Но все равно она уже научилась внушать сестрам и братикам любовь с этой терпеливой стороны тела. И вложила всю страсть, недотраченную с Витьком.
– Ну вот и не лишена ты, тварь завистливая, любви сестрической, – одобрила Свами. – Мне и добавить почти нечего.
Но – добавила милостиво:
– А ты, сестричка любезная, дай мне целование дочернее.
Клава присосалась к соскам Свами.
Что там ни говорил Витёк, она обожала свою Свами, воплощенную Мати Божу! Свами, которая знает почти всё и судит справедливо. Но и рассказывать Свами про божехульства Витька она не собиралась. Просто, Витёк еще не просветился, но Клава поможет его просвещению – сама. Постепенно и терпеливо. А Свами простит когда-нибудь Витьку слова неразумные, потому что Госпожа Божа прощает тем, кто пришел поклониться Ей-Им.
А Витёк – придет, приведенный Клавой.
Она побежала вниз, не боясь скрипящих половиц. А те и не скрипели. Наверное, Клава и вправду сделалась невесомой, приподнятая радостью летящей.
Или – половицы скрипели нарочно, чтобы привести Клаву к ногам Свами, чтобы получить от нее понимание и благословение, а Соньку-предательницу покарать за подлость ее. Теперь же отпала надобность в их скрипичном служении. И Госпожа Божа утишила их. Потому что всё в руке Её-Их, во власти Её-Их немеренной. Всюду проникает Госпожа Божа до последней половицы, всё видит и судит по заслугам!
А Клаву маленькую, сестру Калерию, Госпожа Божа видит особенно, и любит за терпение и кротость.
23
24
25
– Ну вот и не лишена ты, тварь завистливая, любви сестрической, – одобрила Свами. – Мне и добавить почти нечего.
Но – добавила милостиво:
– А ты, сестричка любезная, дай мне целование дочернее.
Клава присосалась к соскам Свами.
Что там ни говорил Витёк, она обожала свою Свами, воплощенную Мати Божу! Свами, которая знает почти всё и судит справедливо. Но и рассказывать Свами про божехульства Витька она не собиралась. Просто, Витёк еще не просветился, но Клава поможет его просвещению – сама. Постепенно и терпеливо. А Свами простит когда-нибудь Витьку слова неразумные, потому что Госпожа Божа прощает тем, кто пришел поклониться Ей-Им.
А Витёк – придет, приведенный Клавой.
Она побежала вниз, не боясь скрипящих половиц. А те и не скрипели. Наверное, Клава и вправду сделалась невесомой, приподнятая радостью летящей.
Или – половицы скрипели нарочно, чтобы привести Клаву к ногам Свами, чтобы получить от нее понимание и благословение, а Соньку-предательницу покарать за подлость ее. Теперь же отпала надобность в их скрипичном служении. И Госпожа Божа утишила их. Потому что всё в руке Её-Их, во власти Её-Их немеренной. Всюду проникает Госпожа Божа до последней половицы, всё видит и судит по заслугам!
А Клаву маленькую, сестру Калерию, Госпожа Божа видит особенно, и любит за терпение и кротость.
23
После трапезы утренней Свами через горбатого брата Григория позвала Клаву к себе. Проходя мимо стоящей на коленях Соньки Клава удержалась и не ущипнула ее, не плюнула. Хотя знала всю подлость ее.
А почти все сестры и братики плевали и щипали, хотя и не знали пока, за что наказана сестра Соня. Зато знали твердо, что Свами всегда наказует справедливо и милостиво.
Соня вся была уже в мелких синяках от сестрических щипчиков, а особенно вокруг сосков, куда щипали особенно охотно. Волосы она закрутила в жгут, чтобы меньшую площадь прикрывали они от сестрических знаков внимания. На каждый плевок или щипок Сонька, притушив взгляд свой, отвечала как положено:
– Спаси тебя Божа.
Все и спасались. Но Клава подумала, что Госпожа Божа любит ее и так. А Сонька путь запомнит, что она зла на нее не держит.
Клава остановилась в дверях.
– Люблю тебя, сладкая Свами. Пришла я поспешно.
Свами завтракала, сидя за столом в том же ночном халате. Клава разглядела салат с майонезом, который мамусенька делала по праздникам, а других подробностей от дверей было не разглядеть. И коробка нектара красивая, какого Клава однажды в гостях пила. Аромат обычных благовоний мешался с запахом кофе.
Кухонная сестра Надя в застиранном своем обвислом балахоне принесла кофейник и мгновенно ретировалась – будто сознавая, что не смотрится среди изящного интерьера комнаты Свами.
А та попробовала кофе, добавила сливок, отпила еще.
– Постой. Сейчас поедем.
Свами поела, подставила, переодеваясь, грудь для целования. Клава заметила, что Свами уже успела побриться с утра и сверкала белым детским мыском.
Но надела она не форменный плащ серебряный, а обычный костюм, который и неверки носят. Такой же протянула и Клаве. Джинсы даже – только лучше тех, в которых привела ее в корабль когда-то.
– Вот, облачимся в одежды пуговчатые. Когда для цели благой, Госпожа Божа попускает.
Так ведь и за Клавой Свами пришла когда-то в одеждах пуговчатых. Благие дела и в темных одеждах творятся во имя Мати, Дочи и Святой души.
– Готова? И позови брата Виктора, он тоже с нами.
– Радуюсь и повинуюсь!
Клава побежала в соседнюю комнату.
Витёк доедал такой же салат. И яичницу с колбасой и помидорами. А к кофе ждали его бутерброды с сыром и сгущенка. И нектар такой же.
На трапезу Свами Клава смотрела равнодушно как на благодать недоступную, а с Витьком ей сразу ужасно захотелось есть.
– Привет, Каля.
Витёк потянулся, чтобы посадить ее на колени. Но она увернулась.
– Потом. Свами тебя зовет.
– Подождет. Видишь, кушаю.
Клава метнулась обратно.
– Он ест, сладкая Свами. Сказал, сейчас придет, когда позавтракает.
– Ну так и приведи, когда съест всё.
Это было разрешением побыть пока у Витька.
Она вернулась к нему. Ей очень хотелось всего – и салата, и яичницы, и сгущенки, и нектара, но она молчала.
Но он кивнул милостиво:
– Жри. Хочешь?
– Ага.
Он усадил ее на колени, изловчившись одной рукой спустить джинсики эту пуговчатые.
– Как там у тебя? Не открылось?
Она помотала головой, потому что с полным ртом даже «Нет» не выговорить. Чтобы проглотить нектаром запила сладким, но с кислинкой.
– Не открылось, – сокрушенно констатировал он. – Ну ничего, поелозь хоть ляжками. Вот это и называется: кофе с постелью – двойной кайф.
