Наладив собственную половую жизнь, я и остальное начал приводить в порядок. Во-первых, возобновил занятие в спортзале и через неделю вошел в форму, утерянную за время стоянок в портах. Во-вторых, подтянул запущенную документацию. В-третьих, подкрутил дисциплину на судне. Вот только возвращаться к расследованию не хотел. Наверное, так бы и забросил его, если бы...
На дневной вахте четвертый помощник вызвал меня на мостик. Оказывается, неподалеку от нас проходила американская эскадра – авианосец в окружении вспомогательных кораблей, – и один из летчиков решил продемонстрировать нам маневренность своего самолета. Он пролетел над нами на бреющем, «брил» мачты. Если бы мы были военным кораблем, то имели бы право сбить его, но мы – торгаши, поэтому, матерясь, втягивали головы в шеи, когда ревущая махина проносилась над ходовым мостиком. Поговорка «Бойся в море рыбака и вояку-дурака», выходит, относится не только к военным морякам, но и к летчикам.
На мостик прибежал капитан. Увидев летящий прямо в лобовые иллюминаторы самолет, Сергей Николаевич присел и заорал:
– Право на борт!
Гусев и не собирался выполнять приказ, презрительно улыбался, причем только правой стороной лица, потому что под левым глазом опять красовался синяк.
– Ну, я не знаю! – поднимаясь, воскликнул капитан и спросил меня: – Сообщить, что ли?
– Обязательно, – ответил я, чтобы выдворить его с мостика. Повернувшись к четвертому помощнику, приказал: – Дай капитану наши координаты.
Заметив, что янки снова заходит на судно. Мастер вырвал у четвертого листок с координатами и побежал в радиорубку. Вернулся минут через десять после того, как летчику надоело изгаляться над нами. Зашел на мостик с выражением обиды на лице, но увидев, что никто нас больше не беспокоит, сразу повеселел и произнес победно, будто сбил самолет:
– Вот так вот!
Сейчас бахвалиться начнет. Клюква – не любимая мной ягода, поэтому напомнил капитану:
– В судовом журнале распишитесь.
– Потом, – отмахнулся он. – Как мы самолет, а?!
– Лихо! – поддержал я, понимая, что иначе он не успокоится. – Но журнал все-таки важнее. Без вашей подписки сведения о самолете не будут иметь юридической силы.
Судовой журнал – это, действительно, юридический документ. Журналы нумеруются и регистрируются в конторе капитана порта, а страницы в каждом не только пронумерованы, но и прошиты, а концы ниток опечатаны. Правда, я знал случаи, когда журналы «забывали» зарегистрировать и, по необходимости, переписывали. Каждая страница начинается с даты – день недели, число, месяц, год, – номера рейса, из какого порта в какой, района плавания. Заканчивается подписью капитана. Раньше в конце страницы была графа «Замечания капитана», которую недавно отменили, потому что кое-кто пользовался ею для сведения счетов. Один капитан каждый день писал в этой графе, что старший помощник пьян. Старпом читал эти записи и готовился к увольнению из пароходства. В день прихода в базовый порт капитан забыл о журнале, и тогда старший помощник заполнил графу: «Капитан сегодня трезв».
– Старпом! – позвал Сергей Николаевич из штурманской рубки.
Он стоял склоненный над судовым журналом, который лежал на столе, и смотрел в него с вожделением, будто там были не сухие, профессиональные записи корявыми почерками, а картинки из секс-журнала.
– Глянь. – Он подвинул журнал ко мне.
Ничего особенного я там не заметил.
– Дата какая? – ткнул капитан пальцем в оглавление страницы. Потом показал предыдущую страницу, которая начиналась с той же даты. И позавчерашняя страница начиналась с нее.
– Хорошо, что вовремя заметил! – злобно произнес Мастер. Еще бы хихикнул подленько – и прямая ему дорога в романы Достоевского. – Глаз да глаз нужен! Иначе бы...
Что «иначе бы» – капитан не сообщил. Наверное, потому, что и сам не знал. Особого криминала в таких ошибках нет. Чем дольше длится рейс, тем чаще они случаются. Помню, в бытность вторым помощником, сам как-то с неделю писал, что возвращаемся в родной порт и находимся в Средиземном море, а мы в это время подгребали к Японии. Я называю подобное третьим признаком сдвига по фазе. Первый – это когда в собственную каюту не заходишь без стука; второй – когда стучишь в дверь, ведущую на палубу; а четвертый – когда стучишь на самого себя.
– Ты, это, скажи ему, пусть исправит, – уже без злорадства произнес капитан.
Мог бы и сам сделать внушение, но ведь нельзя ругать собутыльника. Ладно, скажу, на то она и должность старпомовская, чтоб лаять на всех.
До вечера второй помощник не попадался мне, и я забыл бы о нем, если бы Фантомас не напомнил. Я занимался в спортзале после ужина, а Дрожжин пришел с очередной «сводкой Информбюро». Оказывается, в «машине» заделали брагу, и дня через три надо ждать коллективную пьянку; начальник рации с полуночи до трех, когда второй помощник был на вахте, сидел под дверью камбузницы и просил кое-что, но ничего ему не обломилось; матрос Янцевич набил синяк Гусеву за то, что тот пофантазировал на тему ночного времяпрепровождения жены Янцевича.
– Янцевич стоит вахту со вторым помощником? – уточнил я.
– Да.
Если судьба мне трижды напоминает о человеке, значит, надо встретиться с ним как можно скорее. В каюте второго помощника не было: наверное, у камбузницы гостит. Туда, разумеется, я не пошел, подождал, когда он заступит на вахту. Заодно и с Янцевичем познакомлюсь поближе. По словам Гусева, Янцевич моложе своей жены на пять лет и после полового акта говорит ей спасибо. Не знаю, кого из них больше жалеть. При запоминающейся внешности – почти лысый, лишь несколько клоков торчит, напоминая перья на недощипанном курчонке, и с перебитым, как у профессионального боксера, носом – все-таки умудряется Янцевич оставаться незаметным. А может, не замечал я его, потому, что в момент убийства он стоял на вахте – имел стопроцентное алиби.
На мостике матрос был один. Судно шло на авторулевом, и Янцевич стоял у иллюминатора и сосредоточенно ковырялся в перебитом носу. Яркий лунный свет переполнял рубку: казалось, что находишься в кинотеатре, неподалеку от экрана, и можешь разглядеть всех сидящих в зале. И уж совсем отчетливо был виден толстый палец, засунутый полностью в нос, – наверное, до мозгов достает, их и шкрябает. Что ж, каждый по-своему кайф ловит.
