователей, но знал - это чеченцы, и они гонятся за ним, чтобы перерезать ему горло острым, как бритва, ножом.
   Коридор был освещен красным призрачным светом, а чеченцы находились где-то рядом, шли за ним по пятам. Он ощущал их присутствие, даже иногда слышал позади себя их гортанные голоса.
   Увидев какое-нибудь ответвление коридора, Альфред тут же бросался туда, надеясь, что чеченцы это ответвление не заметят и пройдут мимо. Но они, как собаки, чуяли, наверное, куда он повернул, и шли следом. Вдруг коридор закончился. Тупик. Сейчас появятся его преследователи. Альфред с ужасом представлял себе, как один из них вытащил из ножен кинжал и, попробовав сверкающее лезвие пальцем, сказал другому:
   - Острый, как брытва. Голову одным взмахом отсэчь могу!
   Все! Это конец!
   И вдруг…откуда-то сверху…голос Катеньки:
   - Алик, иди сюда, я помогу тебе.
   Альфред увидел тонкую изящную руку в лазе, высоко над своей головой. Высоко, но можно было дотянуться.
   - Иди. Держись за мою руку. Я помогу тебе забраться в этот лаз. И мы оба спасемся. Здесь свет. Здесь много света. Это выход из подземелья. Мы спасемся, Алик…
   - Спасибо, Катенька, - сказал Альфред и уцепился за ее руку.
   Рука оказалась сильной и мускулистой.
   Это не Катенькина рука, подумал Альфред, это мужская рука.
   - Конечно мужская, - услышал он ответ на свои мысли. - Я же мужчина. Держись, Альфред.
   Это был Сидоров. Алексей Алексеевич Сидоров, бывший муж Катеньки, который вдруг куда-то исчез. Нет, не сейчас, когда-то, Альфред не помнил когда. Сидоров исчез, и никто не знал где он и что с ним. А теперь, когда Альфреду была так необходима чья-то помощь, Сидоров вдруг появился. Появился, чтобы спасти его.
   Альфред не понял, как это, так быстро, один рывок, и он оказался в этом лазе, рядом с Алексеем Сидоровым. На Сидорове был черный смокинг и галстук-бабочка. А на голове - белая вязаная шапочка.
   Такая, какие носят сварщики, одевая их под маску-шлем.
   - Алексей Алексеевич, а вы не сердитесь на меня за Катеньку? За то, что я ваше место занял?
   - Свято место пусто не бывает… Нет, не сержусь я. Да и чего теперь-то…, когда Катенька мертва.
   - Катенька мертва?
   - А ты что, забыл?
   - Не забыл, - вспомнил Альфред. - Помню. Они ей горло ножом перерезали. А теперь мне хотят перерезать. Бежим! Они уже близко.
   - Беги.
   - А вы?
   - Я здесь останусь. Не привык я от опасности бегать. Да и очень уж мне хочется с этими черножопыми потолковать на их родном языке.
   - Вы знаете чеченский язык?
   - Я знаю, что такое хорошая драка.
   - Но у них ножи! Они убьют вас!
   - Лучше самому умереть, чем убийц без наказания оставить.
   - Тогда и я с вами.
   - Хорошо. Если решил, за мной!
   И Сидоров спрыгнул из лаза в коридор, встал у стенки. Альфред посмотрел вниз, было высоко и очень страшно.
   - Ну, чего ты там застрял? Прыгай!
   Альфред зажмурился и…
 
   …Проснулся.
   Голова сильно болела.
   Он лежал на матрасе, под головой - резиновая надувная подушка.
   Альфред все вспомнил. Это кабинет начальника взрывного цеха завода
   'Искра'. Бывшего завода. Теперь кабинет принадлежит Сидорову Алексею
   Алексеевичу. И не только кабинет, но и весь завод, точнее его развалины. Сидоров - первый муж его Катеньки, а теперь бомж. И он,
   Альфред, теперь тоже бомж.
   Постанывая от жуткой головной боли, Альфред встал с матраса и, шатаясь, пошел в приемную, где некоторое время назад они выпивали с
   Сидоровым, и где он рассказывал Сидорову о том, что с ним произошло.