Клава глотала всё подряд, отвыкшая уже от такой еды за недолгую жизнь в корабле, и верхний кайф перебивал. Хотя и подогреваться снизу было приятно. Недаром же и, правда, всегда говорят про самых заботливых мужей: «Кофе в постель подает». И чего в этом такого, Клава никогда не догадывалась. Пить лежа – только обольешься и больше ничего. Теперь поняла: пить-то надо сидя, только не на простыне, а «постель» означает «любовь» в любой позе, это теперь и в первом классе знают.
– Ну пошли.
Витёк снял ее и поднялся – сытый и довольный.
Свами ничего не сказала про их задержку. При ней уже ждал горбун Григорий, тоже в штатском.
Свами подхватила портфель – и сделалась непривычно деловитой с виду.
За воротами стояло такси. Свами уселась рядом с шофером, Клава сзади между братьями.
Клаве редко удавалось в жизни ездить в машине, и она ценила каждую поездку, хотелось катиться дольше и дольше.
Но приехали, к сожалению.
Клаве показалось, дом будто знакомый. Хотя не могла сразу вспомнить, откуда.
Вспомнила на лестнице – здесь живет Наташа в блестящей кафельной квартире. Неужели Свами решила вернуть Клаву сюда?! Все-таки не поверила, что она была совсем безгрешной с Витьком?! Но ведь Госпожа Божа видит и знает!
Но зачем тогда приводить сюда самого Витька? Не оставит же Свами и Витька здесь вместе с Клавой!
У нужной двери Свами остановилась.
– Вы к стенке сдвиньтесь, – приказала.
А сама встала перед глазком.
Послышался железный перезвон запоров и дверь приоткрылась на цепочку.
– И правда ты, Зоя? Сбежала тогда, сука, и кильку с собой украла! Чего явилась?!
– Поговорить надо.
– Зайди-зайди! Гостья жданная!
Дверь захлопнулась. И молчание. А сказала «зайди». Но распахнулась снова. Распахнулась – и на пороге стоял здоровый мужик.
– Заходи, дорогая!
Руку было за Свами протянул.
И только теперь увидел стоящих сбоку.
Попытался было захлопнуть дверь – но Григорий поставил ногу, Витёк, рубанув в поддых, согнул мужика пополам, и гости вошли. Горбун последним, заперев за собой дверь.
Наташа стояла, заслоняя вход в знакомую Клаве комнату. Взглянула на Клаву – и видно, что узнала. Молча пока.
– Посидим потолкуем, хозяйка, – сказал Витёк и отодвинул ее в сторону.
Разогнувшегося уже мужика подталкивал горбун.
– Гости дорогие, – опомнилась Наташа. – Поговорим-потолкуем. Кофейку с утра!
Красивая комната не изменилась. Кровать стояла незастеленная, а одеяло на ней странно горбилось.
Красивая комната, красивая, по прежнему взгляду и Наташа, и мужик новый ничего бы – но всё вместе это чужое, воплощающее мерзость мира. Клава теперь узнала накрепко, что она со Свами и со всеми сестрами и братьями принадлежит свету, защищена Госпожой Божей, а все остальные – враги, невры, мусор человеческий. Если только не припадут поспешно к подножию Госпожи Божи и не покаются.
И не было на Клаве плаща серебряного спасительного, защищающего от зловредного излучения белых обезьян, от заразы духовной и телесной.
Григорий подошел, отдернул одеяло – и открылись две девочки. Класс шестой-пятый, определила Клава.
Девочки тотчас прикрылись подушками и выглядывали из-за них как из-за брустверов. Рядом с Витьком являлись окопные мысли.
Наташа забегала туда-сюда и вернулась с подносом, на котором стояли чашки и печенье.
– Вот, с утра! – повторила Наташа.
– А мужчине этому приятному чего ж не подала? – спросила Свами.
– Кофе не водка – с утра не пью, – сообщил мужчина.
Все присели к низкому светлому столику. Кроме девочек из кровати, естественно. Клава еще раз посмотрела на них без жалости, но с превосходством. И отвернулась. Наташа придвинула всем чашки. Отпила глоток из своей.
– Вовремя вы зашли. Как раз я взбодриться собралась. Заварила. А то не проснуться никак. День, видно, такой магнитный.
И еще раз глотнула с удовольствием.
– Обычай есть хороший: из чужой чашки выпьешь – поцелуем подаришь, – сказала нараспев Свами. – Поцелуй, Наташенька, нашего Витю.
И быстрым движением обменяла чашки.
– Ну что ты, Зоечка. Мужчина молодой и незнакомый. Не захочет с такой старухой, как я.
– Захочет. Пей.
– Что она про нас говорит, красивый мужчина. Я даже стесняюсь. Но если не брезгуете такой старухой, давайте сначала так поцелуемся, а после – через кофе.
Наташа потянулась к Витьку, неловко толкнув столик. Запрыгали, кувыркаясь, чашки.
– Ой, на березу карельскую! Пролила всё. Сейчас-сейчас... Вытру... Еще налью...
– Не надо. Я твою чашку подхватила. Пей, Наташенька.
Свами встала, протягивая ей чашку.
– Лучше другого. Расплескалось. Попало в него чего-то.
– Пей сама, или в пасть тебе волью, сука, сестра любезная! А расплещешь – убью сразу. Лучше выпей, Госпожа Божа тебя рассудит.
И приставила чашку к горлу – как нож. А потом уж поднесла к губам,
Наташа, проливая на подбородок и платье, выпила подставленную чашку. Посмотрела на Витька.
– Она подумала чего-то, Зоя ваша. А я просто... я просто – любовный напиток. Приворотный. Приворожить мне такого красавчика захотелось. Сейчас...
Наташа уселась в кресло.
– Разговаривайте, а я сейчас... Сейчас-сейчас...
Свами брезгливо стряхнула с колен капли кофе. Повернулась к молчавшему во время всей сцены мужику.
– Ну вот, а пока мы все живы, можно и поговорить. Ты ведь Федотик?
– Федот.
– Тебя Наташа всегда ласково поминает: Федотиком. А ты и вправду: Федот еще тот.
Наташа откинулась в кресле, закрыла глаза и задышала полуоткрытым ртом.
– И что бы вы вдвоем со мной сделали, если бы Виктор вот так вырубился, да и Гриша, наверное, тоже?
– Это она одна придумала. Испугалась, наверное.
– А что теперь будем делать?
– Чего нам делать? Разговаривать, раз пришла.
– А чего ты делаешь? Девочек поставляешь? – она кивнула в сторону кровати.
– Это она. Пригрела, наверное, сироток. Сейчас вон сколько по подвалам. Любой бомж их во все дырки трахает. Наташа добрая.
