На глаза его навернулись слезы. Иисус резко повернулся и торопливо пошел в Вифанию.
Невесело и молча прошел ужин, более скромный, чем всегда, ибо Марфа всецело была занята заботами о слабом Лазаре.
Мария была до такой степени расстроена всеми переживаниями последних дней, нервы ее были так напряжены, что от беспокойства и тревоги она прямо не находила себе места. Тишина, царившая в доме, действовала на нее так мучительно, что ей хотелось валяться по земле, кричать неистовым голосом, но голос не проходил через нервно схваченное судорогой горло, а жажда движения переходила в несносный, мучительный зуд.
Когда Иисус после ужина вышел в сад и сидел на скамейке долгое время, глубоко задумавшись, а потом очнулся, вздохнул, Марию охватил безумный ужас, она едва смогла разобрать тихо произнесенные слова:
- Лисицы имеют норы и птицы небесные - гнезда, а сын человеческий не имеет где преклонить голову.
- О, не говори так. Если нужно, то я кровью сердца моего слеплю тебе гнездо, выстелю его пухом волос своих, укреплю грудью своей... Глаз не закрою, затаю дыхание, только бы ты имел покой... Умру и не дрогну, погибну и не шевельнусь. Тебе есть где склонить свою голову...
- Я склоню ее, Мария. С высот склоню ее к тебе. Но покамест ты иди спать, иди выспись, еще наступят для тебя бессонные и полные слез ночи... Мария покорно ушла, но заснуть не могла, Точно так же не сомкнули глаз за ночь ученики. Собравшись за воротами, они бодрствовали и тревожились долгим отсутствием Иуды, высказывая опасение, не погиб ли он где-нибудь в городской сутолоке.
Прошла уже вторая стража, когда появилась вдали его крупная фигура в развевающемся, словно крылья, рыжем плаще.
- Уф, - тяжело вздохнул он, бросаясь на траву, - избегался, как собака...
- Где ты пропадал, что делал до сих пор? - посыпались вопросы со всех сторон.
- Спросите лучше, чего я сегодня не сделал.., я сотни раз рассказывал сегодня людям про чудо воскресения Лазаря, предсказывая им такие чудеса, какие им и во сне не снились. Не приведи мне Бог сдохнуть на месте, если теперь не только галилеяне, чернь Иудеи, но и много чужих не полезут за учителем на смерть. Глупо, что не использовали надлежащим образом сегодняшний день... Но что ж делать. Свершилось, пропало... Дальше, однако, тянуть невозможно... Теперь или никогда... Отчасти нам вовсе не на руку, что прокуратор в городе. Видел я сегодня одну когорту, рослые воины, что и говорить. Но когда они проходят через толпу, то кажутся небольшими блестящими жучками, которых сметет с пути толпа одной какой-нибудь улицы... В замке Антония стоит всего лишь один легион, да и то иноплеменный... Я знаю, о чем думают священники и о чем сегодня вечером они совещались у Каиафы.
- Откуда ты можешь знать? - недоверчиво спросил Фома.
- Иуда очень смышленый и ловкий, мой милый Фома, Иуда постарался повсюду завязать связи, Иуда дознался, что среди слуг первосвященника - старый доверенный его слуга Эфроим, а из молодых - Яшел и Дан; у Анны - Амон; в синедрионе - Ионафан и другие, которых я еще не знаю, тайные сторонники учителя.
- Священники напуганы и взбешены. Сегодняшнее торжественное шествие, так, к сожалению, испорченное несвоевременной набожностью равви, прямо испугало их. Они чувствуют, что скоро останутся совсем одни. Они совещались, как бы поймать учителя, но боятся, и справедливо, возмущения толпы. Поэтому-то, повторяю я, или теперь, пока полно народа в Иерусалиме, или никогда... А вы что делали? Что думает учитель?
- Он нас очень тревожил, - ответил Иаков, - печален был, предвещал нам разные страдания, говорил, что, когда он вознесен будет от земли, тогда он всех привлечет к себе.
- Вознесен! Так он сказал? - прервал Иуда. - Хорошо сказал - именно к тому, кто наверху, все и стремятся.
- Не слугами, а друзьями своими назвал нас.
- Ого, значит, мы повысились, - весело смеялся Иуда.
- Теперь уже прямо объявил нам, что он исшел от Отца, чтобы мир спасти, и что вскоре снова вернется к Отцу. Завещал нам любить друг друга; похоже, что он прощался с нами. Я чувствую, что это не к добру... - печально говорил Петр.
- Я опасаюсь... - заговорил Иоанн, но Иуда стремительно перебил его:
- Чтобы вы ничего не опасались, я принес вам вот что, - Иуда достал из-под плаща какой-то длинный предмет, развернул его - и заблестели два широких обоюдоострых меча.
- Вот, получай ты, Петр, как самый сильный, и ты сборщик, ты умеешь владеть мечом, ты и будешь учить нас... Достанем еще мечей, деньги найдутся, и хорошие деньги.
- Откуда?
- Мария пойдет к Мелитте, возьмет у нее свои драгоценности, бриллианты, дорогие одежды. Теперь это все можно легко и хорошо продать, я даже знаю торговца, который готов все оптом купить. И если бы и этого не хватило, Мария в одну ночь может заработать.
- Иуда! - возмутился честный Петр.
- О чем вы спорите? - раздался вдруг голос Иисуса. - Откуда эти мечи?
- Иуда принес.
- Да, я, господин. Я целый день трудился для тебя в городе. Я выследил все - священники хотели тебя арестовать, но боятся, ибо весь народ за тебя, все в Иерусалиме и все те толпы, что находятся за городом... Надо поскорей вооружиться. Мария пойдет к Мелитте.
- Мария никуда не пойдет, и достаточно этих двух мечей, - прервал его Иисус, а спокойный тон его слов как бы сразу угасил весь пыл Иуды.
- Как ты решишь. Я думаю, что чем больше, тем лучше, - глухо ответил Иуда и нахмурился. В лице учителя он подметил нечто такое, что заставило его подумать: учитель может быть всем, но только не вождем вооруженной толпы.
Горько стало на душе у Иуды, он осунулся, сгорбился, лицо его искривилось морщинами, но затем он быстро превозмог себя и, зловеще смотря вслед удалявшемуся Иисусу, прошептал сквозь стиснутые зубы;
- Если ты не захочешь сам, то я заставлю тебя.
Между тем наступил тринадцатый день месяца Низана и в сумерки в одном из укромных уголков Иерусалима собрались ученики для пасхальной вечери.
Прежде чем сесть к столу, Иисус снял свои одежды, взял простыню, перепоясался ею и, налив в чашку воды, стал омывать ноги ученикам.
Ученики, а в особенности Петр, противились этому, считая себя недостойными подобной милости. Один только Иуда не протестовал, хотя ему не понравился такой акт смирения.