   С ним и с Катенькой.
   Открыв дверь и увидев человека, сидящего у окна на лавке, он опешил. 'А где Сидоров?', хотел спросить Альфред, но тут же понял, что человек перед ним и есть Сидоров.
   На Сидорове был добротный твидовый костюм, серый в тонкую красноватую полоску, голубая рубашка и темно-бардовый галстук.
   Галстук был повязан по моде, ушедшей лет пять-шесть назад - узел тугой, на галстуке ни одной морщинки. Сейчас так не носят, подмывало сказать Альфреда.
   Сидоров был гладко выбрит и казался моложе, чем в момент их неожиданной встречи, моложе, лет на десять. Он сидел на лавке разутый, ноги его стояли на газете, носки были дырявые и разного цвета, а в руках он держал разбитые кроссовки. Куча тряпья лежала рядом на лавке. В куче просматривалась камуфляжные пятна одежды, которая прежде была на Сидорове.
   Подняв глаза на Альфреда, Сидоров сказал, показывая кроссовки:
   - Несколько не соответствуют остальному гардеробу. Ты не находишь?
   Альфред молча кивнул.
   - Из обуви только это, валенки, резиновые сапоги и ботинки-говнодавы. Но те совсем стремные. Что делать?
   - Не знаю, - растерянно ответил Альфред.
   - Не знаешь? А ты роман Николая Гавриловича читал?
   - Какого Николая Гавриловича?
   - Чернышевского.
   - 'Что делать?'? Нет, не читал.
   Сидоров вздохнул:
   - Жалко… Хотя, его, роман этот, никто не читал. Честно признаться, и я не читал. Пытался, но…эту тягомотину читать невозможно. Все только название и знают. Да еще про сны Веры
   Павловны. Сны были, а о чем…тоже никто не знает.
   Сидоров аккуратно поставил кроссовки под лавку.
   - А вы…, - начал Альфред.
   - Мы же договорились! - перебил его Сидоров.
   - Не понял…
   - Мы договорились, что ты будешь говорить мне ТЫ.
   - А…, ну, да. А ты, почему так одет? И бороду сбрил. Почему? У тебя праздник?
   - В гости собираюсь. Не идти же в этом! - Сидоров указал на кучу тряпья. - Неудобно как-то, в гости идти небритым и в повседневной одежде.
   - В гости? Так может, мои туфли оденете,…оденешь?
   - Твои? - Сидоров с сомнением посмотрел на покрытые пылью и рыжими пятнами глины, модельные туфельки Альфреда. - Вряд ли. У тебя какой размер ноги?
   - Сорок первый. Они, правда, грязные, но я почищу.
   - Не подойдут. Я сорок третий ношу. Ладно, ничего, скоро народ подтягиваться начнет, что-нибудь найду. Кстати…, - Сидоров приподнял манжет сорочки и взглянул на ручные часы. Альфред не разглядел марку, но по блеснувшему золотом браслету и такому же корпусу можно было предположить, что это не тайваньская штамповка, явно дорогой хронометр. - Кстати, кое-кто из моих бомжиков, наверняка, уже пришел домой. Надо Окрошку озадачить. Эй, Окрошка! -
   Сидоров стукнул кулаком по стене.
   - А верхняя одежда? - спросил Альфред. - Пальто или куртка?
   - Пальто у меня есть. Черное. Чистая шерсть.
   - А откуда это все? - недоумевал Альфред.
   - Из прежней жизни.
   - Так может быть у вас и паспорт есть?
   - У ТЕБЯ, - поправил Альфреда Сидоров. - Паспорт у меня тоже имеется, но он просроченный, вернее, старого образца. Теперь паспорта другие, как ты знаешь. Ну, да ладно. В гости же собрался.
   Частный, так сказать, визит. Не в государственное учреждение.
   В дверь поскреблись.
   - Заходи, Окрошка. У меня к тебе дело.
   - Внимаю, Ляксеич… О, блин! - Окрошка застыл на пороге, как соляной столб, вытаращив глаза и открыв рот от изумления. Он на время потерял дар речи. - А где…товарищ Сидоров?