– Бог в помощь! – пожелал я. – А где второй помощник?
– Там, – махнул Янцевич свободной рукой в сторону левого крыла мостика.
На крыле штурмана не оказалось. Я уже прикидывал, не свалился ли он за борт, когда заметил его на шлюпочной палубе у судовой трубы. Второй помощник стоял спиной ко мне, запрокинув голову, любовался звездным небом. Оно здесь, действительно, чудное: яркие крупные звезды обоих полушарий висят низко, кажется, что падают на тебя, прямо в твои глаза. На них можно смотреть вечно. И все-таки лучше ловить кайф глазами, чем носом, как матрос.
Вернувшись в рубку, я спросил у Янцевича:
– И часто он там прогуливается?
– Нет.
Врет, сволочь, прикрывает начальника. Такие подчиненные нечасто попадаются. Когда мне надоест Гусев, заберу Янцевича к себе на вахту.
– Наверное, определяется по звездам, – говорю я. – Надо каждую вахту это делать. Бывает, по полчаса «сажаешь» звезду на горизонт.
Матрос клюет:
– Да, он тоже каждую вахту определяется и подолгу, минут по десять.
Вот и лопнуло алиби второго помощника. Спуститься со шлюпочной палубы на корму – дело одной минуты, еще две-три заняло убийство и заметание следов и минута на обратную дорогу. Остается еще минут пять на разговоры с жертвой.
А ведь это мысль! Кого-то же видели начальник рации и капитан на корме разговаривающим с помполитом. В первый раз Володьку, а во второй? Кто-то похожий со спины на моего друга стоял там. А Володьку капитан постоянно путал со вторым помощником. И начальник рации в ту ночь был практически слепым, потому что раздавил очки. Видимо, когда приходили мимо двери с поваром, тот опознал Володю и помполита, а возвращаясь одни, увидели на корме двух человек и решили, но это те же самые. И не заикнулись следователю, что могли ошибиться. Плевать им на чужую жизнь, лишь бы не упоминать о собственном физическом недостатке. На одной чаше весов лежала Вовкина судьба, на другой – капитанская должность и болезненное самолюбие. Последнее перетянуло. И всегда так будет: мир создан для каинов.
26
27
28
На дневной вахте четвертый помощник вызвал меня на мостик. Оказывается, неподалеку от нас проходила американская эскадра – авианосец в окружении вспомогательных кораблей, – и один из летчиков решил продемонстрировать нам маневренность своего самолета. Он пролетел над нами на бреющем, «брил» мачты. Если бы мы были военным кораблем, то имели бы право сбить его, но мы – торгаши, поэтому, матерясь, втягивали головы в шеи, когда ревущая махина проносилась над ходовым мостиком. Поговорка «Бойся в море рыбака и вояку-дурака», выходит, относится не только к военным морякам, но и к летчикам.
На мостик прибежал капитан. Увидев летящий прямо в лобовые иллюминаторы самолет, Сергей Николаевич присел и заорал:
– Право на борт!
Гусев и не собирался выполнять приказ, презрительно улыбался, причем только правой стороной лица, потому что под левым глазом опять красовался синяк.
– Ну, я не знаю! – поднимаясь, воскликнул капитан и спросил меня: – Сообщить, что ли?
– Обязательно, – ответил я, чтобы выдворить его с мостика. Повернувшись к четвертому помощнику, приказал: – Дай капитану наши координаты.
Заметив, что янки снова заходит на судно. Мастер вырвал у четвертого листок с координатами и побежал в радиорубку. Вернулся минут через десять после того, как летчику надоело изгаляться над нами. Зашел на мостик с выражением обиды на лице, но увидев, что никто нас больше не беспокоит, сразу повеселел и произнес победно, будто сбил самолет:
– Вот так вот!
Сейчас бахвалиться начнет. Клюква – не любимая мной ягода, поэтому напомнил капитану:
– В судовом журнале распишитесь.
– Потом, – отмахнулся он. – Как мы самолет, а?!
– Лихо! – поддержал я, понимая, что иначе он не успокоится. – Но журнал все-таки важнее. Без вашей подписки сведения о самолете не будут иметь юридической силы.
Судовой журнал – это, действительно, юридический документ. Журналы нумеруются и регистрируются в конторе капитана порта, а страницы в каждом не только пронумерованы, но и прошиты, а концы ниток опечатаны. Правда, я знал случаи, когда журналы «забывали» зарегистрировать и, по необходимости, переписывали. Каждая страница начинается с даты – день недели, число, месяц, год, – номера рейса, из какого порта в какой, района плавания. Заканчивается подписью капитана. Раньше в конце страницы была графа «Замечания капитана», которую недавно отменили, потому что кое-кто пользовался ею для сведения счетов. Один капитан каждый день писал в этой графе, что старший помощник пьян. Старпом читал эти записи и готовился к увольнению из пароходства. В день прихода в базовый порт капитан забыл о журнале, и тогда старший помощник заполнил графу: «Капитан сегодня трезв».
– Старпом! – позвал Сергей Николаевич из штурманской рубки.
Он стоял склоненный над судовым журналом, который лежал на столе, и смотрел в него с вожделением, будто там были не сухие, профессиональные записи корявыми почерками, а картинки из секс-журнала.
– Глянь. – Он подвинул журнал ко мне.
Ничего особенного я там не заметил.
– Дата какая? – ткнул капитан пальцем в оглавление страницы. Потом показал предыдущую страницу, которая начиналась с той же даты. И позавчерашняя страница начиналась с нее.
– Хорошо, что вовремя заметил! – злобно произнес Мастер. Еще бы хихикнул подленько – и прямая ему дорога в романы Достоевского. – Глаз да глаз нужен! Иначе бы...
Что «иначе бы» – капитан не сообщил. Наверное, потому, что и сам не знал. Особого криминала в таких ошибках нет. Чем дольше длится рейс, тем чаще они случаются. Помню, в бытность вторым помощником, сам как-то с неделю писал, что возвращаемся в родной порт и находимся в Средиземном море, а мы в это время подгребали к Японии. Я называю подобное третьим признаком сдвига по фазе. Первый – это когда в собственную каюту не заходишь без стука; второй – когда стучишь в дверь, ведущую на палубу; а четвертый – когда стучишь на самого себя.
