– Что значит на жалейку взять! – восхищенно шепнула Соня.
С раскинутыми руками, словно бы распятая на двух своих невзрачных соседях, Свами невозмутимо продолжала в микрофон:
– Это тепло, этот урок Сестричества вы, сестры и братья, принесете в свои дома, и та сила единения, которая здесь сейчас переливается по рядам зала, заряжая нас неисчерпаемой энергией дальнего космоса, эта сила перельется и в тех близких ваших, которые пока еще коснеют в темноте; принесет им исцеление и мир, которые и исцелят когда-нибудь больное общество, больные народы и больную нашу планету. Но что это всё выступаю я да я? Наша конференция всегда проходит религиозно-практически, и пусть выступят единоверные с мест. Зададут вопросы и поделятся радостным опытом. Кто хочет спросить?
Поднялся мужчина в ряду примерно пятом:
– Ты говорила, уважаемая госпожа Свами, о грядущем наступлении царствия Госпожи Божи. Какие практические шаги предпринимает Сестричество в данном направлении?
– Прекрасный вопрос задал брат-практик. И ответ всегда у меня на устах: шаги наши в молитве и делах. Вера без добрых дел спит. Мы спасаем прежде всего детей, прежде всего девочек. Вот сидит новая наша сестра Калерия, которая вызволена мною из мерзкого притона, где она чудом сохранила девственность – единственно только по милости Госпожи Божи, которая не оставляет сирот, могло такое случиться. Вот еще две девочки, извлеченные из подвала, убежища бомжей и крыс. Деятельная любовь позволяет нам внушать мысль о Госпоже Боже, о спасении через праведную веру нашу многим коснеющим в заблуждениях. Некоторых пока еще спасти не можем, но мы о них думаем, о них молимся, о них у нас болит душа. Еще вопросы?
– Так, не вопрос, а благодарность, – домашняя пожилая женщина поднялась. – Потому как до святого вашего Сестричества я каких только врачей не обошла, электросенсам подвергалась и свечки повсюду ставила, взывала в помощи о лечении сокровенного моего здоровья – и никакого толку. Чахну и чахну. Даже внучек говорит: «Бабушка у нас умрет скоро». Потому что у младенца всегда правда на устах невинных. А стала за вами ходить – и сняло. Всё сразу сняло! Даже грыжу. Я всем теперь советую в доме: в ДК по воскресеньям! Снимет и не заметите.
Свами кивала.
– Иначе и быть не могло. Божа и души исцеляет, и тела, потому как неразделимы суть. Еще вопросы или опыт передовой?
– Опыт у меня, госпожа Свами, опыта много накопилось, хочу раздать!
– Выходи с опытом, любезная сестра.
Вышла блондинка такая безнадежно крашенная, что Клаве стало просто стыдно за всех бледноволосых. Ну что ж – у кого цвет солнечного света на волосах, а у кого – нестиранной робы нерадивого боровка.
– Я всегда пользовалась учением нашей Свами, сестры и братья, в детских яслях. Ведь малыши такие невинные, они сидят на горшочках все вместе, всех полов детки и не стыдятся. А я решила и в кроватки их вместе класть. И вот такая благодать теперь у нас в тихий час – как в раю! Малышка с малышком, малышка с малышком. Лежат голенькие в обнимку и всегда на писеньки невинные подружка дружку ручки положат – в точности, как сегодня наша госпожа Свами нам всем показала. Положат так и дружки подружкам – и заснут. Смотрю и плачу от радости: ну истинный...
И в этот момент послышались крики, топот, треск.
Распахнулись входные двери и по всем проходам между рядами в зал ворвались люди, размахивающие плакатами, зонтиками, сумками.
– Прекратите кощунство! Гоните сектантов проклятых! Свальный грех здесь у них!
По ближнему к сцене проходу бежал поп в черной рясе, крутя над головой крест на цепочке – как пращу.
Толпа выплеснулась краем на сцену, вытолкнув вперед попа. Глаза его действительно сверкали молниями – без всяких преувеличений.
Он схватил микрофон.
– Покайтесь, грешники! Утишьтесь, одержимые бесами! Христом Богом заклинаю вас – покайтесь!
Блондинка убежала за кулисы. Пожарник вскочил, заслоняя Свами, и выхватил у попа микрофон.
– Покайтесь, еретики! Вспомните грешников, которых покарал Господь по слову Моисея-пророка, евреев, поклонившихся поганым идолам, кумирам ложным! – взывал поп уже мимо микрофона.
Свами перехватила микрофон, поданный пожарником.
– Вот вам и любовь – с палками прибежали. Из ближнего, видать, прихода послали раздавать благодать дубинками.
– Церковь московская почиет в сытости и лести, не видит крамолы, не гонит еретиков безбожных! – кричал поп. – Мы истинно православные, мы большевикам не продавались, по катакомбам скрывались, мы и жирным московским приходам не подвластны!
– Вот видите, сестры и братья, православные и между собой грызутся как волки, а приходят нас любви Божьей учить.
– Покайтесь, еретики поганые! Изгоните бесов! Узрите свет Христа!
– Христа? Да ведь не было никакого Христа. Он есть мужской бог выдуманный! Веровать надо в единую Мати, Дочу и Душу Святую. Христос-то ваш, говорят, непорочно был зачат или как?
– Перестань богохульствовать, дьяволица белая! Христос Бог Отцу единосущный родился от непорочной девы ради спасения нашего! Язык у тебя сейчас отсохнет, молния тебя разразит на месте. Испепелит, как испепелил Господь Содом и Гоморру!
Свами выдержала насмешливую паузу.
– Не испепелил. И язык не отсох. А что правда: Мати Божа родила во спасение людям Дочу свою от непорочного зачатия. Дочу! Потому что от непорочного зачатия не может мужская тварь родиться, только Дочь единополая. Пора бы знать уже. За открытие непорочного зачатия уже и Нобелевскую премию дали. Дева родилась, Дева мир спасла! Деву Понтий Пилат бичевать приказал и на кресте распять! Деву! А мужики потом подменили правду, бороду пририсовали, Дочу в Сына обманом превратным превратили!
Бедный попик онемел от такого кощунства. А налетчики затихли.
– Дева спасла мир! – гремела Свами в микрофон, так что хрипели старые динамики ДК Водных путей. – Потому и живы люди до сих пор, что защищены любовью Девы, подвигом ее на кресте! Но Дьявол подменил правду, бороду Деве пририсовал и ненужные ваши мерзкие части подвесил, Деву Христю, Дочу Божу Христом обернул – и оттого нет мира две тысячи лет уже! Мир и правду украл Дьявол в разрушительной силе своей мужской. Но близится последнее пришествие Девы, разверзятся земли и провалятся враги Её-Их! Истинно говорю Вам: близятся сроки! Верные спасутся, а неверных истребит Госпожа Божа, истребит в великой милости своей, потому что лучше гибель вечная, чем мерзкая жизнь в темноте и лжи! Или жить по воле Божи, жить в свете, правде и любви, или не жить совсем, сгинуть без следа – таков приговор изречен племени людскому!