Затем приступили к ужину. Настроение Иисуса придало этой вечере необычайно торжественный и печальный характер, скорее не праздничного ужина, а похоронной тризны, Благословив хлеб, Иисус разделил его между учениками и, налив им вина, сказал:
- Принимая хлеб этот, как бы принимаете тело мое, которое я за вас отдаю, а в этих чашах - как бы кровь моя нового завета, за многих проливаемая.
Заметив их смущение и тревогу, он добавил:
- Не бойтесь, но верьте в Бога и меня, хотя я и покину вас.
- Учитель! Куда же ты собираешься уходить? - тревожно спросил его Петр, полный зловещих предчувствий.
- Куда я иду, туда ты не пойдешь со мной, но иди по следам моим и, если любишь меня, исполняй заветы мои, - ответил Иисус.
- Учитель, всю душу мою отдам за тебя...
- Не обещайся, еще не известно, может быть, в последнюю минуту ты отречешься от меня, и вы тоже, - Иисус печально покачал головой, обвел взглядом учеников и остановился на Иуде, который выглядел прямо страшно.
Его мрачные глаза горели диким огнем, губы искривились в мучительную гримасу. Отчаяние и бешеная злоба терзали его душу, он ясно видел, что Иисус не только не думает о борьбе, но, напротив, очевидно, готовится к смерти, к жертве.
Понимая, что творится в душе Иуды, учитель добавил:
- Многие из вас отрекутся от меня потом, но один из вас в эту минуту изменяет мне духом. Иуда вздрогнул и произнес мрачно:
- Ты не меня ли имеешь в виду?
- Ты сказал.
- Так ты ошибаешься.
Иуда сидел потом долгое время молча, углубившись в себя, а когда ужин кончился, встал и вышел.
Ученики вместе с Иисусом, напевая праздничные гимны, отправились в Гефсиманский сад, где они теперь проводили ночи. Иисус, предвидя, что его захотят арестовать, и принимая во внимание болезнь Лазаря и любовь Марии к нему, хотел, чтобы это случилось где-нибудь в другом месте, а не в Вифании, и поэтому избегал ночевать в доме Симона.
Выйдя на улицу, Иуда шел некоторое время словно одурманенный. Он был возмущен и не мог примириться с мыслью, что все потеряно, и это в такой момент, когда победа дается сама в руки. Он понимал, что священники не осмелятся наложить руки на Иисуса во время праздников, когда толпы его сторонников наполняют Иерусалим, но они будут выжидать, пока город опустеет, и тогда большинство, наверное, окажется на их стороне.
- Ни Иисус, ни те не хотят, но я их заставлю, - шептал Иуда, и в голове его смутно стал зарождаться план действий, сначала неясный, но затем осветивший все ярким пламенем.
Он понял, что следует довести дело до резкого столкновения, нужно, чтобы священники именно сейчас решили наложить свою руку на Иисуса. А когда борьба разгорится, то Иисус самим ходом событий принужден будет обратиться к помощи своих последователей и стать если не фактическим вождем движения, то знаменем этого движения.
Иуда был прямо ошеломлен своим внезапно представшим пред ним проектом и возбужденно стал обдумывать его. Он знал, что нелегко обмануть священников, и поэтому заранее строго обдумал ответы на те вопросы, которые могут быть ему поставлены.
Иуда прекрасно сознавал и отдавал себе отчет, с какими опасными, ловкими и изворотливыми противниками придется иметь ему дело, но верил в свою ловкость, хитрость и сообразительность.
- Чем я рискую? - говорил он себе. - Ничем. Если дело удастся и пойдет успешно, я добьюсь благосклонности Иисуса, если ничего не выйдет, то священники будут мне благодарны.
И Иуда решился, но надо было сообразить, к кому отправиться. И он отправился не к слабохарактерному первосвященнику, но к Анне, известному своей решительностью, смелостью и отвагой действий.
Когда он вошел в ворота дворца Анны, сердце его стремительно забилось, но Иуда быстро овладел собой и на вопрос привратника, кто он такой и что ему надо, ответил смело:
- Я Иуда из Кариота, один из двенадцати учеников Иисуса, пророка из Назарета. Скажи своему господину, что я хочу видеть его по важному делу.
Вскоре Иуду ввели к Анне, который, сидя в высоком кресле, сделал вид, что не замечает его. Он был не один - рядом с Анной стоял неизвестный Иуде худой старик с аскетическим лицом и глубоко запавшими глазами.
Это был член синедриона Нефталим, известный своей суровостью и ревностью к закону.
Большая комната была ярко освещена двумя подсвечниками, пламя которых переливалось и мигало по разноцветным, искусно подобранным плиткам пола, в углу стояла низкая, на львиных лапах софа, покрытая ковром в белые и голубые полосы, посредине комнаты небольшой гладкий стол.
Скромное убранство комнаты придало смелости Иуде, но на него неприятно подействовала царившая в доме тишина. Он ждал, что его закидают вопросами, а между тем оба священника молчали и ждали.
- Я Иуда из Кариота, - заговорил Иуда, поклонившись. - Один из двенадцати апостолов Иисуса из Назарета. Я верил раньше, что Иисус есть истинный Мессия, как он себя называет, но теперь я усомнился.
- С каких пор? - небрежно спросил Анна.
- Уже давно подозрения мучили меня, но окончательно убедился я только во время моего долгого пребывания с ним в Галилее, перед тем, как прийти сюда на Пасху.
- Ты пришел только исповедаться перед нами в своих сомнениях? - спросил Анна, глядя в землю.
- Нет, я пришел предостеречь вас. Равви грозит, что он разрушит храм.
- Не можешь ли ты дословно повторить, в чем заключается эта угроза? спокойно спросил Нефталим.
- Могу. Когда мы выходили как-то из храма и поражались его красотой, я сказал: "Учитель, посмотри, какая постройка и какие камни". Он сказал: "Вижу этот великий храм и говорю тебе, что не оставлю камня на камне, который не был бы разрушен". А потом он хвалился, что воздвигнет вскоре новый, во сто крат более великолепный.
Речь Иуды прервал стук бронзовой плитки, в которую ударил Анна, а когда в дверях появился слуга, он сказал:
- Позови Ефте и Калеба.
Вскоре два фарисея появились на пороге.
- Повтори то, что ты сказал, - обратился Анна сурово к Иуде.
Иуда смутился и дрожащим голосом повторил свои слова.
- Слышали ясно?
- Слышали, - был единогласный ответ.
- Запомните это все, - заметил Анна и дал знак им выйти.
Снова в комнате воцарилось молчание.
- Так ты говоришь, - начал Нефталим, насмешливо процеживая слова сквозь зубы, - что он намерен разрушить храм. Чего ж он медлит?
