Мария с любопытством рассматривала, кто поймал ее цветы, и сердце ее задрожало, когда она их увидела на гордой голове патриция.
Муций при виде ее встал, низко склонился и подал ей чашу с вином, а когда она омочила свои уста, одним глотком выпил все и разбил драгоценную чашу, чтобы никто больше не пил из нее.
- А теперь пойдемте за мной, - позвал Муций гостей на террасу в сад, где среди освещенных разноцветными лампочками деревьев слышны были барбитоны, звенели тамбурины, мелькали вакханки, сирены и косматые фавны, приглашая гостей принять участие в их забавах.
- Догоните меня! - первая крикнула Коринна, бросилась по мраморным ступеням в сад, за ней последовали остальные девушки и, наконец, мужчины. Вскоре в чаще деревьев раздались вскрикиванья, смех, послышались возня в кустах и звуки поцелуев.
Магдалина с Муцием остались на террасе.
- Мне много говорили о твоей красоте, но теперь я вижу, что она действительно ослепительна, Когда я покидал Рим, то я видел толпу прекраснейших женщин, привезенных со всех концов мира. По приказу цезаря, они населят на острове Капри рощи, луга и пруды, но сегодня они мне кажутся диким шиповником по сравнению с цветущей розой!
- А Паулина?
- Паулина, - усмехнулся он, - бледнеет перед тобой, словно месяц при восходе солнца, хотя я, однако, должен ей быть благодарным, так как из-за нее познакомился с тобой. - Муций обнял Магдалину и прижался к ее губам.
- Мой кубикулум к вашим услугам, - заметил Марий, проходивший через террасу.
Но Деций словно не слышал его, поцеловал Марию в глаза и продолжал:
- Я завидовал тем вуалям, в которых ты танцевала, мне мил этот венок, потому что ты носила его на себе, я люблю это маленькое зеркальце, потому что в нем прячется отражение твоего чудного лица.
- Так возьми, раз любишь, - прошептала Мария, отстегивая зеркальце.
- Я буду носить его, как амулет счастья, возьми взамен, - и он снял и надел на ее палец кольцо с прекрасным изумрудом и добавил, словно мимоходом:
- Ты слышала предложение Мария? Магдалина молчала. Она чувствовала, что если он скажет "пойдем", то она не станет сопротивляться, пойдет, а в то же время душу ее охватила печаль, что так случится.
Муций понял, что творится в ее душе, и сказал:
- Нет, Мария, пусть сегодняшний пир кончают так куртизанки, эти вакханки, которых мы видели вместе с толпой платных комедиантов, но не мы. Через несколько дней я уезжаю в Сирию, куда меня вызывает проконсул Вителий, но скоро вернусь. Я купил дом на Офле, знаешь, вблизи дворца Гранты, велю все там переделать и устроить для нас. Когда дом будет готов, я пришлю верного раба и, как царевну, велю внести тебя на порог его. Я покажу тебе все, все мои сокровища, мы примем ванну, поужинаем вместе, нарвем роз, и если будет холодно, то в спальне на роскошном ложе под пурпуровым балдахином, а если душно, то в тенистой беседке на ложе из тигровых шкур мы упьемся ласками до раннего утра. Ты вернешься домой, а когда розы завянут, я снова пришлю за тобой, чтобы ты нарвала их мне своею нежной рукой.
Не будет наслажденья, по которому бы не промчался вихрь нашей любви. Ты будешь становиться мной, а я тобой. Мы будем насыщаться друг другом, как нам нашепчет темная ночь. Вместе с одеждой мы откинем смешную робость стыда, чуждую рабам и героям. Не правда ли, Мария?
- Да! - ответила она, не разбирая точно значения слов. Ее золотистая головка опустилась на плечо Муция, и Мария видела только блеск его глаз и где-то высоко мелькающие звезды.
Деций вздрогнул, выпустил Марию из рук и произнес глухо:
- Ты сонная, измученная.., я велю отнести тебя домой.
Когда Мария пришла в себя, лектика была уже готова.
Муций закутал Марию в тонкий теплый гиматион, взял на руки, расцеловал и усадил в лектику.
Проходя через остиум, он указал ей на мозаичную надпись - "Salve" <Здравствуй (лат.).> и сказал:
- У себя добавлю: Мария. Хорошо?
- Хорошо!
- А стены украшу разными картинами.
- Хорошо. Возвращайся только скорее.
- Вернусь, как можно скорее, - ответил он и ушел в дом.
- Знаешь, я не понимаю тебя; почему ты ее отправил сегодня домой? упрекнул его Марий.
- Видишь ли, только неопытный человек сразу выпивает дорогое вино. Гастроном пьет его глотками, а Мария есть самое лучшее вино, которое я когда-либо встречал!
- Добавь: "и пробовал".
- Ну да, но ведь я изучал не только практику, но и теорию. Я знаю наизусть целые отрывки из "Ars amandi" и "Remedia amoris" <"Наука любви" и "Средства от любви" (лат.).> Овидия. Из того, что я слышал и видел, я понимаю, что она не платная, а женщина, одержимая Эросом. Астарта горит в ее крови, но сердце ее спит, и если бы я не уступил ей сегодня, завтра она не захотела бы и смотреть на меня. Теперь долгое ожидание привлечет ее ко мне надолго, а может быть, и навсегда. Почем знать? Может быть, я войду с ней в конкубинат, она достойна этого.
- Может быть, ты и прав, но я бы не выдержал. Пойдем к остальным, они там веселятся все лучше и лучше.
- Хорошо. Или знаешь что? Пришли-ка ты мне лучше сразу ту белобедрую нимфу. Должен же я вознаградить чем-нибудь такую тяжкую победу над собой.
- Ах, вот ты как! - засмеялся Марий и вышел, Через минуту в атриум вбежала задыхающаяся белокурая полная девушка и послушно остановилась перед Муцием.
- Ну, что сатиры? - весело беря ее за подбородок, спросил он.
- Не поймал меня ни один, - ответила она и, поощренная свободным обращением патриция, прижалась к нему.
Муций толкнул девушку к дверям кубикулума и произнес стремительно:
- Получишь сто драхм, если постараешься!
Девушка заглянула в его горящие глаза возбужденным взглядом, задорно прищурилась и, показав кончик розового языка, проговорила тоном похвальбы:
- Я все умею. Меня учила сама Коринна.
Глава 5
Предсказания Муция оправдались: возбужденный им огонь вспыхнул в душе Магдалины ярким пламенем. Сердце ее до того затосковало по Децию, что она ушла от Мелитты, чтобы в тиши уединения наслаждаться грезами о будущем счастье и избегнуть искушения, таившегося в доме гречанки: уступить кому-нибудь другому до приезда Муция.
Но проходили дни и недели без всяких известий. Мария тосковала, плакала и напрасно высматривала желанного посланца.
