Даниэль Дефо. Жизнь и удивительные приключения Робинзона Крузо, моряка из Йорка, прожившего двадцать восемь лет в полном одиночестве на необитаемом острове у берегов Америки близ устьев реки Ориноко, куда он был выброшен кораблекрушением, во время которого весь экипаж корабля кроме него погиб; с изложением его неожиданного освобождения пиратами, написанные им самим

могли: у нас его не было, да и все равно он был бы нам бесполезен. Мы гребли
к берегу с камнем на сердце, как люди, идущие на казнь: мы все отлично
знали, что как только шлюпка подойдет ближе к земле, ее разнесет прибоем на
тысячу кусков. И, подгоняемые ветром и течением, предавши душу свою
милосердию божию, мы налегли на весла, собственноручно приближая момент
нашей гибели.
Какой был перед нами берег - скалистый или песчаный, крутой или
отлогий, - мы не знали. Единственной для нас надеждой на спасение была
слабая возможность попасть в какую нибудь бухточку или залив, или в устье
реки, где волнение было слабее и где мы могли бы укрыться под берегом с
наветренной стороны. Но впереди не было видно ничего похожего на залив, и
чем ближе подходили мы к берегу, тем страшнее казалась земля, - страшнее
самого моря.
Когда мы отошли или, вернее, нас отнесло, по моему расчету, мили на
четыре от того места, где застрял наш корабль, вдруг огромный вал, величиной
с гору, набежал с кормы на нашу шлюпку, как бы собираясь похоронить нас в
морской пучине. В один миг опрокинул он нашу шлюпку. Мы не успели крикнуть:
"боже!", как очутились под водой, далеко и от шлюпки, и друг от друга.
Ничем не выразить смятения, овладевшего мною, когда я погрузился в
воду. Я очень хорошо плаваю, но я не мог сразу вынырнуть на поверхность и
чуть не эадохся. Лишь когда подхватившая меня волна, пронеся меня изрядное
расстояние по направлению к берегу, разбилась и отхлынула назад, оставив
меня почти на суше полумертвым от воды, которой я нахлебался, я перевел
немного дух и опомнился. У меня хватило настолько самообладания, что, увидев
себя ближе к земле, чем я ожидал, я поднялся на ноги и опрометью пустился
бежать в надежде достичь земля прежде, чем нахлынет и подхватит меня другая
волна, но скоро увидел, что мне от нее не уйти; море шло горой и догоняло,
как разъяренный враг, бороться с которым у меня не было ни силы, ни средств.
Мне оставалось только, задержав дыхание, вынырнуть на гребень волны и плыть
к берегу, насколько хватит сил. Главной моей заботой было справиться по
возможности с новой волной так, чтобы, поднеся меня еще ближе к берегу, она
не увлекла меня за собой в своем обратном движении к морю.
Набежавшая волна похоронила меня футов на двадцать, на тридцать под
водой. Я чувствовал, как меня подхватило и с неимоверной силой и быстротой
долго несло к берегу. Я задержал дыхание и поплыл по течению, изо всех сил
помогая ему. Я уже почти задыхался, как вдруг почувствовал, что поднимаюсь
кверху; вскоре, к великому моему облегчению, мои руки и голова оказались над
водой, и хотя я мог продержаться на поверхности не больше двух секунд,
однако успел перевести дух, и это придало мне силы и мужества. Меня снова
захлестнуло, но на этот раз я пробыл под водой не так долго. Когда волна
разбилась и пошла назад, я не дал ей увлечь себя обратно и скоро
почувствовал под ногами дно. Я простоял несколько секунд, чтобы отдышаться,
и, собрав остаток сил, снова опрометью пустился бежать к берегу.
Но и теперь я еще не ушел от ярости моря: еще два раза оно меня
изгоняло, два раза меня подхватывало волной и несло все дальше и дальше, так
как в этом месте берег был очень отлогий.
Последний вал едва не оказался для меня роковым: подхватив меня, он
вынес или, вернее, бросил меня на скалу с такой силой, что я лишился чувств
и оказался совершенно беспомощным: удар в бок и в грудь совсем отшиб у меня
дыхание, и если б море снова подхватило меня, я бы неминуемо захлебнулся. Но
я пришел в себя как раз во время: увидев, что сейчас меня опять накроет
волной, я крепко уцепился за выступ моей скалы и, задержав дыхание, решил
переждать, пока волна не схлынет. Так как ближе к земле волны были уже не
столь высоки, то я продержался до ее ухода. Затем я снова пустился бежать, и
очутился настолько близко к берегу, что следующая волна хоть и перекатилась
через меня, но уже не могла поглотить меня и унести обратно в море. Пробежав
еще немного, я, к великой моей радости, почувствовал себя на суше,
вскарабкался на прибрежные скалы и опустился на траву. Здесь я был в
безопасности: море не могло достать до меня.
