Страница:
– Ты был прав, – сказал Шура Ивану. – Он вырос.
– Просто отдохнул. – Иван не сводил с меня глаз.
– Ребята, это как же получается: вы что, все бросили и поехали в Германию, чтобы посидеть со мной на лавочке?
– Хороший вопрос. Правда, Иван? Ну, чтобы никто не зазнавался, отвечу: нет, мы уже были в Германии. И тут мы поняли, что имеем проблему. И ни хрена не можем в ней разобраться.
– Угу… И тут, чисто случайно, узнаем, что по Рейну гуляет еще одна группа дегустаторов…
– Еще одна группа? Значит…
– …в которой есть наши люди. «Вот оно!» – говорит мне Шура. Просим у замученных немецких коллег списочек. И кто бы мог подумать, чье имя там видим. А дальше коллеги делают новый звонок во Франкфурт, в этот их винный институт, получают телефон – чей? Правильно, герой, Мануэлы. Молодец, возьми каштанчик. А то Шура точно пожрет.
– Вывод, – сказал я, наслаждаясь. – Очень простой. Если немецкие коллеги вам помогают – то вы тут на задании. И вам вдруг понадобились – кто? Дегустаторы? Да еще «вторая группа». А первая была – где? Это что, славная разведка российской армии занимается – да еще с коллегами из БНД, не иначе – тем самым делом об отравленном вине? Дожили.
– А кто сказал, что мы еще в «Аквариуме» работаем? Нету нас там, – сообщил Иван небу с облаками.
– Ну, мы же ему все скажем? – спросил Ивана Шурик. – Майор, ты когда-нибудь слышал о Федеральной службе расследований?
Долгая пауза.
Я, конечно, слышал.
Она, без сомнений, была и остается федеральной, но ничего общего с американским ФБР – то есть всеамериканской полицией, в отличие от полиции, – тут не было и нет.
ФСР – это очень небольшая организация, расследования она, наверное, тоже ведет. Но очень специфические. Они касаются угроз безопасности первых лиц государства.
– Завидно тебе, Серега Рокотов, – проговорил Шурик, крутя бумажный шарик и ища глазами урну – каштаны он и вправду уничтожил быстро. – Ведь завидно. Остался бы тогда в рядах – да ты сегодня полковником был бы, с твоей-то биографией, вот обкакаться мне и не встать. Сейчас ты сидел бы и нами руководил. А ты решил, что выхода нет, – и рванул.
Мы помолчали.
– А у Демидова был выход? – услышал я собственный голос. – Может, он тоже был бы сегодня полковником?
Они переглянулись.
– Он был неправ, – мрачно сказал наконец Иван, и лицо его стало еще более неприятным. – Позвонил бы нам, что ли. Может, придумали бы что.
– Мне он накануне звонил, – сказал я. – До того заходил. Правда, знал бы я, что это за звонок… То… А что бы я мог придумать? Сидел тогда в том же месте, где и он. Так же по уши. И вы знаете это место. Так что вот.
Краем глаза я видел ведьм в удавках на шее, они плавно покачивались на ветерке.
– А у них тут речки текут, – сказал наконец Шурик. И поерзал на скамейке. – Слушай, Сергей, ты бы помог, что ли. А то сидим как идиоты. Без тебя – никуда.
Если бы они подстерегли меня несколько лет назад, то я, возможно, принял бы их за гостей из иного мира, долго бы щурился, пытаясь узнать. А сейчас я просто сказал:
– Что это за бред? Это что – отравленный Тим Скотт был не Тим Скотт?
– А черт его знает… Не в нем дело. Ну что, Иван, мы же точно решили ему все рассказать?
– А что… Расскажем. Ну, ты давай этак, издалека…
– Если издалека, – начал Шурик, – то ты, майор, газеты внимательно читаешь? Ящик смотришь?
– Завязал, – сказал я. – Хватит с меня. Нет у меня в доме этого ящика. Газеты – другое дело.
– Ну, понятно. Что в Ираке творится, представляешь?
– Еще не хватало. Да там все творится.
Тут я посмотрел на их лица – седой Шурик был явно счастлив, Иван улыбался, показывая подозрительно белые и ровные зубы.
– Ну, пиндосы спеклись, – наконец сказал Иван. – И пусть не говорят, что мы их не предупреждали. Мы все им сдали, что имели, или почти все – информацию, оценки. Честно сказали: влезете в войну – конец вам, шнурки. Ну а они, если уж мы им такое говорим, еще быстрее полезли. И всё. Бушаня сидит сейчас поумневший и очень грустный. С такими победами никаких поражений не надо, а уйти страшно.
– Так, – сказал я. – Спрашивается, при чем здесь Лужков. Однако… однако Бушаня там сидит, в Ираке, а мы сидим тут, в Европе…
– Да, – обрадовался Шурик, вообще более веселый из двоих. – А в Европе все интересно. Когда Бушаня был еще в силе, он нам много гадостей устроил. Ну, насчет того, что Украина через год обещает вступить в НАТО, ты знаешь? Это тебе как? А что на юге мы имеем этого клоуна Сааку? И это не говоря о Киргизии, где, к счастью… Общая картина тебе понятна? Они же просто так не слезут с нас, лишь оттого, что страна Пиндосия завязла в двух войнах. Нам бы еще годик продержаться – и геополитика будет просто чудненькой.
– И вот тут возникла такая идея, – мрачно вступил Иван, – провести одну небольшую встречу. Тройку, как обычно. Москва – Париж – Берлин.
– Стойте, – сказал я. – Они же только летом были в Калининграде. Гуляли по песку и обсуждали глобальное потепление.
– Нет, ты послушай его – а говорит, ящик не смотрит, – восхитился Шурик. – А где в данный момент находится наш президент, знаешь?
– Ну, так… он же недели две назад был здесь, подписывал что-то насчет газопровода. А сейчас… Да как бы не в ООН?
Шурик и Иван были попросту в восторге.
– А вот именно там. И полетит скоро обратно. А сегодня у нас какое число? Девятнадцатое сентября. И сегодня утром немецкому народу должны были сообщить, что новым канцлером у него будет эта баба. Звать Ангела. А поэтому была задумана вот эта самая большая тройка плюс один, то есть одна, быстро-быстро. Шредер их как бы знакомит с подругой Ангелой.
– Что, – поинтересовался я, – будем дальше втроем топить Бушаню?
– Не будем, – с явным сожалением сказал Иван. – Не надо его уже топить. Он нам такой – в самый раз. Задумчивый. Утонет – а тогда ваххабиты полезут из всех щелей. Не говоря о китайцах. Нам это надо? И Ангела уже сказала даже, что теперь «большая тройка» не имеет прежнего значения. Теперь надо как-то поддержать Бушаню под ослабевшие руки. Вот об этом примерно и поговорят, а заодно о том, нужны ли нам тут эти украинцы и грызуны. Ну, это я к примеру. Может, они еще о чем-то будут совещаться. Не наша задача. Дело-то совсем не в этом.