Впервые после долгих лет своего увлечения Иудой она вновь испытывала чувство тревожного ожидания и глубокое горе и разочарование.
А между тем вернулись неожиданно пилигримы из Галилеи, целые и невредимые, но какие-то странные.
Когда Мария с радостным криком бросилась к ним навстречу, то привет ее был принят с какой-то необычной сдержанностью. Холодом повеяло на нее.
Лазарь только раз поцеловал ее и отправился к себе, а сестра, болтливая Марфа, обычно уже издалека осыпавшая множеством услышанных сплетен и новостей, сказала только:
- Симон остался еще... Я страшно устала... Мул пал у нас по дороге... Я рада, что застаю тебя дома!
Марфа, против обыкновения, ни о чем не расспрашивала прислугу, никого не выбранила, не отдала никаких распоряжений, а, оставшись вдвоем с Марией, посмотрела на нее глубоким взглядом своих черных глаз и проговорила, словно во сне:
- Столько мы видели, столько мы слышали, что голова кругом идет... - она провела рукою по лбу и добавила почти печально:
- Иди и ты спать.., может быть, тоже иной проснешься...
- Что с вами стало? - почти со страхом воскликнула Мария.
- Мы познали истину! - серьезно ответила Марфа, укладываясь спать.
Мария удалилась с чувством горечи. Ушли свои, близкие, а вернулись чужие, точно их подменили в дороге.
Сначала Мария предполагала, что это временное настроение, может быть, результат усталости от долгого путешествия. Но вскоре она убедилась, что брат и сестра действительно изменились, в особенности Марфа, которая теперь занималась хозяйством нехотя, словно по принуждению, без той заботливости и старательности, какими она отличалась раньше.
И прислуга, которую она раньше так крепко держала в руках, стала распускаться, подметив, что госпожа теперь смотрела сквозь пальцы на разные непорядки, а если и вспылит по-прежнему, то потом сама жалеет об этой вспышке, почти раскаивается в ней, стараясь загладить ее ласковым словом.
Трудолюбивый Малахия тоже совершенно обленился. По целым дням он фамильярно лежал вместе с Лазарем в саду на траве, ведя с ним какие-то долгие разговоры и умолкая при малейшем приближении Марии. Это не были какие-нибудь специально мужские дела, утаиваемые от нее, как от женщины, так как и Марфа частенько принимала живое участие в этих беседах.
Когда же вернулся Симон, то все они вчетвером до поздней ночи засиживались на завалинке, ведя долгие и, по-видимому, интересные разговоры.
Магдалина пыталась подслушивать их с крыльца, но они обычно говорили тихо, вполголоса, как люди, ведущие важное совещание, но однажды ей удалось подслушать кое-что относительно себя.
- Я вижу, - услыхала она голос Марфы, - что Мария давно уже не выходит из дому, замечаю, что она значительно успокоилась. Может быть, благодать, полученная нами, стала уделяться и ей...
- Это было бы новым доказательством! - заговорил Симон.
- Разве мало всех тех доказательств, которые мы видели? - с живостью прервал его Лазарь. - Ты все еще сомневаешься, Симон?
Затем разговор притих, потом заговорил Малахия. Мария внимательно прислушивалась и уловила вопрос:
- Когда?
- Скоро! И принял наше приглашение...
- Осанна! - с энтузиазмом воскликнула Марфа, и возглас ее хором повторили мужчины.
Наступило долгое молчание, затем снова послышался шепот голосов, и шептались долго. Разошлись только тогда, когда пробила третья стража.
Тогда Мария вбежала в комнату Марфы и с жаром напала на нее.
- Марфа, я слышала, что вы что-то говорили обо мне! Что это за благодать, которая должна меня осчастливить? Я хочу знать! Я твоя сестра, может быть, и легкомысленная, но все же лучшая по отношению к вам, нежели вы ко мне после этого проклятого путешествия...
- Проклятого?! Ты не понимаешь своего кощунства! - схватила ее Марфа за руку. - Немедленно возьми слова свои назад, скажи: святого, святого!..
- Ну, святого, коль скоро ты так хочешь, хотя я не знаю и не понимаю ровно ничего!
- Я бы рассказала тебе все: сама знаешь, что мне молчать трудно...
- Ну, так почему же не рассказываешь? Что делается в Магдале, как наш дом, что наши приятельницы, с которыми мы играли в детстве?
- Мы не были в Магдале...
- Не были?.. - удивленно протянула Магдалина. - Так где же вы были?!..
- Мы встретили его на дороге и шли вместе с ним до Капернаума, там остановились и слушали его все время, а когда он пошел дальше, то вернулись, потому что Лазарь заболел, и только Симон пошел за ним...
- За кем?
- Вот в том-то и дело... Но Симон запретил, потому что он обращается лишь к чистым сердцам.., а ты... - Марфа остановилась и опустила глаза.
- Сердце мое чисто! - вспыхнув румянцем, сказала Мария. - А если ты думаешь о другом, то уже целый месяц, как я отсюда ни шагу... С того времени, как вы ушли, ни один мужчина не знал меня!..
- Вижу это и думаю, что это - милость свыше.
- Хороша милость! Скука такая, не с кем слово промолвить...
- Молчи, безумная! Сама ты не знаешь, что говоришь! Пойми: Иуда не лгал... Он - Иисус Мессия, предвещенный пророками, господин царства Божия на земле!
- Иуда! Но если он такой, как Иуда, то милость эта бывает весьма привлекательна! - весело заговорила Мария.
Но Марфа, уже раз дав волю языку, не могла остановиться и стала говорить беспорядочно, проникновенно;
- На гору взошел.., ученики его стали за ним, а мы - вся толпа - у подножия... Как ясный месяц, светилось его лицо.., глаза сияли, как звезды.., говорил он негромко, не возвышая голоса, ну так, как вот я сейчас с тобой, а между тем каждое его слово разносилось далеко, словно колокольный звон... Он благословлял кротких и миротворцев, плачущих, алчущих правды... Я не припомню всего, что он говорил, я знаю только, что я тряслась, как лист, и слезы текли из глаз моих... Мне все казалось, что он смотрит только на меня, а Симону, хотя он стоял далеко от нас, казалось, что только на него... Потом все говорили, что каждый чувствовал на себе его взгляд: так уж он смотрит! Дрожь охватила всю толпу, когда он стал осуждать, а громил он фарисеев, книжников, мытарей, сильных мира сего.., учил, что нельзя служить одновременно Богу и мамоне...
- Да хорошо ли ты слышала? Иуда совсем иначе все представлял...
- Самым лучшим образом все слышала! Он ясно осуждал заботы о благах земных, говорил, что надо искать прежде всего царства Божия и правды его, а остальное все приложится.
- Ну, конечно, коль скоро царство будет наше, то у каждого будет всего по горло! Ну, а чудеса он творил?