– Ты, это, скажи ему, пусть исправит, – уже без злорадства произнес капитан.
Мог бы и сам сделать внушение, но ведь нельзя ругать собутыльника. Ладно, скажу, на то она и должность старпомовская, чтоб лаять на всех.
До вечера второй помощник не попадался мне, и я забыл бы о нем, если бы Фантомас не напомнил. Я занимался в спортзале после ужина, а Дрожжин пришел с очередной «сводкой Информбюро». Оказывается, в «машине» заделали брагу, и дня через три надо ждать коллективную пьянку; начальник рации с полуночи до трех, когда второй помощник был на вахте, сидел под дверью камбузницы и просил кое-что, но ничего ему не обломилось; матрос Янцевич набил синяк Гусеву за то, что тот пофантазировал на тему ночного времяпрепровождения жены Янцевича.
– Янцевич стоит вахту со вторым помощником? – уточнил я.
– Да.
Если судьба мне трижды напоминает о человеке, значит, надо встретиться с ним как можно скорее. В каюте второго помощника не было: наверное, у камбузницы гостит. Туда, разумеется, я не пошел, подождал, когда он заступит на вахту. Заодно и с Янцевичем познакомлюсь поближе. По словам Гусева, Янцевич моложе своей жены на пять лет и после полового акта говорит ей спасибо. Не знаю, кого из них больше жалеть. При запоминающейся внешности – почти лысый, лишь несколько клоков торчит, напоминая перья на недощипанном курчонке, и с перебитым, как у профессионального боксера, носом – все-таки умудряется Янцевич оставаться незаметным. А может, не замечал я его, потому, что в момент убийства он стоял на вахте – имел стопроцентное алиби.
На мостике матрос был один. Судно шло на авторулевом, и Янцевич стоял у иллюминатора и сосредоточенно ковырялся в перебитом носу. Яркий лунный свет переполнял рубку: казалось, что находишься в кинотеатре, неподалеку от экрана, и можешь разглядеть всех сидящих в зале. И уж совсем отчетливо был виден толстый палец, засунутый полностью в нос, – наверное, до мозгов достает, их и шкрябает. Что ж, каждый по-своему кайф ловит.
– Бог в помощь! – пожелал я. – А где второй помощник?
– Там, – махнул Янцевич свободной рукой в сторону левого крыла мостика.
На крыле штурмана не оказалось. Я уже прикидывал, не свалился ли он за борт, когда заметил его на шлюпочной палубе у судовой трубы. Второй помощник стоял спиной ко мне, запрокинув голову, любовался звездным небом. Оно здесь, действительно, чудное: яркие крупные звезды обоих полушарий висят низко, кажется, что падают на тебя, прямо в твои глаза. На них можно смотреть вечно. И все-таки лучше ловить кайф глазами, чем носом, как матрос.
Вернувшись в рубку, я спросил у Янцевича:
– И часто он там прогуливается?
– Нет.
Врет, сволочь, прикрывает начальника. Такие подчиненные нечасто попадаются. Когда мне надоест Гусев, заберу Янцевича к себе на вахту.
– Наверное, определяется по звездам, – говорю я. – Надо каждую вахту это делать. Бывает, по полчаса «сажаешь» звезду на горизонт.
Матрос клюет:
– Да, он тоже каждую вахту определяется и подолгу, минут по десять.
Вот и лопнуло алиби второго помощника. Спуститься со шлюпочной палубы на корму – дело одной минуты, еще две-три заняло убийство и заметание следов и минута на обратную дорогу. Остается еще минут пять на разговоры с жертвой.
А ведь это мысль! Кого-то же видели начальник рации и капитан на корме разговаривающим с помполитом. В первый раз Володьку, а во второй? Кто-то похожий со спины на моего друга стоял там. А Володьку капитан постоянно путал со вторым помощником. И начальник рации в ту ночь был практически слепым, потому что раздавил очки. Видимо, когда приходили мимо двери с поваром, тот опознал Володю и помполита, а возвращаясь одни, увидели на корме двух человек и решили, но это те же самые. И не заикнулись следователю, что могли ошибиться. Плевать им на чужую жизнь, лишь бы не упоминать о собственном физическом недостатке. На одной чаше весов лежала Вовкина судьба, на другой – капитанская должность и болезненное самолюбие. Последнее перетянуло. И всегда так будет: мир создан для каинов.
26
Маленький цилиндрический ночник, приделанный к переборке у изголовья кровати, давал узкий луч света, просачиваясь в щель между неплотно закрытой заслонкой и корпусом. Луч падал на голову Раи и словно зажигал волосы рыжеватым огнем. Казалось, волосы живут сами по себе, никак не связаны с затененным лицом. Наверное, таким и должно быть лицо Теневого Лидера. Я все никак не мог понять, кто же занимает эту «дворцовую» должность, а вчера догадался, понаблюдав, как буфетчица отчитывает опоздавшего к завтраку капитана. Затем припомнил несколько случаев, когда принимал решение, на которое натолкнула меня Раиса. Нескоро дошло, значит, Теневик под стать Тирану.
Я погладил подсвеченные лучом пряди. Показалось, что от них в мою ладонь влились теплые струи, точно от парящей под солнцем сырой земли. Невидимые эти струи растеклись по моему телу, наполняя его легкостью. А может, это из моего тела перетекло в волосы все темное, тяжелое. Ведь женщина не добавляет сил мужчине, ей их самой не хватает, зато может забрать на себя его слабость и сделать таким образом сильнее.
Что ж, если взялась за роль Теневого Лидера, пусть оправдывает ее. Я сжимаю рыжеватые волосы, легонько треплю.
– У? – еле слышно мычит Рая.
– Из-за чего в прошлом рейсе поссорились Помпа и второй помощник? – спрашиваю я, уверенный, что ссора была: не мог помполит оставить кого-то необруганным, не тот он был человек.
– Не знаю, – небрежно отвечает она.
Я сильнее сжимаю волосы.
– Из-за Вальки, – отвечает Рая, поняв, что вопрос не праздный. – Она думала, что забеременела, – взрослая уже, а дура дурой! – закатила истерику. А второй женат, дети, развод ему не к чему. Он как раз после рейса на старпома должен был сдавать и в партию вступать, кандидатский стаж закончился.
