Кроме Марины и профессора Калинина в состав делегации от РУГН включили еще одного студента с пятого курса и аспирантку Верочку, как говаривали злые языки – по личной просьбе декана. При этом злые языки глумливо усмехались. Что-то там такое случилось между женой декана и Верочкой, отчего он предпочел на некоторое время удалить аспирантку из города.
Марина особенно к сплетням не прислушивалась – ей было все равно. А Верочке она скорее обрадовалась: длинноногая и длиннолицая, как лошадь, она больше всего на свете обожала мужское внимание. Вот и хорошо. Будет кому обоих мужиков отвлечь.
Поезд уходил с Казанского в 22.43. Марина, как обычно, едва не опоздала, влетела в вагон за минуту до отправления, а собственное восьмое купе отыскала, когда поезд уже тронулся.
При ее появлении элегантный седовласый профессор Калинин вежливо встал, помог забросить наверх сумку.
– Марина, – слегка укоризненно сказал он, – мы уже начали волноваться.
– Простите. У меня всегда так. Никогда не могу собраться вовремя.
Манерного вида парень, который не удосужился ни встать, ни поздороваться, что-то пробормотал себе под нос. Марина расслышала только окончание фразы – матерный глагол, обозначающий чрезмерную степень самоуверенности. Сидевшая напротив крашеная блондинка, судя по всему – та самая Верочка, тоненько хихикнула.
После такого начала, понятное дело, разговор не клеился. Профессор попытался расшевелить собеседников, но после двух-трех дежурных фраз все опять замолкали. В итоге, поезд еще не успел выехать из Москвы, а Верочка со студентом намылились в ресторан. Следом за ними засобирался и профессор.
– Марина, не хотите с нами?
– Нет, спасибо. Я лучше посплю.
Калинин несколько обиженно пожал плечами, но настаивать не стал и вышел из купе.
После всех речей и напутствий, Марине больше всего хотелось побыть одной. Она забралась на верхнюю полку, включила ночник и принялась в который раз перечитывать и править собственный доклад.
Поезд прибыл в Нижний под утро. Пока нашли встречающего с плакатиком «РУГН-Москва», пока добрались до гостиницы, уже переполненной участниками с одинаковыми бейджами, пока устраивались, отдыхали с дороги – прошло полдня. А конференция открывалась в 17:00. Времени оставалось только на обед.
К пяти раскрашенный автобус мягко подкатил к зданию Нижегородской духовной семинарии, где и проходила конференция. Перед входом довольно вольготно расположилась группа приличного вида молодых людей в костюмах и при галстуках. Некоторые держали в руках плакаты. Марина с удивлением прочла: «Свобода вероисповедания – свобода совести», «Долой православный тоталитаризм!», «Нет – запретам на веру!». На вновь прибывших демонстранты не обратили никакого внимания. Немного поодаль стоял еще один автобус. Поперек борта тянулась надпись: «Охранное предприятие Муромец». За стеклами можно было разглядеть десятка два крепких, плечистых парней в синей форме.
– Что это? – спросил распорядителя профессор Калинин.
– Научники, – ответил тот, махнув рукой. – Церковь Разума. Каждый год митингуют. В прошлый раз пытались сорвать работу семинаров, врывались в аудиторию, выкрикивали лозунги. Пришлось нанять охрану, – он указал на автобус «Муромца». – Надеюсь, в этом году обойдется. Пока, впрочем, они ведут себя тихо.
А потом было открытие. Сначала зачитали приветственное слово от Нижегородской епархии, от Братства святого Александра Невского, коротко выступил представитель мэрии Нижнего Новгорода. В кулуарах шептались, что теперь, когда прежнего полпреда в Приволжском федеральном округе, который, по слухам, сам в свое время учился в «колледже» Церкви Разума, сменили, власти проявляют к конференции больше внимания. Причем – доброжелательного.
Вечер закончился торжественным банкетом. Оглядев зал, Марина впервые заметила молодого высокого священника самого удивительного облика. Он был не просто красив, он был великолепен. Таких мужчин она раньше видела только на обложках модных журналов. Немного грубоватое лицо, жесткая складка губ, холодные пронзительно-синие глаза… Длинные волосы шли ему – впрочем, ему шло все, даже ряса.
Профессор Калинин что-то спросил, Марина на секунду потеряла красавца из виду, а когда повернулась снова – на том месте его уже не было.
