Страница:
* * *
Он брел по городу, закутавшись в свой длинный, до пят, плащ и пряча лицо под широкополой шляпой. Он выбирал самые темные и глухие закоулки. Его передвижения не были бессистемными. Запечатленная в памяти схема гнезда позволяла ему безошибочно выбрать оптимальный маршрут. Это была элементарная топологическая задачка (в подземных лабиринтах Москвы ему приходилось решать гораздо более сложные). Он старательно избегал патрулей – не потому, что боялся кого-либо, а потому, что этой ночью ему нужны были только ЖИВЫЕ. По этой же причине он не интересовался скоплениями людей и парочками, сношавшимися на могильных плитах кладбища.Первой его жертвой стала одинокая самочка с раздутым животом. Ему снова повезло – вместо одного инкубатора он нашел сразу два, которым предстояло разделиться через несколько недель.
Остановив на них свой выбор, он действовал стремительно и бесшумно. Самка не успела бы убежать, даже если бы почуяла опасность, – для этого она слишком затяжелела. Но ничего подобного – она пребывала в неведении до последней секунды. И долго оставалась в неведении потом…
Шестипалый быстро догнал ее и некоторое время двигался за нею на расстоянии полуметра. (Он был приятно удивлен тем, до чего же беспечными стали эти твари! Попробовал бы он вот так – среди ночи на пустынной улице – приблизиться к Валету, и где бы он, шестипалый, сейчас был?)
…Раздался тихий свист, с которым кулак рассек воздух. Мутант нанес резкий и точно рассчитанный удар без замаха, после чего самочка стала падать без единого звука. Он подхватил ее, оберегая голову, и аккуратно положил на спину. Разорвал платье и возложил руки на округлый вздувшийся живот. Определил местонахождение плода. Ощутил, как тот шевелится внутри, и услышал биение его сердца…
Оглянулся по сторонам – нигде ни единого человека. Помех не будет…
Он расстегнул брюки и присел, расставив колени. Его яйцеклад, скрученный в тугую спираль, медленно распрямлялся, пока не приобрел упругость резиновой трубы. Переплетающиеся сегменты придавали ему дополнительную жесткость. Из его окончания выдвинулось полое твердое тело, похожее на покрытую слизью клистирную трубку. Оно еле заметно вибрировало…
После этого мутант вонзил жало яйцеклада в живот лежавшей без сознания женщины и ввел его на нужную глубину. Мышцы на брюхе шестипалого несколько раз сократились, причиняя ему мучительную боль, но и принося облегчение. Жжение ослабевало; инстинкт взывал к гармонии с окружающей средой и покою; любое действие в соответствии с природой доставляло дополнительное удовлетворение…
Когда первая кладка была закончена, он нажал сильнее и продолжал давить, пока яйцеклад не достиг плода и не пробил нежную кожицу зародыша…
* * *
До рассвета произошло еще одиннадцать нападений на жителей городаИна, по той или иной причине оказавшихся вне дома. Все двенадцать человек остались живы, а в дальнейшем даже заметно поправили здоровье. Среди них были: беспробудный пьяница, официантка, несовершеннолетняя гимназистка, рикша, певчий из церковного хора, акушерка, лекарь, вызванный к больному, вооруженный член ХСМ, возвращавшийся с вечернего дежурства. Никакой связи между ними не просматривалось. Мотивы нападавшего были неизвестны. Никто не успел ничего понять. Никто ничего не увидел и не почувствовал. Никто не получил увечий и не был ограблен. Ни одна из жертв серьезно не пострадала – если не считать временного беспамятства, гематомы в той области, куда был нанесен удар, и болей в животе, которые могли сойти за желудочные колики.
Зато все двенадцать человек избавились от разных форм психологической зависимости и теперь были вполне довольны жизнью. Например, гимназистка, которая шла топиться по поводу несчастной любви, передумала, а пьяница вдруг заделался трезвенником и ни с того ни с сего принялся расширять погреб у себя в хате. По ночам он тайно выносил в мешках землю и разбрасывал ее в огороде. Остальные сохраняли статус полезных членов общества – до определенного момента.
60. ЭКСКУРСИЯ
Дикарю было не до девок. Он воспользовался любезностью хозяина и нажрался так, словно подозревал, что следующего раза уже не будет. Поскольку пища оказалась слишком жирной, а к хлебу он не привык, вскоре его неудержимо потянуло в сортир. Это уютное сооружение он многократно посетил в сопровождении телохранителей обер-прокурора, не отходивших от него ни на шаг. В общем, сбежать он вряд ли сумел бы, даже если бы захотел.
Ослабев от поноса, бедняга завалился спать на диване в хозяйском кабинете и проспал до захода солнца. Это вполне соответствовало лесному режиму.
Ему приснилась темная изба, в которой он провел свое детство и юность – невинный заложник папашиной мизантропии. Черный лес окружал его и дышал покоем. Где-то вдали кричала кукушка; дикарь по пальцам досчитал до десяти, и ему надоело…
Вдруг снаружи раздались шаги – отец возвращался с охоты. Он вошел – грузный, сильный, отчужденный – и сбросил с плеч добычу – существо, похожее на покрытую лишаями обезьяну, но с рожками на простреленной голове и с копытцами на нижних конечностях.
Потом отец расстегнул пояс и положил на лавку пистолеты. Когда дикарь потянулся к ним, рогатое существо, которому полагалось быть мертвым, подняло одно веко и пригрозило ему морщинистым пальцем.
– Не все сразу, сынок! – предупредило оно голосом обер-прокурора, а папаша мгновенно развернулся и врезал дикарю между глаз…
Потом в кабинет вкатился обер-прокурор, уже одетый в плащ с капюшоном, и велел «сынку» собираться. Сам старик ощущал небывалый прилив сил и надеялся, что его не укачает, пока они доберутся до цели. Глазки блестели, как у пьяного; на щечках играл лихорадочный румянец. Капризная стерва-судьба потребовала от него, инвалида, совершения еще одного подвига во имя процветания города – что ж, он был готов к испытаниям («Зато как оттянемся на том свете!» – бывший поп до сих пор свято верил, что Божья милость пропорциональна земным заслугам).
