Проверит! Даже если ошиблась Сонька – все равно полезно посадить Ирку на место – и проверить пломбу. А если не ошиблась?! Сонька – приметливая! Про Клаву ошиблась – так кто ж другая могла придумать способ от Витька запечататься?! Но ведь до самой двери выследила – не сбилась со следа.
Витька на радостях вечерних по-прежнему видно не было, да и камуфляж он не желал сменять, и, выходит, о новом сане своего белого ангелочка он мог и не слышать.
Свами не уточнила, вмещает ли сан Дэви обет весталочий. Сама она, будучи Свами, жалейку свою не запечатала. И если Витьку нравится туда к ней проваливаться – всем лучше пока. Потому что в Клаву и мизинчик до сих пор еще не проскакивал. Надолго ее жалеечка припухла во второй раз.
Навязываться ему Клава не собиралась. Просто сообщить новый адрес. Захочет – заглянет. Тем более – рядом.
Вошла она свободно – как повсюду в корабле открытых дверей. И увидела Витька с Сонькой.
Только что пальчики перецеловала – и успела сюда раньше Клавы!
И не лежали они, а сидели, отпивали кофе из одной чашки и это показалось Клаве особенно обидным: ведь «кофе с постелью» придумали они вдвоем с Витьком.
А так всё правильно: сколько ж можно Соньке целкой своей сверкать! Как сегодня у профессора. Зато Витёк не профессор: баб на компутер не променяет. Жалельщиц спасательных.
– Любим тебя, добрая Дэви, – радушно встретила Сонька. – Садись с нами кофе пить.
– Кофе не водка, на ночь не пью, – вспомнила Клава чью-то поговорку.
– А что, добрая Дэви, есть предложения по водке? – удивился Витёк.
Нужно было слышать, как он произнес: «добрая Дэви».
– Нет. У суда один ответ: там, где нет – не будет бед. Чего предложить – пора уж ложить.
В момент, когда девичья и весталочья гордость на весах, не оставила Госпожа Божа Клаву своими рифмами.
Да ведь Клаве не внове милости Её-Их.
Она выходила, когда услышала в спину:
– Любим тебя на ночь, добрая Дэви, – от Соньки.
Осталась без обета – и радуется. Ничего, есть у Госпожи Божи – самые верные. Которые посмеются, когда такие как Сонька будут у ворот рая на коленях стоять!
Витёк промолчал, как рыцарь на допросе.
Ирка еще не явилась за своей порцией. Клава нашла в своей новой светлице такой же колокольчик, как у Свами. Тотчас встал перед нею брат Григорий.
– Я сестру Иру вызывала, а она промедлила уже полчаса! Приведи.
– Радуюсь и повинуюсь, добрая Дэви.
«И». Клава ясно расслышала «и». Так что со слухом у нее всё в порядке. А Ирке за ее «но»!.. Хотя есть к ней вопросы и посерьезнее – спасибо Соньке.
– Нигде нет сестры Иры. Во всем корабле.
– Так дверь же заперта на ночь?!
– Позволь поискать еще, добрая Дэви.
– Да поскорей. Копаешься, брат Гриша.
Клава уселась на свою новую кровать. Подпрыгнула на пружинах. У Витька на кровати так не подкидывало. Всё как у Свами – кроме телефона...
– Окно раскрыто во втором этаже, добрая Дэви, – запыхался Григорий. – Со второго этажа она спрыгнула – там крыша сарая.
– Убежала?! А в саду?
– Нет и в саду. Значит – через забор успела. Скамейку подставила. Если б сразу схватиться, пока она скамейку к забору волокла – как раз бы ухватить под белые ножки! Я давно говорил, что собаку надо, и проволоку над забором.
Григорий не уточнил – кому говорил, потому что в сетованиях его послышалась явная критика. Но и так ясно – в чей огород.
– Свами сказал уже?
– Доложил.
– И что она?
– Головы не повернула. «Хочет в ад сверзиться – никто ее не держит».
Клава устыдилась своей горячности. Ну, действительно, чего волноваться? Выбрала ад вместо жизни вечной – это Иркина проблема. Испугалась краткой муки за обет порушенный – а в порушении обета Клава больше не сомневалась – и обреклась на муку вечную. Пусть.
Пусть бежит по Вавилону, пусть кричит, как в корабле спасательном жила. Секретов постыдных в Сестричестве нет. Пусть болтает, чего хочет, тварь ползучая. Раз попустила побегу Госпожа Божа, значит и побег этот – к славе Её-Их.
Клава подумала, не поработать ли любалкой над Григорием вместо Ирки. Просто так. За недосмотр – что сарай под окном близко. Но – не захотелось. Представила, как будет торчать вверх горб его.
– Иди.
– Люблю тебя на ночь, добрая Дэви.
Ну и люби отсюда подальше!
32
33
34
35
Витька на радостях вечерних по-прежнему видно не было, да и камуфляж он не желал сменять, и, выходит, о новом сане своего белого ангелочка он мог и не слышать.
Свами не уточнила, вмещает ли сан Дэви обет весталочий. Сама она, будучи Свами, жалейку свою не запечатала. И если Витьку нравится туда к ней проваливаться – всем лучше пока. Потому что в Клаву и мизинчик до сих пор еще не проскакивал. Надолго ее жалеечка припухла во второй раз.
Навязываться ему Клава не собиралась. Просто сообщить новый адрес. Захочет – заглянет. Тем более – рядом.
Вошла она свободно – как повсюду в корабле открытых дверей. И увидела Витька с Сонькой.
Только что пальчики перецеловала – и успела сюда раньше Клавы!
И не лежали они, а сидели, отпивали кофе из одной чашки и это показалось Клаве особенно обидным: ведь «кофе с постелью» придумали они вдвоем с Витьком.
А так всё правильно: сколько ж можно Соньке целкой своей сверкать! Как сегодня у профессора. Зато Витёк не профессор: баб на компутер не променяет. Жалельщиц спасательных.
– Любим тебя, добрая Дэви, – радушно встретила Сонька. – Садись с нами кофе пить.
– Кофе не водка, на ночь не пью, – вспомнила Клава чью-то поговорку.
– А что, добрая Дэви, есть предложения по водке? – удивился Витёк.
Нужно было слышать, как он произнес: «добрая Дэви».
– Нет. У суда один ответ: там, где нет – не будет бед. Чего предложить – пора уж ложить.
В момент, когда девичья и весталочья гордость на весах, не оставила Госпожа Божа Клаву своими рифмами.
Да ведь Клаве не внове милости Её-Их.
Она выходила, когда услышала в спину:
– Любим тебя на ночь, добрая Дэви, – от Соньки.
Осталась без обета – и радуется. Ничего, есть у Госпожи Божи – самые верные. Которые посмеются, когда такие как Сонька будут у ворот рая на коленях стоять!
