Даниэль Дефо. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля кроме него погиб; с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим

особенно водке и сахару: ни того, ни другого я не пробовал уж много, много
лет.
Вытащив на берег весь этот груз (весла, мачта, парус и руль были убраны
раньше, о чем я уже говорил), мы пробили в дне баркаса большую дыру. Таким
образом, если бы нам и не удалось одолеть неприятеля, он по крайней мере не
мог взять от нас своей лодки. Сказать по правде, я и не надеялся, чтобы нам
посчастливилось захватить в свои руки корабль, но что касается баркаса, то
починить его ничего не стоило, а на таком судне легко было добраться до
подветренных островов, захватив по дороге наших друзей испанцев, о которых я
не забыл. Когда мы общими силами оттащили баркас в такое место, куда не
достигал прилив, и пробили дыру в дне, которую нельзя было быстро заделать,
мы присели отдохнуть и посоветоваться, что нам делать дальше. Но не успели
мы приступить к совещанию, как с корабля раздался пушечный выстрел и на нем
замахали флагом. Это был, очевидно, призывной сигнал для баркаса. Но баркас
не трогался. Немного погодя грянул второй выстрел, потом еще и еще.
Сигналить флагом тоже продолжали.
Наконец, когда все эти сигналы и выстрелы остались без ответа и баркас
не показывался, с корабля спустили второю шлюпку (все это было мне отлично
видно в подзорную трубу). Шлюпка направилась к берегу, и, когда она подошла
ближе, мы увидели, что в ней было не менее десяти человек, и все с ружьями.
От корабля до берега было около шести миль, так что мы имели время
рассмотреть сидевших в шлюпке людей. Мы различали даже лица. Так как
течением шлюпку относило немного восточнее того места, куда мы вытащили
баркас, то матросы гребли вдоль берега, чтобы пристать к тому самому месту,
куда пристала первая лодка.
Таким образом, повторяю, мы видели в ней каждого человека. Капитан всех
их узнал и тут же охарактеризовал мне каждого из них. По его словам между
ними было три хороших парня. Он был уверен, что их вовлекли в заговор против
их воли, вероятно, угрозами; но зато боцман, который, повидимому, командовал
ими, и все остальные были отъявленные мерзавцы. "Они слишком
скомпрометированы, - прибавил капитан, - и будут защищаться отчаянно. Боюсь,
что нам не устоять против них".
Я улыбнулся и сказал, что у людей, поставленных в такие условия, как
мы, не может быть страха; что бы ни ожидало нас в будущем, все будет лучше
нашего настоящего положения, и, следовательно, всякий выход из этого
положения - даже смерть - мы должны считать избавлением. Я спросил его, что
он думает об условиях моей жизни. И неужели не находит, что мне стоит
рискнуть жизнью ради своего избавления. "И где, сударь, - сказал я, - ваша
уверенность, что я сохранен здесь для спасения вашей жизни, - уверенность,
которую вы выражали несколько времени тому назад? Что касается меня, то в
предстоящей нам задаче меня смущает только одно". "Что такое?" - спросил он.
"Да то, что, как вы говорите, в числе этих людей есть три или четыре
порядочных человека, которых следует пощадить. Будь они все негодяями, я бы
ни на секунду не усомнился, что сам бог, желая их наказать, передает их в
наши руки; ибо будьте уверены, что всякий, вступивший на этот остров, будет
в нашей власти и, смотря по тому, как он к нам отнесется, - умрет или
останется жить".
Я говорил бодрым, решительным тоном, с веселым лицом. Моя уверенность
передалась капитану, и мы энергично принялись за дело. Как только с корабля
была опущена вторая шлюпка, мы позаботились разлучить наших пленников и
хорошенько запрятать их. Двоих, как самых ненадежных (так, по крайней мере,
их аттестовал капитан), я отправил под конвоем Пятницы и капитанского
помощника в свою пещеру. Это было достаточно укромное место, откуда
арестантов не могли услышать и откуда им было бы нелегко убежать, так как
они едва ли нашли бы дорогу в лесу. Их посадили связанными, но оставили им
еды и сказали, что если они будут вести себя смирно, то через день или два
их освободят, но зато при первой попытке бежать - убьют без всякой пощады.
Они обещали терпеливо переносить свое заключение и очень благодарили за то,
что их не оставили без пищи и позаботились, чтоб они не сидели впотьмах, так
как Пятница дал им несколько наших самодельных свечей. Они были уверены, что
Пятница остался на часах у входа в пещеру.