Дикарю дали переодеться в старые поварские шмотки – просторную рубаху из грубого полотна и штаны, сшитые из кусочков материи, которые по крайней мере не стесняли мужского достоинства. После этого кресло с обер-прокурором загрузили в его великолепную коляску с откидной крышей, мягкими рессорами и резными деревянными крестами на дверцах. Старик сразу же спрятал голову под капюшон. Дикарь сел напротив, а вооруженные телохранители – по обе стороны от него. Очевидно, на тот случай, если он все-таки решит улизнуть. Пара белых кобыл потащила коляску в неизвестном ему направлении.
Народу на улицах было немного; патрули отдавали честь, вскидывая руки; прохожие останавливались и глазели вслед – Отец-основатель выезжал нечасто; некоторые верноподданно кланялись. Криков «да здравствует!..» не раздавалось. Обер-прокурор равнодушно сосал леденец на палочке и выглядел при этом полным придурком.
Спустя некоторое время коляска выехала на огромную и почти полностью погруженную во мрак площадь. На ней стоял заброшенный дом из белого камня в окружении таких же заброшенных домов, но этот явно господствовал над всеми. Провалившаяся крыша была покрыта толстым слоем голубиного помета. Сквозь чердачные окна можно было разглядеть десятки спящих птиц. Из грунта, нанесенного ветром на карнизы, проросла трава, а кое-где даже кусты. Зоркие глаза дикаря различили в уцелевших стеклах пулевые отверстия с расходящейся от них паутиной трещин. Несмотря на признаки обветшания, дом, казалось, до сих пор хранил некую мрачную тайну.
Когда-то священник хотел сровнять его с землей, но потом решил оставить все как есть – пусть напоминает жителям Ина о временах беззакония и варварства. Это был самый центр города, однако существовало пятно, внутри которого почему-то никто не хотел селиться. Впрочем, кое-что было предусмотрено на тот случай, если кто-нибудь из молодых все же проявит нездоровое любопытство…
Ближайшим оживленным местом была забегаловка «Голубая мечта», расположенная в сотне метров от бывшего дома Начальника. Здесь подавали жареных голубей, блюда из голубиных яиц и торговали перьями. Сейчас возле дверей заведения околачивался какой-то плюгавенький типчик, покуривал папироску и внимательно наблюдал за коляской обер-прокурора.
Когда кресло опустили на землю, старик ткнул дикаря кулаком в бок:
– Сейчас совершим небольшую экскурсию, сынок. Не пожалеешь. Тебе это будет полезно. А вы, мальчики, подождите здесь. Вот этот парень меня сам покатает.
– Не положено, – буркнул один из мордоворотов.
– Какого хрена?! Отправлю на Дачу!
– Не имеем права. Приказано сопровождать господина обер…
– Заткнись!
До старика дошло, что его обскакали – и уже давно. Синод давал понять, кто в городе настоящий хозяин. Реликвию в каталке уже списали со счетов.
Обер-прокурор сжал кулачки от досады. Границы его власти были четко обозначены и простирались ненамного дальше безобидных чудачеств. Впрочем, еще не все потеряно.
– Значит, пойдете с нами, мальчики? – переспросил старик с хитрой ухмылочкой.
– Так точно.
– Тогда пеняйте на себя, кретины. Вперед – к черному ходу. И не рассуждать!
Дикарь искоса наблюдал за телохранителями – видно было, что обоим не по себе. Обер-прокурор тщательно скрывал свои истинные чувства. Его напускной оптимизм был всего лишь дешевой бравадой. Он не посещал этот дом давным-давно. С тех самых пор, как здесь были убиты больше тридцати человек. Убиты безжалостно и быстро. Бойня продолжалась каких-нибудь десять минут. Трупы священник опознавал лично. Тогда это занятие доставило ему тщеславное удовлетворение. Сейчас он испытывал нечто совершенно другое. Чуть ли не благоговейный трепет.
– Давненько я здесь не был, – сказал он многозначительно. – Знаешь это место, сынок?
Дикарь помотал головой, хотя начал кое о чем догадываться.
– Неразговорчивый ты парень. Совсем как мой старый друг Валет…
Телохранители переглянулись. Один из них красноречиво почесал себя подмышкой, где висела кобура. От старого маразматика можно было ожидать чего угодно.
– Кстати, ты не вспомнил, где взял пистолетики? – продолжал тот. – А я вот пытаюсь понять, кто же мог их украсть. Ну ничего, придем на место – вспомнишь. Это я тебе обещаю… Что стоите?! Ломайте дверь, дармоеды!
Забитая досками задняя дверь поддалась после двух сильных ударов.
Чтобы вкатить инвалидное кресло, ее пришлось выломать полностью. К тому времени снаружи уже стемнело, а внутри дома не было видно собственных рук.
– Толку от вас, придурки… – бормотал старик, щелкая зажигалкой и доставая откуда-то из-под полы свечу размером с палку колбасы. В первые годы своего правления ему казалось, что вымещать злость на подчиненных не очень-то умно, однако затем он убедился: хорошего отношения люди не понимают и не ценят. А ближе к старости ему вообще стало все равно.
Из-под колес с писком брызнули мыши. Старик засмеялся и поднял свечу повыше. Оранжевый свет упал на дырявый потолок. Потревоженные голуби подняли базар. В углах и норах поблескивали мышиные глазки. Пахло гнильем и запущенным птичником.