Очутившись на земле целым и невредимым, я поднял взор к небу,
возблагодарил бога за спасение моей жизни, на которое всего лишь несколько
минут тому назад у меня почти не было надежды. Я думаю, что нет таких слов,
которыми можно было бы изобразить с достаточной яркостью восторг души
человеческой, восставшей, так сказать, из гроба, и я ничуть не удивляюсь
тому, что, когда преступнику, уже с петлей на шее, в тот самый миг, как его
должны вздернуть на виселицу, объявляют помилование, - я не удивляюсь,
повторяю, что при этом всегда присутствует и врач, чтобы пустить ему кровь,
иначе неожиданная радость может слишком сильно потрясти помилованного и
остановить биение его сердца.

Внезапна радость, как и скорбь, ума лишает.

Я ходил по берегу, воздевал руки к небу и делал тысячи других жестов и
движений, которых теперь не могу уже описать. Все мое существо было, если
можно так выразиться, поглощено мыслями о моем спасении. Я думал о своих
товарищах, которые все утонули, и о том, что кроме меня не спаслась ни одна
душа; по крайней мере, никого из них я больше не видел; от них и следов не
осталось, кроме трех шляп, одной фуражки да двух непарных башмаков,
выброшенных морем.
Взглянув в ту сторону, где стоял на мели наш корабль, я едва мог
рассмотреть его за высоким прибоем, - так он был далеко, и я сказал себе:
"боже! каким чудом мог я добраться до берега?"
Утешившись этими мыслями о благополучном избавлении от смертельной
опасности, я стал осматриваться кругом, чтобы узнать, куда я попал и что мне
прежде всего делать. Мое радостное настроение разом упало: я понял, что хотя
я и спасен, но не избавлен от дальнейших ужасов и бед. На мне не оставалось
сухой нитки, переодеться было не во что; мне нечего было есть, у меня не
было даже воды, чтобы подкрепить свои силы, а в будущем мне предстояло или
умереть голодной смертью, или быть растерзанным хищными зверями. Но что
всего ужаснее - у меня не было оружия, так что я не мог ни охотиться за
дичью для своего пропитания, ни обороняться от хищников, которым вздумалось
бы напасть на меня. У меня, вообще, не было ничего, кроме ножа, трубки да
коробочки с табаком. Это было все мое достояние. И, раздумавшись, я пришел в
такое отчаяние, что долго, как сумасшедший, бегал по берегу. Когда настала
ночь, я с замирающим сердцем спрашивал себя, что меня ожидает, если здесь
водятся хищные звери: ведь они всегда выходят на добычу по ночам.
Единственно, что я мог тогда придумать, это - взобраться на росшее
поблизости толстое, ветвистое дерево, похожее на ель, но с колючками, и
просидеть на нем всю ночь, а когда придет утро, решить, какою смертью лучше
умереть, ибо я не видел возможности жить в этом месте. Я прошел с четверть
мили в глубь страны посмотреть, не найду ли я пресной воды, и, к великой
моей радости, нашел ручеек. Напившись и положив в рот немного табаку, чтобы
заглушить голод, я воротился к дереву, взобрался на него и постарался
устроиться таким образом, чтобы не свалиться в случае, если засну. Затем я
вырезал для самозащиты коротенький сук, вроде дубинки, уселся на своем
седалище поплотнее и от крайнего утомления крепко уснул. Я спал так сладко,
как, я думаю, немногим спалось бы на моем месте, и никогда не пробуждался от
сна таким свежим и бодрым.
Когда я проснулся, было совсем светло: погода прояснилась, ветер утих,
и море больше не бушевало, не вздымалось. Но меня крайне поразило то, что
корабль очутился на другом месте, почти у самой той скалы, о которую меня
так сильно ударило волной: должно быть за ночь его приподняло с мели
приливом и пригнало сюда. Теперь он стоял не дальше мили от того места, где
я провел ночь, и так как держался он почти прямо, то я решил побывать на
нем, чтобы запастись едой и другими необходимыми вещами.
