Страница:
— Вот где я живу, — сказал Ролан, заметив, как поразил Жюстину замок. Затем, будто отвечая на ее удивленный взгляд, поспешно добавил: — этот дом для меня очень удобен.
Такой ответ, как легко себе представить, удвоил опасения нашей героини. Ничто не ускользает от взгляда несчастного: любое слово, любая мысль, в той или иной степени выраженная теми, от кого он зависит, либо подавляет, либо оживляет его надежду. Но другого выхода у нее не было, и Жюстина промолчала. Наконец, после крутого поворота прямо перед ними возникла старая хижина. Ролан сошел с мула, и Жюстина тоже спешилась по его знаку; потом он' передал животных лакею, расплатился с ним и отправил его назад. Это обстоятельство опять не понравилось девушке, и Ролан заметил это.
— Что с вами, Жюстина? — участливо осведомился он, шагая к своему жилищу. — Вы ведь во Франции: замок стоит на границе Дофине, а дальше; за горами, Гренобль.
— Я верю вам, сударь, но как могло прийти вам в голову обосноваться на таком диком месте?
— Да потому что люди, которые здесь живут, не очень добропорядочные, — ответил Ролан, и вполне возможно, что вам будет трудно привыкнуть к их занятиям.
— Ax, сударь, зачем вы меня пугаете? И объясните же, наконец, куда меня ведете.
— Я веду тебя к фальшивомонетчикам, и ты видишь перед собой их главаря, — сказал Ролан, хватая Жюстину за руку и увлекая ее на узкий мостик, который опустился со стены при их приближении и тотчас снова поднялся, когда они прошли. — Посмотри на этот колодец, — продолжал он, как только они оказались во дворе, указав на большой навес, под которым четверо женщин, обнаженных и закованных в цепи, вращали большое колесо, — это твои новые подруги и твоя работа. Если ты будешь каждый день по десять часов крутить это колесо и, кроме того, как и все женщины, будешь удовлетворять мои капризы, тебе будут давать шесть унций черного хлеба и плошку бобов. Что касается свободы, забудь о ней — ты никогда ее не увидишь. А когда умрешь от тягот, тебя бросят в яму рядом с колодцем, где уже лежат и ожидают тебя две сотни других тварей той же породы.
— О Господи! — вскричала Жюстина, падая в ноги Ролану. — Позвольте напомнить вам, сударь, что я спасла вам жизнь… в какой-то момент мне показалось, что из чувства благодарности вы предлагаете мне счастье, но вы отплатили за мои заботы тем, что швыряете меня в вечную пучину несчастий! Разве справедливо то, что вы делаете? Не отомстят ли за это угрызения, которые источат ваше сердце?
— Объясни пожалуйста, что понимаешь ты под чувством благодарности, которой, как тебе представляется, ты меня пленила, — сказал Ролан. — Подумай хорошенько, жалкое ничтожество: что делала ты, спеша помочь мне? Разве из двух возможностей — следовать своей дорогой или подойти ко мне — ты не избрала вторую, которую подсказало тебе твое сердце? Следовательно, ты получила удовольствие, так какого же дьявола ты считаешь, что я обязан вознаградить тебя за твои же собственные удовольствия? Как могло взбрести в твою глупую голову, что такой человек, как я, купающийся в роскоши и довольстве, опустится до того, чтобы быть в чем-то обязанным презренному существу вроде тебя? Даже если бы ты дала мне жизнь, и в этом случае я ничего бы тебе не был должен, так как любая мать действует лишь в своих интересах. За работу, скотина, за работу! И запомни, что цивилизация, отвергнув законы природы, не смогла лишить ее прав. Природа изначально создавала людей сильных и людей слабых с условием, что вторые всегда будут подчиняться первым: их положение в обществе определяли ловкость и ум, в начале это выражалось в физической силе, затем ее место заняло золото, самый богатый человек стал самым могущественным, самый бедный сделался самым слабым. Преимущество сильного всегда было одним из законов природы, ей было все равно, кто держит слабого в оковах: богатый или сильный. А вот эти порывы благодарности, которыми ты хочешь приковать меня к себе, ей совершенно неведомы, Жюстина; в ее законах не записано, чтобы удовольствие оказать кому-нибудь услугу было причиной того, что принимающий эту услугу должен отказаться от своих исконных прав; разве ты наблюдаешь у животных, которые служат нам, примеры таких нелепых чувств? Когда я превосхожу тебя богатством или силой, будет ли естественно, если я уступлю тебе свои права либо потому, что ты испытала удовольствие, сделав меня своим должником, либо потому, что будучи несчастной, ты решила получить выгоду таким путем? Даже если речь идет об услуге между равными людьми, гордая возвышенная душа не склонит голову из чувства признательности. Разве принимающий услугу не испытывает унижения? Разве это унижение не служит наградой благодетелю, который только по одной этой причине возвышается над другим? Наконец, разве возвышение над себе подобными не является усладой для гордости? Что еще нужно благодетелю? И если обязательство, унижая того, кто принимает услугу, становится для него бременем, почему он должен оставаться ему верным? Почему я должен унижаться всякий раз, когда на меня упадет взгляд того, кто когда-то мне помог? Выходит, неблагодарность вовсе не порок, а добродетель гордой души, и это так же верно, как и то, что благодарность есть добродетельное свойство слабых душ. Так пусть человек окажет мне сколько угодно услуг, если ему так нравится, но только пусть ничего от меня не требует за полученное удовольствие.
После этих слов, возразить на которые Жюстина даже не успела, ее взяли под руки два лакея, сбросили с нее одежду и голую подвели ближе к своему господину, который, осмотрев ее, погладил и пощипал ее тело; потом заковали ее в цепи вместе с новыми подругами и заставили трудиться, не дав ей отдохнуть ни минуты после утомительного путешествия. Тогда к ней снова подошел Ролан; он еще раз провел рукой по ее бедрам, грудям, ягодицам, грубо помял пальцами нежную беззащитную плоть, унизил ее насмешками и непристойными шутками, когда обнаружил роковую и незаслуженную печать, которой когда-то заклеймил несчастную жестокий Ромбо; наконец, взяв в руку плеть из бычьих жил, нанес ей шестьдесят ударов по заднему месту, и они, превратив ее ягодицы в окровавленные лохмотья, исторгли из ее груди жуткие крики, которые долго отдавались эхом в этом дворе, похожем на каменный мешок.
