Царицын Владимир
 
Осенний лист или зачем бомжу деньги?
 
**Аннотация:*

   Человек может потерять все. Легко. Он может опуститься, но может и остаться Человеком.

Часть I.

Бомжи.
 
1.
 
   Из родных у Сидорова был только второй, гражданский муж его бывшей жены Катерины. Сам он был первым и законным. Не только по записи в актах гражданского состояния, но и по единственно верному и единственно законному, как считал Сидоров, православному обычаю - были они с Катериной венчаны в церкви. Давно это было, в другой жизни, которая теперь казалась ему чем-то нереальным. Как полузабытый, а местами совершенно забытый сон. Забытый или выброшенный из памяти усилием воли.
   Альфреда Аркадьевича Молотилова (Окрошка дал ему короткое прозвище
   - Альф) Сидоров встретил на улице, и почему-то вместо злости или на худой конец холодного безразличия с удивлением ощутил в груди тепло.
   И тут же решил признать в Альфреде родственника. А как иначе? Должна же быть у человека родня! Без родни никак нельзя, кому-то ведь надо завещать свое имущество, пусть небольшое - ватный полосатый матрац, почти совсем целый и длины нормальной, да резиновую надувную подушку в розовой плюшевой наволочке. Пусть, на первый взгляд, довольно сомнительного качества имущество, потому, что в матраце клопы, а подушка быстро сдувается, но и таким имуществом не каждый бомж похвастаться может… Но матрац и подушка - это еще не все! У
   Сидорова имелась индивидуальная буржуйка и почти легальная жилплощадь. Был у Сидорова и определенный социальный статус, местной, так сказать, значимости, но его, этот статус, по наследству передать было никак нельзя. В среде бомжей демократия - не пустой звук.
   Альф был совершенно не приспособлен к 'вольной' жизни.
   Интеллигент! Когда Сидоров его встретил ранним утром, выйдя в поиск,
   Альф был настолько истощен и обессилен, что еле ворочал языком. Еще пару дней и их встреча не состоялась бы никогда. Как потом выяснилось, Альфреду было стыдно просить милостыню, а того, что на помойках у продовольственных магазинов и овощных киосков полно всяческих продуктов, в том числе деликатесных и не потерявших своей энергетической и витаминной ценности, он, видите ли, не подумал.
   Врал Альфред, просто рыться в отбросах ему было неприятно. А миссии красного креста и прочие, занимающиеся благотворительностью? Прийти, попросить, и дадут тебе! Интеллигент! Чистоплюй и белоручка. Всегда таким был. И как только у них с Катериной получилось? Сидоров этого понять так и не смог. Катерина, царство ей небесное, в жизни своей ничем не гнушалась. Из грязи в князи выбилась. В княгини, правильней будет сказать. Ну, по помойкам она, естественно, не скиталась, но, если разобраться, жизнь - это огромная помойка, заваленная нечистотами и мусором, а лестница, ведущая наверх, к успеху и процветанию таким дерьмом усеяна, что пока по ней подниматься будешь с ног до головы перепачкаешься. Сначала Катерина давала всем направо и налево, спонсора подходящего подыскивала, потом, когда один такой нашелся, кинула его, как лоха, потом… Потом много чего было. Если рассказывать о ее жизненном пути, толстенный роман получится.
   Правда, конец у этого романа несчастливый будет…
   О смерти Катерины Сидоров узнал от Альфреда.
   Наступала зима, а одет Альфред Аркадьевич был явно не по сезону - туфельки на тонкой подошве, кожаный пиджачишко, весь в каких-то бурых проплешинах, вместо шарфа грязная тряпка. Без шапки, волосы короткие, но не стриженные, а будто огнем опаленные. На голове и лице следы ожогов и коросты. Борода отрасти еще не успела, щетина полутора-двухнедельная. И жженым от него прет, как от погорельца.