Покинув свое убежище и спустившись с дерева, я еще раз осмотрелся
кругом, и первое, что я увидел, была наша шлюпка, лежавшая милях в двух
вправо, на берегу, куда ее, очевидно, выбросило море. Я пошел было в том
направлении, думая дойти до нее, но оказалось, что в берег глубоко
врезывался заливчик шириною с пол-мили и преграждал путь. Тогда я повернул
назад, ибо мне было важней попасть поскорей на корабль, где я надеялся найти
что нибудь для поддержания своего существования.
После полудня волнение на море совсем улеглось, и отлив был так низок,
что мне удалось подойти к кораблю по суху на четверть мили. Тут я снова
почувствовал приступ глубокого горя, ибо мне стало ясно, что если б мы
остались на корабле, то все были бы живы: переждав шторм, мы бы благополучно
перебрались на берег, и я не был бы, как теперь, несчастным существом,
совершенно лишенным человеческого общества. При этой мысли слезы выступили у
меня на глазах, но слезами горю не помочь, и я решил добраться все таки до
корабля. Раздевшись (так как день был нестерпимо жаркий), я вошел в воду. Но
когда я подплыл к кораблю, возникло новое затруднение: - как на него
взобраться? Он стоял на мелком месте, весь выступал из воды, и уцепиться
было не за что. Два раза я оплыл кругом него и во второй раз заметил веревку
(удивляюсь, как она сразу не бросилась мне в глаза). Она свешивалась так
низко над водой, что мне, хоть и с большим трудом, удалось поймать ее конец
и взобраться по ней на бак корабля. Судно дало течь, и я нашел в трюме много
воды; однако, оно так увязло килем в песчаной или, скорее, илистой отмели,
что корма была приподнята, а нос почти касался воды. Таким образом, вся
кормовая часть оставалась свободной от воды, и все, что там было сложено, не
подмокло. Я сразу обнаружил это, так как, разумеется, мне прежде всего
хотелось узнать, что из вещей было попорчено и что уцелело. Оказалось, во
первых, что весь запас провизии был совершенно сух, а так как меня мучил
голод, то я отправился в кладовую, набил карманы сухарями и ел их на ходу,
чтобы не терять времени. В кают-компании я нашел бутылку рому и отхлебнул из
нее несколько хороших глотков, ибо очень нуждался в подкреплении сил для
предстоящей работы.
Прежде всего мне нужна была лодка, чтобы перевезти на берег те вещи,
которые, по моим соображениям, могли мне понадобиться. Однако, бесполезно
было сидеть, сложа руки, и мечтать о том, чего нельзя было получить. Нужда
изощряет изобретательность, и я живо принялся за дело. На корабле были
запасные мачты, стеньги и реи. Из них я решил построить плот. Выбрав
несколько бревен полегче, я перекинул их за борт, привязав предварительно
каждое веревкой, чтобы их не унесло. Затем я спустился с корабля, притянул к
себе четыре бревна, крепко связал их между собою по обоим концам, скрепив
еще сверху двумя или тремя коротенькими досками, положенными накрест. Мой
плот отлично выдерживал тяжесть моего тела, но для большого груза был
слишком легок. Тогда я снова принялся за дело и с помощью пилы нашего
корабельного плотника распилил запасную мачту на три куска, которые и
приладил к своему плоту. Эта работа стоила мне неимоверных усилий, но
желание запастись по возможности всем необходимым для жизни поддерживало
меня, и я сделал то, на что, при других обстоятельствах, у меня не хватило
бы сил.
Теперь мой плот был достаточно крепок и мог выдержать порядочную
тяжесть. Первым моим делом было нагрузить его и уберечь мой груз от морского
прибоя. Над этим я раздумывал недолго. Прежде всего я положил на плот все
доски, какие нашлись на корабле: на эти доски я спустил три сундука,
принадлежащих нашим матросам, предварительно взломав в них замки и опорожнив
их. Затем, прикинув в уме, что из вещей могло мне понадобиться больше всего,
я отобрал эти вещи и наполнил ими все три сундука. В один я сложил съестные
припасы: рис, сухари, три круга голландского сыру, пять больших кусков
вяленой козлятины (служившей нам главной мясной пищей) и остатки зерна,
которое мы везли для бывшей на судне птицы и часть которого осталась, так
как птиц мы уже давно съели. Это был ячмень, перемешанный с пшеницей; к
великому моему разочарованию, он оказался попорченным крысами. Я нашел также
несколько ящиков вин и пять или шесть галлонов арака или рисовой водки,
принадлежавших нашему шкиперу. Все эти ящики я поставил прямо на плот, так
как в сундуках они бы не поместились, да и надобности не было их прятать.