Внутри дом еще сильнее пострадал от времени и непогоды. Пол вспучился, стены, подвергавшиеся многолетним атакам дождя и талой воды, покрылись трещинами, штукатурка осыпалась. Полуразвалившаяся мебель загромождала проход. Катить кресло со стариком оказалось совсем не просто. Телохранителям пришлось заниматься этим вдвоем, а кое-где переносить его через завалы. Дикарь помогал им или делал вид, что помогал, выбирая удобный момент, чтобы схватить чужую пушку. Но те двое были настороже; случай не представился, и, может быть, это к лучшему. А вскоре дикаря так захватила «экскурсия», что он уже и не помышлял о заварушке.
Обер-прокурор притормозил возле окна, выходившего на площадь. Отсюда открывался прекрасный вид на ночной город. Он сливался с чернотой неба, а огни были лишь немного ярче звезд. От противоположной стороны площади начиналась прямая улица, по которой некогда притопали Каратель и его напарник, чтобы покончить с Гришкиной шайкой.
– Вот здесь он и лежал, когда я вошел, – нарушил молчание старик. – Очень гордый. Очень мертвый. Ему казалось, что он самый лучший. Наверное, очень удивился, когда получил пулю в глаз. Хотя вряд ли. Не успел… Думаешь, ты стрелок? – Он внезапно взбесился, нацелившись пальцем в Джокера. – Ты щенок, мать твою! Сколько человек ты убил? Ни одного? Сосунок. Все вы сосунки! Вот в наше время…
Дикарь слушал его с кривой ухмылочкой. Теперь он просто ждал. Он понял, о ком шла речь. Если ему и не хватало ума, то с интуицией все было в порядке.
Но его тоже охватывало нездоровое возбуждение. Он оказался совсем близко от разгадки настолько важной тайны, что это перечеркивало случившиеся с ним неприятности и заставляло пренебречь даже угрозой смерти.
Ослабев от поноса, бедняга завалился спать на диване в хозяйском кабинете и проспал до захода солнца. Это вполне соответствовало лесному режиму.
Ему приснилась темная изба, в которой он провел свое детство и юность – невинный заложник папашиной мизантропии. Черный лес окружал его и дышал покоем. Где-то вдали кричала кукушка; дикарь по пальцам досчитал до десяти, и ему надоело…
Вдруг снаружи раздались шаги – отец возвращался с охоты. Он вошел – грузный, сильный, отчужденный – и сбросил с плеч добычу – существо, похожее на покрытую лишаями обезьяну, но с рожками на простреленной голове и с копытцами на нижних конечностях.
Потом отец расстегнул пояс и положил на лавку пистолеты. Когда дикарь потянулся к ним, рогатое существо, которому полагалось быть мертвым, подняло одно веко и пригрозило ему морщинистым пальцем.
– Не все сразу, сынок! – предупредило оно голосом обер-прокурора, а папаша мгновенно развернулся и врезал дикарю между глаз…
* * *
Когда он снова открыл их, обнаружилось, что его пытаются растолкать сразу двое хмурых слуг. Спросонья дикарь начал отмахиваться, и тем ничего не оставалось, кроме как невежливо с ним обойтись. В результате он приобрел еще пару синяков и уверенность в том, что в гостях ничуть не лучше, чем дома.Потом в кабинет вкатился обер-прокурор, уже одетый в плащ с капюшоном, и велел «сынку» собираться. Сам старик ощущал небывалый прилив сил и надеялся, что его не укачает, пока они доберутся до цели. Глазки блестели, как у пьяного; на щечках играл лихорадочный румянец. Капризная стерва-судьба потребовала от него, инвалида, совершения еще одного подвига во имя процветания города – что ж, он был готов к испытаниям («Зато как оттянемся на том свете!» – бывший поп до сих пор свято верил, что Божья милость пропорциональна земным заслугам).
Дикарю дали переодеться в старые поварские шмотки – просторную рубаху из грубого полотна и штаны, сшитые из кусочков материи, которые по крайней мере не стесняли мужского достоинства. После этого кресло с обер-прокурором загрузили в его великолепную коляску с откидной крышей, мягкими рессорами и резными деревянными крестами на дверцах. Старик сразу же спрятал голову под капюшон. Дикарь сел напротив, а вооруженные телохранители – по обе стороны от него. Очевидно, на тот случай, если он все-таки решит улизнуть. Пара белых кобыл потащила коляску в неизвестном ему направлении.
Народу на улицах было немного; патрули отдавали честь, вскидывая руки; прохожие останавливались и глазели вслед – Отец-основатель выезжал нечасто; некоторые верноподданно кланялись. Криков «да здравствует!..» не раздавалось. Обер-прокурор равнодушно сосал леденец на палочке и выглядел при этом полным придурком.
Спустя некоторое время коляска выехала на огромную и почти полностью погруженную во мрак площадь. На ней стоял заброшенный дом из белого камня в окружении таких же заброшенных домов, но этот явно господствовал над всеми. Провалившаяся крыша была покрыта толстым слоем голубиного помета. Сквозь чердачные окна можно было разглядеть десятки спящих птиц. Из грунта, нанесенного ветром на карнизы, проросла трава, а кое-где даже кусты. Зоркие глаза дикаря различили в уцелевших стеклах пулевые отверстия с расходящейся от них паутиной трещин. Несмотря на признаки обветшания, дом, казалось, до сих пор хранил некую мрачную тайну.
Когда-то священник хотел сровнять его с землей, но потом решил оставить все как есть – пусть напоминает жителям Ина о временах беззакония и варварства. Это был самый центр города, однако существовало пятно, внутри которого почему-то никто не хотел селиться. Впрочем, кое-что было предусмотрено на тот случай, если кто-нибудь из молодых все же проявит нездоровое любопытство…
Ближайшим оживленным местом была забегаловка «Голубая мечта», расположенная в сотне метров от бывшего дома Начальника. Здесь подавали жареных голубей, блюда из голубиных яиц и торговали перьями. Сейчас возле дверей заведения околачивался какой-то плюгавенький типчик, покуривал папироску и внимательно наблюдал за коляской обер-прокурора.
