– У меня мелочи. Может быть, сначала ты расскажешь о встрече с Ярмаком?
– Это длинный разговор. Давай начнем с мелочей.
– Изволь. В архиве мне разыскали папку рабочих материалов по данному делу. Там протокол первого допроса, который проводил еще Манюня.
– Ярмак подтвердил то же самое.
– Еще много фотографий, описание места события, вариант временной диаграммы. Меня заинтересовала фотография пятен крови на костюме, которые, похоже, оставлены окровавленной рукой. Если остался негатив, то можно попытаться восстановить их. Вот, пожалуй, и все…
– Интересно будет прочитать протокол первого допроса – насколько он совпадает с рассказом Ярмака. Ведь прошло четыре года. Даже в том случае, если оба раза Ярмак говорил искренне, память подсознательно может выбросить всякие коленца. Жаль, что Манюня не дал мне диктофон. Всего один на отдел. Такая бедность! Но основные моменты я оформил в виде протокола и Ярмак подписал его.
Михаил подробно рассказал о беседе, дополняя ее по ходу изложения своими соображениями.
К концу разговора Анатолий пришел к выводу, что шансы на успех, то есть возобновление следствия по делу, весьма весомы, и решил пока участвовать в работе.
Договорились утром посетить мать Ларисы, потом институт, чтобы отыскать следы сокурсников и, если останется время, встретиться с Марком Садовским.
Еще Михаил хотел заново просмотреть материалы в архиве – старые и вновь обнаруженные Анатолием.
Дело раскручивалось…
На утреннем совещании Михаил кратко доложил о результатах работы за сутки и планах на текущий день.
– Сегодня пятница, а не позже вторника тексты проекта постановления и сопроводительного письма должны быть у меня на столе. Сделайте максимум сегодня. Я не могу настаивать, суббота все-таки выходной, но институт можно посетить и завтра. Сосредоточьтесь на скрипке, это главное направление. Разговоры о ее сексуальных связях сомнительны, уж больно они не соответствуют ее имиджу. Она была на виду, и если бы что-то было, знал бы весь город.
После совещания практиканты направились в архив. Архивариус, пожилая женщина, встретила их без энтузиазма – опять доставать высоко на полке и перетаскивать многотомное дело.
Анатолий показал найденные вчера материалы.
Михаил внимательно изучил фотографии. Несколько раз возвращался к снимку, где ноги убитой на переднем плане. Черно-белый снимок. Черные лаковые туфли на каблуке видны отчетливо и полностью отвечают словесному описанию обуви в протоколе с места преступления.
Скрипки или сумки не было на снимках и не было в описании. Конечно, каблуки не очень высоки и слегка сбиты. Но если девушка провела в них целый день, то к вечеру не могла быстро ходить и на таких.
Могла она надеть такие туфли на концерт? Вероятно, ведь это был заурядный зачетный концерт, пусть даже в городской филармонии. Зрители – в основном студенты и преподаватели факультета искусств и завсегдатаи филармонии.
Изучение временной диаграммы дало еще более удручающий результат – с момента, когда Ларису видели последний раз в филармонии, до момента убийства прошло не менее полутора часов.
Версия, сконструированная Михаилом после разговора в зоне и изложенная на утреннем совещании, что Лариса, расставшись с Ярмаком, побывала дома до убийства, повисала в воздухе. За это время Лариса могла приехать домой, оставить скрипку и папку с нотами или сумку и опять вернуться в центр города по какому-либо делу. На трамвае это всего десять минут в один конец.
Ярмак и его друзья могли видеть ее при повторном возвращении домой. Во всех протоколах допросов: и проведенных Манюней, и проведенных Сумченко с каждым подозреваемым отдельно и на очных ставках, нет ни слова о скрипке или сумке. И это естественно: следователи вопросов не задавали, ведь предметов не было на месте преступления, и они не пропали, а подозреваемые не оценили значения данной детали для себя. Тогда по горячим следам это можно было установить достаточно просто – было много свидетелей их разговора в трамвае. Кто-то из них мог вспомнить о скрипке.
Может быть, эта деталь отсутствовала ,и ее придумал Ярмак во время своих ночных бдений на нарах? Нет упоминания и о содержании разговора с Ларисой, кроме последних протоколов, где излагается сюжет об оскорблении Ярмака (она его обозвала педерастом) и случайном убийстве брошенным камнем.
Короче говоря, нужно искать более веские доказательства, что скрипка находилась у Ларисы при встрече с подозреваемыми.
Встреча с Марком Садовским ничего в этом смысле не сулила: они могли согласовать свои действия. Времени было больше чем достаточно.
Осталась надежда на встречу с матерью Ларисы.
Показания других свидетелей, даже если бы их удалось сейчас найти, обесценивались временем, прошедшим с момента события.
Михаил выписал в блокнот фамилии экспертов, участвовавших в расследовании: Краснов, Тимофеев, Маркова. Анатолий предложил воспользоваться услугами Алены, чтобы быстро найти этих людей.
– Как знаешь. Но, думаю, достаточно телефонного справочника.
– Справочники быстро устаревают и только вводят в заблуждение.
После телефонного разговора, где деловые вопросы перемежались разговорами о вечерних развлечениях и паузами – Алена наводила справки, Анатолий сообщил малоутешительные сведения:
– Маркова уже не работает, перевелась в горкомовскую больницу два года назад, Краснов в отгулах, сажает картошку, а Тимофеева мы увидим, если не уехал с бригадой по вызову. Кстати, я был прав: научно-технический отдел переехал в другой корпус. Минут пять пешком. Телефонов в справочнике еще нет. Звони 3-46-15.
– Тимофеев готов уделить нам внимание через двадцать минут. Может быть, успеем разыскать Маркову? Маркову они не нашли, зато узнали, когда будет на смене и ее рабочий телефон.
В научно-техническом отделе практикантов провели по безликим стеклянным коридорам в комнату, где их встретил рукопожатием высокий, сухощавый мужчина за тридцать с короткой курчавой черной бородкой и ранней лысиной.
Застиранный халат был одет на голый торс, обильно покрытый растительностью такого же вида, как и борода.
– У нас есть к вам вопросы по делу Ларисы Белостенной. Скрипачка, убита четыре года назад.
– Да, да… Помню.
– В материалах следствия мы нашли снимки кровавых отпечатков пальцев. Проводилась ли их экспертиза? Кому они принадлежат? Почему нет упоминания об этом в официальной части дела?