В гостиницу все вернулись усталые, и вроде бы пошли спать. Но проснувшись ночью, Марина обнаружила Верочкину кровать пустой. Наутро все разъяснилось – к завтраку и она и манерный пятикурсник вышли отчаянно зевая и потирая глаза.
Во второй день доклады и семинары начинались прямо с утра. В 16:30 по расписанию значилось: «Марина Астахова. Проблемы взаимоотношений нового поколения и Русской православной церкви».
Марина потом долго раздумывала, почему ее не насторожило обсуждение доклада молодого аспиранта НГЛУ, который с научной позиции рассмотрел взаимоотношения православия и религиозных меньшинств. Сам доклад восприняли в штыки, а попытки аспиранта вступить в полемику во время обсуждения резко пресекались. Фактически его подвергли обструкции. Особенно задела оппонентов сказанная аспирантом в запале фраза:
– Да вся эта борьба православия с сектами – один большой передел сфер влияния на паству!
Докладчика удалили под возмущенный гул собравшихся. Председатель объявил перерыв. Странно, но Марина не поняла предупреждения. Она все равно хотела прочитать СВОЙ доклад.
Через полчаса, когда страсти более-менее успокоились, конференция возобновилась. Перед Мариной выступал ученый-экономист из Санкт-Петербургского Центра помощи малому бизнесу. Он с негодованием рассказал о финансовой деятельности некоторых сект, руководство которых преуспевает в бизнесе, скупает гостиницы, торговые фирмы, развлекательные центры. Рабочие места в них предоставляются только сектантам, что вполне понятно, так как им даже не нужно платить зарплату.
То, что он говорил, аудитории в основном нравилось. Марина тоже слушала с интересом, историю с изгнанным аспирантом она уже почти забыла.
Экономист закончил вполне в духе всего доклада:
– …в настоящее время тоталитарные секты и деструктивные культы активно пытаются проникнуть и внедриться в органы образования, здравоохранения, управленческого аппарата, производства и коммерции. Необходима государственная заинтересованность в сохранении и процветании традиционных культурообразующих религий, к которым принадлежит большинство населения, оказание им помощи и поддержки. В законодательство должны быть внесены соответствующие изменения с целью поставить под жесткий контроль, ограничить или вовсе запретить деятельность тоталитарных сект и деструктивных культов.
Стоило ему замолчать, как в зале грянули аплодисменты. Марина поняла – это ее шанс, ее звездный час. Аудитория настроена благодушно, доклад наверняка выслушают, запомнят, может быть, пригласят прочитать еще что-нибудь. А с такими рекомендациями после университета все дороги открыты.
Аплодисменты утихли. Председательствующий объявил:
– А сейчас перед нами выступит студентка четвертого курса кафедры мировых религий философского факультета Российского университета гуманитарных наук Марина Астахова!
Сердце, казалось, вот-вот выскочит из груди, и Марина, пока шла по проходу, постаралась взять себя в руки. На кафедру она поднялась уже твердой походкой. Отсюда зал выглядел совсем иначе, нежели с задних рядов. В нем сидело сотни полторы человек, некоторые в обычных, светских костюмах, но большинство – священники в черных рясах и камилавках. Первые два-три ряда были заполнены черным почти целиком. И все эти люди смотрели на Марину.
Как ей показалось – неодобрительно.
Она упрямо мотнула головой, выложила на подставку «альтернативный» доклад.
«Поздно отступать, подруга».
И тут она заметила в первом ряду того самого высокого священника. На мгновение у Марины перехватило дыхание, она с ужасом подумала, что не сможет произнести ни слова. Но он чуть улыбнулся ей, кивнул: давай мол.
– Уважаемые гости! – начала Марина и зал затих.
Уже через минуту она заметила какое-то движение. В президиуме недоуменно переглядывались, профессор Калинин дважды вскочил со своего места, что-то показывал ей.
Ага! Заметили. Доклад-то не тот.
– …Секты – доступны, – говорила Марина, – любой новичок там – желанный гость. Его всегда выслушают, поддержат, купят с потрохами атмосферой всеобщего братства и взаимовыручки. Более того: придут к нему в дом, принесут Учение на блюдечке, разжуют и преподадут в самом доступном виде. У большинства сект хорошо поставлено миссионерство, они денно и нощно ведут просветительскую работу, проповедуют на улицах, ходят по подъездам, раздают приглашения на свои службы и сборища. Кстати сказать, службы эти ведутся на русском языке, что привлекает многих и успокаивает сомневающихся: никаких тайных знаний, все ясно и понятно.