Когда кресло опустили на землю, старик ткнул дикаря кулаком в бок:
– Сейчас совершим небольшую экскурсию, сынок. Не пожалеешь. Тебе это будет полезно. А вы, мальчики, подождите здесь. Вот этот парень меня сам покатает.
– Не положено, – буркнул один из мордоворотов.
– Какого хрена?! Отправлю на Дачу!
– Не имеем права. Приказано сопровождать господина обер…
– Заткнись!
До старика дошло, что его обскакали – и уже давно. Синод давал понять, кто в городе настоящий хозяин. Реликвию в каталке уже списали со счетов.
Обер-прокурор сжал кулачки от досады. Границы его власти были четко обозначены и простирались ненамного дальше безобидных чудачеств. Впрочем, еще не все потеряно.
– Значит, пойдете с нами, мальчики? – переспросил старик с хитрой ухмылочкой.
– Так точно.
– Тогда пеняйте на себя, кретины. Вперед – к черному ходу. И не рассуждать!
* * *
С тыла дом прикрывал одичавший сад. Старые бесплодные яблони разрослись так густо, что за ними не было видно дверей. Сухие сучья торчали из окон. Цепляясь за выступы стены, наверх карабкались побеги винограда.Дикарь искоса наблюдал за телохранителями – видно было, что обоим не по себе. Обер-прокурор тщательно скрывал свои истинные чувства. Его напускной оптимизм был всего лишь дешевой бравадой. Он не посещал этот дом давным-давно. С тех самых пор, как здесь были убиты больше тридцати человек. Убиты безжалостно и быстро. Бойня продолжалась каких-нибудь десять минут. Трупы священник опознавал лично. Тогда это занятие доставило ему тщеславное удовлетворение. Сейчас он испытывал нечто совершенно другое. Чуть ли не благоговейный трепет.
– Давненько я здесь не был, – сказал он многозначительно. – Знаешь это место, сынок?
Дикарь помотал головой, хотя начал кое о чем догадываться.
– Неразговорчивый ты парень. Совсем как мой старый друг Валет…
Телохранители переглянулись. Один из них красноречиво почесал себя подмышкой, где висела кобура. От старого маразматика можно было ожидать чего угодно.
– Кстати, ты не вспомнил, где взял пистолетики? – продолжал тот. – А я вот пытаюсь понять, кто же мог их украсть. Ну ничего, придем на место – вспомнишь. Это я тебе обещаю… Что стоите?! Ломайте дверь, дармоеды!
Забитая досками задняя дверь поддалась после двух сильных ударов.
Чтобы вкатить инвалидное кресло, ее пришлось выломать полностью. К тому времени снаружи уже стемнело, а внутри дома не было видно собственных рук.
– Толку от вас, придурки… – бормотал старик, щелкая зажигалкой и доставая откуда-то из-под полы свечу размером с палку колбасы. В первые годы своего правления ему казалось, что вымещать злость на подчиненных не очень-то умно, однако затем он убедился: хорошего отношения люди не понимают и не ценят. А ближе к старости ему вообще стало все равно.
Из-под колес с писком брызнули мыши. Старик засмеялся и поднял свечу повыше. Оранжевый свет упал на дырявый потолок. Потревоженные голуби подняли базар. В углах и норах поблескивали мышиные глазки. Пахло гнильем и запущенным птичником.
Внутри дом еще сильнее пострадал от времени и непогоды. Пол вспучился, стены, подвергавшиеся многолетним атакам дождя и талой воды, покрылись трещинами, штукатурка осыпалась. Полуразвалившаяся мебель загромождала проход. Катить кресло со стариком оказалось совсем не просто. Телохранителям пришлось заниматься этим вдвоем, а кое-где переносить его через завалы. Дикарь помогал им или делал вид, что помогал, выбирая удобный момент, чтобы схватить чужую пушку. Но те двое были настороже; случай не представился, и, может быть, это к лучшему. А вскоре дикаря так захватила «экскурсия», что он уже и не помышлял о заварушке.
Обер-прокурор притормозил возле окна, выходившего на площадь. Отсюда открывался прекрасный вид на ночной город. Он сливался с чернотой неба, а огни были лишь немного ярче звезд. От противоположной стороны площади начиналась прямая улица, по которой некогда притопали Каратель и его напарник, чтобы покончить с Гришкиной шайкой.
– Вот здесь он и лежал, когда я вошел, – нарушил молчание старик. – Очень гордый. Очень мертвый. Ему казалось, что он самый лучший. Наверное, очень удивился, когда получил пулю в глаз. Хотя вряд ли. Не успел… Думаешь, ты стрелок? – Он внезапно взбесился, нацелившись пальцем в Джокера. – Ты щенок, мать твою! Сколько человек ты убил? Ни одного? Сосунок. Все вы сосунки! Вот в наше время…
Дикарь слушал его с кривой ухмылочкой. Теперь он просто ждал. Он понял, о ком шла речь. Если ему и не хватало ума, то с интуицией все было в порядке.
Но его тоже охватывало нездоровое возбуждение. Он оказался совсем близко от разгадки настолько важной тайны, что это перечеркивало случившиеся с ним неприятности и заставляло пренебречь даже угрозой смерти.
61. БУНКЕР
Обер-прокурора буквально распирало от воспоминаний. Он вспоминал, как никто долго не решался войти в дом Начальника, а вот он, священник, вошел первым – потому что доверял своему напарнику. Знал, что тот не подведет. И тот не подвел…
Потом трупы вынесли из дома и положили на площади ровными рядами. Для опознания. Правда, среди них не хватало одного – самого главного. О том, куда он подевался, знали только священник и ведьма. Может быть, догадывался вездесущий Чарлик… (И сейчас обер-прокурор в который уже раз подивился предусмотрительности старушки. Неужели та сумела заглянуть в будущее на много лет вперед?)