С четырьмя остальными пленниками было поступлено мягче. Правда, двоих
мы оставили пока связанными, так как капитан за них не ручался, но двое
других были приняты мной на службу по рекомендации капитана и после того,
как оба они торжественно поклялись мне в верности. Итак, считая этих двоих и
капитана с двумя его товарищами, нас было теперь семеро хорошо вооруженных
людей, и я не сомневался, что мы управимся с теми десятью, которые должны
были приехать, тем более, что в числе их, по словам капитана, было три или
четыре честных парня.
Подойдя к острову в том месте, где мы оставили баркас, они причалили,
вышли из шлюпки и вытащили ее на берег, чему я был очень рад. Признаться, я
боялся, что они из предосторожности станут на якорь, не доходя до берега, и
что часть людей останется караулить шлюпку: тогда мы не могли бы ее
захватить.
Выйдя на берег, они первым делом бросились к баркасу, и легко
представить себе их изумление, когда они увидели, что с него исчезли все
снасти и весь груз и что в дне его зияет дыра.
Потолковав между собой по поводу этого неприятного сюрприза, они
принялись аукать в надежде, не услышат ли их прибывшие в баркасе. Долго
надсаживали они себе глотки, но без всякого результата. Тогда они стали в
кружок и по команде дали залп из ружей. По лесу раскатилось гулкое эхо, но и
от этого их дело не подвинулось вперед: сидевшие в пещере ничего не могли
слышать; те же, которые были при нас, хоть и слышали, но откликнуться не
посмели.
Они были так ошеломлены исчезновением своих товарищей, что (как они нам
потом рассказали) решили воротиться на корабль с донесением, что баркас
продырявлен, а люди, вероятно, все перебиты. Мы видели, как они торопливо
спустили на воду шлюпку и как потом сели в нее.
Капитан, который до сих пор еще надеялся, что нам удастся захватить
корабль, теперь совсем упал духом Он боялся, что, когда на корабле узнают об
исчезновении команды баркаса, то снимутся с якоря, и тогда прощай все его
надежды.
Но скоро у него явился новый повод для страха. Шлюпка с людьми не
отошла от берега и двадцати сажен, как мы увидели, что она возвращается:
должно быть. посоветовавшись между собой, они приняли какое нибудь новое
решение. Мы продолжали наблюдать. Причалив к берегу, они оставили в шлюпке
трех человек, а остальные семеро вышли и отправились в глубь острова,
очевидно, на розыски пропавших.
Дело принимало невыгодный для нас оборот. Даже если бы мы захватили
семерых, вышедших на берег, это не принесло бы нам никакой пользы, раз мы
упустили бы шлюпку с тремя остальными: вернувшись на корабль, они все равно
рассказали бы там о случившемся, а тогда корабль, наверное, снялся бы с
якоря и опять таки был бы потерян для нас.
Как бы то ни было, нам не оставалось ничего больше, как терпеливо
выжидать, чем все это кончится. Выпустив семерых человек, шлюпка с тремя
остальными отошла на порядочное расстояние от берега и стала на якорь,
отрезав нам таким образом всякую возможность добраться до нее.
Семеро разведчиков, держась плотной кучкой, стали подыматься на горку,
под которой было мое жилье. Нам было отлично их видно, но они не могли
видеть нас. Мы все надеялись, не подойдут ли они поближе, чтоб мы могли дать
по ним залп, или не уйдут ли, напротив, подальше и позволят нам таким
образом выйти из своего убежища.
Но, добравшись до гребня холма, откуда открывался вид на всю
северо-восточную часть острова, опускавшуюся к морю отлогими лесистыми
долинами, они остановились и снова принялись кричать и аукать, пока не
охрипли. Наконец, боясь, должно быть, удаляться от берега и друг от друга,
они уселись под деревом и стали совещаться. Оставалось только, чтоб они
заснули, как те, что приехали в первой партии; тогда наше дело было бы
выиграно. Но страх не располагает ко сну, а эти люди видимо трусили, хотя не
знали, какая им грозит опасность и откуда она может притти.