– Знаю я, какая Наташа добрая. И она знает, – Свами показала на Клаву. – Расскажет, где нужно. И эти – расскажут. Когда тебя уведут, а инспекторша ласковая их расспросит. Педагогический мент подход имеет. Статья за них есть: за малолеток. Хоть насил, хоть растлел. В сумме можно и расстрел. Если покопать. Может, ты их и закапываешь потом. Когда отработанные. Ты ведь нетраченных ценишь, я слышала?
– Да ты что?! Живут и жиреют! Рады-счастливы! Когда после подвала – жратва и постель. Килек этих, знаешь, как ценят!
– Да-да. На рыбном рынке.
– Ценят и траченных. Мы всех их холим, килечек этих. Да чтобы пальцем! Как своих детей!
– Значит, не закапываешь. Ты у нас не Чикатило, а Щикотило. Пощекотать любишь безгрешно.
– Да мне-то они! Мне, если меньше шестого номера, и смотреть неинтересно. Говорю как отец.
– Наташа, правда, другое рассказывала про тебя, про то, какие ты номера любишь, – Свами посмотрела на Наташу, которая не умела сейчас возразить, и снова на Федотика, – но – неважно. Значит, за растлел – не расстрел. Пропоет тебе прокурор многия лета. От десяти до пятнадцати.
– А ты чего с этого поимеешь?
– Во-первых, деточек жалко. Сердце успокою. А после как прокурор многия лета тебе пропоет, сверх успокоенного сердца – ничего. Вот если – до...
– А что – до?
– Хатенка эта на тебя ведь записана? Зачем тебе столько? У тебя ведь еще есть. Поделиться пора. Поделиться – сохраниться.
– Подумать надо.
– Пять минут, не вставая. Документы у меня собраны, подписываешь и едем к нотариусу.
– Справки еще собрать: форму семь, форму девять. Знаю, покупал.
– Все формы у меня в полной форме.
– Да кто ж их тебе без паспорта?!
Даже Клава поняла, что вопрос глупый.
– Значит, едем резко. Или прокурор пропоет.
– Будет свобода – будут и квартиры, – встал Федот.
– Вот и хорошо. Сейчас и двинемся.
– Только вот паспорта у меня с собой нет, для нотариуса, Зоечка.
– Тянешь, значит. Заедем по дороге. Только ты ходи аккуратно. Ключи здешние выдай... – Федот безропотно протянул тяжелую связку – в кино похожие ключи от города победителям вручают. – Брат Гриша, пришли сестер прибраться. Сироток бедных хоть к Оле пока. Эту, – показала на Наташу, – побережем тоже. У Тони. Ну, присядем на дорожку. Помоги, Госпожа Божа.
Наташа сидела всё так же – запрокинув голову и не чувствуя происходящего. Сиротки совсем спрятались за бруствер из подушек.
Гриша обхлопал Федота, который был раза в полтора выше горбуна, и выудил из кармана пару маленьких ключей – как довески.
– Значит и тачка его внизу, – помахал он ключиками победоносно.
Вышли дружно. Гриша с Витьком придерживали Федота, Свами собственноручно заперла дверь.
Федота ждала, как оказалось, большая БМВ. Витёк уселся за руль, Клаву, к полному восторгу, Свами усадила рядом с ним. Федота поместили сзади между братом Гришей и самой Свами.
– Меня бы не так везли, если бы эта сука безбожья нас своим кофем напоила, – заметила Свами. – Меня бы уже в багажнике. А мы тебя, как боярина. Подпишешь – и забудешь. Если аккуратно всё.
– Испугалась просто дура.
– А другие топором между глаз – тоже с испуга.
Клава блаженствовала, глядя как Витёк в лучшем стиле обгоняет не только «жигули», но и такие же классные машины.
Наверх с Федотом пошли только мужики. Свами пересела за руль.
– Меня тоже Госпожа Божа вразумила. Если отъехать понадобится. Будешь слушаться Госпожу Божу, и тебя Она-Они вразумят смиренному рулению, когда подрастешь еще годика на три.
Клава хотела ручку ей поцеловать в восторге, но догадалась, что здесь не нужно, когда люди сквозь стекло их видят.
Мужчины спустились втроем, как и уходили.
– Путём, – сказал горбун Гриша, и все снова расселись в прежнем порядке.
Клава блаженствовала по-прежнему. Она надеялась, вдруг кто-нибудь из их класса перейдет дорогу, пока они стояли перед светофорами, чтобы увидел, как она разъезжает.
Для развлечения она читала вывески, воображая, как зайдет в эти магазины, купит... И вспомнила, что грех мечтать об этом, что она счастлива в корабле, где она накормлена овсянкой и одета в серебряный плащ, какой не снится никакой дуре-отличнице!
Тогда она стала читать вывески безгреховные, и два раза заметила нотариальные конторы, написанные крупными буквами. Но они ехали дальше и дальше. И приехали совсем в новый район, где и вывеска оказалась невзрачная. Большому делу и шикарный нотариус соответствовал бы – но Свами видней...
На этот раз вышли из машины все. Свами сказала:
– Пошли и ты. Чего тебе по улице болтаться. Болтаться – греха набираться.
И усадила ее на стуле в скучном тесном коридоре.
А взрослые вошли в дверь, за которой мелькнули совсем уж скучные столы с бумагами.
Вышли веселые. Даже Федот улыбался, на лестнице сказал не кому-нибудь, а Клаве:
– Вот сколько суетни из-за вашей сестры. Вас же спасаешь – и выйдешь виноват. Какие люди рушатся. Я-то везучий. И то – фрукты, может, лучше возить?
– Вози бананы, братик, – ответила за Клаву сама Свами. – Тогда совсем подружимся, будем фрукты у тебя со скидкой покупать оптом. Чтобы сестричек повитаминить.
И приказала изменить рассадку:
– Ты, Федотик теперь в доверии, садись впереди с братом Виктором. А мы уж сзади, как гости твои.
– Я и рулить могу.
– Я уж люблю своему шоферу верить. Тем более, профессионал. А то еще задумаешься о старой квартире.
Шутка доказывала, что тема больше не запретная. Федот первый подхватил:
– Теперь я проверю когда-нибудь, что там у тебя: монастырь или притон?
– Притоны Госпожа Божа тоже милостью не оставляет, – засмеялась Свами.
Они выехали на Фонтанку. Подъехали к мосту с башенками.
– Мы тут выйдем, – сказала Свами. – А Виктору надо заскочить по делу там рядом с тобой, Федотик. Доедете вместе, ладно?
– О чем речь!
Клава разочарованно ступила на асфальт. Они втроем свернули на мост, и покинутая машина свернула, проехала мимо них, – Федотик даже рукой помахал, – и поехала вдоль Фонтанки обратно, разгоняясь и обходя справа ряд машин.
Как вдруг на скорости резко свернула совсем вправо, пробила решетку и рухнула в воду!
И ничего – только кругов разошлось несколько.
– Ай! – закричала Клава. – Ай! Утонут! Витёк там!