   Узнать в нем прежнего, всегда гладко выбритого, всегда при галстуке и пахнущего дорогим парфюмом Альфреда Аркадьевича Молотилова, коммерческого директора фирмы, принадлежащей Екатерине, бывшей жене
   Сидорова, было трудно. И Сидоров бы не узнал, не будь он бомжем. Но
   Сидоров - бомж со стажем. Пройти мимо конкурента и не остановиться, не разобраться с ним? Это нельзя. Это идет в разрез с жизненной установкой вольного человека. Едва он подошел к нему с намереньем турнуть куда подальше и взглянул в испуганные глаза, сразу узнал. И почему-то обрадовался.
   - Ба! Альфред! Вот так встреча! Что за вид?
   - Алексей…, - почти по слогам произнес Альфред имя Сидорова и замолчал, вспоминая, наверное, его отчество.
   - Алексеевич, - помог ему Сидоров, хохотнув. Давненько его не величали по имени-отчеству. 'Ляксеичем' называли, но это больше смахивало на кличку. - Так что с тобой случилось, Альфред? Катька из дома выгнала? Она может! Небось, новую игрушку завела?
   - Катеньки больше нет, - прошептал Альфред, и его красные воспаленные глаза наполнились слезами.
   - Как это? - не сразу врубился Сидоров.
   - Убили Катеньку…
   Сидоров стянул вязаную шапочку и перекрестился.
   - Как это…, как это убили? Почему? - Сидоров давно уже перестал вспоминать о тех годах, когда они жили с Катериной, забыл обиду, которая, казалось, никогда не забудется. Он вычеркнул Катерину из своей памяти, и даже с трудом мог вспомнить теперь, как выглядела его бывшая жена. И вдруг, словно схватил его кто-то за горло. Дышать стало трудно. Память о Катерине вернулась в один миг.
   Альфред что-то бормотал, но что - разобрать сложно было, язык не слушался Альфреда, синие губы не хотели разлепляться.
   Сидоров взял себя в руки и сказал:
   - Потом расскажешь. Пошли ко мне. Тебе сейчас отогреться надо и поесть. Водки бы сто граммов не помешало, да нет ее у меня. Но ничего, что-нибудь придумаем…
 
   Жил Сидоров в кабинете начальника цеха по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ разграбленного и разрушенного завода 'Искра'. Некогда 'Искра' был градообразующим предприятием и относился к оборонному комплексу. Потом, в далеком девяносто четвертом в рамках идиотической глобальной конверсии, завод решили смести с лица земли и построить на его месте Торговый
   Центр. А что делать, если мины, гранаты, динамит и прочая взрывающаяся продукция стала стране не нужна? Только торговать и осталось - американскими окорочками, сосисками, кока-колой и жевательной резинкой. Вот только где народ будет деньги на все это зарабатывать, об этом местные власти не подумали. А на фиг?
   Кстати, Альфред (в то время молодой, новоиспеченный инженер-технолог, работающий в техбюро завода) предложил завод не ликвидировать, как того требовал мэр и с чем безоговорочно соглашался директор 'Искры' Антон Иванович Самотесов, а только слегка перепрофилировать и наладить выпуск петард, новогодних хлопушек, бенгальских огней и прочих пиротехнических изделий не милитаристского направления. Идея Альфреда бурно обсуждалась на собраниях в цехах и на перекурах в курилках. На директорских планерках она тоже обсуждалась, но менее бурно. Антон Иванович на этих планерках, не стесняясь подчиненных, ковырял в носу и катал из своей добычи шарики. Ему было по барабану судьба завода и судьбы заводчан, он уже достиг пенсионного возраста, обеспечил себе безбедную старость, а своим детям организовал мощные стартовые условия для карьерного роста и теперь только ждал момента, когда можно будет сделать последний финансовый рывок и спокойно уйти на заслуженный отдых. Ждал и от нечего делать, а, возможно, доставляя себе удовольствие, ковырял в носу и катал шарики.