– Постараюсь ответить на все вопросы, но только по порядку. Я не компьютер, все помнить не могу и мне нужно разыскать свою картонную память.
Тимофеев достал из кармана халата большую связку ключей и открыл один из металлических несгораемых шкафов, ряд которых вдоль стеклянной перегородки образовал массивную стену с соседней комнатой. Довольно быстро он нашел картонную папку с тесемками. Открыл, полистал, и только после этого предложил стулья.
– Садитесь, пожалуйста! Разговор может быть долгим. Во-первых, отпечатки оставлены на ткани, хотя и из очень тонкой пряжи. Во-вторых, они смазаны, как будто кто-то вытирал руку. Поэтому ряд мелких деталей восстановить не удалось. В результате мы имеем отпечаток большого пальца, который позволяет проводить идентификацию с достоверностью процентов семьдесят – восемьдесят.
– И что дала идентификация?
– Или она не проводилась?
– Почему же? Проводилась и довольно интенсивно… первые дни. Главное – отпечаток не принадлежит ни одному из подозреваемых. По всей видимости, он не может принадлежать убийце, так как сделан не меньше чем через десять – пятнадцать минут после убийства. Но мог быть сделан и через час.
– Как это?
– Да так! Я не могу вдаваться в технические детали, но мы можем различать свежие кровавые отпечатки, точнее отпечатки свежей крови и крови, которая уже свернулась.
– Получается, что человек, который их сделал, не найден?
– Да. Получается так. Проверили свидетелей, которые обнаружили тело, проверили санитаров морга и еще несколько человек. Но далеко не всех. Там побывало много людей: милиция, скорая помощь, следственная бригада… Потом подозреваемые сознались, и поиски прекратились.
– Сейчас искать тем более бесполезно, – подвел итог Анатолий.
– Это точно!
– Вы же не откажетесь от помощи, если нам потребуется идентификация? – не сдавался Михаил.
– Само собой! По мере возможности, если будет официальное указание.
– За этим дело не станет. Труднее с идеями, – Анатолий нетерпеливо поднялся, намереваясь уходить.
Михаил, словно нехотя, последовал за ним. Он подумал: «Вчера был день надежд, сегодня день разочарований». Гора, которую они пытаются одолеть, из песка. Стоит им немного подняться, как все обваливается, и они тихо сползают к подножию…
– Пора обедать! Я не намерен бесполезно гоняться за уликами, да еще на голодный желудок, – продолжил Анатолий, когда они вышли на улицу.
– Волка ноги кормят!
– Но мы-то с тобой не волки. Мы легавые.
– Все равно и легавых ноги кормят!
– Легавых кормит хозяин. Кстати, обилие корма часто не соответствует обилию добычи. Ласковому псу перепадает больше.
– Далеко не каждый хозяин хорошо кормит плохую собаку.
– Зато каждая хозяйка хорошо кормит ласковую.
– Убедил! Обедаем в нашей столовке, и сразу в институт.
– Мы же собирались к матери убиенной.
– Надеюсь, она вечером будет дома, а институтские канцелярские крысы разбегутся после трех часов.
– Да, но вечером – без меня. Я не намерен разочаровывать симпатичную девушку из-за твоего неуемного рвения.
Факультет искусств размещался отдельно в новом здании, четырехэтажной коробке из стекла и бетона.
Центральный корпус дореволюционной постройки, бывшая гимназия, смотрелся действительно как учебное заведение: широкая лестница на входе, высокие окна, витражи актового зала в центре фасада с фигурами ученых мужей в париках и с манускриптами в руках.
Здание факультета искусств вполне могло оказаться домом быта или универмагом современной постройки. Звукоизоляция была плохая, и во время практических занятий студентов здание звучало, как дюжина музыкальных шкатулок на прилавке магазина.
Указатель в вестибюле подсказал: деканат факультета – второй этаж, комната 210. За дверью с табличкой 210 скрывалось несколько помещений. Практиканты легко отыскали кабинет декана. Секретарь, тоненькая большеглазая девушка, встретила их приветливо.
Поинтересовалась целью прихода. Они не скрывали, что из УВД. Им необходимы фамилии и адреса однокурсниц и однокурсников Ларисы Белостенной, убитой четыре года назад. Секретарь предложила дождаться декана, иначе им никаких сведений не дадут. Декан должен быть скоро – на четырнадцать часов назначено совещание.
Ждать нужно было не более четверти часа, если верить девушке, что декан хоть и артист, но пунктуален, как математик.
А вот и декан. Красивый слегка располневший мужчина с длинными тронутыми сединой волосами. Черный бархатный пиджак, черные брюки с едва заметной полоской, белоснежная рубашка и галстук «бабочка». Рядом с ним мужчина в сером костюме, как видно, дорогом, но очень помятом.
Они прошли в кабинет, словно никого в приемной не было.
– Заходите! Он всегда занят и, если он здесь, в кабинете всегда кто-нибудь еще сидит, – поощрила девушка практикантов.
Михаил и Анатолий вошли в кабинет. Разговор прервался, и декан остановил парней у двери красноречивым вопросительно-строгим взглядом.
Михаил представил обоих:
– Следователи Гречка и Божков из городского управления УВД. Нам нужно задать вам несколько вопросов по делу об убийстве Ларисы Белостенной.
Михаил не слишком преувеличивал. Их должности в приказе были определены как следователь-практикант.
Вторую часть он опустил для солидности в разговоре с таким солидным мужчиной.
Реакция декана была весьма неожиданной. Он побледнел так, что стала отчетливо видна красивая родинка на смуглом лице. Рот несколько раз беззвучно отрывался и закрывался. Потом лицо побагровело, и он почти закричал:
– На каком основании!? На каком основании вы врываетесь в мой кабинет, мешаете работать… Без разрешения! Кто вас послал?
Не дожидаясь ответа, поискал глазами. Как оказалось телефонную книгу. Набрал номер.
– Соедините с Сумченко! У телефона профессор Крамар. У меня срочный вопрос! – обращаясь к практикантам. – Кто ваш начальник? Кто вас прислал?
– Манюня Николай Петрович, начальник следственного отдела ГорУВД.
– А-а-а, эта мумия…
Михаил еще хотел сказать о письме прокуратуры, но декан его остановил нетерпеливым жестом руки.
Очевидно, в трубке ответили.