— Вот что с тобой будет, скотина, — пригрозил монстр, — если ты окажешься нерадивой! Я продемонстрировал тебе образчик экзекуции для того, чтобы ты знала, как я поступаю с теми, кто мне не повинуется.
Жюстина стала кричать еще сильнее, она билась в цепях, а жуткие свидетельства ее страданий только забавляли ее палача.
— Позже я покажу тебе кое-что другое, шлюха! — пригрозил Ролан, вытирая головкой своего члена кровь с ее тела, — все только начинается; я хочу, чтобы ты испытала здесь самые утонченные истязания.
С этим он отпустил ее.
Шесть темных пещер, устроенных вокруг колодца, снабженных запирающимися дверьми, служили ночным убежищем для пленниц. Когда стемнело, Жюстину и ее подруг по несчастью отвязали и заперли в этих нишах, накормив скудным ужином, который Ролан описал ей раньше.
Оставшись одна, Жюстина ощутила весь ужас своего положения. Неужели возможно, думала она, чтобы на свете жили такие люди, которые могут подавить в себе чувство благодарности? А эта добродетель, которая доставляет мне столько блаженства, когда я встречаю благородные души, как может она оставлять равнодушными некоторых людей, и разве не заслуживают звания чудовищ те, кто презирает ее? [67]
Жюстина была погружена в эти размышления, когда вдруг услышала, как открылась дверь темницы: это был Ролан. Злодей пришел до конца унизить ее, заставив служить своим мерзким прихотям. Но что это были за прихоти, великий Боже! Легко представить себе, что они отличались такой же жестокостью, как и остальные его поступки, и что плотские наслаждения этого человека носили на себе печать его отвратительной личности. Впрочем, зачем нам злоупотреблять терпением читателей, изображая эти новые мерзости? Разве недостаточно мы оскорбили их душу своим непристойным рассказом? Стоит ли продолжать в том же духе? Продолжай, продолжай! Именно так ответит философ: мало кто понимает, насколько полезны для совершенствования человеческой души такие картины; мы все еще невежественны в этой науке и питаемся глупой воздержанностью авторов, осмеливающихся обсуждать такие вопросы. Скованные нелепыми опасениями, они рассказывают нам детские сказки, известные всем глупцам, и не смеют коснуться бесстрашной рукой человеческого сердца и представить нашим взорам всю грандиозную панораму действительности. Итак, мы продолжаем, ибо нас призывает к тому философ, и, вдохновившись его мудростью, не убоимся показать порок в обнаженном виде.
Ролан — начнем с его внешности, прежде чем вывести его на сцену — был толстенький коротышка тридцати пяти лет от роду, невероятной силы, обросший шерстью как медведь, с мрачным лицом и свирепым взглядом, жгучий брюнет, имеющий ярко выраженные звериные черты, длинный нос, усы и бороду, закрывшие почти все лицо, мохнатые черные ресницы и половой орган такой длины и толщины, что глаза Жюстины еще не видели ничего подобного. Кроме отталкивающей внешности, наш чеканщик фальшивых луидоров обладал всеми пороками, какие только могут родиться из необузданного темперамента, богатейшего воображения и бесстыдной готовности погрузиться в глубины мерзости и извращенной похоти. Ролан продолжал дело отца, который оставил ему большое богатство, благодаря чему юноша слишком хорошо познал жизнь в самом нежном возрасте. Пресытившись ординарными удовольствиями, он давно не прибегал к иным способам, кроме как к ужасам: только они были еще способны пробудить в нем желания, истощенные прежними бесчисленными наслаждениями. Все женщины, которые служили ему, были посвящены в его тайные извращения, а для того, чтобы утолить свои более пристойные страсти, в которых распутник находил порой привкус преступления, он держал в любовницах свою собственную сестру: ей приходилось гасить пожар, который разгорался от общения с другими наложницами.
Он пришел почти совсем голый, на его раскрасневшемся лице видны были признаки невоздержанности за столом, из-за которого он недавно встал, и чудовищной похоти, которая его пожирала. Он уставился на Жюстину взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Снимай это тряпье, — зарычал он и сам сорвал одежду, которой она прикрылась на ночь: — А теперь следуй за мной. Я показал тебе то, что тебя ждет, если ты будешь лениться. Но если ты вздумаешь выдать нас, что уже гораздо серьезнее, наказание соответственно возрастет, и сейчас ты увидишь, в чем оно заключается.
Крепко взяв ее за руку, распутник повел дрожащую от ужаса девушку за собой; он держал ее правой рукой, в левой у него была маленькая лампа, которая освещала тусклым светом их путь. После нескольких .поворотов перед ними предстала дверь в пещеру, Ролан открыл ее и, пропустив Жюстину вперед, велел ей спускаться вниз. Через сотню ступеней показалась вторая дверь, которая была открыта и снова заперта таким же образом, но за ней лестницы больше не было: Жюстина увидела узкий коридор, прорубленный в скале, он был очень извилистый и круто уходил вниз. Ролан все еще не произнес ни слова. Это пугающее молчание усиливало ужас Жюстины, которая была совершенно обнажена и от этого еще больше ощущала ужасную сырость этих подземелий. Справа и слева от дорожки, по которой они шли, виднелись ниши, где хранились сундуки с сокровищами фальшивомонетчиков. Наконец они дошли до последней окованной бронзой двери, она находилась на глубине восьмисот футов в чреве земли; Ролан отпер ее, и пленница отпрянула назад, увидев перед собой это жуткое помещение. Ролан встряхнул ее и грубо вытолкнул в середину круглой пещеры, стены которой, задрапированные тканью, напоминавшей погребальный саван, были украшены самыми невероятными предметами. Скелеты разного пола и возраста в окружении крестообразно разложенных костей, мертвые черепа, засушенные змеи и лягушки, связки розг, палки, сабли, кинжалы, пистолеты и другие малоизвестные виды оружия — такие ужасные вещи увидела Жюстина на стенах, освещенных лампой с тремя фитилями, которая свисала с одной из арок свода. К другой была привязана длинная веревка, не доходившая до земли, она служила для чудовищных опытов. Справа стоял гроб, крышку которого приоткрывал призрак смерти с косой в руке, рядом стояла скамеечка для молитвы, на столе между двух черных свечей лежали распятие, кинжал с тремя изогнутыми крючком лезвиями, заряженный пистолет и кубок, наполненный ядом. Слева к кресту был привязан совсем свежий труп прекрасной женщины, она была обращена к зрителям спиной, и в глаза бросались ее ягодицы необыкновенной красоты, но жестоко истерзанные, из них торчали длинные толстые иглы, на бедрах застыли крупные капли почерневшей крови; у женщины были густые волнистые волосы, изящная голова была повернута в сторону, и лицо как будто все еще молило о пощаде. Смерть почти не исказила его, и нежные черты, которых больше коснулось страдание, нежели разложение, являло собой захватывающую картину красоты, охваченной отчаянием. В глубине пещеры стоял широкий черный диван, с которого открывалась впечатляющая перспектива этой обители ужаса и жестокости.