В зале нарастал гул. Марина чувствовала: такое восхваление сект до добра не доведет, пора переходить ко второй части.
– Русская православная церковь – это, наоборот, структура закрытая, государство в государстве. Считается, что человек должен прийти к вере сам. То есть надо работать над собой, подстраиваться под сложные и не всегда понятные православные каноны. Никто не заглянет к тебе в дом с иллюстрированной Библией для чайников. Сам купишь, сам прочтешь, потом, после долгих раздумий, переломишь себя, пойдешь в храм и отстоишь службу. И служба, кстати, – на церковно-славянском языке, мало кому понятном. Да еще нужно смиренно склониться перед иконой, а гордость не позволяет.
Этой частью Марина особенно гордилась. Она считала, что православная традиция слишком закостенела, что надо меняться, идти в ногу со временем, а не следовать канонам тысячелетней давности. И именно она, Марина, укажет на это. Такой доклад точно не забудется.
– …в этом смысле православная церковь далека от чаяний обычного человека. В ней много надменного, много таинственного и очень много непонятного простому неофиту. Поэтому подростки в период формирования мировоззрения не идут в храм. Им кажется, что их не выслушают, а просто застыдят и прогонят. Молодое поколение предпочтет дружескую беседу с уличным проповедником, который все поймет, простит, даст совет. Да и церемония приема в ряды свидетелей Иеговы или в Церковь Прославления проста и понятна.
В третьем или четвертом ряду вскочил дородный священник, выкрикнул что-то, но микрофон у Марины почему-то не отключали, и она продолжала говорить.
– …нынешнее православие утратило миссионерскую активность времен завоевания Сибири шестнадцтого-восемнадцатого века, когда простые иноки и дьяки шли следом за казацкими отрядами и переселенцами, обращая в новую веру коренные народы. Когда церковно-приходские школы открывались чуть ли не в каждой деревне, и батюшка всегда был готов выслушать и исповедать.
Микрофон все не выключали, и в итоге Марина договорилась. Уже в заключительной части она практически обвинила Русскую православную церковь в высокомерии. Она считала это самой серьезной проблемой, думала: если указать на нее, что-то изменится. Православие становится косным, неповоротливым, не идет в народ, а сидит на месте и ждет, когда верующие придут сами. В нынешних условиях так действовать нельзя. Иначе поражение неизбежно.
Гул в зале не умолкал. Марине вполне оправдано казалось, что доклад произвел впечатление. Единственное в чем она ошибалась – в знаке. Выступление наглой соплюшки, которая без всякого смущения считала себя вправе раздавать советы всей Русской православной церкви, подогрело зал до точки кипения. Назревал взрыв.
Марине очень хотелось завершить доклад особенно сильной, запоминающейся фразой.
– …Какие мы можем сделать выводы, уважаемые гости? Думаю, они всем понятны и лежат на поверхности. Обвинять в том, что молодежь не идет в лоно истинной Церкви, нужно прежде всего саму Церковь. Потому что она ничего не делает для этого. И если так пойдет и дальше, если ничего не предпринимать, через какие-то сорок-пятьдесят лет в России не останется православных.
Микрофон щелкнул и выключился. Это послужило сигналом – зал взорвался.
– Вон! Вон!
– Долой!
– Еретичка!
Кричали все. Шум стоял неимоверный. В первую секунду Марина еще питала какие-то иллюзии, но потом…
К кафедре, размахивая руками, уже бежали несколько человек с красными, злыми лицами. Марина закрыла глаза ладонями. Вдруг кто-то больно дернул ее за плечо. Она испуганно обернулась – это оказались Калинин и незнакомый мужчина с организаторским бейджиком.
– Пойдем скорее, – сквозь зубы процедил он и грубо потянул Марину за собой. Она не сопротивлялась. На кафедре остался один профессор. Он быстро сложил в папку листки с докладом, сунул подмышку. Оглянулся. Немногочисленные организаторы с трудом сдерживали напор разъяренных слушателей. Несколько священнослужителей рангом повыше прошли в президиум и о чем-то разговаривали с ректором семинарии. Лицо у него было растерянным.
Марину втащили в какой-то незаметный проход прямо за сценой. Как оказалось – в техническую комнатку. По углам громоздились ящики с аппаратурой, у окна, завешенного выцветшими газетами, торчали две микрофонные стойки, скрещенные словно шпаги.