Тут капитану пришла в голову довольно остроумная мысль, а именно, что в
случае, если бы они решили еще раз попытаться подать сигнал выстрелами своим
пропавшим товарищам, мы могли бы броситься на них как раз в тот момент,
когда они выстрелят и, следовательно, их ружья будут разряжены. Тогда,
говорил он, им ничего больше не останется, как сдаться, и дело обойдется без
кровопролития.
План был недурен, но его можно было привести в исполнение только при
том условии, чтобы мы были на достаточно близком расстоянии от неприятеля в
тот момент, когда он сделает залп, и успели бы добежать до него, прежде чем
ружья будут снова заряжены. Но неприятель и не думал стрелять. Прошло много
времени. Мы все сидели в засаде, не зная, на что решиться. Наконец, я
сказал, что, по моему мнению, нам нечего и думать, что либо предпринимать до
наступления ночи. Если же к тому времени эти семеро не вернутся на лодку,
тогда мы в темноте незаметно проберемся к морю, и может быть нам удастся
заманить на берег тех, что остались в лодке.
Время тянулось нестерпимо медленно. Наши враги не трогались с места. Мы
думали, что совещанию их не будет конца, но можете себе представить, как мы
были разочарованы, когда увидели, что они поднялись и решительным шагом
направились прямо к морю. Должно быть, страх неизвестной опасности оказался
сильнее товарищеских чувств, и они решили бросить всякие поиски и воротиться
на корабль.
Когда я увидел, что они направляются к берегу, то сразу понял, в чем
дело. Выслушав мои опасения, капитан пришел в совершенное отчаяние. Но тут у
меня внезапно сложился план, как заставить неприятеля воротиться. План этот
как нельзя лучше отвечал моим намерениям.
Я приказал Пятнице и помощнику капитана направиться к западу от
бухточки, к месту, где высаживались дикари в день освобождения Пятницы;
затем, поднявшись на горку в полумиле расстояния, кричать изо всей мочи,
пока их не услышат моряки; когда же те откликнутся, перебежать на другое
место и снова аукать и, таким образом, постоянно меняя место, заманивать
врагов все дальше и дальше в глубь острова, пока они не заплутаются в лесу,
а тогда указанными мной окольными путями вернуться ко мне.
Матросы уже садились в лодку, когда со стороны бухточки раздался крик
Пятницы и помощника капитана. Они сейчас же откликнулись и пустились бежать
вдоль берега на голос; но, добежав до бухточки, принуждены были
остановиться, так как было время прилива и вода в бухточке стояла очень
высоко. Посоветовавшись между собой, они, наконец, крикнули оставшимся в
шлюпке, чтобы те подъехали и перевезли их на другой берег. На это то я и
рассчитывал.
Переправившись через бухточку, они пошли дальше, прихватив с собой еще
одного человека. Таким образом, в шлюпке осталось только двое. Я видел, как
они отвели ее в самый конец бухточки и привязали там к пеньку.
Все складывалось как нельзя лучше для нас. Предоставив Пятнице и
помощнику капитана делать свое дело, я скомандовал остальному отряду
следовать за мной. Мы переправились через бухточку вне поля зрения
неприятеля и неожиданно выросли перед ним. Один матрос сидел в шлюпке,
другой лежал на берегу и дремал. Увидев нас в трех шагах от себя, он сделал
было движение, чтобы вскочить, но капитан, бывший впереди, бросился на него
и хватил его прикладом. Затем, не давая опомниться другому матросу, он
крикнул ему: "Сдавайся, или умрешь!"
Не требуется большого красноречия, чтоб убедить сдаться человека,
который видит, что он один против пятерых, и когда вдобавок единственный его
союзник только что пал у него на глазах. К тому же этот матрос был как раз
одним из троих, про которых капитан говорил, что они примкнули к заговору не
по своей охоте, а под давлением большинства. Поэтому он не только
беспрекословно положил оружие по первому требованию, но вслед затем сам
заявил о своем желании, повидимому, вполне искреннем, перейти на нашу
сторону.
Тем временем Пятница с помощником капитана так чисто обделал свое дело,
что лучше нельзя было и желать. Аукая и откликаясь на ответные крики
матросов, они водили их по всему острову, от горки к горке, из лесу в лес,
пока не завели в такую непроглядную глушь, откуда не было никакой
возможности выбраться на берег до наступления ночи. О том, как они измучили
неприятеля, можно было судить по тому, что и сами они вернулись домой, еле
волоча ноги.
Теперь нам оставалось только подкараулить в темноте, когда моряки будут
возвращаться, и, ошеломив их неожиданным нападением расправиться с ними
наверняка.