Между тем, пока я был занят нагрузкой, начался прилив, и к великому моему
огорчению я увидел, что мой камзол, рубашку и жилетку, оставленные мною на
берегу, унесло в море. Таким образом, у меня остались из платья только чулки
да штаны (полотняные и коротенькие, до колен), которых я не снимал. Это
заставило меня подумать о том, чтобы запастись одеждой. На корабле было
довольно всякого платья, но я взял пока только то, что было необходимо в
данную минуту: меня гораздо больше соблазняло многое другое и прежде всего
рабочие инструменты. После долгих поисков я нашел ящик нашего плотника, и
это была для меня поистине драгоценная находка, которой я не отдал бы в то
время за целый корабль с золотом. Я поставил на плот этот ящик, как он был,
даже не заглянув в него, так как мне было приблизительно известно, какие в
нем инструменты.
Теперь мне осталось запастись оружием и зарядами. В кают-компании я
нашел два прекрасных охотничьих ружья и два пистолета, которые и переправил
на плот вместе с пороховницей, небольшим мешком с дробью и двумя старыми
заржавленными саблями. Я знал, что у нас было три боченка пороху, но не
знал, где их хранил наш канонир. Однако, поискав хорошенько, я нашел их все
три. Один казался подмокшим, а два были совершенно сухи, и я перетащил их на
плот вместе с ружьями и саблями. Теперь мой плот был достаточно нагружен, и
я начал думать, как мне добраться до берега без паруса, без весел и без
руля: ведь довольно было самого слабого ветра, чтоб опрокинуть все мое
сооружение.
Три обстоятельства ободряли меня: во первых, полное отсутствие волнения
на море; во вторых, прилив, который должен был гнать меня к берегу; в
третьих, небольшой ветерок, дувший тоже к берегу и, следовательно, попутный.
Итак, разыскав два или три сломанных весла от корабельной шлюпки, прихватив
еще две пилы, топор и молоток (кроме тех инструментов, что были в ящике), я
пустился в море. С милю или около того мой плот шел отлично; я заметил
только, что его относит от того места, куда накануне меня выбросило море.
Это навело меня на мысль, что там, должно быть, береговое течение и что,
следовательно, я могу попасть в какой нибудь заливчик или речку, где мне
будет удобно пристать с моим грузом.
Как я предполагал, так и вышло. Вскоре передо мной открылась маленькая
бухточка, и меня быстро понесло к ней. Я правил, как умел, стараясь
держаться середины течения. Но тут, будучи совершенно незнакомо фарватером
этой бухточки, я чуть вторично не потерпел кораблекрушения, и если бы это
случилось, я право, кажется, умер бы с горя. Мой плот неожиданно наскочил
краем на отмель, а так как другой его край не имел точки опоры, то он сильно
накренился; еще немного, и весь мой груз съехал бы в эту сторону и свалился
бы в воду. Я изо всех сил уперся спиной и руками в мои сундуки, стараясь
удержать их на месте, но не мог столкнуть плот, несмотря на все усилия. С
полчаса, не смея шевельнуться, простоял я в этой позе, покамест прибывшая
вода не приподняла немного опустившийся край плота, а спустя некоторое время
вода поднялась еще выше, и плот сам сошел с мели. Тогда я оттолкнулся веслом
на середину фарватера и, отдавшись течению, которое было здесь очень
быстрое, вошел, наконец, в бухточку или, вернее, в устье небольшой реки с
высокими берегами. Я стал осматриваться, отыскивая, где бы мне лучше
пристать: мне не хотелось слишком удаляться от моря, ибо я надеялся увидеть
на нем когда нибудь корабль, и потому решился держаться как можно ближе к
берегу.
Наконец, на правом берегу я высмотрел крошечный заливчик, к которому и
направил свой плот. С большим трудом провел я его поперек течения и вошел в
заливчик, упершись в дно веслами. Но здесь я снова рисковал вывалить весь
мой груз: берег был здесь настолько крут, что если бы только мой плот наехал
на него одним концом, то неминуемо бы наклонился к воде другим, и моя
поклажа была бы в опасности. Мне оставалось только выжидать еще большего
подъема воды. Высмотрев удобное местечко, где берег заканчивался ровной
площадкой, я пододвинул туда плот и, упираясь в дно веслом, держал его как
на якоре; я рассчитал, что прилив покроет эту площадку водой. Так и
случилось. Когда вода достаточно поднялась - мой плот сидел в воде на целый
фут, - я втолкнул плот на площадку, укрепил его с двух сторон при помощи
весел, воткнув их в дно, и стал дожидаться отлива. Таким образом, мой плот
со всем грузом оказался на сухом берегу.