- Именно теперь он уже не думает дольше мешкать. Он решил, и завтра ночью нападет на храм. Силы его громадны - толпа галилеян, преданных ему безусловно, и масса народа, который верит, что он Мессия, Спаситель, жаждет провозгласить его царем.
- А где находится сейчас этот ваш царь? - спросил с притворным любопытством Нефталим.
- За вратами Вифлеемскими, с довольно небольшой стражей... Захватить его было бы нетрудно.
- Ты думаешь? - открыл глаза Анна, пристально глядя на Иуду пронизывающим взглядом.
- Я уверен в том, что их можно захватить врасплох, - оживился Иуда, ведь дрожа от радости. Он был убежден, что священники попались на удочку. План его заключался в том, чтобы ввести храмовую стражу в толпу галилейскую с криком: вот те, которые идут захватить Иисуса. Вооруженные пращами и дубинами пастухи, несомненно, бросятся на стражу, и, таким образом, будет дан лозунг к общей борьбе.
- Ты согласен лично повести нашу стражу?
- Я к вашим услугам, - поклонился Иуда и закрыл глаза, чтобы скрыть свое волнение.
- Хорошо, что ты по крайней мере закрываешь глаза, бесстыдный лжец! громовым голосом крикнул Анна.
Иуда побледнел, как мел.
- Я.., я... - пытался он оправдаться.
- Ты сказал, что во время пребывания Иисуса в Галилее ты усомнился в нем, а кто, когда Иисус въезжал в Иерусалим, вел на поводу его ослицу? Кто кричал изо всех сил: "Да здравствует Мессия, царь!" Довольно! За вратами Вифлеемскими его нет! Мы это знаем! Говори, где он!
- На горе Елеонской, - проговорил Иуда дрожащими устами.
- Лжешь. На горе Елеонской он давно уже не ночует. Говори, где он! - с горящими глазами схватил его Нефталим за плечо и тряс им, как веткой.
У Иуды потемнело в глазах, и от увесистой пощечины искры посыпались.
- В Гефсиманском саду, - забормотал он испуганный.
- С кем?
- С учениками...
- Сколько их?
- Одиннадцать.
- Значит, ближайшие?
- Да.
- Оружие есть?
- Два меча.
- Которые купил ты, глупец, - бросил Анна и ударил в медную плитку.
- Малахию! - крикнул он.
А когда явился его любимый рыжий слуга, приказал:
- Возьми тридцать человек храмовой стражи, фонари прикрыть, факелы зажечь только за городом. Возьми этого человека с собой и отправляйтесь в Гефсиманский сад. Взять Иисуса и доставить сюда. Учеников - не важно, поколотить их немного, если они не разбегутся, а разбегутся-то они наверное.
- Идем... - Малахия схватил за шиворот полуживого Иуду и потащил с собой, подталкивая коленом.
Между тем в Гефсиманском саду по мере наступления ночи Иисуса охватывала все более и более глубокая печаль и тоска.
Он видел, как усталые ученики засыпали один за другим, и сказал с оттенком горечи:
- Вам спать хочется, когда душа моя скорбит смертельно. Пойду я, помолюсь за вас и моих последователей, а вы бодрствуйте со мной.
Иисус отдалился в сторону, упал на колени и стал выражать вслух свои мысли перед Богом.
- Я прославил тебя на земле, я совершил то дело, которое ты поручил мне исполнить. Я открыл имя твое человекам этой земли. Ныне уразумели они, что все, что ты дал мне, исходит от тебя, уверовали, что ты послал меня. Я о них молю тебя. Не обо всем мире, но о тех, коих ты дал мне, ибо они твои, Отче Праведный, И мир не познал тебя, а я познал тебя и я открыл им имя твое. Я к тебе иду, а они остаются - соблюди их во имя твое, дабы они были едины. Я не молю, чтобы ты их взял от мира, но дабы сохранил их от зла. И простил даже и тому, в котором я обманулся... И за них я посвящаю себя, дабы они были освящены истиной. Сверши то, о чем я молю тебя в минуту тоски и тревоги, в предчувствии мук. Ты, справедливый, который возлюбил меня прежде основания мира.
Он поднялся и подошел к апостолам.
- Спят, - прошептал он печально и стал внимательно разглядывать их спокойные лица, как бы желая навеки сохранить их в памяти. Дольше всего стоял он, склонившись над кротким лицом и длинноволосой головой Иоанна и над правдивым открытым лицом Петра.
- Иуды нет, - подумал он с горечью, и ему стало внезапно страшно и одиноко.
- Не мог ты и одного часа пободрствовать со мною, - пытался Иисус упреком разбудить Петра, но тот только на один миг открыл глаза, повернулся на другой бок и снова заснул.
Иисус отошел, со стоном упал на землю лицом ниц и шептал, сжимая виски:
- Отче, все возможно тебе, пронеси чашу сию мимо меня, не чего хочу я, а чего ты. Отче мой, - повторил он снова с горечью, - все возможно тебе, отврати чашу сию от меня, но не моя, а твоя пусть будет воля.
Он встал, услыхав шаги многих людей. Среди деревьев мигали факелы. Сердце его задрожало от тревоги, но уже в последний раз, Иисус осторожно подошел к ученикам и воскликнул;
- Вставайте, вот приблизился час, и сын человеческий предается в руки грешников.
Апостолы вскочили и, остолбеневшие, с ужасом всматривались в приближавшиеся огоньки. Замелькали людские тени, из толпы вырвался какой-то человек. Это был Иуда, бледный, как труп.
- Беги, - бросился он к Иисусу, но следом за ним подбежала вооруженная храмовая стража.
Испуганные ученики подались назад. Рядом со спокойно стоявшим Иисусом остались только Иуда и Петр, оттолкнувший Малахию и даже ударивший его мечом по уху.
Малахия с криком отскочил назад, отступила и стража.
- Брось этот меч, - спокойно сказал ему Иисус, выступил вперед и спросил;
- Кого вы ищите?
- Иисуса Назаретского.
- Я самый, если только вы меня ищете, а остальным позвольте уйти спокойно. Для чего вы вышли на меня с палками, будто бы на разбойника? Каждый день с вами сидел я, поучая во храме, и вы не брали меня. Но пришел час ваш и пришла сила мрака, - сурово добавил он и позволил связать свои руки, Его спокойствие и величие произвели такое впечатление, что рабы не отваживались подойти к нему, и только тогда, когда окровавленный Малахия скрутил ему руки, они окружили его и молча увели.
Ученики рассеялись бесследно, один только Петр, опомнившись, повернул обратно и шел вслед за Иисусом до самых ворот дворца Анны.
Один из привратников, тайный последователь Иисуса, впустил Петра во двор. Но какая-то судомойка, увидав его, воскликнула:
- Вот один из учеников Иисуса!
- Не правда, - крикнул Петр и, как ошпаренный, выскочил за ворота. Здесь он наткнулся на Иуду, уже снова овладевшего собой.