Для того, чтобы стать старпомом, надо обязательно быть коммунистом. А если с первого раза не примут в партию, то все, труба, будешь до старости куковать во вторых помощниках.
– А почему не вступил?
– Приехавшую ему замену временно поставили третьим вместо Володи, которого засудили за убийство, а нового не прислали, ну и...
– Засудили? – проверяю я, оговорка это или нет.
– Ну да. Не верю, что он убил, – все это она произнесла с закрытыми глазами, а затем открыла их, уставилась в мои и сказала: – Ты ведь тоже не веришь.
– Я знаю, что он не убивал. Поэтому я здесь, – добавляю я, подчиняясь подсказке интуиции.
Слова мои не удивили Раису, скорее, обрадовали. Видимо, подозревала, что мое появление на судне как-то связано с убийством, и теперь довольна оказанным ей доверием.
– Мы с Володькой друзья, с мореходки.
– Никогда бы не подумала, – честно признается она и прижимается щекой к моему плечу. – Ради него... чтобы найти, кто...
Она не договаривает, наверное, восхищение мной передавило ей горло. Представляю, как я сейчас вырос в ее глазах! Все прошлые грехи мне уж точно прощены. Бабам ведь нужны герои, настоящие или дутые – без разницы, лишь бы она верила и поклонялась. Сделай что-нибудь не так, как все, выбейся на полшага из стада, даже отстань, подвернув ногу, – и ты герой. Женщина насосом припадет к тебе и накачает, как минимум, до размеров домашнего божка. Хорошее качество, но некоторых мужчин оно приучает подворачивать ноги.
– Я могу тебе помочь? – спрашивает она.
– Можешь. «Случайно» распусти слух, что мне известно, кто убил помполита. Пусть узнает как можно больше людей и обязательно – Валька.
– Ты думаешь?.. – Она не решается объявить второго помощника убийцей.
– Может быть. Я всех проверяю. Но смотри, чтобы она не заподозрила.
– Не беспокойся. Я на камбузе расскажу, когда там повар и Нинка будут, – обещает она и опять смотрит мне в глаза: – И меня проверяешь?
– Уже проверил, – признаюсь я. Иногда надо говорить правду, чтобы в дальнейшем легче верили твоему вранью.
Я погладил подсвеченные лучом пряди. Показалось, что от них в мою ладонь влились теплые струи, точно от парящей под солнцем сырой земли. Невидимые эти струи растеклись по моему телу, наполняя его легкостью. А может, это из моего тела перетекло в волосы все темное, тяжелое. Ведь женщина не добавляет сил мужчине, ей их самой не хватает, зато может забрать на себя его слабость и сделать таким образом сильнее.
Что ж, если взялась за роль Теневого Лидера, пусть оправдывает ее. Я сжимаю рыжеватые волосы, легонько треплю.
– У? – еле слышно мычит Рая.
– Из-за чего в прошлом рейсе поссорились Помпа и второй помощник? – спрашиваю я, уверенный, что ссора была: не мог помполит оставить кого-то необруганным, не тот он был человек.
– Не знаю, – небрежно отвечает она.
Я сильнее сжимаю волосы.
– Из-за Вальки, – отвечает Рая, поняв, что вопрос не праздный. – Она думала, что забеременела, – взрослая уже, а дура дурой! – закатила истерику. А второй женат, дети, развод ему не к чему. Он как раз после рейса на старпома должен был сдавать и в партию вступать, кандидатский стаж закончился.
Для того, чтобы стать старпомом, надо обязательно быть коммунистом. А если с первого раза не примут в партию, то все, труба, будешь до старости куковать во вторых помощниках.
– А почему не вступил?
– Приехавшую ему замену временно поставили третьим вместо Володи, которого засудили за убийство, а нового не прислали, ну и...
– Засудили? – проверяю я, оговорка это или нет.
– Ну да. Не верю, что он убил, – все это она произнесла с закрытыми глазами, а затем открыла их, уставилась в мои и сказала: – Ты ведь тоже не веришь.
– Я знаю, что он не убивал. Поэтому я здесь, – добавляю я, подчиняясь подсказке интуиции.
Слова мои не удивили Раису, скорее, обрадовали. Видимо, подозревала, что мое появление на судне как-то связано с убийством, и теперь довольна оказанным ей доверием.
– Мы с Володькой друзья, с мореходки.
– Никогда бы не подумала, – честно признается она и прижимается щекой к моему плечу. – Ради него... чтобы найти, кто...
Она не договаривает, наверное, восхищение мной передавило ей горло. Представляю, как я сейчас вырос в ее глазах! Все прошлые грехи мне уж точно прощены. Бабам ведь нужны герои, настоящие или дутые – без разницы, лишь бы она верила и поклонялась. Сделай что-нибудь не так, как все, выбейся на полшага из стада, даже отстань, подвернув ногу, – и ты герой. Женщина насосом припадет к тебе и накачает, как минимум, до размеров домашнего божка. Хорошее качество, но некоторых мужчин оно приучает подворачивать ноги.
– Я могу тебе помочь? – спрашивает она.
– Можешь. «Случайно» распусти слух, что мне известно, кто убил помполита. Пусть узнает как можно больше людей и обязательно – Валька.
– Ты думаешь?.. – Она не решается объявить второго помощника убийцей.
– Может быть. Я всех проверяю. Но смотри, чтобы она не заподозрила.
– Не беспокойся. Я на камбузе расскажу, когда там повар и Нинка будут, – обещает она и опять смотрит мне в глаза: – И меня проверяешь?
– Уже проверил, – признаюсь я. Иногда надо говорить правду, чтобы в дальнейшем легче верили твоему вранью.
27
Люблю смотреть на фосфоресцирующее море. Яркие блики холодно вспыхивают на гребнях волн, поднятых судном. Нос теплохода как бы вспарывает черную материю воды, и она, расползаясь в стороны, истекает зеленоватой кровью. Когда видишь такое, начинаешь понимать, почему для древних море было живым существом.