Следующей моей заботой было осмотреть окрестности и выбрать себе
удобное местечко для жилья, где бы я мог сложить свое добро в безопасности
от всяких случайностей. Я все еще не знал, куда я попал: на материк или на
остров, в населенную или в необитаемую страну; не знал, грозит ли мне
опасность со стороны хищных зверей, или нет. Приблизительно в полумиле от
меня виднелся холм, крутой и высокий, повидимому, господствовавший над
грядою возвышенностей, тянувшейся к северу. Вооружившись ружьем, пистолетом
и пороховницей, я отправился на разведки. Когда я взобрался на вершину холма
(что стоило мне немалых усилий), мне стала ясна моя горькая участь: я был на
острове; кругом со всех сторон тянулось море, за которым нигде не видно было
земли, если не считать торчавших в отдалении нескольких скал да двух
маленьких островов, поменьше моего, лежавших милях в десяти к западу.
Я сделал и другие открытия: мой остров был совершенно невозделан и,
судя по всем признакам, даже необитаем. Может быть, на нем и были хищные
звери, но пока я ни одного не видал. Зато пернатые водились во множестве, но
все неизвестных мне пород, так что потом, когда мне случалось убить дичь, я
никогда не мог определить по ее виду, годится ли она в пищу или нет.
Спускаясь с холма, я подстрелил большую птицу, сидевшую на дереве у опушки
леса. Я думаю, что это был первый выстрел, раздавшийся здесь с сотворения
мира: не успел я выстрелить, как над рощей взвилась туча птиц; каждая из них
кричала по своему, но ни один из этих криков не походил на крики известных
мне пород. Что касается убитой мной птицы, то, по моему, это была
разновидность нашего ястреба: она очень напоминала его окраской перьев и
формой клюва, только когти у нее были гораздо короче. Ее мясо отдавало
падалью и не годилось в пищу.
Удовольствовавшись этими открытиями, я воротился к плоту и принялся
перетаскивать вещи на берег. Это заняло у меня весь остаток дня. Я не знал,
как и где устроиться мне на ночь. Лечь прямо на землю я боялся, не будучи
уверен, что меня не загрызет какой нибудь хищник. Впоследствии оказалось,
что эти страхи были неосновательны.
Поэтому, наметив на берегу местечко для ночлега, я загородил его со
всех сторон сундуками и ящиками, а внутри этой ограды соорудил из досок
нечто вроде шалаша. Что касается пищи, то я не знал еще, как буду добывать
себе впоследствии пропитание: кроме птиц да двух каких то зверьков, вроде
нашего зайца, выскочивших из рощи при звуке моего выстрела, никакой живности
я здесь не видел.
Но теперь я думал только о том, как бы забрать с корабля все, что там
оставалось и что могло мне пригодиться, прежде всего паруса и канаты.
Поэтому я решил, если ничто не помешает, предпринять второй рейс к кораблю.
А так как я знал, что при первой же буре его разобьет в щепки, то постановил
отложить все другие дела, пока не свезу на берег всего, что только могу
взять. Я стал держать совет (с самим собой, конечно), брать ли мне плот с
собой. Это показалось мне непрактичным, и, дождавшись отлива, я пустился в
путь, как в первый раз. Только на этот раз я разделся в шалаше, оставшись в
одной нижней клетчатой рубахе, в полотняных кальсонах и в туфлях на босу
ногу.
Как и в первый раз, я взобрался на корабль по веревке; затем построил
новый плот. Но, умудренный опытом, я сделал его не таким неповоротливым, как
первый, и не так тяжело нагрузил. Впрочем, я все таки перевез на нем много
полезных вещей: во первых, все, что нашлось в запасах нашего плотника, а
именно; два или три мешка с гвоздями (большими и мелкими), отвертку, десятка
два топоров, а главное, такую полезную вещь, как точило. Затем я взял
несколько вещей из склада нашего канонира, в том числе три железных лома,
два боченка с ружейными пулями, семь мушкетов, еще одно охотничье ружье и
немного пороху, затем большой мешок с дробью и сверток листового свинцу.
Впрочем, последний оказался так тяжел, что у меня не хватило силы поднять и
спустить его на плот.