Опомнившись, попик пытался перекричать кощунью:
– Опамятуйтесь, люди! Выйди вон, кто крещен! Блажен муж иже не идет в совет нечестивых! Закройте уши, завесьте глаза!
Но слышали его разве в трех рядах, а Свами заполняла весь зал, и за двери, наверное, доносилось:
– Истинно говорю, скоро числа переменятся! Взгляните на календарь! Уходят черные века под мужским знаком Кола, на тысячу лет воцарится женская Двойка, рождение истины знаменующая. А вслед еще тысяча лет женственной Тройки, символа кормления детей света Божественной Грудью! Отмеряны сроки: сменится мужской Кол женской Двойкой – и наступит царствие Слабодного Сестричества!
– Бес в нее вселился! Бес соблазняет!
– Уста-лоно-сосок-сосок! Вот крест наш женский! Вот врата любви! Будем узнавать подруга подругу, осеняя себя крестом Сестричества! Эти сосредоточия любви особо благословила Госпожа Божа! Уста-лоно-сосок-сосок!
И Свами раз за разом осеняла себя крестом женским, учительствуя перед толпой.
Зрелища надругательства над крестным знамением придало силы попику. Он вырвал микрофон из рук Свами.
– Да она же жидовка тайная! Неужели не видите, православные?! Свами ваша – она же Сара! А вся братия ее бесовская – Сарабанда!
Пожарник схватил попика сзади, потащил вглубь сцены, а завхоз выхватил микрофон и вернул Свами.
Свалка скатилась прямо на весталок. Схваченный сзади попик размахивал руками, раздавая пощечины:
– Шлюхи бесовские! Твари сектантские!
Вблизи он вовсе не казался маленьким попиком – красный, всклокоченный, он словно бы обжигал силой веры и ненависти.
Свами гремела снова, не слыша борьбы за спиной.
– Идите, сестры и братья, несите истину. Не слова побеждают, а прямое чувство. Подойдите к каждой и каждому, не знающим истины и любви, поцелуйте в уста, наложите ладонь на лоно как Печать Любви – и передастся истина скорей всяких слов лукавых. Слугам бесовских заблуждений приходится нанизывать множество слов, чтобы смутить неразумных детей Госпожи Божи, отвлечь от единосущной Троицы: Мати, Дочи и Святой Души. А нам дано сеять зерна истины без слов, одними касаниями: уста целуют, ладонь налагает Печать Любви. Идите сегодня с любовью в душах, веруйте в Госпожу Божу в тройном Её-Их облике, несите истину во мрак людской – и поспешайте: скоро числа переменятся, скоро Сестричество наследует Землю, и не останется на ней места тем, кто упорствовал во грехе и не поклонился Мати, Доче и Святой Душе. Госпожа Божа выметет человеческий мусор, как рачительная хозяйка, метущая за порог светлого дома пыль, прах и помет крысиный! Трудитесь же во славу Госпожи Божи, ныне же трудитесь вдвойне, проводите летнюю разъяснительную кампанию по внедрению нашей самой истинной и передовой веры, потому что легкие одежды способствуют прямой передаче истины, обжигающей силе Печати Любви. Бедные люди заточены в своих одеждах как в гробах походных, помогайте им выходить из смертного этого одиночества в жизнь теплую и тесную. Помогайте им, они ждут, когда сбросят наконец сии гробы повапленные и вернутся в жизнь райскую, где ни стыда, ни греха. Рухнут препоны между людьми – и соединимся в радости. А мы в Слабодном Сестричестве уже соединились, мы – семья нежная, где каждая и каждый лелеет и покоит сестер и братьев. А кто еще не тверды и не бодры духом, подходите ко мне, возлюбленные сестры и братья, кто не сорвал еще с себя последние лоскуты саванов смертных пуговчатых, подойдите и получите от меня Печать Любви и целование – и уйдете отсюда исцеленные телами и душами, наполнитесь космической силой, чтобы нести ее отсюда страждущим душам, коснеющим во мраке людском.
К Свами выстроилась очередь. Сестры и братья получали предписанные прикосновения и отходили просветленные.
Двое здоровых попутчиков с помощью пожарника схватили попика крепко и без очереди подтащили к Свами. Бедняга кричал: «Бесы! Блудница Вавилонская! Сгинь!», но вырваться не мог. Руки ему крутили за спиной, и Свами чуть наклонилась, потому что выросла на полголовы выше врага своего, пробралась сквозь дикий волос губами к его кричащим губам, забрала их в свои, замерла, оторвалась, проговорила с улыбкой:
– Ты плюнул в меня, братец, а для меня это как семя твоей любви.
– Сарабанда! Блудница Вавилонская!
Не отвечая, Свами наложила Печать Любви и задержала ладонь.
– Да и ты, братец, любишь меня. Спасибо. Видишь, слова лгут, а прямая любовь передается – и ты сам сдержать ее не в силах. Теперь ты мой. Помнишь, сказано: «Кто достоин открыть сию книгу и снять печати ея?» Книга моя открыта тебе, а печати моей тебе не снять с себя отныне и во веки.
Послушники оттянули своего невольника шага на три, и отпустили.
– Блудница Вавилонская! Сарабанда масонская! – выкрикнул он, но без прежнего чувства.
16
С раскинутыми руками, словно бы распятая на двух своих невзрачных соседях, Свами невозмутимо продолжала в микрофон:
– Это тепло, этот урок Сестричества вы, сестры и братья, принесете в свои дома, и та сила единения, которая здесь сейчас переливается по рядам зала, заряжая нас неисчерпаемой энергией дальнего космоса, эта сила перельется и в тех близких ваших, которые пока еще коснеют в темноте; принесет им исцеление и мир, которые и исцелят когда-нибудь больное общество, больные народы и больную нашу планету. Но что это всё выступаю я да я? Наша конференция всегда проходит религиозно-практически, и пусть выступят единоверные с мест. Зададут вопросы и поделятся радостным опытом. Кто хочет спросить?
Поднялся мужчина в ряду примерно пятом:
– Ты говорила, уважаемая госпожа Свами, о грядущем наступлении царствия Госпожи Божи. Какие практические шаги предпринимает Сестричество в данном направлении?