Они выдержали длинную, задумчивую паузу.
– А дело в том, – сообщил, наконец, Иван шепотом проходившей мимо немецкой семье (у мальчика на шляпе было фазанье перышко), – дело в том, что «большая тройка» плюс Ангела должны встретиться через четыре дня.
Он подмигнул мальчику.
– И место встречи – догадайся – замок Зоргенштайн.
– Отлично, – сказал я. – А кто об этом знал?
– Ну ты прямо в точку, – порадовался Иван. – Да парня там отравили на второй день после того, как протокол наш с немцами согласовал в Берлине именно этот замок, а не какой-то другой. Ведь были и прочие варианты. Ну и скорость. Просто загадка.
– Иван, тормози, – сказал ему Шурик, и я понял наконец, кто из них сейчас старший.
И повернул ко мне лицо с изуродованным носом.
– Серег, это не твое дело – выяснять всю картину. Закопаешься, а времени нет. Пусть этим наши друзья фашисты занимаются.
– Он на самом деле этого слова не говорил, – расстроенно поведал Иван мельнице, речке и быстрым облакам на холодном небе.
– Конечно, не говорил. Нам вот что нужно: понять, что это за ботва насчет вина. Что это было. Это они вино так делают? Или кто-то что-то туда добавил? А то ходят местные виноделы, говорят нам шепотом: не может быть. А мы сидим как идиоты: ведь было же. А те слова всякие произносят. Холодное брожение. Выдержка в бутылках. Ну и что все это значит? Мало ли что фашисты говорят. Чего нам бояться – их виноделия или еще чего-то? Откуда у них в Зоргенштайне никотин – из кухни? Или кто-то принес? Вот такие вещи. И нам нужен был человек, который может поговорить с виноделами на их языке. И очень быстро. Наше дело – что подопечный будет у нас пить. Или не будет.
– Все-таки никотин, – сказал я. – Я думал…
– А что ты думал… Да, никотин – а ты куришь что?
Я полез в карман.
– Вот, – удовлетворенно сказал после долгой паузы Шурик, выпуская дым через ноздри. – Ты не сомневайся – это ведь точно яд. Мы теперь всё про него знаем. И все говорят, что им садики опрыскивают. А виноградники? Надо знать. Тебе, может, и скажут, и ты хоть поймешь, лапша это ушная или правда. А потом, с другими твоими нынешними… – он хрюкнул, – коллегами мы не могли бы ни о чем говорить. А тут – ты. Сам понимаешь. Ну, вкратце так. Да, а мы не очень тебя этим обеспокоим? Может, у тебя важные дела сегодня?
Ну, к его шуткам я привык давно.
Иван достал новенький бумажник.
– Одна штука европейских рублей, – сказал он, шурша купюрами.
– Много. Под расписку? – автоматически ответил я.
– Обойдешься… И совсем не много. Сколько машина в день стоит, знаешь? Надо будет, еще дадим.
– А меня в замок впустят?
Дальше несколько минут ушло на детали. Имена тех, кто впускает сейчас в Зоргенштайн, кишащий офицерами каких угодно служб. Телефоны – мой, Ивана и Шурика. Прочее. Повисла тишина.
– Ну, еще два вопроса, – сказал, наконец, Иван, глядя на меня немигающими серыми глазами. – Нам тут из Москвы по-быстрому на тебя роман прислали, о жизни. Ты вот что скажи: а чего это ты тогда не сгорел?
– Когда?
– Тогда. Когда домик один такой горел, со всякими людьми, а кого-то догоняли и…
– Ах, тогда, – замедленно улыбнулся я. – Почему я, собака, вместе с танком не сгорел? Меня в тот день в Москве не было. Послали в другой город. Может, случайно. Повезло.
– Да, – сказал, поднимаясь с места, Иван и начал мерить соборную площадь тяжелыми шагами. – Везучий – это хорошо. Это полезно. Ты, это. Больше в такие места не ходи.
– И не сомневайтесь. Хватило. А второе дело?
Мы ускорили шаг.
– А ты еще и внимательный. Второе дело очень серьезное. Мы тебе что при встрече сказали? Дай закурить, а то так жрать хочется, что непонятно, что пить. Примерно такой был текст. Думаешь, мы шутили? Закурить ты нам дал. Каштанчики тоже были ничего. А вот насчет пить – как?
Я начал улыбаться. Это было просто здорово.
– Мечта у вас какая? Белое, красное?
– Да знаешь ли, вот была такая странная мечта – слопать вечерком бутылочку хорошего красненького. Крепкое сейчас не надо. Колбаски купить к нему…
– А это очень серьезный вопрос, и правда… Так, нет у меня времени вас по магазинам водить… Сами знаете… Зато…
Бугры старинного камня под ногами. У кого-то одного из них звенели по булыжнику металлические подковки.
5. Никотин
– Просто отдохнул. – Иван не сводил с меня глаз.
– Ребята, это как же получается: вы что, все бросили и поехали в Германию, чтобы посидеть со мной на лавочке?
– Хороший вопрос. Правда, Иван? Ну, чтобы никто не зазнавался, отвечу: нет, мы уже были в Германии. И тут мы поняли, что имеем проблему. И ни хрена не можем в ней разобраться.
– Угу… И тут, чисто случайно, узнаем, что по Рейну гуляет еще одна группа дегустаторов…
– Еще одна группа? Значит…
– …в которой есть наши люди. «Вот оно!» – говорит мне Шура. Просим у замученных немецких коллег списочек. И кто бы мог подумать, чье имя там видим. А дальше коллеги делают новый звонок во Франкфурт, в этот их винный институт, получают телефон – чей? Правильно, герой, Мануэлы. Молодец, возьми каштанчик. А то Шура точно пожрет.
– Вывод, – сказал я, наслаждаясь. – Очень простой. Если немецкие коллеги вам помогают – то вы тут на задании. И вам вдруг понадобились – кто? Дегустаторы? Да еще «вторая группа». А первая была – где? Это что, славная разведка российской армии занимается – да еще с коллегами из БНД, не иначе – тем самым делом об отравленном вине? Дожили.
– А кто сказал, что мы еще в «Аквариуме» работаем? Нету нас там, – сообщил Иван небу с облаками.
– Ну, мы же ему все скажем? – спросил Ивана Шурик. – Майор, ты когда-нибудь слышал о Федеральной службе расследований?
Долгая пауза.
Я, конечно, слышал.
Она, без сомнений, была и остается федеральной, но ничего общего с американским ФБР – то есть всеамериканской полицией, в отличие от полиции, – тут не было и нет.