Организатор смерил Марину еще одним злым взглядом, бросил:
– Ты что, дура, самой умной себя считаешь? – повернулся к профессору и добавил: – С вами хотят поговорить. Владыка Кирилл ждет наверху, пойдемте.
И вышел.
– Марина, вы понимаете, что наделали? – тихо спросил Калинин. – Я не знаю, что на вас нашло, но из нашего университета больше никогда ни одного человека не пригласят на любую, даже самую незначительную православную конференцию. Игорь Кириллович будет очень недоволен.
Марина его не слушала. В голове царила звенящая пустота. Наверное, надо было разрыдаться, но почему-то не получалось. Профессор швырнул ей под ноги папку с докладом и пошел к выходу. На пороге он развернулся и добавил:
– Не удивлюсь, если возникнет вопрос о вашем отчислении. По крайней мере, я буду очень настаивать на этом.
Хлопнула дверь. Девушка села на пыльный ящик, не слишком заботясь о том, что может испачкать любимую джинсовую юбку.
И только сейчас Марина заплакала. Навзрыд, не сдерживаясь. Наверное, впервые так сильно лет с десяти.
– Не плачь, Марина…
Марина вздрогнула и подняла глаза. Перед ней стоял тот самый длинноволосый красавец. Черная ряса облегала его, как торжественная мантия. На груди посверкивал серебряный крест.
– Они не стоят твоих слез, дочь моя.
Совершенно не сознавая, что делает, она уткнулась лицом прямо в рясу и зарыдала еще сильнее. Священник ничуть не растерялся, наоборот – погладил девушку по голове. Марине почему-то стало уютно. Хорошо и уютно, как в теплой постели зимой. Она расслабилась, даже, наверное, отключилась на секунду. И тут совершенно некстати зачесалась ключица. Марина вздрогнула, высвободилась, повела плечами.
Священник смотрел на нее сверху вниз ласково и смиренно:
– Успокойся, дочь моя. Никто тебя не обидит.
– Простите, – пролепетала она, – как вас зовут?
– Отец Базиль. И можешь не испрашивать у меня благословения. Думаю, утешение тебе в данный момент нужнее.
«Наверное, я сейчас еще некрасивее, чем обычно, – думала Марина, размазывая слезы, – опухшие глаза, щеки – ярко-красные, как помидоры, тушь, наверное, потекла».
Но отцу Базилю почему-то было все равно. Он ласково провел рукой по волосам Марины, улыбнулся и сказал:
– Не плачь. Плюнь на них, – он кивнул в сторону зала, откуда все еще доносился недовольный ропот, – они действительно закостенели, не понимают. Ты – права, девочка, ты даже не представляешь, как ты права.
Марина немного успокоилась, достала платок, промокнула слезы. Несмело улыбнулась.
– Вот, уже лучше. Улыбайся чаще, и все изменится.
– Спасибо, – совершенно искренне сказала она.
– Не за что. Ты добрая и умная девушка, Марина. А самое главное – смелая. Мало найдется людей, способных сказать такие слова с такой трибуны. Мне нужны люди вроде тебя.
– Вам?
– Да. Видишь ли, я приехал получать новый приход. Я тоже неудобный, – он рассмеялся, – как и ты. Меня постараются услать куда-нибудь в глушь, в Сибирь, на Урал, подальше от Москвы.
– Но это, наверное, плохо?
– Наоборот, Марина, это очень хорошо! Там не будет постоянного контроля Синода, патриарших посланников, инспекторов. И я смогу сделать то, что давно задумал – нести веру по-новому, так, как ты сегодня рассказывала. А потом, если мой опыт удастся, на примере далекого уральского прихода изменится и вся Церковь. И ты, если хочешь, можешь мне помогать. Я давно искал помощников и сегодня, когда слушал тебя, подумал: вот оно!
– Сейчас? – спросила Марина невпопад.
– Что «сейчас»? А! Нет, ехать надо не сейчас. Месяца через три. Может быть, через полгода. Так что у тебя есть время подумать, – весело проговорил отец Базиль. – Вот тебе карточка, здесь все мои координаты. Если надумаешь, звони! И помни: мне очень нужны такие как ты.
Глядя вслед его удаляющейся спине, Марина тихо сказала:
– За тобой – куда угодно.
