Страница:
– Я знаю, - опять улыбнулась Даша, доверчиво и спокойно позволяя ему держать её руку. - Я знаю, Андрюша. Конечно, я всё тебе расскажу. А Рэйчел?
– Она сейчас спустится.
– Здорово. Идём, не будем им мешать. Я потом… Им надо обязательно побыть вдвоём сейчас - только вдвоём. Идём?
– Идём.
– Я выслушаю, - тихо ответил он и кивнул. - Выслушаю и подчинюсь. Каким бы он ни был.
– Я приговариваю тебя к жизни со мной.
– Хорошо.
– Пожизненно.
– Я согласен.
– До самой смерти - твоей или моей.
– Отлично.
– Без права апелляции, Джейк.
– Я всегда мечтал о том дне, когда наступит торжество суда и закона. Что могу я добавить ещё? Здравствуй, моя Рэйчел, - он шагнул к ней и таким до боли знакомым ей движением - одним, стремительным движением - обнял, прижал к себе. И, чувствуя, как тает внутри неё комок ископаемого льда, Рэйчел совсем близко увидела его нестерпимо сияющие серебром глаза: - Здравствуй, певчая моя птичка. Здравствуй, родная моя девочка. Здравствуй, единственная моя. Здравствуй, моя тёпа-растрёпа.
– Я сойду с ума, - проговорила она, всё ещё задыхаясь, после того, как закончился поцелуй, длившийся целую вечность. - У тебя даже вкус губ изменился. Ты несносен, несносен. Совершенно несносен. Я хочу видеть всех этих людей, которые отобрали тебя у меня. Я хочу видеть их глаза. Я хочу посмотреть им в глаза, спросить их: как вам удалось?! Я хочу знать всё, что было с тобой за эти годы. Всё, слышишь меня, чудовище?!
– Да, - он вздохнул. - Это непросто.
– С чего мы начнём? - прищурилась Рэйчел.
– Со школы. Крепость ты уже видишь, - он повёл рукой вокруг себя. - А там - посмотрим. Я подготовился, - он улыбнулся.
– А где дети? - Рэйчел, немного придя в себя, с беспокойством оглянулась вокруг.
– Дети ушли, - улыбаясь, ответил Гурьев.
– Как… ушли?!
– Обыкновенно, - пожал он плечами. - Обыкновенно, родная, как это случается повсюду, изо дня в день. Мальчик берёт за руку девочку, а девочка - мальчика. И они уходят, уходят - на берег тёплого моря, говорить обо всём на свете, смотреть друг другу в глаза. А потом, когда рухнет на землю южная ночь - почти мгновенно, без сумерек - они будут целоваться до умопомрачения, понимая, что созданы друг для друга. В общем, всё очень, очень обыкновенно. Как всегда.
– Боже мой, это ты, ты… Ты! Ты! Это же…
– Немыслимо.
– Прекрати. Ты, ты всё это устроил.
– Ничего я не строил. Вообще ничего. О письме она ничего не сказала. Не обмолвилась ни единым словом. Я не знал - ничего. Разведчица. Как и Варяг.
– Мужчины, - вздохнула Рэйчел. - Мужчины. Мужчины и дети. Какой ужас. Что же из всего этого будет?!
Гурьев увидел, как дети, остановившись, посмотрели на них - и заскакали на месте, замахали руками. Он улыбнулся, махнул в ответ - и услышал радостный вопль:
– Уррра-а-а-а!!! Уррра-а-а-а!!! К Гуру жена приехала!!! Из Англии!!!
Всё разболтала, подумал он немного грустно. Всё разболтала, романтическая дурёха. Ах, как всё это не вовремя.
– Это… что такое? - растерянно спросила Рэйчел, неудержимо краснея. - Кто… Кто им такое сказал?
– Ах, да, - Гурьев сделал вид, что спохватился и в панике захлопал себя по карманам. - Вот.
Он достал кольцо и, взяв её руку, - она даже не поняла ещё, что произойдёт сейчас - надел его на палец Рэйчел. Оно оказалось точно впору - по тому самому безымянному пальцу правой руки, с еле заметным шрамиком у самого суставчика, на средней фаланге. У мамы тоже были маленькие руки, подумал Гурьев.
– Прости меня, - тихо произнёс он. - Прости. Платья не будет. Аналоя - не будет. Больше - сейчас - ничего не будет. В общем-то, у меня ничего больше нет, Рэйчел. Только это. Я очень тебя люблю. Пожалуйста, Рэйчел. Я больше не могу. Будь моей женой.
Она кивнула, и Гурьев увидел, как задрожало её горлышко. Она посмотрела на кольцо, на Гурьева - и улыбнулась:
– Я прощаю тебя, Джейк. Боже, какое чудо! Ты всё-таки его нашёл. Я прощаю, прощаю тебя. Прощаю. Но не помилую. Приговор остаётся в силе.
– Хорошо. А теперь - поцелуй меня. Пожалуйста, поцелуй меня, Рэйчел.
– Дети, - она в притворном ужасе, расширив глаза, указала на школу, все окна которой были залеплены сияющими детскими мордашками. - Дети. Это немыслимо.
– Пусть, - проговорил Гурьев, привлекая Рэйчел к себе. - Сегодня всё можно. Всем.
– Ты разгильдяй. Ты даже не можешь сделать предложение - как следует. Ты…
– А разве мы проходили это на наших уроках?! - удивился Гурьев, беря в ладони её лицо.
– А вы что тут делаете, Анатолий? - удивился Гурьев.
– Так у меня вопросов парочка к гражданину… к товарищу Зильберу, - поправился Шугаев, изо всех сил стараясь отвести глаза от улыбки Рэйчел и рассматривая её при этом с таким любопытством, что просто невозможно было не улыбнуться. - Здрассьте.
– Познакомьтесь, Анатолий, - улыбнулся и Гурьев тоже. - Это графиня Дэйнборо, полномочный представитель британских и международных деловых кругов и личный посланник его величества короля Великобритании Эдуарда Восьмого. Приехала взглянуть одним глазком на то, как мы тут с вами справляемся. Её светлость отзывается на воинское звание "миледи", потому что на самом деле терпеть не может всяческих дурацких церемоний. А это, Рэйчел, - Анатолий Шугаев, начальник городского управления государственной безопасности, очень ответственный и серьёзный молодой человек. Несмотря на юный возраст. За что мы все его очень любим.
– Здравствуйте, Анатолий, - Рэйчел протянула ему руку. - Очень рада знакомству. Не обращайте внимания, Джейк, как всегда, над всеми посмеивается. Просто Рэйчел. Или, раз уж у вас тут все обращаются друг к другу по имени-отчеству - Рахиль Вениаминовна. Анатолий - как дальше?