- Петр, что ты думаешь предпринять? - спросил он, лихорадочно хватая его за руку.
Но сконфуженный и огорченный Петр прижался к стене и заплакал, как ребенок.
- Плакса! - крикнул Иуда и помчался к Вифлеемским воротам искать помощи у галилеян.
Но здесь его уже предупредили. Какие-то неведомые люди, просто одетые, вертелись среди взволнованной толпы, уверяя, что Иисуса схватили в тот момент, когда он хотел поджечь храм.
Толпа не верила им, ждала учеников, но никто не являлся. Увидав, что творится, Иуда осторожно выбрался из толпы и помчался на гору Елеонскую, надеясь найти там кого-нибудь из апостолов и поручить ему опасную миссию выяснения толпе истины.
Но в Вифании он не нашел ни одного ученика.
- Спрятались в мышиные норки. Трусы, - нервно пожимал он плечами, бродя по погруженной в глубокий сон усадьбе. Блуждая вокруг дома, он заметил слабый огонек в комнате Марии. Иуда немедленно сообразил, что Мария не откажется отправиться к галилеянам. Он взобрался на лестницу и вошел к ней в комнату.
Мария одетая лежала на постели. Очевидно, ее мучил какой-то тяжелый сон, она нервно вздрагивала от времени до времени, грудь ее порывистыми толчками вздымалась вверх, углы рта кривились.
- Мария! - шепнул, склонившись над ней, Иуда. - Мария, - повторил он громче и тронул ее за плечо.
Мария очнулась, а увидав Иуду, вскочила с пылающими от гнева глазами.
- Глупая ты женщина. Не до любовных утех мне теперь... Иисуса арестовали священники...
Руки Марии бессильно опустились, лицо покрылось смертельной бледностью и, смотря на Иуду широко раскрытыми глазами, вся подавшись вперед, она спросила:
- Что ты говоришь?
- Иисуса арестовали священники в Гефсиманском саду, ты должна идти немедленно, в чем стоишь, - Иуда поддержал Марию, видя, что она шатается.
- Теперь не время падать в обморок, надо спасать его, - сурово бросил он ей.
Эти слова вернули Марии уходящие силы.
- Как же вы могли допустить до этого, ведь вас было двенадцать? Я отниму его, где он?.. Идем.
И, выпрямившись, большими мужскими шагами Мария направилась вниз.
Рядом с ней зашагал Иуда, размахивая длинными руками и покачивая курчавой головой. Он старался объяснить ей, что она должна делать за Вифлеемскими воротами, и в то же время рассказывал ей подробности ареста, обвиняя Иисуса, что он сам во всем виноват.
- Где он? - отвечала на все Мария.
- В доме Анны, - ответил ей Иуда, но ошибался. Иисуса после первого допроса отвели уже к первосвященнику, который немедленно велел созвать синедрион в особом здании, находившемся в южной стороне храма.
И именно в тот момент, когда стража вела Иисуса в синедрион, на площади появилась Мария.
- Учитель! - бросилась она к Иисусу, но шествие уже вошло в ворота. Не успела Мария добежать, как тяжелые ворота захлопнулись со страшным гулом прямо перед ней. Мария свалилась на землю и некоторое время пролежала без памяти, потом очнулась и села, беспомощно заломив руки.
Потрясенный неожиданной встречей, Иуда тоже на миг потерял голову, Пойдем, здесь ничего не высидишь, надо поднять толпу.
- Он там, он там... - стонала Мария.
- Женщина, ты губишь учителя! - негодовал Иуда, наконец, озлился, плюнул и пошел.
Ноги его подгибались, он шатался, и такое страшное утомление охватило его, что Иуда впервые почувствовал отвращение к жизни и что-то вроде жажды вечного покоя.
Заседания синедриона происходили обычно в комнате, построенной из тесаных шестиугольных камней, находившейся между сенями и храмом. Один ход соединял ее с храмом, другой - со двором, обращенным к городу, что должно было символически означать, что синедрион есть посредник между народом и Предвечным. Самый суд состоял из двадцати трех членов, избранных из среды синедриона. Для оправдания подсудимого достаточно было простого большинства голосов, за осуждение должно было голосовать не менее тринадцати.
Голосование начиналось всегда с самого младшего по летам и значению из судей, дабы на решение голосующих не влиял авторитет более старших.
Внезапность собрания, ночная пора и важность самого дела произвели на членов судилища, утомленных ежедневным рассматриванием мелких столкновений, сильное впечатление. Занимая спешно места в слабо освещенной зале, собравшиеся невольно переговаривались шепотом.
Шепот затих и настала тишина, когда на возвышении, как председатель, появился сам первосвященник Каиафа.
- Предвечный с вами, - торжественно приветствовал он суд.
- Да благословит тебя Предвечный.
- Все собрались?
- Все.
Каиафа сел и, возложив руки на священные книги, начал:
- Уважаемые члены синедриона. Сегодня вечером в Гефсиманском саду схвачен Иисус из Назарета, сын Марии и плотника Иосифа, муж тридцати двух лет, который называет себя пророком, а на самом деле является обманщиком. Он соблазняет народ, уговаривает толпу не соблюдать закон и сам постоянно нарушает Моисееве соглашение между Предвечным и народом Израиля. Он говорит, что разрушит наш храм, а себе построит другой. Называет себя Мессией. Он богохульник - а сказано, что кто отвергнет закон Моисея, тот без всякого милосердия, если есть свидетельство двух или трех человек, должен умереть. Не двое и не трое, а целое множество народа дали свои показания. Хотите их выслушать?
- Свидетелей надо выслушать, - раздались голоса.
По знаку Каиафы вышло несколько фарисеев и буквально повторили обвинительный акт. - Как видите, дело ясно, - продолжал первосвященник, - двух мнений тут не может быть...
- Я прошу голоса, - прервал его Никодим.
- Говори, - Я только спрашиваю: судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он сделал? И имеет ли свидетельство значение, если свидетели говорят в отсутствие обвиняемого?
- Справедливое замечание, - подтвердил ригорист судебной процедуры Датан.
- Я не вижу поводов отказывать в этом желании судьям, - ответил первосвященник, смотря на Анну, а когда тот утвердительно кивнул головой, Каиафа велел привести Иисуса.
Наступило напряженное ожидание. Вскоре в сенях мелькнули белые одежды и Иисус вошел в залу. Он остановился посередине и ясными спокойными глазами оглянул присутствующих, - Я прошу голоса! - вскочил с места Никодим. - Этот человек еще только обвиняемый, а не приговоренный, что в таком случае означают эти веревки?
- Он узник, - сурово ответил Каиафа.
- Но эта зала - суд, место справедливости, а не тюремное заключение, горячился Никодим.
- Справедливое замечание, - снова подтвердил Датан.