— Вот здесь ты умрешь, Жюстина, — сказал Ролан, — если когда-нибудь тебя соблазнит фатальная идея покинуть этот дом; именно здесь я собственной рукой предам тебя смерти, и ты испытаешь все, что есть самого ужасного в человеческих страданиях.
Произнося эти угрозы, Ролан возбуждался и все больше напоминал собой тигра, готового сожрать свою добычу. Затем он извлек на свет чудовищный член, которым одарила его природа.
— Ты когда-нибудь видела что-то подобное? — спросил он, вкладывая его в ладонь Жюстины. — Как бы то ни было, — этот предмет должен войти в самую узкую полость твоего тела, даже если при этом он разорвет тебя на две части. Моя сестра моложе тебя, но прекрасно справляется с этим, к тому же я никогда не развлекаюсь с женщинами другим способом, поэтому тебе придется смириться.
Чтобы не осталось сомнений относительно отверстия, которое он имел в виду, он вставил туда три пальца с острыми длинными ногтями, приговаривая:
— Да, вот куда я проникну этой штукой, которая так тебя страшит; она войдет туда вся без остатка и разорвет твой анус; ты будешь истекать кровью, а я буду блаженствовать.
Он исходил похотью, бормоча эти слова, перемежаемые грязными богохульными ругательствами. Его рука, обследовав преддверие храма, который он собирался взять приступом, переместилась дальше, поглаживая и пощипывая прилегающие места; он добрался до груди и так сильно потискал ее, что Жюстина еще две недели после этого страдала от жестокой боли. Потом он положил пленницу на диван, натер ей промежность винным спиртом и бросил ее в жар, после чего грубые пальцы завладели нежным клитором, жестоко помяли его, забрались внутрь, где острые ногти поцарапали в кровь упругие стенки влагалища. Не удовлетворившись этим, он заявил Жюстине, что раз уж она попала в этот каземат, ей незачем больше выходить на поверхность… Обреченная жертва припала к его ногам, она снова осмелилась напомнить ему о неоценимой услуге, но тотчас заметила, что он еще больше рассвирепел, как только она заговорила о жалости.
— Замолчи! — прикрикнул монстр, отшвыривая ее сильным ударом колена в низ живота, затем приподнял ее за волосы и прибавил зловещим тоном: — Довольно, стерва, пора с тобой разделаться.
— О сударь…
— Нет, нет! Ты должна умереть, я не желаю больше слышать упреки; я никому ничего не должен, напротив, это мне обязаны все остальные. Итак, ты умрешь. Полезай в гроб, я посмотрю, впору ли он тебе. затолкал ее в страшный ящик, закрыл его крышкой, запер на замок и вышел из пещеры. Жюстина уже простилась с жизнью, никогда еще смерть не была так близка к ней в своих самых отвратительных и недвусмысленных формах. Однако Ролан скоро вернулся и вытащил ее из гроба.
— Этот ящик как будто специально сделан для тебя, — сказал он, — но дать тебе спокойно издыхать здесь — значит подарить слишком легкую смерть: я придумаю что-нибудь поинтереснее. Теперь моли своего Бога, шлюха! Проси его помочь тебе, если он такой всесильный…
Несчастная опустилась на молитвенную скамеечку; пока она громко изливала свое сердце Всевышнему, Ролан с удвоенным пылом набросился на заднюю часть ее тела, которую она соблазнительно выставила перед ним. Он принялся пороть, что было сил эту нежную плоть, вооружившись девятихвостой плетью с металлическими наконечниками, при каждом ударе которой кровь брызгала вверх до самого свода.
— Ну что, — рычал он, — твой Бог не помогает тебе? Не спасает несчастную добродетель? Оставляет тебя в руках злодейства? Ах, какой жестокий Бог, Жюстина, какой отвратительный Бог! Как я его презираю, как ненавижу его!.. Ну хватит, молитва окончена: незачем докучать Господу, который не желает тебя слышать.
Он положил ее на край дивана и сказал:
— Я предупредил тебя, что ты умрешь. С этими словами он связал ей руки за спиной, набросил на шею черный шелковый шнурок, оба конца которого взял в свои руки, таким образом, затягивая или ослабляя петлю, он мог по своему желанию регулировать дыхание пациентки и отправить ее в другой мир в любой момент.
— Эта пытка гораздо слаще, чем ты думаешь, Жюстина, — заметил он, — ты почувствуешь смерть через невыразимые ощущения удовольствия. При затягивании шнурок будет сжимать твои нервы и бросать в жар органы сладострастия: это давно испытанный способ. Если бы люди, приговоренные к такой казни, знали с каким блаженством они будут умирать, они бы меньше боялись наказания за свои преступления и чаще совершали их. Кто бы не захотел обогатиться за счет других, когда помимо надежды на безнаказанность у него была бы абсолютная уверенность в том, что он испытает в случае разоблачения самую сладостную смерть? Эта приятная операция, — добавил Ролан, будет сжимать ту самую дырочку, куда я вставлю член (в этот момент он приступил к содомии и мое наслаждение удвоится.
