Страница:
Сентябрь 1960 г.
Г. существо скучнейшее. Но как надломленная ветка герани на ее окне она тянется к свету в окне. И вдруг эти три китайца, три мастера. Нереально. А жизнь и не дает реального выхода. И теперь – после китайцев – ее поведут по жизни сны и выдумки.
На практике в районном совете, разбирал жалобу на старика, коммуниста, которого преследует призрак атомной войны. чтобы высвободить себя от страха, он переносит страх на соседей, соседи живут, готовясь пойти в бомбоубежище, но наконец высвобождаются от внушений. Я опросил весь дом и вышел на улицу как из больницы: все больны.
Потери юнкеров: военное училище – убитых 17, раненых 55, первой школы – 11 и 76, второй – 3 и 45. Большая смертность среди раненых. Сожжен снарядами государственный банк – заслон 2-й школы прапорщиков, в распоряжении которой много пулеметов. Сгорел пассаж Второва. Русско-азиатский банк разгромлен. Пострадали музей географический и колокольня Тихвинской церкви. Грабежи. Информация Центро-Сибири, декабрь 1917 год. Комендантом города назначен прапорщик Лазо.
А. Померанцева: «Высокий, стройный, красивый, он не щеголял эффектными жестами и не искал красивых слов, он дышал юной, непосредственной искренностью – ведь ему всего двадцать два года. Когда он говорил, то приподнимался по детски на носки, будто хотел заглянуть в то будущее, к которому призывал».
Сентябрь 1960 г.
Голубое – это произвол.
Разговор с В. А. Пертциком о немцах. Он вызвал меня в деканат и спросил, что я думаю о немцах. Я туда-сюда. Да в чем дело? – спрашиваю. «Надо завязать переписку с одним немцем, членом СЕПГ. Хорст Хейнрих, Меринген, район Ашерслебен, Крейзештрассе 33, работает в полиции». О чем же я буду с полицейским разговаривать? – Да о чем хочешь, ну, о поэзии, о жизни, о женщинах. Я ушел, разгадывая, что надо Пертцику и почему выбор пал на меня. Снова вызов. Я написал страницу о Шиллере, Пертцик забраковал. Я написал абзац о Гейне, не пошло. Я составил кашу, чтобы отвязаться от липкого Пертцика. Он пристально смотрел на меня и сказал: «Что это вы так ласково с ним обращаетесь?» – Я отвечаю: «Из ГДР немец». «Завтра этот наш шагнет», – Пертцик показал, как шагнет немец, у Пертцика в штанах что-то треснуло. «Немец есть немец», – сказал он. Я усмехнулся воинственности еврея Пертцика, но вслух сказал другое: мне неинтересно по заданию писать какие-то письма. Мы расстались. Я так и не понял сути этого сюжета.
Чтение «Дневников» Лазо, романов Ремарка, «За рекой, в тени деревьев», пьес Островского (по Островскому – курсовая для А.)
Уездный лекарь… Кругом долги. Надо уйти с факультета. Единственное жалко – библиотеку университетскую.
Отправил рассказ с опавшими шорохами в журнал «Смена». Получил целое исследование, что такое шорохи и могут ли они быть опавшими. Сегодня прочитал у Паустовского: сыплющийся шорох.
«Война и мир» заново. Николай Ростов, фронтовик. Масоны. Устоит ли кондовая Русь?
Баба, сумбур – монгольское. Баба – ругательство.
Лекция по судебной медицине. Бойковский: «Сельское население всегда здоровее не только физически, но и нравственно».
Нет, не тебя я пылко так люблю, не тебя, увы.
Октябрь 1960 г.
Не занимайтесь, дети, политикой. Политика – это игра инстинктов, а выигрывает в этой игре один.
Итак, дети, играйте с девушками. Здесь, если вы и проиграете, у вас всегда есть шанс отыграться. Но ради бога играйте крупно – чтобы о вас остались большие воспоминания. Не выношу хилых любовников, дрожащих при мысли, что кто-то подсматривает в замочную скважину. Импровизация Боба Петрова.
Омерзительный тип – Пертцик. «Государственное право создает известные гарантии законности», – наив, со скрипом перьев усердно записываемый студентами юридического факультета. Нет, надо уйти с факультета хотя бы затем, чтобы не слышать Пертцика.
Попов прав, говоря, что в литературе нет сегодня человека, который бы провозгласил и закрепил направление. Споры вокруг Валентина Овечкина умрут, он эмпиричен, документален.
Разговор в редакции университетской газеты с Сашей Скшидло об Евтушенко. Много позы, хотя талантлив истинно.
Серебренников И. И., Пекин, 1922, – «Албазинцы». «Закон об Амурском казачьем войске». Амурский хлебопашец. Фунда.
Ноябрь 1960 г.
Хиромантка из Благовещенска и сын ее, товаровед, а потом вдруг директор школы.
Алексей Самсонов, албазинский. Лейтенант внутренних войск, сын раскулаченного. Дора Петровна, дочь священника, старше Алексея на 15 лет. Домашний террор. Он не уходит от нее, боится доноса. Но может быть то моя выдумка.
Надо слепить статью о Сергее Лазо и отдать в «Молодежку».
Итоги по Лермонтову и прощание с давней любовью – курсовая по драматургии для Л. Получила пять, прощальный поцелуй под дождем.
«Яблоко на троих». Сцена с китайцами.
«Деканы приходят и уходят, а глупость остается». Петров.
Има Сумак – пленительный дух. Устами ее кричит время.
Лекции и семинары. Андрей, болезни, страх за Андрея. Ясли. Дрова… Снова остоебенил гражданский процесс. Нет времени доедать тысячи по английскому.
13 декабря.
Село Урик. Могила декабриста Муравьева – отхожее место. Церковь, построенная на их деньги, превращена в мехцех, трактора прямо въезжают в нее. Кругом мазут. И отборный мат мужиков.
Знакомство, затем гостевание у Кима Балкова, бурят с филфака.
И увести бы за кулисы, и руки целовать и грудь, но слишком жесткие полисы, чтобы презрел их кто-нибудь.
Копейки в районной газете «Ленинские заветы». «Юнкер Корецкий» в университетской газете – не платят, увы.
Зачем учится на юридическом маленький саха Катыгинский? – Чтобы во зло естеству стать чиновником в своем нечиночном народе, брать взятки и спиваться. В узких его глазах оленья тоска.
Дрова, вода. Снова болеет Андрей.
Боже мой, какая претенциозность – город Свободный. Но я люблю этот город и не могу без него.
По заданию «Советской молодежи» в школе. Юная Нелли на уроке по «Слову о полку Игореве». В красивых ее глазах пустота и голод по мужчине. Ну что от нее могут узнать ребята?