ФСР – это очень небольшая организация, расследования она, наверное, тоже ведет. Но очень специфические. Они касаются угроз безопасности первых лиц государства.
– Завидно тебе, Серега Рокотов, – проговорил Шурик, крутя бумажный шарик и ища глазами урну – каштаны он и вправду уничтожил быстро. – Ведь завидно. Остался бы тогда в рядах – да ты сегодня полковником был бы, с твоей-то биографией, вот обкакаться мне и не встать. Сейчас ты сидел бы и нами руководил. А ты решил, что выхода нет, – и рванул.
Мы помолчали.
– А у Демидова был выход? – услышал я собственный голос. – Может, он тоже был бы сегодня полковником?
Они переглянулись.
– Он был неправ, – мрачно сказал наконец Иван, и лицо его стало еще более неприятным. – Позвонил бы нам, что ли. Может, придумали бы что.
– Мне он накануне звонил, – сказал я. – До того заходил. Правда, знал бы я, что это за звонок… То… А что бы я мог придумать? Сидел тогда в том же месте, где и он. Так же по уши. И вы знаете это место. Так что вот.
Краем глаза я видел ведьм в удавках на шее, они плавно покачивались на ветерке.
– А у них тут речки текут, – сказал наконец Шурик. И поерзал на скамейке. – Слушай, Сергей, ты бы помог, что ли. А то сидим как идиоты. Без тебя – никуда.
Если бы они подстерегли меня несколько лет назад, то я, возможно, принял бы их за гостей из иного мира, долго бы щурился, пытаясь узнать. А сейчас я просто сказал:
– Что это за бред? Это что – отравленный Тим Скотт был не Тим Скотт?
– А черт его знает… Не в нем дело. Ну что, Иван, мы же точно решили ему все рассказать?
– А что… Расскажем. Ну, ты давай этак, издалека…
– Если издалека, – начал Шурик, – то ты, майор, газеты внимательно читаешь? Ящик смотришь?
– Завязал, – сказал я. – Хватит с меня. Нет у меня в доме этого ящика. Газеты – другое дело.
– Ну, понятно. Что в Ираке творится, представляешь?
– Еще не хватало. Да там все творится.
Тут я посмотрел на их лица – седой Шурик был явно счастлив, Иван улыбался, показывая подозрительно белые и ровные зубы.
– Ну, пиндосы спеклись, – наконец сказал Иван. – И пусть не говорят, что мы их не предупреждали. Мы все им сдали, что имели, или почти все – информацию, оценки. Честно сказали: влезете в войну – конец вам, шнурки. Ну а они, если уж мы им такое говорим, еще быстрее полезли. И всё. Бушаня сидит сейчас поумневший и очень грустный. С такими победами никаких поражений не надо, а уйти страшно.
– Так, – сказал я. – Спрашивается, при чем здесь Лужков. Однако… однако Бушаня там сидит, в Ираке, а мы сидим тут, в Европе…
– Да, – обрадовался Шурик, вообще более веселый из двоих. – А в Европе все интересно. Когда Бушаня был еще в силе, он нам много гадостей устроил. Ну, насчет того, что Украина через год обещает вступить в НАТО, ты знаешь? Это тебе как? А что на юге мы имеем этого клоуна Сааку? И это не говоря о Киргизии, где, к счастью… Общая картина тебе понятна? Они же просто так не слезут с нас, лишь оттого, что страна Пиндосия завязла в двух войнах. Нам бы еще годик продержаться – и геополитика будет просто чудненькой.
– И вот тут возникла такая идея, – мрачно вступил Иван, – провести одну небольшую встречу. Тройку, как обычно. Москва – Париж – Берлин.
– Стойте, – сказал я. – Они же только летом были в Калининграде. Гуляли по песку и обсуждали глобальное потепление.
– Нет, ты послушай его – а говорит, ящик не смотрит, – восхитился Шурик. – А где в данный момент находится наш президент, знаешь?
– Ну, так… он же недели две назад был здесь, подписывал что-то насчет газопровода. А сейчас… Да как бы не в ООН?
Шурик и Иван были попросту в восторге.
– А вот именно там. И полетит скоро обратно. А сегодня у нас какое число? Девятнадцатое сентября. И сегодня утром немецкому народу должны были сообщить, что новым канцлером у него будет эта баба. Звать Ангела. А поэтому была задумана вот эта самая большая тройка плюс один, то есть одна, быстро-быстро. Шредер их как бы знакомит с подругой Ангелой.
– Что, – поинтересовался я, – будем дальше втроем топить Бушаню?
– Не будем, – с явным сожалением сказал Иван. – Не надо его уже топить. Он нам такой – в самый раз. Задумчивый. Утонет – а тогда ваххабиты полезут из всех щелей. Не говоря о китайцах. Нам это надо? И Ангела уже сказала даже, что теперь «большая тройка» не имеет прежнего значения. Теперь надо как-то поддержать Бушаню под ослабевшие руки. Вот об этом примерно и поговорят, а заодно о том, нужны ли нам тут эти украинцы и грызуны. Ну, это я к примеру. Может, они еще о чем-то будут совещаться. Не наша задача. Дело-то совсем не в этом.
Они выдержали длинную, задумчивую паузу.
– А дело в том, – сообщил, наконец, Иван шепотом проходившей мимо немецкой семье (у мальчика на шляпе было фазанье перышко), – дело в том, что «большая тройка» плюс Ангела должны встретиться через четыре дня.
Он подмигнул мальчику.
– И место встречи – догадайся – замок Зоргенштайн.
– Отлично, – сказал я. – А кто об этом знал?
– Ну ты прямо в точку, – порадовался Иван. – Да парня там отравили на второй день после того, как протокол наш с немцами согласовал в Берлине именно этот замок, а не какой-то другой. Ведь были и прочие варианты. Ну и скорость. Просто загадка.
– Иван, тормози, – сказал ему Шурик, и я понял наконец, кто из них сейчас старший.
И повернул ко мне лицо с изуродованным носом.
– Серег, это не твое дело – выяснять всю картину. Закопаешься, а времени нет. Пусть этим наши друзья фашисты занимаются.
– Он на самом деле этого слова не говорил, – расстроенно поведал Иван мельнице, речке и быстрым облакам на холодном небе.
– Конечно, не говорил. Нам вот что нужно: понять, что это за ботва насчет вина. Что это было. Это они вино так делают? Или кто-то что-то туда добавил? А то ходят местные виноделы, говорят нам шепотом: не может быть. А мы сидим как идиоты: ведь было же. А те слова всякие произносят. Холодное брожение. Выдержка в бутылках. Ну и что все это значит? Мало ли что фашисты говорят. Чего нам бояться – их виноделия или еще чего-то? Откуда у них в Зоргенштайне никотин – из кухни? Или кто-то принес? Вот такие вещи. И нам нужен был человек, который может поговорить с виноделами на их языке. И очень быстро. Наше дело – что подопечный будет у нас пить. Или не будет.