   Тем не менее, полностью игнорировать Альфредову инициативу с энтузиазмом подхваченную широкими трудовыми массами Самотесов не мог, он еще не впал в старческий маразм, а демократия капиталистическая еще не успела до конца сожрать демократию социалистическую. Поэтому скрепя сердце он дал задание заводским экономистом подсчитать затраты, связанные с перепрофилированием
   'Искры' и определить, хотя бы приблизительно себестоимость 'новой' продукции.
   Экономисты считали долго, а когда закончили, не только у Альфреда
   Молотилова, у всех вытянулись лица - петарды оказались дороже китайских в восемнадцать с половиной раз! Не говоря уже о новогодних хлопушках - одни конфетти были дороже готовой китайской хлопушки.
   Ерунда, быть того не может, возмущался Альфред, я тут сам подсчитал кое-что…, но Антон Иванович слушать его не захотел. Он встретился с мэром, и в тот же ресторанно-банный вечер было принято судьбоносное решение - 'Искра' должна быть потушена навсегда.
   Решение приняли, народ с завода уволили, готовую продукцию куда-то увезли, Самотесов вышел на пенсию и укатил на Лазурный берег, а на завод двинулись экскаваторы, бульдозеры и мародеры.
   Да видать деньги на строительство Торгового Центра кто-то украл.
   Все оборудование - станки, в том числе уникальные, грузоподъемные механизмы, огромные гальванические ванны, металлоконструкции, всякую технику, да вообще все железное, что было в цехах и на территории, вывезли с завода. Как позже выяснилось, сталь и цветной металл продали китайцам. За гроши, по цене металлолома. Стены цехов разбомбили тяжелой дурой, подвешенной к стреле экскаватора. Цех по производству легковоспламеняющихся и взрывчатых веществ (когда-то давно этот цех для краткости обозвали 'взрывным', и вскоре это название стало чуть ли не официальным), так вот, этот взрывной цех по какому-то странному стечению обстоятельств, уцелел. Может быть, потому, что он был ниже других цехов и почти скрылся под обломками рядом стоящих зданий. А может быть, экскаваторщику сказали о том, что денег нет и не будет, именно в тот момент, когда он ехал добивать недобитка, и машинист плюнул на все, бросил свой экскаватор, и подался в коммерцию вслед за остальными. Наверное, торгует теперь китайским ширпотребом на городской барахолке…
   Так и стоят развалины уже почти одиннадцать лет.
   Весь взрывной цех утеплить было сложно, слишком большой, а вот бытовки постепенно заселились бомжами. В них притащили буржуйки, какую-никакую мебелишку и прочее, отслужившее свой срок прежним владельцам, имущество. Щели в бытовках позатыкивали стекловатой, отмотанной с труб теплотрассы, окошки, где они были, забили досками и затянули обрывками рубероида, найденного тут же, на развалинах завода. Попасть туда жить, или, как говорили бомжи, прописаться на заводе, было практически невозможно. Только за великие заслуги перед вольным братством. Сидоров такие заслуги имел, а потому жил там уже четвертый год. Жить да не тужить в таком комфорте можно было бы до самой смерти. Но обитатели взрывного цеха стали поговаривать
   (разговоры эти года три назад возникли), что нашелся якобы какой-то богатый человек, патриот родного города, и решил довести начатое дело до конца - построить-таки Торговый Центр. А если так, если слухи обернуться правдой, то Сидорова и его товарищей по несчастью ждут новые испытания. Лето - ерунда, а вот зима… Но лето прошло, и зима наступила. А потом и зима прошла потихоньку. И вот уж новая зима скоро вступит в свои права. Пока она только предупреждает о своем наступлении, подмораживает с утречка, а днем тает все.