– Не ори, не вдова еще! – резко сказала Свами. И добавила обычным голосом: – Кого Госпожа Божа любит, того спасет.
Клава всматривалась в то место, куда упала машина. Никто не выплывал. Гладь водная. Будто и не было – ни машины классной, ни седоков.
Но Свами вдруг посоветовала небрежно:
– Дальше гляди, не слепая ведь пока?
Там дальше ремонтировался мост. И от самой воды приставленная лесенка.
А по лесенке поднялся мужик! Из реки наружу.
Вылез наверх, пробежал по балке над водой – Клава видела, что перил там нет! – и потерялся.
Клава не могла, конечно, даже разглядеть, в чем одет этот герой, различить пятен на комбинезоне – но не сомневалась, что это Витёк! Никто другой так не бегает по балкам без перил особенным, охотничьим, леопардовым шагом!
По такой походке не спутаешь!
– Он, да?! Витёк!
– Не ори. А машину как возьмем, вообще рта не раскрывай, поняла? Кого Госпожа Божа любит, того и спасет хоть из огня, хоть со дна морского. Вот ты и проверила, если так не верила.
– Я верила, сладкая Свами, я верила!
– Ну и молчи.
По той стороне, где свалилась БМВ, машины встали. Свами со спутниками вернулись на прежний берег и остановила старый «москвичок».
– Свалился кто-то, – сообщил водитель, кивнув назад. – Каждый год кто-то в Фонтанку валится. Такая в ней вода притягательная! Про Мойку почему-то не слышно такого. Говорят старухи, русалки в ней водятся, в Фонтанке, они и заманивают. Вот и не верь, если валятся и валятся!
Клава тихо ликовала. Госпожа Божа явно показала, что любит ее, любит Витька, потому что только чудом можно было спастись! Истинным чудом, которое и свершилось прямо на глазах.
А русалки, наверное, похожи на весталок. Потому и отпустили Витька: русалка от весталки суженого не сманит.
А почти все сестры и братики плевали и щипали, хотя и не знали пока, за что наказана сестра Соня. Зато знали твердо, что Свами всегда наказует справедливо и милостиво.
Соня вся была уже в мелких синяках от сестрических щипчиков, а особенно вокруг сосков, куда щипали особенно охотно. Волосы она закрутила в жгут, чтобы меньшую площадь прикрывали они от сестрических знаков внимания. На каждый плевок или щипок Сонька, притушив взгляд свой, отвечала как положено:
– Спаси тебя Божа.
Все и спасались. Но Клава подумала, что Госпожа Божа любит ее и так. А Сонька путь запомнит, что она зла на нее не держит.
Клава остановилась в дверях.
– Люблю тебя, сладкая Свами. Пришла я поспешно.
Свами завтракала, сидя за столом в том же ночном халате. Клава разглядела салат с майонезом, который мамусенька делала по праздникам, а других подробностей от дверей было не разглядеть. И коробка нектара красивая, какого Клава однажды в гостях пила. Аромат обычных благовоний мешался с запахом кофе.
Кухонная сестра Надя в застиранном своем обвислом балахоне принесла кофейник и мгновенно ретировалась – будто сознавая, что не смотрится среди изящного интерьера комнаты Свами.
А та попробовала кофе, добавила сливок, отпила еще.
– Постой. Сейчас поедем.
Свами поела, подставила, переодеваясь, грудь для целования. Клава заметила, что Свами уже успела побриться с утра и сверкала белым детским мыском.
Но надела она не форменный плащ серебряный, а обычный костюм, который и неверки носят. Такой же протянула и Клаве. Джинсы даже – только лучше тех, в которых привела ее в корабль когда-то.
– Вот, облачимся в одежды пуговчатые. Когда для цели благой, Госпожа Божа попускает.
Так ведь и за Клавой Свами пришла когда-то в одеждах пуговчатых. Благие дела и в темных одеждах творятся во имя Мати, Дочи и Святой души.
– Готова? И позови брата Виктора, он тоже с нами.
– Радуюсь и повинуюсь!
Клава побежала в соседнюю комнату.
Витёк доедал такой же салат. И яичницу с колбасой и помидорами. А к кофе ждали его бутерброды с сыром и сгущенка. И нектар такой же.
На трапезу Свами Клава смотрела равнодушно как на благодать недоступную, а с Витьком ей сразу ужасно захотелось есть.
– Привет, Каля.
Витёк потянулся, чтобы посадить ее на колени. Но она увернулась.
– Потом. Свами тебя зовет.
– Подождет. Видишь, кушаю.
Клава метнулась обратно.
– Он ест, сладкая Свами. Сказал, сейчас придет, когда позавтракает.
– Ну так и приведи, когда съест всё.
Это было разрешением побыть пока у Витька.
Она вернулась к нему. Ей очень хотелось всего – и салата, и яичницы, и сгущенки, и нектара, но она молчала.
Но он кивнул милостиво:
– Жри. Хочешь?
– Ага.
Он усадил ее на колени, изловчившись одной рукой спустить джинсики эту пуговчатые.
– Как там у тебя? Не открылось?
Она помотала головой, потому что с полным ртом даже «Нет» не выговорить. Чтобы проглотить нектаром запила сладким, но с кислинкой.
– Не открылось, – сокрушенно констатировал он. – Ну ничего, поелозь хоть ляжками. Вот это и называется: кофе с постелью – двойной кайф.
Клава глотала всё подряд, отвыкшая уже от такой еды за недолгую жизнь в корабле, и верхний кайф перебивал. Хотя и подогреваться снизу было приятно. Недаром же и, правда, всегда говорят про самых заботливых мужей: «Кофе в постель подает». И чего в этом такого, Клава никогда не догадывалась. Пить лежа – только обольешься и больше ничего. Теперь поняла: пить-то надо сидя, только не на простыне, а «постель» означает «любовь» в любой позе, это теперь и в первом классе знают.
– Ну пошли.
Витёк снял ее и поднялся – сытый и довольный.
Свами ничего не сказала про их задержку. При ней уже ждал горбун Григорий, тоже в штатском.
Свами подхватила портфель – и сделалась непривычно деловитой с виду.
За воротами стояло такси. Свами уселась рядом с шофером, Клава сзади между братьями.
Клаве редко удавалось в жизни ездить в машине, и она ценила каждую поездку, хотелось катиться дольше и дольше.
Но приехали, к сожалению.
Клаве показалось, дом будто знакомый. Хотя не могла сразу вспомнить, откуда.
Вспомнила на лестнице – здесь живет Наташа в блестящей кафельной квартире. Неужели Свами решила вернуть Клаву сюда?! Все-таки не поверила, что она была совсем безгрешной с Витьком?! Но ведь Госпожа Божа видит и знает!
Но зачем тогда приводить сюда самого Витька? Не оставит же Свами и Витька здесь вместе с Клавой!