– Прекрасный вопрос задал брат-практик. И ответ всегда у меня на устах: шаги наши в молитве и делах. Вера без добрых дел спит. Мы спасаем прежде всего детей, прежде всего девочек. Вот сидит новая наша сестра Калерия, которая вызволена мною из мерзкого притона, где она чудом сохранила девственность – единственно только по милости Госпожи Божи, которая не оставляет сирот, могло такое случиться. Вот еще две девочки, извлеченные из подвала, убежища бомжей и крыс. Деятельная любовь позволяет нам внушать мысль о Госпоже Боже, о спасении через праведную веру нашу многим коснеющим в заблуждениях. Некоторых пока еще спасти не можем, но мы о них думаем, о них молимся, о них у нас болит душа. Еще вопросы?
– Так, не вопрос, а благодарность, – домашняя пожилая женщина поднялась. – Потому как до святого вашего Сестричества я каких только врачей не обошла, электросенсам подвергалась и свечки повсюду ставила, взывала в помощи о лечении сокровенного моего здоровья – и никакого толку. Чахну и чахну. Даже внучек говорит: «Бабушка у нас умрет скоро». Потому что у младенца всегда правда на устах невинных. А стала за вами ходить – и сняло. Всё сразу сняло! Даже грыжу. Я всем теперь советую в доме: в ДК по воскресеньям! Снимет и не заметите.
Свами кивала.
– Иначе и быть не могло. Божа и души исцеляет, и тела, потому как неразделимы суть. Еще вопросы или опыт передовой?
– Опыт у меня, госпожа Свами, опыта много накопилось, хочу раздать!
– Выходи с опытом, любезная сестра.
Вышла блондинка такая безнадежно крашенная, что Клаве стало просто стыдно за всех бледноволосых. Ну что ж – у кого цвет солнечного света на волосах, а у кого – нестиранной робы нерадивого боровка.
– Я всегда пользовалась учением нашей Свами, сестры и братья, в детских яслях. Ведь малыши такие невинные, они сидят на горшочках все вместе, всех полов детки и не стыдятся. А я решила и в кроватки их вместе класть. И вот такая благодать теперь у нас в тихий час – как в раю! Малышка с малышком, малышка с малышком. Лежат голенькие в обнимку и всегда на писеньки невинные подружка дружку ручки положат – в точности, как сегодня наша госпожа Свами нам всем показала. Положат так и дружки подружкам – и заснут. Смотрю и плачу от радости: ну истинный...
И в этот момент послышались крики, топот, треск.
Распахнулись входные двери и по всем проходам между рядами в зал ворвались люди, размахивающие плакатами, зонтиками, сумками.
– Прекратите кощунство! Гоните сектантов проклятых! Свальный грех здесь у них!
По ближнему к сцене проходу бежал поп в черной рясе, крутя над головой крест на цепочке – как пращу.
Толпа выплеснулась краем на сцену, вытолкнув вперед попа. Глаза его действительно сверкали молниями – без всяких преувеличений.
Он схватил микрофон.
– Покайтесь, грешники! Утишьтесь, одержимые бесами! Христом Богом заклинаю вас – покайтесь!
Блондинка убежала за кулисы. Пожарник вскочил, заслоняя Свами, и выхватил у попа микрофон.
– Покайтесь, еретики! Вспомните грешников, которых покарал Господь по слову Моисея-пророка, евреев, поклонившихся поганым идолам, кумирам ложным! – взывал поп уже мимо микрофона.
Свами перехватила микрофон, поданный пожарником.
– Вот вам и любовь – с палками прибежали. Из ближнего, видать, прихода послали раздавать благодать дубинками.
– Церковь московская почиет в сытости и лести, не видит крамолы, не гонит еретиков безбожных! – кричал поп. – Мы истинно православные, мы большевикам не продавались, по катакомбам скрывались, мы и жирным московским приходам не подвластны!
– Вот видите, сестры и братья, православные и между собой грызутся как волки, а приходят нас любви Божьей учить.
– Покайтесь, еретики поганые! Изгоните бесов! Узрите свет Христа!
– Христа? Да ведь не было никакого Христа. Он есть мужской бог выдуманный! Веровать надо в единую Мати, Дочу и Душу Святую. Христос-то ваш, говорят, непорочно был зачат или как?
– Перестань богохульствовать, дьяволица белая! Христос Бог Отцу единосущный родился от непорочной девы ради спасения нашего! Язык у тебя сейчас отсохнет, молния тебя разразит на месте. Испепелит, как испепелил Господь Содом и Гоморру!
Свами выдержала насмешливую паузу.
– Не испепелил. И язык не отсох. А что правда: Мати Божа родила во спасение людям Дочу свою от непорочного зачатия. Дочу! Потому что от непорочного зачатия не может мужская тварь родиться, только Дочь единополая. Пора бы знать уже. За открытие непорочного зачатия уже и Нобелевскую премию дали. Дева родилась, Дева мир спасла! Деву Понтий Пилат бичевать приказал и на кресте распять! Деву! А мужики потом подменили правду, бороду пририсовали, Дочу в Сына обманом превратным превратили!
Бедный попик онемел от такого кощунства. А налетчики затихли.
– Дева спасла мир! – гремела Свами в микрофон, так что хрипели старые динамики ДК Водных путей. – Потому и живы люди до сих пор, что защищены любовью Девы, подвигом ее на кресте! Но Дьявол подменил правду, бороду Деве пририсовал и ненужные ваши мерзкие части подвесил, Деву Христю, Дочу Божу Христом обернул – и оттого нет мира две тысячи лет уже! Мир и правду украл Дьявол в разрушительной силе своей мужской. Но близится последнее пришествие Девы, разверзятся земли и провалятся враги Её-Их! Истинно говорю Вам: близятся сроки! Верные спасутся, а неверных истребит Госпожа Божа, истребит в великой милости своей, потому что лучше гибель вечная, чем мерзкая жизнь в темноте и лжи! Или жить по воле Божи, жить в свете, правде и любви, или не жить совсем, сгинуть без следа – таков приговор изречен племени людскому!
Опомнившись, попик пытался перекричать кощунью:
– Опамятуйтесь, люди! Выйди вон, кто крещен! Блажен муж иже не идет в совет нечестивых! Закройте уши, завесьте глаза!
Но слышали его разве в трех рядах, а Свами заполняла весь зал, и за двери, наверное, доносилось:
– Истинно говорю, скоро числа переменятся! Взгляните на календарь! Уходят черные века под мужским знаком Кола, на тысячу лет воцарится женская Двойка, рождение истины знаменующая. А вслед еще тысяча лет женственной Тройки, символа кормления детей света Божественной Грудью! Отмеряны сроки: сменится мужской Кол женской Двойкой – и наступит царствие Слабодного Сестричества!