   Время идет, а спецтехника не торопиться въезжать на сопкообразную, заваленную бетонными и кирпичными обломками, территорию, когда-то гордо именующуюся территорией завода 'Искра', и на котором в далеком уже прошлом трудилось более тридцати тысяч человек. Видать струхнул этот 'патриот', прикинув объем работ по расчистке территории. Об этом можно было судить потому, что Торговый Центр быстро построили в другом месте, почти в центре, не на отшибе, где стоял завод. Тот же самый 'патриот' его построил, или какой другой, этого никто не знал.
   Таких вещей и нормальные люди, с паспортами и прописками не знают, а уж бомжам-то кто скажет?
   Люди бомжей сторонятся, не разговаривают, даже глаза отводят, если бомжа увидят. Может быть, бояться заразиться чем-нибудь, а может, стыдно им, что у них есть, чем с несчастным бездомным поделиться, но они не делятся. Почему? Тут много причин. Сколько не пытался Сидоров найти хоть одну неуважительную, не находил. Кто захочет отдать свои честно заработанные или честно сворованные деньги? Ведь живут-то сейчас все с копеечки. У всех дети, им надо - давай, да давай. А кто-то на машину копит, кто-то на отпуск. Кто-то на черный день откладывает или на собственные похороны. А вот если у кого-то совсем уж ненужные вещи скопились, тот их на помойку несет и рядышком с баками для бытовых отходов складывает. Для кого? Для бомжей, конечно, или для других, кто тоже этому барахлу рад.
   Все эти размышления Сидорова не касались тех, кто разъезжал по городу в 'Мерседесах' и в 'Джипах'. Тех, кто существовал, но, находясь вне зоны обитания бомжей, существовал чисто гипотетически.
   В тех местах, где можно было этих людей увидеть - бары, казино, рестораны, дорогие бутики, Супер-и-Мегамаркеты, деловые центры - там бомжам появляться запрещалось. И менты шугали, а больше всего - охранники и швейцары.
   Рыться в отбросах и вообще, появляться, бомжам было позволительно только в удаленных от центра спальных микрорайонах. А кто там живет?
   Обычные люди, которые копят на машины, тратятся на своих чад, живут с копейки и складывают ненужные вещи рядом с мусорными баками.
   Тех, из 'Мерседесов' и казино, Сидоров ненавидел. А ненавидел он их потому, что ненавидел себя, тогдашнего. У него ведь тоже когда-то был 'Мерседес', и в казино он бывал чаще, чем на работе. Да и нечего ему было на этой работе делать, там Катерина со всем легко управлялась. Нет, по началу-то они с Катей вместе крутились, укрепляли, отлаживали, а когда все укрепили и отладили, Сидоров к работе стал охладевать. А потом Катя Альфреда Молотилова наняла…
   Сидоров пытался, но никак не мог забыть тот случай, когда он так просто, из одной лишь неприязни и потому, что был в дурном расположении духа, избил бомжа. Этот бомж подвернулся ему под горячую руку у черного выхода из магазина, принадлежащего чете
   Сидоровых. Сидоров поругался с директором магазина по поводу занижения суммы дохода в отчетности. Он был зол и ему очень хотелось набить директору морду, но удовлетворить свое желание он не мог - директор была женщиной. Плюнул Сидоров, вышел из магазина, а тут бомж! Стоит у мусорного контейнера, смотрит на него, открыв рот, и хлопает прозрачными испуганными глазенками. Мразь, подумал Сидоров и ударил, разбил грязное лицо в кровь, а потом еще ногами пинал.
   Пинал, а бомж даже не скулил, только отрывисто хакал, выплевывая из себя порционные куски воздуха при каждом пинке. Отведя душу, Сидоров вернулся в магазин и долго мыл руки в подсобке. Какая мразь, повторял он про себя, совершенно забыв народную мудрость, что от тюрьмы, да от сумы зарекаться нельзя. Тогда он даже не предполагал, что попрошайничество и рытье в помойке вскоре станет для него основным занятием, что будет он точно таким же, как тот, кого он только что избил до полусмерти.