У нужной двери Свами остановилась.
– Вы к стенке сдвиньтесь, – приказала.
А сама встала перед глазком.
Послышался железный перезвон запоров и дверь приоткрылась на цепочку.
– И правда ты, Зоя? Сбежала тогда, сука, и кильку с собой украла! Чего явилась?!
– Поговорить надо.
– Зайди-зайди! Гостья жданная!
Дверь захлопнулась. И молчание. А сказала «зайди». Но распахнулась снова. Распахнулась – и на пороге стоял здоровый мужик.
– Заходи, дорогая!
Руку было за Свами протянул.
И только теперь увидел стоящих сбоку.
Попытался было захлопнуть дверь – но Григорий поставил ногу, Витёк, рубанув в поддых, согнул мужика пополам, и гости вошли. Горбун последним, заперев за собой дверь.
Наташа стояла, заслоняя вход в знакомую Клаве комнату. Взглянула на Клаву – и видно, что узнала. Молча пока.
– Посидим потолкуем, хозяйка, – сказал Витёк и отодвинул ее в сторону.
Разогнувшегося уже мужика подталкивал горбун.
– Гости дорогие, – опомнилась Наташа. – Поговорим-потолкуем. Кофейку с утра!
Красивая комната не изменилась. Кровать стояла незастеленная, а одеяло на ней странно горбилось.
Красивая комната, красивая, по прежнему взгляду и Наташа, и мужик новый ничего бы – но всё вместе это чужое, воплощающее мерзость мира. Клава теперь узнала накрепко, что она со Свами и со всеми сестрами и братьями принадлежит свету, защищена Госпожой Божей, а все остальные – враги, невры, мусор человеческий. Если только не припадут поспешно к подножию Госпожи Божи и не покаются.
И не было на Клаве плаща серебряного спасительного, защищающего от зловредного излучения белых обезьян, от заразы духовной и телесной.
Григорий подошел, отдернул одеяло – и открылись две девочки. Класс шестой-пятый, определила Клава.
Девочки тотчас прикрылись подушками и выглядывали из-за них как из-за брустверов. Рядом с Витьком являлись окопные мысли.
Наташа забегала туда-сюда и вернулась с подносом, на котором стояли чашки и печенье.
– Вот, с утра! – повторила Наташа.
– А мужчине этому приятному чего ж не подала? – спросила Свами.
– Кофе не водка – с утра не пью, – сообщил мужчина.
Все присели к низкому светлому столику. Кроме девочек из кровати, естественно. Клава еще раз посмотрела на них без жалости, но с превосходством. И отвернулась. Наташа придвинула всем чашки. Отпила глоток из своей.
– Вовремя вы зашли. Как раз я взбодриться собралась. Заварила. А то не проснуться никак. День, видно, такой магнитный.
И еще раз глотнула с удовольствием.
– Обычай есть хороший: из чужой чашки выпьешь – поцелуем подаришь, – сказала нараспев Свами. – Поцелуй, Наташенька, нашего Витю.
И быстрым движением обменяла чашки.
– Ну что ты, Зоечка. Мужчина молодой и незнакомый. Не захочет с такой старухой, как я.
– Захочет. Пей.
– Что она про нас говорит, красивый мужчина. Я даже стесняюсь. Но если не брезгуете такой старухой, давайте сначала так поцелуемся, а после – через кофе.
Наташа потянулась к Витьку, неловко толкнув столик. Запрыгали, кувыркаясь, чашки.
– Ой, на березу карельскую! Пролила всё. Сейчас-сейчас... Вытру... Еще налью...
– Не надо. Я твою чашку подхватила. Пей, Наташенька.
Свами встала, протягивая ей чашку.
– Лучше другого. Расплескалось. Попало в него чего-то.
– Пей сама, или в пасть тебе волью, сука, сестра любезная! А расплещешь – убью сразу. Лучше выпей, Госпожа Божа тебя рассудит.
И приставила чашку к горлу – как нож. А потом уж поднесла к губам,
Наташа, проливая на подбородок и платье, выпила подставленную чашку. Посмотрела на Витька.
– Она подумала чего-то, Зоя ваша. А я просто... я просто – любовный напиток. Приворотный. Приворожить мне такого красавчика захотелось. Сейчас...
Наташа уселась в кресло.
– Разговаривайте, а я сейчас... Сейчас-сейчас...
Свами брезгливо стряхнула с колен капли кофе. Повернулась к молчавшему во время всей сцены мужику.
– Ну вот, а пока мы все живы, можно и поговорить. Ты ведь Федотик?
– Федот.
– Тебя Наташа всегда ласково поминает: Федотиком. А ты и вправду: Федот еще тот.
Наташа откинулась в кресле, закрыла глаза и задышала полуоткрытым ртом.
– И что бы вы вдвоем со мной сделали, если бы Виктор вот так вырубился, да и Гриша, наверное, тоже?
– Это она одна придумала. Испугалась, наверное.
– А что теперь будем делать?
– Чего нам делать? Разговаривать, раз пришла.
– А чего ты делаешь? Девочек поставляешь? – она кивнула в сторону кровати.
– Это она. Пригрела, наверное, сироток. Сейчас вон сколько по подвалам. Любой бомж их во все дырки трахает. Наташа добрая.
– Знаю я, какая Наташа добрая. И она знает, – Свами показала на Клаву. – Расскажет, где нужно. И эти – расскажут. Когда тебя уведут, а инспекторша ласковая их расспросит. Педагогический мент подход имеет. Статья за них есть: за малолеток. Хоть насил, хоть растлел. В сумме можно и расстрел. Если покопать. Может, ты их и закапываешь потом. Когда отработанные. Ты ведь нетраченных ценишь, я слышала?
– Да ты что?! Живут и жиреют! Рады-счастливы! Когда после подвала – жратва и постель. Килек этих, знаешь, как ценят!
– Да-да. На рыбном рынке.
– Ценят и траченных. Мы всех их холим, килечек этих. Да чтобы пальцем! Как своих детей!
– Значит, не закапываешь. Ты у нас не Чикатило, а Щикотило. Пощекотать любишь безгрешно.
– Да мне-то они! Мне, если меньше шестого номера, и смотреть неинтересно. Говорю как отец.
– Наташа, правда, другое рассказывала про тебя, про то, какие ты номера любишь, – Свами посмотрела на Наташу, которая не умела сейчас возразить, и снова на Федотика, – но – неважно. Значит, за растлел – не расстрел. Пропоет тебе прокурор многия лета. От десяти до пятнадцати.
– А ты чего с этого поимеешь?
– Во-первых, деточек жалко. Сердце успокою. А после как прокурор многия лета тебе пропоет, сверх успокоенного сердца – ничего. Вот если – до...
– А что – до?
– Хатенка эта на тебя ведь записана? Зачем тебе столько? У тебя ведь еще есть. Поделиться пора. Поделиться – сохраниться.