Кроме перечисленных вещей, я забрал с корабля все платье, какое нашел,
да прихватил еще запасный парус, гамак и несколько тюфяков и подушек. Все
это я погрузил на плот и, к великому моему удовольствию, перевез на берег в
целости.
Отправляясь на корабль, я немного побаивался, как бы в мое отсутствие
какие нибудь хищники не уничтожили моих съестных припасов. Но, воротившись
на берег, я не заметил никаких следов гостей. Только на одном из сундуков
сидел какой то зверек, очень похожий на дикую кошку. При моем приближении он
отбежал немного в сторону и остановился, потом прясел на задние лапы и
совершенно спокойно, без всякого страха, смотрел мне прямо в глаза, точно
выражая желание познакомиться со мной. Я прицелился в него из ружья, но это
движение было, очевидно, ему непонятно; он нисколько не испугался, даже не
тронулся с места. Тогда я бросил ему кусок сухаря, проявив этим большую
расточительность, так как мой запас провизии был очень невелик. Как бы то ни
было, я уделил ему этот кусочек. Он подошел, обнюхал его, съел и облизнулся
с довольным видом, точно ждал продолжения. Но я больше ничего ему не дал, и
он ушел.
Доставив на берег второй транспорт вещей, я хотел было открыть тяжелые
боченки с порохом и перенести его частями, но принялся сначала за сооружение
палатки. Я сделал ее из паруса и жердей, которых нарезал в роще для этой
цели. В палатку я перенес все, что могло испортиться от солнца и дождя, а
вокруг нее нагромоздил пустых ящиков и бочек на случай внезапного нападения
со стороны людей или зверей.
Вход в палатку я загородил снаружи большим сундуком, поставив его
боком, а изнутри заложился досками. Затем разостлал на земле постель, в
головах положил два пистолета, рядом с тюфяком - ружье и лег. Со дня
кораблекрушения я в первый раз провел ночь в постели. От усталости и
изнурения я крепко проспал до утра, и немудрено: в предыдущую ночь я спал
очень мало, а весь день работал, сперва над погрузкой вещей с корабля на
плот, а потом переправляя их на берег.
Никто, я думаю, не устраивал для себя такого огромного склада, какой
был устроен мною. Но мне все было мало: пока корабль был цел и стоял на
прежнем месте, пока на нем оставалась хоть одна вещь, которою я мог
воспользоваться, я считал необходимым пополнять свои запасы. Поэтому каждый
день с наступлением отлива я отправлялся на корабль и что нибудь призодил с
собою. Особенно удачным было третье мое путешествие. Я разобрал все снасти,
взял с собой весь мелкий такелаж (и трос, и бечевки, какие могли уместиться
на плоту). Я захватил также большой кусок запасной парусины, служившей у нас
для починки парусов, и боченок с подмокшим порохом, который я было оставил
на корабле. В конце концов я переправил на берег все паруса до последнего;
только мне пришлось разрезать их на куски и перевозить по частям; паруса
были мне бесполезны, и вся их ценность для меня заключалась в материале.
Но вот чему я обрадовался еще больше. После пяти или шести таких
экспедиций, когда я думал, что на корабле уж нечем больше поживиться, я
неожиданно нашел в трюме большую бочку с сухарями, три боченка рому, ящик с
сахаром и боченок превосходной крупчатки. Это был приятный сюрприз; я больше
не рассчитывал найти на корабле какую нибудь провизию, будучи уверен, что
все оставшиеся там запасы подмокли. Сухари я вынул из бочки и перенес на
плот по частям, завертывая в парусину. Все это мне удалось благополучно
доставить на берег.
На следующий день я предпринял новую поездку. Теперь, забрав с корабля
решительно все вещи, какие под силу поднять одному человеку, я принялся за
канаты. Каждый канат я разрезал на куски такой величины, чтобы мне было не
слишком трудно управиться с ними, и перевез на берег два каната и швартов.
Кроме того, я взял с корабля все железные части, какие мог отделить. Затем,
обрубив все оставшиеся реи, я построил из них плот побольше, погрузил на
него все эти тяжелые вещи и пустился в обратный путь. Но на этот раз счастье
мне изменило: мой плот был так неповоротлив и так сильно нагружен, что мне
было очень трудно им управлять. Войдя в бухточку, где было выгружено мое
остальное имущество, я не сумел провести его так искусно, как прежние: плот
опрокинулся, и я упал в воду со всем своим грузом. Что касается меня, то
беда была невелика, так как это случилось почти у самого берега; но груз
мой, по крайней мере, значительная часть его, пропал, главное - железо,