– Профессор Крамар, декан пединститута. Добрый день! Иван Игнатьевич, извини за беспокойство. Я к тебе за помощью. Только что в мой кабинет ввалились без разрешения два зеленых пинкертона и устроили форменный допрос по делу об убийстве Белостенной. Что происходит? Чье это указание или самодеятельность? Вы долго отсутствовали? Так разберитесь, прошу Вас! Да… Да… Передаю трубку.
Он протянул трубку тому, кто стоял ближе – Михаилу. Анатолий постепенно отступал к двери. На его лице проступила гримаса недоумения. Он бы с удовольствием ретировался, но не хотел бросать Михаила одного.
– Следователь-практикант Гречка, следственный отдел ГУВД.
– Кто вас послал и на каком основании?
– Есть письмо прокуратуры и резолюция зам начальника ГУВД Михайлова.
– И вам резолюция позволяет бесцеремонно врываться в кабинеты и практиковаться в допросах?! Немедленно покиньте кабинет! Да. Ваша фамилия?
– Гречка, Михаил Егорович…
– А второго? Впрочем, ладно… Уходите немедленно!
Михаил недоуменно пожал плечами и обратился к профессору:
– Извините! Вы нас неправильно поняли.
Профессор не удостоил ответом. Анатолий уже ушел. Михаил догнал его в коридоре.
– Ты что-нибудь понимаешь?
– Понимаю, что суем нос не в свое дело! Рисковать своей репутацией я больше не намерен! Я ухожу. Еще успею на совещание в шестнадцать часов. Если мы подсунули свинью Манюне, то нужно хотя бы предупредить его раньше, чем на его голову обрушится прокурорский гнев, усиленный испугом начальства ГУВД.
– Не понимаю! При чем здесь мы?
– И не поймешь, пока не укротишь свое служебное рвение до нормального человеческого уровня. Запрос по почте пришел бы через недельку, он бы его подмахнул, не глядя, за три секунды: «Для исполнения!». Еще через пару недель мы бы получили ответ. Долго? Ну и что? Зато не были бы заляпаны грязью, как сейчас. Отмываться придется дольше.
Анатолий удалился торопливой походкой.
Михаил стал размышлять: почему Анатолий в данной ситуации занял такую отстраненную позицию, позицию третейского судьи, случайного свидетеля, невольного участника?
Михаил подыскивал точную формулировку, потом решил отложить свой анализ на будущее.
Однако нужно действовать! Действовать более обдуманно и осторожно, но без потери темпа…
Глава 4 М.Е.Гре. действует в одиночку
– Это длинный разговор. Давай начнем с мелочей.
– Изволь. В архиве мне разыскали папку рабочих материалов по данному делу. Там протокол первого допроса, который проводил еще Манюня.
– Ярмак подтвердил то же самое.
– Еще много фотографий, описание места события, вариант временной диаграммы. Меня заинтересовала фотография пятен крови на костюме, которые, похоже, оставлены окровавленной рукой. Если остался негатив, то можно попытаться восстановить их. Вот, пожалуй, и все…
– Интересно будет прочитать протокол первого допроса – насколько он совпадает с рассказом Ярмака. Ведь прошло четыре года. Даже в том случае, если оба раза Ярмак говорил искренне, память подсознательно может выбросить всякие коленца. Жаль, что Манюня не дал мне диктофон. Всего один на отдел. Такая бедность! Но основные моменты я оформил в виде протокола и Ярмак подписал его.
Михаил подробно рассказал о беседе, дополняя ее по ходу изложения своими соображениями.
К концу разговора Анатолий пришел к выводу, что шансы на успех, то есть возобновление следствия по делу, весьма весомы, и решил пока участвовать в работе.
Договорились утром посетить мать Ларисы, потом институт, чтобы отыскать следы сокурсников и, если останется время, встретиться с Марком Садовским.
Еще Михаил хотел заново просмотреть материалы в архиве – старые и вновь обнаруженные Анатолием.
Дело раскручивалось…
На утреннем совещании Михаил кратко доложил о результатах работы за сутки и планах на текущий день.
– Сегодня пятница, а не позже вторника тексты проекта постановления и сопроводительного письма должны быть у меня на столе. Сделайте максимум сегодня. Я не могу настаивать, суббота все-таки выходной, но институт можно посетить и завтра. Сосредоточьтесь на скрипке, это главное направление. Разговоры о ее сексуальных связях сомнительны, уж больно они не соответствуют ее имиджу. Она была на виду, и если бы что-то было, знал бы весь город.
После совещания практиканты направились в архив. Архивариус, пожилая женщина, встретила их без энтузиазма – опять доставать высоко на полке и перетаскивать многотомное дело.
Анатолий показал найденные вчера материалы.
Михаил внимательно изучил фотографии. Несколько раз возвращался к снимку, где ноги убитой на переднем плане. Черно-белый снимок. Черные лаковые туфли на каблуке видны отчетливо и полностью отвечают словесному описанию обуви в протоколе с места преступления.
Скрипки или сумки не было на снимках и не было в описании. Конечно, каблуки не очень высоки и слегка сбиты. Но если девушка провела в них целый день, то к вечеру не могла быстро ходить и на таких.
Могла она надеть такие туфли на концерт? Вероятно, ведь это был заурядный зачетный концерт, пусть даже в городской филармонии. Зрители – в основном студенты и преподаватели факультета искусств и завсегдатаи филармонии.
Изучение временной диаграммы дало еще более удручающий результат – с момента, когда Ларису видели последний раз в филармонии, до момента убийства прошло не менее полутора часов.
Версия, сконструированная Михаилом после разговора в зоне и изложенная на утреннем совещании, что Лариса, расставшись с Ярмаком, побывала дома до убийства, повисала в воздухе. За это время Лариса могла приехать домой, оставить скрипку и папку с нотами или сумку и опять вернуться в центр города по какому-либо делу. На трамвае это всего десять минут в один конец.
Ярмак и его друзья могли видеть ее при повторном возвращении домой. Во всех протоколах допросов: и проведенных Манюней, и проведенных Сумченко с каждым подозреваемым отдельно и на очных ставках, нет ни слова о скрипке или сумке. И это естественно: следователи вопросов не задавали, ведь предметов не было на месте преступления, и они не пропали, а подозреваемые не оценили значения данной детали для себя. Тогда по горячим следам это можно было установить достаточно просто – было много свидетелей их разговора в трамвае. Кто-то из них мог вспомнить о скрипке.