– Все-таки никотин, – сказал я. – Я думал…
– А что ты думал… Да, никотин – а ты куришь что?
Я полез в карман.
– Вот, – удовлетворенно сказал после долгой паузы Шурик, выпуская дым через ноздри. – Ты не сомневайся – это ведь точно яд. Мы теперь всё про него знаем. И все говорят, что им садики опрыскивают. А виноградники? Надо знать. Тебе, может, и скажут, и ты хоть поймешь, лапша это ушная или правда. А потом, с другими твоими нынешними… – он хрюкнул, – коллегами мы не могли бы ни о чем говорить. А тут – ты. Сам понимаешь. Ну, вкратце так. Да, а мы не очень тебя этим обеспокоим? Может, у тебя важные дела сегодня?
Ну, к его шуткам я привык давно.
Иван достал новенький бумажник.
– Одна штука европейских рублей, – сказал он, шурша купюрами.
– Много. Под расписку? – автоматически ответил я.
– Обойдешься… И совсем не много. Сколько машина в день стоит, знаешь? Надо будет, еще дадим.
– А меня в замок впустят?
Дальше несколько минут ушло на детали. Имена тех, кто впускает сейчас в Зоргенштайн, кишащий офицерами каких угодно служб. Телефоны – мой, Ивана и Шурика. Прочее. Повисла тишина.
– Ну, еще два вопроса, – сказал, наконец, Иван, глядя на меня немигающими серыми глазами. – Нам тут из Москвы по-быстрому на тебя роман прислали, о жизни. Ты вот что скажи: а чего это ты тогда не сгорел?
– Когда?
– Тогда. Когда домик один такой горел, со всякими людьми, а кого-то догоняли и…
– Ах, тогда, – замедленно улыбнулся я. – Почему я, собака, вместе с танком не сгорел? Меня в тот день в Москве не было. Послали в другой город. Может, случайно. Повезло.
– Да, – сказал, поднимаясь с места, Иван и начал мерить соборную площадь тяжелыми шагами. – Везучий – это хорошо. Это полезно. Ты, это. Больше в такие места не ходи.
– И не сомневайтесь. Хватило. А второе дело?
Мы ускорили шаг.
– А ты еще и внимательный. Второе дело очень серьезное. Мы тебе что при встрече сказали? Дай закурить, а то так жрать хочется, что непонятно, что пить. Примерно такой был текст. Думаешь, мы шутили? Закурить ты нам дал. Каштанчики тоже были ничего. А вот насчет пить – как?
Я начал улыбаться. Это было просто здорово.
– Мечта у вас какая? Белое, красное?
– Да знаешь ли, вот была такая странная мечта – слопать вечерком бутылочку хорошего красненького. Крепкое сейчас не надо. Колбаски купить к нему…
– А это очень серьезный вопрос, и правда… Так, нет у меня времени вас по магазинам водить… Сами знаете… Зато…
Бугры старинного камня под ногами. У кого-то одного из них звенели по булыжнику металлические подковки.
5. Никотин
Помню, с какой скоростью я собирался.
Ведь мог бы сделать это спокойно, сборы вообще были самым пустяковым из всех дел. Но Шура с Иваном сидели за кофе в соседнем заведении, и мне… если честно, мне хотелось от них уйти как можно дальше и быстрее. Почему? Да чтобы они не передумали. Хотя передумать никогда не поздно, можно позвонить мне, когда я уже буду в дороге…
Путешествовать по винным хозяйствам с небольшим рюкзаком – хорошая привычка. Вся наша компания так поступала, хотя рыжая ведьма Мойра катала маленький чемодан на колесиках, а корейцы с китайцами зачем-то притащили с того конца света по здоровенному сооружению килограммов на пятнадцать и мучились ужасно; Гришу и Юлю, которые впились в меня накануне поездки всерьез, я проинструктировал строго, и они послушались, уложили только рюкзачки. Алина, кажется, приехала вообще без вещей. Или почти без них.
Но на самом деле проблема была не в том, чтобы быстро собраться. Нужна была Мануэла, без помощи которой взять машину в аренду… но Мануэла была здесь, внизу, ее изможденное лицо вытянулось еще больше, когда она увидела меня.
– Я покину группу на какое-то время. Нужен автомобиль, – сказал я ей. На лице Мануэлы отразилась паника: немцы, в отличие от зловредных лягушей, народ совершенно не жадный, но расходы, которые не были предварительно согласованы…
Я показал ей маленькую шуршащую пачку евро. Мануэла молча и быстро пошла к гостиничной стойке.
Человеку, так сказать, с улицы тут вряд ли бы дали машину так просто, потребовалась бы проверка кредитной карточки, которой у меня вообще не было – только дебетовая, а на ней долларов шестьсот, не больше. Но Мануэла сделала все как надо, отдала мне хранившийся у нее паспорт и чуть не благословила на отъезд. Не задав, что было бы естественно в ее положении, никаких вопросов. Она знала, чем я сейчас буду заниматься. И будет молчать, не проронив и намека. Она, может, и Мануэла, но настоящая немка.
Я сначала забежал в соседнее кафе, запустил руку в рюкзак и извлек оттуда ту самую бутылку:
– От Юргена Бека, не меньше. В магазинах и не ищите, один шанс из… Дорнфельдер, очень красивая работа.
– Сколько? – спросил на всякий случай Шура, а я только дернул головой вправо, с презрительной улыбкой.
– А ведь, помнится, тогда не пил, – сказал Иван Шуре.
– Жизнь заставит – будешь пить, – наставительно сообщил ему Шура.
Они не передумали.
И они меня жалеют.
Я сел в довольно приличную тускло-серую «Опель-Астру», старенькую, еще с ручной коробкой – ненавижу автоматику, – прикоснулся к рулю, и дрожь в руках мгновенно прошла.
Это действительно происходило.
Из города я выбирался довольно долго и с ошибками. А перед автобаном остановился и развернул карту.
Зоргенштайн – это просто. Правда, он на том берегу Рейна, но пока что надо было без затей ехать на север. Дальше через реку идут паромы. И снова на север.
Но кто сказал, что я сразу поеду в Зоргенштайн? Есть куда более интересные варианты. Ровно на полпути.
Подобраться к хозяйству Альберта Хайльброннера всегда было кошмаром – его видно простым глазом с высокого автобана, среди полосатых виноградных холмов слева от дороги, но поворот устроен по-садистски. Не тот, который тебе кажется самым очевидным, а следующий, твердил я. И со второй попытки попал – за холмами мелькнуло странное сооружение, на вид – несколько листов стекла, поставленных шалашиком.
Альберта мне нашли очень быстро, он вышел из мрака своих погребов, с изумлением щурясь.