Невесело и молча прошел ужин, более скромный, чем всегда, ибо Марфа всецело была занята заботами о слабом Лазаре.
Мария была до такой степени расстроена всеми переживаниями последних дней, нервы ее были так напряжены, что от беспокойства и тревоги она прямо не находила себе места. Тишина, царившая в доме, действовала на нее так мучительно, что ей хотелось валяться по земле, кричать неистовым голосом, но голос не проходил через нервно схваченное судорогой горло, а жажда движения переходила в несносный, мучительный зуд.
Когда Иисус после ужина вышел в сад и сидел на скамейке долгое время, глубоко задумавшись, а потом очнулся, вздохнул, Марию охватил безумный ужас, она едва смогла разобрать тихо произнесенные слова:
- Лисицы имеют норы и птицы небесные - гнезда, а сын человеческий не имеет где преклонить голову.
- О, не говори так. Если нужно, то я кровью сердца моего слеплю тебе гнездо, выстелю его пухом волос своих, укреплю грудью своей... Глаз не закрою, затаю дыхание, только бы ты имел покой... Умру и не дрогну, погибну и не шевельнусь. Тебе есть где склонить свою голову...
- Я склоню ее, Мария. С высот склоню ее к тебе. Но покамест ты иди спать, иди выспись, еще наступят для тебя бессонные и полные слез ночи... Мария покорно ушла, но заснуть не могла, Точно так же не сомкнули глаз за ночь ученики. Собравшись за воротами, они бодрствовали и тревожились долгим отсутствием Иуды, высказывая опасение, не погиб ли он где-нибудь в городской сутолоке.
Прошла уже вторая стража, когда появилась вдали его крупная фигура в развевающемся, словно крылья, рыжем плаще.
- Уф, - тяжело вздохнул он, бросаясь на траву, - избегался, как собака...
- Где ты пропадал, что делал до сих пор? - посыпались вопросы со всех сторон.
- Спросите лучше, чего я сегодня не сделал.., я сотни раз рассказывал сегодня людям про чудо воскресения Лазаря, предсказывая им такие чудеса, какие им и во сне не снились. Не приведи мне Бог сдохнуть на месте, если теперь не только галилеяне, чернь Иудеи, но и много чужих не полезут за учителем на смерть. Глупо, что не использовали надлежащим образом сегодняшний день... Но что ж делать. Свершилось, пропало... Дальше, однако, тянуть невозможно... Теперь или никогда... Отчасти нам вовсе не на руку, что прокуратор в городе. Видел я сегодня одну когорту, рослые воины, что и говорить. Но когда они проходят через толпу, то кажутся небольшими блестящими жучками, которых сметет с пути толпа одной какой-нибудь улицы... В замке Антония стоит всего лишь один легион, да и то иноплеменный... Я знаю, о чем думают священники и о чем сегодня вечером они совещались у Каиафы.
- Откуда ты можешь знать? - недоверчиво спросил Фома.
- Иуда очень смышленый и ловкий, мой милый Фома, Иуда постарался повсюду завязать связи, Иуда дознался, что среди слуг первосвященника - старый доверенный его слуга Эфроим, а из молодых - Яшел и Дан; у Анны - Амон; в синедрионе - Ионафан и другие, которых я еще не знаю, тайные сторонники учителя.
- Священники напуганы и взбешены. Сегодняшнее торжественное шествие, так, к сожалению, испорченное несвоевременной набожностью равви, прямо испугало их. Они чувствуют, что скоро останутся совсем одни. Они совещались, как бы поймать учителя, но боятся, и справедливо, возмущения толпы. Поэтому-то, повторяю я, или теперь, пока полно народа в Иерусалиме, или никогда... А вы что делали? Что думает учитель?
- Он нас очень тревожил, - ответил Иаков, - печален был, предвещал нам разные страдания, говорил, что, когда он вознесен будет от земли, тогда он всех привлечет к себе.
- Вознесен! Так он сказал? - прервал Иуда. - Хорошо сказал - именно к тому, кто наверху, все и стремятся.
- Не слугами, а друзьями своими назвал нас.
- Ого, значит, мы повысились, - весело смеялся Иуда.
- Теперь уже прямо объявил нам, что он исшел от Отца, чтобы мир спасти, и что вскоре снова вернется к Отцу. Завещал нам любить друг друга; похоже, что он прощался с нами. Я чувствую, что это не к добру... - печально говорил Петр.
- Я опасаюсь... - заговорил Иоанн, но Иуда стремительно перебил его:
- Чтобы вы ничего не опасались, я принес вам вот что, - Иуда достал из-под плаща какой-то длинный предмет, развернул его - и заблестели два широких обоюдоострых меча.
- Вот, получай ты, Петр, как самый сильный, и ты сборщик, ты умеешь владеть мечом, ты и будешь учить нас... Достанем еще мечей, деньги найдутся, и хорошие деньги.
- Откуда?
- Мария пойдет к Мелитте, возьмет у нее свои драгоценности, бриллианты, дорогие одежды. Теперь это все можно легко и хорошо продать, я даже знаю торговца, который готов все оптом купить. И если бы и этого не хватило, Мария в одну ночь может заработать.
- Иуда! - возмутился честный Петр.
- О чем вы спорите? - раздался вдруг голос Иисуса. - Откуда эти мечи?
- Иуда принес.
- Да, я, господин. Я целый день трудился для тебя в городе. Я выследил все - священники хотели тебя арестовать, но боятся, ибо весь народ за тебя, все в Иерусалиме и все те толпы, что находятся за городом... Надо поскорей вооружиться. Мария пойдет к Мелитте.
- Мария никуда не пойдет, и достаточно этих двух мечей, - прервал его Иисус, а спокойный тон его слов как бы сразу угасил весь пыл Иуды.
- Как ты решишь. Я думаю, что чем больше, тем лучше, - глухо ответил Иуда и нахмурился. В лице учителя он подметил нечто такое, что заставило его подумать: учитель может быть всем, но только не вождем вооруженной толпы.
Горько стало на душе у Иуды, он осунулся, сгорбился, лицо его искривилось морщинами, но затем он быстро превозмог себя и, зловеще смотря вслед удалявшемуся Иисусу, прошептал сквозь стиснутые зубы;
- Если ты не захочешь сам, то я заставлю тебя.
Между тем наступил тринадцатый день месяца Низана и в сумерки в одном из укромных уголков Иерусалима собрались ученики для пасхальной вечери.
Прежде чем сесть к столу, Иисус снял свои одежды, взял простыню, перепоясался ею и, налив в чашку воды, стал омывать ноги ученикам.
Ученики, а в особенности Петр, противились этому, считая себя недостойными подобной милости. Один только Иуда не протестовал, хотя ему не понравился такой акт смирения.