– Ва… Ва… Варламович, - прошептал совершенно раздавленный Шугаев - и Рахилью, и Вениаминовной, и тем, что эти двое - ну, в общем, любому дураку всё понятно, а ещё и тем, что, оказывается, полномочный представитель буржуев и личный посланник самого главного мирового буржуя - английского короля - говорит по-русски бегло и чисто, хотя и чуточку излишне стерильно, как самая настоящая царица небесная, - почему-то Шугаев был уверен, что царица небесная вот так именно и должна разговаривать, - и перевёл на Гурьева умоляющий взгляд.
Вот это ты ему врезала, почти отстранённо подумал Гурьев. Рахиль, да ещё и не так себе, а - Вениаминовна. Вот это да. Смешно. Обхохочешься. Господи, Рэйчел, девочка моя, что же ты такое творишь.
– Чудесно, - просияла Рэйчел. - Вам очень пошёл бы гражданский костюм, Анатолий Варламович. Тёмно-серый или тёмно-синий, можно - в мелкую полоску. А то в этой форме вы выглядите уж слишком неприступным. Джейк, а в министерстве обороны есть хоть один толковый конструктор одежды? Это же немыслимо!
– Нет, Рэйчел, - вздохнул Гурьев. - До этого у нас ещё не дошли руки. Слишком много всего остального.
– Ладно, я займусь этим, - решительно заявила она. - Военная форма - это ужасно, просто ужасно важно. А вот это - зелёный верх, синий низ - это что, вообще, такое?!
– Успокойся, родная, - Гурьев посмотрел на несчастного старлея и, кажется, подмигнул ему. - Я думаю, сейчас товарищ Шугаев просто обалдеет от твоего натиска. Если уже не обалдел. И не называй меня при товарище Шугаеве Джейком - он и так уже думает неведомо что. Так, Анатолий?
– Никак нет, Яков Кириллович! - отрапортовал Шугаев, вскидывая руку к фуражке. Вот это да! Эк он с ней: на ты, родная - с ней, с буржуйкой такой, прямо страшно, - но ведь за рубежом-то они все - буржуи? А она - графиня, но всё равно же наша, за нас, за блок коммунистов и беспартийных, за товарища Сталина, за Советский Союз - потому что - Яков Кириллович? Толстой - красный граф, а она - красная графиня? Шугаев чувствовал, что запутывается уже совершенно бесповоротно. - Я… Это… То есть… Очень приятно. Ра… Рахиль Вениаминовна.
– Нам тоже, - невозмутимо кивнул Гурьев. - Вам доложили о визите?
– Так точно. Так я же… вы же курируете, Яков Кириллович.
Это немыслимо, подумала Рэйчел. Этот мужчина творит всё, что хочет. Даже здесь!
– И что вы тут делаете, Анатолий? Я же вам объяснял, вы не мальчик и не должны ни за кем бегать. К вам все придут, и вы со всеми вежливо и уважительно побеседуете.
– Так ведь товарищ Зильбер, - засмущался Шугаев. - Пожилой человек, неудобно. И товарищ Крупнер… А там эта, как её, - молитва, в общем. Ничего, я подожду. И чего молятся? Бога-то нет, это ж - совершенно понятное дело, - он снова посмотрел на улыбающуюся царицу небесную, и решил: надо непременно уточнить у Якова Кирилловича этот важный вопрос. - Да, пускай. Ваши же люди, Яков Кириллович. Что ж я, зверь какой?!
– Ничего, ничего, - приободрил его Гурьев. - Вы, разумеется, не зверь, Анатолий. Вы - государственный человек, и дела у вас - государственные. И товарищ Зильбер, и товарищ Крупнер прекрасно всё понимают. А возраст - это ничего. Иногда полезно даже пожилому человеку прогуляться. Вы квартиру для бесед присмотрели, как я вам говорил?
– Так точно, присмотрел, Яков Кириллович. Уже оборудовано всё, как вы инструктировали.
– Вот и отлично. А то, если все начнут в управление туда-сюда шастать, действительно получится неудобно. Я передам Ицхоку Абрамовичу, что вы хотели его видеть, он вам позвонит. Договорились?
– Так точно! Разрешите идти?
– Да что я вам, генеральный комиссар госбезопасности?! Мы с вами боевые товарищи, а не так точно извольте доложить. Тем более, я - можно сказать, в отпуске по личным обстоятельствам. Как там Людмила Архиповна? Всё штатно?
– Ага, - вздохнул Шугаев и покраснел. И опять посмотрел на Рэйчел: - Доктор сказал - в госпиталь, на это, как его, сохранение. Недели две, говорит. Может, даже меньше.
– Ну, вот. А вы - бегаете, - нахмурился Гурьев. - Идите лучше, с ней посидите лишний часик. Это очень важно. А с товарищами успеете побеседовать. Всё, всё. Идите.
– Есть, - козырнул Шугаев. - Есть посидеть. До свидания, Ра… Рахиль Вениаминовна.
– До свидания, Анатолий Варламович, - Рэйчел снова протянула ему ладонь. - Наверное, ваша жена ужасно вами гордится: такой молодой, и уже - орденоносец. Это, кажется, "Красная Звезда"? За тех самых негодяев?
Во, решил Шугаев, точно - она. Царица небесная. Всё знает. Даже ордена знает, как называются. Ну, Яков Кириллович…
– Так точно, - смущённо подтвердил он, пожимая её руку. - Скажете тоже - гордится. Обыкновенное дело, работа у нас такая. Это всё Яков Кириллович.
– Я знаю, знаю, - кивнула Рэйчел. - Вы, Анатолий Варламович, не бегите исполнять приказание, а зайдите на рынок и купите немного фруктов. Тут ведь есть рынок? И фрукты?
– А как же, - почему-то с гордостью, непонятной себе самому, сказал Шугаев. - Есть. Не хуже, чем у людей. Частнособственнические инстинкты, конечно. Но государство же не может везде успеть, да и не нужно этого, другие задачи есть, поважнее. Так ведь, Яков Кириллович?
– Совершенно верно, Анатолий, именно так. Вижу, вы внимательно меня слушаете, это радует. Ну, всего хорошего, - он тоже пожал Шугаеву руку и, проводив взглядом ладную коренастую фигуру старшего лейтенанта, повернулся к Рэйчел. Глаза его смеялись, хотя лицо оставалось серьёзным: - Ты что-то хотела спросить?
– Какой милый, чистый, наивный мальчик, - вздохнула Рэйчел. - А почему они все так на меня смотрят?!