Альберт выглядит так же ненормально, как и все его хозяйство, на вид он напоминает бесформенный мешок, в котором переносят кактусы. Но что вы хотите от человека, который года два назад весил килограммов сто девяносто, а потом, с помощью трех курсов таблеток, потерял чуть не половину этого богатства? А повисшую складками кожу, видимо, очень неприятно брить. Щетина при этом у него загадочных оттенков – рыжая с сединой.
– Сергей, – с недоверием сказал он. – Ты приехал за вином? Один?
– Догадайся, зачем я на самом деле приехал, – ответил я.
Альберт некоторое время думал, потом лицо его стало мрачным.
– Нас, видимо, всех беспокоит одно и то же, – проговорил он. – Если так, помогу чем могу. Ну что, у меня под рукой открытая бутылочка «Красного черта», подходит для разговора?
– Три капли, а там посмотрим. Я вообще-то за рулем, еду в замок, – отвечал я.
– Там кишит полиция, – с возмущением сказал он, не спрашивая даже название замка. – Это глупо, туда нестись. Просто так, без подготовки.
– Я приехал поэтому сюда, – заметил я.
Моя новая… нынешняя… в общем, моя профессия хороша тем, что лучшие ее представители – удивительные люди.
Они не выносят больших городов, они мыслят годами и десятилетиями – тот урожай, который ферментировался сейчас у Альберта в погребах, покажет себя через год, полная сила его будет понятна года через три, через десять же лет это вино, возможно, станет великолепным. А может, и не станет.
Они слушают голос своей земли, пытаются понять, какое вино она может породить. Но дальше, там, где требуется искусство, вино – это неожиданный портрет хозяина виноградника. Суровый или веселый, сдержанный или открытый, он рано или поздно создаст вино, до смешного похожее на него самого.
Альберт Хайльброннер – настоящий немецкий винный хулиган, этим и интересен. Потомственный винодел из дико консервативного Пфальца, он пошел войной на немецкую систему классификации вин.
В своем журнале я ее приводил неоднократно, честно добавляя, что списываю эту таблицу с англоязычного немецкого справочника, держать же ее в памяти нормальному человеку невозможно. Кабинетт – аусезе – трокенберенауслезе… А если вы, случись такое, не знаете немецкого?
Альберт придумал свою классификацию – разделил продукцию на три «этажа». Премьер-этаж, этаж д’амур и мастер-этаж. Извините, четыре – ведь есть еще гранд-этаж. Так это слово и значится на его этикетках, с французской загогулиной над «э», то есть «е».
А еще он, немец, решил отказаться от немецкого языка на этикетке. Он перешел на французский. Или на дикую смесь французского с немецким и латынью. Но называли его вина все равно по-своему, по этикеткам. «Красный черт» – это с большим вкусом сделанный шпетбургундер, не похожий ни на что немецкое, мягкий, перечный, изящный, с легким прикосновением французской бочки; на этикетке же пляшет веселый алый дьявол с вилами. И с толстым пузом, похожий на… ну, вы уже догадались.
Альберт заказал этикетки детям из соседней школы. Что они нарисовали – сказать иногда сложно, одно из его вин я называю «свихнувшийся золотой осьминог», хотя Альберт считает, что тут изображен виноградный лист осенью. Это – из этаж д’амур, если я правильно понял.
Потом он построил вот это дикое сооружение, куда вел меня сейчас, – дегустационный зал, кафе, зал собраний, всё вместе. Ну и свой офис на задворках.
В зале и вокруг него он начал проводить винно-музыкальные фестивали для местной глобализованной молодежи. Вино ведь – не только напиток здоровья, но и часть национальной культуры и традиций; и винодельни, монастырские или маркграфские, всегда такие праздники устраивали. Хотя никогда еще фестивали в Пфальце не проходили вокруг модернистской стекляшки неясных очертаний, высотой с двухэтажный дом, где виноград вьется и снаружи, и внутри.
И Альберт, к ужасу местных традиционалистов, стал знаменит. А когда его вино стала закупать «Люфт-ганза», можно было больше ни о чем не беспокоиться.
– Что значит – бывал? – фыркнул Альберт. – Все бывали в Зоргенштайне. Все его знают. Но не все дружат с Фрицем.
– Что-что – с бароном Зоргенштайном?
– Имею честь быть знакомым с бароном, – посмеялся Альберт. – Но он там не так уж часто бывает. Фриц – это келлермейстер.
Если бы я не устал от бешеной езды и сборов, я бы сейчас протанцевал вокруг столика. Именно Фрица мне было и надо.
Келлермейстер, он же энолог, – это профессионал, это человек, который непосредственно делает вино, имеет соответствующий университетский диплом, опыт и все прочее. Это тот, кто не вылезает с виноградников и из погреба. Хозяин же – если хочет – занимается стратегией и пиаром. Хозяин, конечно, также ходит в погреб каждый день (или раз в неделю) и объясняет энологу, каких вкусов и оттенков добиваться, но без энолога, занятого делом с утра до вечера, сам ничего сделать не может.
Энологи, дети подземелья, в результате неизвестны внешнему миру, ему известны хозяева, хотя как сказать – великий старик Джакомо Такес, сделавший чуть не половину вин, прославивших в свое время Италию, все-таки энолог.
Дальше у меня хватило ума задать правильный – для коллеги и единомышленника – вопрос:
– И как этот твой Фриц держится?
– Как настоящий воин, – грустно вздохнул Альберт. – Я постоянно ему звоню. Он уже понимает, что придется менять все имена и этикетки. Годы работы – впустую. А ведь «Канцлер» был его гордостью.
– Так, начинаются открытия. Что такое «Канцлер»?
– Красное, мы все уже скоро забудем, что Германия – страна белых вин. Дорнфельдер, с добавками шпетбургундера и португизера. Потрясающие оттенки табачных листьев. Но попробуй, скажи сейчас вот именно что про табачные листья.
– Да, да, но…
– Я сейчас все объясню, Сергей. Тот англичанин сделал глоток «Канцлера» и упал. Об этом написали все газеты. Это конец. «Канцлера» больше нет. Он станет легендой. Мы будем покупать оставшиеся бутылки за большие деньги, конечно, но это будет потом.
Мы помолчали, я прикоснулся губами к «Красному черту» – вообще-то он называется «Хайльброннер ротвайн». Хорош, как всегда.
– У них были какие-то денежные проблемы, я слышал, и барон пробрался к канцлеру Шредеру, просил поддержки, – задумчиво припомнил Альберт. – На то он и хозяин. И ведь канцлер что-то придумал, какие-то приемы на высшем уровне в замке… А барон поэтому назвал новое вино в его честь. И – вот такой итог.
Так. Я только что выяснил, откуда взялась идея провести именно в этом замке тот самый ожидающийся саммит «три плюс Ангела». Ну и что с того?