Затем приступили к ужину. Настроение Иисуса придало этой вечере необычайно торжественный и печальный характер, скорее не праздничного ужина, а похоронной тризны, Благословив хлеб, Иисус разделил его между учениками и, налив им вина, сказал:
- Принимая хлеб этот, как бы принимаете тело мое, которое я за вас отдаю, а в этих чашах - как бы кровь моя нового завета, за многих проливаемая.
Заметив их смущение и тревогу, он добавил:
- Не бойтесь, но верьте в Бога и меня, хотя я и покину вас.
- Учитель! Куда же ты собираешься уходить? - тревожно спросил его Петр, полный зловещих предчувствий.
- Куда я иду, туда ты не пойдешь со мной, но иди по следам моим и, если любишь меня, исполняй заветы мои, - ответил Иисус.
- Учитель, всю душу мою отдам за тебя...
- Не обещайся, еще не известно, может быть, в последнюю минуту ты отречешься от меня, и вы тоже, - Иисус печально покачал головой, обвел взглядом учеников и остановился на Иуде, который выглядел прямо страшно.
Его мрачные глаза горели диким огнем, губы искривились в мучительную гримасу. Отчаяние и бешеная злоба терзали его душу, он ясно видел, что Иисус не только не думает о борьбе, но, напротив, очевидно, готовится к смерти, к жертве.
Понимая, что творится в душе Иуды, учитель добавил:
- Многие из вас отрекутся от меня потом, но один из вас в эту минуту изменяет мне духом. Иуда вздрогнул и произнес мрачно:
- Ты не меня ли имеешь в виду?
- Ты сказал.
- Так ты ошибаешься.
Иуда сидел потом долгое время молча, углубившись в себя, а когда ужин кончился, встал и вышел.
Ученики вместе с Иисусом, напевая праздничные гимны, отправились в Гефсиманский сад, где они теперь проводили ночи. Иисус, предвидя, что его захотят арестовать, и принимая во внимание болезнь Лазаря и любовь Марии к нему, хотел, чтобы это случилось где-нибудь в другом месте, а не в Вифании, и поэтому избегал ночевать в доме Симона.
Выйдя на улицу, Иуда шел некоторое время словно одурманенный. Он был возмущен и не мог примириться с мыслью, что все потеряно, и это в такой момент, когда победа дается сама в руки. Он понимал, что священники не осмелятся наложить руки на Иисуса во время праздников, когда толпы его сторонников наполняют Иерусалим, но они будут выжидать, пока город опустеет, и тогда большинство, наверное, окажется на их стороне.
- Ни Иисус, ни те не хотят, но я их заставлю, - шептал Иуда, и в голове его смутно стал зарождаться план действий, сначала неясный, но затем осветивший все ярким пламенем.
Он понял, что следует довести дело до резкого столкновения, нужно, чтобы священники именно сейчас решили наложить свою руку на Иисуса. А когда борьба разгорится, то Иисус самим ходом событий принужден будет обратиться к помощи своих последователей и стать если не фактическим вождем движения, то знаменем этого движения.
Иуда был прямо ошеломлен своим внезапно представшим пред ним проектом и возбужденно стал обдумывать его. Он знал, что нелегко обмануть священников, и поэтому заранее строго обдумал ответы на те вопросы, которые могут быть ему поставлены.
Иуда прекрасно сознавал и отдавал себе отчет, с какими опасными, ловкими и изворотливыми противниками придется иметь ему дело, но верил в свою ловкость, хитрость и сообразительность.
- Чем я рискую? - говорил он себе. - Ничем. Если дело удастся и пойдет успешно, я добьюсь благосклонности Иисуса, если ничего не выйдет, то священники будут мне благодарны.
И Иуда решился, но надо было сообразить, к кому отправиться. И он отправился не к слабохарактерному первосвященнику, но к Анне, известному своей решительностью, смелостью и отвагой действий.
Когда он вошел в ворота дворца Анны, сердце его стремительно забилось, но Иуда быстро овладел собой и на вопрос привратника, кто он такой и что ему надо, ответил смело:
- Я Иуда из Кариота, один из двенадцати учеников Иисуса, пророка из Назарета. Скажи своему господину, что я хочу видеть его по важному делу.
Вскоре Иуду ввели к Анне, который, сидя в высоком кресле, сделал вид, что не замечает его. Он был не один - рядом с Анной стоял неизвестный Иуде худой старик с аскетическим лицом и глубоко запавшими глазами.
Это был член синедриона Нефталим, известный своей суровостью и ревностью к закону.
Большая комната была ярко освещена двумя подсвечниками, пламя которых переливалось и мигало по разноцветным, искусно подобранным плиткам пола, в углу стояла низкая, на львиных лапах софа, покрытая ковром в белые и голубые полосы, посредине комнаты небольшой гладкий стол.
Скромное убранство комнаты придало смелости Иуде, но на него неприятно подействовала царившая в доме тишина. Он ждал, что его закидают вопросами, а между тем оба священника молчали и ждали.
- Я Иуда из Кариота, - заговорил Иуда, поклонившись. - Один из двенадцати апостолов Иисуса из Назарета. Я верил раньше, что Иисус есть истинный Мессия, как он себя называет, но теперь я усомнился.
- С каких пор? - небрежно спросил Анна.
- Уже давно подозрения мучили меня, но окончательно убедился я только во время моего долгого пребывания с ним в Галилее, перед тем, как прийти сюда на Пасху.
- Ты пришел только исповедаться перед нами в своих сомнениях? - спросил Анна, глядя в землю.
- Нет, я пришел предостеречь вас. Равви грозит, что он разрушит храм.
- Не можешь ли ты дословно повторить, в чем заключается эта угроза? спокойно спросил Нефталим.
- Могу. Когда мы выходили как-то из храма и поражались его красотой, я сказал: "Учитель, посмотри, какая постройка и какие камни". Он сказал: "Вижу этот великий храм и говорю тебе, что не оставлю камня на камне, который не был бы разрушен". А потом он хвалился, что воздвигнет вскоре новый, во сто крат более великолепный.
Речь Иуды прервал стук бронзовой плитки, в которую ударил Анна, а когда в дверях появился слуга, он сказал:
- Позови Ефте и Калеба.
Вскоре два фарисея появились на пороге.
- Повтори то, что ты сказал, - обратился Анна сурово к Иуде.
Иуда смутился и дрожащим голосом повторил свои слова.
- Слышали ясно?
- Слышали, - был единогласный ответ.
- Запомните это все, - заметил Анна и дал знак им выйти.
Снова в комнате воцарилось молчание.
- Так ты говоришь, - начал Нефталим, насмешливо процеживая слова сквозь зубы, - что он намерен разрушить храм. Чего ж он медлит?
- Именно теперь он уже не думает дольше мешкать. Он решил, и завтра ночью нападет на храм. Силы его громадны - толпа галилеян, преданных ему безусловно, и масса народа, который верит, что он Мессия, Спаситель, жаждет провозгласить его царем.