   С тех пор уже лет восемь прошло, уже и бомжа-то того, наверняка, в живых нет (у бомжей век короткий, а тот, которого он избил, стариком был, или стариком казался), уже и сам Сидоров - бомж со стажем, а гложут его воспоминания. И ненавидит он себя, тогдашнего - сытого, обласканного красавицей-женой, преуспевающего и не думающего о завтрашнем дне. Сидоров искренне считал тогда, что бомж потому бомж, что он алкаш и бездельник, а то, что он, Сидоров, прочно и уютно обосновался в среднем классе, так это только благодаря его умственным способностям, трезвому образу жизни и желанию жить красиво. Любой человек, считал Сидоров, любой, способный думать и желающий чего-то достигнуть, никогда не опустится на дно. Нужно просто работать - пахать и вкалывать, а если не хочешь ничего делать, да к тому же водку пьешь - ройся в помойках и живи под теплотрассой, в подвале или на чердаке. А лучше - вообще не живи!
   До встречи с Катериной Сидоров имел двухкомнатную квартиру на
   Центральном проспекте, оставленную ему в наследство мамой, свежую
   Тойоту 'Виста', старенькую тентованную Газельку и дачу в Шугаевке, на которой после маминой смерти Сидоров ни разу не был. Дача, наверное, заросла бурьяном и одичавшей облепихой, а может быть, ее уже давно растащили по дощечкам. На дачу Сидоров не ездил потому, что, во-первых, человеком он был совершенно городским, любил комфорт, а комаров и омовения холодной водой из рукомойника не любил, а во-вторых, ему некогда было заниматься этой ерундой - выращивать морковку, свеклу и лук - он выращивал грибы. Прибыльное дело - шампиньоны и вешенки!
   Катя к моменту их знакомства достигла гораздо больших успехов, несмотря на то, что была моложе Сидорова на целых пять лет, а в наследство от своих родителей не получила ничего. Даже улучшенную трешку в новом доме она купила сама. По городу Катерина разъезжала на ярко-красном 'Форде', но кроме 'Форда' у нее было еще два микроавтобуса, 'Газель' с термобудкой и 'СуперМАЗ' для дальних рейсов. Этот автопарк был ей необходим для обеспечения торгового процесса в трех продуктовых магазинчиках и десяти торговых точках на центральном городском рынке.
   И всего этого она добилась сама!
   Родители у Кати, конечно же, имелись, или, по крайней мере, были когда-то, но Катя никогда о них Сидорову не рассказывала, даже тогда, когда они стали мужем и женой. Сказала как-то: 'Родители дали мне жизнь, кормили, поили, пока я маленькая была, игрушки покупали.
   И за это огромное спасибо. Школу окончила, посидела на папиной шее, и хватит. Дальше сама. Захотела - высшее образование получила.
   Теперь кручусь, как могу'.
   О том, как Катерина крутилась с двадцати двух до двадцати восьми лет, то есть до весны тысяча девятьсот девяносто шестого года, когда они с ней встретились на вечеринке одного из приятелей Сидорова, она тоже никогда ему не рассказывала. Зато об этом рассказывали Сидорову доброхоты, которые были ему знакомы и которые некогда вращались с
   Катериной на параллельных бизнес-орбитах.
   - Зачем ты с ней связался? - говорили они. - Она же…! Негде пробу ставить. И стерва патентованная. Скольких хлопцев довела до состояния сублимации! Одного, так вообще, до нитки обобрала… - И вываливали ему пикантные подробности Катерининой жизни.
   - Нет, врете вы все! - не хотел верить Сидоров. - Катенька не такая. Она умная и целеустремленная. У вас нет такой работоспособности и коммерческой хватки, вот вы и поливаете ее грязью. А если и пользуется она тем, что ей бог дал, так покажите мне безгрешную. Я на ней тут же женюсь.