Однако его усилия были безуспешны: напрасно он подготавливал проход, напрасно приоткрывал и увлажнял его — по причине слишком больших, просто чудовищных пропорций детородного орудия, скорее похожего на стенобитное, все его атаки легко отбивались. Тогда его ярость перешла все границы, и он ногтями, руками, ногами начал мстить за сопротивление, которое оказала ему природа. Потом он снова пошел на приступ: раскаленное докрасна копье скользнуло к краю соседнего отверстия, и мощным толчком он вогнал его наполовину. Жюстина истошно закричала, Ролан, рассердившись на себя за такую оплошность, резко выдернул инструмент и обрушился на другие ворота с таким остервенением, что смоченный соками стержень сразу погрузился в анус, раздирая его стенки. Распутник воспользовался удачей, увеличил давление и одержал полную победу. По мере продвижения затянулась смертоносная петля на шее, Жюстина захлебнулась криком, обрадованный Ролан сильнее потянул шнурок, наслаждаясь хрипами жертвы, их бесполезностью и тем, что может прекратить их, когда пожелает. Между тем его уже охватило опьянение, он приспособился модулировать свое удовольствие в зависимости от силы натяжения петли. Жизнь в теле нашей героини постепенно угасала; когда петля затянулась до предела, все ее чувства испарились, однако она не утратила способности ощущать. Сотрясаясь от толчков огромного члена, который раздирал ей внутренности, несмотря на свое ужасное состояние, она ощутила горячую струю спермы, заполнившей ее, и услышала победные крики своего противника. Наступил краткий момент беспамятства, потом глаза ее открылись, и организм начал оживать.
— Прекрасно, Жюстина! — сказал палач. — Бьюсь об заклад, что если не будешь лукавить, ты согласишься со мной, что испытала удовольствие.
К сожалению, это было истинной правдой: истерзанная вагина нашей героини подтверждала правоту Ролана. В первый момент девушка стала отрицать этот факт, но злодей насмешливо заметил:
— Шлюха! Зря стараешься обмануть меня, я почувствовал, как залилось соками твое влагалище. Ты кончила, блудница, и доказательство налицо.
— Нет, сударь, клянусь вам, что нет!
— Ну ладно, какая разница! Надеюсь, ты достаточно меня знаешь, чтобы понять, что твое сладострастие волнует меня гораздо меньше, чем мое собственное; я получил такое большое удовольствие, что сейчас же перехожу к следующим. Теперь только от тебя, от тебя одной зависит твоя жизнь.
Он деловито обвязал вокруг шеи Жюстины веревку, свисавшую с потолка. Крепко затянув узел, он привязал к ножке табурета, на котором стояла жертва, другую веревку, потоньше, взял ее конец в руку и сел в кресло напротив. В руках у Жюстины был острый садовый нож, которым она должна была перерезать веревку в тот самый момент, когда Ролан выдернет табурет из-под ее ног.
— Теперь ты видишь, дочь моя, — вкрадчиво сообщил он ей, — что если ты запоздаешь, с тобой будет покончено: я же предупредил, что твоя жизнь будет зависеть от тебя.
И злодей начал возбуждать свой член руками: он вознамерился дернуть веревку в момент оргазма и полюбоваться, как будет трепетать подвешенное тело Жюстины. Он делал все, чтобы обмануть ее и изобразить оргазм, предвкушая нерасторопность девушки. Но все было напрасно: она угадала этот момент, — Ролана выдала необыкновенная сила его экстаза. Жюстина уловила движение распутника, табурет ушел у нее из-под ног, она перерезала веревку и упала на землю. Не знаем, поверит ли читатель, но ее, находившуюся на расстоянии трех-четырех шагов от кресла, забрызгала сперма, которую исторг из себя Ролан одновременно с громкими проклятиями.
Будь на месте Жюстины другая, она, несомненно, воспользовалась бы оружием, которое было у нее в руках, и бросилась бы на монстра. Но к чему бы привел этот отчаянный поступок? Не имея ключей от подземелий, не зная хитрых коридоров, она бы умерла, не добравшись до выхода, впрочем, и сам Ролан был настороже. Поэтому она поднялась, оставив нож на земле, чтобы у хозяина не возникло даже намека на подозрение. Он ничего не заподозрил и, удовлетворенный покорностью и кротостью жертвы в большей степени, чем ее ловкостью, кивком головы указал ей на дверь, и они вместе поднялись в замок.
На следующий день Жюстина лучше познакомилась со своим окружением. Ее подругами по несчастью были четверо женщин от двадцати пяти до тридцати лет. Хотя их изнурили недоедание и каторжная работа, они сохранили большую часть прежней красоты. Все четверо отличались великолепной фигурой, а самая молодая, Сюзанна, обладательница огромных бархатных глаз, была особенно красива. Ролан встретил ее в Лионе, забрал из семьи, обещав жениться на ней, и привез в свой ужасный дом. Она жила здесь уже три года и больше, чем остальные пленницы, страдала от жестокости этого чудовища. Благодаря хлысту из бычьих жил ее ягодицы задубились и сделались твердыми, как коровья шкура, высушенная на солнце; у нее была язва на левой груди и абсцесс в матке, что причиняло ей невыносимые страдания. Все это было результатом стараний коварного Ролана, плодом его неслыханного сладострастия. От нее Жюстина узнала, что злодей собирается ехать в Венецию, где в обмен на большую сумму фальшивых денег, недавно переправленных в Испанию, он должен был получить обменные векселя, выданные на Италию, так как он остерегался переводить свое золото на другую сторону горного массива, чтобы его преступления не были раскрыты в той стране, где он хотел обосноваться. Но все планы могли рухнуть в любую минуту, и замышляемое им отступление полностью зависело от успеха последней сделки, в которую он вложил большую часть своих богатств. Если бы в Кадиксе приняли его фальшивые пиастры, цехины, луидоры и обменяли их на векселя, оплачиваемые в Венеции, Ролан был бы счастлив всю оставшуюся жизнь; если бы подделка обнаружилась, одного единственного дня хватило бы, чтобы разрушить хрупкое здание его счастья и благополучия.
— Надеюсь, — заметила Жюстина, узнав обо всем этом, — Провидение будет на этот раз справедливым, оно не допустит торжества этого подлеца, и мы все будем отомщены…
Наивная! После стольких уроков, которые тебе преподало это самое Провидение, могла ли ты еще рассчитывать на него, могла ли рассуждать таким образом?
В полдень несчастным женщинам предоставляли двухчасовой отдых, и они пользовались им, чтобы пообедать и передохнуть каждая в своей пещере. В два часа их снова привязывали и заставляли работать до темноты, кстати, их никогда не допускали в замок. Если они оставались все время обнаженными, так лишь затем, чтобы лучше чувствовать удары, которыми награждал их Ролан, а он всегда находил для этого предлог и никогда не жаловался на недостаток сил. Зимой им выдавали куртку и панталоны с вырезом на ягодицах, таким образом их тела в любое время года были доступны для ярости злодея, чьим единственным удовольствием было истязание безропотных жертв.