- А где находится сейчас этот ваш царь? - спросил с притворным любопытством Нефталим.
- За вратами Вифлеемскими, с довольно небольшой стражей... Захватить его было бы нетрудно.
- Ты думаешь? - открыл глаза Анна, пристально глядя на Иуду пронизывающим взглядом.
- Я уверен в том, что их можно захватить врасплох, - оживился Иуда, ведь дрожа от радости. Он был убежден, что священники попались на удочку. План его заключался в том, чтобы ввести храмовую стражу в толпу галилейскую с криком: вот те, которые идут захватить Иисуса. Вооруженные пращами и дубинами пастухи, несомненно, бросятся на стражу, и, таким образом, будет дан лозунг к общей борьбе.
- Ты согласен лично повести нашу стражу?
- Я к вашим услугам, - поклонился Иуда и закрыл глаза, чтобы скрыть свое волнение.
- Хорошо, что ты по крайней мере закрываешь глаза, бесстыдный лжец! громовым голосом крикнул Анна.
Иуда побледнел, как мел.
- Я.., я... - пытался он оправдаться.
- Ты сказал, что во время пребывания Иисуса в Галилее ты усомнился в нем, а кто, когда Иисус въезжал в Иерусалим, вел на поводу его ослицу? Кто кричал изо всех сил: "Да здравствует Мессия, царь!" Довольно! За вратами Вифлеемскими его нет! Мы это знаем! Говори, где он!
- На горе Елеонской, - проговорил Иуда дрожащими устами.
- Лжешь. На горе Елеонской он давно уже не ночует. Говори, где он! - с горящими глазами схватил его Нефталим за плечо и тряс им, как веткой.
У Иуды потемнело в глазах, и от увесистой пощечины искры посыпались.
- В Гефсиманском саду, - забормотал он испуганный.
- С кем?
- С учениками...
- Сколько их?
- Одиннадцать.
- Значит, ближайшие?
- Да.
- Оружие есть?
- Два меча.
- Которые купил ты, глупец, - бросил Анна и ударил в медную плитку.
- Малахию! - крикнул он.
А когда явился его любимый рыжий слуга, приказал:
- Возьми тридцать человек храмовой стражи, фонари прикрыть, факелы зажечь только за городом. Возьми этого человека с собой и отправляйтесь в Гефсиманский сад. Взять Иисуса и доставить сюда. Учеников - не важно, поколотить их немного, если они не разбегутся, а разбегутся-то они наверное.
- Идем... - Малахия схватил за шиворот полуживого Иуду и потащил с собой, подталкивая коленом.
Между тем в Гефсиманском саду по мере наступления ночи Иисуса охватывала все более и более глубокая печаль и тоска.
Он видел, как усталые ученики засыпали один за другим, и сказал с оттенком горечи:
- Вам спать хочется, когда душа моя скорбит смертельно. Пойду я, помолюсь за вас и моих последователей, а вы бодрствуйте со мной.
Иисус отдалился в сторону, упал на колени и стал выражать вслух свои мысли перед Богом.
- Я прославил тебя на земле, я совершил то дело, которое ты поручил мне исполнить. Я открыл имя твое человекам этой земли. Ныне уразумели они, что все, что ты дал мне, исходит от тебя, уверовали, что ты послал меня. Я о них молю тебя. Не обо всем мире, но о тех, коих ты дал мне, ибо они твои, Отче Праведный, И мир не познал тебя, а я познал тебя и я открыл им имя твое. Я к тебе иду, а они остаются - соблюди их во имя твое, дабы они были едины. Я не молю, чтобы ты их взял от мира, но дабы сохранил их от зла. И простил даже и тому, в котором я обманулся... И за них я посвящаю себя, дабы они были освящены истиной. Сверши то, о чем я молю тебя в минуту тоски и тревоги, в предчувствии мук. Ты, справедливый, который возлюбил меня прежде основания мира.
Он поднялся и подошел к апостолам.
- Спят, - прошептал он печально и стал внимательно разглядывать их спокойные лица, как бы желая навеки сохранить их в памяти. Дольше всего стоял он, склонившись над кротким лицом и длинноволосой головой Иоанна и над правдивым открытым лицом Петра.
- Иуды нет, - подумал он с горечью, и ему стало внезапно страшно и одиноко.
- Не мог ты и одного часа пободрствовать со мною, - пытался Иисус упреком разбудить Петра, но тот только на один миг открыл глаза, повернулся на другой бок и снова заснул.
Иисус отошел, со стоном упал на землю лицом ниц и шептал, сжимая виски:
- Отче, все возможно тебе, пронеси чашу сию мимо меня, не чего хочу я, а чего ты. Отче мой, - повторил он снова с горечью, - все возможно тебе, отврати чашу сию от меня, но не моя, а твоя пусть будет воля.
Он встал, услыхав шаги многих людей. Среди деревьев мигали факелы. Сердце его задрожало от тревоги, но уже в последний раз, Иисус осторожно подошел к ученикам и воскликнул;
- Вставайте, вот приблизился час, и сын человеческий предается в руки грешников.
Апостолы вскочили и, остолбеневшие, с ужасом всматривались в приближавшиеся огоньки. Замелькали людские тени, из толпы вырвался какой-то человек. Это был Иуда, бледный, как труп.
- Беги, - бросился он к Иисусу, но следом за ним подбежала вооруженная храмовая стража.
Испуганные ученики подались назад. Рядом со спокойно стоявшим Иисусом остались только Иуда и Петр, оттолкнувший Малахию и даже ударивший его мечом по уху.
Малахия с криком отскочил назад, отступила и стража.
- Брось этот меч, - спокойно сказал ему Иисус, выступил вперед и спросил;
- Кого вы ищите?
- Иисуса Назаретского.
- Я самый, если только вы меня ищете, а остальным позвольте уйти спокойно. Для чего вы вышли на меня с палками, будто бы на разбойника? Каждый день с вами сидел я, поучая во храме, и вы не брали меня. Но пришел час ваш и пришла сила мрака, - сурово добавил он и позволил связать свои руки, Его спокойствие и величие произвели такое впечатление, что рабы не отваживались подойти к нему, и только тогда, когда окровавленный Малахия скрутил ему руки, они окружили его и молча увели.
Ученики рассеялись бесследно, один только Петр, опомнившись, повернул обратно и шел вслед за Иисусом до самых ворот дворца Анны.
Один из привратников, тайный последователь Иисуса, впустил Петра во двор. Но какая-то судомойка, увидав его, воскликнула:
- Вот один из учеников Иисуса!
- Не правда, - крикнул Петр и, как ошпаренный, выскочил за ворота. Здесь он наткнулся на Иуду, уже снова овладевшего собой.