- Накормил большую толпу людей семью хлебами и горсточкой рыбы...
- Ты считала?
- Нет, но так говорили все!
- Допустим, но пойми, что нехитрое дело пренебрегать богатствами, коль скоро владеешь таким даром размножения, но ни я, ни ты и никто на свете не сумеет выжать ни одной каплей вина больше, чем сколько его в чаше, или создать из одного динария много динариев. Пусть научит нас этому, тогда я соглашусь, что его учение многого стоит!..
Марфа задумалась и опечалилась.
- Я не знаю, не умею объяснить тебе, но если бы ты сама была там, пережила то, что я, то ты бы уверовала так же, как и я... Необъяснимые чары таятся в нем самом и в его речи... Знаешь ли, что мне рассказывали те, кто знал его в детстве? При звуке его голоса слетались птицы, выплывали рыбы из глубины вод! Уже в детские годы он поражал ученых знанием Священного писания... Отличался такой добротой, что в жаркие дни бегал среди цветов, и пчел, отягощенных медом, на руках переносил в ульи, никогда не ошибался, всегда каждую пчелу приносил в ее улей; лилии, побитые ливнем на лугах, выпрямлял; исправлял разрушенные гнезда, и если ему приходилось нечаянно забежать в чистый ручей и ножками замутить в нем воду, то, жалея воду, он горько плакал!..
- Он молод еще? - спросила Мария.
- Ему еще нет тридцати лет...
- А красивый?
- Ты почему спрашиваешь? - сурово спросила Марфа, но, заметив в глазах сестры только любопытство, воскликнула:
- Чудесный, стройный, как пальма, волосы длинные, спускаются на плечи, словно лучи солнца... Он выглядит в своем плаще, словно херувим с крыльями!
- Ты любишь его? - прервала его Мария. Марфа вздрогнула, опустила голову и проговорила глухо:
- Он велел всем любить его и любить друг друга, потому что каждый человек есть наш ближний...
- Да! Но далеко не каждый нам одинаково нравится! - с шаловливой улыбкой заметила Мария и ушла, довольная тем, что узнала все оберегаемые от нее тайны и что Марфа влюблена.
В первый раз она уснула по-прежнему крепко и спокойно, спала долго и глубоким сном, а проснулась бодрая и полная радости, весело взглянула на стоявшую подле ее ложа Дебору и, заметив по ее лицу, что есть какая-то новость, воскликнула;
- Говори скорее!
- Ждет, с утра ждет...
- Кто?
- Прекрасная лектика с пурпуровыми занавесками, четыре сильных ливийца и проводник с римским мечом... Спрашивают госпожу...
- Муций! - воскликнула Мария, вскакивая с ложа. - Давай скорее пеплум, сверни волосы!.. - И, одевшись, она торопливо сбежала по лестнице, - Куда это ты летишь без памяти? - остановила ее Марфа.
- Приятельница моя, Мелитта, больна.., зовет меня!
- Так! А эти люди говорят, что они принадлежат какому-то Децию-римлянину...
- Мелитта пользуется его лектикой! - лгала Мария, не запинаясь, - Бросила бы ты уж раз навсегда этих своих приятельниц, все они распутницы, и я бы охотно вымела их грязной метлой за городские стены! - вспылила Марфа.
- Что я слышу?! На ближних с метлой? Хороша любовь!
И, пользуясь замешательством сконфуженной сестры, Мария выбежала за ворота, уселась в лектику и велела нести себя к Мелитте. Там она переоделась в ту же самую тунику и надела те же драгоценности, какие были на ней на пиру у Мария.
Когда она одевала легкую ткань, на нее повеяло легким запахом духов Деция, и, словно в синеватом тумане, всплыли перед ней картины той упоительной ночи. Сердце ее вздрогнуло, а тело как бы охватило жаркое пламя.
Она села в лектику, невольники взялись за ручки и мерным, быстрым, но ровным, эластичным шагом понесли ее. Лектика тихо покачивалась, словно люлька, а Мария полулежала в ней, закрыв глаза и мечтая о предстоящем свидании... Она очнулась только тогда, когда вокруг нее послышался шум оживленного города. Сквозь слегка раздвинутые занавески она видела палатки торговцев, полные розовых яблок, сушеных фиников, зеленых огурцов, фасоли и золотистых апельсинов, От времени до времени проходили мимо нее люди, одетые в серые плащи, небольшие мулы, но больше всего было любопытных, смуглых, курчавых ребятишек.
В ушах Марии стоял гул от резких криков торговцев, погонщиков скота, воркования горлинок, гоготания дикой и домашней птицы и от царящего в тесных уличках шума.
Носилки с трудом пробирались вперед среди толпы, потом двинулись несколько быстрее, пока не выбрались на площадь, и тут остановились уже надолго. Мария увидела целую вереницу бесшумно ступавших серьезных верблюдов, а на них молчаливых всадников в белых бурнусах.
Когда караван прошел наконец, лектика свернула в сторону, миновала ворота и остановилась. Проводник раздвинул занавески и помог выйти... Мария поднялась по мраморной лестнице и увидела в передней на полу двух амуров из мозаики, державших ленту с надписью "Salve, Maria".
Самый порог и входная арка были украшены миртом и розами; в глубине великолепного атриума, опираясь рукой на голову одного из тритонов, окружающих имплувиум, стоял Муций.
При виде Марии он сбросил с себя тогу и, как ковер, положил перед ней на полу, обнял ее, поднял вверх и, целуя, воскликнул;
- Наконец!
Но Мария вырвалась из его рук и сказала с милым капризом:
- Хорошо это "наконец"! Можно поседеть, как гора Кармель, и превратиться в прессованный финик, пока тебя дождешься.
- Моя дорогая старушка, - смеясь, оправдывался Муций, - сначала меня задержал Вителий, а потом мне пришлось поехать к Пилату, моему родственнику, который задерживал меня у себя, хоть я и рвался из Цезарей, Затем дом оказался очень ветхим, пришлось его значительно перестраивать - и то еще не все готово, только часть.
Мария оглянула обширную залу, в которой они находились. Она, казалось, вся была полна колонн, бегущих вдаль. Эти ровные вереницы колонн так поразительно подражали действительности, что Мария прямо остолбенела, увидев вдали цветущий луг и группу смеющихся обнаженных девушек, танцующих в высокой траве. Каково же было ее удивление, когда, подойдя ближе, она увидела, что это всего лишь нарисованная фреска. Между колоннами в нишах стояли прекрасные копии мраморной Афродиты Книдской и Геры Поликтеты из бронзы, Ганимеда и спящей Ариадны. Посредине залы стояли две терракотовые статуи в натуральную величину: Август в тунике и панцире с Амуром у ног и Муций в виде Эндимиона.