Ролан не появлялся восемь дней. На девятый он подошел к колодцу и, заявив, что Сюзанна и Жюстина слишком медленно вращают колесо, выдал обеим по пятьдесят ударов бычьим хлыстом, исполосовав их заднюю часть от поясницы до колен.
Такой ответ, как легко себе представить, удвоил опасения нашей героини. Ничто не ускользает от взгляда несчастного: любое слово, любая мысль, в той или иной степени выраженная теми, от кого он зависит, либо подавляет, либо оживляет его надежду. Но другого выхода у нее не было, и Жюстина промолчала. Наконец, после крутого поворота прямо перед ними возникла старая хижина. Ролан сошел с мула, и Жюстина тоже спешилась по его знаку; потом он' передал животных лакею, расплатился с ним и отправил его назад. Это обстоятельство опять не понравилось девушке, и Ролан заметил это.
— Что с вами, Жюстина? — участливо осведомился он, шагая к своему жилищу. — Вы ведь во Франции: замок стоит на границе Дофине, а дальше; за горами, Гренобль.
— Я верю вам, сударь, но как могло прийти вам в голову обосноваться на таком диком месте?
— Да потому что люди, которые здесь живут, не очень добропорядочные, — ответил Ролан, и вполне возможно, что вам будет трудно привыкнуть к их занятиям.
— Ax, сударь, зачем вы меня пугаете? И объясните же, наконец, куда меня ведете.
— Я веду тебя к фальшивомонетчикам, и ты видишь перед собой их главаря, — сказал Ролан, хватая Жюстину за руку и увлекая ее на узкий мостик, который опустился со стены при их приближении и тотчас снова поднялся, когда они прошли. — Посмотри на этот колодец, — продолжал он, как только они оказались во дворе, указав на большой навес, под которым четверо женщин, обнаженных и закованных в цепи, вращали большое колесо, — это твои новые подруги и твоя работа. Если ты будешь каждый день по десять часов крутить это колесо и, кроме того, как и все женщины, будешь удовлетворять мои капризы, тебе будут давать шесть унций черного хлеба и плошку бобов. Что касается свободы, забудь о ней — ты никогда ее не увидишь. А когда умрешь от тягот, тебя бросят в яму рядом с колодцем, где уже лежат и ожидают тебя две сотни других тварей той же породы.
— О Господи! — вскричала Жюстина, падая в ноги Ролану. — Позвольте напомнить вам, сударь, что я спасла вам жизнь… в какой-то момент мне показалось, что из чувства благодарности вы предлагаете мне счастье, но вы отплатили за мои заботы тем, что швыряете меня в вечную пучину несчастий! Разве справедливо то, что вы делаете? Не отомстят ли за это угрызения, которые источат ваше сердце?
— Объясни пожалуйста, что понимаешь ты под чувством благодарности, которой, как тебе представляется, ты меня пленила, — сказал Ролан. — Подумай хорошенько, жалкое ничтожество: что делала ты, спеша помочь мне? Разве из двух возможностей — следовать своей дорогой или подойти ко мне — ты не избрала вторую, которую подсказало тебе твое сердце? Следовательно, ты получила удовольствие, так какого же дьявола ты считаешь, что я обязан вознаградить тебя за твои же собственные удовольствия? Как могло взбрести в твою глупую голову, что такой человек, как я, купающийся в роскоши и довольстве, опустится до того, чтобы быть в чем-то обязанным презренному существу вроде тебя? Даже если бы ты дала мне жизнь, и в этом случае я ничего бы тебе не был должен, так как любая мать действует лишь в своих интересах. За работу, скотина, за работу! И запомни, что цивилизация, отвергнув законы природы, не смогла лишить ее прав. Природа изначально создавала людей сильных и людей слабых с условием, что вторые всегда будут подчиняться первым: их положение в обществе определяли ловкость и ум, в начале это выражалось в физической силе, затем ее место заняло золото, самый богатый человек стал самым могущественным, самый бедный сделался самым слабым. Преимущество сильного всегда было одним из законов природы, ей было все равно, кто держит слабого в оковах: богатый или сильный. А вот эти порывы благодарности, которыми ты хочешь приковать меня к себе, ей совершенно неведомы, Жюстина; в ее законах не записано, чтобы удовольствие оказать кому-нибудь услугу было причиной того, что принимающий эту услугу должен отказаться от своих исконных прав; разве ты наблюдаешь у животных, которые служат нам, примеры таких нелепых чувств? Когда я превосхожу тебя богатством или силой, будет ли естественно, если я уступлю тебе свои права либо потому, что ты испытала удовольствие, сделав меня своим должником, либо потому, что будучи несчастной, ты решила получить выгоду таким путем? Даже если речь идет об услуге между равными людьми, гордая возвышенная душа не склонит голову из чувства признательности. Разве принимающий услугу не испытывает унижения? Разве это унижение не служит наградой благодетелю, который только по одной этой причине возвышается над другим? Наконец, разве возвышение над себе подобными не является усладой для гордости? Что еще нужно благодетелю? И если обязательство, унижая того, кто принимает услугу, становится для него бременем, почему он должен оставаться ему верным? Почему я должен унижаться всякий раз, когда на меня упадет взгляд того, кто когда-то мне помог? Выходит, неблагодарность вовсе не порок, а добродетель гордой души, и это так же верно, как и то, что благодарность есть добродетельное свойство слабых душ. Так пусть человек окажет мне сколько угодно услуг, если ему так нравится, но только пусть ничего от меня не требует за полученное удовольствие.
После этих слов, возразить на которые Жюстина даже не успела, ее взяли под руки два лакея, сбросили с нее одежду и голую подвели ближе к своему господину, который, осмотрев ее, погладил и пощипал ее тело; потом заковали ее в цепи вместе с новыми подругами и заставили трудиться, не дав ей отдохнуть ни минуты после утомительного путешествия. Тогда к ней снова подошел Ролан; он еще раз провел рукой по ее бедрам, грудям, ягодицам, грубо помял пальцами нежную беззащитную плоть, унизил ее насмешками и непристойными шутками, когда обнаружил роковую и незаслуженную печать, которой когда-то заклеймил несчастную жестокий Ромбо; наконец, взяв в руку плеть из бычьих жил, нанес ей шестьдесят ударов по заднему месту, и они, превратив ее ягодицы в окровавленные лохмотья, исторгли из ее груди жуткие крики, которые долго отдавались эхом в этом дворе, похожем на каменный мешок.