– Бес в нее вселился! Бес соблазняет!
– Уста-лоно-сосок-сосок! Вот крест наш женский! Вот врата любви! Будем узнавать подруга подругу, осеняя себя крестом Сестричества! Эти сосредоточия любви особо благословила Госпожа Божа! Уста-лоно-сосок-сосок!
И Свами раз за разом осеняла себя крестом женским, учительствуя перед толпой.
Зрелища надругательства над крестным знамением придало силы попику. Он вырвал микрофон из рук Свами.
– Да она же жидовка тайная! Неужели не видите, православные?! Свами ваша – она же Сара! А вся братия ее бесовская – Сарабанда!
Пожарник схватил попика сзади, потащил вглубь сцены, а завхоз выхватил микрофон и вернул Свами.
Свалка скатилась прямо на весталок. Схваченный сзади попик размахивал руками, раздавая пощечины:
– Шлюхи бесовские! Твари сектантские!
Вблизи он вовсе не казался маленьким попиком – красный, всклокоченный, он словно бы обжигал силой веры и ненависти.
Свами гремела снова, не слыша борьбы за спиной.
– Идите, сестры и братья, несите истину. Не слова побеждают, а прямое чувство. Подойдите к каждой и каждому, не знающим истины и любви, поцелуйте в уста, наложите ладонь на лоно как Печать Любви – и передастся истина скорей всяких слов лукавых. Слугам бесовских заблуждений приходится нанизывать множество слов, чтобы смутить неразумных детей Госпожи Божи, отвлечь от единосущной Троицы: Мати, Дочи и Святой Души. А нам дано сеять зерна истины без слов, одними касаниями: уста целуют, ладонь налагает Печать Любви. Идите сегодня с любовью в душах, веруйте в Госпожу Божу в тройном Её-Их облике, несите истину во мрак людской – и поспешайте: скоро числа переменятся, скоро Сестричество наследует Землю, и не останется на ней места тем, кто упорствовал во грехе и не поклонился Мати, Доче и Святой Душе. Госпожа Божа выметет человеческий мусор, как рачительная хозяйка, метущая за порог светлого дома пыль, прах и помет крысиный! Трудитесь же во славу Госпожи Божи, ныне же трудитесь вдвойне, проводите летнюю разъяснительную кампанию по внедрению нашей самой истинной и передовой веры, потому что легкие одежды способствуют прямой передаче истины, обжигающей силе Печати Любви. Бедные люди заточены в своих одеждах как в гробах походных, помогайте им выходить из смертного этого одиночества в жизнь теплую и тесную. Помогайте им, они ждут, когда сбросят наконец сии гробы повапленные и вернутся в жизнь райскую, где ни стыда, ни греха. Рухнут препоны между людьми – и соединимся в радости. А мы в Слабодном Сестричестве уже соединились, мы – семья нежная, где каждая и каждый лелеет и покоит сестер и братьев. А кто еще не тверды и не бодры духом, подходите ко мне, возлюбленные сестры и братья, кто не сорвал еще с себя последние лоскуты саванов смертных пуговчатых, подойдите и получите от меня Печать Любви и целование – и уйдете отсюда исцеленные телами и душами, наполнитесь космической силой, чтобы нести ее отсюда страждущим душам, коснеющим во мраке людском.
К Свами выстроилась очередь. Сестры и братья получали предписанные прикосновения и отходили просветленные.
Двое здоровых попутчиков с помощью пожарника схватили попика крепко и без очереди подтащили к Свами. Бедняга кричал: «Бесы! Блудница Вавилонская! Сгинь!», но вырваться не мог. Руки ему крутили за спиной, и Свами чуть наклонилась, потому что выросла на полголовы выше врага своего, пробралась сквозь дикий волос губами к его кричащим губам, забрала их в свои, замерла, оторвалась, проговорила с улыбкой:
– Ты плюнул в меня, братец, а для меня это как семя твоей любви.
– Сарабанда! Блудница Вавилонская!
Не отвечая, Свами наложила Печать Любви и задержала ладонь.
– Да и ты, братец, любишь меня. Спасибо. Видишь, слова лгут, а прямая любовь передается – и ты сам сдержать ее не в силах. Теперь ты мой. Помнишь, сказано: «Кто достоин открыть сию книгу и снять печати ея?» Книга моя открыта тебе, а печати моей тебе не снять с себя отныне и во веки.
Послушники оттянули своего невольника шага на три, и отпустили.
– Блудница Вавилонская! Сарабанда масонская! – выкрикнул он, но без прежнего чувства.
16
Клава шла к выходу, потрясенная силой и величием Свами. Вот кто – истинное воплощение Мати Божи на Земле. И кто такая Клава, чтобы воображать себя Дочей Божей? Однажды Мати удостоила ее обряда удочерения – и это радость незатухающая на всю жизнь. Но она – маленькая Клава, весталка Калерия, что само по себе счастье, о котором не могла мечтать бедная девочка из трущобной квартиры, вечная двоечница у гордых учителей.
Теперь в выходящем потоке ее окружали почтительные попутчицы и попутчики. Многие и взрослые – но даже более почтительные, чем пацанки и пацаны.
– Скажи, сестра, вы ночи проводите в молитвах у себя в корабле?
– А молитву и не отделишь от жизни. Повторите на ночь тысячу раз: «Госпожа Божа, помилуй мя!» – и сами не разберете, спите уже, или еще зовете Госпожу Божу. Потому что Она-Они к вам тогда и во сне придет.
– Скажи, сестричка, а вино вы пьете?
Вина им в корабле не наливали. Росой утренней Свами балует всех с утра. Но это – дело их домашнее, семейное. Зато вспомнился папусик, который пил каждый день и даже чаще.
– Вина столько можно, чтобы Госпожу Божу не забыть. Если сбивается язык с молитвы, значит остановиться надо.
– Такая маленькая и такая уже разумная! А скажи, сестра, правда, что вы в своем корабле всем вашим братьям принадлежите по очереди?
Клава не успела, потому что ответили за нее:
– Охота вам глупости повторять! Или нарочно вас заслали, чтобы клеветать на Сестричество?!
– Почему, мне просто интересно. Может, так и нужно, я же спрашиваю, а не осуждаю.
Клава сообразила и ответила наконец, улыбнувшись светло как могла:
– Спрашивать всё нужно. У нас каждая к каждому подойдет, любой вопрос задает, и ничего таить нельзя. Таить здоровью вредить. Кто таит, тот в гробу походном едет душу хоронить. А что значит – принадлежать? Не только – вместе лежать. Мы все в одной семье, мы значит принадлежим всем и себе. А если про по середину тела, то мы, весталки, запираемся смело. Не пускаем в середку ни одного, ни всех; для весталки это – смертельный грех. Можете мне верить, можете проверить.