6. 2007 год. Осень. Будни
Подъездная дверь захлопнулась за Чернышовым, электрозамок клацнул, и дождливая осенняя сырость осталась позади. В подъезде царила затхлая сырость. Артем пробрался через темноватый холл, заставленный картонными коробками – видно кто-то из соседей переезжал – и подошел к лифтам. Их было два: один старый, темный, скрипучий, еще советских времен, а другой – довольно новый: с металлической облицовкой кабины, кнопками-светодиодами и яркой лампой дневного света под потолком. Артему нравилось ездить именно в новом – и приятнее, и чище. Старый лифт давно уже загадили бомжи и собаки, уборщица даже и не пыталась его отмыть.
Артем втайне надеялся, что приедет именно новый, металлический. Но – не повезло. Перед ним тут же распахнулся зев «советского» лифта, откуда пахнуло застарелой вонью. А может и не застарелой – похоже, что эрдельтерьер Васи-Голыша, соседа по площадке, опять не дотерпел до утренней прогулки.
Чернышов несколько раз глубоко вдохнул, задержал дыхание и заскочил внутрь. Нажал на кнопку восьмого этажа, и древняя коробка, скрипя и подпрыгивая, поползла вверх. Как обычно, до самого верха Артему воздуха не хватило, и пришлось пару раз глотнуть омерзительно-кислой дряни.
К счастью, двери почти тут же распахнулись, и Чернышов поспешно вывалился на площадку.
Прямо перед ним оказался Вася-Голыш – крепкий тридцатилетний мужик, весь какой-то гладкий и прилизанный. Чисто выбритый череп, круглое лицо, мускулистые, покатые плечи – настоящий камень-голыш, подточенный морем. Артем с внезапной злобой взглянул на Голыша. Тот вздрогнул и поспешно улыбнулся.
– Привет, сосед, – голос у него был таким же маслянистым и округлым. – А я вот с собачкой решил погулять…
– Привет, – мрачно произнес Чернышов. – С собачкой, значит…
Двери лифта за спиной сомкнулись. Артем кинул взгляд на большую темно-рыжую псину в светлых подпалинах у ног Васи и отступил в сторону, загораживая собой вход в новый лифт.
– Ну, если с собачкой, не буду мешать.
Вася-Голыш несколько недоуменно моргнул и нажал на вызов. Дверь старого лифта открылась, но сосед почему-то в него не вошел. Артем спокойно наблюдал за Голышом. Тот слегка занервничал, отправил лифт вниз и снова надавил на кнопку. Через полминуты приехал новый. Двери распахнулись, но Чернышов загородил Васе проход. Он встал так, чтобы мимо него невозможно было пробраться. Стоял и улыбался, глядя на соседа.
Тот опять моргнул. Улыбка Чернышова его тревожила.
– Ну… сосед, ты чего? Мне бы с собачкой погулять. Надо ему, видишь, животинка-то просится, хе-хе…
– Иди, кто тебе мешает?
– Так ты ж мешаешь, сосед… Чего в лифт-то не пускаешь?
– А зачем тебе этот? Или в том воняет?
– Артем, ну ты че? Собака же, скотинка неразумная! Да и не Геша это. Может, зашел кто с улицы, а? И того, хе-хе…
Чернышов согласно кивнул, но дорогу не освободил. Кабина лифта уехала.
– Вот и я говорю – собака. Убирать за собой не умеет.
Вася-Голыш нахмурился, похоже, до него дошло, что Артем говорит совсем не про эрделя. Пальцы соседа дрожали.
– Да не мы это… Ты же следак, должен понимать. Бомжи это, точно говорю. С улицы пришли и того… пошутили.
– С улицы? Хорошо, буду искать этих шутников. Как найду – клянусь, ты первый узнаешь. И штрафом его, гада. Жаль, что пятнадцать суток отменили. Но ничего, зато можно несколько раз оштрафовать. Так, какой у нас…
Вася переменился в лице, дернул поводок эрделя и поспешно зашел в вонючую кабину. Двери захлопнулись, и лифт медленно пополз вниз. Артем мрачно взглянул на исцарапанную панель, вздохнул, попытался отбросить в сторону плохое настроение.
Дверь квартиры открыла жена.
Наташа куталась в синий махровый халат с китайскими иероглифами – подарок мамы. Видно недавно из ванны, даже и волосы еще не успела просушить. Чернышов поцеловал жену в обе щеки.
– Ждала?