Витёк промолчал, как рыцарь на допросе.
Ирка еще не явилась за своей порцией. Клава нашла в своей новой светлице такой же колокольчик, как у Свами. Тотчас встал перед нею брат Григорий.
– Я сестру Иру вызывала, а она промедлила уже полчаса! Приведи.
– Радуюсь и повинуюсь, добрая Дэви.
«И». Клава ясно расслышала «и». Так что со слухом у нее всё в порядке. А Ирке за ее «но»!.. Хотя есть к ней вопросы и посерьезнее – спасибо Соньке.
– Нигде нет сестры Иры. Во всем корабле.
– Так дверь же заперта на ночь?!
– Позволь поискать еще, добрая Дэви.
– Да поскорей. Копаешься, брат Гриша.
Клава уселась на свою новую кровать. Подпрыгнула на пружинах. У Витька на кровати так не подкидывало. Всё как у Свами – кроме телефона...
– Окно раскрыто во втором этаже, добрая Дэви, – запыхался Григорий. – Со второго этажа она спрыгнула – там крыша сарая.
– Убежала?! А в саду?
– Нет и в саду. Значит – через забор успела. Скамейку подставила. Если б сразу схватиться, пока она скамейку к забору волокла – как раз бы ухватить под белые ножки! Я давно говорил, что собаку надо, и проволоку над забором.
Григорий не уточнил – кому говорил, потому что в сетованиях его послышалась явная критика. Но и так ясно – в чей огород.
– Свами сказал уже?
– Доложил.
– И что она?
– Головы не повернула. «Хочет в ад сверзиться – никто ее не держит».
Клава устыдилась своей горячности. Ну, действительно, чего волноваться? Выбрала ад вместо жизни вечной – это Иркина проблема. Испугалась краткой муки за обет порушенный – а в порушении обета Клава больше не сомневалась – и обреклась на муку вечную. Пусть.
Пусть бежит по Вавилону, пусть кричит, как в корабле спасательном жила. Секретов постыдных в Сестричестве нет. Пусть болтает, чего хочет, тварь ползучая. Раз попустила побегу Госпожа Божа, значит и побег этот – к славе Её-Их.
Клава подумала, не поработать ли любалкой над Григорием вместо Ирки. Просто так. За недосмотр – что сарай под окном близко. Но – не захотелось. Представила, как будет торчать вверх горб его.
– Иди.
– Люблю тебя на ночь, добрая Дэви.
Ну и люби отсюда подальше!
32
Свами сразу сговорилась с группой «Формула Любви». Клава сама слышала, как какой-то администратор или ударник кричал в телефон: «Классный хит! Отпад!» – очень громко. Или голос у администратора такой, или телефон у Свами с усилением.
И в другом не обманула: купила тачанку. Настоящий «джип», да еще и «чероки»!
И вот втроем они поехали во Дворец Спорта. Не на такси ведь, на своей! Клава каждую секунду чувствовала объятия упругого кресла.
Свами была в штатском. Витёк – как всегда. И только Клава блистала серебряным плащом своим неотъемлемым.
По дороге Витёк притормозил у афишной стенки.
– Во!
Вместо десятка разных афиш на стенке в ряд была склеена одна:
РОК-СВЯТАЯ КАЛЯ ДЭВИ
И ниже помельче, но тоже слепой прочитает:
В ГРУППЕ «ФОРМУЛА ЛЮБВИ»
– Не очень канонически, но жанр диктует, – сказала Свами.
Когда подъехали ко Дворцу Спорта, похожему на огромный барабан, Клаве все-таки стало страшно: со всех сторон втекали люди-люди-люди – от двенадцати и старше, по первому взгляду.
– Если у нас – корабль, то это – крейсер, – оценил Витёк. – Или даже авианосец: чтобы вертушки на крышу сажать.
Тачанка прокладывала себе дорогу осторожно. Некоторые заглядывали сквозь слегка тонированные стекла, строили рожи.
– «Формулу» малолетки уважают, – сообщил Витёк. – По мне, кайфовей «Белые акулы».
– Полный сбор, пять тысяч, мне Додик позвонил, – сообщила Свами.
Пускай хоть десять! Клава приказала себе не трусить и положиться на Госпожу Божу. Раз Божа привела ее сюда, значит не оставит. А в такие дворцы входили простые ребята по всем мире – и выходили со всемирными деньгами и миллионной славой!
Витёк знал, где закрытый вход – для своих.
– Это и есть ваша Дэви? – удивился толстый быстрый человек. – Совсем цыпленок?
– А это Додик, администратор, – совсем светски представила Свами.
– Пускай цыпленок – все равно всё отлично! Мой дежурный девиз: всегда всё отлично! Если ходят на бабу Глашу и эту черную тушу Сахаджу, неужели не клюнут на такую девочку? На симпатичненькую и на свою? Ничем не рискуем, программу вытаскиваем и так. Микрофон держать сумеешь? Главное – не уронить микрофон! И кричи чего хочешь – проглотят. Святые – народ своевольный, у них даже кашель со значением. Зоечка Ниновна... ой, не могу эти ваши отчества переварить...
– Матерства.
– Конечно, чем матерней, тем нам ближе. Зоечка Ниновна, единственное мое условие: чтобы она не охрипла за пять минут до выхода и не уронила микрофон на сцене. Кабина для вас тут, уборная. За тобой придут, крошка. Значит – до антракта. А во втором отделении – по ситуации.
– За второе отделение – вдвое, – напомнила Свами.
– Всё прописано, Зоечка Ниновна! Вот только, как запишем в ведомость? Как зовут звезду нежданную?
– Каля Дэви, – примерилась Клава еще к одному лишнему имени.
– Прекрасно-прекрасно. Это подействует на всех – кроме бухгалтерии. Бухгалтер у нас совершенно невозмутимый. Его никаким роком не проймешь. Или рэпом.
– Расскажи Додику, – разрешила Свами. – Для бумажки – это не грех.
– Клава Капустина, – с трудом вспомнила она.
Ведь так давно она была Капустиной, что и не была никогда.
– Отлично! Видать, в капусте нашли.
И Додик убежал, помахивая какой-то бумажкой.
– Может, прорепетировать надо было? – усомнился Витёк.
– Вот чего нельзя, так нельзя! – раскричалась Свами, и Клава догадалась, что Свами волнуется.
Свами волнуется, а она сама – нет. Она в руке Госпожи Божи. И рука Её-Их поднимет ее в высь недостижимую!
– Чего нельзя, так нельзя. И Додик понял сразу. На нас Святая Душа снисходит, а Святую Душу на репетицию не вызовешь. Перед пустым залом Дэви ничего бы не смогла. Ее должен встречный вал поднять – от публики. Даже в ДК я это каждый раз чувствую, а тут в десять раз больше народу.