И Клава прираспахнула плащ, счастливая, что рифмы снова владеют ею, что не знает она отделяющего от людей стыда и потому в особенности, что все вокруг ей близкие и родные. Ну сестры и есть. Или братья. И может быть, она все-таки чуть-чуть Доча у Мати Божи?! Кто Её-Их горячо-горячо любит, та и Доча у Госпожи Божи.
– Ай, умница какая. И невинная – как малютка. Когда малютка голенькая бегает, никому ведь не стыдно, так и она. Правильно сегодня женщина говорила.
– В раю никому стыдно не было. И не будет снова.
На площади перед ДК слышались выкрики:
– Сарабанда прет! Блудницы масонские!
Но поток попутчиков теснил гонителей истинного Слабодного Сестричества.
Кто-то выдернул Клаву за руку из разредившейся на асфальте толпы.
– Сестричка, вот и я!
Тот самый парень в пятнистом комбинезоне, который со стишком подошел. С головой сверху бритой. Потянул рукой как леопардовой лапой.
– Здравствуй, братик, – ничуть не испугалась Клава.
– Как эта ваша богиня учила? Давай Печатями Любви махнемся. Клево придумано!
– Давай.
Клава запрокинула голову и подставила губы.
Бритый всосался в нее губами, а мозолистая ладонь его грубо прошлась по грудкам и нажала на срединный треугольник.
Клава уперлась ему в грудь. Она даже не могла крикнуть: «Хватит!» захваченными в капкан губами.
Грубая ладонь была противная – словно мусорным совком приласкал кто. А изо рта пахло чем-то резким – вроде тухлой рыбы с чесноком.
Бритоголовый сам отпустил губы.
– Пошли со мной! Прострочу тебя по-десантному.
– Не надо... Мы не так... Мы весталки...
– Весталки? А это куда? – захохотал парень.
Совок его снова прошелся по грудкам и вернулся в срединное место.
– Бабий крест полный – клево.
Клава пыталась оттолкнуться.
– Всё, приложил печать, хватит. Пахнет от тебя чем-то.
– А-а? Это я Марью-Хуану курю. Клевый кайф. Хочешь попробовать? Пошли. Прострочу, и накуришься потом. Или сначала? Многие телки любят строчиться под кайфом. «Двойной удар» называют.
А ведь тогда у метро тоже какие-то рифмы предлагал.
– Пусти! Тут же наши! Закричу!
– А любовь как же? Ваша богиня от вас всем любви обещала – а теперь в кусты? То есть в кусты-то и надо, – захохотал, – а ты отвертеться хочешь. Обещала – дай!
Пошел у них какой-то разговор, и Клаве стало спокойнее. Захотелось даже научить этого невежу.
– Любят нежно, а не клещами рвут. Я бы тебе и целование братское разрешила – со всей любовью.
Если бы такой железный парень стал бы прислуживать как боровок, было бы приятно. Способен разодрать надвое лапами леопардовыми, зубами перегрызть – а он лижет застенчиво.
– Приходи к нам, окрестим тебя во имя Госпожи Божи – и будешь всегда в любви и целовании.
– У вас, небось, со скуки помрешь. Молитвы распеваете и поклоны бьете, да?
Клава показалась сама себе маленькой укротительницей, которая приводит к покорности дикое чудовище, не знавшее прежде любви и добра.
– У нас молитвы нескучные.
– Это как? Трахаетесь, что ли, все вместе? Под музыку Вивальди?
– Ну просто любим все. Не только же так можно. Как ты с телками своими привык.
– А как же еще?
Только что Клава счастлива была от откровенности. Оттого что нет тайн и стыда. А этому грубияну вовсе не хотелось рассказывать, как можно любить – иначе. Показать – гораздо легче, когда он сам участвует, и не может нагло хохотать, как здесь.
– Сначала вокрестись во славу Госпожи Божи, тогда узнаешь.
Удалось воспользоваться мгновенным недоумением парня и выскользнуть из его ручищ.
– А потом – дашь? Ты что – и вправду целка?
Не худшее слово, но почему-то неприличное, приложенное к Клаве.
– Мы – действенные весталки.
– Так сколько ж можно? В пятом классе уже, наверное?
– Седьмой кончаю.
– Ну? Вот и кончим вместе! Знаешь: «Скажи мне, мать, когда давать?» Ваша богиня обещала: будете любовью к истинной вашей бабской вере народ приводить. Вот и приведи, как народного представителя.
– Приходи.
– Так условимся сначала. Слово дай. Сначала дай – слово, потом – дай по делу. Сейчас, знаешь, чего слово стоит? Взял если в долг под слово да не отдал – за краем света найдут и за яйца повесят. И ты слово дай – я поверю. Потому что если кинешь меня – под землей откопаю! И уж тогда проценты накину – всю жизнь расплачиваться хватит. Договоримся, значит, что даешь однозначно, за это поверю хоть в рогатую бабу – какую скажешь. Потому что очень твоей целочки хочется! Скажи спасибо, что толпа здесь. А то бы не ушла! Малолеточка беленькая! Уй!
Такой пыл не мог не растопить сердце. А когда парень узнает Госпожу Божу, он и любить научится иначе – покорно и нежно. Из леопарда в теленка превратится. В молодого бычка.
– А тебя как звать?
– Витёк.
– А помнишь, братик Витя, ты мне у метро стишок читал?
– Какой еще стишок?
– Ну там было: «ангелочек» и еще что-то.
– А-а, чего-то накатило тогда. Погоди... «Бейся, белый ангелочек, дай попасть тебе в пупочек»! Складно. Запомнила, значит? А после этого давать не хочешь. Ну так как – договорились? Повторяю для глупых задание: однозначно крещусь куда хочешь, потом ты за это однозначно даешь. А тебя как звать?
Захотелось назваться Клавой, но ведь все в корабле зовут ее иначе.
– Калерия.
– Чудно. Ладно, будешь Каля. Повторить задание, сержант Каля!
Одно дело выслушивать – и потом отговориться, что не расслышала и не так поняла, что ни на что не соглашалась, а просто посмеялась. И совсем другое – повторить самой, пообещать порушить самый страшный запрет Слабодного Сестричества. Как рассказывала Соня? За ЭТО весталку засекают насмерть, а ее нарушителя обрезают под самый корень. И Клава тогда не решилась спросить, как же позволяет милиция?