– Они просто знают, что ты - моя Рэйчел.
– Тогда - пускай, - милостиво разрешила она.
И, взяв Гурьева обеими руками за локоть, прижалась щекой к его плечу.
– Первую девочку я у них заберу, - заявила Рэйчел, проводив глазами детей и убедившись, что они её не слышат. - Первую девочку - мне.
– Это ещё зачем?! - подозрительно уставился на неё Гурьев.
– Старшему Виндзору.
– Ну, не знаю, не знаю, - Гурьев с сомнением покачал головой. - Если это будет второе дивушко, не завидую я вам - ни тебе, ни Виндзору. Да и Виндзор ещё неизвестно, что получится за фрукт - может, заартачится.
– Кто заартачится?! - изумилась Рэйчел. - Виндзор? Заартачится?! У меня?!?
Чердынцев, который до этого всю дорогу корчился, краснел, подкашливал и чесал нос, с грохотом выскочил из-за стола и куда-то умчался.
– Миша! - укоризненно воскликнула Вера ему вслед и всплеснула руками, умоляюще поглядев на Гурьева и Рэйчел: - Ну, что ж такое… Хуже маленького.
– Ничего, Веруша, ничего, - философски заметил Гурьев. - Это, можно сказать, типичная отцовская реакция. Посмотришь, что будет, когда Катя заневестится. Тут хоть будущий зять, в общем, самым строгим критериям соответствует. Иди, адмиральша, вправляй своему адмиралу мозги на место. Это ещё только начало. Справишься?
– Справлюсь, Яшенька, - улыбнулась Вера и тоже поднялась.
Он посмотрел на Рэйчел и тоже улыбнулся. Скоро, совсем скоро, подумал он. Я и она. И никого больше.
– Ты уверен? Уверен, что всё получится?
– Нет, - так же тихо ответил он, с грустью подумав - я так заморозил себя, что разучился чувствовать, спит она, родная моя девочка, или просто ровненько дышит. - Нет, родная, я ни в чём не уверен. Но и отступать мы не можем - вперёд, только вперёд.
– О, Джейк. О, Джейк, о, мой Боже, мой Боже, какая война, какая же страшная это война… А дети?!
– Дети как дети, - он усмехнулся и повторил: - Дети как дети.
– Я больше не могу, Джейк. Я хочу ребёнка - мне уже тридцать три…
– Ещё нет "трёх", только "два". После войны. Я обещаю: здесь и сейчас, обещаю - после войны. И никаких "если".
– Даёшь мне слово? Твоё слово?
– Да.
– Дай мне слово, что все останутся живы.
– Нет. Такого слова я дать тебе не могу. Могу лишь пообещать - я постараюсь.
– Когда мы едем?
– Дней через десять. Пусть дети хотя бы немного придут в себя.
– Не могу поверить, будто ты этого не предвидел, - Рэйчел улыбнулась и приподнялась на локте, чтобы было удобнее смотреть на него. Как сильно он изменился за эти пять с половиной лет, промелькнуло у неё в голове. Постарел? Нет, нет - разве можно сказать такое, - о мужчине, которому только что исполнилось тридцать?! Нет. Это что-то другое. Мы станем сталью и бронёй, чтоб нашу боль переупрямить, - вот что это такое. Стихи?! Боже мой, да откуда же это?! - Предвидел?
– Разве можно такое предвидеть?! О таком можно только мечтать. Я и мечтал - с той самой минуты, как увидел эту девочку, Рэйчел.
– Джейк…
– Что?
– Я смотрела на Верочку - и думала: Боже мой. Сколько женщин на этой земле молятся на тебя. Как она. Как я…
– Прости. Я не могу по-другому.
– Я знаю, Джейк. Я совсем не ревную. Ничуть, совершенно. Я просто не нахожу слов - как передать тебе, что я чувствую?!
– Я знаю, что ты чувствуешь, Рэйчел, - он отшвырнул папиросу и шагнул к ней. - Я знаю, я знаю, родная моя, я всё знаю. Я люблю тебя, Рэйчел. Нигде, никого, никогда, - помнишь?!
Сталиноморск. Апрель 1941 г.
– Она сейчас спустится.
– Здорово. Идём, не будем им мешать. Я потом… Им надо обязательно побыть вдвоём сейчас - только вдвоём. Идём?
– Идём.
* * *
– Я очень о многом хотела тебе сказать, Джейк, - он видел, как дрожат её губы, и сердце его рванулось к ней впереди него самого. От желания схватить её, прижать к себе и целовать до потери сознания - её или своего - у него потемнело в глазах, но он знал - нельзя. Не сейчас. Сначала - пусть скажет. Она долго, невероятно долго готовилась - пусть скажет. Пять секунд - я могу подождать. - Я так мечтала об этом. Мечтала о том дне, когда, наконец, я смогу наговорить тебе кучу слов - о том, как я люблю тебя, как ненавижу, как сходила с ума от мыслей о тебе, как боялась тебя не увидеть - никогда больше, не посмотреть в твои глаза, Джейк. Пусть даже - в мёртвые твои глаза. О том, как я ненавижу твоего Варяга, твоего Сталина, как ревную тебя к России и женщинам, которых ты всё время спасаешь здесь, - но я ничего этого тебе не скажу. Я всё время помнила только одно: царь - это суд. Царская кровь - это право судить. Поэтому - слушай мой приговор, Джейк.– Я выслушаю, - тихо ответил он и кивнул. - Выслушаю и подчинюсь. Каким бы он ни был.
– Я приговариваю тебя к жизни со мной.
– Хорошо.
– Пожизненно.
– Я согласен.
– До самой смерти - твоей или моей.
– Отлично.
– Без права апелляции, Джейк.
– Я всегда мечтал о том дне, когда наступит торжество суда и закона. Что могу я добавить ещё? Здравствуй, моя Рэйчел, - он шагнул к ней и таким до боли знакомым ей движением - одним, стремительным движением - обнял, прижал к себе. И, чувствуя, как тает внутри неё комок ископаемого льда, Рэйчел совсем близко увидела его нестерпимо сияющие серебром глаза: - Здравствуй, певчая моя птичка. Здравствуй, родная моя девочка. Здравствуй, единственная моя. Здравствуй, моя тёпа-растрёпа.
– Я сойду с ума, - проговорила она, всё ещё задыхаясь, после того, как закончился поцелуй, длившийся целую вечность. - У тебя даже вкус губ изменился. Ты несносен, несносен. Совершенно несносен. Я хочу видеть всех этих людей, которые отобрали тебя у меня. Я хочу видеть их глаза. Я хочу посмотреть им в глаза, спросить их: как вам удалось?! Я хочу знать всё, что было с тобой за эти годы. Всё, слышишь меня, чудовище?!