Несколько раз в уборную заглядывали. Клава сидела в своем до сияния серебряном плаще, и когда видела мелькающее в приоткрытой двери лицо, улыбалась расслабленно. И несколько раз веночек такой же серебряный на белых волосах поправляла.
Сейчас Витёк увидит, какой она ангелочек беленький!
Свами достала фляжку, налила в пластмассовый стаканчик.
– Укрепись вот росой утренней. До дна и благословясь.
«Госпожа Божа, продли милости свои. Госпожа Божа, яви чудо сценическое», – твердила Клава.
Но среди молитвы заметила про себя: вечер, а роса утренняя – смешно!
Заглянул Додик.
– Пять минут. Пошли.
Клаву охватил озноб – но восторженный.
Свами торжественно наложила на Клаву женский крест.
– И ты, – Витьку.
Витёк по тем же святым местам – только губами.
И Клава пошла за Додиком по коридору. Потом по железной лестнице, неся на своих местах братское Витьково целование.
Сначала нарастал ритмичный грохот.
Потом стала видна сцена – сбоку.
Попеременно – красная, синяя, зеленая.
И голос певицы закричал, запросил, завопил:
– Толька, Толька, Толька, Толька!
А не Лешка, и не Колька!
И снова, снова.
Чтобы зал захотел слиться в одного общего Тольку и броситься на сцену. Клава это отлично поняла и прочувствовала.
– Иди! – крикнул Додик. – Выхвати у нее микрофон и в том же ритме!
– Помоги, Госпожа Божа! – крикнула в спину Свами.
Группа грудилась справа и глубже.
Певица дергалась впереди одна – и к ней вела широкая дорога по краю сцены – не заблудиться.
Клава знала, что ее сейчас несет Госпожа Божа, которая любит только ее. Только ее!
Толька, Толька, Толька, Толька!..
Клава прошла до нее скользящим конькобежным шагом, потому что сцена показалась, как каток, выхватила микрофон, повернулась налево – спиной к группе, навстречу слепящей тьме.
Сзади гремела группа. Из тьмы гремел стук, свист, рев.
Гром сзади отличался властным ритмом.
И Клава вписалась в ритм, призывая Госпожу Божу и рифмы Её-Их.
– Проще.
И еще дружнее из тьмы навстречу: "Божа-Божа-Божа... "
В ответ Клава совсем отбросила ненужные подробности:
И действительно ничего большего не нужно.
Пронзение наступило от пяток до ушей, показалось, что ее желают все тысячи, спрятанные в слепящей тьме, и сама Госпожа Божа их к ней приподымает.
Сколько их там, в слепящей тьме? Клава не видела ни одного лица. Но знала и чувствовала, что сколько бы их ни было там, они все твердят эти два магических слога, разгоняя их тысячекратно. Тем самым разгоняя свою страсть – к великой Боже и маленькой Клаве. А чудовищный бас над всеми и со всеми.
синий-зеленый-красный
синий-зеленый-красный
Клава стала в ритме хлопать, поднимая руки над головой.
Зал мгновенно подхватил дружно сотрясающий общий хлоп.
Всё соединилось – слово, хлоп, цвет, гром ударника и гитар:
Но вот группа снизила звук. Тьма ослабила блеск.
Пробились желтые лампочки на потолке.
И Клава увидела лица – впереди ниже ног своих.
Она поняла, что пора остановиться.
Поняла, что Госпожа Божа явила ей и через нее новое чудо – величайшее.
И запахнувши плотнее плащ, она отдала залу земной поклон, как видела когда-то в телевизоре – коснувшись пола разогнутой рукой.
– Вот теперь мне очень просто! – бас.
Клава повернулась, сделала шаг – и то ли обессилев. то ли догадавшись, что святые не уходят пешком со сцены – рухнула как бы во весь рост. Но не ударилась, а приземлилась.
– А-ах!
Ребята-групповики, ревниво тесня друг друга, подхватили и унесли ее на руках в закулисье.
И в другом не обманула: купила тачанку. Настоящий «джип», да еще и «чероки»!
И вот втроем они поехали во Дворец Спорта. Не на такси ведь, на своей! Клава каждую секунду чувствовала объятия упругого кресла.
Свами была в штатском. Витёк – как всегда. И только Клава блистала серебряным плащом своим неотъемлемым.
По дороге Витёк притормозил у афишной стенки.
– Во!
Вместо десятка разных афиш на стенке в ряд была склеена одна:
РОК-СВЯТАЯ КАЛЯ ДЭВИ
И ниже помельче, но тоже слепой прочитает:
В ГРУППЕ «ФОРМУЛА ЛЮБВИ»
– Не очень канонически, но жанр диктует, – сказала Свами.
Когда подъехали ко Дворцу Спорта, похожему на огромный барабан, Клаве все-таки стало страшно: со всех сторон втекали люди-люди-люди – от двенадцати и старше, по первому взгляду.
– Если у нас – корабль, то это – крейсер, – оценил Витёк. – Или даже авианосец: чтобы вертушки на крышу сажать.
Тачанка прокладывала себе дорогу осторожно. Некоторые заглядывали сквозь слегка тонированные стекла, строили рожи.
– «Формулу» малолетки уважают, – сообщил Витёк. – По мне, кайфовей «Белые акулы».
– Полный сбор, пять тысяч, мне Додик позвонил, – сообщила Свами.
Пускай хоть десять! Клава приказала себе не трусить и положиться на Госпожу Божу. Раз Божа привела ее сюда, значит не оставит. А в такие дворцы входили простые ребята по всем мире – и выходили со всемирными деньгами и миллионной славой!
Витёк знал, где закрытый вход – для своих.
– Это и есть ваша Дэви? – удивился толстый быстрый человек. – Совсем цыпленок?
– А это Додик, администратор, – совсем светски представила Свами.
– Пускай цыпленок – все равно всё отлично! Мой дежурный девиз: всегда всё отлично! Если ходят на бабу Глашу и эту черную тушу Сахаджу, неужели не клюнут на такую девочку? На симпатичненькую и на свою? Ничем не рискуем, программу вытаскиваем и так. Микрофон держать сумеешь? Главное – не уронить микрофон! И кричи чего хочешь – проглотят. Святые – народ своевольный, у них даже кашель со значением. Зоечка Ниновна... ой, не могу эти ваши отчества переварить...
– Матерства.
– Конечно, чем матерней, тем нам ближе. Зоечка Ниновна, единственное мое условие: чтобы она не охрипла за пять минут до выхода и не уронила микрофон на сцене. Кабина для вас тут, уборная. За тобой придут, крошка. Значит – до антракта. А во втором отделении – по ситуации.