– Подумать надо.
– Пять минут, не вставая. Документы у меня собраны, подписываешь и едем к нотариусу.
– Справки еще собрать: форму семь, форму девять. Знаю, покупал.
– Все формы у меня в полной форме.
– Да кто ж их тебе без паспорта?!
Даже Клава поняла, что вопрос глупый.
– Значит, едем резко. Или прокурор пропоет.
– Будет свобода – будут и квартиры, – встал Федот.
– Вот и хорошо. Сейчас и двинемся.
– Только вот паспорта у меня с собой нет, для нотариуса, Зоечка.
– Тянешь, значит. Заедем по дороге. Только ты ходи аккуратно. Ключи здешние выдай... – Федот безропотно протянул тяжелую связку – в кино похожие ключи от города победителям вручают. – Брат Гриша, пришли сестер прибраться. Сироток бедных хоть к Оле пока. Эту, – показала на Наташу, – побережем тоже. У Тони. Ну, присядем на дорожку. Помоги, Госпожа Божа.
Наташа сидела всё так же – запрокинув голову и не чувствуя происходящего. Сиротки совсем спрятались за бруствер из подушек.
Гриша обхлопал Федота, который был раза в полтора выше горбуна, и выудил из кармана пару маленьких ключей – как довески.
– Значит и тачка его внизу, – помахал он ключиками победоносно.
Вышли дружно. Гриша с Витьком придерживали Федота, Свами собственноручно заперла дверь.
Федота ждала, как оказалось, большая БМВ. Витёк уселся за руль, Клаву, к полному восторгу, Свами усадила рядом с ним. Федота поместили сзади между братом Гришей и самой Свами.
– Меня бы не так везли, если бы эта сука безбожья нас своим кофем напоила, – заметила Свами. – Меня бы уже в багажнике. А мы тебя, как боярина. Подпишешь – и забудешь. Если аккуратно всё.
– Испугалась просто дура.
– А другие топором между глаз – тоже с испуга.
Клава блаженствовала, глядя как Витёк в лучшем стиле обгоняет не только «жигули», но и такие же классные машины.
Наверх с Федотом пошли только мужики. Свами пересела за руль.
– Меня тоже Госпожа Божа вразумила. Если отъехать понадобится. Будешь слушаться Госпожу Божу, и тебя Она-Они вразумят смиренному рулению, когда подрастешь еще годика на три.
Клава хотела ручку ей поцеловать в восторге, но догадалась, что здесь не нужно, когда люди сквозь стекло их видят.
Мужчины спустились втроем, как и уходили.
– Путём, – сказал горбун Гриша, и все снова расселись в прежнем порядке.
Клава блаженствовала по-прежнему. Она надеялась, вдруг кто-нибудь из их класса перейдет дорогу, пока они стояли перед светофорами, чтобы увидел, как она разъезжает.
Для развлечения она читала вывески, воображая, как зайдет в эти магазины, купит... И вспомнила, что грех мечтать об этом, что она счастлива в корабле, где она накормлена овсянкой и одета в серебряный плащ, какой не снится никакой дуре-отличнице!
Тогда она стала читать вывески безгреховные, и два раза заметила нотариальные конторы, написанные крупными буквами. Но они ехали дальше и дальше. И приехали совсем в новый район, где и вывеска оказалась невзрачная. Большому делу и шикарный нотариус соответствовал бы – но Свами видней...
На этот раз вышли из машины все. Свами сказала:
– Пошли и ты. Чего тебе по улице болтаться. Болтаться – греха набираться.
И усадила ее на стуле в скучном тесном коридоре.
А взрослые вошли в дверь, за которой мелькнули совсем уж скучные столы с бумагами.
Вышли веселые. Даже Федот улыбался, на лестнице сказал не кому-нибудь, а Клаве:
– Вот сколько суетни из-за вашей сестры. Вас же спасаешь – и выйдешь виноват. Какие люди рушатся. Я-то везучий. И то – фрукты, может, лучше возить?
– Вози бананы, братик, – ответила за Клаву сама Свами. – Тогда совсем подружимся, будем фрукты у тебя со скидкой покупать оптом. Чтобы сестричек повитаминить.
И приказала изменить рассадку:
– Ты, Федотик теперь в доверии, садись впереди с братом Виктором. А мы уж сзади, как гости твои.
– Я и рулить могу.
– Я уж люблю своему шоферу верить. Тем более, профессионал. А то еще задумаешься о старой квартире.
Шутка доказывала, что тема больше не запретная. Федот первый подхватил:
– Теперь я проверю когда-нибудь, что там у тебя: монастырь или притон?
– Притоны Госпожа Божа тоже милостью не оставляет, – засмеялась Свами.
Они выехали на Фонтанку. Подъехали к мосту с башенками.
– Мы тут выйдем, – сказала Свами. – А Виктору надо заскочить по делу там рядом с тобой, Федотик. Доедете вместе, ладно?
– О чем речь!
Клава разочарованно ступила на асфальт. Они втроем свернули на мост, и покинутая машина свернула, проехала мимо них, – Федотик даже рукой помахал, – и поехала вдоль Фонтанки обратно, разгоняясь и обходя справа ряд машин.
Как вдруг на скорости резко свернула совсем вправо, пробила решетку и рухнула в воду!
И ничего – только кругов разошлось несколько.
– Ай! – закричала Клава. – Ай! Утонут! Витёк там!
– Не ори, не вдова еще! – резко сказала Свами. И добавила обычным голосом: – Кого Госпожа Божа любит, того спасет.
Клава всматривалась в то место, куда упала машина. Никто не выплывал. Гладь водная. Будто и не было – ни машины классной, ни седоков.
Но Свами вдруг посоветовала небрежно:
– Дальше гляди, не слепая ведь пока?
Там дальше ремонтировался мост. И от самой воды приставленная лесенка.
А по лесенке поднялся мужик! Из реки наружу.
Вылез наверх, пробежал по балке над водой – Клава видела, что перил там нет! – и потерялся.
Клава не могла, конечно, даже разглядеть, в чем одет этот герой, различить пятен на комбинезоне – но не сомневалась, что это Витёк! Никто другой так не бегает по балкам без перил особенным, охотничьим, леопардовым шагом!
По такой походке не спутаешь!
– Он, да?! Витёк!
– Не ори. А машину как возьмем, вообще рта не раскрывай, поняла? Кого Госпожа Божа любит, того и спасет хоть из огня, хоть со дна морского. Вот ты и проверила, если так не верила.
– Я верила, сладкая Свами, я верила!
– Ну и молчи.
По той стороне, где свалилась БМВ, машины встали. Свами со спутниками вернулись на прежний берег и остановила старый «москвичок».