– Да, - он вздохнул. - Это непросто.
– С чего мы начнём? - прищурилась Рэйчел.
– Со школы. Крепость ты уже видишь, - он повёл рукой вокруг себя. - А там - посмотрим. Я подготовился, - он улыбнулся.
– А где дети? - Рэйчел, немного придя в себя, с беспокойством оглянулась вокруг.
– Дети ушли, - улыбаясь, ответил Гурьев.
– Как… ушли?!
– Обыкновенно, - пожал он плечами. - Обыкновенно, родная, как это случается повсюду, изо дня в день. Мальчик берёт за руку девочку, а девочка - мальчика. И они уходят, уходят - на берег тёплого моря, говорить обо всём на свете, смотреть друг другу в глаза. А потом, когда рухнет на землю южная ночь - почти мгновенно, без сумерек - они будут целоваться до умопомрачения, понимая, что созданы друг для друга. В общем, всё очень, очень обыкновенно. Как всегда.
– Боже мой, это ты, ты… Ты! Ты! Это же…
– Немыслимо.
– Прекрати. Ты, ты всё это устроил.
– Ничего я не строил. Вообще ничего. О письме она ничего не сказала. Не обмолвилась ни единым словом. Я не знал - ничего. Разведчица. Как и Варяг.
– Мужчины, - вздохнула Рэйчел. - Мужчины. Мужчины и дети. Какой ужас. Что же из всего этого будет?!
* * *
Восьмиклассники сдавали нормы по бегу на сто метров. Шульгин, увидев приближающуюся пару, присвистнул и махнул детям рукой, - всё. Какие занятия?!Гурьев увидел, как дети, остановившись, посмотрели на них - и заскакали на месте, замахали руками. Он улыбнулся, махнул в ответ - и услышал радостный вопль:
– Уррра-а-а-а!!! Уррра-а-а-а!!! К Гуру жена приехала!!! Из Англии!!!
Всё разболтала, подумал он немного грустно. Всё разболтала, романтическая дурёха. Ах, как всё это не вовремя.
– Это… что такое? - растерянно спросила Рэйчел, неудержимо краснея. - Кто… Кто им такое сказал?
– Ах, да, - Гурьев сделал вид, что спохватился и в панике захлопал себя по карманам. - Вот.
Он достал кольцо и, взяв её руку, - она даже не поняла ещё, что произойдёт сейчас - надел его на палец Рэйчел. Оно оказалось точно впору - по тому самому безымянному пальцу правой руки, с еле заметным шрамиком у самого суставчика, на средней фаланге. У мамы тоже были маленькие руки, подумал Гурьев.
– Прости меня, - тихо произнёс он. - Прости. Платья не будет. Аналоя - не будет. Больше - сейчас - ничего не будет. В общем-то, у меня ничего больше нет, Рэйчел. Только это. Я очень тебя люблю. Пожалуйста, Рэйчел. Я больше не могу. Будь моей женой.
Она кивнула, и Гурьев увидел, как задрожало её горлышко. Она посмотрела на кольцо, на Гурьева - и улыбнулась:
– Я прощаю тебя, Джейк. Боже, какое чудо! Ты всё-таки его нашёл. Я прощаю, прощаю тебя. Прощаю. Но не помилую. Приговор остаётся в силе.
– Хорошо. А теперь - поцелуй меня. Пожалуйста, поцелуй меня, Рэйчел.
– Дети, - она в притворном ужасе, расширив глаза, указала на школу, все окна которой были залеплены сияющими детскими мордашками. - Дети. Это немыслимо.
– Пусть, - проговорил Гурьев, привлекая Рэйчел к себе. - Сегодня всё можно. Всем.
– Ты разгильдяй. Ты даже не можешь сделать предложение - как следует. Ты…
– А разве мы проходили это на наших уроках?! - удивился Гурьев, беря в ладони её лицо.
* * *
Ой, подумал в благоговейном ужасе Шугаев, глядя на входящих во двор синагоги Гурьева и молодую женщину в чём-то таком, чему Шугаев даже не мог придумать названия. Царица небесная. От неё исходило самое настоящее сияние, - такое, что старший лейтенант зажмурился. Это ж она. Ой. А у меня подворотничок со вчерашнего не менянный. Ой, забегался… Прибьёт Яков Кириллович, как есть, за внешний вид прибьёт. Так я ж по уставу…– А вы что тут делаете, Анатолий? - удивился Гурьев.
– Так у меня вопросов парочка к гражданину… к товарищу Зильберу, - поправился Шугаев, изо всех сил стараясь отвести глаза от улыбки Рэйчел и рассматривая её при этом с таким любопытством, что просто невозможно было не улыбнуться. - Здрассьте.
– Познакомьтесь, Анатолий, - улыбнулся и Гурьев тоже. - Это графиня Дэйнборо, полномочный представитель британских и международных деловых кругов и личный посланник его величества короля Великобритании Эдуарда Восьмого. Приехала взглянуть одним глазком на то, как мы тут с вами справляемся. Её светлость отзывается на воинское звание "миледи", потому что на самом деле терпеть не может всяческих дурацких церемоний. А это, Рэйчел, - Анатолий Шугаев, начальник городского управления государственной безопасности, очень ответственный и серьёзный молодой человек. Несмотря на юный возраст. За что мы все его очень любим.
– Здравствуйте, Анатолий, - Рэйчел протянула ему руку. - Очень рада знакомству. Не обращайте внимания, Джейк, как всегда, над всеми посмеивается. Просто Рэйчел. Или, раз уж у вас тут все обращаются друг к другу по имени-отчеству - Рахиль Вениаминовна. Анатолий - как дальше?
– Ва… Ва… Варламович, - прошептал совершенно раздавленный Шугаев - и Рахилью, и Вениаминовной, и тем, что эти двое - ну, в общем, любому дураку всё понятно, а ещё и тем, что, оказывается, полномочный представитель буржуев и личный посланник самого главного мирового буржуя - английского короля - говорит по-русски бегло и чисто, хотя и чуточку излишне стерильно, как самая настоящая царица небесная, - почему-то Шугаев был уверен, что царица небесная вот так именно и должна разговаривать, - и перевёл на Гурьева умоляющий взгляд.
Вот это ты ему врезала, почти отстранённо подумал Гурьев. Рахиль, да ещё и не так себе, а - Вениаминовна. Вот это да. Смешно. Обхохочешься. Господи, Рэйчел, девочка моя, что же ты такое творишь.