Я стою на корме у фальшборта, боком к трапу, ведущему на шлюпочную палубу. С другого бока у меня кнехт, позади – вьюшка: не подберешься незамеченным. Судовые винты шумно перелопачивают воду, заглушая все остальные звуки, чьих-либо шагов я не услышу, полагаюсь лишь на зрение. Вторую ночь я дежурю здесь с половины двенадцатого до часу. Судя по заинтересованным взглядам, которые бросают на меня члены экипажа, слух о моем расследовании облетел всех. Вчера на корму выглянул Гусев, посмотрел-посмотрел на меня, ничего не сказал и убежал. Наверное, делиться новостью. Значит, и о моих ночных бдениях знают все. Надеюсь, никто не догадывается, что бдения эти – ловля на живца. И живец – я. Другого способа разоблачить убийцу у меня нет. Догадки, подозрения – их к делу не подошьешь, нужны улики – нападение на меня. Уверен, не пропустит преступник шанса, отважится на второе убийство, если будет знать, что останется безнаказанным. Трудно первый раз шагнуть в грязь, а потом не жалко обуви.
Хлопнула дверь – на корму кто-то вышел. Я швыряю окурок за борт, поворачиваюсь. У двери стоит электромеханик, яростно чиркает зажигалкой, пытаясь прикурить. Зажигалка, видимо, с магнето – подтверждает поговорку о сапожнике в рваных сапогах. Кулону все-таки удалось с ней справиться. Выпустив мощную струю дыма, он отошел к противоположному от меня борту, облокотился на планширь. Даю руку на отсечение, что привело его сюда любопытство, и чем скорее оно будет удовлетворено, тем скорее Иван Петрович уйдет. А убрать его отсюда надо, чтобы не отпугнул преступника.
– Иван Петрович, что стал там, иди ко мне.
– Думал, помешаю, – говорит он, подходя. – Вышел покурить, а то жена не любит, когда каюта прокуренная.
Мог бы что-нибудь поумнее придумать. Кулон – что с него возьмешь?! Я закуриваю сигарету, хотя во рту еще не прошла горечь от предыдущей. Пару минут молчим, поплевывая в зеленоватые блики.
– Как дела? – задаю я традиционный и довольно провокационный вопрос, потому что редко кто отвечает на него правду.
– Никак, – честно отвечает Кулон.
Что ж, честность и глупость – аверс и реверс одной монеты. А по обрезу идет хитрость. Сейчас электромеханик должен показать мне реверс, а потом шибануть обрезом, чтобы расколоть на имя убийцы.
– Рейс наскучил? – спрашиваю я.
– Да, осточертело все, домой хочу. В отпуск и отгулы уйду. Есть замена, нет замены – все равно уйду.
– И долго будешь гулять?
– У-у!.. Два отпуска и отгулов дней сто тридцать, – сказал он, оглянувшись на дверь. – Ох и погуляю! Первый месяц буду дома сидеть, в себя приходить, а потом рвану...
– ... В Париж?
– Нет, – серьезно отвечает Кулон, – в деревню, к матери. На рыбалку буду ходить, на сенокос, по грибы-ягоды – поживу в свое удовольствие.
Умный живет сегодня, дурак – завтра. Реверс продемонстрирован – что дальше?
– А ты как? – спрашивает он и снова оглядывается. – Еще один рейс?
– Незачем, – отвечаю, – свое дело здесь я уже закончил.
– Какое?
– Опыта капитанского набрался, – отвечаю и подмигиваю.
Ивана Петровича прямо распирает от желания спросить, кого же я подозреваю. И в то же время мое подмигивание как бы объявляет его посвященными в тайну, а признаться в обратном ему стыдно. Он еще раз оглядывается, точно должна подойти помощь ему. Ее нет, и на лице электромеханика появляется сожаление, будто выдернул пальцы из розетки.
– Все понял? – спрашиваю я, подмигивая.
– Да.
– Вот так вот! – цитирую я капитана.
– Ну, я не знаю, – передразнивает и он, как бы произнося отзыв на пароль.
Для разведчиков пароль и отзыв служат сигналом к началу разговора, а Кулону они послужили сигналом к окончанию. Забычковав сигарету о планширь, он кивнул мне, прощаясь, улыбнулся довольно, будто узнал все, что хотел, или будто всунул пальцы в розетку, и пошел, но не к кормовой двери, а вдоль надстройки к трапу, ведущему на главную палубу. Постояв у трапа немного, вернулся чуть назад и зашел в надстройку через расположенную там дверь.
Едва он скрылся, как на корму вышла Нина. Обхватив руками плечи, словно озябла, она остановилась рядом со мной.
– Красиво, да? – произнесла она.
– Очень, – согласился я.
– Я могу часами смотреть. Любуешься, ни о чем не думаешь.
– И я.
Она засмеялась тихим грудным смехом. Слыша смех некоторых людей, сразу понимаешь, что они из себя представляют. Так вот, Нина – грустная мечтательница.
– Почему-то не думала, что вам может нравиться свечение, – сказала она.
– Выгляжу жлобом, которому чуждо прекрасное?
– Конечно, нет! – отвечает она горячо. – Просто вы современный, практичный...
– ... и у меня не остается времени на всякую ерунду? – заканчиваю я.
– Да... Извините, если обидела.
– Кое в чем ты права. Я действительно не люблю тратить время попусту, но знаю, что надо давать отдых душе, иначе надолго тебя не хватит.
Тут я, конечно, приврал, потому что капля романтики во мне все еще живет. Но если человек хочет видеть меня бесчувственным механизмом, пусть видит. Всегда надо иметь пятого туза и, желательно, не в рукаве.
Она мнет кофточку на плечах, наверное, никак не решится спросить. Любопытство – великая сила. Подозреваю, что именно оно является движителем прогресса. Я молчу, даю возможность самостоятельно справиться со стеснительностью.
– А это правда... – начинает дневальная и замолкает.
– Что?.. Спрашивай, не стесняйся. – Без моей помощи ее любопытство останется неудовлетворенным, а время уже к полуночи приближается.
– Ну, что вы на наше судно из-за друга... чтобы найти... – тихо произносит она.
– Правда.
Она смотрит на меня, то ли ожидая объяснений, то ли восхищаясь, – глаз ее не могу разглядеть, вижу только провалы, большие и глубокие.
– И нашли? – еле слышно спрашивает она.
– А ты как думаешь? – пользуюсь я одесским приемом ухода от ответа.
– Я?! – Она, сильнее обхватив плечи, отвернулась. – Никак.
Я вспомнил, какое впечатление произвели на нее похороны птицы, и понял, как избавиться от Нины.
– А ведь убийство где-то в этой части океана произошло, может быть, прямо на этом месте, – я сплюнул за борт, указывая место.