– Свалился кто-то, – сообщил водитель, кивнув назад. – Каждый год кто-то в Фонтанку валится. Такая в ней вода притягательная! Про Мойку почему-то не слышно такого. Говорят старухи, русалки в ней водятся, в Фонтанке, они и заманивают. Вот и не верь, если валятся и валятся!
Клава тихо ликовала. Госпожа Божа явно показала, что любит ее, любит Витька, потому что только чудом можно было спастись! Истинным чудом, которое и свершилось прямо на глазах.
А русалки, наверное, похожи на весталок. Потому и отпустили Витька: русалка от весталки суженого не сманит.
24
Перед радостью вечерней Витёк не появился еще в своей комнате, но Клава знала, что он придет. Что он невредим. Ну обсыхает где-то...
На радости Клава было полна счастьем от свершившегося чуда. Свершившегося при ее участии, по страстному ее желанию, даже не успевшему вылиться в связной молитве. Госпожа Божа любит ее, и дыхание Госпожи согревало и прохлаждало одновременно, ласкало кожу и колебало пламя лампад. Всё рядом вокруг и вообще в мире двигалось и делалось по слову Божи, а значит, и с подсказки Клавы, которая шепчет прямо на ушко Госпоже Божа, а Она-Они слышит и выполняет просьбы любимицы своей.
Голос чудесный шептал: «По Фонтанке и по Мойке, в глубине глубоких рек не утонет твой любимый, настоящий человек!»
Других верных Божа слышит тоже, но не так близко подпускает к ушку своему. Ну кроме Свами, конечно, но Свами просит Госпожу Божу о делах великих, о перемене чисел и о спасении всего Сестричества, а Клава о своих маленьких нуждах, и Госпожа Божа помогает ей каждую минуту, ведет ее любовно: вывела из жалкой квартиры с папусей, мамусенькой и Павликом; увела от Наташи и противной Пупочки, привела в корабль спасательный и подарила Витька.
У Соньки уже не было сил стоять на коленях и она опустилась на четвереньки. Такое послабление наказанным разрешалось, тем более, что новая поза открывала и новые площади для щипчиков. И посрамление Сони, наступившее немедленно после того, как первая сестра бывшая донесла ложно на Клаву, доказывало еще раз, хотя очевидная истина и не нуждается ни в каких доказательствах, что Госпожа Божа любит Клаву нежно, как собственную дочь. Не только как Дочу Божу, а как маленькую дочь человеческую.
А Свами, воплощая Мати Божу, словно летела впереди на раскинутых серебряных руках.
– ... и только та не умрет и тот продлится, которая и который раскрыли душу и сердце пред Госпожой Божей. Новые доказательства своей любви и силы дает она верным своим дочерям и сынам каждый день. Не может погибнуть тот, кто идет в мир с именем Её-Их, зато погибнут враги Её-Их коварные. Выметается в печь адову мусор человеческий. Вертепы очищаются, превращаясь в ладьи наши светлокрылые, плывущие во след кораблю спасательному.
Клава знала это, знала! Но хотела слышать еще и еще!
– Не лишает милости своей Госпожа наша Божа и тех, кто уклонился от пути. Перенеся испытания и понеся кару искупительную, заблудшая сестра покоиться будет в объятиях Сестричества.
При этих словах Соня зарыдала громко, приняв на свой счет. И справедливо.
– Сестра Софья наша возлюбленная, утомилась светом и погрузилась во тьму. Но протянем мы ей руку спасительную, проведем бережно через искусы. Сестра Софья не может остаться весталкой непорочной, но прямой путь к спасению открыт и для сестер слабых.
Сонька зарыдала вдвойне.
Клава подумала, что Соньку в назидание нарушат прямо сейчас здесь – ведь нет в сестричестве стыда и страха. Правильно! Мог бы брат горбун Григорий исполнить во славу Мати, Дочи и Святой Души!
И вдруг Клава подумала, что призвать на свершение жертвы искупительной Свами может и Витька. А он и рад будет, потому что не получил целочку вчера.
– Но сначала возрадуемся вместе воплощению Дочи Божи в помощь и спасение сестрам и братьям. А воплотится ныне сестра сладчайшая...
«Калерия!», – прошептала про себя Клава, холодея в восторге. Помоги Божа!
– ... Калерия, весталка нерушимая!
Помогла!!
Клава пошла медленно, принимая на себя поцелуи сестер.
Во второй раз избрала ее Госпожа Божа. Во второй раз, потому что не могла не избрать сегодня. Иначе как завершился бы день чудес?
Она больше не думала, кто будет нарушать Соньку. Госпожа Божа знает лучше и изберет правильно!
Брат Григорий поддержал ее и вытолкнул в мир. Свами слегка сжимала ее бедрами, пока она проходила родовым путем, сестры и братья встретили дружным хором:
«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех, Мати Дочу родила в День Счастливого Числа».
Как же хорошо жить на свете, Госпожа Божа. Отдаться на милость Твою-Твои! Не иметь своих желаний, но только исполнять волю Твою-Твои!
– А теперь в общей радости поможем и сестре Софье. Снимем только малую печать с нее, а от большой Госпожа Божа разрешит рабу недостойную по прихоти своей. Госпожа Божа найдет пути! Вижу, что предназначено и сестре Софье служение великое во славу Госпожи Божи и для пользы Сестричества!
Свами подошла, сорвала с Соньки белый веночек весталочий – и разорвала. Потому что важен урок наглядный, а веночек в хозяйстве и другой найдется – нашлась бы новая весталка действенная.
Брат Григорий перехватил стоящую на четвереньках Соньку поперек живота и потащил, так что руки и ноги болтались расслабленно, а волосы мели мол.
С помощью двух проворных боровков, среди которых мелькнул Толик, горбун приложил Соню к нарисованному кресту, затянул руки и ноги.
Сонька едва бормотала:
– Госпожа Божа, помил...
Свами подошла с плеткой – любалкой, разглядела Клава, и ударила Соньку три раза всего, но необычно: по мыску справа, по мыску слева, а третий удар сверху как бы рассекающий – предвещая расставание с девственностью, которой весталка больше не достойна.
– Снята печать малая, открыта отныне сестра Софья для мерзости и для блага. По милости Мати, Божи и Святой Души да войдет в нее благо и да минует мерзость! Прочь, мерзость мира, прочь!. . А теперь, сестры и братья, охладите ее поцелуями беглыми и оставьте для покаянного бдения.
Когда вышли с радости, Толик дернул Клаву за руку:
– Обошлась сеструха. Я думал, порвут ее хуже чем меня. А ваша сестра жалейкой и здесь откупается. А я останусь в вашей весталочьей, ладно? Если тебе чего надо.
– У меня Валерик есть.
– А мы вдвоем.
Клава не собиралась валяться ночью на общем тюфяке. Теперь-то уж никто не пойдет врать про нее Свами!
– Это ваши проблемы, – сказала она по-школьному.