   Но женился он на грешной Кате.
   Те самые доброхоты и советчики говорили:
   - Ну, трахнул раз. Бабенка-то она, конечно, интересная. Эффектная.
   Сексапильная, так сказать - удержаться трудно. Ну, понравилось, ну, еще раз трахнул. Но жениться-то зачем?
   Но Сидоров советам не внял, женился.
   Женился и целых четыре с половиной года не сожалел о принятом решении.
   Познакомились они в марте, на женский день, в тот же вечер оказались в постели, а через три месяца Сидоров повел Катерину под венец.
   В постели Катерина была ураганом.
   Сидорову было с чем сравнивать. Он до Кати был дважды женат.
   Первый раз - по глупости. Отслужив два года в Хабаровском крае в отдельном десантном батальоне без отпуска и почти без увольнительных
   (а потому, что некуда было в увольнительные ходить, в глуши служил), демобилизовавшись, он набросился на девчонок, как лис на кур. По бабам Лешка Сидоров изголодался - жуть! А потому женился на первом курсе инженерно-строительного института, куда поступил с первой же попытки. Женился совершенно необдуманно, по залету одной из своих многочисленных подруг-однокурсниц, но едва дотянул в браке до второго курса. Родившийся ребенок был очень мало похож на Сидорова по одной простой причине - Сидоров был блондином, и его молодая супруга Света была натуральной, некрашеной блондинкой, а ребенок был…, ну если сказать, что он был смуглым, это было бы не совсем точно, - он был очень смуглым. Ребенок оказался негром. Такое иногда случается, где-то когда-то кто-то из предков по женской линии согрешил с чернокожим…, но Сидоров в случай верить не захотел, настоял на генетической экспертизе, и оказалось, что сидоровских генов у новорожденного - ноль целых и ноль десятых.
   Конечно, он тут же развелся.
   Окончив институт и распределившись в один из проектных институтов,
   Сидоров женился во второй раз. Новой его избранницей стала миловидная чертежница с красивым именем Ариадна и пухлыми чувственными губами. Кроме губ, которые и сами по себе вызывали у
   Сидорова душевный трепет и сексуальный восторг у Ариадны были томные серые глаза, копна темно-русых волос и сногсшибательные формы сорок восьмого размера. Как оказалось в последствии все это богатство работало вхолостую, причем выяснил это Сидоров только через месяц после торжественного бракосочетания и последующей поездки в пансионат на Черном море. Ариадна оказалась притворщицей. Она была стопроцентная лесбиянка, а ее притворства хватило только на месяц.
   Через месяц у нее начались ежевечерние головные боли, не позволяющие ей выполнять супружеский долг, а еще через неделю Сидоров застал
   Ариадну на их брачном ложе с рыжеволосой начальницей машинописного бюро института Александрой Толстун. Он, как вкопанный, остановился у порога спальни и не сразу понял, что это за монстр, состоящий из двух задниц и множества конечностей пришел в его дом и расположился на его кровати. А когда пересчитал количество ног и рук и определил, что лишняя задница совершенно не похожа на мужскую, он как-то даже не расстроился, даже развеселился почему-то.
   - Гав! - крикнул Сидоров и клубок, состоящий из двух женских тел, распался на две половинки. Половинка, которая была Александрой
   Толстун, упала на пол, за кровать, но через секунду подняла голову и заморгала глазами. Вторая половинка, которая была Ариадной, натянула на себя простыню с поспешностью целомудренной невинности.
   - Ты…?