– Чудесно, - просияла Рэйчел. - Вам очень пошёл бы гражданский костюм, Анатолий Варламович. Тёмно-серый или тёмно-синий, можно - в мелкую полоску. А то в этой форме вы выглядите уж слишком неприступным. Джейк, а в министерстве обороны есть хоть один толковый конструктор одежды? Это же немыслимо!
– Нет, Рэйчел, - вздохнул Гурьев. - До этого у нас ещё не дошли руки. Слишком много всего остального.
– Ладно, я займусь этим, - решительно заявила она. - Военная форма - это ужасно, просто ужасно важно. А вот это - зелёный верх, синий низ - это что, вообще, такое?!
– Успокойся, родная, - Гурьев посмотрел на несчастного старлея и, кажется, подмигнул ему. - Я думаю, сейчас товарищ Шугаев просто обалдеет от твоего натиска. Если уже не обалдел. И не называй меня при товарище Шугаеве Джейком - он и так уже думает неведомо что. Так, Анатолий?
– Никак нет, Яков Кириллович! - отрапортовал Шугаев, вскидывая руку к фуражке. Вот это да! Эк он с ней: на ты, родная - с ней, с буржуйкой такой, прямо страшно, - но ведь за рубежом-то они все - буржуи? А она - графиня, но всё равно же наша, за нас, за блок коммунистов и беспартийных, за товарища Сталина, за Советский Союз - потому что - Яков Кириллович? Толстой - красный граф, а она - красная графиня? Шугаев чувствовал, что запутывается уже совершенно бесповоротно. - Я… Это… То есть… Очень приятно. Ра… Рахиль Вениаминовна.
– Нам тоже, - невозмутимо кивнул Гурьев. - Вам доложили о визите?
– Так точно. Так я же… вы же курируете, Яков Кириллович.
Это немыслимо, подумала Рэйчел. Этот мужчина творит всё, что хочет. Даже здесь!
– И что вы тут делаете, Анатолий? Я же вам объяснял, вы не мальчик и не должны ни за кем бегать. К вам все придут, и вы со всеми вежливо и уважительно побеседуете.
– Так ведь товарищ Зильбер, - засмущался Шугаев. - Пожилой человек, неудобно. И товарищ Крупнер… А там эта, как её, - молитва, в общем. Ничего, я подожду. И чего молятся? Бога-то нет, это ж - совершенно понятное дело, - он снова посмотрел на улыбающуюся царицу небесную, и решил: надо непременно уточнить у Якова Кирилловича этот важный вопрос. - Да, пускай. Ваши же люди, Яков Кириллович. Что ж я, зверь какой?!
– Ничего, ничего, - приободрил его Гурьев. - Вы, разумеется, не зверь, Анатолий. Вы - государственный человек, и дела у вас - государственные. И товарищ Зильбер, и товарищ Крупнер прекрасно всё понимают. А возраст - это ничего. Иногда полезно даже пожилому человеку прогуляться. Вы квартиру для бесед присмотрели, как я вам говорил?
– Так точно, присмотрел, Яков Кириллович. Уже оборудовано всё, как вы инструктировали.
– Вот и отлично. А то, если все начнут в управление туда-сюда шастать, действительно получится неудобно. Я передам Ицхоку Абрамовичу, что вы хотели его видеть, он вам позвонит. Договорились?
– Так точно! Разрешите идти?
– Да что я вам, генеральный комиссар госбезопасности?! Мы с вами боевые товарищи, а не так точно извольте доложить. Тем более, я - можно сказать, в отпуске по личным обстоятельствам. Как там Людмила Архиповна? Всё штатно?
– Ага, - вздохнул Шугаев и покраснел. И опять посмотрел на Рэйчел: - Доктор сказал - в госпиталь, на это, как его, сохранение. Недели две, говорит. Может, даже меньше.
– Ну, вот. А вы - бегаете, - нахмурился Гурьев. - Идите лучше, с ней посидите лишний часик. Это очень важно. А с товарищами успеете побеседовать. Всё, всё. Идите.
– Есть, - козырнул Шугаев. - Есть посидеть. До свидания, Ра… Рахиль Вениаминовна.
– До свидания, Анатолий Варламович, - Рэйчел снова протянула ему ладонь. - Наверное, ваша жена ужасно вами гордится: такой молодой, и уже - орденоносец. Это, кажется, "Красная Звезда"? За тех самых негодяев?
Во, решил Шугаев, точно - она. Царица небесная. Всё знает. Даже ордена знает, как называются. Ну, Яков Кириллович…
– Так точно, - смущённо подтвердил он, пожимая её руку. - Скажете тоже - гордится. Обыкновенное дело, работа у нас такая. Это всё Яков Кириллович.
– Я знаю, знаю, - кивнула Рэйчел. - Вы, Анатолий Варламович, не бегите исполнять приказание, а зайдите на рынок и купите немного фруктов. Тут ведь есть рынок? И фрукты?
– А как же, - почему-то с гордостью, непонятной себе самому, сказал Шугаев. - Есть. Не хуже, чем у людей. Частнособственнические инстинкты, конечно. Но государство же не может везде успеть, да и не нужно этого, другие задачи есть, поважнее. Так ведь, Яков Кириллович?
– Совершенно верно, Анатолий, именно так. Вижу, вы внимательно меня слушаете, это радует. Ну, всего хорошего, - он тоже пожал Шугаеву руку и, проводив взглядом ладную коренастую фигуру старшего лейтенанта, повернулся к Рэйчел. Глаза его смеялись, хотя лицо оставалось серьёзным: - Ты что-то хотела спросить?
– Какой милый, чистый, наивный мальчик, - вздохнула Рэйчел. - А почему они все так на меня смотрят?!
– Они просто знают, что ты - моя Рэйчел.
– Тогда - пускай, - милостиво разрешила она.
И, взяв Гурьева обеими руками за локоть, прижалась щекой к его плечу.
* * *
Дети вернулись засветло - всё-таки дисциплинку понимают, что одна, что другой, с почти садистским удовольствием подумал Гурьев, глядя на Дашу с Андреем. Прозрачные от счастья, с перевёрнутыми внутрь глазами они, казалось, напрочь забыли, что руки существуют ещё для чего-нибудь, кроме того, чтобы держаться ими друг за друга. Тихо поздоровавшись, дети безразлично поковырялись в тарелках, чем, кажется, обидели чуть не до слёз Веру, которая ради таких гостей просто сама себя превзошла, тихо встали, тихо пробормотали хором "спасибо", снова соединили разомкнутые руки и тихо ушли - встали на балконе, опоясывающем весь второй этаж огромного дома-дворца, выстроенного с фантастической скоростью внутри крепости, почти пока нежилого - четыре комнаты из ста шестнадцати занимали Чердынцевы, одну - Тимирёва, а две, в противоположном крыле - Гурьев, под спальню и кабинет. Встали - и остальной мир для них выключился, прекратил своё существование.– Первую девочку я у них заберу, - заявила Рэйчел, проводив глазами детей и убедившись, что они её не слышат. - Первую девочку - мне.