На стенах виднелись свежие фрески, изображавшие три любовных приключения Юпитера.
В виде змеи могучими извивами он опоясывал отдающуюся ему Прозерпину и в жадном поцелуе погружал свое пламенное жало в ее полураскрытые губы. Орлиными крыльями он окутывал белобедрую Астрею, обхватив цепкими когтями ее грудь. Языками яркого пламени он ласкал сгоравшую от наслаждения Эгину.
Когда она насмотрелась вдоволь, Муций стал показывать ей различные безделушки из бронзы, слоновой кости и перламутра, преимущественно малопристойного содержания: художественно выточенные миниатюры людей и животных в самых щекотливых позах, иногда настолько комичных, что Мария от души смеялась.
- Это только маленькая частица моих коллекций, а теперь пойдем, я покажу тебе сад, птичник и пруд.
Когда они спускались с террасы в сад, то Муций, заметив проходившего мимо фарисея, спросил:
- Скажи мне, что означают эти кожаные ящички на лбу?
- Это - свитки заповедей нашего закона. Мария спряталась за колонну и сказала:
- Лучше пусть он меня не видит. Эти набожные люди очень суровы, они осуждают всякую радость жизни, служат Предвечному, который пребывает за завесой храма невидимый, недоступный, могучий, грозный.
- Если он невидим, то в этом нет ничего страшного, а более могуч, чем он, несомненно Рим, и более грозны легионы Цезаря.
- А ваши боги?
- Наши? Их уже никто не боится, но, как воплощение красоты, они стали украшением дворцов, площадей и наших храмов, а живые богини, - он обнял Марию, - есть наивысшее благо жизни.
Муций повел Марию к группе деревьев, покрытых сеткой. Между ветвями, словно маленькие огоньки, замелькали встревоженные чечетки, встрепенулись голубоватые щеглы и суетливые стрижи. Неподвижно сидели на месте только угрюмые золотистые фазаны и павлины с пышным солнечным хвостом, Очнулись прикрепленные к шестам сонные попугаи, и один из них резко закричал: "Ave, Муций!"
Муций дал попугаю финик и сказал:
- Я велю его научить произносить твое имя.
По лавровой аллее прошли к тихому пруду, На поверхности воды переливались лучи заката и играли серебристые рыбки. В глубине воды, словно куски старого золота, виднелись плавающие карпы.
Лежавшие на берегу зеленые греческие черепахи медленно поворачивали головы из стороны в сторону, изумрудные ящерицы прятались в расщелинах камней и ловко скользили по дорожке, усыпанной песком. Дорожка эта вела в середину сада, где виднелась небольшая беседка, густо оплетенная ароматной повиликой и кустами красных роз. Крышу беседки составляли виноградные лозы с тяжелыми, зрелыми кистями, пол - несколько тигровых шкур.
Мария испугалась при виде тигровой головы с оскаленными зубами, а потом радостно воскликнула:
- Все, как ты обещал! - и бросилась на пол.
- Все ли - не знаю, но остальное зависит от тебя, - ответил Муций, заглядывая ей в глаза, а она лукаво усмехнулась, подняла лицо вверх и, раскрыв губы, говорила:
- Я хочу пить, дай винограду.
Муций сорвал кисть, поднял вверх, и Мария ощипывала ее губами и, высасывая сладкие ягоды, повторяла:
- Я ем, чтобы были слаще мои поцелуи.
- Пойдем! - порывисто обнял ее Муций.
- А где розы? - вывернулась Мария. - Я хочу много, много роз. Иди, а я поищу пока звезд.
Мария протянулась на шкурах, подложила руки под голову и погрузила взгляд в ясную глубину неба.
Муций маленьким стилетом стал срезать розы и бросать их на нее.
Между тем долетавший из города шум стал постепенно затихать. Небо как будто приблизилось к земле и потемнело, став из голубоватого темно-синим. Почти без всяких сумерек, словно первый сигнал ночи, засияла одна звезда, потом другая, а потом задрожали целые мириады. Развернулась серебристая вуаль млечного пути и резко обрисовался сияющий серп месяца.
- Мария, - склонившись над нею, шептал изменившимся голосом Муций, - все звезды вышли уже из земли, и Диана уже отправилась на свою охоту.
- Еще минутку. Здесь так хорошо. Мне грезилось как во сне.
Мария встала, собрала все розы и, неся их в охапке, отправилась в дом.
- Будем ужинать...
- Нет, я не голодна. Лучше принять ванну.
- Она уже готова, ожидает тебя. Дай мне эти розы. - Муций собрал цветы и куда-то ушел с ними.
Между тем черноокая, смуглая иберийка ввела Марию в небольшую комнату с мраморным полом, где находился бассейн, выложенный малахитом, и тихо журчал фонтан.
Мария сбросила с себя одежду и погрузилась в ароматную зеленую воду.
В комнате, освещенной одной только небольшой матовой лампочкой, царили почти сумерки. Журчание фонтана, полумрак и теплая вода привели Марию в какое-то блаженное полусонное состояние. Она пыталась было разговориться с невольницей, но та не понимала ее языка, и лишь ее выразительные глаза выражали немое восхищение перед прекрасной золотистоволосой и белой женщиной.
Когда Мария вышла из бассейна, невольница с удивительной ловкостью вытерла ее сначала жесткой, а потом мягкой тканью, набросила на нее пламенно-красный фламеум и молча удалилась, бесшумно закрыв маленькую дверь.
Едва только рабыня вышла, как противоположные двери тихо раскрылись и купальню залил поток красноватого света. Мария оглянулась. В соседней комнате на полу, устланном розами, стоял Муций, стройный, прекрасный, мускулистый, совершенно похожий на статую Эндимиона, стоявшую в атриуме...
- Пойдем! - он подошел к ней, схватил ее на руки и унес в кубикулум. У Марии закружилась голова от огней и красок. Красные лампы горели по углам комнаты, с полукруглого потолка свешивалась блестящая колесница с чудной Афродитой, уносимая белыми голубями. На фризах во всех углах комнаты крылатые купидоны метали золотые стрелы, которые, рассыпавшись извилистыми линиями по всем стенам, скрещивались в одну блестящую звезду над великолепным пурпуровым ложем. Мария закрыла глаза, ослепленная блеском и убранством комнаты, а Муций сорвал сетку с ее головы, сорвал фламеум и, окутанную плащом золотисто-красных волос, положил на ложе. Его огненные поцелуи осыпали все ее тело, она ощущала их на груди, затылке и бедрах. Почти бессознательно руки Марии обвились вокруг его шеи, а гибкие ноги сплелись вокруг тела, из сдавленного горла вырвался спазматический не то крик, не то стон...
Мария очнулась бледная, с маленькой морщинкой вдоль белого чела, с закрытыми глазами, усталая.