Может быть, эта деталь отсутствовала ,и ее придумал Ярмак во время своих ночных бдений на нарах? Нет упоминания и о содержании разговора с Ларисой, кроме последних протоколов, где излагается сюжет об оскорблении Ярмака (она его обозвала педерастом) и случайном убийстве брошенным камнем.
Короче говоря, нужно искать более веские доказательства, что скрипка находилась у Ларисы при встрече с подозреваемыми.
Встреча с Марком Садовским ничего в этом смысле не сулила: они могли согласовать свои действия. Времени было больше чем достаточно.
Осталась надежда на встречу с матерью Ларисы.
Показания других свидетелей, даже если бы их удалось сейчас найти, обесценивались временем, прошедшим с момента события.
Михаил выписал в блокнот фамилии экспертов, участвовавших в расследовании: Краснов, Тимофеев, Маркова. Анатолий предложил воспользоваться услугами Алены, чтобы быстро найти этих людей.
– Как знаешь. Но, думаю, достаточно телефонного справочника.
– Справочники быстро устаревают и только вводят в заблуждение.
После телефонного разговора, где деловые вопросы перемежались разговорами о вечерних развлечениях и паузами – Алена наводила справки, Анатолий сообщил малоутешительные сведения:
– Маркова уже не работает, перевелась в горкомовскую больницу два года назад, Краснов в отгулах, сажает картошку, а Тимофеева мы увидим, если не уехал с бригадой по вызову. Кстати, я был прав: научно-технический отдел переехал в другой корпус. Минут пять пешком. Телефонов в справочнике еще нет. Звони 3-46-15.
– Тимофеев готов уделить нам внимание через двадцать минут. Может быть, успеем разыскать Маркову? Маркову они не нашли, зато узнали, когда будет на смене и ее рабочий телефон.
В научно-техническом отделе практикантов провели по безликим стеклянным коридорам в комнату, где их встретил рукопожатием высокий, сухощавый мужчина за тридцать с короткой курчавой черной бородкой и ранней лысиной.
Застиранный халат был одет на голый торс, обильно покрытый растительностью такого же вида, как и борода.
– У нас есть к вам вопросы по делу Ларисы Белостенной. Скрипачка, убита четыре года назад.
– Да, да… Помню.
– В материалах следствия мы нашли снимки кровавых отпечатков пальцев. Проводилась ли их экспертиза? Кому они принадлежат? Почему нет упоминания об этом в официальной части дела?
– Постараюсь ответить на все вопросы, но только по порядку. Я не компьютер, все помнить не могу и мне нужно разыскать свою картонную память.
Тимофеев достал из кармана халата большую связку ключей и открыл один из металлических несгораемых шкафов, ряд которых вдоль стеклянной перегородки образовал массивную стену с соседней комнатой. Довольно быстро он нашел картонную папку с тесемками. Открыл, полистал, и только после этого предложил стулья.
– Садитесь, пожалуйста! Разговор может быть долгим. Во-первых, отпечатки оставлены на ткани, хотя и из очень тонкой пряжи. Во-вторых, они смазаны, как будто кто-то вытирал руку. Поэтому ряд мелких деталей восстановить не удалось. В результате мы имеем отпечаток большого пальца, который позволяет проводить идентификацию с достоверностью процентов семьдесят – восемьдесят.
– И что дала идентификация?
– Или она не проводилась?
– Почему же? Проводилась и довольно интенсивно… первые дни. Главное – отпечаток не принадлежит ни одному из подозреваемых. По всей видимости, он не может принадлежать убийце, так как сделан не меньше чем через десять – пятнадцать минут после убийства. Но мог быть сделан и через час.
– Как это?
– Да так! Я не могу вдаваться в технические детали, но мы можем различать свежие кровавые отпечатки, точнее отпечатки свежей крови и крови, которая уже свернулась.
– Получается, что человек, который их сделал, не найден?
– Да. Получается так. Проверили свидетелей, которые обнаружили тело, проверили санитаров морга и еще несколько человек. Но далеко не всех. Там побывало много людей: милиция, скорая помощь, следственная бригада… Потом подозреваемые сознались, и поиски прекратились.
– Сейчас искать тем более бесполезно, – подвел итог Анатолий.
– Это точно!
– Вы же не откажетесь от помощи, если нам потребуется идентификация? – не сдавался Михаил.
– Само собой! По мере возможности, если будет официальное указание.
– За этим дело не станет. Труднее с идеями, – Анатолий нетерпеливо поднялся, намереваясь уходить.
Михаил, словно нехотя, последовал за ним. Он подумал: «Вчера был день надежд, сегодня день разочарований». Гора, которую они пытаются одолеть, из песка. Стоит им немного подняться, как все обваливается, и они тихо сползают к подножию…
– Пора обедать! Я не намерен бесполезно гоняться за уликами, да еще на голодный желудок, – продолжил Анатолий, когда они вышли на улицу.
– Волка ноги кормят!
– Но мы-то с тобой не волки. Мы легавые.
– Все равно и легавых ноги кормят!
– Легавых кормит хозяин. Кстати, обилие корма часто не соответствует обилию добычи. Ласковому псу перепадает больше.
– Далеко не каждый хозяин хорошо кормит плохую собаку.
– Зато каждая хозяйка хорошо кормит ласковую.
– Убедил! Обедаем в нашей столовке, и сразу в институт.
– Мы же собирались к матери убиенной.
– Надеюсь, она вечером будет дома, а институтские канцелярские крысы разбегутся после трех часов.
– Да, но вечером – без меня. Я не намерен разочаровывать симпатичную девушку из-за твоего неуемного рвения.
Факультет искусств размещался отдельно в новом здании, четырехэтажной коробке из стекла и бетона.
Центральный корпус дореволюционной постройки, бывшая гимназия, смотрелся действительно как учебное заведение: широкая лестница на входе, высокие окна, витражи актового зала в центре фасада с фигурами ученых мужей в париках и с манускриптами в руках.
Здание факультета искусств вполне могло оказаться домом быта или универмагом современной постройки. Звукоизоляция была плохая, и во время практических занятий студентов здание звучало, как дюжина музыкальных шкатулок на прилавке магазина.
Указатель в вестибюле подсказал: деканат факультета – второй этаж, комната 210. За дверью с табличкой 210 скрывалось несколько помещений. Практиканты легко отыскали кабинет декана. Секретарь, тоненькая большеглазая девушка, встретила их приветливо.