— Вот что с тобой будет, скотина, — пригрозил монстр, — если ты окажешься нерадивой! Я продемонстрировал тебе образчик экзекуции для того, чтобы ты знала, как я поступаю с теми, кто мне не повинуется.
Жюстина стала кричать еще сильнее, она билась в цепях, а жуткие свидетельства ее страданий только забавляли ее палача.
— Позже я покажу тебе кое-что другое, шлюха! — пригрозил Ролан, вытирая головкой своего члена кровь с ее тела, — все только начинается; я хочу, чтобы ты испытала здесь самые утонченные истязания.
С этим он отпустил ее.
Шесть темных пещер, устроенных вокруг колодца, снабженных запирающимися дверьми, служили ночным убежищем для пленниц. Когда стемнело, Жюстину и ее подруг по несчастью отвязали и заперли в этих нишах, накормив скудным ужином, который Ролан описал ей раньше.
Оставшись одна, Жюстина ощутила весь ужас своего положения. Неужели возможно, думала она, чтобы на свете жили такие люди, которые могут подавить в себе чувство благодарности? А эта добродетель, которая доставляет мне столько блаженства, когда я встречаю благородные души, как может она оставлять равнодушными некоторых людей, и разве не заслуживают звания чудовищ те, кто презирает ее? [67]
Жюстина была погружена в эти размышления, когда вдруг услышала, как открылась дверь темницы: это был Ролан. Злодей пришел до конца унизить ее, заставив служить своим мерзким прихотям. Но что это были за прихоти, великий Боже! Легко представить себе, что они отличались такой же жестокостью, как и остальные его поступки, и что плотские наслаждения этого человека носили на себе печать его отвратительной личности. Впрочем, зачем нам злоупотреблять терпением читателей, изображая эти новые мерзости? Разве недостаточно мы оскорбили их душу своим непристойным рассказом? Стоит ли продолжать в том же духе? Продолжай, продолжай! Именно так ответит философ: мало кто понимает, насколько полезны для совершенствования человеческой души такие картины; мы все еще невежественны в этой науке и питаемся глупой воздержанностью авторов, осмеливающихся обсуждать такие вопросы. Скованные нелепыми опасениями, они рассказывают нам детские сказки, известные всем глупцам, и не смеют коснуться бесстрашной рукой человеческого сердца и представить нашим взорам всю грандиозную панораму действительности. Итак, мы продолжаем, ибо нас призывает к тому философ, и, вдохновившись его мудростью, не убоимся показать порок в обнаженном виде.
Ролан — начнем с его внешности, прежде чем вывести его на сцену — был толстенький коротышка тридцати пяти лет от роду, невероятной силы, обросший шерстью как медведь, с мрачным лицом и свирепым взглядом, жгучий брюнет, имеющий ярко выраженные звериные черты, длинный нос, усы и бороду, закрывшие почти все лицо, мохнатые черные ресницы и половой орган такой длины и толщины, что глаза Жюстины еще не видели ничего подобного. Кроме отталкивающей внешности, наш чеканщик фальшивых луидоров обладал всеми пороками, какие только могут родиться из необузданного темперамента, богатейшего воображения и бесстыдной готовности погрузиться в глубины мерзости и извращенной похоти. Ролан продолжал дело отца, который оставил ему большое богатство, благодаря чему юноша слишком хорошо познал жизнь в самом нежном возрасте. Пресытившись ординарными удовольствиями, он давно не прибегал к иным способам, кроме как к ужасам: только они были еще способны пробудить в нем желания, истощенные прежними бесчисленными наслаждениями. Все женщины, которые служили ему, были посвящены в его тайные извращения, а для того, чтобы утолить свои более пристойные страсти, в которых распутник находил порой привкус преступления, он держал в любовницах свою собственную сестру: ей приходилось гасить пожар, который разгорался от общения с другими наложницами.
Он пришел почти совсем голый, на его раскрасневшемся лице видны были признаки невоздержанности за столом, из-за которого он недавно встал, и чудовищной похоти, которая его пожирала. Он уставился на Жюстину взглядом, не предвещавшим ничего хорошего.
— Снимай это тряпье, — зарычал он и сам сорвал одежду, которой она прикрылась на ночь: — А теперь следуй за мной. Я показал тебе то, что тебя ждет, если ты будешь лениться. Но если ты вздумаешь выдать нас, что уже гораздо серьезнее, наказание соответственно возрастет, и сейчас ты увидишь, в чем оно заключается.
Крепко взяв ее за руку, распутник повел дрожащую от ужаса девушку за собой; он держал ее правой рукой, в левой у него была маленькая лампа, которая освещала тусклым светом их путь. После нескольких .поворотов перед ними предстала дверь в пещеру, Ролан открыл ее и, пропустив Жюстину вперед, велел ей спускаться вниз. Через сотню ступеней показалась вторая дверь, которая была открыта и снова заперта таким же образом, но за ней лестницы больше не было: Жюстина увидела узкий коридор, прорубленный в скале, он был очень извилистый и круто уходил вниз. Ролан все еще не произнес ни слова. Это пугающее молчание усиливало ужас Жюстины, которая была совершенно обнажена и от этого еще больше ощущала ужасную сырость этих подземелий. Справа и слева от дорожки, по которой они шли, виднелись ниши, где хранились сундуки с сокровищами фальшивомонетчиков. Наконец они дошли до последней окованной бронзой двери, она находилась на глубине восьмисот футов в чреве земли; Ролан отпер ее, и пленница отпрянула назад, увидев перед собой это жуткое помещение. Ролан встряхнул ее и грубо вытолкнул в середину круглой пещеры, стены которой, задрапированные тканью, напоминавшей погребальный саван, были украшены самыми невероятными предметами. Скелеты разного пола и возраста в окружении крестообразно разложенных костей, мертвые черепа, засушенные змеи и лягушки, связки розг, палки, сабли, кинжалы, пистолеты и другие малоизвестные виды оружия — такие ужасные вещи увидела Жюстина на стенах, освещенных лампой с тремя фитилями, которая свисала с одной из арок свода. К другой была привязана длинная веревка, не доходившая до земли, она служила для чудовищных опытов. Справа стоял гроб, крышку которого приоткрывал призрак смерти с косой в руке, рядом стояла скамеечка для молитвы, на столе между двух черных свечей лежали распятие, кинжал с тремя изогнутыми крючком лезвиями, заряженный пистолет и кубок, наполненный ядом. Слева к кресту был привязан совсем свежий труп прекрасной женщины, она была обращена к зрителям спиной, и в глаза бросались ее ягодицы необыкновенной красоты, но жестоко истерзанные, из них торчали длинные толстые иглы, на бедрах застыли крупные капли почерневшей крови; у женщины были густые волнистые волосы, изящная голова была повернута в сторону, и лицо как будто все еще молило о пощаде. Смерть почти не исказила его, и нежные черты, которых больше коснулось страдание, нежели разложение, являло собой захватывающую картину красоты, охваченной отчаянием. В глубине пещеры стоял широкий черный диван, с которого открывалась впечатляющая перспектива этой обители ужаса и жестокости.