На воде, конечно же, не от плевка, появилось зеленоватое, светящееся пятно. Пусть и случайное совпадение, а меня оно поразило. И дневальную тоже. Она передернула плечами, будто за шиворот ей закинули ледышку, и убежала в надстройку. Нервишки у нее слабенькие. Представляю, как тяжело с ней третьему механику.
Словно дожидался своей очереди за дверью, на корму вышел повар и сразу крикнул:
– Свежим воздухом дышим?
– Угадал, – язвительно ответил я.
– Не помешаю? – спросил Миша, останавливаясь рядом и прикуривая сигарету.
– Помешаешь, – отвечаю серьезно.
– Ха-ха! – смеется повар. – Люблю людей, умеющих шутить!.. У меня вот какое дело...
Если бы сказал, что забеременел, я бы послушал, а все остальное...
– Я не шучу. Извини, но что-то у меня голова болит. Давай утром поговорим.
– А-а, голова – это да, у самого иногда... – Ершов торопливо прячет сигарету, будто боли у меня от табачного дыма. – Тогда я пойду?
– Иди, – разрешаю я. И не просто иди, а катись к чертовой матери!
Видимо, он рассказал остальным, поджидающим за дверью, что у меня голова болит, потому что больше никто на корму не вышел. Не появился и тот, кого я ждал. В час ночи я злой до безобразия, отправился к себе. По пути хотел заглянуть к Деду, принять сто грамм успокоительного, но старшего механика либо не было в каюте, либо спал, нагрузившись под завязку, – в каюте звонил телефон, но никто не поднимал трубку. Успокоила меня Рая. Она догадывается, зачем я по ночам торчу на корме, встречает так, словно вернулся из праведного боя.
Я стою на корме у фальшборта, боком к трапу, ведущему на шлюпочную палубу. С другого бока у меня кнехт, позади – вьюшка: не подберешься незамеченным. Судовые винты шумно перелопачивают воду, заглушая все остальные звуки, чьих-либо шагов я не услышу, полагаюсь лишь на зрение. Вторую ночь я дежурю здесь с половины двенадцатого до часу. Судя по заинтересованным взглядам, которые бросают на меня члены экипажа, слух о моем расследовании облетел всех. Вчера на корму выглянул Гусев, посмотрел-посмотрел на меня, ничего не сказал и убежал. Наверное, делиться новостью. Значит, и о моих ночных бдениях знают все. Надеюсь, никто не догадывается, что бдения эти – ловля на живца. И живец – я. Другого способа разоблачить убийцу у меня нет. Догадки, подозрения – их к делу не подошьешь, нужны улики – нападение на меня. Уверен, не пропустит преступник шанса, отважится на второе убийство, если будет знать, что останется безнаказанным. Трудно первый раз шагнуть в грязь, а потом не жалко обуви.
Хлопнула дверь – на корму кто-то вышел. Я швыряю окурок за борт, поворачиваюсь. У двери стоит электромеханик, яростно чиркает зажигалкой, пытаясь прикурить. Зажигалка, видимо, с магнето – подтверждает поговорку о сапожнике в рваных сапогах. Кулону все-таки удалось с ней справиться. Выпустив мощную струю дыма, он отошел к противоположному от меня борту, облокотился на планширь. Даю руку на отсечение, что привело его сюда любопытство, и чем скорее оно будет удовлетворено, тем скорее Иван Петрович уйдет. А убрать его отсюда надо, чтобы не отпугнул преступника.
– Иван Петрович, что стал там, иди ко мне.
– Думал, помешаю, – говорит он, подходя. – Вышел покурить, а то жена не любит, когда каюта прокуренная.
Мог бы что-нибудь поумнее придумать. Кулон – что с него возьмешь?! Я закуриваю сигарету, хотя во рту еще не прошла горечь от предыдущей. Пару минут молчим, поплевывая в зеленоватые блики.
– Как дела? – задаю я традиционный и довольно провокационный вопрос, потому что редко кто отвечает на него правду.
– Никак, – честно отвечает Кулон.
Что ж, честность и глупость – аверс и реверс одной монеты. А по обрезу идет хитрость. Сейчас электромеханик должен показать мне реверс, а потом шибануть обрезом, чтобы расколоть на имя убийцы.
– Рейс наскучил? – спрашиваю я.
– Да, осточертело все, домой хочу. В отпуск и отгулы уйду. Есть замена, нет замены – все равно уйду.
– И долго будешь гулять?
– У-у!.. Два отпуска и отгулов дней сто тридцать, – сказал он, оглянувшись на дверь. – Ох и погуляю! Первый месяц буду дома сидеть, в себя приходить, а потом рвану...
– ... В Париж?
– Нет, – серьезно отвечает Кулон, – в деревню, к матери. На рыбалку буду ходить, на сенокос, по грибы-ягоды – поживу в свое удовольствие.
Умный живет сегодня, дурак – завтра. Реверс продемонстрирован – что дальше?
– А ты как? – спрашивает он и снова оглядывается. – Еще один рейс?
– Незачем, – отвечаю, – свое дело здесь я уже закончил.
– Какое?
– Опыта капитанского набрался, – отвечаю и подмигиваю.
Ивана Петровича прямо распирает от желания спросить, кого же я подозреваю. И в то же время мое подмигивание как бы объявляет его посвященными в тайну, а признаться в обратном ему стыдно. Он еще раз оглядывается, точно должна подойти помощь ему. Ее нет, и на лице электромеханика появляется сожаление, будто выдернул пальцы из розетки.
– Все понял? – спрашиваю я, подмигивая.
– Да.
– Вот так вот! – цитирую я капитана.
– Ну, я не знаю, – передразнивает и он, как бы произнося отзыв на пароль.
Для разведчиков пароль и отзыв служат сигналом к началу разговора, а Кулону они послужили сигналом к окончанию. Забычковав сигарету о планширь, он кивнул мне, прощаясь, улыбнулся довольно, будто узнал все, что хотел, или будто всунул пальцы в розетку, и пошел, но не к кормовой двери, а вдоль надстройки к трапу, ведущему на главную палубу. Постояв у трапа немного, вернулся чуть назад и зашел в надстройку через расположенную там дверь.
Едва он скрылся, как на корму вышла Нина. Обхватив руками плечи, словно озябла, она остановилась рядом со мной.
– Красиво, да? – произнесла она.
– Очень, – согласился я.
– Я могу часами смотреть. Любуешься, ни о чем не думаешь.
– И я.