– За второе отделение – вдвое, – напомнила Свами.
– Всё прописано, Зоечка Ниновна! Вот только, как запишем в ведомость? Как зовут звезду нежданную?
– Каля Дэви, – примерилась Клава еще к одному лишнему имени.
– Прекрасно-прекрасно. Это подействует на всех – кроме бухгалтерии. Бухгалтер у нас совершенно невозмутимый. Его никаким роком не проймешь. Или рэпом.
– Расскажи Додику, – разрешила Свами. – Для бумажки – это не грех.
– Клава Капустина, – с трудом вспомнила она.
Ведь так давно она была Капустиной, что и не была никогда.
– Отлично! Видать, в капусте нашли.
И Додик убежал, помахивая какой-то бумажкой.
– Может, прорепетировать надо было? – усомнился Витёк.
– Вот чего нельзя, так нельзя! – раскричалась Свами, и Клава догадалась, что Свами волнуется.
Свами волнуется, а она сама – нет. Она в руке Госпожи Божи. И рука Её-Их поднимет ее в высь недостижимую!
– Чего нельзя, так нельзя. И Додик понял сразу. На нас Святая Душа снисходит, а Святую Душу на репетицию не вызовешь. Перед пустым залом Дэви ничего бы не смогла. Ее должен встречный вал поднять – от публики. Даже в ДК я это каждый раз чувствую, а тут в десять раз больше народу.
Несколько раз в уборную заглядывали. Клава сидела в своем до сияния серебряном плаще, и когда видела мелькающее в приоткрытой двери лицо, улыбалась расслабленно. И несколько раз веночек такой же серебряный на белых волосах поправляла.
Сейчас Витёк увидит, какой она ангелочек беленький!
Свами достала фляжку, налила в пластмассовый стаканчик.
– Укрепись вот росой утренней. До дна и благословясь.
«Госпожа Божа, продли милости свои. Госпожа Божа, яви чудо сценическое», – твердила Клава.
Но среди молитвы заметила про себя: вечер, а роса утренняя – смешно!
Заглянул Додик.
– Пять минут. Пошли.
Клаву охватил озноб – но восторженный.
Свами торжественно наложила на Клаву женский крест.
– И ты, – Витьку.
Витёк по тем же святым местам – только губами.
И Клава пошла за Додиком по коридору. Потом по железной лестнице, неся на своих местах братское Витьково целование.
Сначала нарастал ритмичный грохот.
Потом стала видна сцена – сбоку.
Попеременно – красная, синяя, зеленая.
И голос певицы закричал, запросил, завопил:
– Толька, Толька, Толька, Толька!
А не Лешка, и не Колька!
И снова, снова.
Чтобы зал захотел слиться в одного общего Тольку и броситься на сцену. Клава это отлично поняла и прочувствовала.
– Иди! – крикнул Додик. – Выхвати у нее микрофон и в том же ритме!
– Помоги, Госпожа Божа! – крикнула в спину Свами.
Группа грудилась справа и глубже.
Певица дергалась впереди одна – и к ней вела широкая дорога по краю сцены – не заблудиться.
Клава знала, что ее сейчас несет Госпожа Божа, которая любит только ее. Только ее!
Толька, Толька, Толька, Толька!..
Клава прошла до нее скользящим конькобежным шагом, потому что сцена показалась, как каток, выхватила микрофон, повернулась налево – спиной к группе, навстречу слепящей тьме.
Сзади гремела группа. Из тьмы гремел стук, свист, рев.
Гром сзади отличался властным ритмом.
И Клава вписалась в ритм, призывая Госпожу Божу и рифмы Её-Их.
Рев и гром в ответ из слепящей тьмы, гром усилился за спиной, но перекрывая оба сталкивающихся на встречных курсах грома, донесся чудовищный бас:
Божа, Божа, Божа, Божа!
А не волосата рожа!
– Проще.
– Проще!
А кто-то уже подхватил с нею: "Божа-Божа-Божа... "
Божа, Божа, Божа, Божа!
Мерзость мира нам негожа!
И еще дружнее из тьмы навстречу: "Божа-Божа-Божа... "
В ответ Клава совсем отбросила ненужные подробности:
– Вот теперь мне просто!
Божа, Божа, Божа, Божа!
Божа, Божа, Божа, Божа!
И действительно ничего большего не нужно.
Пронзение наступило от пяток до ушей, показалось, что ее желают все тысячи, спрятанные в слепящей тьме, и сама Госпожа Божа их к ней приподымает.
Сколько их там, в слепящей тьме? Клава не видела ни одного лица. Но знала и чувствовала, что сколько бы их ни было там, они все твердят эти два магических слога, разгоняя их тысячекратно. Тем самым разгоняя свою страсть – к великой Боже и маленькой Клаве. А чудовищный бас над всеми и со всеми.
Тьма светила краткими вспышками в том же ритме:
Божа, Божа, Божа, Божа!
Божа, Божа, Божа, Божа!
синий-зеленый-красный
синий-зеленый-красный
Клава стала в ритме хлопать, поднимая руки над головой.
Зал мгновенно подхватил дружно сотрясающий общий хлоп.
Всё соединилось – слово, хлоп, цвет, гром ударника и гитар:
Тогда она схватила полы своего плаща и стала распахивать его и запахивать – в том же ритме, так что фаза раскрытия стабильно попала на синий цвет.
Божа, Божа, Божа, Божа!
Божа, Божа, Божа, Божа!
И не понять было, сколько это продолжается.
Божа, Божа, Божа, Божа!
Божа, Божа, Божа, Божа!
Но вот группа снизила звук. Тьма ослабила блеск.
Пробились желтые лампочки на потолке.
И Клава увидела лица – впереди ниже ног своих.
Она поняла, что пора остановиться.
Поняла, что Госпожа Божа явила ей и через нее новое чудо – величайшее.
И запахнувши плотнее плащ, она отдала залу земной поклон, как видела когда-то в телевизоре – коснувшись пола разогнутой рукой.
– Вот теперь мне очень просто! – бас.
Клава повернулась, сделала шаг – и то ли обессилев. то ли догадавшись, что святые не уходят пешком со сцены – рухнула как бы во весь рост. Но не ударилась, а приземлилась.
– А-ах!
Ребята-групповики, ревниво тесня друг друга, подхватили и унесли ее на руках в закулисье.
33
Она не спешила совсем приходить в себя.
Она знала, что спешить ей некуда.
И сама Свами будет ждать сколько угодно, пока ее добрая Дэви очнется совсем. Добрая и незаменимая.
– Да воздуху дайте! – послышался Додик. – Расчистите коридор!.. Где?! Где она – гениалочка наша?!
– Вот, – послышалась Свами, гордясь как родной дочкой. – Вот. Отдала все силы. Всю любовь.