Ник. Янкин. Коммунист. Левая фраза, не подкрепленная убеждением, вычитанная, но вычитанная не у Маркса и не у Ленина, а в областной газете. Демагог. Учится на юридическом, чтобы сделать карьеру, далеко не пойдет, но чиновником будет образцовым. Когда он был мальчиком, его так же как и меня любила мама.
Гейкер, будучи на практике, за взятку закрыл уголовное дело. Рано начал.
Разговор с Корой о Чацком: «Чацкий пострадал за справедливость», – сказала Кора, мне не оставалось ничего другого, как молча улыбнуться.
Родина. Военная база Амурской флотилии Малая Сазанка. На ущербе лето. В летнем театре кино – «Мертвые души», по Гоголю. В офицерском клубе танцы. Терпкая дикая яблоня. Герой Советского Союза капитан первого ранга Воронков, «батя» – начальник базы. Японская компания. Фланелевые рубахи матросов, они уходят на кораблях, мы им машем, девчата плачут. Играет духовой оркестр, дирижирует матрос в роскошных брюках клеш. И канонерская лодка, флагманская, быстро по течению уносит любимых.
Столкновение на школьном дворе. Меня привели в первый класс, один длинноногий, настырничает, я ударяю его в скулу и пугаюсь. Потом мы знакомимся – Владимир Сергеев. Потом играем в одной команде, мы чемпионы города, даже чемпионы области. Его хотят отчислить из школы за раннюю любовь, лучше сказать – за женитьбу в 10 классе.
Озера Подгорное, Вербное и Жестянка. С гор лентой тянется туман. Тревожная листва. Затухающий костер, – запах родины.
Толстой А. К., Александр Блок. Козлов, вечерний звон. Тоска по иным краям. Так и суждено: томиться дома и желать возвращения домой, в маленький город.
Квартиранты. Кавалеристы-офицеры, после распутная женщина с детьми Колей и Валей, агроном Савруев, потом топографы – молодые лейтенанты. И Герины женихи – матросы и Саша Чернов, после военно-морского, весь продуманный.
Братья Корсаковы, борцы, – их дом через огород. С младшим приятельствую, старший ходит в черной шляпе, гигант, от него веет легендой, о нем и ходят легенды: в шляпе он ходит, чтобы уголовники знали и не лезли – он всех их уничтожит в схватке.
Соседка Маруся и пятеро детей. Когда они не слушались ее, она ложилась на пол и «умирала», вой затихал, она приоткрывала глаз и спрашивала: «Будете слушаться?» – «Будем». Через час снова бедлам. Маруська все делила немого Ивана с Шурой, тоже солдаткой. Немой работает грузчиком на товарной станции.
Казаков – бунински ясный и грустный талант.
Вадим разорил гнездо. Я лежу в траве и мне жалко, но не птиц, а Вадима – он плачет неутешно: его настыдила тетя Таля. Мне четыре года. Я еще и не догадываюсь, что скоро Вадим уйдет в армию и не вернется.
Мать берет меня на дежурство в гостиницу, я сплю под столом на рогожке.
Воспоминание. 9 мая 45 года. Белогорск. Почтальонша-девчушка. Мы с бабенькой в огороде. Бабенька не верит сообщению девчушки: победа, – не верит, но плачет и тискает меня.
Протасевич. Убогость духа. Поет песенки с эстрады. Но куда-то пойдет и он работать, и выслужится, наверно, до майора.
Зрение я испортил у керосиновой лампы и у заслонки печи. Когда керосина нет, я читал в шесть лет у печи. В первом классе стал слепнуть, меня выпроводили домой. Вот наказание – не читать совсем.
Христос был брюнетом. Танька с филфака.
От университетской газеты в селах: Горохово, Суйгуты, Быково.
Эти два часа ходьбы – через поля, мимо мокрого сада, по проселку и тракту пустынному. Думы о боге.
Асеев, бывший лейтенант погранвойск, ласковость ко мне. Он выручает меня, когда надо выпить и не хватает тройки, и огурца даст.
Что ни сторож – то философ.
Эти вечные войны залинейских и лазовцев, городских и окраинных изнурили нас и наше отрочество. В книги я спрятался от драк, в которых почти не участвовал. Пять библиотек в городе, я все их излазил полка за полкой. Боже, какую муру я читал, но рядом читал и много хорошего.
Пленные японцы грузят на страшном морозе уголь. Мы, пацаны, носим кипяток во флягах. Нам жалко японцев, и чего-то стыдно. Они умирают – мы не видим одного, потом второго. Бывшие офицеры командуют и здесь и не подпускают нас к солдатам. Но видно как они все тоскуют по дому – украдкой гладят нам вихры и что-то говорят хорошее. Мы приносим картошки, они пекут ее на костре, приплясывая: ноги стынут, на ногах у них деревянные ботинки, совсем летние.
Дневники Лазо: чистота тона. 27.9.1912. Кишинев. Вот я прихожу, Борис спит, я выпиваю немного вина, хочу писать, после 15-20 строк бросаю работу, сажусь на постели и думаю… Скажем, я поехал бы уездным врачом, мировым судьей в захолустный город. Что делал бы я? Я бы, во-первых, не растрачивал своих сил понапрасну, во-вторых, занимался бы своей службой, в третьих, занимался бы своей отдельной, обособленной жизнью, занимался бы философией, освежительной для моего ума, потому что, как мне кажется, ум является не средством, а целью жизни.
3. 1.14 г. Кишинев. Вечер прошел довольно тускло, я умудрился разбить какую-то фарфоровую куклу и часы, стоявшие на полке, к явному неудовольствию Надежды Дмитриевны. Я сидел рядом с Тасей. Я ей сам сказал: «Мы друг другу близки и далеки»… Она меня несколько раз поцеловала. Вот все. Да, мы далеки. Она далека мне по духу… Я пошел вверх по Подольской (пройдя Пушкинскую) и зашел в ресторанчик. Комната убогая. Два-три столика с обтрепанной белой клеенкой. Истертый пол, скудный прилавок. За прилавком официант с бледным лицом, с глубокими складками собравшейся кожи. Сбоку за столом как-то неуклюже сидел городовой. Он вытянул вперед ноги. Воротник его поднят и шапка нахлобучена на голову. Я подошел, выпил рюмочку рябиновой, съел несколько бутербродов с паштетом. Вошел человек, лицо его замерзшее выражало внутреннюю слабость. Он молча подошел, выпил стаканчик водки и что-то съел. Официант налил еще стаканчик и кивнул городовому; глаза городового оживились и заблестели, весь он встрепенулся, поерзал немного, как бы не веря такому удовольствию, потом мерно встал и, не снимая шапки, молча опрокинул стакан, закусил куском огурца с хлебом. С меня следовало… ушел. Под ногами скрипел снег. Сверху звезды. И у меня невольно напрашивалось сравнение между этим неуклюжим молодым городовым и Тасей. Я шел дальше. Мне было тепло. Даже жарко. Снег скрипел все сильнее и сильнее, а сверху блестело все то же звездное небо.