Она засмеялась тихим грудным смехом. Слыша смех некоторых людей, сразу понимаешь, что они из себя представляют. Так вот, Нина – грустная мечтательница.
– Почему-то не думала, что вам может нравиться свечение, – сказала она.
– Выгляжу жлобом, которому чуждо прекрасное?
– Конечно, нет! – отвечает она горячо. – Просто вы современный, практичный...
– ... и у меня не остается времени на всякую ерунду? – заканчиваю я.
– Да... Извините, если обидела.
– Кое в чем ты права. Я действительно не люблю тратить время попусту, но знаю, что надо давать отдых душе, иначе надолго тебя не хватит.
Тут я, конечно, приврал, потому что капля романтики во мне все еще живет. Но если человек хочет видеть меня бесчувственным механизмом, пусть видит. Всегда надо иметь пятого туза и, желательно, не в рукаве.
Она мнет кофточку на плечах, наверное, никак не решится спросить. Любопытство – великая сила. Подозреваю, что именно оно является движителем прогресса. Я молчу, даю возможность самостоятельно справиться со стеснительностью.
– А это правда... – начинает дневальная и замолкает.
– Что?.. Спрашивай, не стесняйся. – Без моей помощи ее любопытство останется неудовлетворенным, а время уже к полуночи приближается.
– Ну, что вы на наше судно из-за друга... чтобы найти... – тихо произносит она.
– Правда.
Она смотрит на меня, то ли ожидая объяснений, то ли восхищаясь, – глаз ее не могу разглядеть, вижу только провалы, большие и глубокие.
– И нашли? – еле слышно спрашивает она.
– А ты как думаешь? – пользуюсь я одесским приемом ухода от ответа.
– Я?! – Она, сильнее обхватив плечи, отвернулась. – Никак.
Я вспомнил, какое впечатление произвели на нее похороны птицы, и понял, как избавиться от Нины.
– А ведь убийство где-то в этой части океана произошло, может быть, прямо на этом месте, – я сплюнул за борт, указывая место.
На воде, конечно же, не от плевка, появилось зеленоватое, светящееся пятно. Пусть и случайное совпадение, а меня оно поразило. И дневальную тоже. Она передернула плечами, будто за шиворот ей закинули ледышку, и убежала в надстройку. Нервишки у нее слабенькие. Представляю, как тяжело с ней третьему механику.
Словно дожидался своей очереди за дверью, на корму вышел повар и сразу крикнул:
– Свежим воздухом дышим?
– Угадал, – язвительно ответил я.
– Не помешаю? – спросил Миша, останавливаясь рядом и прикуривая сигарету.
– Помешаешь, – отвечаю серьезно.
– Ха-ха! – смеется повар. – Люблю людей, умеющих шутить!.. У меня вот какое дело...
Если бы сказал, что забеременел, я бы послушал, а все остальное...
– Я не шучу. Извини, но что-то у меня голова болит. Давай утром поговорим.
– А-а, голова – это да, у самого иногда... – Ершов торопливо прячет сигарету, будто боли у меня от табачного дыма. – Тогда я пойду?
– Иди, – разрешаю я. И не просто иди, а катись к чертовой матери!
Видимо, он рассказал остальным, поджидающим за дверью, что у меня голова болит, потому что больше никто на корму не вышел. Не появился и тот, кого я ждал. В час ночи я злой до безобразия, отправился к себе. По пути хотел заглянуть к Деду, принять сто грамм успокоительного, но старшего механика либо не было в каюте, либо спал, нагрузившись под завязку, – в каюте звонил телефон, но никто не поднимал трубку. Успокоила меня Рая. Она догадывается, зачем я по ночам торчу на корме, встречает так, словно вернулся из праведного боя.
28
В следующие два мои ночные дежурства на корме побывала большая часть экипажа. К сожалению, среди них не было второго помощника и Валентины. Она, правда, как-то, столкнувшись со мной в коридоре, хотела что-то спросить, но не решилась. А я ей не помог. Потом жалел об этом. А может, правильно сделал. Или второй помощник умнее меня, или не виновен. Почему-то я все больше начинал верить в последнее. Наверное, потому, что первое уязвляло мое самолюбие. Как бы там ни было, а ночные бдения я отменил, хотя все время не покидало чувство, что рыба подплыла к живцу, обнюхала и уплыла. Что-то я упустил – но что?
К разгадке меня подтолкнула, сама того не подозревая, буфетчица. Я лежал на диване, курил и размышлял, где прокололся. От дум уже болела голова – что называется, накаркал сам себе на корме. Телефонный звонок молотом шибанул по мозгам. От раздражения я не сразу поднял трубку.
Звонила Рая.
– Спишь?
– Нет, – ответил я, – о тебе думаю.
– Так я и поверила! – сказала она, но по голосу угадывалось, что поверила. – Ты пирог с вареньем хочешь? Нинка испекла и меня угостила – принести?
– Тащи! – радостно крикнул я.
Обрадовал меня, конечно же, не пирог. Я понял, на какую важную деталь не обращал раньше внимания. Телефонные звонки! Они раздавались в каюте помполита в ночь убийства, их я слышал в каюте Деда, когда возвращался с ночного дежурства. Потянул за эту ниточку – и сразу все стало на свои места. А ведь я правильно все просчитал: и почему убийцу перепутали с Володей – фигуры похожи, и как удалось обеспечить алиби – на вахте стоял, и мотив – шантажировали из-за женщины, и что преступник – скорпион, такой же, как я. Ошибся лишь в своем отношении к нему: нравился он мне, а не мешал. Осталось уточнить кое-что. Для этого мне надо поговорить с четвертым механиком, ведь это он звонил помполиту.
Говорят, можно понять характер человека по тому, как он ест. Четвертый механик ел, я бы сказал, рывками: торопливо проглотит несколько ложек, одновременно напихиваясь хлебом, а потом замрет, оглядит исподлобья, подозрительно, соседей по кают-компании – марш-бросок какой-то по стану противника, а не приятная прогулка по стране удовольствий. Проглотив две тарелки первого, второе и компот, заедая их непомерным количеством хлеба, он захватил оставшиеся куски из хлебницы с соседнего стола и, словно боялся, что их отберут, выскочил из кают-компании.
Догнал я его возле каюты. Поставив ногу на комингс, чтобы не захлопнули дверь перед носом, я сказал:
– Надо поговорить.