– Ну, Зоечка Ниновна! Я всё видел и ничему не удивляюсь. Но такого не видел. Только непонятно было, как ее остановить. Я уж кричу осветителям, хорошо, что телефон в экстазе не сломался. Ну. Я и то три кило потерял, наверное. С потом и переживаниями.
– Но второго отделения не будет, – сказала Свами.
– Какое второе?! После того, как так упав, снова не встают! В тот же вечер, разумеется. Завтра. У нас еще здесь площадка завтра, потом теннис начинается, провались он. С таким хитом надо месяц с места не срываться. Но мы обсудим. Россия велика. А слово из четырех букв и заграница выучит.
Клаве хотелось снова услышать чудовищный бас. Чудесный. И увидеть того, кто вмещает.
И бас отозвался на ее молчаливый зов.
– Да пропустите!.. У меня над сердцем пропуск выколот! От таежного начальника.
Клава открыла наконец глаза. Она знала, что таким басам везде дорога.
– Покажите! Покажите же ее! Вот?!
Будто бочка на ногах заслонила дверь – и застряла. А вокруг глаз и носа семидесятого размера – рыжая борода, как опрокинутый нимб.
– Еще меньше. На ладонь посадить – и носить как лампадку. Порадовала дьякона-расстригу.
– Вы хорошо отзывы подавали, – кстати припомнил Додик. – В масть.
– Душа навстречу.
– А вы часто на молодежные группы ходите? Вы из публики в рядах торчали, как гвоздь из дивана.
– Какие группы! Шел мимо, смотрю, все сюда текут. Ну и я притек. Бог привел.
– Госпожа Божа, – дружелюбно поправила Свами.
– По сегодняшнему – Божа. В честь малютки.
– По всегдашнему – Божа, – еще терпеливее отозвалась Свами.
– Не мне, расстриге, судить. А Бог или Божа – Оно всё вмещает, не вдаваясь в подробности.
Бас-расстрига только толстыми пальцами пошевелил, и сразу сделалось ясно, в какие подробности не вдается его Божество.
Свами не продолжила диспут.
– А мне бы... а мне бы... – со смешным в столь монументальном теле смущением подступился бас, – мне бы должностенку при вас какую. Например, на ладони малютку выносить после подвига ее. А ребята с балалайками чтобы не занимали руки, а вслед Аллилуйю какую наяривали. Должностенку – за кров и харчи.
– А у товарища режиссерское видение, – одобрил Додик.
– Я и сам могу на руках выносить, – нахмурился Витёк.
Никуда не делся – возревновал!
– Такой монумент – эффектней, – отвел Додик притязания Витька. – Статуя Командора. Чтобы сцена под шагами гнулась. Вот и думайте – куда унес. За кров и харчи, говоришь?
– А чего еще человеку надо? Мне бы одно – проще.
– Это мы хорошо слышали, – улыбнулся Додик. – Попробуем. Посмотрим завтра. Зовут-то тебя как?
– Иаков, – пророкотал расстрига.
– У дядюшки Якова хватит про всякого! – язвительно заметил Витёк.
– Хватит всякому – и здесь, и выше. Если проще.
Хотя обещано было продолжение после антракта, перед служебным боковым подъездом прессовалась толпа. Витёк подогнал тачанку вплотную к ступенькам, поднял пятую дверцу сзади, Иаков – репетируя завтрашний выход – вынес Клаву на руках и подал в тачанку. Витёк изнутри принял и уложил на откинутом заднем диване.
– Бо-жа-Бо-жа-Бо-жа! – возбудилась толпа.
Лица приклеивались к стеклам, расплющивая брови и носы.
Витёк медленно выводил тачанку, раздвигая мелькающих в свете фар фанатов.
– Теперь они наши, – без торжества, даже устало сказала Свами, когда машина вырулила из толпы. – Вот так, одним бреднем сколько душ уловили. Наше дело – рыбацкое. Помогла Госпожа Божа. Такие полукрещенные – оглашенными называются. Огласила ты им, добрая Дэви, имя Божи – но не просветила вполне.
Как бы преуменьшила служение Клавы. А чего просвещать? Поклонились имени Её-Их и в огонь за Клаву готовы. Ну и за Госпожу Божу. Чего ж еще?!
Но пусть и – оглашенные. И фаны тоже. Чем больше имен, тем лучше. Ворота в рай шире.
– Я всё время чувствовала, – слабо отозвалась Клава. – Нежно несла меня Госпожа Божа. Нежно. Надежно.
И при этих словах словно дуновение снова ее приподняло – все Она-Они здесь: Госпожа Божа сама собой и Она-Они же, растроенная на Мати, Дочу и Святую Душу. Собрались отметить успех, первый выход. Клаву ласкал восторг, но минуло благоговение: ведь все свои. Госпожа Божа для других – грозная и недоступная, а с доченькой любимой Она-Они по-свойски, по-домашнему.
– Без Её-Их воли такие чудеса не делаются. Отдыхай. Сестры и братья заждались благой вести. Я позднюю радость вечернюю без тебя проведу.
И Клава не подумала даже, что без нее Свами сможет какую-нибудь самозванку в Дочу Божу воплотить. Не сможет! Потому что Свами никогда так не выйдет с «Формулой». Свами скажет мудро и красиво, но не сможет вот так завести малолеток – словом из четырех букв.
Надо проще – да нельзя.
Она знала, что спешить ей некуда.
И сама Свами будет ждать сколько угодно, пока ее добрая Дэви очнется совсем. Добрая и незаменимая.
– Да воздуху дайте! – послышался Додик. – Расчистите коридор!.. Где?! Где она – гениалочка наша?!
– Вот, – послышалась Свами, гордясь как родной дочкой. – Вот. Отдала все силы. Всю любовь.
– Ну, Зоечка Ниновна! Я всё видел и ничему не удивляюсь. Но такого не видел. Только непонятно было, как ее остановить. Я уж кричу осветителям, хорошо, что телефон в экстазе не сломался. Ну. Я и то три кило потерял, наверное. С потом и переживаниями.
– Но второго отделения не будет, – сказала Свами.
– Какое второе?! После того, как так упав, снова не встают! В тот же вечер, разумеется. Завтра. У нас еще здесь площадка завтра, потом теннис начинается, провались он. С таким хитом надо месяц с места не срываться. Но мы обсудим. Россия велика. А слово из четырех букв и заграница выучит.
Клаве хотелось снова услышать чудовищный бас. Чудесный. И увидеть того, кто вмещает.
И бас отозвался на ее молчаливый зов.
– Да пропустите!.. У меня над сердцем пропуск выколот! От таежного начальника.
Клава открыла наконец глаза. Она знала, что таким басам везде дорога.
– Покажите! Покажите же ее! Вот?!