– Это ещё зачем?! - подозрительно уставился на неё Гурьев.
– Старшему Виндзору.
– Ну, не знаю, не знаю, - Гурьев с сомнением покачал головой. - Если это будет второе дивушко, не завидую я вам - ни тебе, ни Виндзору. Да и Виндзор ещё неизвестно, что получится за фрукт - может, заартачится.
– Кто заартачится?! - изумилась Рэйчел. - Виндзор? Заартачится?! У меня?!?
Чердынцев, который до этого всю дорогу корчился, краснел, подкашливал и чесал нос, с грохотом выскочил из-за стола и куда-то умчался.
– Миша! - укоризненно воскликнула Вера ему вслед и всплеснула руками, умоляюще поглядев на Гурьева и Рэйчел: - Ну, что ж такое… Хуже маленького.
– Ничего, Веруша, ничего, - философски заметил Гурьев. - Это, можно сказать, типичная отцовская реакция. Посмотришь, что будет, когда Катя заневестится. Тут хоть будущий зять, в общем, самым строгим критериям соответствует. Иди, адмиральша, вправляй своему адмиралу мозги на место. Это ещё только начало. Справишься?
– Справлюсь, Яшенька, - улыбнулась Вера и тоже поднялась.
Он посмотрел на Рэйчел и тоже улыбнулся. Скоро, совсем скоро, подумал он. Я и она. И никого больше.
* * *
Когда пламя, гудевшее в них обоих, - столько лет, столько лет, - нет, не погасло, он уже знал, что оно не погаснет, наверное, вообще никогда, ни в жизни, ни после жизни, - чуть-чуть поутихло, сделавшись из обжигающего - ровно горячим, - Гурьев, обернув вокруг бёдер полотенце, встал у окна, узкого, похожего на бойницу, придававшему комнате облик покоев средневекового замка. Достал папиросу, но курить не стал, - медленно проворачивал её между пальцев, вдыхая запах ароматного табака, и смотрел на спящую Рэйчел. Она пошевелилась, подтянув к себе простыню, и вдруг тихо спросила:– Ты уверен? Уверен, что всё получится?
– Нет, - так же тихо ответил он, с грустью подумав - я так заморозил себя, что разучился чувствовать, спит она, родная моя девочка, или просто ровненько дышит. - Нет, родная, я ни в чём не уверен. Но и отступать мы не можем - вперёд, только вперёд.
– О, Джейк. О, Джейк, о, мой Боже, мой Боже, какая война, какая же страшная это война… А дети?!
– Дети как дети, - он усмехнулся и повторил: - Дети как дети.
– Я больше не могу, Джейк. Я хочу ребёнка - мне уже тридцать три…
– Ещё нет "трёх", только "два". После войны. Я обещаю: здесь и сейчас, обещаю - после войны. И никаких "если".
– Даёшь мне слово? Твоё слово?
– Да.
– Дай мне слово, что все останутся живы.
– Нет. Такого слова я дать тебе не могу. Могу лишь пообещать - я постараюсь.
– Когда мы едем?
– Дней через десять. Пусть дети хотя бы немного придут в себя.
– Не могу поверить, будто ты этого не предвидел, - Рэйчел улыбнулась и приподнялась на локте, чтобы было удобнее смотреть на него. Как сильно он изменился за эти пять с половиной лет, промелькнуло у неё в голове. Постарел? Нет, нет - разве можно сказать такое, - о мужчине, которому только что исполнилось тридцать?! Нет. Это что-то другое. Мы станем сталью и бронёй, чтоб нашу боль переупрямить, - вот что это такое. Стихи?! Боже мой, да откуда же это?! - Предвидел?
– Разве можно такое предвидеть?! О таком можно только мечтать. Я и мечтал - с той самой минуты, как увидел эту девочку, Рэйчел.
– Джейк…
– Что?
– Я смотрела на Верочку - и думала: Боже мой. Сколько женщин на этой земле молятся на тебя. Как она. Как я…
– Прости. Я не могу по-другому.
– Я знаю, Джейк. Я совсем не ревную. Ничуть, совершенно. Я просто не нахожу слов - как передать тебе, что я чувствую?!
– Я знаю, что ты чувствуешь, Рэйчел, - он отшвырнул папиросу и шагнул к ней. - Я знаю, я знаю, родная моя, я всё знаю. Я люблю тебя, Рэйчел. Нигде, никого, никогда, - помнишь?!
Сталиноморск. Апрель 1941 г.
– Что же, Яков Кириллович? - грустно спросила Завадская. - Теперь вы от нас насовсем уедете?
– Э-э, голубушка Анна Ивановна, - приподнял Гурьев правую бровь. - Напрасно вы надеетесь так легко от меня - и от нас от всех - избавиться. Мы сейчас уедем, на месяц примерно, а потом непременно вернёмся. И будем жить-поживать, да добра наживать. В соответствии, как любит говаривать наш Толя Шугаев, с частнособственническими инстинктами.
– А Даша?
– Что - Даша? Вы не видите?! - удивился Гурьев. - По-моему, весь город только это событие и обсуждает. Нет?
– А вы?
– Что - я?
– Если бы вы только знали, как я за вас рада. Боже мой, я ведь думала, что у вас с Дашей… Я сейчас просто не могу себе представить, почему - почему я так думала?!
– Это была маскировка, Анна Ивановна, - усмехнулся Гурьев. - Бесов запутать. Не всё же им нас путать - мы тоже умеем. Научились, знаете ли - и неплохо.
– Что бы вы ни задумали, Яков Кириллович, - вдруг произнесла Завадская. - Ради Бога, пусть у вас это получится.
– А вот это - очень кстати, - серьёзно кивнул Гурьев. - Очень кстати. Очень правильные мысли. Спасибо.
– Гур, мы не дети.
Андрей приподнял подбородок - так похоже на Рэйчел, - и Гурьев понял: да, конечно, не дети. Но возразил:
– Для меня - дети, даже когда внуки у вас появятся. И ничего обидного в этом нет. Вот и не обижайтесь.