- Воистину, ты выглядишь, как Психея после открытия ящика Прозерпины, услыхала она голос Муция.
Муций при виде ее встал, низко склонился и подал ей чашу с вином, а когда она омочила свои уста, одним глотком выпил все и разбил драгоценную чашу, чтобы никто больше не пил из нее.
- А теперь пойдемте за мной, - позвал Муций гостей на террасу в сад, где среди освещенных разноцветными лампочками деревьев слышны были барбитоны, звенели тамбурины, мелькали вакханки, сирены и косматые фавны, приглашая гостей принять участие в их забавах.
- Догоните меня! - первая крикнула Коринна, бросилась по мраморным ступеням в сад, за ней последовали остальные девушки и, наконец, мужчины. Вскоре в чаще деревьев раздались вскрикиванья, смех, послышались возня в кустах и звуки поцелуев.
Магдалина с Муцием остались на террасе.
- Мне много говорили о твоей красоте, но теперь я вижу, что она действительно ослепительна, Когда я покидал Рим, то я видел толпу прекраснейших женщин, привезенных со всех концов мира. По приказу цезаря, они населят на острове Капри рощи, луга и пруды, но сегодня они мне кажутся диким шиповником по сравнению с цветущей розой!
- А Паулина?
- Паулина, - усмехнулся он, - бледнеет перед тобой, словно месяц при восходе солнца, хотя я, однако, должен ей быть благодарным, так как из-за нее познакомился с тобой. - Муций обнял Магдалину и прижался к ее губам.
- Мой кубикулум к вашим услугам, - заметил Марий, проходивший через террасу.
Но Деций словно не слышал его, поцеловал Марию в глаза и продолжал:
- Я завидовал тем вуалям, в которых ты танцевала, мне мил этот венок, потому что ты носила его на себе, я люблю это маленькое зеркальце, потому что в нем прячется отражение твоего чудного лица.
- Так возьми, раз любишь, - прошептала Мария, отстегивая зеркальце.
- Я буду носить его, как амулет счастья, возьми взамен, - и он снял и надел на ее палец кольцо с прекрасным изумрудом и добавил, словно мимоходом:
- Ты слышала предложение Мария? Магдалина молчала. Она чувствовала, что если он скажет "пойдем", то она не станет сопротивляться, пойдет, а в то же время душу ее охватила печаль, что так случится.
Муций понял, что творится в ее душе, и сказал:
- Нет, Мария, пусть сегодняшний пир кончают так куртизанки, эти вакханки, которых мы видели вместе с толпой платных комедиантов, но не мы. Через несколько дней я уезжаю в Сирию, куда меня вызывает проконсул Вителий, но скоро вернусь. Я купил дом на Офле, знаешь, вблизи дворца Гранты, велю все там переделать и устроить для нас. Когда дом будет готов, я пришлю верного раба и, как царевну, велю внести тебя на порог его. Я покажу тебе все, все мои сокровища, мы примем ванну, поужинаем вместе, нарвем роз, и если будет холодно, то в спальне на роскошном ложе под пурпуровым балдахином, а если душно, то в тенистой беседке на ложе из тигровых шкур мы упьемся ласками до раннего утра. Ты вернешься домой, а когда розы завянут, я снова пришлю за тобой, чтобы ты нарвала их мне своею нежной рукой.
Не будет наслажденья, по которому бы не промчался вихрь нашей любви. Ты будешь становиться мной, а я тобой. Мы будем насыщаться друг другом, как нам нашепчет темная ночь. Вместе с одеждой мы откинем смешную робость стыда, чуждую рабам и героям. Не правда ли, Мария?
- Да! - ответила она, не разбирая точно значения слов. Ее золотистая головка опустилась на плечо Муция, и Мария видела только блеск его глаз и где-то высоко мелькающие звезды.
Деций вздрогнул, выпустил Марию из рук и произнес глухо:
- Ты сонная, измученная.., я велю отнести тебя домой.
Когда Мария пришла в себя, лектика была уже готова.
Муций закутал Марию в тонкий теплый гиматион, взял на руки, расцеловал и усадил в лектику.
Проходя через остиум, он указал ей на мозаичную надпись - "Salve" <Здравствуй (лат.).> и сказал:
- У себя добавлю: Мария. Хорошо?
- Хорошо!
- А стены украшу разными картинами.
- Хорошо. Возвращайся только скорее.
- Вернусь, как можно скорее, - ответил он и ушел в дом.
- Знаешь, я не понимаю тебя; почему ты ее отправил сегодня домой? упрекнул его Марий.
- Видишь ли, только неопытный человек сразу выпивает дорогое вино. Гастроном пьет его глотками, а Мария есть самое лучшее вино, которое я когда-либо встречал!
- Добавь: "и пробовал".
- Ну да, но ведь я изучал не только практику, но и теорию. Я знаю наизусть целые отрывки из "Ars amandi" и "Remedia amoris" <"Наука любви" и "Средства от любви" (лат.).> Овидия. Из того, что я слышал и видел, я понимаю, что она не платная, а женщина, одержимая Эросом. Астарта горит в ее крови, но сердце ее спит, и если бы я не уступил ей сегодня, завтра она не захотела бы и смотреть на меня. Теперь долгое ожидание привлечет ее ко мне надолго, а может быть, и навсегда. Почем знать? Может быть, я войду с ней в конкубинат, она достойна этого.
- Может быть, ты и прав, но я бы не выдержал. Пойдем к остальным, они там веселятся все лучше и лучше.
- Хорошо. Или знаешь что? Пришли-ка ты мне лучше сразу ту белобедрую нимфу. Должен же я вознаградить чем-нибудь такую тяжкую победу над собой.
- Ах, вот ты как! - засмеялся Марий и вышел, Через минуту в атриум вбежала задыхающаяся белокурая полная девушка и послушно остановилась перед Муцием.
- Ну, что сатиры? - весело беря ее за подбородок, спросил он.
- Не поймал меня ни один, - ответила она и, поощренная свободным обращением патриция, прижалась к нему.
Муций толкнул девушку к дверям кубикулума и произнес стремительно:
- Получишь сто драхм, если постараешься!
Девушка заглянула в его горящие глаза возбужденным взглядом, задорно прищурилась и, показав кончик розового языка, проговорила тоном похвальбы:
- Я все умею. Меня учила сама Коринна.
Глава 5
Предсказания Муция оправдались: возбужденный им огонь вспыхнул в душе Магдалины ярким пламенем. Сердце ее до того затосковало по Децию, что она ушла от Мелитты, чтобы в тиши уединения наслаждаться грезами о будущем счастье и избегнуть искушения, таившегося в доме гречанки: уступить кому-нибудь другому до приезда Муция.
Но проходили дни и недели без всяких известий. Мария тосковала, плакала и напрасно высматривала желанного посланца.