Будто бочка на ногах заслонила дверь – и застряла. А вокруг глаз и носа семидесятого размера – рыжая борода, как опрокинутый нимб.
– Еще меньше. На ладонь посадить – и носить как лампадку. Порадовала дьякона-расстригу.
– Вы хорошо отзывы подавали, – кстати припомнил Додик. – В масть.
– Душа навстречу.
– А вы часто на молодежные группы ходите? Вы из публики в рядах торчали, как гвоздь из дивана.
– Какие группы! Шел мимо, смотрю, все сюда текут. Ну и я притек. Бог привел.
– Госпожа Божа, – дружелюбно поправила Свами.
– По сегодняшнему – Божа. В честь малютки.
– По всегдашнему – Божа, – еще терпеливее отозвалась Свами.
– Не мне, расстриге, судить. А Бог или Божа – Оно всё вмещает, не вдаваясь в подробности.
Бас-расстрига только толстыми пальцами пошевелил, и сразу сделалось ясно, в какие подробности не вдается его Божество.
Свами не продолжила диспут.
– А мне бы... а мне бы... – со смешным в столь монументальном теле смущением подступился бас, – мне бы должностенку при вас какую. Например, на ладони малютку выносить после подвига ее. А ребята с балалайками чтобы не занимали руки, а вслед Аллилуйю какую наяривали. Должностенку – за кров и харчи.
– А у товарища режиссерское видение, – одобрил Додик.
– Я и сам могу на руках выносить, – нахмурился Витёк.
Никуда не делся – возревновал!
– Такой монумент – эффектней, – отвел Додик притязания Витька. – Статуя Командора. Чтобы сцена под шагами гнулась. Вот и думайте – куда унес. За кров и харчи, говоришь?
– А чего еще человеку надо? Мне бы одно – проще.
– Это мы хорошо слышали, – улыбнулся Додик. – Попробуем. Посмотрим завтра. Зовут-то тебя как?
– Иаков, – пророкотал расстрига.
– У дядюшки Якова хватит про всякого! – язвительно заметил Витёк.
– Хватит всякому – и здесь, и выше. Если проще.
Хотя обещано было продолжение после антракта, перед служебным боковым подъездом прессовалась толпа. Витёк подогнал тачанку вплотную к ступенькам, поднял пятую дверцу сзади, Иаков – репетируя завтрашний выход – вынес Клаву на руках и подал в тачанку. Витёк изнутри принял и уложил на откинутом заднем диване.
– Бо-жа-Бо-жа-Бо-жа! – возбудилась толпа.
Лица приклеивались к стеклам, расплющивая брови и носы.
Витёк медленно выводил тачанку, раздвигая мелькающих в свете фар фанатов.
– Теперь они наши, – без торжества, даже устало сказала Свами, когда машина вырулила из толпы. – Вот так, одним бреднем сколько душ уловили. Наше дело – рыбацкое. Помогла Госпожа Божа. Такие полукрещенные – оглашенными называются. Огласила ты им, добрая Дэви, имя Божи – но не просветила вполне.
Как бы преуменьшила служение Клавы. А чего просвещать? Поклонились имени Её-Их и в огонь за Клаву готовы. Ну и за Госпожу Божу. Чего ж еще?!
Но пусть и – оглашенные. И фаны тоже. Чем больше имен, тем лучше. Ворота в рай шире.
– Я всё время чувствовала, – слабо отозвалась Клава. – Нежно несла меня Госпожа Божа. Нежно. Надежно.
И при этих словах словно дуновение снова ее приподняло – все Она-Они здесь: Госпожа Божа сама собой и Она-Они же, растроенная на Мати, Дочу и Святую Душу. Собрались отметить успех, первый выход. Клаву ласкал восторг, но минуло благоговение: ведь все свои. Госпожа Божа для других – грозная и недоступная, а с доченькой любимой Она-Они по-свойски, по-домашнему.
– Без Её-Их воли такие чудеса не делаются. Отдыхай. Сестры и братья заждались благой вести. Я позднюю радость вечернюю без тебя проведу.
И Клава не подумала даже, что без нее Свами сможет какую-нибудь самозванку в Дочу Божу воплотить. Не сможет! Потому что Свами никогда так не выйдет с «Формулой». Свами скажет мудро и красиво, но не сможет вот так завести малолеток – словом из четырех букв.
Надо проще – да нельзя.
34
Клава и не сомневалась ни минуточки, что Витёк заявится к ней – по-соседски. И заявился.
Для начала бегло отметился по всем крестным точкам, похвалил:
– Наметилась бороздка, совсем наметилась. Скоро уже и раскроешь лазейку.
Отметился, а потом больше говорил:
– Да таких залов, таких дворцов! На шоуях этих проценты всходят выше, чем на травке! Дикие деньги крутятся. А капиталовложение – ноль. Аппаратуру только закупить один раз, чтобы поярче да погромче. Травку-то сначала собрать надо, да плата за риск. А с шоуями – только знай да чеши, знай да чеши. В одной России начёс будет – смочь бы сволочь к себе в закрома. А Додик этот правильно сказал: слово из четырех букв и заграница поймет. У нас косоглазый один служил, из тундры, клевер там жевал вместе с оленями. Да не клевер, как у них? Даже под снегом растет. А тоже язык свой. Мы всё спрашивали – смеялись. «Сапог» там или «собака» – на всё свои слова. Гром и молнию тоже они уважают, поклоняются вместо богов. А ребята-то все в роте лирические, писем ждут, вот потом спрашиваем: а как по-вашему «любовь» или слова такого не знаете? Он обиделся! Знаем, говорит: «ебла»!.. Ну! Одно слово по-русски даже пингвины выучат. Если короткое – и с большим воображением, как у тебя. И тогда уже пойдет начёс кругосветный!
Клава слушала, но не слушала. Пускай говорит. Витёк не ходит на радости, не понимает, что Госпожа Божа всё сделает так, как Она-Они для любимой Клавы своей предначертать захочет. И всей Троицей тоже захотят.
– Свами эта ваша ушлая, она тоже усекла сходу, какая жила открылась. Ты теперь можешь свои пункты продиктовать. Пусть она нам квартиру эту отдаст, которая из-под Федотика, если профессорская накрылась. Да из-под Федотика и лучше: евровей отделана. А то осчастливила – кабинками этими отдельными, слава Боже, что на соломе, как скоты, не валяемся! Я потому и остался сразу, потому что понял, что фирма перспективная. Многие «Альфы» и «Гефесты» с подвалов начинали, а потом дворцами пробрасывались. Поиграли в братство – и будет. В сестричество то-есть. Пора из барака этого отселяться. Специально для Свами вашей Божа эту халупу посреди нормального района сохранила. Кругом Питер, а она стоит, как будто в Малых Херовицах. Как только ее в блокаду на дрова не пустили? Ломали-то все тогда, что горит хоть немного. А барак этот посреди такой истории Божа для вас сберегла, не иначе.