- Петр, что ты думаешь предпринять? - спросил он, лихорадочно хватая его за руку.
Но сконфуженный и огорченный Петр прижался к стене и заплакал, как ребенок.
- Плакса! - крикнул Иуда и помчался к Вифлеемским воротам искать помощи у галилеян.
Но здесь его уже предупредили. Какие-то неведомые люди, просто одетые, вертелись среди взволнованной толпы, уверяя, что Иисуса схватили в тот момент, когда он хотел поджечь храм.
Толпа не верила им, ждала учеников, но никто не являлся. Увидав, что творится, Иуда осторожно выбрался из толпы и помчался на гору Елеонскую, надеясь найти там кого-нибудь из апостолов и поручить ему опасную миссию выяснения толпе истины.
Но в Вифании он не нашел ни одного ученика.
- Спрятались в мышиные норки. Трусы, - нервно пожимал он плечами, бродя по погруженной в глубокий сон усадьбе. Блуждая вокруг дома, он заметил слабый огонек в комнате Марии. Иуда немедленно сообразил, что Мария не откажется отправиться к галилеянам. Он взобрался на лестницу и вошел к ней в комнату.
Мария одетая лежала на постели. Очевидно, ее мучил какой-то тяжелый сон, она нервно вздрагивала от времени до времени, грудь ее порывистыми толчками вздымалась вверх, углы рта кривились.
- Мария! - шепнул, склонившись над ней, Иуда. - Мария, - повторил он громче и тронул ее за плечо.
Мария очнулась, а увидав Иуду, вскочила с пылающими от гнева глазами.
- Глупая ты женщина. Не до любовных утех мне теперь... Иисуса арестовали священники...
Руки Марии бессильно опустились, лицо покрылось смертельной бледностью и, смотря на Иуду широко раскрытыми глазами, вся подавшись вперед, она спросила:
- Что ты говоришь?
- Иисуса арестовали священники в Гефсиманском саду, ты должна идти немедленно, в чем стоишь, - Иуда поддержал Марию, видя, что она шатается.
- Теперь не время падать в обморок, надо спасать его, - сурово бросил он ей.
Эти слова вернули Марии уходящие силы.
- Как же вы могли допустить до этого, ведь вас было двенадцать? Я отниму его, где он?.. Идем.
И, выпрямившись, большими мужскими шагами Мария направилась вниз.
Рядом с ней зашагал Иуда, размахивая длинными руками и покачивая курчавой головой. Он старался объяснить ей, что она должна делать за Вифлеемскими воротами, и в то же время рассказывал ей подробности ареста, обвиняя Иисуса, что он сам во всем виноват.
- Где он? - отвечала на все Мария.
- В доме Анны, - ответил ей Иуда, но ошибался. Иисуса после первого допроса отвели уже к первосвященнику, который немедленно велел созвать синедрион в особом здании, находившемся в южной стороне храма.
И именно в тот момент, когда стража вела Иисуса в синедрион, на площади появилась Мария.
- Учитель! - бросилась она к Иисусу, но шествие уже вошло в ворота. Не успела Мария добежать, как тяжелые ворота захлопнулись со страшным гулом прямо перед ней. Мария свалилась на землю и некоторое время пролежала без памяти, потом очнулась и села, беспомощно заломив руки.
Потрясенный неожиданной встречей, Иуда тоже на миг потерял голову, Пойдем, здесь ничего не высидишь, надо поднять толпу.
- Он там, он там... - стонала Мария.
- Женщина, ты губишь учителя! - негодовал Иуда, наконец, озлился, плюнул и пошел.
Ноги его подгибались, он шатался, и такое страшное утомление охватило его, что Иуда впервые почувствовал отвращение к жизни и что-то вроде жажды вечного покоя.
Заседания синедриона происходили обычно в комнате, построенной из тесаных шестиугольных камней, находившейся между сенями и храмом. Один ход соединял ее с храмом, другой - со двором, обращенным к городу, что должно было символически означать, что синедрион есть посредник между народом и Предвечным. Самый суд состоял из двадцати трех членов, избранных из среды синедриона. Для оправдания подсудимого достаточно было простого большинства голосов, за осуждение должно было голосовать не менее тринадцати.
Голосование начиналось всегда с самого младшего по летам и значению из судей, дабы на решение голосующих не влиял авторитет более старших.
Внезапность собрания, ночная пора и важность самого дела произвели на членов судилища, утомленных ежедневным рассматриванием мелких столкновений, сильное впечатление. Занимая спешно места в слабо освещенной зале, собравшиеся невольно переговаривались шепотом.
Шепот затих и настала тишина, когда на возвышении, как председатель, появился сам первосвященник Каиафа.
- Предвечный с вами, - торжественно приветствовал он суд.
- Да благословит тебя Предвечный.
- Все собрались?
- Все.
Каиафа сел и, возложив руки на священные книги, начал:
- Уважаемые члены синедриона. Сегодня вечером в Гефсиманском саду схвачен Иисус из Назарета, сын Марии и плотника Иосифа, муж тридцати двух лет, который называет себя пророком, а на самом деле является обманщиком. Он соблазняет народ, уговаривает толпу не соблюдать закон и сам постоянно нарушает Моисееве соглашение между Предвечным и народом Израиля. Он говорит, что разрушит наш храм, а себе построит другой. Называет себя Мессией. Он богохульник - а сказано, что кто отвергнет закон Моисея, тот без всякого милосердия, если есть свидетельство двух или трех человек, должен умереть. Не двое и не трое, а целое множество народа дали свои показания. Хотите их выслушать?
- Свидетелей надо выслушать, - раздались голоса.
По знаку Каиафы вышло несколько фарисеев и буквально повторили обвинительный акт. - Как видите, дело ясно, - продолжал первосвященник, - двух мнений тут не может быть...
- Я прошу голоса, - прервал его Никодим.
- Говори, - Я только спрашиваю: судит ли закон наш человека, если прежде не выслушают его и не узнают, что он сделал? И имеет ли свидетельство значение, если свидетели говорят в отсутствие обвиняемого?
- Справедливое замечание, - подтвердил ригорист судебной процедуры Датан.
- Я не вижу поводов отказывать в этом желании судьям, - ответил первосвященник, смотря на Анну, а когда тот утвердительно кивнул головой, Каиафа велел привести Иисуса.
Наступило напряженное ожидание. Вскоре в сенях мелькнули белые одежды и Иисус вошел в залу. Он остановился посередине и ясными спокойными глазами оглянул присутствующих, - Я прошу голоса! - вскочил с места Никодим. - Этот человек еще только обвиняемый, а не приговоренный, что в таком случае означают эти веревки?
- Он узник, - сурово ответил Каиафа.
- Но эта зала - суд, место справедливости, а не тюремное заключение, горячился Никодим.
- Справедливое замечание, - снова подтвердил Датан.