Прошло несколько часов со времени возвращения Пятницы и его товарища, а
о тех не было ни слуху, ни духу. Наконец, слышим: идут. Передний кричит
задним, чтоб поторопились, а задние отвечают, что скорее не могут итти, что
совсем сбили себе ноги и падают от усталости. Нам было очень приятно слышать
это.
Но вот они подошли к лодке. Надо заметить, что за эти несколько часов
начался отлив и шлюпка, которая, как я уже говорил, была привязана к пню,
очутилась на берегу. Невозможно описать, что с ними сделалось, когда они
увидели, что шлюпка стоит на мели, а люди исчезли. Мы слышали, как они
проклинали свою судьбу, крича, что попали на заколдованный остров, на
котором живут или черти, или разбойники, и что они будут или убиты, или
унесены нечистой силой. Несколько раз они принимались кликать своих
товарищей, называя их по именам, но, разумеется, не получали ответа. При
слабом свете догоравшего дня нам было видно, как они то бегали, ломая руки,
то, утомившись этой беготней, бросались в лодку в безысходном отчаянии, то
опять выскакивали на берег и опять шагали взад и вперед, и так без конца.
Мои люди упрашивали меня позволить им напасть на неприятеля, как только
стемнеет. Но я предпочитал не проливать крови, если только будет хоть какая
нибудь возможность этого избежать, а главное, зная, как хорошо вооружены
наши противники, я не хотел рисковать жизнью наших людей. Я решил подо
ждать, не разделятся ли неприятельские силы, и, чтобы действовать наверняка,
придвинул засаду ближе к лодке. Пятнице с капитаном я приказал ползти на
четверинках, чтобы мятежники не заметили их, и стрелять только в упор
Недолго пробыли они в этой позе, ибо на них почти наткнулись
отделившиеся от остальных два матроса и боцман, который, как уже сказано,
был главным зачинщиком бунта, но теперь совсем пал духом. Почувствовав
главного виновника своих бедствий в своей власти, капитан едва мог утерпеть
и подождать, когда он подойдет еще ближе, чтобы удостовериться,
действительно ли это он, так как до сих пор был слышен только его голос. Как
только он приблизился, капитан и Пятница вскочили и выстрелили.
Боцман был убит наповал, другой матрос ранен в грудь на вылет. Он тоже
свалялся, как сноп, но умер только часа через два. Третий матрос убежал.
Услышав выстрелы, я моментально двинул вперед главные силы своей армии,
численность которой, считая с авангардом, достигала теперь восьми человек.
Вот ее полный состав: я - генералиссимус; Пятница - генерал-лейтенант, затем
капитан с двумя друзьями и трое военнопленных, которых мы удостоили своим
доверием, приняв в число рядовых и вооружив ружьями
Мы подошли к неприятелю, когда уже совсем стемнело, чтобы он не мог
разобрать, сколько нас. Я приказал матросу, который был оставлен в лодке и
незадолго перед тем добровольно присоединился к нам, окликнуть по именам
своих бывших товарищей. Прежде чем стрелять, я хотел попытаться вступить с
ними в переговоры и, если удастся, покончить дело миром. Мой расчет вполне
удался, что, впрочем и понятно. В их положении им оставалось только
капитулировать. Итак, мой парламентер заорал во все горло: "Том Смит! Том
Смит!" Том Смит сейчас же откликнулся. "Кто это? Ты Робинзон?" Он, очевидно,
узнал его по голосу. Робинзон отвечал: "Да, да, это я. Ради бога, Том Смит,
бросай оружие и сдавайся, а не то через минуту со всеми вами будет
noкончено"!
"Да кому же сдаваться? Где они там?" прокричал опять Том Смит. "Здесь!"
откликнулся Робинзон. "Здесь наш капитан и с ним пятьдесят человек. Вот уже
два часа как они гоняются за вами. Боцман убит, Виль Фрай ранен, а я попал в
плен. Если вы не сдадитесь сию же минуту, вы все погибли".
"А нас помилуют, если мы сдадимся?" спросил Том Смит. "Сейчас я спрошу
капитана", отвечал Робинзон. Тут вступил в переговоры уже сам капитан. "Эй,
Смит, и все вы там!" закричал он. "Вы узнаете мой голос? Если вы немедленно
положите оружие и сдадитесь, я обещаю пощаду, - всем, кроме Виля Аткинса".