А спустя еще час была предпринята попытка выкурить из церкви судью Чреватого. Тут вышла промашка. Судья оказался крепким орешком, но и церкви в старину строили крепко. Поэтому большая часть здания уцелела после взрыва. От судьи и пятерых прихожан не осталось ничего такого, что можно было хотя бы соскрести совочком.
Народ, охваченный эйфорией освобождения, не придал этому особого значения. Вскоре отстроили новую деревянную церковь, а священник в течение последующих трех десятков лет пользовался непререкаемым авторитетом. Потом очевидцы его подвигов и успехов начали потихоньку вымирать; подрастало племя молодое, незнакомое…
Вот дерьмо! Почему ничего нельзя удержать? Ручонки слабеют, мозги разжижаются, и власть ускользает, как угорь… если вдруг не случается очередного катаклизма. Надо уметь воспользоваться ситуацией! Обер-прокурору казалось, что он умеет.
Он еще раз поздравил себя с верным ходом. Джокер появился как нельзя кстати. Вместе они зададут перцу соплеменникам! Повеселятся напоследок. А там можно и подыхать. Не забыть бы только выстроить себе мавзолей. Чтобы помнили, сукины дети…
Обер-прокурор очнулся и осознал, что начал дремать, убаюкиваемый собственными мыслями – приятными или не очень. Место и время для этого он выбрал самые неподходящие. Телохранители, по-видимому, уже решали, что с ним делать дальше – везти обратно или дать проспаться. Дикарь терпеливо ждал. Свеча сгорела на одну треть.
По правде говоря, обер-прокурор плохо ориентировался внутри полуразвалившегося дома, но не подавал виду. Все было обставлено как прогулка с назидательной целью. Минут через пятнадцать компания наконец очутилась перед запертой дверь бункера.
За дверью находилось помещение, в которое священник сумел попасть только после смерти Начальника. Святая святых. То, что не должно быть разрушено ни при каких обстоятельствах. Долгое время бункер казался попу чем-то вроде Черной Комнаты из детских страшилок: детство проходит, а затаенные страхи остаются. И вдобавок никогда не знаешь, что находится внутри комнаты на самом деле…
Прежде чем открыть замок ключом, который священник бережно хранил сорок с лишним лет, не рассчитывая когда-нибудь им воспользоваться, он еще раз покосился на своих телохранителей:
– Не передумали, сосунки? Последнее предупреждение!
– Имеем приказ… – забубнил тот, что был повыше.
– Ладно, ладно, слышали, – отмахнулся обер-прокурор и начал ковырять ключом в замке.
Ключ был необычным – трубка с прорезями, из которых в определенном порядке выдвигались ступенчатые язычки. По причине избытка загустевшей смазки замок долго не поддавался. Старик взглядом попросил у дикаря помощи, словно не доверял своим парням, и тот обхватил своей рукой его сухую лапку. Вместе они протолкнули ключ глубже; затем он со скрежетом провернулся.
Стальная дверь толщиной в ладонь медленно поползла в сторону. Наружный слой резиновых уплотнений рассыпался на затвердевшие кусочки.
Воздух в подземелье был неподвижным, холодным, сухим и стерильным.
Ничем не пахло. Тишина буквально высасывала из ушей барабанные перепонки.
– Помоги нам, Господи! – пробормотал обер-прокурор себе под нос. – Надеюсь, старая сука ничего не перепутала…
В его устах последние слова прозвучали по меньшей мере смешно, но шутки закончились. Дикарь почувствовал это сразу же, как только переступил высокий металлический порог бетонного склепа.
Здесь было что-то, с чем он никогда раньше не сталкивался. Не живое и не мертвое. Нечто, застигнутое врасплох в момент великого перехода и замороженное в промежуточном состоянии, но все же несравнимо более близкое к окаменелости, чем к существу. Тут происходила тишайшая агония, растянутая во времени. Бесконечно длившееся умирание…
Дикарь был вроде собаки, которая почуяла приближающееся землетрясение. Короткие волоски, оставшиеся после бритья, вставали дыбом у него на загривке. Черное пространство внутри бункера манило его, однако что-то другое, пребывавшее там в неподвижности, отталкивало, отторгало, стремилось изгнать наружу. Оно пугало одним фактом своего безмолвного присутствия…
Дикарь с трудом преодолел дрожь, которая прошла по всему его телу, и сделал первый шаг в темноту. Затем обернулся, схватился за ручки кресла и помог внести в бункер скрючившегося старика.
Пол был шершавым и ровным; из мебели имелся только одинокий стул. Из оборудования – какой-то механизм с трубчатой рамой и педалями, опутанный проводами… Вскоре стало ясно, что данное помещение – всего лишь «предбанник». Следующая дверь была незаперта. Провода тянулись сквозь пропиленные в ней отверстия.
Перед тем как открыть ее, обер-прокурор схватил Джокера за руку и затараторил, будто размышляя вслух:
– Никак в толк не возьму, кем же был твой папаша? По-моему, мы с напарником всех порешили. Неужели кто-то выжил?..
Дикарь вырвал руку, а старик заржал, очевидно, довольный своими дедуктивными способностями. Теперь телохранители держались позади, и дикарю пришлось самому толкать кресло.
Как ни странно, старый маразматик не внушал ему ненависти – только чувство легкой гадливости. Нечто подобное он испытывал, разделывая туши убитых животных; он выбрасывал бесполезную требуху и срезал с костей мясо – пищу, то, что было необходимо для жизни. Обер-прокурор и был чем-то вроде куска вяленого мяса – бесполезен сам по себе, но дикарь по глупости попал в зависимость от него. Теперь он хотел любой ценой получить назад свои пистолеты.