Поинтересовалась целью прихода. Они не скрывали, что из УВД. Им необходимы фамилии и адреса однокурсниц и однокурсников Ларисы Белостенной, убитой четыре года назад. Секретарь предложила дождаться декана, иначе им никаких сведений не дадут. Декан должен быть скоро – на четырнадцать часов назначено совещание.
Ждать нужно было не более четверти часа, если верить девушке, что декан хоть и артист, но пунктуален, как математик.
А вот и декан. Красивый слегка располневший мужчина с длинными тронутыми сединой волосами. Черный бархатный пиджак, черные брюки с едва заметной полоской, белоснежная рубашка и галстук «бабочка». Рядом с ним мужчина в сером костюме, как видно, дорогом, но очень помятом.
Они прошли в кабинет, словно никого в приемной не было.
– Заходите! Он всегда занят и, если он здесь, в кабинете всегда кто-нибудь еще сидит, – поощрила девушка практикантов.
Михаил и Анатолий вошли в кабинет. Разговор прервался, и декан остановил парней у двери красноречивым вопросительно-строгим взглядом.
Михаил представил обоих:
– Следователи Гречка и Божков из городского управления УВД. Нам нужно задать вам несколько вопросов по делу об убийстве Ларисы Белостенной.
Михаил не слишком преувеличивал. Их должности в приказе были определены как следователь-практикант.
Вторую часть он опустил для солидности в разговоре с таким солидным мужчиной.
Реакция декана была весьма неожиданной. Он побледнел так, что стала отчетливо видна красивая родинка на смуглом лице. Рот несколько раз беззвучно отрывался и закрывался. Потом лицо побагровело, и он почти закричал:
– На каком основании!? На каком основании вы врываетесь в мой кабинет, мешаете работать… Без разрешения! Кто вас послал?
Не дожидаясь ответа, поискал глазами. Как оказалось телефонную книгу. Набрал номер.
– Соедините с Сумченко! У телефона профессор Крамар. У меня срочный вопрос! – обращаясь к практикантам. – Кто ваш начальник? Кто вас прислал?
– Манюня Николай Петрович, начальник следственного отдела ГорУВД.
– А-а-а, эта мумия…
Михаил еще хотел сказать о письме прокуратуры, но декан его остановил нетерпеливым жестом руки.
Очевидно, в трубке ответили.
– Профессор Крамар, декан пединститута. Добрый день! Иван Игнатьевич, извини за беспокойство. Я к тебе за помощью. Только что в мой кабинет ввалились без разрешения два зеленых пинкертона и устроили форменный допрос по делу об убийстве Белостенной. Что происходит? Чье это указание или самодеятельность? Вы долго отсутствовали? Так разберитесь, прошу Вас! Да… Да… Передаю трубку.
Он протянул трубку тому, кто стоял ближе – Михаилу. Анатолий постепенно отступал к двери. На его лице проступила гримаса недоумения. Он бы с удовольствием ретировался, но не хотел бросать Михаила одного.
– Следователь-практикант Гречка, следственный отдел ГУВД.
– Кто вас послал и на каком основании?
– Есть письмо прокуратуры и резолюция зам начальника ГУВД Михайлова.
– И вам резолюция позволяет бесцеремонно врываться в кабинеты и практиковаться в допросах?! Немедленно покиньте кабинет! Да. Ваша фамилия?
– Гречка, Михаил Егорович…
– А второго? Впрочем, ладно… Уходите немедленно!
Михаил недоуменно пожал плечами и обратился к профессору:
– Извините! Вы нас неправильно поняли.
Профессор не удостоил ответом. Анатолий уже ушел. Михаил догнал его в коридоре.
– Ты что-нибудь понимаешь?
– Понимаю, что суем нос не в свое дело! Рисковать своей репутацией я больше не намерен! Я ухожу. Еще успею на совещание в шестнадцать часов. Если мы подсунули свинью Манюне, то нужно хотя бы предупредить его раньше, чем на его голову обрушится прокурорский гнев, усиленный испугом начальства ГУВД.
– Не понимаю! При чем здесь мы?
– И не поймешь, пока не укротишь свое служебное рвение до нормального человеческого уровня. Запрос по почте пришел бы через недельку, он бы его подмахнул, не глядя, за три секунды: «Для исполнения!». Еще через пару недель мы бы получили ответ. Долго? Ну и что? Зато не были бы заляпаны грязью, как сейчас. Отмываться придется дольше.
Анатолий удалился торопливой походкой.
Михаил стал размышлять: почему Анатолий в данной ситуации занял такую отстраненную позицию, позицию третейского судьи, случайного свидетеля, невольного участника?
Михаил подыскивал точную формулировку, потом решил отложить свой анализ на будущее.
Однако нужно действовать! Действовать более обдуманно и осторожно, но без потери темпа…
Глава 4 М.Е.Гре. действует в одиночку
Михаил не привык сдаваться «без боя». Присел на лавку в коридоре. Возвращаться в отдел на оперативку и там оправдываться? Толик доложит и без него. Только в каком свете выставит его, Михаила?
С этим случаем нужно переспать. Утром появятся более взвешенные аргументы. Тем более, завтра только суббота!
Но почему такая реакция? И что означает этот личный выпад Крамара против Манюни? Его нельзя объяснить только его, Михаила, допустим, наглым поведением, хотя Михаил свое поведение таким не считал.
Что предпринять сейчас? Ехать к матери Ларисы? Но сначала нужно реализовать идею Анатолия: узнать адрес и прочие реквизиты для официального запроса. Если запросу «приделать ноги», то за два-три дня можно получить список и адреса однокурсников Ларисы.
Михаил вернулся в приемную.
Секретарь встретила его с сочувствующей улыбкой:
– Чего же вы хотите, артистическая натура! Я работаю здесь вот уже три года и то не всегда угадываю его настроение. Какие у вас проблемы?
Михаил решил воспользоваться тем обстоятельством, что девушке неизвестно содержание разговора с деканом:
– Декану нужен официальный запрос, а на это, сами понимаете, уйдет не меньше недели. Не знаю, что делать?
Девушка задумалась.
– Ой! Я знаю одну подругу Ларисы. Бывшую… Она работает у нас на кафедре теории музыки, преподаватель. Саша Швец, Александра Давыдовна. Вы ее можете застать прямо сейчас: третий этаж, над нами. Или лучше запишите ее телефон, – она сдвинула бумаги на столе и поискала под стеклом список телефонов преподавателей.