Все-таки понял Витёк кое-что про жизнь самое главное: Госпожа Божа всё вперед видит и заранее рассчитывает. Корабль этот в старые времена строили какие-то люди, и не знали, что работают для того, чтобы Клава здесь Госпожу Божу узнала и полюбила со всей полной взаимностью. Всё свершается по Её-Их воле, так что напрасно люди пытаются. Не люди, а невры и неверки.
Клава лежа протянула руку, и пальцы ее попали точно на оставленный с вечера стакан нектара. Сестрам вода, а доброй Дэви теперь как и Свами нектар полагается. Из Индии – двойное манго. Тем более – рок-святой.
Пальцы попали точно не глядя, когда другая опрокинула бы впотьмах, потому что даже в каждом малейшем движении Госпожа Божа ведет Клаву с бережением, и всё у нее получается как надо.
– Чего-то у тебя? – сам себя перебил Витёк. – Дай глотка.
– Нектар с постелью, – поддразнила Клава.
– Ну!
Кто нукает – тот и запрягает.
Клава радовалась за Витька, но саму ее не проняло – как в прошлый раз, когда с постелью они пили кофе. Такого пронзения от пяток до ушей, какое наступило недавно на сцене, когда казалось, что ее желают все тысячи, спрятанные в слепящей тьме, и сама Госпожа Божа их к ней приподымает – такого пронзения не может произойти от одного Витька. Стольких тысяч ему одному не перестарать, бедненькому.
К утру она позаботилась и о себе. Уж раз Госпожа Божа подняла ее перед залом и залами, надо соответствовать – и нежной кожей, и волосами, которые вырастут длиннее чем у Соньки, только недостижимого для Соньки цвета солнечного света. Никакой краской не изобразить того, что Госпожа Божа дала своей излюбленной доченьке.
Клава приняла рекомендованное школьным мнением средство. Витёк выгибался и мурлыкал.
Как ласковый леопард. Даже тигр.
Для начала бегло отметился по всем крестным точкам, похвалил:
– Наметилась бороздка, совсем наметилась. Скоро уже и раскроешь лазейку.
Отметился, а потом больше говорил:
– Да таких залов, таких дворцов! На шоуях этих проценты всходят выше, чем на травке! Дикие деньги крутятся. А капиталовложение – ноль. Аппаратуру только закупить один раз, чтобы поярче да погромче. Травку-то сначала собрать надо, да плата за риск. А с шоуями – только знай да чеши, знай да чеши. В одной России начёс будет – смочь бы сволочь к себе в закрома. А Додик этот правильно сказал: слово из четырех букв и заграница поймет. У нас косоглазый один служил, из тундры, клевер там жевал вместе с оленями. Да не клевер, как у них? Даже под снегом растет. А тоже язык свой. Мы всё спрашивали – смеялись. «Сапог» там или «собака» – на всё свои слова. Гром и молнию тоже они уважают, поклоняются вместо богов. А ребята-то все в роте лирические, писем ждут, вот потом спрашиваем: а как по-вашему «любовь» или слова такого не знаете? Он обиделся! Знаем, говорит: «ебла»!.. Ну! Одно слово по-русски даже пингвины выучат. Если короткое – и с большим воображением, как у тебя. И тогда уже пойдет начёс кругосветный!
Клава слушала, но не слушала. Пускай говорит. Витёк не ходит на радости, не понимает, что Госпожа Божа всё сделает так, как Она-Они для любимой Клавы своей предначертать захочет. И всей Троицей тоже захотят.
– Свами эта ваша ушлая, она тоже усекла сходу, какая жила открылась. Ты теперь можешь свои пункты продиктовать. Пусть она нам квартиру эту отдаст, которая из-под Федотика, если профессорская накрылась. Да из-под Федотика и лучше: евровей отделана. А то осчастливила – кабинками этими отдельными, слава Боже, что на соломе, как скоты, не валяемся! Я потому и остался сразу, потому что понял, что фирма перспективная. Многие «Альфы» и «Гефесты» с подвалов начинали, а потом дворцами пробрасывались. Поиграли в братство – и будет. В сестричество то-есть. Пора из барака этого отселяться. Специально для Свами вашей Божа эту халупу посреди нормального района сохранила. Кругом Питер, а она стоит, как будто в Малых Херовицах. Как только ее в блокаду на дрова не пустили? Ломали-то все тогда, что горит хоть немного. А барак этот посреди такой истории Божа для вас сберегла, не иначе.
Все-таки понял Витёк кое-что про жизнь самое главное: Госпожа Божа всё вперед видит и заранее рассчитывает. Корабль этот в старые времена строили какие-то люди, и не знали, что работают для того, чтобы Клава здесь Госпожу Божу узнала и полюбила со всей полной взаимностью. Всё свершается по Её-Их воле, так что напрасно люди пытаются. Не люди, а невры и неверки.
Клава лежа протянула руку, и пальцы ее попали точно на оставленный с вечера стакан нектара. Сестрам вода, а доброй Дэви теперь как и Свами нектар полагается. Из Индии – двойное манго. Тем более – рок-святой.
Пальцы попали точно не глядя, когда другая опрокинула бы впотьмах, потому что даже в каждом малейшем движении Госпожа Божа ведет Клаву с бережением, и всё у нее получается как надо.
– Чего-то у тебя? – сам себя перебил Витёк. – Дай глотка.
– Нектар с постелью, – поддразнила Клава.
– Ну!
Кто нукает – тот и запрягает.
Клава радовалась за Витька, но саму ее не проняло – как в прошлый раз, когда с постелью они пили кофе. Такого пронзения от пяток до ушей, какое наступило недавно на сцене, когда казалось, что ее желают все тысячи, спрятанные в слепящей тьме, и сама Госпожа Божа их к ней приподымает – такого пронзения не может произойти от одного Витька. Стольких тысяч ему одному не перестарать, бедненькому.
К утру она позаботилась и о себе. Уж раз Госпожа Божа подняла ее перед залом и залами, надо соответствовать – и нежной кожей, и волосами, которые вырастут длиннее чем у Соньки, только недостижимого для Соньки цвета солнечного света. Никакой краской не изобразить того, что Госпожа Божа дала своей излюбленной доченьке.
Клава приняла рекомендованное школьным мнением средство. Витёк выгибался и мурлыкал.
Как ласковый леопард. Даже тигр.
35
Что-то он сказал Свами, и она отпустила из днем-вдвоем в квартиру бывшего Федотика. Посмотреть и прибрать. По вчерашнему примеру Свами Клава оделась в штатское: там агитировать некого.