Впервые после долгих лет своего увлечения Иудой она вновь испытывала чувство тревожного ожидания и глубокое горе и разочарование.
А между тем вернулись неожиданно пилигримы из Галилеи, целые и невредимые, но какие-то странные.
Когда Мария с радостным криком бросилась к ним навстречу, то привет ее был принят с какой-то необычной сдержанностью. Холодом повеяло на нее.
Лазарь только раз поцеловал ее и отправился к себе, а сестра, болтливая Марфа, обычно уже издалека осыпавшая множеством услышанных сплетен и новостей, сказала только:
- Симон остался еще... Я страшно устала... Мул пал у нас по дороге... Я рада, что застаю тебя дома!
Марфа, против обыкновения, ни о чем не расспрашивала прислугу, никого не выбранила, не отдала никаких распоряжений, а, оставшись вдвоем с Марией, посмотрела на нее глубоким взглядом своих черных глаз и проговорила, словно во сне:
- Столько мы видели, столько мы слышали, что голова кругом идет... - она провела рукою по лбу и добавила почти печально:
- Иди и ты спать.., может быть, тоже иной проснешься...
- Что с вами стало? - почти со страхом воскликнула Мария.
- Мы познали истину! - серьезно ответила Марфа, укладываясь спать.
Мария удалилась с чувством горечи. Ушли свои, близкие, а вернулись чужие, точно их подменили в дороге.
Сначала Мария предполагала, что это временное настроение, может быть, результат усталости от долгого путешествия. Но вскоре она убедилась, что брат и сестра действительно изменились, в особенности Марфа, которая теперь занималась хозяйством нехотя, словно по принуждению, без той заботливости и старательности, какими она отличалась раньше.
И прислуга, которую она раньше так крепко держала в руках, стала распускаться, подметив, что госпожа теперь смотрела сквозь пальцы на разные непорядки, а если и вспылит по-прежнему, то потом сама жалеет об этой вспышке, почти раскаивается в ней, стараясь загладить ее ласковым словом.
Трудолюбивый Малахия тоже совершенно обленился. По целым дням он фамильярно лежал вместе с Лазарем в саду на траве, ведя с ним какие-то долгие разговоры и умолкая при малейшем приближении Марии. Это не были какие-нибудь специально мужские дела, утаиваемые от нее, как от женщины, так как и Марфа частенько принимала живое участие в этих беседах.
Когда же вернулся Симон, то все они вчетвером до поздней ночи засиживались на завалинке, ведя долгие и, по-видимому, интересные разговоры.
Магдалина пыталась подслушивать их с крыльца, но они обычно говорили тихо, вполголоса, как люди, ведущие важное совещание, но однажды ей удалось подслушать кое-что относительно себя.
- Я вижу, - услыхала она голос Марфы, - что Мария давно уже не выходит из дому, замечаю, что она значительно успокоилась. Может быть, благодать, полученная нами, стала уделяться и ей...
- Это было бы новым доказательством! - заговорил Симон.
- Разве мало всех тех доказательств, которые мы видели? - с живостью прервал его Лазарь. - Ты все еще сомневаешься, Симон?
Затем разговор притих, потом заговорил Малахия. Мария внимательно прислушивалась и уловила вопрос:
- Когда?
- Скоро! И принял наше приглашение...
- Осанна! - с энтузиазмом воскликнула Марфа, и возглас ее хором повторили мужчины.
Наступило долгое молчание, затем снова послышался шепот голосов, и шептались долго. Разошлись только тогда, когда пробила третья стража.
Тогда Мария вбежала в комнату Марфы и с жаром напала на нее.
- Марфа, я слышала, что вы что-то говорили обо мне! Что это за благодать, которая должна меня осчастливить? Я хочу знать! Я твоя сестра, может быть, и легкомысленная, но все же лучшая по отношению к вам, нежели вы ко мне после этого проклятого путешествия...
- Проклятого?! Ты не понимаешь своего кощунства! - схватила ее Марфа за руку. - Немедленно возьми слова свои назад, скажи: святого, святого!..
- Ну, святого, коль скоро ты так хочешь, хотя я не знаю и не понимаю ровно ничего!
- Я бы рассказала тебе все: сама знаешь, что мне молчать трудно...
- Ну, так почему же не рассказываешь? Что делается в Магдале, как наш дом, что наши приятельницы, с которыми мы играли в детстве?
- Мы не были в Магдале...
- Не были?.. - удивленно протянула Магдалина. - Так где же вы были?!..
- Мы встретили его на дороге и шли вместе с ним до Капернаума, там остановились и слушали его все время, а когда он пошел дальше, то вернулись, потому что Лазарь заболел, и только Симон пошел за ним...
- За кем?
- Вот в том-то и дело... Но Симон запретил, потому что он обращается лишь к чистым сердцам.., а ты... - Марфа остановилась и опустила глаза.
- Сердце мое чисто! - вспыхнув румянцем, сказала Мария. - А если ты думаешь о другом, то уже целый месяц, как я отсюда ни шагу... С того времени, как вы ушли, ни один мужчина не знал меня!..
- Вижу это и думаю, что это - милость свыше.
- Хороша милость! Скука такая, не с кем слово промолвить...
- Молчи, безумная! Сама ты не знаешь, что говоришь! Пойми: Иуда не лгал... Он - Иисус Мессия, предвещенный пророками, господин царства Божия на земле!
- Иуда! Но если он такой, как Иуда, то милость эта бывает весьма привлекательна! - весело заговорила Мария.
Но Марфа, уже раз дав волю языку, не могла остановиться и стала говорить беспорядочно, проникновенно;
- На гору взошел.., ученики его стали за ним, а мы - вся толпа - у подножия... Как ясный месяц, светилось его лицо.., глаза сияли, как звезды.., говорил он негромко, не возвышая голоса, ну так, как вот я сейчас с тобой, а между тем каждое его слово разносилось далеко, словно колокольный звон... Он благословлял кротких и миротворцев, плачущих, алчущих правды... Я не припомню всего, что он говорил, я знаю только, что я тряслась, как лист, и слезы текли из глаз моих... Мне все казалось, что он смотрит только на меня, а Симону, хотя он стоял далеко от нас, казалось, что только на него... Потом все говорили, что каждый чувствовал на себе его взгляд: так уж он смотрит! Дрожь охватила всю толпу, когда он стал осуждать, а громил он фарисеев, книжников, мытарей, сильных мира сего.., учил, что нельзя служить одновременно Богу и мамоне...
- Да хорошо ли ты слышала? Иуда совсем иначе все представлял...
- Самым лучшим образом все слышала! Он ясно осуждал заботы о благах земных, говорил, что надо искать прежде всего царства Божия и правды его, а остальное все приложится.
- Ну, конечно, коль скоро царство будет наше, то у каждого будет всего по горло! Ну, а чудеса он творил?