Другое помещение выглядело нетронутым с того самого дня, когда подручные Начальника собрались здесь на последний сеанс. Запыленная видеодвойка, к которой были протянуты провода, не заинтересовала дикаря – он не имел ни малейшего понятия о том, что это такое. Может быть, орудие пытки? Около десятка стульев были в беспорядке расставлены возле длинного стола. На столе – пустые бутылки, стаканы и подсвечники с выгоревшими свечами. На стенах нарисованы голые красотки и мускулистые мужики с оружием, имевшие нездоровый внешний вид из-за припорошившей их пыли. В углу – несгораемый шкаф кубической формы. На шкафу – лампа с мохнатым абажуром. На полу – пустые оружейные ящики и патронные коробки. Возле дальней стены – большой белый металлический сундук размерами с гроб. Сверху на крышке имелась длинная ручка, а под нею надпись «Норд».
Дикарь сразу двинулся в ту сторону. Обер-прокурор водрузил свечу на стол и освободил обе руки. Теперь он мог перемещаться самостоятельно. Впрочем, пока он предпочитал держаться подальше от холодильника.
«Норд» находился в нерабочем состоянии задолго до того, как стал собственностью Заблуды-младшего, и предназначался исключительно для хранения крепких напитков. Однако последние сорок пять лет в нем хранилось нечто другое. Взглянуть на это «другое» обер-прокурор и хотел, и боялся. Боялся до спазмов в животе.
– Давай, давай! – кивнул он ободряюще, заметив, что Джокер тоже колеблется.
Тот чувствовал себя так, словно наступил на змеиное гнездо. Нет, гораздо хуже. А ведь надо было еще сунуть туда руки! В чем же дело? Чутье подсказывало ему, что внутри белого ящика не было ядовитых тварей. Там не могло быть вообще ничего, способного убить или хотя бы причинить боль. Таинственное содержимое ускользало от понимания. Невозможность понять завораживала. Он погряз слишком глубоко, чтобы отказаться.
Дикарь посмотрел на старика, напряженно застывшего в кресле, и взялся за ручку…
Потом трупы вынесли из дома и положили на площади ровными рядами. Для опознания. Правда, среди них не хватало одного – самого главного. О том, куда он подевался, знали только священник и ведьма. Может быть, догадывался вездесущий Чарлик… (И сейчас обер-прокурор в который уже раз подивился предусмотрительности старушки. Неужели та сумела заглянуть в будущее на много лет вперед?)
А спустя еще час была предпринята попытка выкурить из церкви судью Чреватого. Тут вышла промашка. Судья оказался крепким орешком, но и церкви в старину строили крепко. Поэтому большая часть здания уцелела после взрыва. От судьи и пятерых прихожан не осталось ничего такого, что можно было хотя бы соскрести совочком.
Народ, охваченный эйфорией освобождения, не придал этому особого значения. Вскоре отстроили новую деревянную церковь, а священник в течение последующих трех десятков лет пользовался непререкаемым авторитетом. Потом очевидцы его подвигов и успехов начали потихоньку вымирать; подрастало племя молодое, незнакомое…
Вот дерьмо! Почему ничего нельзя удержать? Ручонки слабеют, мозги разжижаются, и власть ускользает, как угорь… если вдруг не случается очередного катаклизма. Надо уметь воспользоваться ситуацией! Обер-прокурору казалось, что он умеет.
Он еще раз поздравил себя с верным ходом. Джокер появился как нельзя кстати. Вместе они зададут перцу соплеменникам! Повеселятся напоследок. А там можно и подыхать. Не забыть бы только выстроить себе мавзолей. Чтобы помнили, сукины дети…
Обер-прокурор очнулся и осознал, что начал дремать, убаюкиваемый собственными мыслями – приятными или не очень. Место и время для этого он выбрал самые неподходящие. Телохранители, по-видимому, уже решали, что с ним делать дальше – везти обратно или дать проспаться. Дикарь терпеливо ждал. Свеча сгорела на одну треть.
По правде говоря, обер-прокурор плохо ориентировался внутри полуразвалившегося дома, но не подавал виду. Все было обставлено как прогулка с назидательной целью. Минут через пятнадцать компания наконец очутилась перед запертой дверь бункера.
За дверью находилось помещение, в которое священник сумел попасть только после смерти Начальника. Святая святых. То, что не должно быть разрушено ни при каких обстоятельствах. Долгое время бункер казался попу чем-то вроде Черной Комнаты из детских страшилок: детство проходит, а затаенные страхи остаются. И вдобавок никогда не знаешь, что находится внутри комнаты на самом деле…
Прежде чем открыть замок ключом, который священник бережно хранил сорок с лишним лет, не рассчитывая когда-нибудь им воспользоваться, он еще раз покосился на своих телохранителей:
– Не передумали, сосунки? Последнее предупреждение!
– Имеем приказ… – забубнил тот, что был повыше.
– Ладно, ладно, слышали, – отмахнулся обер-прокурор и начал ковырять ключом в замке.
Ключ был необычным – трубка с прорезями, из которых в определенном порядке выдвигались ступенчатые язычки. По причине избытка загустевшей смазки замок долго не поддавался. Старик взглядом попросил у дикаря помощи, словно не доверял своим парням, и тот обхватил своей рукой его сухую лапку. Вместе они протолкнули ключ глубже; затем он со скрежетом провернулся.
Стальная дверь толщиной в ладонь медленно поползла в сторону. Наружный слой резиновых уплотнений рассыпался на затвердевшие кусочки.
Воздух в подземелье был неподвижным, холодным, сухим и стерильным.
Ничем не пахло. Тишина буквально высасывала из ушей барабанные перепонки.
– Помоги нам, Господи! – пробормотал обер-прокурор себе под нос. – Надеюсь, старая сука ничего не перепутала…
В его устах последние слова прозвучали по меньшей мере смешно, но шутки закончились. Дикарь почувствовал это сразу же, как только переступил высокий металлический порог бетонного склепа.