4. 1.14 г. «Такие (о матери) женщины представляют себе жизнь поразительно плоской, они всецело подчинены закону сохранения рода».
6. 1.14 г. «Вышел в гостиную, слушал партийные разговоры»…
1915 год. Москва. Февраль. «Мысль без цели гаснет и увядает».
3. 3.1915 г. О качественном и количественном познании или о широте и глубине его.
Когда личность, наше «я», появляется как слагаемое, состоящее из многих величин, когда у человека появляются осознанные убеждения, видное место здесь занимают книги, но не они создают убеждения. Убеждения – нечто более важное, более значительное, я не говорю более трудное – чем знания. Они, и только они, делают нашу личность самобытной и цельной… Убеждения нужно выстрадать, нужно проверить их жизнеспособность, нужно обтереть их о чужие убеждения. Никогда не лезть к другим с открытием своих убеждений. Нужно не сразу высказывать свою точку зрения на тот или иной предмет. Ни с того, ни с сего отрезать, что я, мол, социалист или кантианец, – это глупо.
Нечего огорчаться тем, что ты в молодости не успел высказать тех или иных взглядов, когда вокруг… У нас в России слишком торопятся в молодости, так сказать, выкраситься в тот или иной цвет, и слишком скоро остывают молодые порывы. Перед моими глазами всегда пример деятелей Англии, которые с годами становились все более и более радикальных убеждений. В убеждении нужно ценить стойкость; немудрено говорить красные слова, но гораздо труднее, чтобы убеждения впитались в человека, как сок в растение. Если у растения высушить сок, оно погибнет, и человек должен скорее пойти на гибель, нежели отказаться от своих убеждений. Но, по-моему, в молодости нечего идти напролом, часто это носит чересчур бутафорский характер. Лучше посмотреть на себя и устроить свой быт демократичнее, а идти напролом всегда успеешь. Мне симпатичнее убеждения социал-демократов, чем неглубокий анархизм. Их много, этих последних, в лице всевозможных толстовцев и прочих отрицателей существующего порядка, не выстрадавших своих убеждений. Они только переменили старую одежду на новую, но последнюю не умеют носить.
Скажу еще, что к чужим убеждениям нужно относиться с уважением; их много, и, прежде чем осуждать, надо постараться понять: как и почему сложились они, в особенности, если человек их выстрадал. Более глубокое убеждение – это философское мировоззрение, но об этом в другом месте.
Мечтания об университете. Забушевала история весной 1913 года и наступивший затем регресс…
Различие между гуманизмом и реализмом относительно поступков и смысла жизни у меня было в том, что в первом случае я подходил со стороны должного, а во втором должен был брать жизнь такой, какой она была…
В математике есть своя философия, своя поэзия. Она дает человеку силу мышления. К сожалению, я не обладаю особенными математическими знаниями. Я советовал бы каждому человеку в молодости посвящать три часа в день математике независимо от его знаний. Пусть он полюбит математику, он тогда привыкнет к философии, естественные науки и техника будут ему легко даваться. Правда, я не придаю математике общеобязательного значения, т. к. есть люди, которым математика не по душе, – люди с резко выраженным конкретным мышлением.
… Самому себе: ты будешь, конечно, принадлежать к так называемому демократическому студенчеству…
Схема образования, которую я предложил бы самому себе в день окончания гимназии при наличии моих теперешних знаний:
1. Тихая студенческая жизнь, наполненная упорной работой по… (непонятно) образованию.
2. На первом плане стоит глубокое и основательное знакомство с математикой, механикой, астрономией, физикой, химией.
3. Широкое знакомство с естествознанием вообще.
4. Знакомство с юридической и исторической науками.
5. Литература русская и иностранная.
6. Новые языки: немецкий, английский, французский.
7. Правильный образ жизни.
8. Итак, накапливание знаний, энергии и душевного спокойствия.
9. Как пособие Императорский университет имени Шанявского. Слушать лекции, посещать театры, музеи, галереи, библиотеки. Частные уроки и, если смогу, рисование; когда-то я мечтал о музыке и пении.
10. Не должно иметь места: алкоголь, даже в самых минимальных количествах, табак, отчасти кофе и чай, не есть слишком жирную и мучную пищу. Вовремя ложиться и особенно вставать. Бросить «ухаживания».
11. Днем никто не должен заходить, соблюдать это самым решительным образом, да и не каждый вечер отдавать товарищам. Играть в шахматы, принимать участие в общественной жизни университета, непременно присутствовать на собраниях.
12. Вести жизнь скромную и гигиеничную; во имя «высших принципов» не носить грязное белье, не ходить растрепанным – это глупо. Лучше всего жить одному и не у знакомых.
13. Одежда скромная, студенческая, не одеваться чересчур тепло. Почти все время года можно обходиться драповым пальто без подкладки.
14. На ночь – философия, поэзия, искусство.
15. Стараться как можно более путешествовать.
16. Спорт: гребля, велосипед, мотоциклет, плавание, Сокольская гимнастика, лыжи. Фотографирование.
17. Правильное ведение финансов.
18. Аккуратно вести свою корреспонденцию.
19. Помнить, что товарищи своими разговорами развивают не менее книг, но их взгляды могут быть ограниченными.
Новый период. Это или работа в родном краю или нечто большее, т. е. высшее специальное учебное заведение. Мне лично глубоко симпатичен технологический институт.
Ничто так не развивает, как хорошее товарищество, но лучше личное рабочее единство, чем плохие товарищи…
Стоит жить вместе только с таким товарищем, которого, помимо его прочих качеств, никогда не обидит предложение разойтись, раз один из сожителей сознает, что занятия у него страдают от совместной жизни.
1. Кажется, все это бесполезно – «Балтики», приемы, речи.
2. На практике в прокуратуре. Допрашиваю воришек 16-17 лет, блудливое свободненское племя. Один из них сын моей учительницы, М. О. Она просит о свидании со мной, я откликаюсь, мы сидим в кабинете, она плачет, мне ужасно жалко М. О., и она была доброй учительницей, не жалела усилий с нами в 21 школе, но я ничего не могу сделать: групповая кража, и сын ее там заводила. Я только сочувствую. М. О. говорит: «Боря, так трудно воспитывать собственных детей»…
3. Проза маленьких городов, таких как Свободный: здесь тишина особенная, сухой диск солнца иначе падает за кладбищенскую рощу, и соседки ссорятся (из-за белья, повешенного на одну веревку) не как чужие.