- Накормил большую толпу людей семью хлебами и горсточкой рыбы...
- Ты считала?
- Нет, но так говорили все!
- Допустим, но пойми, что нехитрое дело пренебрегать богатствами, коль скоро владеешь таким даром размножения, но ни я, ни ты и никто на свете не сумеет выжать ни одной каплей вина больше, чем сколько его в чаше, или создать из одного динария много динариев. Пусть научит нас этому, тогда я соглашусь, что его учение многого стоит!..
Марфа задумалась и опечалилась.
- Я не знаю, не умею объяснить тебе, но если бы ты сама была там, пережила то, что я, то ты бы уверовала так же, как и я... Необъяснимые чары таятся в нем самом и в его речи... Знаешь ли, что мне рассказывали те, кто знал его в детстве? При звуке его голоса слетались птицы, выплывали рыбы из глубины вод! Уже в детские годы он поражал ученых знанием Священного писания... Отличался такой добротой, что в жаркие дни бегал среди цветов, и пчел, отягощенных медом, на руках переносил в ульи, никогда не ошибался, всегда каждую пчелу приносил в ее улей; лилии, побитые ливнем на лугах, выпрямлял; исправлял разрушенные гнезда, и если ему приходилось нечаянно забежать в чистый ручей и ножками замутить в нем воду, то, жалея воду, он горько плакал!..
- Он молод еще? - спросила Мария.
- Ему еще нет тридцати лет...
- А красивый?
- Ты почему спрашиваешь? - сурово спросила Марфа, но, заметив в глазах сестры только любопытство, воскликнула:
- Чудесный, стройный, как пальма, волосы длинные, спускаются на плечи, словно лучи солнца... Он выглядит в своем плаще, словно херувим с крыльями!
- Ты любишь его? - прервала его Мария. Марфа вздрогнула, опустила голову и проговорила глухо:
- Он велел всем любить его и любить друг друга, потому что каждый человек есть наш ближний...
- Да! Но далеко не каждый нам одинаково нравится! - с шаловливой улыбкой заметила Мария и ушла, довольная тем, что узнала все оберегаемые от нее тайны и что Марфа влюблена.
В первый раз она уснула по-прежнему крепко и спокойно, спала долго и глубоким сном, а проснулась бодрая и полная радости, весело взглянула на стоявшую подле ее ложа Дебору и, заметив по ее лицу, что есть какая-то новость, воскликнула;
- Говори скорее!
- Ждет, с утра ждет...
- Кто?
- Прекрасная лектика с пурпуровыми занавесками, четыре сильных ливийца и проводник с римским мечом... Спрашивают госпожу...
- Муций! - воскликнула Мария, вскакивая с ложа. - Давай скорее пеплум, сверни волосы!.. - И, одевшись, она торопливо сбежала по лестнице, - Куда это ты летишь без памяти? - остановила ее Марфа.
- Приятельница моя, Мелитта, больна.., зовет меня!
- Так! А эти люди говорят, что они принадлежат какому-то Децию-римлянину...
- Мелитта пользуется его лектикой! - лгала Мария, не запинаясь, - Бросила бы ты уж раз навсегда этих своих приятельниц, все они распутницы, и я бы охотно вымела их грязной метлой за городские стены! - вспылила Марфа.
- Что я слышу?! На ближних с метлой? Хороша любовь!
И, пользуясь замешательством сконфуженной сестры, Мария выбежала за ворота, уселась в лектику и велела нести себя к Мелитте. Там она переоделась в ту же самую тунику и надела те же драгоценности, какие были на ней на пиру у Мария.
Когда она одевала легкую ткань, на нее повеяло легким запахом духов Деция, и, словно в синеватом тумане, всплыли перед ней картины той упоительной ночи. Сердце ее вздрогнуло, а тело как бы охватило жаркое пламя.
Она села в лектику, невольники взялись за ручки и мерным, быстрым, но ровным, эластичным шагом понесли ее. Лектика тихо покачивалась, словно люлька, а Мария полулежала в ней, закрыв глаза и мечтая о предстоящем свидании... Она очнулась только тогда, когда вокруг нее послышался шум оживленного города. Сквозь слегка раздвинутые занавески она видела палатки торговцев, полные розовых яблок, сушеных фиников, зеленых огурцов, фасоли и золотистых апельсинов, От времени до времени проходили мимо нее люди, одетые в серые плащи, небольшие мулы, но больше всего было любопытных, смуглых, курчавых ребятишек.
В ушах Марии стоял гул от резких криков торговцев, погонщиков скота, воркования горлинок, гоготания дикой и домашней птицы и от царящего в тесных уличках шума.
Носилки с трудом пробирались вперед среди толпы, потом двинулись несколько быстрее, пока не выбрались на площадь, и тут остановились уже надолго. Мария увидела целую вереницу бесшумно ступавших серьезных верблюдов, а на них молчаливых всадников в белых бурнусах.
Когда караван прошел наконец, лектика свернула в сторону, миновала ворота и остановилась. Проводник раздвинул занавески и помог выйти... Мария поднялась по мраморной лестнице и увидела в передней на полу двух амуров из мозаики, державших ленту с надписью "Salve, Maria".
Самый порог и входная арка были украшены миртом и розами; в глубине великолепного атриума, опираясь рукой на голову одного из тритонов, окружающих имплувиум, стоял Муций.
При виде Марии он сбросил с себя тогу и, как ковер, положил перед ней на полу, обнял ее, поднял вверх и, целуя, воскликнул;
- Наконец!
Но Мария вырвалась из его рук и сказала с милым капризом:
- Хорошо это "наконец"! Можно поседеть, как гора Кармель, и превратиться в прессованный финик, пока тебя дождешься.
- Моя дорогая старушка, - смеясь, оправдывался Муций, - сначала меня задержал Вителий, а потом мне пришлось поехать к Пилату, моему родственнику, который задерживал меня у себя, хоть я и рвался из Цезарей, Затем дом оказался очень ветхим, пришлось его значительно перестраивать - и то еще не все готово, только часть.
Мария оглянула обширную залу, в которой они находились. Она, казалось, вся была полна колонн, бегущих вдаль. Эти ровные вереницы колонн так поразительно подражали действительности, что Мария прямо остолбенела, увидев вдали цветущий луг и группу смеющихся обнаженных девушек, танцующих в высокой траве. Каково же было ее удивление, когда, подойдя ближе, она увидела, что это всего лишь нарисованная фреска. Между колоннами в нишах стояли прекрасные копии мраморной Афродиты Книдской и Геры Поликтеты из бронзы, Ганимеда и спящей Ариадны. Посредине залы стояли две терракотовые статуи в натуральную величину: Август в тунике и панцире с Амуром у ног и Муций в виде Эндимиона.
На стенах виднелись свежие фрески, изображавшие три любовных приключения Юпитера.