   - Как в анекдоте… Муж раньше времени вернулся из командировки…
   Любовница его жены выползла из-за кровати и, собрав разбросанные на полу предметы своей одежды, не произнеся не слова, выскочила из спальни. Сидоров посторонился, пропуская рыжекудрую лесбиянку, и посмотрел ей вслед. Тело у Александры Толстун, несмотря на возраст, было стройным и гладким, как у модели, а на ягодицах розовели овальные пятна. 'Что им, мужиков не хватает, что ли?', - подумал он как-то отвлеченно, не об Александре, и не об Ариадне - обо всех лесбиянках подумал. Потом он закурил и сел на край кровати, но тут же подскочил, словно постель была заляпана масляной краской, и он боялся испачкаться.
   - Кто кого совратил? - спросил он просто так, ведь что-то надо было говорить, молчать в этой ситуации было бы совсем глупо. Но и скандалить в общем-то не хотелось.
   Ариадна промолчала.
   - Даже соврать ничего не хочешь?
   - Прости, - выдавила из себя Ариадна. - Я такая…
   - А зачем ты, такая, за меня замуж вышла?
   - Хотела свою природу изменить…
   - Не получилось?
   Ариадна отрицательно качнула головой.
   - Да-а-а, - задумчиво изрек Сидоров. - Природу не изменишь.
   С разводом он тянуть не стал.
   После Ариадны он решил, что больше никогда не свяжет свою жизнь узами брака. Женщин у него было в избытке. Были и вдовы и разведенки. Были соседки и сослуживицы. Случайные знакомые и знакомые его друзей. Были женщины намного старше его и совсем молоденькие и малоопытные в вопросах секса девчушки, выпускницы
   ВУЗов, молодые, так сказать, специалистки и даже студентки. Были и те, что за деньги, и те, которым был интересен сам процесс соития.
   Была даже одна крупная специалистка в области тантрического секса.
   Но такой, как Катерина, у него никогда не было…

2.

   - Где это мы? - спросил Альфред, когда Сидоров подвел его к двери в бывший кабинет начальника взрывного цеха.
   Всю дорогу до приюта бомжей он брел, как зомби, держась за рукав
   Сидоровского бушлата и механически переставляя ноги. Пока шли через развалины, а потом по цеху он стал понемногу приходить в себя, а на площадке второго этажа перед дверью в приемную остановился и тупо уставился на пожелтевший от времени плакат с частично стершейся надписью: 'Наша цель - коммунизм!'. Под этими словами была надпись, сделанная несколько позже - буквы были яркими, но неровными. 'Я
   (сердце) коммунизм', - было написано и нарисовано под лозунгом.
   - Это мой дом, - пояснил Сидоров. - Я здесь живу.
   Снизу послышались тяжелые неровные шаги, чередующиеся с жестким дуплетным постукиванием, и через минуту на площадку поднялось существо с двумя оранжевыми костылями, похожее на большого паука.
   - Окрошка? - удивился Сидоров. - Ты почему не на работе?
   - Простыл я, Ляксеич. Мочи нету. Отлежаться бы малость.
   - Сачкуешь, Окрошка? - сделал предположение Сидоров.
   - Ни боже мой!
   Окрошка специализировался на попрошайничестве, гримируясь, то под калеку-афганца, то под инвалида-беженца. Сейчас у него на голове красовалось сооружение, напоминающее чалму, а длинный стеганый халат был порван во многих местах, из прорех торчала грязная желтоватая вата. Единственная нога была обута в сапог с сильно загнутым носком, как у старика Хоттабыча. Опирался Окрошка на костыли и стоял на трех опорах крепко и непоколебимо, как пират Джон Сильвер на палубе
   'Эспаньолы'. Ногу Окрошка потерял в прежней жизни, но не на полях сражений, а по пьяне, переходя в неположенном месте железнодорожное полотно. Окрошка частенько говорил: 'Эх, окрошечки бы сейчас покушать! Кисленькой. С настоящим квасом, домашним! С колбаской любительской, с огурчиком, с яичком, со сметанкой, с лучком, укропчиком. Эх-хе-хей!'. Он всех достал перечислением ингредиентов этого блюда. Сам ты, окрошка, говорили ему бомжи. Так и стал Окрошка