Но светило солнце, подросшие листочки зеленели на кустах, высаженных при входе в ДК. Выходили еще отставшие попутчики из-под колонн на улицу – и ясно сделалось, что Соня рассказала сказку, которая ведь чем страшней, тем лучше. Если бы Клава училась немножко лучше, она бы запомнила, что такое же похожее делали с девушками давным-давно, когда еще не было автобусов и микрофонов, когда мальчишки воевали в латах, стреляли из луков и вообразить не могли, что когда-нибудь можно будет носить голубые береты, прыгать с парашютами и строчить, строчить – из Калашей и вообще...
Страшная сказка холодила низ живота, но как-нибудь всё устроится – Витёк окрестится и начнет любить покорно и нежно, Мати Божа благословит Дочу Свою, да и сколько раз Клава не учила уроки – и ее благополучно не спрашивали! Сейчас очень нужно было приручить этого готового прыгнуть леопарда, который называется Витёк, заставить его бежать за собой покорной собакой. Остальное – потом.
– Ну чё? Повторяешь задание, сержант Каля?
«Сержант» – смешно.
– Во-первых, запомни: женщины первей, поэтому не сержант, а сержантка. А задание такое: окрестить тебя в истинную веру Госпоже Боже во имя Мати, Дочи и Святой Души; а за это... за это... – не могла Клава сказать о себе так, как говорил про ЭТО он. Но откуда-то всплыли на помощь слова, слышанные когда-то у Спаса-Преображения: «И раскроются ложесна ее». Когда-то слышала, не понимая, но вдруг вспомнила совершенно ясно – и поняла! – ... за это раскрою тебе ложесна свои.
– Хитро ты докладываешь! Скажи попросту: отдам тебе свою целку!
Клаве уже нравилось это слово – слушать. Слушать про себя. Но сказать не могла, хотя не было ни одного слова, которое она не говорила в школе – в лицо мальчишкам в том числе.
– За это раскрою тебе невинные ложесна свои.
– Лучше. В смысле – конкретнее. Но все равно, исполнять команду, товарка-сержантка, когда старший по званию приказывает! Ну: «Отдам тебе свою целку»!
– Свою маленькую целочку, – прошептала она, холодея животом.
И вдруг ей показалось, она что-то придумала. Что – она не понимала, но уверилась, что придумала. И что всё обойдется очень даже хорошо и прекрасно!
– Тогда давай – хоть сейчас, хоть сегодня. Мне это окрещение – что стакан самогона хватить. Давай адресок.
– Сейчас. Сейчас узнаю. Только про договор наш – молчи! Стой здесь. Жди-и!
Она на миг приоткрыла для него плащ, и сразу же запахнулась, отпрыгнула и побежала искать Мати Божу воплощенную.
Народ почти разошелся – и попутчицы с попутчиками, и обличители их со своими плакатами.
Свами как раз выходила из-под колонн – значит, всем жаждущим наложила наконец Печать Любви.
– Сладкая Свами, – поцеловала ручку Клава, – здесь один невр, очень упорный, послушал тебя и хочет вокреститься во имя Мати, Дочи и святой Души и прийти к нам в корабль.
– Боровком что ли?
Очень не подходило это слово к Витьку, но ведь в корабле другие братья не водятся.
Клава молча кивнула.
– Покажи-ка его, сестричка. Приведи.
Клава посмотрела – и не увидела. Неужели ушел?! Посмеялся только?! Нет, разглядела! Его комбинезон сливался с зазеленевшими кустами. Мощный леопард, невидимый в джунглях!
Сдерживаясь, чтобы при Свами не побежать к нему, Клава подошла, кивнула почти сурово:
– Пошли.
Витёк тоже ничего не позволил себе на глазах у Свами. Подошел без робости – но не нахально. Ручку только не поцеловал.
– Этот? Сколько же тебе лет, братец?
– Двадцать два.
– В армии отслужил?
– Отслужил.
– Где?
– Десант. Чечня.
– Работаешь?
– Не мама же кормит.
– Кем?
– В охре.
– Первый раз меня слушал?
– Первый.
– И сразу уверовал?
– Да вот – сразу. Мы в десанте решаем – сразу.
– А в церкви крещен?
– Не.
– Чего ж?
– Тягомотина одна. А у тебя – понятно. Любовь – она и есть любовь. Прямая. Я знаю, в Чечне был. Без этой тесноты людской – нельзя. Раненый был три дня засыпан в подвале. И сестричка. Пить хотелось – больше чем жить. Говорю ей: а если кровь стакашку нацедить – дашь? Дам, говорит. Едва удержал. Потому что чувствую: не пошла бы кровь, не вино все-таки. Не прохладила бы. Липкая. Но запомнил, как девочка рванулась бритву искать.
Свами смотрела серьезно. Проникала иссиним своим взгядом. Но и Витёк смотрел в ответ спокойно, глаз не прятал.
– Интересно говоришь, братец. Целование ты ведь не принял у меня и печать? Я бы запомнила.
– Нет, не подошел.
– А чего ж?
– Не знаю. Думал, для своих это.
– Значит, не понял ты. Печать и целование вперед всех для невров... для неверных, которых надо из тьмы к свету привести. Ну так – на!
Они были почти одного роста, только Витёк шире раза в два. Свами не пришлось тянуться, она глубоко и долго поцеловала его в губы, нашла рукой его ладонь, положила себе на назначенное место, а другой ладонью накрыла симметрично его.
Клава рада была, что Мати Божа воплощенная приняла Витька сразу и без вопросов, но все-таки обряд показался ей слишком затянувшимся.
Наконец Свами отняла губы, сняла свою печать, освободила другой рукой ладонь Витька, но тот забыл убрать свою печатку, а Свами не напоминала.
– Так что же ты хочешь? Ты где живешь?
– С матерью в комнате.
– А жена?
– Ну вот еще! Не к спеху.
– Я бы тебя взяла, нам тоже охрана нужна. Вокрестись только сначала. У нас только семейно в корабле.
– Окреститься, конечно, хорошо, но еще и жить надо. Мне там платят три лимона.
Теперь в выходящем потоке ее окружали почтительные попутчицы и попутчики. Многие и взрослые – но даже более почтительные, чем пацанки и пацаны.
– Скажи, сестра, вы ночи проводите в молитвах у себя в корабле?
– А молитву и не отделишь от жизни. Повторите на ночь тысячу раз: «Госпожа Божа, помилуй мя!» – и сами не разберете, спите уже, или еще зовете Госпожу Божу. Потому что Она-Они к вам тогда и во сне придет.
– Скажи, сестричка, а вино вы пьете?
Вина им в корабле не наливали. Росой утренней Свами балует всех с утра. Но это – дело их домашнее, семейное. Зато вспомнился папусик, который пил каждый день и даже чаще.
– Вина столько можно, чтобы Госпожу Божу не забыть. Если сбивается язык с молитвы, значит остановиться надо.