В виде змеи могучими извивами он опоясывал отдающуюся ему Прозерпину и в жадном поцелуе погружал свое пламенное жало в ее полураскрытые губы. Орлиными крыльями он окутывал белобедрую Астрею, обхватив цепкими когтями ее грудь. Языками яркого пламени он ласкал сгоравшую от наслаждения Эгину.
Когда она насмотрелась вдоволь, Муций стал показывать ей различные безделушки из бронзы, слоновой кости и перламутра, преимущественно малопристойного содержания: художественно выточенные миниатюры людей и животных в самых щекотливых позах, иногда настолько комичных, что Мария от души смеялась.
- Это только маленькая частица моих коллекций, а теперь пойдем, я покажу тебе сад, птичник и пруд.
Когда они спускались с террасы в сад, то Муций, заметив проходившего мимо фарисея, спросил:
- Скажи мне, что означают эти кожаные ящички на лбу?
- Это - свитки заповедей нашего закона. Мария спряталась за колонну и сказала:
- Лучше пусть он меня не видит. Эти набожные люди очень суровы, они осуждают всякую радость жизни, служат Предвечному, который пребывает за завесой храма невидимый, недоступный, могучий, грозный.
- Если он невидим, то в этом нет ничего страшного, а более могуч, чем он, несомненно Рим, и более грозны легионы Цезаря.
- А ваши боги?
- Наши? Их уже никто не боится, но, как воплощение красоты, они стали украшением дворцов, площадей и наших храмов, а живые богини, - он обнял Марию, - есть наивысшее благо жизни.
Муций повел Марию к группе деревьев, покрытых сеткой. Между ветвями, словно маленькие огоньки, замелькали встревоженные чечетки, встрепенулись голубоватые щеглы и суетливые стрижи. Неподвижно сидели на месте только угрюмые золотистые фазаны и павлины с пышным солнечным хвостом, Очнулись прикрепленные к шестам сонные попугаи, и один из них резко закричал: "Ave, Муций!"
Муций дал попугаю финик и сказал:
- Я велю его научить произносить твое имя.
По лавровой аллее прошли к тихому пруду, На поверхности воды переливались лучи заката и играли серебристые рыбки. В глубине воды, словно куски старого золота, виднелись плавающие карпы.
Лежавшие на берегу зеленые греческие черепахи медленно поворачивали головы из стороны в сторону, изумрудные ящерицы прятались в расщелинах камней и ловко скользили по дорожке, усыпанной песком. Дорожка эта вела в середину сада, где виднелась небольшая беседка, густо оплетенная ароматной повиликой и кустами красных роз. Крышу беседки составляли виноградные лозы с тяжелыми, зрелыми кистями, пол - несколько тигровых шкур.
Мария испугалась при виде тигровой головы с оскаленными зубами, а потом радостно воскликнула:
- Все, как ты обещал! - и бросилась на пол.
- Все ли - не знаю, но остальное зависит от тебя, - ответил Муций, заглядывая ей в глаза, а она лукаво усмехнулась, подняла лицо вверх и, раскрыв губы, говорила:
- Я хочу пить, дай винограду.
Муций сорвал кисть, поднял вверх, и Мария ощипывала ее губами и, высасывая сладкие ягоды, повторяла:
- Я ем, чтобы были слаще мои поцелуи.
- Пойдем! - порывисто обнял ее Муций.
- А где розы? - вывернулась Мария. - Я хочу много, много роз. Иди, а я поищу пока звезд.
Мария протянулась на шкурах, подложила руки под голову и погрузила взгляд в ясную глубину неба.
Муций маленьким стилетом стал срезать розы и бросать их на нее.
Между тем долетавший из города шум стал постепенно затихать. Небо как будто приблизилось к земле и потемнело, став из голубоватого темно-синим. Почти без всяких сумерек, словно первый сигнал ночи, засияла одна звезда, потом другая, а потом задрожали целые мириады. Развернулась серебристая вуаль млечного пути и резко обрисовался сияющий серп месяца.
- Мария, - склонившись над нею, шептал изменившимся голосом Муций, - все звезды вышли уже из земли, и Диана уже отправилась на свою охоту.
- Еще минутку. Здесь так хорошо. Мне грезилось как во сне.
Мария встала, собрала все розы и, неся их в охапке, отправилась в дом.
- Будем ужинать...
- Нет, я не голодна. Лучше принять ванну.
- Она уже готова, ожидает тебя. Дай мне эти розы. - Муций собрал цветы и куда-то ушел с ними.
Между тем черноокая, смуглая иберийка ввела Марию в небольшую комнату с мраморным полом, где находился бассейн, выложенный малахитом, и тихо журчал фонтан.
Мария сбросила с себя одежду и погрузилась в ароматную зеленую воду.
В комнате, освещенной одной только небольшой матовой лампочкой, царили почти сумерки. Журчание фонтана, полумрак и теплая вода привели Марию в какое-то блаженное полусонное состояние. Она пыталась было разговориться с невольницей, но та не понимала ее языка, и лишь ее выразительные глаза выражали немое восхищение перед прекрасной золотистоволосой и белой женщиной.
Когда Мария вышла из бассейна, невольница с удивительной ловкостью вытерла ее сначала жесткой, а потом мягкой тканью, набросила на нее пламенно-красный фламеум и молча удалилась, бесшумно закрыв маленькую дверь.
Едва только рабыня вышла, как противоположные двери тихо раскрылись и купальню залил поток красноватого света. Мария оглянулась. В соседней комнате на полу, устланном розами, стоял Муций, стройный, прекрасный, мускулистый, совершенно похожий на статую Эндимиона, стоявшую в атриуме...
- Пойдем! - он подошел к ней, схватил ее на руки и унес в кубикулум. У Марии закружилась голова от огней и красок. Красные лампы горели по углам комнаты, с полукруглого потолка свешивалась блестящая колесница с чудной Афродитой, уносимая белыми голубями. На фризах во всех углах комнаты крылатые купидоны метали золотые стрелы, которые, рассыпавшись извилистыми линиями по всем стенам, скрещивались в одну блестящую звезду над великолепным пурпуровым ложем. Мария закрыла глаза, ослепленная блеском и убранством комнаты, а Муций сорвал сетку с ее головы, сорвал фламеум и, окутанную плащом золотисто-красных волос, положил на ложе. Его огненные поцелуи осыпали все ее тело, она ощущала их на груди, затылке и бедрах. Почти бессознательно руки Марии обвились вокруг его шеи, а гибкие ноги сплелись вокруг тела, из сдавленного горла вырвался спазматический не то крик, не то стон...
Мария очнулась бледная, с маленькой морщинкой вдоль белого чела, с закрытыми глазами, усталая.
- Воистину, ты выглядишь, как Психея после открытия ящика Прозерпины, услыхала она голос Муция.