Михаил наклонился ближе и успел запомнить домашний телефон. Сначала записал его, потом переспросил рабочий, как будто для проверки.
– Большое спасибо! Это просто чудо, когда красивая девушка еще и добрая. Завидую вашему будущему мужу!
Девушка зарделась и отмахнулась.
– Я вполне искренне, – успокоил ее Михаил. – Или вы считаете, что искренними могут быть только гадости, а комплименты всегда бывают неискренними?
– Все равно спасибо! Я уже замужем.
Михаил через две ступеньки взлетел на третий этаж. Маленький успех затмил досадную неудачу.
Александра Давыдовна оказалась безукоризненно одетой и ухоженной, но некрасивой девушкой лет двадцати пяти или меньше. Грим на лице ее несколько старил, хоть и был сделан мастерски.
– Добрый день! Мне сказали, что вы были близкой подругой Ларисы Белостенной…
– Да, была. Хотя не уверена, что близкой…Что, собственно, вам нужно?
– Следователь ГУВД Гречка Михаил Егорович, можно просто Миша. Мы должны задать Вам несколько вопросов, ради которых не стоило бы вас вызывать в Управление, – он сделал паузу, чтобы она успела переварить сказанное.
Опять в глазах испуг и удивление. И не понятно чего больше.
– Я вам все объясню! Где мы можем побеседовать спокойно, без помех?
– Где? – Саша растерянно оглянулась, словно в поисках места, потом продолжила. – Вообще-то я собиралась уходить. Мне нужно домой. Мне будут звонить.
– Давайте переговорим по пути! Это далеко?
– Нет, совсем рядом.
– Я жду вас в коридоре.
Стоило закрыть за собой дверь, как он пожалел, что оставил Сашу одну. Михаил сразу же вернулся. Как и предполагал, Саша пыталась кому-то звонить. Ее не соединили или она по собственной инициативе торопливо вернула трубку на место. Сделала рукой жест, означающий, что это не важно.
Саша одела поверх дорогого делового костюма светлый бежевый плащ из тонкой шелковой ткани с французским «лейблом», и они вышли на освещенную ярким весенним солнцем улицу. Улица носила соответствующее название – Солнечный бульвар и имела посередине между двумя полосами движения еще один широкий тротуар.
Тротуар обсажен рядами очень высоких деревьев и уставлен довольно часто скамьями для отдыха. Кроны деревьев срослись вверху. «Когда деревья покроются листвой, бульвар можно переименовать в Прохладный», – подумал Михаил.
Прогулка по весеннему городу оказалась приятной, но короткой. Михаил успел объяснить в самых общих чертах причину своего прихода – осужденный за убийство Ларисы утверждает о своей невиновности и требует пересмотра дела.
– Убийцу следует искать в близком окружении Ларисы, а для этого нужно, как это не звучит парадоксально, тщательно изучить ее жизнь за последние год-полтора. Мы рассчитываем на Вашу помощь. Нас интересует все: круг знакомых, образ жизни, планы на будущее и, конечно же, личные симпатии и антипатии. Вы меня понимаете?
– Боюсь, я мало чем могу помочь. Лариса была довольно скрытным и очень сдержанным человеком даже со мной.
Они стояли у подъезда относительно нового дома, где на третьем этаже в однокомнатной квартире улучшенной планировки жила Саша. Михаил уходить не торопился, и Саша пригласила его в дом, чтобы закончить разговор. Очевидно, ее не радовала перспектива вызова в Управление.
Чтобы окончательно успокоить собеседницу, Михаил по собственной инициативе предъявил служебное удостоверение. Они поднялись по грязной лестнице в квартиру.
Приятный контраст. Чисто. Уютно. Добротная мебель. Полки с книгами. Много сувениров. Рояль в углу. Застекленная лоджия выходит в тенистый даже сейчас двор.
Над роялем большая цветная фотография скрипача, точнее его лица, откинутого назад и искаженного гримасой страдания или экстаза. Только слева внизу длинные нервные пальцы, сжимающие смычок. И смычок, как черный узкий клинок, приставленный к горлу. Глаза прикрыты длинными ресницами, под ними по блеску угадываются слезы, вот-вот они брызнут…
Михаил не сразу узнал это лицо, хотя видел его менее часа назад. Профессор Крамар, декан!
– Превосходная фотография! Сделана на концерте?
– Нет. На похоронах Ларисы. Он не знает о существовании этого снимка. Его сделал фотограф нашей городской газеты. Крамар потребовал уничтожить негатив и все отпечатки. Возможно, этот – единственный. Вы меня не выдавайте!
– Не сомневайтесь. Не выдам. Мы в каком-то смысле союзники. У меня с ним сегодня произошел странный разговор.
– Хотите послушать музыку, которая звучала в тот момент, когда был сделан снимок?
– Конечно. Я закончу мысль. Почему он так болезненно отреагировал при упоминании о Ларисе?
– О вашем разговоре с ним я слышу впервые и не знаю его содержания, – Саша добавила после некоторого раздумья, при этом она разыскивала нужную магнитофонную кассету на полке, где их была не одна сотня – приличная фонотека. – Он ведь потерял свою лучшую ученицу, которая возможно прославила бы его на весь мир. Правда, его личная заслуга не более чем заслуга огранщика. Бриллиант был добыт, лучше сказать, сформирован, другим.
– Кто этот другой?
– Ее отец. Хотя ее родители не были зарегистрированы, и мать отрицала его отцовство. Он бродячий музыкант: скрипач, аккордеонист, трубач, барабанщик… Нет, наверное, такого музыкального инструмента, на котором он бы не смог играть достаточно хорошо на слух простого обывателя. Так получилось, что его хорошо приняли в нашем городе. Он играл на центральном рынке. Был одет очень аккуратно, не пил, и его стали приглашать на свадьбы и другие торжества. Он снял комнату у матери Ларисы и жил там все время до своей смерти. Ларису обучал музыке чуть ли не с пеленок. Я его видела и слушала много раз, специально ходила на рынок. Всегда мечтала играть на скрипке, а стала пианисткой… Он был еврей, но скрывал это. Судя по его рассказам, родился и жил в Германии, а после прихода Гитлера к власти его родители были арестованы, а он сбежал в Чехословакию, много бродил с цыганами, знал и цыганский язык… Война гнала его на восток.
– Тогда вполне понятно. Там фашисты – откровенные антисемиты, здесь интернационалисты – скрытые антисемиты.