– Мы не обижаемся, - Даша перекинула косу на грудь. - Просто мы на самом деле уже не дети. Говори, Гур. Что нужно делать?
– Нужно ехать.
– К Сталину? - у Андрея ни один мускул на лице не дрогнул. Только Гурьев почувствовал, чего ему это стоило. И Даша - потому что посмотрела на него с тревогой. - Я готов.
– Нет, - Гурьев немного отвёл взгляд, прищурился. - К Сталину - в своё время. Сначала мы пересечём на поезде всю страну. Вы должны оба увидеть эту страну - это ваша страна, и её обязательно необходимо увидеть. Мы доедем по железной дороге до Владивостока, а оттуда уже полетим в Москву. Мы будем ехать обычным поездом, среди самых обычных людей, каждый - или почти каждый - перегон, - в новом вагоне, плацкартном, общем, купейном. Мы будем слушать этих людей, разговаривать с ними. Будем стараться понять, чем они дышат, о чём переживают, над чем размышляют. Каждый вечер мы станем пересаживаться в наш штабной вагон. И будем обсуждать увиденное и услышанное, чтобы оно стало понятным, осознанным, а не только лишь увиденным и услышанным. А тебе, Андрей, придётся написать нечто вроде аналитического очерка обо всём этом. Он должен быть коротким - и таким, чтобы из него невозможно было вынуть ни единого слова. Чтобы Сталин, прочтя его, понял: ты - именно тот, кто достоин. В штабном вагоне будет связь, вместо библиотеки - буду я. Путешествие продлится дней шестнадцать - восемнадцать, в зависимости он обстоятельств - на железной дороге сейчас очень напряжённый график.
– Они нападут? - быстро спросила девушка.
– Я не знаю, - честно ответил Гурьев. - Мы делаем всё, что можем. Планы их мы видели, но они столько раз откладывали, переносили, сдвигали - я не знаю. Их ведь тоже путают бесы, ещё сильнее, чем нас. Это снаружи в их "тысячелетнем рейхе" как будто бы образцовый порядок, а внутри там творится неведомо что - просто оторопь берёт: такого парада бюрократических интриг и амбиций нормальному человеку невозможно себе представить. Поэтому - я не знаю. Да, могут напасть - в общем, каждую минуту, несмотря на всё, что мы делаем в надежде оттянуть это нападение до следующего года. Нам очень, очень нужен этот год. Просто очень. Но будет ли он у нас - я не знаю. Но в общем-то, речь сейчас не об этом. Речь о нашем предстоящем путешествии. Мне жутко не хочется вас торопить, но ждать больше нельзя. Поэтому, если вы решите ехать вместе, - а я считаю, что вам необходимо, просто жизненно необходимо ехать именно вместе, - вам следует пожениться. Я так понимаю, что формальное предложение не только сделано, но и принято?
Гурьев давно заметил у Даши - на безымянном пальце левой руки - тоненькое золотое колечко с сапфиром в четверть карата. Молодец, мой мальчик, с удовольствием подумал тогда он. Красиво, неброско - и очевидно.
– Я знаю, Гур, ты в это не веришь, - снова поднял голову Андрей, - но для меня это важно. Я хочу, чтобы мы обвенчались. И Даша согласна - только ведь нужно подождать, пока ей исполнится восемнадцать, разве нет?
– Я обещаю - у вас будет возможность обвенчаться, как положено. Позже. А пока - только бумаги и ужин в кругу семьи. Если Бог есть, он всё видит и так - ему не нужны сигналы в виде кадильного дыма. А что такое долг - вы оба отлично знаете.
– Рэйчел тоже поедет?
– Да. Вам нужно очень многое с ней обсудить, дивушко.
– Что будет с Анной Васильевной?
– Она останется здесь. Пока её дом - здесь. Я знаю, ты к ней привязалась, она - удивительный человек. Она будет рядом и впредь, это я тоже обещаю.
Даша кивнула и посмотрела на Андрея:
– Тебе решать, Андрюша. Как ты скажешь, так и будет.
– Хорошо, - кивнул Андрей. - Но, Гур, - при первой же возможности.
– Да. Спасибо вам, дети. Спасибо.
– За что? - они улыбнулись - оба, и посмотрели - друг на друга, потом - на него.
– За то, что вы есть.
Прощание на вокзале было достаточно бурным - Дашу пришёл провожать весь класс. Гурьев опасался чего-нибудь смахивающего на сцену ревности - но нет, нет, ничего подобного, и даже мыслей таких ни у кого не возникло. Зато, увидев, как прощаются Рэйчел и Вера, он почувствовал, как поднимается жаркая волна и кровь стучит молоточками по вискам.
– Э-э, голубушка Анна Ивановна, - приподнял Гурьев правую бровь. - Напрасно вы надеетесь так легко от меня - и от нас от всех - избавиться. Мы сейчас уедем, на месяц примерно, а потом непременно вернёмся. И будем жить-поживать, да добра наживать. В соответствии, как любит говаривать наш Толя Шугаев, с частнособственническими инстинктами.
– А Даша?
– Что - Даша? Вы не видите?! - удивился Гурьев. - По-моему, весь город только это событие и обсуждает. Нет?
– А вы?
– Что - я?
– Если бы вы только знали, как я за вас рада. Боже мой, я ведь думала, что у вас с Дашей… Я сейчас просто не могу себе представить, почему - почему я так думала?!
– Это была маскировка, Анна Ивановна, - усмехнулся Гурьев. - Бесов запутать. Не всё же им нас путать - мы тоже умеем. Научились, знаете ли - и неплохо.
– Что бы вы ни задумали, Яков Кириллович, - вдруг произнесла Завадская. - Ради Бога, пусть у вас это получится.
– А вот это - очень кстати, - серьёзно кивнул Гурьев. - Очень кстати. Очень правильные мысли. Спасибо.
* * *
– Дети, - Гурьев посмотрел на ребят и покачал головой. Ну, как такое сказать?– Гур, мы не дети.
Андрей приподнял подбородок - так похоже на Рэйчел, - и Гурьев понял: да, конечно, не дети. Но возразил:
– Для меня - дети, даже когда внуки у вас появятся. И ничего обидного в этом нет. Вот и не обижайтесь.
– Мы не обижаемся, - Даша перекинула косу на грудь. - Просто мы на самом деле уже не дети. Говори, Гур. Что нужно делать?
– Нужно ехать.
– К Сталину? - у Андрея ни один мускул на лице не дрогнул. Только Гурьев почувствовал, чего ему это стоило. И Даша - потому что посмотрела на него с тревогой. - Я готов.