— Вот здесь ты умрешь, Жюстина, — сказал Ролан, — если когда-нибудь тебя соблазнит фатальная идея покинуть этот дом; именно здесь я собственной рукой предам тебя смерти, и ты испытаешь все, что есть самого ужасного в человеческих страданиях.
Произнося эти угрозы, Ролан возбуждался и все больше напоминал собой тигра, готового сожрать свою добычу. Затем он извлек на свет чудовищный член, которым одарила его природа.
— Ты когда-нибудь видела что-то подобное? — спросил он, вкладывая его в ладонь Жюстины. — Как бы то ни было, — этот предмет должен войти в самую узкую полость твоего тела, даже если при этом он разорвет тебя на две части. Моя сестра моложе тебя, но прекрасно справляется с этим, к тому же я никогда не развлекаюсь с женщинами другим способом, поэтому тебе придется смириться.
Чтобы не осталось сомнений относительно отверстия, которое он имел в виду, он вставил туда три пальца с острыми длинными ногтями, приговаривая:
— Да, вот куда я проникну этой штукой, которая так тебя страшит; она войдет туда вся без остатка и разорвет твой анус; ты будешь истекать кровью, а я буду блаженствовать.
Он исходил похотью, бормоча эти слова, перемежаемые грязными богохульными ругательствами. Его рука, обследовав преддверие храма, который он собирался взять приступом, переместилась дальше, поглаживая и пощипывая прилегающие места; он добрался до груди и так сильно потискал ее, что Жюстина еще две недели после этого страдала от жестокой боли. Потом он положил пленницу на диван, натер ей промежность винным спиртом и бросил ее в жар, после чего грубые пальцы завладели нежным клитором, жестоко помяли его, забрались внутрь, где острые ногти поцарапали в кровь упругие стенки влагалища. Не удовлетворившись этим, он заявил Жюстине, что раз уж она попала в этот каземат, ей незачем больше выходить на поверхность… Обреченная жертва припала к его ногам, она снова осмелилась напомнить ему о неоценимой услуге, но тотчас заметила, что он еще больше рассвирепел, как только она заговорила о жалости.
— Замолчи! — прикрикнул монстр, отшвыривая ее сильным ударом колена в низ живота, затем приподнял ее за волосы и прибавил зловещим тоном: — Довольно, стерва, пора с тобой разделаться.
— О сударь…
— Нет, нет! Ты должна умереть, я не желаю больше слышать упреки; я никому ничего не должен, напротив, это мне обязаны все остальные. Итак, ты умрешь. Полезай в гроб, я посмотрю, впору ли он тебе. затолкал ее в страшный ящик, закрыл его крышкой, запер на замок и вышел из пещеры. Жюстина уже простилась с жизнью, никогда еще смерть не была так близка к ней в своих самых отвратительных и недвусмысленных формах. Однако Ролан скоро вернулся и вытащил ее из гроба.
— Этот ящик как будто специально сделан для тебя, — сказал он, — но дать тебе спокойно издыхать здесь — значит подарить слишком легкую смерть: я придумаю что-нибудь поинтереснее. Теперь моли своего Бога, шлюха! Проси его помочь тебе, если он такой всесильный…
Несчастная опустилась на молитвенную скамеечку; пока она громко изливала свое сердце Всевышнему, Ролан с удвоенным пылом набросился на заднюю часть ее тела, которую она соблазнительно выставила перед ним. Он принялся пороть, что было сил эту нежную плоть, вооружившись девятихвостой плетью с металлическими наконечниками, при каждом ударе которой кровь брызгала вверх до самого свода.
— Ну что, — рычал он, — твой Бог не помогает тебе? Не спасает несчастную добродетель? Оставляет тебя в руках злодейства? Ах, какой жестокий Бог, Жюстина, какой отвратительный Бог! Как я его презираю, как ненавижу его!.. Ну хватит, молитва окончена: незачем докучать Господу, который не желает тебя слышать.
Он положил ее на край дивана и сказал:
— Я предупредил тебя, что ты умрешь. С этими словами он связал ей руки за спиной, набросил на шею черный шелковый шнурок, оба конца которого взял в свои руки, таким образом, затягивая или ослабляя петлю, он мог по своему желанию регулировать дыхание пациентки и отправить ее в другой мир в любой момент.
— Эта пытка гораздо слаще, чем ты думаешь, Жюстина, — заметил он, — ты почувствуешь смерть через невыразимые ощущения удовольствия. При затягивании шнурок будет сжимать твои нервы и бросать в жар органы сладострастия: это давно испытанный способ. Если бы люди, приговоренные к такой казни, знали с каким блаженством они будут умирать, они бы меньше боялись наказания за свои преступления и чаще совершали их. Кто бы не захотел обогатиться за счет других, когда помимо надежды на безнаказанность у него была бы абсолютная уверенность в том, что он испытает в случае разоблачения самую сладостную смерть? Эта приятная операция, — добавил Ролан, будет сжимать ту самую дырочку, куда я вставлю член (в этот момент он приступил к содомии и мое наслаждение удвоится.