– Хорошо, никотин, Альберт. Что говорит Фриц про никотин?
– Ничего такого, что не знала бы полиция. Она прочесала весь замок.
– И ничего не нашла?
– Ну, как это ничего? Никотин был. Хотя смотря в каком виде. Он там был, как и в любом хозяйстве мира, где есть сад. Но ведь Фриц и все его хозяйство – биодинамисты.
Еще этого не хватало.
Биодинамисты – что-то вроде шаманов виноделия, они доходят до того, что снимают урожай в соответствии с фазами луны. Но на более понятном уровне это означало, что ни на одном их винограднике не применяются никакие химические удобрения. Биодинамисты – сторонники чистого продукта, их цвет – зеленый. Правда, и без всяких фаз луны ни одно уважающее себя хозяйство мира почти не пользуется химией на виноградниках, просто это не подается так демонстративно.
Но никотин-то, то есть табак, вроде бы как раз натуральный продукт?
– Я понимаю, что ты сейчас думаешь, Сергей, – улыбнулся щетинистой щекой Альберт. – У меня тоже есть сад. Могу показать, как выглядит мой никодуст. Чтобы им отравиться насмерть, надо съесть его… полчашки. Ты же не крестоцветная блошка, ты большой. Но это – у меня. А Фриц – и садовник барона – биодинамисты. Не держат ни никодуста, ни никотин-сульфата. Они пользовались в саду настоем табачных листьев. Который жучков больше отпугивает, чем травит. Это и подавно надо заливать в человека через шланг, чтобы вот так на него подействовало – сразу.
– Я знаю, что никотин обнаружен в бокале и в плевательном ведерке, – сообщил я, размышляя, не выдаю ли секрета.
– Ты много знаешь, Сергей, – ответил Альберт, глядя на меня с сочувствием. – Я всегда думал, что ты не похож на винного писателя. Не буду задавать вопросов. Лишь бы это помогло. Да. Так вот, Фриц сказал мне, что в бокале нашли чистый никотин. А его еще надо было сделать, химически, нужна лаборатория. Ее в замке не обнаружили. Они там ищут сейчас какого-то служащего, кто вынашивал тайное зло против менеджмента или хозяина, но чтобы это доказать…
Я молчал, оглядывая пустой зал и начиная понимать, что здесь что-то не так.
– Альберт, – сказал я, наконец, – что с твоим кафе? Ты его закрыл? Я, признаться, иногда обедаю. Поужинать я собирался поближе к Зоргенштайну, но обедать…
– А! – вскинулся он. – Очень хорошо. Так-так. Сейчас ты получишь очень хороший хлеб, его делает сосед, он открыл пекарню, когда я начал возрождать винодельню. Где вино, там и хлеб, да? И еще я тебе дам неплохую колбасу. А вечером мы пойдем вон туда, за холм, в ресторан.
Я заметил бы, что он довольно умело обошел вопрос насчет кафе. Но сейчас меня волновало другое:
– Каким вечером, Альберт? Я думал, что проведу ночь в самом замке, или же там есть городок поблизости. Значит, мне скоро ехать.
Альберт пошевелил складчатыми щеками, и я вспомнил о шарпеях.
– Тогда тебе придется спрашивать разрешения у полиции, которая опечатала половину помещений в замке. Не дает работать Фрицу. Он говорит – очень странно, сколько там полиции, странно даже для убийства. Но не более странно, чем человек из России, который задает вопросы… Да.
Ну, это Альберт просто не знал, в чем дело. Конечно, там полно какой угодно полиции. Включая весьма особую.
– Поезжай рано утром, – посоветовал он мне. – А я мог бы позвонить Фрицу. Ведь тебе от меня именно этого и надо, правда?
– Мне было надо, – сказал я, – вот что: совет, где купить прочные канаты и железные крючья, ботинки с резиновой подошвой и все прочее для штурма замка. Ну и нанять пять-шесть рыцарей в полной броне. А уходя, я взорвал бы весь замок к чертям, так что еще взрывчатка нужна. Хотя Фриц – это гораздо, гораздо лучше.
– Га-га-га, – мрачно проговорил Альберт.
Итак, ночевать здесь? Я был очень рад такому повороту событий. А кроме того, я все равно собирался сделать где-нибудь остановку на пару часов, потому что…
– Альберт, у тебя есть Интернет?
– А у кого его нет? Значит, так. Ты будешь жить в «польском отеле», есть отличная комната. Интернет там внизу. Или я пущу тебя к себе в офис.
Мне не надо было спрашивать, что значит «польский отель». По всей Европе урожай винограда собирают подчас кочующие из страны в страну школьники, студенты, кто угодно – это модно, это часть их европейской жизни. Сборщикам не очень-то платят, зато кончается уборка урожая всегда праздником, с неумеренным питьем и музыкой, танцами босоногих девиц в чане с виноградом и всем прочим – притом что давить виноград ногами мир закончил полвека назад, мы живем в эпоху несравненной чистоты продукта.
Ведь мог бы сделать это спокойно, сборы вообще были самым пустяковым из всех дел. Но Шура с Иваном сидели за кофе в соседнем заведении, и мне… если честно, мне хотелось от них уйти как можно дальше и быстрее. Почему? Да чтобы они не передумали. Хотя передумать никогда не поздно, можно позвонить мне, когда я уже буду в дороге…
Путешествовать по винным хозяйствам с небольшим рюкзаком – хорошая привычка. Вся наша компания так поступала, хотя рыжая ведьма Мойра катала маленький чемодан на колесиках, а корейцы с китайцами зачем-то притащили с того конца света по здоровенному сооружению килограммов на пятнадцать и мучились ужасно; Гришу и Юлю, которые впились в меня накануне поездки всерьез, я проинструктировал строго, и они послушались, уложили только рюкзачки. Алина, кажется, приехала вообще без вещей. Или почти без них.
Но на самом деле проблема была не в том, чтобы быстро собраться. Нужна была Мануэла, без помощи которой взять машину в аренду… но Мануэла была здесь, внизу, ее изможденное лицо вытянулось еще больше, когда она увидела меня.
– Я покину группу на какое-то время. Нужен автомобиль, – сказал я ей. На лице Мануэлы отразилась паника: немцы, в отличие от зловредных лягушей, народ совершенно не жадный, но расходы, которые не были предварительно согласованы…
Я показал ей маленькую шуршащую пачку евро. Мануэла молча и быстро пошла к гостиничной стойке.
Человеку, так сказать, с улицы тут вряд ли бы дали машину так просто, потребовалась бы проверка кредитной карточки, которой у меня вообще не было – только дебетовая, а на ней долларов шестьсот, не больше. Но Мануэла сделала все как надо, отдала мне хранившийся у нее паспорт и чуть не благословила на отъезд. Не задав, что было бы естественно в ее положении, никаких вопросов. Она знала, чем я сейчас буду заниматься. И будет молчать, не проронив и намека. Она, может, и Мануэла, но настоящая немка.