"Капитан, ради бога, смилуйтесь надо мной!" взмолился Виль Аткинс. "Чем
я хуже других? Все мы одинаково виноваты". Кстати сказать, Это была ложь,
потому что, когда начался бунт, Виль Аткинс первый бросился на капитана,
связал ему руки и обращался с ним крайне грубо, осыпая его оскорбительной
бранью. Однако, капитан сказал ему, чтоб он сдавался без всяких условий, а
там уж пусть губернатор решает, жить ему или умереть. Губернатором капитан и
все они величали меня.
Словом, бунтовщики положили оружие и стали умолять о пощаде. Наш
парламентер и еще два человека по моему приказанию связали их всех, после
чего моя грозная армия в пятьдесят человек, которая на самом деле, вместе с
тремя передовыми состояла всего из восьми, окружила их и завладела их
шлюпкой. Сам я и Пятница, однако, не показывались пленным по государственным
соображениям.
Первым нашим делом было исправить лодку и подумать о том, как захватить
корабль. Капитан, который мог теперь беспрепятственно говорить с
бунтовщиками, изобразил им в истинном свете всю низость их поведения по
отношению к нему и еще большую гнусность их планов, которые они не успели
осуществить. Он дал им понять, что такие дела к добру не приводят и их
ожидает, пожалуй, виселица.
Преступники каялись, повидимому, от чистого сердца и молили только об
одном, чтобы у них не отнимали жизни. На это капитан им ответил, что тут он
не властен, так как они не его пленники, а правителя острова; они были
уверены, будто высадили его на пустынный, необитаемый берег, но богу было
угодно направить их к населенному месту, губернатором которого является
англичанин, "Он мог бы, - сказал капитан, - если бы хотел, всех вас
повесить, но так как он помиловал вас, то, вероятно, отправит в Англию, где
с вами будет поступлено по законам. Но Вилю Аткинсу губернатор приказал
готовиться к смерти: он" будет повешен завтра поутру".
Все это капитан, разумеется, выдумал, но его выдумка произвела желаемое
действие. Аткинс упал на колени, умоляя капитана ходатайствовать за него
перед губернатором, остальные тоже стали униженно просить, чтоб их не
отправляли в Англию.
Мне показалось, что час моего избавления настал и что теперь не трудно
будет убедить этих парней помочь нам овладеть кораблем. И, отойдя подальше
под деревья, чтобы они не могли рассмотреть, каков их губернатор, я позвал
капитана. Услышав мой голос, один из наших людей подошел к капитану и
сказал:
"Капитан, вас зовет губернатор", и капитан ответил: "Передай его
превосходительству, что я сейчас явлюсь". Это произвело подавляющий эффект:
все остались в полной уверенности, что губернатор где то близко со своей
армией в пятьдесят человек.
Когда капитан подошел ко мне, я сообщил ему свой план овладения
кораблем. Он пришел в восторг от этого плана и решил привести его в
исполнение на другой же день. Но, чтоб выполнить этот план с большим
искусством и обеспечить успех нашего предприятия, я посоветовал капитану
разделить пленных. Аткинса с двумя другими закоснелыми негодяями, по моему
мнению, следовало связать по рукам и ногам и засадить в пещеру, где уже
сидели заключенные. Свести их туда было поручено Пятнице и двум спутникам
капитана, высаженным с ним на берег.
Они отвели этих троих пленных в мою пещеру, как в тюрьму, да она и в
самом деле имела довольно мрачный вид, особенно для людей в их положении.
Остальных же я отправил на свою дачу, которая в своем месте уже была
подробно описана мной. Высокая ограда делала эту дачу тоже достаточно
надежным местом заточения, тем более, что узники были связаны и знали, что
от их поведения зависит их участь.
На другой день поутру я послал к ним для переговоров капитана. Он
должен был пощупать почву: узнать и сообщить мне, насколько можно доверять
этим людям и не рискованно ли будет взять их с собой на корабль. Он сказал
им о нанесенном ему оскорблении и о печальных последствиях, к которым оно
привело их; сказал, что хотя губернатор и помиловал их в настоящее время,
но, что, когда корабль придет в Англию, они, несомненно, будут повешены; но
если они помогут в таком справедливом предприятии, как отвоевание от
разбойников корабля, то губернатор исхлопочет для них прощение.