– Вот еще, зачем ты мне? Бегаешь неизвестно где, – хитро прищурилась Наташа. – Может, у любовницы?
Артем уловил в ее голосе фальшь. За шуткой она пыталась скрыть что-то очень нехорошее.
– Какая любовница, ты что?
– Ну да, ты жену-то видишь по праздникам! А по будням приходишь заполночь. Сегодня где был? – грозно спросила Наташа, но глаза ее улыбались. Чернышов улыбнулся в ответ, стараясь не замечать боль во взгляде жены.
– Сегодня просто море работы, – пробормотал он.
– Ага, если б было море пива, я б дельфином стал красивым, – пропела Наташа.
Артем разулся, повесил в шкаф пиджак и подошел к жене. Поцеловал в губы.
– Но если не ждала, то хоть скучала?
– Как же! – фыркнула жена. – Дети давно дома, какая скука?
Из детской комнаты доносились азартные визги и глухие удары. Похоже, дочки устроили драку подушками, а также всякие кусания и царапанья. Весьма популярное занятие мисс Чернышовых. Жена показала Артему язык и ушла на кухню.
Он заглянул в детскую. Дочери увлеченно возились на полу. Лена, старшая, которой было уже скоро тринадцать лет, побеждала. Она увидела отца и смущенно зарделась. В такие моменты Ленка так сильно напоминала мать, что Артем невольно улыбался. Младшая дочь, Анюта, – тощий и яростный котенок – вырвалась из цепких рук сестры, запрыгнула ей на спину и принялась колотить подушкой. На приход отца она почти не обратила внимания. Но возня стала все же не такой яростной, дочери чуть притихли.
– Как уроки? – строго спросил Чернышов.
– Уже почти все… – ответила Ленка.
– Немного осталось! – крикнула Анюта и треснула сестру подушкой по голове.
– Ах ты…! Так не честно!
Ленка схватила Анюту за руки. Хоть она и была на три года старше, но удержать сестру оказалось не так-то просто. Но при отце Ленка старалась вести себя как взрослая, и потому драка прекратилась. Артем усмехнулся и закрыл дверь. Битва тут же возобновилась с еще большим пылом. Что-то с грохотом покатилось по полу.
На кухне суетилась жена. Правда, делала она это очень осторожно и медленно. Чернышов принюхался, забеспокоился и подошел к плите. В кастрюле остывал жидкий овсяный кисель. Наташа готовила эту гадость себе, с ее острым гастритом меню особо не разнообразишь. Жидкие каши, супчики, изредка котлетки на пару, а в моменты обострения – только такие вот кисели.
– Опять приступ?
Наташа бледно улыбнулась.
– Выживу, и не надейся.
– Типун тебе на язык! – возмутился Чернышов.
– Ничего, вот помру, найдешь себе молодую девчонку, она тебе и сготовит разные разности. Больше не будет у тебя жены, которая сама ест всякую гадость и мужа, усталого, измученного работой, ничем вкусненьким не кормит.
– Ну да, как это не кормит? А позавчера…
– А вот так. Позавчера кончилось. Сегодня сам себя будешь кормить. Мясо я разморозила, вон в холодильнике на первой полке.
– Гм. А если…
– А если – сам знаешь. Буду готовить, не удержусь и попробую. Потом желудок заболит, опять полночи спать не будем… Опять вся эта кутерьма с неотложками. Что выбираешь?
– Женщина, немедленно покиньте территорию кухни! – картинно нахмурившись, произнес Артем.
– И даже кисель не успею забрать?
– Кисель забери. Но ничего больше – на границе кухни будет проведен обыск!
– Ах, так… – Наташа томно улыбнулась, подхватила чашку с киселем и медленно направилась к двери. Там она остановилась. – Ну, и где охрана границы?
Жена оперлась спиной о притолоку, грациозно отставила ногу. Но стоило Артему сделать шаг по направлению к Наташе, как та со смехом упорхнула в спальню.
– Мясо жарь, пограничник! – крикнула она.
Артем хмыкнул. Резвиться, словно девочка, а месяц назад под капельницей лежала. Какие уж тут игры!
Чернышов промыл мясо под холодной водой и бросил на доску. Быстро порезал свинину на тонкие куски, засыпал солью, залил майонезом и добавил приправу для шашлыка. Все это вместе перемешал и оставил на полчаса – ждать, пока мясо пропитается соусом из майонеза и специй. По-хорошему, стоило оставить хотя бы на час, но…