Я сначала забежал в соседнее кафе, запустил руку в рюкзак и извлек оттуда ту самую бутылку:
– От Юргена Бека, не меньше. В магазинах и не ищите, один шанс из… Дорнфельдер, очень красивая работа.
– Сколько? – спросил на всякий случай Шура, а я только дернул головой вправо, с презрительной улыбкой.
– А ведь, помнится, тогда не пил, – сказал Иван Шуре.
– Жизнь заставит – будешь пить, – наставительно сообщил ему Шура.
Они не передумали.
И они меня жалеют.
Я сел в довольно приличную тускло-серую «Опель-Астру», старенькую, еще с ручной коробкой – ненавижу автоматику, – прикоснулся к рулю, и дрожь в руках мгновенно прошла.
Это действительно происходило.
Из города я выбирался довольно долго и с ошибками. А перед автобаном остановился и развернул карту.
Зоргенштайн – это просто. Правда, он на том берегу Рейна, но пока что надо было без затей ехать на север. Дальше через реку идут паромы. И снова на север.
Но кто сказал, что я сразу поеду в Зоргенштайн? Есть куда более интересные варианты. Ровно на полпути.
Подобраться к хозяйству Альберта Хайльброннера всегда было кошмаром – его видно простым глазом с высокого автобана, среди полосатых виноградных холмов слева от дороги, но поворот устроен по-садистски. Не тот, который тебе кажется самым очевидным, а следующий, твердил я. И со второй попытки попал – за холмами мелькнуло странное сооружение, на вид – несколько листов стекла, поставленных шалашиком.
Альберта мне нашли очень быстро, он вышел из мрака своих погребов, с изумлением щурясь.
Альберт выглядит так же ненормально, как и все его хозяйство, на вид он напоминает бесформенный мешок, в котором переносят кактусы. Но что вы хотите от человека, который года два назад весил килограммов сто девяносто, а потом, с помощью трех курсов таблеток, потерял чуть не половину этого богатства? А повисшую складками кожу, видимо, очень неприятно брить. Щетина при этом у него загадочных оттенков – рыжая с сединой.
– Сергей, – с недоверием сказал он. – Ты приехал за вином? Один?
– Догадайся, зачем я на самом деле приехал, – ответил я.
Альберт некоторое время думал, потом лицо его стало мрачным.
– Нас, видимо, всех беспокоит одно и то же, – проговорил он. – Если так, помогу чем могу. Ну что, у меня под рукой открытая бутылочка «Красного черта», подходит для разговора?
– Три капли, а там посмотрим. Я вообще-то за рулем, еду в замок, – отвечал я.
– Там кишит полиция, – с возмущением сказал он, не спрашивая даже название замка. – Это глупо, туда нестись. Просто так, без подготовки.
– Я приехал поэтому сюда, – заметил я.
Моя новая… нынешняя… в общем, моя профессия хороша тем, что лучшие ее представители – удивительные люди.
Они не выносят больших городов, они мыслят годами и десятилетиями – тот урожай, который ферментировался сейчас у Альберта в погребах, покажет себя через год, полная сила его будет понятна года через три, через десять же лет это вино, возможно, станет великолепным. А может, и не станет.
Они слушают голос своей земли, пытаются понять, какое вино она может породить. Но дальше, там, где требуется искусство, вино – это неожиданный портрет хозяина виноградника. Суровый или веселый, сдержанный или открытый, он рано или поздно создаст вино, до смешного похожее на него самого.
Альберт Хайльброннер – настоящий немецкий винный хулиган, этим и интересен. Потомственный винодел из дико консервативного Пфальца, он пошел войной на немецкую систему классификации вин.
В своем журнале я ее приводил неоднократно, честно добавляя, что списываю эту таблицу с англоязычного немецкого справочника, держать же ее в памяти нормальному человеку невозможно. Кабинетт – аусезе – трокенберенауслезе… А если вы, случись такое, не знаете немецкого?
Альберт придумал свою классификацию – разделил продукцию на три «этажа». Премьер-этаж, этаж д’амур и мастер-этаж. Извините, четыре – ведь есть еще гранд-этаж. Так это слово и значится на его этикетках, с французской загогулиной над «э», то есть «е».
А еще он, немец, решил отказаться от немецкого языка на этикетке. Он перешел на французский. Или на дикую смесь французского с немецким и латынью. Но называли его вина все равно по-своему, по этикеткам. «Красный черт» – это с большим вкусом сделанный шпетбургундер, не похожий ни на что немецкое, мягкий, перечный, изящный, с легким прикосновением французской бочки; на этикетке же пляшет веселый алый дьявол с вилами. И с толстым пузом, похожий на… ну, вы уже догадались.
Альберт заказал этикетки детям из соседней школы. Что они нарисовали – сказать иногда сложно, одно из его вин я называю «свихнувшийся золотой осьминог», хотя Альберт считает, что тут изображен виноградный лист осенью. Это – из этаж д’амур, если я правильно понял.
Потом он построил вот это дикое сооружение, куда вел меня сейчас, – дегустационный зал, кафе, зал собраний, всё вместе. Ну и свой офис на задворках.
В зале и вокруг него он начал проводить винно-музыкальные фестивали для местной глобализованной молодежи. Вино ведь – не только напиток здоровья, но и часть национальной культуры и традиций; и винодельни, монастырские или маркграфские, всегда такие праздники устраивали. Хотя никогда еще фестивали в Пфальце не проходили вокруг модернистской стекляшки неясных очертаний, высотой с двухэтажный дом, где виноград вьется и снаружи, и внутри.
И Альберт, к ужасу местных традиционалистов, стал знаменит. А когда его вино стала закупать «Люфт-ганза», можно было больше ни о чем не беспокоиться.
– Что значит – бывал? – фыркнул Альберт. – Все бывали в Зоргенштайне. Все его знают. Но не все дружат с Фрицем.
– Что-что – с бароном Зоргенштайном?
– Имею честь быть знакомым с бароном, – посмеялся Альберт. – Но он там не так уж часто бывает. Фриц – это келлермейстер.
Если бы я не устал от бешеной езды и сборов, я бы сейчас протанцевал вокруг столика. Именно Фрица мне было и надо.
Келлермейстер, он же энолог, – это профессионал, это человек, который непосредственно делает вино, имеет соответствующий университетский диплом, опыт и все прочее. Это тот, кто не вылезает с виноградников и из погреба. Хозяин же – если хочет – занимается стратегией и пиаром. Хозяин, конечно, также ходит в погреб каждый день (или раз в неделю) и объясняет энологу, каких вкусов и оттенков добиваться, но без энолога, занятого делом с утра до вечера, сам ничего сделать не может.