– Нет, - Гурьев немного отвёл взгляд, прищурился. - К Сталину - в своё время. Сначала мы пересечём на поезде всю страну. Вы должны оба увидеть эту страну - это ваша страна, и её обязательно необходимо увидеть. Мы доедем по железной дороге до Владивостока, а оттуда уже полетим в Москву. Мы будем ехать обычным поездом, среди самых обычных людей, каждый - или почти каждый - перегон, - в новом вагоне, плацкартном, общем, купейном. Мы будем слушать этих людей, разговаривать с ними. Будем стараться понять, чем они дышат, о чём переживают, над чем размышляют. Каждый вечер мы станем пересаживаться в наш штабной вагон. И будем обсуждать увиденное и услышанное, чтобы оно стало понятным, осознанным, а не только лишь увиденным и услышанным. А тебе, Андрей, придётся написать нечто вроде аналитического очерка обо всём этом. Он должен быть коротким - и таким, чтобы из него невозможно было вынуть ни единого слова. Чтобы Сталин, прочтя его, понял: ты - именно тот, кто достоин. В штабном вагоне будет связь, вместо библиотеки - буду я. Путешествие продлится дней шестнадцать - восемнадцать, в зависимости он обстоятельств - на железной дороге сейчас очень напряжённый график.
– Они нападут? - быстро спросила девушка.
– Я не знаю, - честно ответил Гурьев. - Мы делаем всё, что можем. Планы их мы видели, но они столько раз откладывали, переносили, сдвигали - я не знаю. Их ведь тоже путают бесы, ещё сильнее, чем нас. Это снаружи в их "тысячелетнем рейхе" как будто бы образцовый порядок, а внутри там творится неведомо что - просто оторопь берёт: такого парада бюрократических интриг и амбиций нормальному человеку невозможно себе представить. Поэтому - я не знаю. Да, могут напасть - в общем, каждую минуту, несмотря на всё, что мы делаем в надежде оттянуть это нападение до следующего года. Нам очень, очень нужен этот год. Просто очень. Но будет ли он у нас - я не знаю. Но в общем-то, речь сейчас не об этом. Речь о нашем предстоящем путешествии. Мне жутко не хочется вас торопить, но ждать больше нельзя. Поэтому, если вы решите ехать вместе, - а я считаю, что вам необходимо, просто жизненно необходимо ехать именно вместе, - вам следует пожениться. Я так понимаю, что формальное предложение не только сделано, но и принято?
Гурьев давно заметил у Даши - на безымянном пальце левой руки - тоненькое золотое колечко с сапфиром в четверть карата. Молодец, мой мальчик, с удовольствием подумал тогда он. Красиво, неброско - и очевидно.
– Я знаю, Гур, ты в это не веришь, - снова поднял голову Андрей, - но для меня это важно. Я хочу, чтобы мы обвенчались. И Даша согласна - только ведь нужно подождать, пока ей исполнится восемнадцать, разве нет?
– Я обещаю - у вас будет возможность обвенчаться, как положено. Позже. А пока - только бумаги и ужин в кругу семьи. Если Бог есть, он всё видит и так - ему не нужны сигналы в виде кадильного дыма. А что такое долг - вы оба отлично знаете.
– Рэйчел тоже поедет?
– Да. Вам нужно очень многое с ней обсудить, дивушко.
– Что будет с Анной Васильевной?
– Она останется здесь. Пока её дом - здесь. Я знаю, ты к ней привязалась, она - удивительный человек. Она будет рядом и впредь, это я тоже обещаю.
Даша кивнула и посмотрела на Андрея:
– Тебе решать, Андрюша. Как ты скажешь, так и будет.
– Хорошо, - кивнул Андрей. - Но, Гур, - при первой же возможности.
– Да. Спасибо вам, дети. Спасибо.
– За что? - они улыбнулись - оба, и посмотрели - друг на друга, потом - на него.
– За то, что вы есть.
* * *
Всё случилось именно так - маленькая семейная компания за столом, радио и патефон, разговор - почти до утра. Чердынцев, кажется, совсем принял новую для себя роль, примирился с нею и даже повеселел, и вообще всё шло просто замечательно. Этот вечер получился удивительно тёплым, по-настоящему семейным и очень светлым - несмотря на предстоящую необходимость расставания. Женщины даже немного распелись - заводили, конечно, Рэйчел и Даша, а Вера с Анной Васильевной - так, подпевали немножко. Рэйчел пела не вполголоса - в десятую, наверное, часть, потому что ей очень хотелось послушать девушку самой и дать послушать Андрею, которого, в общем, после неё, Рэйчел, непросто было как-нибудь удивить вокалом, - но Даше это, похоже, вполне удалось. Гурьев поразился, сколько она, оказывается, знает русских, редких, казачьих песен, - был поражён и Андрей, потому что такого ему слышать прежде не доводилось. А когда Даша начала это…Гурьеву показалось, что даже время остановилось - послушать эти слова и этот голос. И, похоже, так показалось - а может, и не показалось вовсе?! - не только ему одному.
Когда мы были на войне, когда мы были на войне,
Там каждый думал о своей - любимой или о жене.
И я бы тоже думать мог, ох, я бы тоже думать мог, -
Когда на трубочку глядел, на голубой ее дымок.
Как ты когда-то мне лгала, - как ты когда-то мне лгала!
Как сердце девичье свое - давно другому отдала.
Но я не думал ни о чем, но я не думал ни о чем,
Я только трубочку курил с турецким горьким табачком.
И вдруг, словно очнувшись, девушка сверкнула глазами и улыбкой, так, что Андрей вздрогнул, и голос её обрёл новую глубину и силу, - такую, что Гурьев замер:
Когда мы будем на войне, когда мы будем на войне,
Навстречу пулям полечу на вороном своем коне.
Я только верной пули жду, - я только верной пули жду,
Чтоб утолить печаль мою - и чтоб пресечь нашу вражду.
Мы ещё не были на настоящей войне, подумал он. Ещё нет, дети мои родные, ещё нет. Но будем. Будем. В огонь - и из огня. Всё так и случится. Именно так.
Но, видно, смерть не для меня, - но, видно, смерть не для меня,
И снова конь мой вороной - несет в огонь и из огня.
Когда мы были на войне, когда мы были на войне…
Прощание на вокзале было достаточно бурным - Дашу пришёл провожать весь класс. Гурьев опасался чего-нибудь смахивающего на сцену ревности - но нет, нет, ничего подобного, и даже мыслей таких ни у кого не возникло. Зато, увидев, как прощаются Рэйчел и Вера, он почувствовал, как поднимается жаркая волна и кровь стучит молоточками по вискам.