4. Монолог следователя М.: «Чистое место, приличные деньги, здоровье, тебя уважают или побаиваются – чего еще? У меня дружок, инженер, хлещет горькую. Почему? Задвинут потому что. А мы на виду, нас боятся. Так ты не сомневайся в профессии, мы тут без денег не сидим, и на виду». Я хочу сказать, что нас презирает простой народ, но я молчу, чтобы не разрушить его мир.
15 октября 1960 года.
1. Записи Лазо в Сибири. 1918—1919 гг. «Познакомившись с технологическим институтом, я почувствовал непреодолимое тяготение к новым формам труда: труда дифференцированного, специализированного, занимающего в жизни человека определенное место.
Я говорил: пусть вне рабочих часов у меня будет непрерывное общение с людьми. Я буду участником могучей интеллектуальной жизни…
Я горячо полюбил те скромные задатки коллективизма, которые я видел в кипучей рабочей жизни технологического института…
Нужно было отказаться от всего, от всех тех благ и от всех зол того строя, в котором я вырос…
Переход на сторону пролетариата означает тем самым не менее бесповоротный разрыв с той средой, которая вырастила тебя и воспитала (говорит о будущей работе – пролетария, мастерового)…
Какое великое счастье, что я вырвался, стал в стороне от той среды, которая меня вырастила…
Военное училище, 1916 год. «Я мог бы быть гармонично развитой личностью, задатки были (пишет в прошедшем времени – были) богатые, но этого не случилось со мной… Гармония внутреннего духовного мира у меня надорвана…
Человек имеет право на умственное совершенствование, если только его мысли не будут праздной и пустой игрой ума…
Вы, женщины, должны помешать колесу жизни повернуть назад (это Люсе, двоюродной сестре).
Не надо грустить в жизни, быть может есть нечто более важное, нежели осуществление наших надежд и желаний (упоминает Шопенгауэра).
Из письма матери: «Чем дольше живу в Иркутске, тем больше втягиваюсь в работу и, очевидно, надолго останусь здесь. Вошел в ЦК Вост. – Сиб., на днях получу мандат в окружное бюро Советов Вост. Сибири. Со своими обязанностями справляюсь без особенного затруднения (он комендант города с правами начальника гарнизона). На свою новую должность смотрю только как на временную; как только наладится работа в гарнизоне, подыщу себе преемника и займусь чисто советской работой в Иркутске.
Идет великое разрушение. Старое падает тем решительнее, чем сильнее и основательнее подгнило в своей основе. И где были те, которые бросают нам упрек, во все годы войны, войны, порожденной противоречиями нашего уклада жизни? Вопрос решается не спорами, а классовой борьбой.
В Иркутске стоит на редкость теплая погода, т. е. не опускается ниже
8-10. Красавица Ангара все еще не стала. Круглые сутки ослепительное солнце. Пиши, что делается у вас в Бессарабии… Вообще, как поживают наши бессарабцы, наши славные «дворяне», которым, увы, мало помогает геральдика и знатное происхождение. Мне теперь даже как-то странно и представить себя в прежней обстановке с ее сложившимся укладом, с ее предрассудками. Жизнь заставляет по-прежнему думать над рядом вопросов, несколько и над самой жизнью. Теперь все переживаешь иначе, глубже, сосредоточеннее и спокойнее. Но главное, основные положения, во имя которых работаешь, – неизменны. И пусть народ не организован, мы не положим рук (ранее: «Сибирское крестьянство отлично организовано»). И нам, революционерам, если только мы искренне работаем, приходится переживать минуты тяжелого раздумья и сомнений, но после них выходишь с новыми силами»… «Сергей Лазо», воспоминания и документы, ОГИЗ, гос. Изд-во, «История гражданской войны», 1938 год.
2. Перечтение чеховских пьес. Совпадение мира его и мира бессарабцев, по Лазо. Еще не знаю, зачем эти выписки из дневников Сергея, но вдруг потом пригодится ответить – судьбой Лазо, он убедителен: как характер. Не придуман, хотя мог бы стать прообразом чеховских персонажей, проживи Чехов еще пятнадцать лет. Может быть, эти дневники не были столь убедительны, если бы за ними не стояла та ночь под неведомым городом Владивостоком и топка паровоза.
1961 год.
Г. существо скучнейшее. Но как надломленная ветка герани на ее окне она тянется к свету в окне. И вдруг эти три китайца, три мастера. Нереально. А жизнь и не дает реального выхода. И теперь – после китайцев – ее поведут по жизни сны и выдумки.
На практике в районном совете, разбирал жалобу на старика, коммуниста, которого преследует призрак атомной войны. чтобы высвободить себя от страха, он переносит страх на соседей, соседи живут, готовясь пойти в бомбоубежище, но наконец высвобождаются от внушений. Я опросил весь дом и вышел на улицу как из больницы: все больны.
Потери юнкеров: военное училище – убитых 17, раненых 55, первой школы – 11 и 76, второй – 3 и 45. Большая смертность среди раненых. Сожжен снарядами государственный банк – заслон 2-й школы прапорщиков, в распоряжении которой много пулеметов. Сгорел пассаж Второва. Русско-азиатский банк разгромлен. Пострадали музей географический и колокольня Тихвинской церкви. Грабежи. Информация Центро-Сибири, декабрь 1917 год. Комендантом города назначен прапорщик Лазо.
А. Померанцева: «Высокий, стройный, красивый, он не щеголял эффектными жестами и не искал красивых слов, он дышал юной, непосредственной искренностью – ведь ему всего двадцать два года. Когда он говорил, то приподнимался по детски на носки, будто хотел заглянуть в то будущее, к которому призывал».
Сентябрь 1960 г.
Голубое – это произвол.
Разговор с В. А. Пертциком о немцах. Он вызвал меня в деканат и спросил, что я думаю о немцах. Я туда-сюда. Да в чем дело? – спрашиваю. «Надо завязать переписку с одним немцем, членом СЕПГ. Хорст Хейнрих, Меринген, район Ашерслебен, Крейзештрассе 33, работает в полиции». О чем же я буду с полицейским разговаривать? – Да о чем хочешь, ну, о поэзии, о жизни, о женщинах. Я ушел, разгадывая, что надо Пертцику и почему выбор пал на меня. Снова вызов. Я написал страницу о Шиллере, Пертцик забраковал. Я написал абзац о Гейне, не пошло. Я составил кашу, чтобы отвязаться от липкого Пертцика. Он пристально смотрел на меня и сказал: «Что это вы так ласково с ним обращаетесь?» – Я отвечаю: «Из ГДР немец». «Завтра этот наш шагнет», – Пертцик показал, как шагнет немец, у Пертцика в штанах что-то треснуло. «Немец есть немец», – сказал он. Я усмехнулся воинственности еврея Пертцика, но вслух сказал другое: мне неинтересно по заданию писать какие-то письма. Мы расстались. Я так и не понял сути этого сюжета.