Энологи, дети подземелья, в результате неизвестны внешнему миру, ему известны хозяева, хотя как сказать – великий старик Джакомо Такес, сделавший чуть не половину вин, прославивших в свое время Италию, все-таки энолог.
Дальше у меня хватило ума задать правильный – для коллеги и единомышленника – вопрос:
– И как этот твой Фриц держится?
– Как настоящий воин, – грустно вздохнул Альберт. – Я постоянно ему звоню. Он уже понимает, что придется менять все имена и этикетки. Годы работы – впустую. А ведь «Канцлер» был его гордостью.
– Так, начинаются открытия. Что такое «Канцлер»?
– Красное, мы все уже скоро забудем, что Германия – страна белых вин. Дорнфельдер, с добавками шпетбургундера и португизера. Потрясающие оттенки табачных листьев. Но попробуй, скажи сейчас вот именно что про табачные листья.
– Да, да, но…
– Я сейчас все объясню, Сергей. Тот англичанин сделал глоток «Канцлера» и упал. Об этом написали все газеты. Это конец. «Канцлера» больше нет. Он станет легендой. Мы будем покупать оставшиеся бутылки за большие деньги, конечно, но это будет потом.
Мы помолчали, я прикоснулся губами к «Красному черту» – вообще-то он называется «Хайльброннер ротвайн». Хорош, как всегда.
– У них были какие-то денежные проблемы, я слышал, и барон пробрался к канцлеру Шредеру, просил поддержки, – задумчиво припомнил Альберт. – На то он и хозяин. И ведь канцлер что-то придумал, какие-то приемы на высшем уровне в замке… А барон поэтому назвал новое вино в его честь. И – вот такой итог.
Так. Я только что выяснил, откуда взялась идея провести именно в этом замке тот самый ожидающийся саммит «три плюс Ангела». Ну и что с того?
– Хорошо, никотин, Альберт. Что говорит Фриц про никотин?
– Ничего такого, что не знала бы полиция. Она прочесала весь замок.
– И ничего не нашла?
– Ну, как это ничего? Никотин был. Хотя смотря в каком виде. Он там был, как и в любом хозяйстве мира, где есть сад. Но ведь Фриц и все его хозяйство – биодинамисты.
Еще этого не хватало.
Биодинамисты – что-то вроде шаманов виноделия, они доходят до того, что снимают урожай в соответствии с фазами луны. Но на более понятном уровне это означало, что ни на одном их винограднике не применяются никакие химические удобрения. Биодинамисты – сторонники чистого продукта, их цвет – зеленый. Правда, и без всяких фаз луны ни одно уважающее себя хозяйство мира почти не пользуется химией на виноградниках, просто это не подается так демонстративно.
Но никотин-то, то есть табак, вроде бы как раз натуральный продукт?
– Я понимаю, что ты сейчас думаешь, Сергей, – улыбнулся щетинистой щекой Альберт. – У меня тоже есть сад. Могу показать, как выглядит мой никодуст. Чтобы им отравиться насмерть, надо съесть его… полчашки. Ты же не крестоцветная блошка, ты большой. Но это – у меня. А Фриц – и садовник барона – биодинамисты. Не держат ни никодуста, ни никотин-сульфата. Они пользовались в саду настоем табачных листьев. Который жучков больше отпугивает, чем травит. Это и подавно надо заливать в человека через шланг, чтобы вот так на него подействовало – сразу.
– Я знаю, что никотин обнаружен в бокале и в плевательном ведерке, – сообщил я, размышляя, не выдаю ли секрета.
– Ты много знаешь, Сергей, – ответил Альберт, глядя на меня с сочувствием. – Я всегда думал, что ты не похож на винного писателя. Не буду задавать вопросов. Лишь бы это помогло. Да. Так вот, Фриц сказал мне, что в бокале нашли чистый никотин. А его еще надо было сделать, химически, нужна лаборатория. Ее в замке не обнаружили. Они там ищут сейчас какого-то служащего, кто вынашивал тайное зло против менеджмента или хозяина, но чтобы это доказать…
Я молчал, оглядывая пустой зал и начиная понимать, что здесь что-то не так.
– Альберт, – сказал я, наконец, – что с твоим кафе? Ты его закрыл? Я, признаться, иногда обедаю. Поужинать я собирался поближе к Зоргенштайну, но обедать…
– А! – вскинулся он. – Очень хорошо. Так-так. Сейчас ты получишь очень хороший хлеб, его делает сосед, он открыл пекарню, когда я начал возрождать винодельню. Где вино, там и хлеб, да? И еще я тебе дам неплохую колбасу. А вечером мы пойдем вон туда, за холм, в ресторан.
Я заметил бы, что он довольно умело обошел вопрос насчет кафе. Но сейчас меня волновало другое:
– Каким вечером, Альберт? Я думал, что проведу ночь в самом замке, или же там есть городок поблизости. Значит, мне скоро ехать.
Альберт пошевелил складчатыми щеками, и я вспомнил о шарпеях.
– Тогда тебе придется спрашивать разрешения у полиции, которая опечатала половину помещений в замке. Не дает работать Фрицу. Он говорит – очень странно, сколько там полиции, странно даже для убийства. Но не более странно, чем человек из России, который задает вопросы… Да.
Ну, это Альберт просто не знал, в чем дело. Конечно, там полно какой угодно полиции. Включая весьма особую.
– Поезжай рано утром, – посоветовал он мне. – А я мог бы позвонить Фрицу. Ведь тебе от меня именно этого и надо, правда?
– Мне было надо, – сказал я, – вот что: совет, где купить прочные канаты и железные крючья, ботинки с резиновой подошвой и все прочее для штурма замка. Ну и нанять пять-шесть рыцарей в полной броне. А уходя, я взорвал бы весь замок к чертям, так что еще взрывчатка нужна. Хотя Фриц – это гораздо, гораздо лучше.
– Га-га-га, – мрачно проговорил Альберт.
Итак, ночевать здесь? Я был очень рад такому повороту событий. А кроме того, я все равно собирался сделать где-нибудь остановку на пару часов, потому что…
– Альберт, у тебя есть Интернет?
– А у кого его нет? Значит, так. Ты будешь жить в «польском отеле», есть отличная комната. Интернет там внизу. Или я пущу тебя к себе в офис.
Мне не надо было спрашивать, что значит «польский отель». По всей Европе урожай винограда собирают подчас кочующие из страны в страну школьники, студенты, кто угодно – это модно, это часть их европейской жизни. Сборщикам не очень-то платят, зато кончается уборка урожая всегда праздником, с неумеренным питьем и музыкой, танцами босоногих девиц в чане с виноградом и всем прочим – притом что давить виноград ногами мир закончил полвека назад, мы живем в эпоху несравненной чистоты продукта.