Не трудно догадаться, с какой готовностью это предложение было принято
людьми, уже почти отчаявшимися в своем спасении. Они бросились к ногам
капитана и клятвенно обещали остаться верными ему до последней капли крови,
заявив, что, если он исходатайствует им прощение, они будут считать себя всю
свою жизнь неоплатными его должниками, будут чтить его как отца и пойдут за
ним хоть на край света. "Ладно, - сказал им тогда капитан, - все это я
передам губернатору и, с своей стороны, буду ходатайствовать за вас перед
ним". Затем он отдал мне отчет в исполненном им поручении, прибавив, что по
его искреннему убеждению можно вполне положиться на верность этих людей.
Но для большей надежности я предложил капитану возвратиться к матросам,
выбрать из них пятерых и оказать им, что мы не нуждаемся в людях и что,
избирая этих пятерых в помощники, он оказывает им одолжение; остальных же
двоих вместе с теми тремя, что сидят в замке (т. е. в моей пещере),
губернатор оставит у себя в качестве заложников, и если они изменят своей
клятве, то все пятеро заложников будут повешены на берегу.
Это строгое решение показало им, что с губернатором шутки плохи. Как бы
то ни было, им не оставалось другого выбора, как принять мой ультиматум.
Теперь это была уже забота заложников и капитана внушить пятерым, чтоб они
не изменили своей клятве.
Итак, мы располагали теперь следующими боевыми силами: 1) капитан, его
помощник и пассажир; 2) двое пленных из первой партия, которым, по
ручательству капитана, я возвратил свободу и оружие; 3) еще двое пленных,
которых я посадил связанных на дачу и теперь освободил опять таки по просьбе
капитана; 4) наконец, пятеро освобожденных я последнюю очередь: итого
двенадцать человек, кроме тех пятерых, которые остались в пещере
заложниками.
Я спросил капитана, находит ли он возможным атаковать корабль с этими
силами, ибо что касается меня и Пятницы, то нам было неудобно отлучаться: у
нас на руках оставалось семь человек, которых нужно было держать порознь и
кормить, так что дела было довольно.
Пятерых заложников, посаженных в пещеру, я решил держать строго. Раза
два в день Пятница давал им еду и питье; двое других пленных приносили
провизию на определенное расстояние, и оттуда Пятница брал ее.
Этим двум заложникам я показался в сопровождении капитана. Он им
сказал, что я - доверенное лицо губернатора, который поручил мне надзор за
военнопленными; что поэтому без моего разрешения они не имеют права никуда
отлучаться и что при первом же ослушании их закуют в кандалы и посадят в
замок. Так как за все это время я нон разу не выдавал себя им за
губернатора, то мне не трудно было играть роль другого лица, и я по всякому
поводу говорил о губернаторе, гарнизоне, замке и т. д.
Теперь капитан мог без помехи приступить к снаряжению двух лодок,
заделке дыры в одной из них и назначению команды для них. Он назначил
командиром одной шлюпки своего пассажира и дал в его распоряжение четырех
человек; сам же он, его помощник и с ним пятеро матросов сели в другую
шлюпку. Они отбыли так удачно, что подошли к кораблю в полночь. Когда с
корабля можно было расслышать их, капитан приказал Робинзону окликнуть
экипаж и сказать, что они привели людей и шлюпку, но что им пришлось долго
искать, а затем стал рассказывать разные небылицы. Пока он болтал таким
образом, шлюпка причалила к борту. Капитан с помощником первые вбежали на
палубу и сшибли с ног ударами прикладов второго капитанского помощника и
корабельного плотника. Поддерживаемые своими матросами, они взяли в плен
всех, кто находился на палубе, и на шканцах, а затем стали запирать люки,
чтобы задержать внизу остальных. Тем временем подоспела вторая шлюпка,
приставшая к носу корабля; ее команда быстро заняла люк, через который был
ход в корабельную кухню, и взяла в плен трех человек.
Очистив от неприятеля палубу, капитан приказал своему помощнику взять
трех матросов и взломать дверь каюты, которую занимал новый капитан,
выбранный бунтовщиками. Подняв тревогу, тот вскочил и приготовился к
вооруженному отпору с двумя матросами и юнгой, так что, когда капитанский
помощник со своими людьми высадили дверь каюты, новый капитан и его
приверженцы смело выпалили в них. Помощнику раздробило пулей руку, два