Чтение «Дневников» Лазо, романов Ремарка, «За рекой, в тени деревьев», пьес Островского (по Островскому – курсовая для А.)
Уездный лекарь… Кругом долги. Надо уйти с факультета. Единственное жалко – библиотеку университетскую.
Отправил рассказ с опавшими шорохами в журнал «Смена». Получил целое исследование, что такое шорохи и могут ли они быть опавшими. Сегодня прочитал у Паустовского: сыплющийся шорох.
«Война и мир» заново. Николай Ростов, фронтовик. Масоны. Устоит ли кондовая Русь?
Баба, сумбур – монгольское. Баба – ругательство.
Лекция по судебной медицине. Бойковский: «Сельское население всегда здоровее не только физически, но и нравственно».
Нет, не тебя я пылко так люблю, не тебя, увы.
Октябрь 1960 г.
Не занимайтесь, дети, политикой. Политика – это игра инстинктов, а выигрывает в этой игре один.
Итак, дети, играйте с девушками. Здесь, если вы и проиграете, у вас всегда есть шанс отыграться. Но ради бога играйте крупно – чтобы о вас остались большие воспоминания. Не выношу хилых любовников, дрожащих при мысли, что кто-то подсматривает в замочную скважину. Импровизация Боба Петрова.
Омерзительный тип – Пертцик. «Государственное право создает известные гарантии законности», – наив, со скрипом перьев усердно записываемый студентами юридического факультета. Нет, надо уйти с факультета хотя бы затем, чтобы не слышать Пертцика.
Попов прав, говоря, что в литературе нет сегодня человека, который бы провозгласил и закрепил направление. Споры вокруг Валентина Овечкина умрут, он эмпиричен, документален.
Разговор в редакции университетской газеты с Сашей Скшидло об Евтушенко. Много позы, хотя талантлив истинно.
Серебренников И. И., Пекин, 1922, – «Албазинцы». «Закон об Амурском казачьем войске». Амурский хлебопашец. Фунда.
Ноябрь 1960 г.
Хиромантка из Благовещенска и сын ее, товаровед, а потом вдруг директор школы.
Алексей Самсонов, албазинский. Лейтенант внутренних войск, сын раскулаченного. Дора Петровна, дочь священника, старше Алексея на 15 лет. Домашний террор. Он не уходит от нее, боится доноса. Но может быть то моя выдумка.
Надо слепить статью о Сергее Лазо и отдать в «Молодежку».
Итоги по Лермонтову и прощание с давней любовью – курсовая по драматургии для Л. Получила пять, прощальный поцелуй под дождем.
«Яблоко на троих». Сцена с китайцами.
«Деканы приходят и уходят, а глупость остается». Петров.
Има Сумак – пленительный дух. Устами ее кричит время.
Лекции и семинары. Андрей, болезни, страх за Андрея. Ясли. Дрова… Снова остоебенил гражданский процесс. Нет времени доедать тысячи по английскому.
13 декабря.
Село Урик. Могила декабриста Муравьева – отхожее место. Церковь, построенная на их деньги, превращена в мехцех, трактора прямо въезжают в нее. Кругом мазут. И отборный мат мужиков.
Знакомство, затем гостевание у Кима Балкова, бурят с филфака.
И увести бы за кулисы, и руки целовать и грудь, но слишком жесткие полисы, чтобы презрел их кто-нибудь.
Копейки в районной газете «Ленинские заветы». «Юнкер Корецкий» в университетской газете – не платят, увы.
Зачем учится на юридическом маленький саха Катыгинский? – Чтобы во зло естеству стать чиновником в своем нечиночном народе, брать взятки и спиваться. В узких его глазах оленья тоска.
Дрова, вода. Снова болеет Андрей.
Боже мой, какая претенциозность – город Свободный. Но я люблю этот город и не могу без него.
По заданию «Советской молодежи» в школе. Юная Нелли на уроке по «Слову о полку Игореве». В красивых ее глазах пустота и голод по мужчине. Ну что от нее могут узнать ребята?
Ник. Янкин. Коммунист. Левая фраза, не подкрепленная убеждением, вычитанная, но вычитанная не у Маркса и не у Ленина, а в областной газете. Демагог. Учится на юридическом, чтобы сделать карьеру, далеко не пойдет, но чиновником будет образцовым. Когда он был мальчиком, его так же как и меня любила мама.
Гейкер, будучи на практике, за взятку закрыл уголовное дело. Рано начал.
Разговор с Корой о Чацком: «Чацкий пострадал за справедливость», – сказала Кора, мне не оставалось ничего другого, как молча улыбнуться.
Родина. Военная база Амурской флотилии Малая Сазанка. На ущербе лето. В летнем театре кино – «Мертвые души», по Гоголю. В офицерском клубе танцы. Терпкая дикая яблоня. Герой Советского Союза капитан первого ранга Воронков, «батя» – начальник базы. Японская компания. Фланелевые рубахи матросов, они уходят на кораблях, мы им машем, девчата плачут. Играет духовой оркестр, дирижирует матрос в роскошных брюках клеш. И канонерская лодка, флагманская, быстро по течению уносит любимых.
Столкновение на школьном дворе. Меня привели в первый класс, один длинноногий, настырничает, я ударяю его в скулу и пугаюсь. Потом мы знакомимся – Владимир Сергеев. Потом играем в одной команде, мы чемпионы города, даже чемпионы области. Его хотят отчислить из школы за раннюю любовь, лучше сказать – за женитьбу в 10 классе.
Озера Подгорное, Вербное и Жестянка. С гор лентой тянется туман. Тревожная листва. Затухающий костер, – запах родины.
Толстой А. К., Александр Блок. Козлов, вечерний звон. Тоска по иным краям. Так и суждено: томиться дома и желать возвращения домой, в маленький город.
Квартиранты. Кавалеристы-офицеры, после распутная женщина с детьми Колей и Валей, агроном Савруев, потом топографы – молодые лейтенанты. И Герины женихи – матросы и Саша Чернов, после военно-морского, весь продуманный.