Здесь было что-то, с чем он никогда раньше не сталкивался. Не живое и не мертвое. Нечто, застигнутое врасплох в момент великого перехода и замороженное в промежуточном состоянии, но все же несравнимо более близкое к окаменелости, чем к существу. Тут происходила тишайшая агония, растянутая во времени. Бесконечно длившееся умирание…
Дикарь был вроде собаки, которая почуяла приближающееся землетрясение. Короткие волоски, оставшиеся после бритья, вставали дыбом у него на загривке. Черное пространство внутри бункера манило его, однако что-то другое, пребывавшее там в неподвижности, отталкивало, отторгало, стремилось изгнать наружу. Оно пугало одним фактом своего безмолвного присутствия…
Дикарь с трудом преодолел дрожь, которая прошла по всему его телу, и сделал первый шаг в темноту. Затем обернулся, схватился за ручки кресла и помог внести в бункер скрючившегося старика.
Пол был шершавым и ровным; из мебели имелся только одинокий стул. Из оборудования – какой-то механизм с трубчатой рамой и педалями, опутанный проводами… Вскоре стало ясно, что данное помещение – всего лишь «предбанник». Следующая дверь была незаперта. Провода тянулись сквозь пропиленные в ней отверстия.
Перед тем как открыть ее, обер-прокурор схватил Джокера за руку и затараторил, будто размышляя вслух:
– Никак в толк не возьму, кем же был твой папаша? По-моему, мы с напарником всех порешили. Неужели кто-то выжил?..
Дикарь вырвал руку, а старик заржал, очевидно, довольный своими дедуктивными способностями. Теперь телохранители держались позади, и дикарю пришлось самому толкать кресло.
Как ни странно, старый маразматик не внушал ему ненависти – только чувство легкой гадливости. Нечто подобное он испытывал, разделывая туши убитых животных; он выбрасывал бесполезную требуху и срезал с костей мясо – пищу, то, что было необходимо для жизни. Обер-прокурор и был чем-то вроде куска вяленого мяса – бесполезен сам по себе, но дикарь по глупости попал в зависимость от него. Теперь он хотел любой ценой получить назад свои пистолеты.
Другое помещение выглядело нетронутым с того самого дня, когда подручные Начальника собрались здесь на последний сеанс. Запыленная видеодвойка, к которой были протянуты провода, не заинтересовала дикаря – он не имел ни малейшего понятия о том, что это такое. Может быть, орудие пытки? Около десятка стульев были в беспорядке расставлены возле длинного стола. На столе – пустые бутылки, стаканы и подсвечники с выгоревшими свечами. На стенах нарисованы голые красотки и мускулистые мужики с оружием, имевшие нездоровый внешний вид из-за припорошившей их пыли. В углу – несгораемый шкаф кубической формы. На шкафу – лампа с мохнатым абажуром. На полу – пустые оружейные ящики и патронные коробки. Возле дальней стены – большой белый металлический сундук размерами с гроб. Сверху на крышке имелась длинная ручка, а под нею надпись «Норд».
Дикарь сразу двинулся в ту сторону. Обер-прокурор водрузил свечу на стол и освободил обе руки. Теперь он мог перемещаться самостоятельно. Впрочем, пока он предпочитал держаться подальше от холодильника.
«Норд» находился в нерабочем состоянии задолго до того, как стал собственностью Заблуды-младшего, и предназначался исключительно для хранения крепких напитков. Однако последние сорок пять лет в нем хранилось нечто другое. Взглянуть на это «другое» обер-прокурор и хотел, и боялся. Боялся до спазмов в животе.
– Давай, давай! – кивнул он ободряюще, заметив, что Джокер тоже колеблется.
Тот чувствовал себя так, словно наступил на змеиное гнездо. Нет, гораздо хуже. А ведь надо было еще сунуть туда руки! В чем же дело? Чутье подсказывало ему, что внутри белого ящика не было ядовитых тварей. Там не могло быть вообще ничего, способного убить или хотя бы причинить боль. Таинственное содержимое ускользало от понимания. Невозможность понять завораживала. Он погряз слишком глубоко, чтобы отказаться.
Дикарь посмотрел на старика, напряженно застывшего в кресле, и взялся за ручку…
62. «ИДИ И ВОЗЬМИ!»
В этот момент сзади раздались чьи-то шаги.
Дикарь мгновенно обернулся. Инвалиду потребовалось чуть больше времени. Кресло провальсировало вокруг стола и затормозило перед женщиной неопределенного возраста. Та оказалась дамой со странностями. Черты ее лица были крайне неопределенными и как бы расплывались. Дикарь даже подумал, что у него слезятся глаза. Чуть позже стало ясно, что глаза тут ни при чем.
Фигуру вошедшей скрывал просторный синий халат с чужого плеча. От халата исходили сложные запахи лекарств, супа, мыла и принуждения. На маленькой, будто птичьей, головке косо сидела нелепая шляпка с вуалью.
В первый момент обер-прокурор выглядел слегка растерянным, но его растерянность быстро прошла.
– Ну и какой идиот тебя выпустил? – спросил он грубо, преграждая женщине путь.
– Не будь таким мудаком, напарничек, – бросила она в ответ и потрепала обер-прокурора по щеке.
От такой фамильярности тот задохнулся, а телохранители на некоторое время впали в прострацию.
– Решил на этот раз обойтись без меня? – продолжала наглая баба, непринужденно огибая кресло и направляясь к белому гробику. – Когда же ты поумнеешь, старый хрен?.. А это еще кто? – Ее глазки, о которых можно было сказать лишь то, что они пронзительные, быстро ощупали дикаря с ног до головы. – Где ты взял этого педика?
– Заткнись! – рявкнул обер-прокурор, прийдя в себя.
– Нет, ты все-таки придурок, – не унималась баба. – Посмотри на него хорошенько! – Она ткнула в дикаря пальцем. – Разуй глаза! Это же пацан. Слизняк. Недавно сиську бросил сосать… Его мамулька знает, что он тут, с тобой?
– Заткнись, Полина, – повторил обер-прокурор уже тише, но с угрозой. На него было жалко смотреть. В голосе появились истерические нотки. – Когда его взяли, при нем были пушки Начальника, – добавил он многозначительно.