Подъехали на тачанке – на зависть теткам у подъезда.
Клава с полным хозяйским чувством прошлась там, где ее вертели, как хотели, Наташка с мерзкой Пупочкой.
Витёк покрутился и замаялся.
– Тут по делам проскочить надо. По корешам. Сиди и не скучай. Дверь никому не открывай. Как та коза в сказке наказывала. Ты еще маленькая, должна сказки помнить.
Маленькая – а больших погоняет.
Прибирать не пришлось: тогда ведь после всех разговоров сюда должны были сестры прийти за уснулой Наташкой. Они-то и прибрали – Наташку и посуду. Посуду в шкаф, а Наташку – куда? А вдруг отоспалась и явится? Если проснулась от последних приключений. Хотя просыпаться ей бы вовсе и не обязательно.
Только подумала – раздался звонок. Чего удивляться? Госпожа Божа всё соединяет, и мысли Клаве послала вперед, чтобы приготовилась.
Клава подкралась к двери, дотянулась до глазка.
В глазке маячила – не Наташка, а Пупочка!
– Кто там? – спросила Клава – не подумала.
– Деточка! Это ты?! Деточка! А я-то о тебе! Открой, это я.
Дурацкое рыло Пупочки в глазке искривилось еще дурачнее. Клава засмеялась. Открыть бы и плюнуть – в рожу!
Все равно открывать Пупочке было нельзя. Витёк сказал и вообще.
Открывать ни за что нельзя – Клава вдруг взяла и распахнула Пупочке.
– Деточка! Как я рада до невозможности! Ты же меня помнишь? А я уж спрашивала Наташеньку, она сказала, ты уехала. Других предлагала. Да разве сравнятся. Помнишь, как мы с тобой?! Приехала, значит? Я будто знала – принесла вот на всякий случай.
Пупочка достала какую-то жалкую коробку. А другой рукой уже поспешно доставала Клаву.
Клава молча отступала перед нею – с тем же чувством, какое подняло ее вчера на сцене: Госпожа Божа владела ею всей. И была на всё воля Её-Их.
Пупочка погрузилась задом в кровать и стала расстегивать лопающееся платье. Клава нетерпеливо ей помогала.
– Любишь, деточка, свою Пупочку? Какая у нас писенька сладенькая.
– А давай, Пупонька моя, я сверху. Попробуешь, какая сладенькая.
– Ах ты забавница.
И Пупочка покорно рухнула навзничь.
Клава уселась ей на грудь.
– Ах ты, ах ближе... – задыхалась Пупочка от тяжести и страсти.
Клава соскользнула вперед – и сдавила бедрами ей шею.
Как знала и умела.
Пупочка забилась будто бы огромная выловленная белуга.
Клава вцепилась в жидкие ее волосики как в гриву лошади и подпрыгивала, подпрыгивала – так делают ковбойки в кино, когда их сбрасывают дикие мустанговки. Сдавливала бедра, потом напрыгивала сверху коленками на ходящий ходуном кадык.
Бедра – коленки, бедра – коленки.
В бедрах – сила, в коленках – твердость.
Бедра – коленки. Сила и твердость.
Пупочкины грабли сзади и с боков что-то попытались – и ослабли, ослабли, ослабли...
Хрипела, храпела, булькала...
Откинула грабли и отбулькала.
Вот это было посильнее, чем шалости с Витьком. Пронзение почти как перед залом.
Госпожа Божа помогла.
Подъехали на тачанке – на зависть теткам у подъезда.
Клава с полным хозяйским чувством прошлась там, где ее вертели, как хотели, Наташка с мерзкой Пупочкой.
Витёк покрутился и замаялся.
– Тут по делам проскочить надо. По корешам. Сиди и не скучай. Дверь никому не открывай. Как та коза в сказке наказывала. Ты еще маленькая, должна сказки помнить.
Маленькая – а больших погоняет.
Прибирать не пришлось: тогда ведь после всех разговоров сюда должны были сестры прийти за уснулой Наташкой. Они-то и прибрали – Наташку и посуду. Посуду в шкаф, а Наташку – куда? А вдруг отоспалась и явится? Если проснулась от последних приключений. Хотя просыпаться ей бы вовсе и не обязательно.
Только подумала – раздался звонок. Чего удивляться? Госпожа Божа всё соединяет, и мысли Клаве послала вперед, чтобы приготовилась.
Клава подкралась к двери, дотянулась до глазка.
В глазке маячила – не Наташка, а Пупочка!
– Кто там? – спросила Клава – не подумала.
– Деточка! Это ты?! Деточка! А я-то о тебе! Открой, это я.
Дурацкое рыло Пупочки в глазке искривилось еще дурачнее. Клава засмеялась. Открыть бы и плюнуть – в рожу!
Все равно открывать Пупочке было нельзя. Витёк сказал и вообще.
Открывать ни за что нельзя – Клава вдруг взяла и распахнула Пупочке.
– Деточка! Как я рада до невозможности! Ты же меня помнишь? А я уж спрашивала Наташеньку, она сказала, ты уехала. Других предлагала. Да разве сравнятся. Помнишь, как мы с тобой?! Приехала, значит? Я будто знала – принесла вот на всякий случай.
Пупочка достала какую-то жалкую коробку. А другой рукой уже поспешно доставала Клаву.
Клава молча отступала перед нею – с тем же чувством, какое подняло ее вчера на сцене: Госпожа Божа владела ею всей. И была на всё воля Её-Их.
Пупочка погрузилась задом в кровать и стала расстегивать лопающееся платье. Клава нетерпеливо ей помогала.
– Любишь, деточка, свою Пупочку? Какая у нас писенька сладенькая.
– А давай, Пупонька моя, я сверху. Попробуешь, какая сладенькая.
– Ах ты забавница.
И Пупочка покорно рухнула навзничь.
Клава уселась ей на грудь.
– Ах ты, ах ближе... – задыхалась Пупочка от тяжести и страсти.
Клава соскользнула вперед – и сдавила бедрами ей шею.
Как знала и умела.
Пупочка забилась будто бы огромная выловленная белуга.
Клава вцепилась в жидкие ее волосики как в гриву лошади и подпрыгивала, подпрыгивала – так делают ковбойки в кино, когда их сбрасывают дикие мустанговки. Сдавливала бедра, потом напрыгивала сверху коленками на ходящий ходуном кадык.
Бедра – коленки, бедра – коленки.
В бедрах – сила, в коленках – твердость.
Бедра – коленки. Сила и твердость.
Пупочкины грабли сзади и с боков что-то попытались – и ослабли, ослабли, ослабли...
Хрипела, храпела, булькала...
Откинула грабли и отбулькала.
Вот это было посильнее, чем шалости с Витьком. Пронзение почти как перед залом.
Госпожа Божа помогла.