Братья Корсаковы, борцы, – их дом через огород. С младшим приятельствую, старший ходит в черной шляпе, гигант, от него веет легендой, о нем и ходят легенды: в шляпе он ходит, чтобы уголовники знали и не лезли – он всех их уничтожит в схватке.
Соседка Маруся и пятеро детей. Когда они не слушались ее, она ложилась на пол и «умирала», вой затихал, она приоткрывала глаз и спрашивала: «Будете слушаться?» – «Будем». Через час снова бедлам. Маруська все делила немого Ивана с Шурой, тоже солдаткой. Немой работает грузчиком на товарной станции.
Казаков – бунински ясный и грустный талант.
Вадим разорил гнездо. Я лежу в траве и мне жалко, но не птиц, а Вадима – он плачет неутешно: его настыдила тетя Таля. Мне четыре года. Я еще и не догадываюсь, что скоро Вадим уйдет в армию и не вернется.
Мать берет меня на дежурство в гостиницу, я сплю под столом на рогожке.
Воспоминание. 9 мая 45 года. Белогорск. Почтальонша-девчушка. Мы с бабенькой в огороде. Бабенька не верит сообщению девчушки: победа, – не верит, но плачет и тискает меня.
Протасевич. Убогость духа. Поет песенки с эстрады. Но куда-то пойдет и он работать, и выслужится, наверно, до майора.
Зрение я испортил у керосиновой лампы и у заслонки печи. Когда керосина нет, я читал в шесть лет у печи. В первом классе стал слепнуть, меня выпроводили домой. Вот наказание – не читать совсем.
Христос был брюнетом. Танька с филфака.
От университетской газеты в селах: Горохово, Суйгуты, Быково.
Эти два часа ходьбы – через поля, мимо мокрого сада, по проселку и тракту пустынному. Думы о боге.
Асеев, бывший лейтенант погранвойск, ласковость ко мне. Он выручает меня, когда надо выпить и не хватает тройки, и огурца даст.
Что ни сторож – то философ.
Эти вечные войны залинейских и лазовцев, городских и окраинных изнурили нас и наше отрочество. В книги я спрятался от драк, в которых почти не участвовал. Пять библиотек в городе, я все их излазил полка за полкой. Боже, какую муру я читал, но рядом читал и много хорошего.
Пленные японцы грузят на страшном морозе уголь. Мы, пацаны, носим кипяток во флягах. Нам жалко японцев, и чего-то стыдно. Они умирают – мы не видим одного, потом второго. Бывшие офицеры командуют и здесь и не подпускают нас к солдатам. Но видно как они все тоскуют по дому – украдкой гладят нам вихры и что-то говорят хорошее. Мы приносим картошки, они пекут ее на костре, приплясывая: ноги стынут, на ногах у них деревянные ботинки, совсем летние.
Дневники Лазо: чистота тона. 27.9.1912. Кишинев. Вот я прихожу, Борис спит, я выпиваю немного вина, хочу писать, после 15-20 строк бросаю работу, сажусь на постели и думаю… Скажем, я поехал бы уездным врачом, мировым судьей в захолустный город. Что делал бы я? Я бы, во-первых, не растрачивал своих сил понапрасну, во-вторых, занимался бы своей службой, в третьих, занимался бы своей отдельной, обособленной жизнью, занимался бы философией, освежительной для моего ума, потому что, как мне кажется, ум является не средством, а целью жизни.
3. 1.14 г. Кишинев. Вечер прошел довольно тускло, я умудрился разбить какую-то фарфоровую куклу и часы, стоявшие на полке, к явному неудовольствию Надежды Дмитриевны. Я сидел рядом с Тасей. Я ей сам сказал: «Мы друг другу близки и далеки»… Она меня несколько раз поцеловала. Вот все. Да, мы далеки. Она далека мне по духу… Я пошел вверх по Подольской (пройдя Пушкинскую) и зашел в ресторанчик. Комната убогая. Два-три столика с обтрепанной белой клеенкой. Истертый пол, скудный прилавок. За прилавком официант с бледным лицом, с глубокими складками собравшейся кожи. Сбоку за столом как-то неуклюже сидел городовой. Он вытянул вперед ноги. Воротник его поднят и шапка нахлобучена на голову. Я подошел, выпил рюмочку рябиновой, съел несколько бутербродов с паштетом. Вошел человек, лицо его замерзшее выражало внутреннюю слабость. Он молча подошел, выпил стаканчик водки и что-то съел. Официант налил еще стаканчик и кивнул городовому; глаза городового оживились и заблестели, весь он встрепенулся, поерзал немного, как бы не веря такому удовольствию, потом мерно встал и, не снимая шапки, молча опрокинул стакан, закусил куском огурца с хлебом. С меня следовало… ушел. Под ногами скрипел снег. Сверху звезды. И у меня невольно напрашивалось сравнение между этим неуклюжим молодым городовым и Тасей. Я шел дальше. Мне было тепло. Даже жарко. Снег скрипел все сильнее и сильнее, а сверху блестело все то же звездное небо.
4. 1.14 г. «Такие (о матери) женщины представляют себе жизнь поразительно плоской, они всецело подчинены закону сохранения рода».
6. 1.14 г. «Вышел в гостиную, слушал партийные разговоры»…
1915 год. Москва. Февраль. «Мысль без цели гаснет и увядает».
3. 3.1915 г. О качественном и количественном познании или о широте и глубине его.
Когда личность, наше «я», появляется как слагаемое, состоящее из многих величин, когда у человека появляются осознанные убеждения, видное место здесь занимают книги, но не они создают убеждения. Убеждения – нечто более важное, более значительное, я не говорю более трудное – чем знания. Они, и только они, делают нашу личность самобытной и цельной… Убеждения нужно выстрадать, нужно проверить их жизнеспособность, нужно обтереть их о чужие убеждения. Никогда не лезть к другим с открытием своих убеждений. Нужно не сразу высказывать свою точку зрения на тот или иной предмет. Ни с того, ни с сего отрезать, что я, мол, социалист или кантианец, – это глупо.
Нечего огорчаться тем, что ты в молодости не успел высказать тех или иных взглядов, когда вокруг… У нас в России слишком торопятся в молодости, так сказать, выкраситься в тот или иной цвет, и слишком скоро остывают молодые порывы. Перед моими глазами всегда пример деятелей Англии, которые с годами становились все более и более радикальных убеждений. В убеждении нужно ценить стойкость; немудрено говорить красные слова, но гораздо труднее, чтобы убеждения впитались в человека, как сок в растение. Если у растения высушить сок, оно погибнет, и человек должен скорее пойти на гибель, нежели отказаться от своих убеждений. Но, по-моему, в молодости нечего идти напролом, часто это носит чересчур бутафорский характер. Лучше посмотреть на себя и устроить свой быт демократичнее, а идти напролом всегда успеешь. Мне симпатичнее убеждения социал-демократов, чем неглубокий анархизм. Их много, этих последних, в лице всевозможных толстовцев и прочих отрицателей существующего порядка, не выстрадавших своих убеждений. Они только переменили старую одежду на новую, но последнюю не умеют носить.