На радости Клава было полна счастьем от свершившегося чуда. Свершившегося при ее участии, по страстному ее желанию, даже не успевшему вылиться в связной молитве. Госпожа Божа любит ее, и дыхание Госпожи согревало и прохлаждало одновременно, ласкало кожу и колебало пламя лампад. Всё рядом вокруг и вообще в мире двигалось и делалось по слову Божи, а значит, и с подсказки Клавы, которая шепчет прямо на ушко Госпоже Божа, а Она-Они слышит и выполняет просьбы любимицы своей.
Голос чудесный шептал: «По Фонтанке и по Мойке, в глубине глубоких рек не утонет твой любимый, настоящий человек!»
Других верных Божа слышит тоже, но не так близко подпускает к ушку своему. Ну кроме Свами, конечно, но Свами просит Госпожу Божу о делах великих, о перемене чисел и о спасении всего Сестричества, а Клава о своих маленьких нуждах, и Госпожа Божа помогает ей каждую минуту, ведет ее любовно: вывела из жалкой квартиры с папусей, мамусенькой и Павликом; увела от Наташи и противной Пупочки, привела в корабль спасательный и подарила Витька.
У Соньки уже не было сил стоять на коленях и она опустилась на четвереньки. Такое послабление наказанным разрешалось, тем более, что новая поза открывала и новые площади для щипчиков. И посрамление Сони, наступившее немедленно после того, как первая сестра бывшая донесла ложно на Клаву, доказывало еще раз, хотя очевидная истина и не нуждается ни в каких доказательствах, что Госпожа Божа любит Клаву нежно, как собственную дочь. Не только как Дочу Божу, а как маленькую дочь человеческую.
А Свами, воплощая Мати Божу, словно летела впереди на раскинутых серебряных руках.
– ... и только та не умрет и тот продлится, которая и который раскрыли душу и сердце пред Госпожой Божей. Новые доказательства своей любви и силы дает она верным своим дочерям и сынам каждый день. Не может погибнуть тот, кто идет в мир с именем Её-Их, зато погибнут враги Её-Их коварные. Выметается в печь адову мусор человеческий. Вертепы очищаются, превращаясь в ладьи наши светлокрылые, плывущие во след кораблю спасательному.
Клава знала это, знала! Но хотела слышать еще и еще!
– Не лишает милости своей Госпожа наша Божа и тех, кто уклонился от пути. Перенеся испытания и понеся кару искупительную, заблудшая сестра покоиться будет в объятиях Сестричества.
При этих словах Соня зарыдала громко, приняв на свой счет. И справедливо.
– Сестра Софья наша возлюбленная, утомилась светом и погрузилась во тьму. Но протянем мы ей руку спасительную, проведем бережно через искусы. Сестра Софья не может остаться весталкой непорочной, но прямой путь к спасению открыт и для сестер слабых.
Сонька зарыдала вдвойне.
Клава подумала, что Соньку в назидание нарушат прямо сейчас здесь – ведь нет в сестричестве стыда и страха. Правильно! Мог бы брат горбун Григорий исполнить во славу Мати, Дочи и Святой Души!
И вдруг Клава подумала, что призвать на свершение жертвы искупительной Свами может и Витька. А он и рад будет, потому что не получил целочку вчера.
– Но сначала возрадуемся вместе воплощению Дочи Божи в помощь и спасение сестрам и братьям. А воплотится ныне сестра сладчайшая...
«Калерия!», – прошептала про себя Клава, холодея в восторге. Помоги Божа!
– ... Калерия, весталка нерушимая!
Помогла!!
Клава пошла медленно, принимая на себя поцелуи сестер.
Во второй раз избрала ее Госпожа Божа. Во второй раз, потому что не могла не избрать сегодня. Иначе как завершился бы день чудес?
Она больше не думала, кто будет нарушать Соньку. Госпожа Божа знает лучше и изберет правильно!
Брат Григорий поддержал ее и вытолкнул в мир. Свами слегка сжимала ее бедрами, пока она проходила родовым путем, сестры и братья встретили дружным хором:
«Для спасения нас всех, чтобы смыть адамов грех, Мати Дочу родила в День Счастливого Числа».
Как же хорошо жить на свете, Госпожа Божа. Отдаться на милость Твою-Твои! Не иметь своих желаний, но только исполнять волю Твою-Твои!
– А теперь в общей радости поможем и сестре Софье. Снимем только малую печать с нее, а от большой Госпожа Божа разрешит рабу недостойную по прихоти своей. Госпожа Божа найдет пути! Вижу, что предназначено и сестре Софье служение великое во славу Госпожи Божи и для пользы Сестричества!
Свами подошла, сорвала с Соньки белый веночек весталочий – и разорвала. Потому что важен урок наглядный, а веночек в хозяйстве и другой найдется – нашлась бы новая весталка действенная.
Брат Григорий перехватил стоящую на четвереньках Соньку поперек живота и потащил, так что руки и ноги болтались расслабленно, а волосы мели мол.
С помощью двух проворных боровков, среди которых мелькнул Толик, горбун приложил Соню к нарисованному кресту, затянул руки и ноги.
Сонька едва бормотала:
– Госпожа Божа, помил...
Свами подошла с плеткой – любалкой, разглядела Клава, и ударила Соньку три раза всего, но необычно: по мыску справа, по мыску слева, а третий удар сверху как бы рассекающий – предвещая расставание с девственностью, которой весталка больше не достойна.
– Снята печать малая, открыта отныне сестра Софья для мерзости и для блага. По милости Мати, Божи и Святой Души да войдет в нее благо и да минует мерзость! Прочь, мерзость мира, прочь!. . А теперь, сестры и братья, охладите ее поцелуями беглыми и оставьте для покаянного бдения.
Когда вышли с радости, Толик дернул Клаву за руку:
– Обошлась сеструха. Я думал, порвут ее хуже чем меня. А ваша сестра жалейкой и здесь откупается. А я останусь в вашей весталочьей, ладно? Если тебе чего надо.
– У меня Валерик есть.
– А мы вдвоем.
Клава не собиралась валяться ночью на общем тюфяке. Теперь-то уж никто не пойдет врать про нее Свами!
– Это ваши проблемы, – сказала она по-школьному.
25
Витёк нашелся у себя.
Клава прыгнула на него с разбегу.
– Я так испугалась!... Но я сразу верила!. .
От Витька пахло водкой. Клава с рождения знала этот запах – через папусика. Но папусик пахнул противно, а Витёк свежо – словно свежим огурцом.
И не мог же он не согреться после холодной Фонтанки!
Клава прыгнула на него с разбегу.
– Я так испугалась!... Но я сразу верила!. .
От Витька пахло водкой. Клава с рождения знала этот запах – через папусика. Но папусик пахнул противно, а Витёк свежо – словно свежим огурцом.
И не мог же он не согреться после холодной Фонтанки!