– Такая маленькая и такая уже разумная! А скажи, сестра, правда, что вы в своем корабле всем вашим братьям принадлежите по очереди?
Клава не успела, потому что ответили за нее:
– Охота вам глупости повторять! Или нарочно вас заслали, чтобы клеветать на Сестричество?!
– Почему, мне просто интересно. Может, так и нужно, я же спрашиваю, а не осуждаю.
Клава сообразила и ответила наконец, улыбнувшись светло как могла:
– Спрашивать всё нужно. У нас каждая к каждому подойдет, любой вопрос задает, и ничего таить нельзя. Таить здоровью вредить. Кто таит, тот в гробу походном едет душу хоронить. А что значит – принадлежать? Не только – вместе лежать. Мы все в одной семье, мы значит принадлежим всем и себе. А если про по середину тела, то мы, весталки, запираемся смело. Не пускаем в середку ни одного, ни всех; для весталки это – смертельный грех. Можете мне верить, можете проверить.
И Клава прираспахнула плащ, счастливая, что рифмы снова владеют ею, что не знает она отделяющего от людей стыда и потому в особенности, что все вокруг ей близкие и родные. Ну сестры и есть. Или братья. И может быть, она все-таки чуть-чуть Доча у Мати Божи?! Кто Её-Их горячо-горячо любит, та и Доча у Госпожи Божи.
– Ай, умница какая. И невинная – как малютка. Когда малютка голенькая бегает, никому ведь не стыдно, так и она. Правильно сегодня женщина говорила.
– В раю никому стыдно не было. И не будет снова.
На площади перед ДК слышались выкрики:
– Сарабанда прет! Блудницы масонские!
Но поток попутчиков теснил гонителей истинного Слабодного Сестричества.
Кто-то выдернул Клаву за руку из разредившейся на асфальте толпы.
– Сестричка, вот и я!
Тот самый парень в пятнистом комбинезоне, который со стишком подошел. С головой сверху бритой. Потянул рукой как леопардовой лапой.
– Здравствуй, братик, – ничуть не испугалась Клава.
– Как эта ваша богиня учила? Давай Печатями Любви махнемся. Клево придумано!
– Давай.
Клава запрокинула голову и подставила губы.
Бритый всосался в нее губами, а мозолистая ладонь его грубо прошлась по грудкам и нажала на срединный треугольник.
Клава уперлась ему в грудь. Она даже не могла крикнуть: «Хватит!» захваченными в капкан губами.
Грубая ладонь была противная – словно мусорным совком приласкал кто. А изо рта пахло чем-то резким – вроде тухлой рыбы с чесноком.
Бритоголовый сам отпустил губы.
– Пошли со мной! Прострочу тебя по-десантному.
– Не надо... Мы не так... Мы весталки...
– Весталки? А это куда? – захохотал парень.
Совок его снова прошелся по грудкам и вернулся в срединное место.
– Бабий крест полный – клево.
Клава пыталась оттолкнуться.
– Всё, приложил печать, хватит. Пахнет от тебя чем-то.
– А-а? Это я Марью-Хуану курю. Клевый кайф. Хочешь попробовать? Пошли. Прострочу, и накуришься потом. Или сначала? Многие телки любят строчиться под кайфом. «Двойной удар» называют.
А ведь тогда у метро тоже какие-то рифмы предлагал.
– Пусти! Тут же наши! Закричу!
– А любовь как же? Ваша богиня от вас всем любви обещала – а теперь в кусты? То есть в кусты-то и надо, – захохотал, – а ты отвертеться хочешь. Обещала – дай!
Пошел у них какой-то разговор, и Клаве стало спокойнее. Захотелось даже научить этого невежу.
– Любят нежно, а не клещами рвут. Я бы тебе и целование братское разрешила – со всей любовью.
Если бы такой железный парень стал бы прислуживать как боровок, было бы приятно. Способен разодрать надвое лапами леопардовыми, зубами перегрызть – а он лижет застенчиво.
– Приходи к нам, окрестим тебя во имя Госпожи Божи – и будешь всегда в любви и целовании.
– У вас, небось, со скуки помрешь. Молитвы распеваете и поклоны бьете, да?
Клава показалась сама себе маленькой укротительницей, которая приводит к покорности дикое чудовище, не знавшее прежде любви и добра.
– У нас молитвы нескучные.
– Это как? Трахаетесь, что ли, все вместе? Под музыку Вивальди?
– Ну просто любим все. Не только же так можно. Как ты с телками своими привык.
– А как же еще?
Только что Клава счастлива была от откровенности. Оттого что нет тайн и стыда. А этому грубияну вовсе не хотелось рассказывать, как можно любить – иначе. Показать – гораздо легче, когда он сам участвует, и не может нагло хохотать, как здесь.
– Сначала вокрестись во славу Госпожи Божи, тогда узнаешь.
Удалось воспользоваться мгновенным недоумением парня и выскользнуть из его ручищ.
– А потом – дашь? Ты что – и вправду целка?
Не худшее слово, но почему-то неприличное, приложенное к Клаве.
– Мы – действенные весталки.
– Так сколько ж можно? В пятом классе уже, наверное?
– Седьмой кончаю.
– Ну? Вот и кончим вместе! Знаешь: «Скажи мне, мать, когда давать?» Ваша богиня обещала: будете любовью к истинной вашей бабской вере народ приводить. Вот и приведи, как народного представителя.
– Приходи.
– Так условимся сначала. Слово дай. Сначала дай – слово, потом – дай по делу. Сейчас, знаешь, чего слово стоит? Взял если в долг под слово да не отдал – за краем света найдут и за яйца повесят. И ты слово дай – я поверю. Потому что если кинешь меня – под землей откопаю! И уж тогда проценты накину – всю жизнь расплачиваться хватит. Договоримся, значит, что даешь однозначно, за это поверю хоть в рогатую бабу – какую скажешь. Потому что очень твоей целочки хочется! Скажи спасибо, что толпа здесь. А то бы не ушла! Малолеточка беленькая! Уй!
Такой пыл не мог не растопить сердце. А когда парень узнает Госпожу Божу, он и любить научится иначе – покорно и нежно. Из леопарда в теленка превратится. В молодого бычка.
– А тебя как звать?
– Витёк.
– А помнишь, братик Витя, ты мне у метро стишок читал?
– Какой еще стишок?
– Ну там было: «ангелочек» и еще что-то.
– А-а, чего-то накатило тогда. Погоди... «Бейся, белый ангелочек, дай попасть тебе в пупочек»! Складно. Запомнила, значит? А после этого давать не хочешь. Ну так как – договорились? Повторяю для глупых задание: однозначно крещусь куда хочешь, потом ты за это однозначно даешь. А тебя как звать?