Скажу еще, что к чужим убеждениям нужно относиться с уважением; их много, и, прежде чем осуждать, надо постараться понять: как и почему сложились они, в особенности, если человек их выстрадал. Более глубокое убеждение – это философское мировоззрение, но об этом в другом месте.
Мечтания об университете. Забушевала история весной 1913 года и наступивший затем регресс…
Различие между гуманизмом и реализмом относительно поступков и смысла жизни у меня было в том, что в первом случае я подходил со стороны должного, а во втором должен был брать жизнь такой, какой она была…
В математике есть своя философия, своя поэзия. Она дает человеку силу мышления. К сожалению, я не обладаю особенными математическими знаниями. Я советовал бы каждому человеку в молодости посвящать три часа в день математике независимо от его знаний. Пусть он полюбит математику, он тогда привыкнет к философии, естественные науки и техника будут ему легко даваться. Правда, я не придаю математике общеобязательного значения, т. к. есть люди, которым математика не по душе, – люди с резко выраженным конкретным мышлением.
… Самому себе: ты будешь, конечно, принадлежать к так называемому демократическому студенчеству…
Схема образования, которую я предложил бы самому себе в день окончания гимназии при наличии моих теперешних знаний:
1. Тихая студенческая жизнь, наполненная упорной работой по… (непонятно) образованию.
2. На первом плане стоит глубокое и основательное знакомство с математикой, механикой, астрономией, физикой, химией.
3. Широкое знакомство с естествознанием вообще.
4. Знакомство с юридической и исторической науками.
5. Литература русская и иностранная.
6. Новые языки: немецкий, английский, французский.
7. Правильный образ жизни.
8. Итак, накапливание знаний, энергии и душевного спокойствия.
9. Как пособие Императорский университет имени Шанявского. Слушать лекции, посещать театры, музеи, галереи, библиотеки. Частные уроки и, если смогу, рисование; когда-то я мечтал о музыке и пении.
10. Не должно иметь места: алкоголь, даже в самых минимальных количествах, табак, отчасти кофе и чай, не есть слишком жирную и мучную пищу. Вовремя ложиться и особенно вставать. Бросить «ухаживания».
11. Днем никто не должен заходить, соблюдать это самым решительным образом, да и не каждый вечер отдавать товарищам. Играть в шахматы, принимать участие в общественной жизни университета, непременно присутствовать на собраниях.
12. Вести жизнь скромную и гигиеничную; во имя «высших принципов» не носить грязное белье, не ходить растрепанным – это глупо. Лучше всего жить одному и не у знакомых.
13. Одежда скромная, студенческая, не одеваться чересчур тепло. Почти все время года можно обходиться драповым пальто без подкладки.
14. На ночь – философия, поэзия, искусство.
15. Стараться как можно более путешествовать.
16. Спорт: гребля, велосипед, мотоциклет, плавание, Сокольская гимнастика, лыжи. Фотографирование.
17. Правильное ведение финансов.
18. Аккуратно вести свою корреспонденцию.
19. Помнить, что товарищи своими разговорами развивают не менее книг, но их взгляды могут быть ограниченными.
Новый период. Это или работа в родном краю или нечто большее, т. е. высшее специальное учебное заведение. Мне лично глубоко симпатичен технологический институт.
Ничто так не развивает, как хорошее товарищество, но лучше личное рабочее единство, чем плохие товарищи…
Стоит жить вместе только с таким товарищем, которого, помимо его прочих качеств, никогда не обидит предложение разойтись, раз один из сожителей сознает, что занятия у него страдают от совместной жизни.
* * *
Он не осуществил и доли задуманного, судьба повела Лазо по смертельной стезе, и – паровозная топка поглотила одного из лучших юношей нашего времени. 12 октября I960:1. Кажется, все это бесполезно – «Балтики», приемы, речи.
2. На практике в прокуратуре. Допрашиваю воришек 16-17 лет, блудливое свободненское племя. Один из них сын моей учительницы, М. О. Она просит о свидании со мной, я откликаюсь, мы сидим в кабинете, она плачет, мне ужасно жалко М. О., и она была доброй учительницей, не жалела усилий с нами в 21 школе, но я ничего не могу сделать: групповая кража, и сын ее там заводила. Я только сочувствую. М. О. говорит: «Боря, так трудно воспитывать собственных детей»…
3. Проза маленьких городов, таких как Свободный: здесь тишина особенная, сухой диск солнца иначе падает за кладбищенскую рощу, и соседки ссорятся (из-за белья, повешенного на одну веревку) не как чужие.
4. Монолог следователя М.: «Чистое место, приличные деньги, здоровье, тебя уважают или побаиваются – чего еще? У меня дружок, инженер, хлещет горькую. Почему? Задвинут потому что. А мы на виду, нас боятся. Так ты не сомневайся в профессии, мы тут без денег не сидим, и на виду». Я хочу сказать, что нас презирает простой народ, но я молчу, чтобы не разрушить его мир.
15 октября 1960 года.
1. Записи Лазо в Сибири. 1918—1919 гг. «Познакомившись с технологическим институтом, я почувствовал непреодолимое тяготение к новым формам труда: труда дифференцированного, специализированного, занимающего в жизни человека определенное место.
Я говорил: пусть вне рабочих часов у меня будет непрерывное общение с людьми. Я буду участником могучей интеллектуальной жизни…
Я горячо полюбил те скромные задатки коллективизма, которые я видел в кипучей рабочей жизни технологического института…
Нужно было отказаться от всего, от всех тех благ и от всех зол того строя, в котором я вырос…
Переход на сторону пролетариата означает тем самым не менее бесповоротный разрыв с той средой, которая вырастила тебя и воспитала (говорит о будущей работе – пролетария, мастерового)…
Какое великое счастье, что я вырвался, стал в стороне от той среды, которая меня вырастила…
Военное училище, 1916 год. «Я мог бы быть гармонично развитой личностью, задатки были (пишет в прошедшем времени – были) богатые, но этого не случилось со мной… Гармония внутреннего духовного мира у меня надорвана…
Человек имеет право на умственное совершенствование, если только его мысли не будут праздной и пустой игрой ума…
Вы, женщины, должны помешать колесу жизни повернуть назад (это Люсе, двоюродной сестре).