– А в эпоху гласности появились и открытые.
– Да, сейчас многие, с попустительства властей, хотят из национальности сделать доходную профессию… Извините, я Вас перебил.
– Дед Стефан, как его все звали, Ларису обучал, кроме игры на скрипке, еще идиш и немецкому. У него была старинная, очень дорогая скрипка немецких мастеров. Инструмент был завещан Ларисе.
– А вы не помните, что случилось со скрипкой в тот злополучный день?
– Не помню. Я весь день просидела за этим инструментом, – она кивнула на рояль, – мое зачетное выступление было на следующий день.
– А где скрипка сейчас?
С некоторым колебанием Саша ответила:
– Ее купил профессор Крамар. Говорят, очень дорого заплатил. Мать Ларисы сильно нуждалась в деньгах.
– Вы бывали у Ларисы дома?
– Была всего один раз. Лариса не любила свой дом, и у нее были сложные отношения с матерью. Она часто бывала у меня, по ее словам, «отдыхала душой»… Когда мы познакомились с Ларисой, ее отец уже год как умер… Я включаю музыку. Запись сделана местной телестудией во время похорон. Извините, но я должна слушать молча…
Движением руки она запустила аудиоплейер импортного музыкального центра. Комнату заполнила печальная мелодия, то тихая, как ручеек, или прозрачная, как горное озеро, то мутная и грозная, как океанская волна на узком песчаном пляже у отвесного берега… Скрипка действительно плакала… На мелодию скрипки и оркестра накладывались уличные шумы, стенания людей, вероятно, матери и родственников.
«Какая страсть, какая боль в этой музыке», – подумал Михаил и затем, когда магнитофон замолчал, произнес вслух.
Саша кивнула, соглашаясь:
– Да жаль, что это не студийная запись. Обычно профессор Крамар исполняет академично. Он считает, что должен передавать в музыке чувства композитора, а не свои личные.
– И вы считаете, что здесь он изменил своему принципу и личные чувства вырвались из-под контроля?
Саша промолчала, затем спросила:
– А вы слышали, как играла Лариса?
– Нет!
– Тогда послушаем ее концерт в Японии. Японцы подарили запись нашего концерта.
Она сменила кассету.
Наконец, зазвучала мелодия. Что-то знакомое и все же неузнаваемое.
– Паганини, – догадалась объяснить Саша.
Михаил был профан в музыке, а в классической тем более. Его оценка исполнения всегда основывалась на утилитарном подходе: нравится – не нравится, волнует – не волнует.
С этим случаем нужно переспать. Утром появятся более взвешенные аргументы. Тем более, завтра только суббота!
Но почему такая реакция? И что означает этот личный выпад Крамара против Манюни? Его нельзя объяснить только его, Михаила, допустим, наглым поведением, хотя Михаил свое поведение таким не считал.
Что предпринять сейчас? Ехать к матери Ларисы? Но сначала нужно реализовать идею Анатолия: узнать адрес и прочие реквизиты для официального запроса. Если запросу «приделать ноги», то за два-три дня можно получить список и адреса однокурсников Ларисы.
Михаил вернулся в приемную.
Секретарь встретила его с сочувствующей улыбкой:
– Чего же вы хотите, артистическая натура! Я работаю здесь вот уже три года и то не всегда угадываю его настроение. Какие у вас проблемы?
Михаил решил воспользоваться тем обстоятельством, что девушке неизвестно содержание разговора с деканом:
– Декану нужен официальный запрос, а на это, сами понимаете, уйдет не меньше недели. Не знаю, что делать?
Девушка задумалась.
– Ой! Я знаю одну подругу Ларисы. Бывшую… Она работает у нас на кафедре теории музыки, преподаватель. Саша Швец, Александра Давыдовна. Вы ее можете застать прямо сейчас: третий этаж, над нами. Или лучше запишите ее телефон, – она сдвинула бумаги на столе и поискала под стеклом список телефонов преподавателей.
Михаил наклонился ближе и успел запомнить домашний телефон. Сначала записал его, потом переспросил рабочий, как будто для проверки.
– Большое спасибо! Это просто чудо, когда красивая девушка еще и добрая. Завидую вашему будущему мужу!
Девушка зарделась и отмахнулась.
– Я вполне искренне, – успокоил ее Михаил. – Или вы считаете, что искренними могут быть только гадости, а комплименты всегда бывают неискренними?
– Все равно спасибо! Я уже замужем.
Михаил через две ступеньки взлетел на третий этаж. Маленький успех затмил досадную неудачу.
Александра Давыдовна оказалась безукоризненно одетой и ухоженной, но некрасивой девушкой лет двадцати пяти или меньше. Грим на лице ее несколько старил, хоть и был сделан мастерски.
– Добрый день! Мне сказали, что вы были близкой подругой Ларисы Белостенной…
– Да, была. Хотя не уверена, что близкой…Что, собственно, вам нужно?
– Следователь ГУВД Гречка Михаил Егорович, можно просто Миша. Мы должны задать Вам несколько вопросов, ради которых не стоило бы вас вызывать в Управление, – он сделал паузу, чтобы она успела переварить сказанное.
Опять в глазах испуг и удивление. И не понятно чего больше.
– Я вам все объясню! Где мы можем побеседовать спокойно, без помех?
– Где? – Саша растерянно оглянулась, словно в поисках места, потом продолжила. – Вообще-то я собиралась уходить. Мне нужно домой. Мне будут звонить.
– Давайте переговорим по пути! Это далеко?
– Нет, совсем рядом.
– Я жду вас в коридоре.
Стоило закрыть за собой дверь, как он пожалел, что оставил Сашу одну. Михаил сразу же вернулся. Как и предполагал, Саша пыталась кому-то звонить. Ее не соединили или она по собственной инициативе торопливо вернула трубку на место. Сделала рукой жест, означающий, что это не важно.
Саша одела поверх дорогого делового костюма светлый бежевый плащ из тонкой шелковой ткани с французским «лейблом», и они вышли на освещенную ярким весенним солнцем улицу. Улица носила соответствующее название – Солнечный бульвар и имела посередине между двумя полосами движения еще один широкий тротуар.
Тротуар обсажен рядами очень высоких деревьев и уставлен довольно часто скамьями для отдыха. Кроны деревьев срослись вверху. «Когда деревья покроются листвой, бульвар можно переименовать в Прохладный», – подумал Михаил.