Захотелось назваться Клавой, но ведь все в корабле зовут ее иначе.
– Калерия.
– Чудно. Ладно, будешь Каля. Повторить задание, сержант Каля!
Одно дело выслушивать – и потом отговориться, что не расслышала и не так поняла, что ни на что не соглашалась, а просто посмеялась. И совсем другое – повторить самой, пообещать порушить самый страшный запрет Слабодного Сестричества. Как рассказывала Соня? За ЭТО весталку засекают насмерть, а ее нарушителя обрезают под самый корень. И Клава тогда не решилась спросить, как же позволяет милиция?
Но светило солнце, подросшие листочки зеленели на кустах, высаженных при входе в ДК. Выходили еще отставшие попутчики из-под колонн на улицу – и ясно сделалось, что Соня рассказала сказку, которая ведь чем страшней, тем лучше. Если бы Клава училась немножко лучше, она бы запомнила, что такое же похожее делали с девушками давным-давно, когда еще не было автобусов и микрофонов, когда мальчишки воевали в латах, стреляли из луков и вообразить не могли, что когда-нибудь можно будет носить голубые береты, прыгать с парашютами и строчить, строчить – из Калашей и вообще...
Страшная сказка холодила низ живота, но как-нибудь всё устроится – Витёк окрестится и начнет любить покорно и нежно, Мати Божа благословит Дочу Свою, да и сколько раз Клава не учила уроки – и ее благополучно не спрашивали! Сейчас очень нужно было приручить этого готового прыгнуть леопарда, который называется Витёк, заставить его бежать за собой покорной собакой. Остальное – потом.
– Ну чё? Повторяешь задание, сержант Каля?
«Сержант» – смешно.
– Во-первых, запомни: женщины первей, поэтому не сержант, а сержантка. А задание такое: окрестить тебя в истинную веру Госпоже Боже во имя Мати, Дочи и Святой Души; а за это... за это... – не могла Клава сказать о себе так, как говорил про ЭТО он. Но откуда-то всплыли на помощь слова, слышанные когда-то у Спаса-Преображения: «И раскроются ложесна ее». Когда-то слышала, не понимая, но вдруг вспомнила совершенно ясно – и поняла! – ... за это раскрою тебе ложесна свои.
– Хитро ты докладываешь! Скажи попросту: отдам тебе свою целку!
Клаве уже нравилось это слово – слушать. Слушать про себя. Но сказать не могла, хотя не было ни одного слова, которое она не говорила в школе – в лицо мальчишкам в том числе.
– За это раскрою тебе невинные ложесна свои.
– Лучше. В смысле – конкретнее. Но все равно, исполнять команду, товарка-сержантка, когда старший по званию приказывает! Ну: «Отдам тебе свою целку»!
– Свою маленькую целочку, – прошептала она, холодея животом.
И вдруг ей показалось, она что-то придумала. Что – она не понимала, но уверилась, что придумала. И что всё обойдется очень даже хорошо и прекрасно!
– Тогда давай – хоть сейчас, хоть сегодня. Мне это окрещение – что стакан самогона хватить. Давай адресок.
– Сейчас. Сейчас узнаю. Только про договор наш – молчи! Стой здесь. Жди-и!
Она на миг приоткрыла для него плащ, и сразу же запахнулась, отпрыгнула и побежала искать Мати Божу воплощенную.
Народ почти разошелся – и попутчицы с попутчиками, и обличители их со своими плакатами.
Свами как раз выходила из-под колонн – значит, всем жаждущим наложила наконец Печать Любви.
– Сладкая Свами, – поцеловала ручку Клава, – здесь один невр, очень упорный, послушал тебя и хочет вокреститься во имя Мати, Дочи и святой Души и прийти к нам в корабль.
– Боровком что ли?
Очень не подходило это слово к Витьку, но ведь в корабле другие братья не водятся.
Клава молча кивнула.
– Покажи-ка его, сестричка. Приведи.
Клава посмотрела – и не увидела. Неужели ушел?! Посмеялся только?! Нет, разглядела! Его комбинезон сливался с зазеленевшими кустами. Мощный леопард, невидимый в джунглях!
Сдерживаясь, чтобы при Свами не побежать к нему, Клава подошла, кивнула почти сурово:
– Пошли.
Витёк тоже ничего не позволил себе на глазах у Свами. Подошел без робости – но не нахально. Ручку только не поцеловал.
– Этот? Сколько же тебе лет, братец?
– Двадцать два.
– В армии отслужил?
– Отслужил.
– Где?
– Десант. Чечня.
– Работаешь?
– Не мама же кормит.
– Кем?
– В охре.
– Первый раз меня слушал?
– Первый.
– И сразу уверовал?
– Да вот – сразу. Мы в десанте решаем – сразу.
– А в церкви крещен?
– Не.
– Чего ж?
– Тягомотина одна. А у тебя – понятно. Любовь – она и есть любовь. Прямая. Я знаю, в Чечне был. Без этой тесноты людской – нельзя. Раненый был три дня засыпан в подвале. И сестричка. Пить хотелось – больше чем жить. Говорю ей: а если кровь стакашку нацедить – дашь? Дам, говорит. Едва удержал. Потому что чувствую: не пошла бы кровь, не вино все-таки. Не прохладила бы. Липкая. Но запомнил, как девочка рванулась бритву искать.
Свами смотрела серьезно. Проникала иссиним своим взгядом. Но и Витёк смотрел в ответ спокойно, глаз не прятал.
– Интересно говоришь, братец. Целование ты ведь не принял у меня и печать? Я бы запомнила.
– Нет, не подошел.
– А чего ж?
– Не знаю. Думал, для своих это.
– Значит, не понял ты. Печать и целование вперед всех для невров... для неверных, которых надо из тьмы к свету привести. Ну так – на!
Они были почти одного роста, только Витёк шире раза в два. Свами не пришлось тянуться, она глубоко и долго поцеловала его в губы, нашла рукой его ладонь, положила себе на назначенное место, а другой ладонью накрыла симметрично его.
Клава рада была, что Мати Божа воплощенная приняла Витька сразу и без вопросов, но все-таки обряд показался ей слишком затянувшимся.
Наконец Свами отняла губы, сняла свою печать, освободила другой рукой ладонь Витька, но тот забыл убрать свою печатку, а Свами не напоминала.
– Так что же ты хочешь? Ты где живешь?
– С матерью в комнате.
– А жена?
– Ну вот еще! Не к спеху.
– Я бы тебя взяла, нам тоже охрана нужна. Вокрестись только сначала. У нас только семейно в корабле.
– Окреститься, конечно, хорошо, но еще и жить надо. Мне там платят три лимона.