Не надо грустить в жизни, быть может есть нечто более важное, нежели осуществление наших надежд и желаний (упоминает Шопенгауэра).
Из письма матери: «Чем дольше живу в Иркутске, тем больше втягиваюсь в работу и, очевидно, надолго останусь здесь. Вошел в ЦК Вост. – Сиб., на днях получу мандат в окружное бюро Советов Вост. Сибири. Со своими обязанностями справляюсь без особенного затруднения (он комендант города с правами начальника гарнизона). На свою новую должность смотрю только как на временную; как только наладится работа в гарнизоне, подыщу себе преемника и займусь чисто советской работой в Иркутске.
Идет великое разрушение. Старое падает тем решительнее, чем сильнее и основательнее подгнило в своей основе. И где были те, которые бросают нам упрек, во все годы войны, войны, порожденной противоречиями нашего уклада жизни? Вопрос решается не спорами, а классовой борьбой.
В Иркутске стоит на редкость теплая погода, т. е. не опускается ниже
8-10. Красавица Ангара все еще не стала. Круглые сутки ослепительное солнце. Пиши, что делается у вас в Бессарабии… Вообще, как поживают наши бессарабцы, наши славные «дворяне», которым, увы, мало помогает геральдика и знатное происхождение. Мне теперь даже как-то странно и представить себя в прежней обстановке с ее сложившимся укладом, с ее предрассудками. Жизнь заставляет по-прежнему думать над рядом вопросов, несколько и над самой жизнью. Теперь все переживаешь иначе, глубже, сосредоточеннее и спокойнее. Но главное, основные положения, во имя которых работаешь, – неизменны. И пусть народ не организован, мы не положим рук (ранее: «Сибирское крестьянство отлично организовано»). И нам, революционерам, если только мы искренне работаем, приходится переживать минуты тяжелого раздумья и сомнений, но после них выходишь с новыми силами»… «Сергей Лазо», воспоминания и документы, ОГИЗ, гос. Изд-во, «История гражданской войны», 1938 год.
2. Перечтение чеховских пьес. Совпадение мира его и мира бессарабцев, по Лазо. Еще не знаю, зачем эти выписки из дневников Сергея, но вдруг потом пригодится ответить – судьбой Лазо, он убедителен: как характер. Не придуман, хотя мог бы стать прообразом чеховских персонажей, проживи Чехов еще пятнадцать лет. Может быть, эти дневники не были столь убедительны, если бы за ними не стояла та ночь под неведомым городом Владивостоком и топка паровоза.
1961 год.
1. Луи Арагон в связи с успехами в космосе сказал интересные слова: «Конец насилию», – как новый качественно этап цивилизации, как начало культурного периода в истории. Но если это так, будет страшная агония. И зловоние. Отжившее будет разлагаться на глазах, со страстью взять с собой и здоровье. Увлечет и часть здоровых сил.
3 января.
2. «Капля росы» и «Владимирские проселки» Солоухина. Очень свежо – так, помню, было свежо на озере Вербном на рассвете у затухшего костра, когда с Поваляевым ходил на рыбалку.
4 января.
3. Александр Геннадьевич Бахирев, бывший старший лейтенант из свободненского гарнизона, муж нашей физички Елизаветы Ивановны, будет преподавать политэкономию в университете, разговорились в фундаменталке. Игнорирование товарного характера производства заставляет экономику чувствовать себя на пределе, движение мнимое, директивность руководства разрушает творческую стихию экономики, – все это я слышал уже от Юрия Львовича Шервашидзе и пропустил мимо ушей. Бахирев звал в гости: живет на 5 Советской, 81.
5 января.
4. Может быть, ты гений – Вознесенский? Если ты гений, нам в тени твоих крыл будет легче.
Лилю попросить не терять все, что будет по Албазину.
В феврале столетие реформы. Интересно, отзовутся ли.
10 января.
5. Портрет Вальки Горелова, его навязчивая мысль, «почему он не владелец завода?» (дед его был заводчиком). Если бы он, Горелов, был владельцем завода, пусть невеликого, он сумел бы доконать негодяя Пертцика, вот, не одному мне навяз в зубах этот омерзительный тип. Но мне надоело это нытье по заводу, и я выгнал Вальку. А сейчас мне стало жалко – оттолкнул.
13 января.
6. В воротник моей рубашки никто не зашьет молитвы, как тайком зашила молитву мать, провожая в армию Вадика.
Очень тяжелый сон, унесший меня в 1945 год.
А вдруг ничего не получится, не сбудется. Ничто. Обещания мои останутся обещаниями, без оправдания какого-либо.
«Если вам, милостивые государи, неинтересно на моей лекции, можете уходить». Горелов, единственный из нас, подошел к нему и сказал: «Неинтересно. Но как уйдешь – стипендия сгорит».
3 января.
2. «Капля росы» и «Владимирские проселки» Солоухина. Очень свежо – так, помню, было свежо на озере Вербном на рассвете у затухшего костра, когда с Поваляевым ходил на рыбалку.
4 января.
3. Александр Геннадьевич Бахирев, бывший старший лейтенант из свободненского гарнизона, муж нашей физички Елизаветы Ивановны, будет преподавать политэкономию в университете, разговорились в фундаменталке. Игнорирование товарного характера производства заставляет экономику чувствовать себя на пределе, движение мнимое, директивность руководства разрушает творческую стихию экономики, – все это я слышал уже от Юрия Львовича Шервашидзе и пропустил мимо ушей. Бахирев звал в гости: живет на 5 Советской, 81.
5 января.
4. Может быть, ты гений – Вознесенский? Если ты гений, нам в тени твоих крыл будет легче.
Лилю попросить не терять все, что будет по Албазину.
В феврале столетие реформы. Интересно, отзовутся ли.
10 января.
5. Портрет Вальки Горелова, его навязчивая мысль, «почему он не владелец завода?» (дед его был заводчиком). Если бы он, Горелов, был владельцем завода, пусть невеликого, он сумел бы доконать негодяя Пертцика, вот, не одному мне навяз в зубах этот омерзительный тип. Но мне надоело это нытье по заводу, и я выгнал Вальку. А сейчас мне стало жалко – оттолкнул.
13 января.
6. В воротник моей рубашки никто не зашьет молитвы, как тайком зашила молитву мать, провожая в армию Вадика.
Очень тяжелый сон, унесший меня в 1945 год.
А вдруг ничего не получится, не сбудется. Ничто. Обещания мои останутся обещаниями, без оправдания какого-либо.
«Если вам, милостивые государи, неинтересно на моей лекции, можете уходить». Горелов, единственный из нас, подошел к нему и сказал: «Неинтересно. Но как уйдешь – стипендия сгорит».