Четвертый механик впрыгнул в каюту и попытался закрыть дверь. Поняв, что не получится, выглянул в щель. Глаза у него были цвета тухлых яиц – зеленовато-коричневые и с мутными белками, точно соляркой их промывает, а чуб, нависающий на узкий лоб, казался неудачно приклеенной, старой мочалкой.
– Чего? – спросил четвертый, продолжая придавливать мою ногу.
– По-го-во-рить, – спокойно повторил я по слогам.
То ли разбивка на слоги, то ли спокойный тон убавили подозрительность механика. Отступив вглубь каюты, он открыл дверь ровно настолько, чтобы я мог протиснуться боком.
Чем-то его жилище напоминало стармеховское. Наверное, полумраком, но иллюминатор был не завешен, а закрыт на «броняшку» – что-то вроде металлической ставни, но изнутри помещения. Чистота и порядок были как у старой девы. Кровать застелена шерстяным одеялом (уверен, что хозяин спал под ним весь рейс), наискось через которое лежала сложенная узкой полосой простыня. Ни удивлюсь, если под кроватью окажутся валенки с подшитыми кожей задниками, а в рундуке – тулуп до пят. Стул в каюте был один, и на нем стоял на подставке чайник. Я убрал его на стол, подвинув немного пакеты с хлебом, печеньем, конфетами, сухой колбасой, и сел, не спросив разрешения.
– Присаживайтесь, – предложил я и хозяину. Чем бесцеремоннее ведешь себя с такими, как он, тем они послушнее и менее подозрительны, а любое проявление благожелательности принимают за данайский дар.
Четвертый механик растерянно посмотрел на стул, потом на кровать, достал с полки газету и постелил ее поверх одеяла. Это в кают-компании можно сидеть в грязной одежде, а в своей каюте...
– Докладывайте, почему вы по ночам звоните старшему механику?
– Кто вам сказал? – спросил он, зыркая на меня из-под узкого лба.
– О ваших звонках весь экипаж знает, – отрезаю я. – Докладывайте!
– Сосед! – бросает он и кивает головой на переборку, что за его спиной.
– Что – сосед?
– Мешает. Лягу спать, а он стук, стук! Или музыка. На полную громкость. Или эта, его шлюха...
К разгадке меня подтолкнула, сама того не подозревая, буфетчица. Я лежал на диване, курил и размышлял, где прокололся. От дум уже болела голова – что называется, накаркал сам себе на корме. Телефонный звонок молотом шибанул по мозгам. От раздражения я не сразу поднял трубку.
Звонила Рая.
– Спишь?
– Нет, – ответил я, – о тебе думаю.
– Так я и поверила! – сказала она, но по голосу угадывалось, что поверила. – Ты пирог с вареньем хочешь? Нинка испекла и меня угостила – принести?
– Тащи! – радостно крикнул я.
Обрадовал меня, конечно же, не пирог. Я понял, на какую важную деталь не обращал раньше внимания. Телефонные звонки! Они раздавались в каюте помполита в ночь убийства, их я слышал в каюте Деда, когда возвращался с ночного дежурства. Потянул за эту ниточку – и сразу все стало на свои места. А ведь я правильно все просчитал: и почему убийцу перепутали с Володей – фигуры похожи, и как удалось обеспечить алиби – на вахте стоял, и мотив – шантажировали из-за женщины, и что преступник – скорпион, такой же, как я. Ошибся лишь в своем отношении к нему: нравился он мне, а не мешал. Осталось уточнить кое-что. Для этого мне надо поговорить с четвертым механиком, ведь это он звонил помполиту.
Говорят, можно понять характер человека по тому, как он ест. Четвертый механик ел, я бы сказал, рывками: торопливо проглотит несколько ложек, одновременно напихиваясь хлебом, а потом замрет, оглядит исподлобья, подозрительно, соседей по кают-компании – марш-бросок какой-то по стану противника, а не приятная прогулка по стране удовольствий. Проглотив две тарелки первого, второе и компот, заедая их непомерным количеством хлеба, он захватил оставшиеся куски из хлебницы с соседнего стола и, словно боялся, что их отберут, выскочил из кают-компании.
Догнал я его возле каюты. Поставив ногу на комингс, чтобы не захлопнули дверь перед носом, я сказал:
– Надо поговорить.
Четвертый механик впрыгнул в каюту и попытался закрыть дверь. Поняв, что не получится, выглянул в щель. Глаза у него были цвета тухлых яиц – зеленовато-коричневые и с мутными белками, точно соляркой их промывает, а чуб, нависающий на узкий лоб, казался неудачно приклеенной, старой мочалкой.
– Чего? – спросил четвертый, продолжая придавливать мою ногу.
– По-го-во-рить, – спокойно повторил я по слогам.
То ли разбивка на слоги, то ли спокойный тон убавили подозрительность механика. Отступив вглубь каюты, он открыл дверь ровно настолько, чтобы я мог протиснуться боком.
Чем-то его жилище напоминало стармеховское. Наверное, полумраком, но иллюминатор был не завешен, а закрыт на «броняшку» – что-то вроде металлической ставни, но изнутри помещения. Чистота и порядок были как у старой девы. Кровать застелена шерстяным одеялом (уверен, что хозяин спал под ним весь рейс), наискось через которое лежала сложенная узкой полосой простыня. Ни удивлюсь, если под кроватью окажутся валенки с подшитыми кожей задниками, а в рундуке – тулуп до пят. Стул в каюте был один, и на нем стоял на подставке чайник. Я убрал его на стол, подвинув немного пакеты с хлебом, печеньем, конфетами, сухой колбасой, и сел, не спросив разрешения.
– Присаживайтесь, – предложил я и хозяину. Чем бесцеремоннее ведешь себя с такими, как он, тем они послушнее и менее подозрительны, а любое проявление благожелательности принимают за данайский дар.
Четвертый механик растерянно посмотрел на стул, потом на кровать, достал с полки газету и постелил ее поверх одеяла. Это в кают-компании можно сидеть в грязной одежде, а в своей каюте...
– Докладывайте, почему вы по ночам звоните старшему механику?
– Кто вам сказал? – спросил он, зыркая на меня из-под узкого лба.
– О ваших звонках весь экипаж знает, – отрезаю я. – Докладывайте!
– Сосед! – бросает он и кивает головой на переборку, что за его спиной.
– Что – сосед?
– Мешает. Лягу спать, а он стук, стук! Или музыка. На полную громкость. Или эта, его шлюха...