Прогулка по весеннему городу оказалась приятной, но короткой. Михаил успел объяснить в самых общих чертах причину своего прихода – осужденный за убийство Ларисы утверждает о своей невиновности и требует пересмотра дела.
– Убийцу следует искать в близком окружении Ларисы, а для этого нужно, как это не звучит парадоксально, тщательно изучить ее жизнь за последние год-полтора. Мы рассчитываем на Вашу помощь. Нас интересует все: круг знакомых, образ жизни, планы на будущее и, конечно же, личные симпатии и антипатии. Вы меня понимаете?
– Боюсь, я мало чем могу помочь. Лариса была довольно скрытным и очень сдержанным человеком даже со мной.
Они стояли у подъезда относительно нового дома, где на третьем этаже в однокомнатной квартире улучшенной планировки жила Саша. Михаил уходить не торопился, и Саша пригласила его в дом, чтобы закончить разговор. Очевидно, ее не радовала перспектива вызова в Управление.
Чтобы окончательно успокоить собеседницу, Михаил по собственной инициативе предъявил служебное удостоверение. Они поднялись по грязной лестнице в квартиру.
Приятный контраст. Чисто. Уютно. Добротная мебель. Полки с книгами. Много сувениров. Рояль в углу. Застекленная лоджия выходит в тенистый даже сейчас двор.
Над роялем большая цветная фотография скрипача, точнее его лица, откинутого назад и искаженного гримасой страдания или экстаза. Только слева внизу длинные нервные пальцы, сжимающие смычок. И смычок, как черный узкий клинок, приставленный к горлу. Глаза прикрыты длинными ресницами, под ними по блеску угадываются слезы, вот-вот они брызнут…
Михаил не сразу узнал это лицо, хотя видел его менее часа назад. Профессор Крамар, декан!
– Превосходная фотография! Сделана на концерте?
– Нет. На похоронах Ларисы. Он не знает о существовании этого снимка. Его сделал фотограф нашей городской газеты. Крамар потребовал уничтожить негатив и все отпечатки. Возможно, этот – единственный. Вы меня не выдавайте!
– Не сомневайтесь. Не выдам. Мы в каком-то смысле союзники. У меня с ним сегодня произошел странный разговор.
– Хотите послушать музыку, которая звучала в тот момент, когда был сделан снимок?
– Конечно. Я закончу мысль. Почему он так болезненно отреагировал при упоминании о Ларисе?
– О вашем разговоре с ним я слышу впервые и не знаю его содержания, – Саша добавила после некоторого раздумья, при этом она разыскивала нужную магнитофонную кассету на полке, где их была не одна сотня – приличная фонотека. – Он ведь потерял свою лучшую ученицу, которая возможно прославила бы его на весь мир. Правда, его личная заслуга не более чем заслуга огранщика. Бриллиант был добыт, лучше сказать, сформирован, другим.
– Кто этот другой?
– Ее отец. Хотя ее родители не были зарегистрированы, и мать отрицала его отцовство. Он бродячий музыкант: скрипач, аккордеонист, трубач, барабанщик… Нет, наверное, такого музыкального инструмента, на котором он бы не смог играть достаточно хорошо на слух простого обывателя. Так получилось, что его хорошо приняли в нашем городе. Он играл на центральном рынке. Был одет очень аккуратно, не пил, и его стали приглашать на свадьбы и другие торжества. Он снял комнату у матери Ларисы и жил там все время до своей смерти. Ларису обучал музыке чуть ли не с пеленок. Я его видела и слушала много раз, специально ходила на рынок. Всегда мечтала играть на скрипке, а стала пианисткой… Он был еврей, но скрывал это. Судя по его рассказам, родился и жил в Германии, а после прихода Гитлера к власти его родители были арестованы, а он сбежал в Чехословакию, много бродил с цыганами, знал и цыганский язык… Война гнала его на восток.
– Тогда вполне понятно. Там фашисты – откровенные антисемиты, здесь интернационалисты – скрытые антисемиты.
– А в эпоху гласности появились и открытые.
– Да, сейчас многие, с попустительства властей, хотят из национальности сделать доходную профессию… Извините, я Вас перебил.
– Дед Стефан, как его все звали, Ларису обучал, кроме игры на скрипке, еще идиш и немецкому. У него была старинная, очень дорогая скрипка немецких мастеров. Инструмент был завещан Ларисе.
– А вы не помните, что случилось со скрипкой в тот злополучный день?
– Не помню. Я весь день просидела за этим инструментом, – она кивнула на рояль, – мое зачетное выступление было на следующий день.
– А где скрипка сейчас?
С некоторым колебанием Саша ответила:
– Ее купил профессор Крамар. Говорят, очень дорого заплатил. Мать Ларисы сильно нуждалась в деньгах.
– Вы бывали у Ларисы дома?
– Была всего один раз. Лариса не любила свой дом, и у нее были сложные отношения с матерью. Она часто бывала у меня, по ее словам, «отдыхала душой»… Когда мы познакомились с Ларисой, ее отец уже год как умер… Я включаю музыку. Запись сделана местной телестудией во время похорон. Извините, но я должна слушать молча…
Движением руки она запустила аудиоплейер импортного музыкального центра. Комнату заполнила печальная мелодия, то тихая, как ручеек, или прозрачная, как горное озеро, то мутная и грозная, как океанская волна на узком песчаном пляже у отвесного берега… Скрипка действительно плакала… На мелодию скрипки и оркестра накладывались уличные шумы, стенания людей, вероятно, матери и родственников.
«Какая страсть, какая боль в этой музыке», – подумал Михаил и затем, когда магнитофон замолчал, произнес вслух.
Саша кивнула, соглашаясь:
– Да жаль, что это не студийная запись. Обычно профессор Крамар исполняет академично. Он считает, что должен передавать в музыке чувства композитора, а не свои личные.
– И вы считаете, что здесь он изменил своему принципу и личные чувства вырвались из-под контроля?
Саша промолчала, затем спросила:
– А вы слышали, как играла Лариса?
– Нет!
– Тогда послушаем ее концерт в Японии. Японцы подарили запись нашего концерта.
Она сменила кассету.
Наконец, зазвучала мелодия. Что-то знакомое и все же неузнаваемое.
– Паганини, – догадалась объяснить Саша.
Михаил был профан в музыке, а в классической тем более. Его оценка исполнения всегда основывалась на утилитарном подходе: нравится – не нравится, волнует – не волнует.