– Да ну?! – сказала баба с сарказмом. – Убил наповал! И что же он с ними делал? Куда он их себе засовывал?
– Он подойдет. Я ручаюсь.
Баба мерзко захихикала и начала стремительно стареть, а также уменьшаться в росте прямо на глазах у присутствовавших.
Жутковатая метаморфоза заняла каких-нибудь пару секунд. Даже обер-прокурору, который видел подобное не в первый раз, стало не по себе. Дикарю показалось, что кожа на лице старухи мгновенно сгнила и съежилась, а потом так же мгновенно затвердела.
Теперь это была пересохшая желтая маска, иссеченная сотнями морщин. Из амбразур пялились умненькие глазки. От маленького ротика морщины разбегались веером. Когда старушка открывала свою пасть ящерицы, становились видны острые и на удивление белые зубки. Халат волочился по полу; укоротившиеся пальцы исчезли в рукавах.
– Ты ручаешься! – проскрипела старуха с издевкой. – Когда-то я уже слышала эту херню. Помнишь, чем тогда дело кончилось?
– А разве плохо кончилось? – искренне удивился обер-прокурор.
Полина посмотрела на него с нескрываемым сожалением и переключила свое внимание на «Норд».
– Ну что ж, рискнем. Открой его, сынок! – сказала она будто бы ласково, но от этой фальшивой ласки дикарю захотелось переломить ее тонкую шейку.
– Эй! – вмешался обер-прокурор, не желавший упускать инициативу. – Почему бы тебе не подождать за дверью? Мои мальчики тебя проводят.
По его знаку телохранители достали пушки.
– Ого! – удивилась старушка, награждая бывшего священника убийственным взглядом. – Знаешь, кто ты, напарничек? Неблагодарная скотина, прыщ на заднице, импотент вонючий…
– Знаю, знаю, – оборвал обер-прокурор ее изияния. – Пойди проветрись. Заодно прополощи рот.
– Что они мне сделают, твои холуи? – презрительно спросила
Дикарь мгновенно обернулся. Инвалиду потребовалось чуть больше времени. Кресло провальсировало вокруг стола и затормозило перед женщиной неопределенного возраста. Та оказалась дамой со странностями. Черты ее лица были крайне неопределенными и как бы расплывались. Дикарь даже подумал, что у него слезятся глаза. Чуть позже стало ясно, что глаза тут ни при чем.
Фигуру вошедшей скрывал просторный синий халат с чужого плеча. От халата исходили сложные запахи лекарств, супа, мыла и принуждения. На маленькой, будто птичьей, головке косо сидела нелепая шляпка с вуалью.
В первый момент обер-прокурор выглядел слегка растерянным, но его растерянность быстро прошла.
– Ну и какой идиот тебя выпустил? – спросил он грубо, преграждая женщине путь.
– Не будь таким мудаком, напарничек, – бросила она в ответ и потрепала обер-прокурора по щеке.
От такой фамильярности тот задохнулся, а телохранители на некоторое время впали в прострацию.
– Решил на этот раз обойтись без меня? – продолжала наглая баба, непринужденно огибая кресло и направляясь к белому гробику. – Когда же ты поумнеешь, старый хрен?.. А это еще кто? – Ее глазки, о которых можно было сказать лишь то, что они пронзительные, быстро ощупали дикаря с ног до головы. – Где ты взял этого педика?
– Заткнись! – рявкнул обер-прокурор, прийдя в себя.
– Нет, ты все-таки придурок, – не унималась баба. – Посмотри на него хорошенько! – Она ткнула в дикаря пальцем. – Разуй глаза! Это же пацан. Слизняк. Недавно сиську бросил сосать… Его мамулька знает, что он тут, с тобой?
– Заткнись, Полина, – повторил обер-прокурор уже тише, но с угрозой. На него было жалко смотреть. В голосе появились истерические нотки. – Когда его взяли, при нем были пушки Начальника, – добавил он многозначительно.
– Да ну?! – сказала баба с сарказмом. – Убил наповал! И что же он с ними делал? Куда он их себе засовывал?
– Он подойдет. Я ручаюсь.
Баба мерзко захихикала и начала стремительно стареть, а также уменьшаться в росте прямо на глазах у присутствовавших.
Жутковатая метаморфоза заняла каких-нибудь пару секунд. Даже обер-прокурору, который видел подобное не в первый раз, стало не по себе. Дикарю показалось, что кожа на лице старухи мгновенно сгнила и съежилась, а потом так же мгновенно затвердела.
Теперь это была пересохшая желтая маска, иссеченная сотнями морщин. Из амбразур пялились умненькие глазки. От маленького ротика морщины разбегались веером. Когда старушка открывала свою пасть ящерицы, становились видны острые и на удивление белые зубки. Халат волочился по полу; укоротившиеся пальцы исчезли в рукавах.
– Ты ручаешься! – проскрипела старуха с издевкой. – Когда-то я уже слышала эту херню. Помнишь, чем тогда дело кончилось?
– А разве плохо кончилось? – искренне удивился обер-прокурор.
Полина посмотрела на него с нескрываемым сожалением и переключила свое внимание на «Норд».
– Ну что ж, рискнем. Открой его, сынок! – сказала она будто бы ласково, но от этой фальшивой ласки дикарю захотелось переломить ее тонкую шейку.
– Эй! – вмешался обер-прокурор, не желавший упускать инициативу. – Почему бы тебе не подождать за дверью? Мои мальчики тебя проводят.
По его знаку телохранители достали пушки.
– Ого! – удивилась старушка, награждая бывшего священника убийственным взглядом. – Знаешь, кто ты, напарничек? Неблагодарная скотина, прыщ на заднице, импотент вонючий…
– Знаю, знаю, – оборвал обер-прокурор ее изияния. – Пойди проветрись. Заодно прополощи рот.
– Что они мне сделают, твои холуи? – презрительно спросила