Однако его усилия были безуспешны: напрасно он подготавливал проход, напрасно приоткрывал и увлажнял его — по причине слишком больших, просто чудовищных пропорций детородного орудия, скорее похожего на стенобитное, все его атаки легко отбивались. Тогда его ярость перешла все границы, и он ногтями, руками, ногами начал мстить за сопротивление, которое оказала ему природа. Потом он снова пошел на приступ: раскаленное докрасна копье скользнуло к краю соседнего отверстия, и мощным толчком он вогнал его наполовину. Жюстина истошно закричала, Ролан, рассердившись на себя за такую оплошность, резко выдернул инструмент и обрушился на другие ворота с таким остервенением, что смоченный соками стержень сразу погрузился в анус, раздирая его стенки. Распутник воспользовался удачей, увеличил давление и одержал полную победу. По мере продвижения затянулась смертоносная петля на шее, Жюстина захлебнулась криком, обрадованный Ролан сильнее потянул шнурок, наслаждаясь хрипами жертвы, их бесполезностью и тем, что может прекратить их, когда пожелает. Между тем его уже охватило опьянение, он приспособился модулировать свое удовольствие в зависимости от силы натяжения петли. Жизнь в теле нашей героини постепенно угасала; когда петля затянулась до предела, все ее чувства испарились, однако она не утратила способности ощущать. Сотрясаясь от толчков огромного члена, который раздирал ей внутренности, несмотря на свое ужасное состояние, она ощутила горячую струю спермы, заполнившей ее, и услышала победные крики своего противника. Наступил краткий момент беспамятства, потом глаза ее открылись, и организм начал оживать.
— Прекрасно, Жюстина! — сказал палач. — Бьюсь об заклад, что если не будешь лукавить, ты согласишься со мной, что испытала удовольствие.
К сожалению, это было истинной правдой: истерзанная вагина нашей героини подтверждала правоту Ролана. В первый момент девушка стала отрицать этот факт, но злодей насмешливо заметил:
— Шлюха! Зря стараешься обмануть меня, я почувствовал, как залилось соками твое влагалище. Ты кончила, блудница, и доказательство налицо.
— Нет, сударь, клянусь вам, что нет!
— Ну ладно, какая разница! Надеюсь, ты достаточно меня знаешь, чтобы понять, что твое сладострастие волнует меня гораздо меньше, чем мое собственное; я получил такое большое удовольствие, что сейчас же перехожу к следующим. Теперь только от тебя, от тебя одной зависит твоя жизнь.
Он деловито обвязал вокруг шеи Жюстины веревку, свисавшую с потолка. Крепко затянув узел, он привязал к ножке табурета, на котором стояла жертва, другую веревку, потоньше, взял ее конец в руку и сел в кресло напротив. В руках у Жюстины был острый садовый нож, которым она должна была перерезать веревку в тот самый момент, когда Ролан выдернет табурет из-под ее ног.
— Теперь ты видишь, дочь моя, — вкрадчиво сообщил он ей, — что если ты запоздаешь, с тобой будет покончено: я же предупредил, что твоя жизнь будет зависеть от тебя.
И злодей начал возбуждать свой член руками: он вознамерился дернуть веревку в момент оргазма и полюбоваться, как будет трепетать подвешенное тело Жюстины. Он делал все, чтобы обмануть ее и изобразить оргазм, предвкушая нерасторопность девушки. Но все было напрасно: она угадала этот момент, — Ролана выдала необыкновенная сила его экстаза. Жюстина уловила движение распутника, табурет ушел у нее из-под ног, она перерезала веревку и упала на землю. Не знаем, поверит ли читатель, но ее, находившуюся на расстоянии трех-четырех шагов от кресла, забрызгала сперма, которую исторг из себя Ролан одновременно с громкими проклятиями.
Будь на месте Жюстины другая, она, несомненно, воспользовалась бы оружием, которое было у нее в руках, и бросилась бы на монстра. Но к чему бы привел этот отчаянный поступок? Не имея ключей от подземелий, не зная хитрых коридоров, она бы умерла, не добравшись до выхода, впрочем, и сам Ролан был настороже. Поэтому она поднялась, оставив нож на земле, чтобы у хозяина не возникло даже намека на подозрение. Он ничего не заподозрил и, удовлетворенный покорностью и кротостью жертвы в большей степени, чем ее ловкостью, кивком головы указал ей на дверь, и они вместе поднялись в замок.
На следующий день Жюстина лучше познакомилась со своим окружением. Ее подругами по несчастью были четверо женщин от двадцати пяти до тридцати лет. Хотя их изнурили недоедание и каторжная работа, они сохранили большую часть прежней красоты. Все четверо отличались великолепной фигурой, а самая молодая, Сюзанна, обладательница огромных бархатных глаз, была особенно красива. Ролан встретил ее в Лионе, забрал из семьи, обещав жениться на ней, и привез в свой ужасный дом. Она жила здесь уже три года и больше, чем остальные пленницы, страдала от жестокости этого чудовища. Благодаря хлысту из бычьих жил ее ягодицы задубились и сделались твердыми, как коровья шкура, высушенная на солнце; у нее была язва на левой груди и абсцесс в матке, что причиняло ей невыносимые страдания. Все это было результатом стараний коварного Ролана, плодом его неслыханного сладострастия. От нее Жюстина узнала, что злодей собирается ехать в Венецию, где в обмен на большую сумму фальшивых денег, недавно переправленных в Испанию, он должен был получить обменные векселя, выданные на Италию, так как он остерегался переводить свое золото на другую сторону горного массива, чтобы его преступления не были раскрыты в той стране, где он хотел обосноваться. Но все планы могли рухнуть в любую минуту, и замышляемое им отступление полностью зависело от успеха последней сделки, в которую он вложил большую часть своих богатств. Если бы в Кадиксе приняли его фальшивые пиастры, цехины, луидоры и обменяли их на векселя, оплачиваемые в Венеции, Ролан был бы счастлив всю оставшуюся жизнь; если бы подделка обнаружилась, одного единственного дня хватило бы, чтобы разрушить хрупкое здание его счастья и благополучия.
— Надеюсь, — заметила Жюстина, узнав обо всем этом, — Провидение будет на этот раз справедливым, оно не допустит торжества этого подлеца, и мы все будем отомщены…
Наивная! После стольких уроков, которые тебе преподало это самое Провидение, могла ли ты еще рассчитывать на него, могла ли рассуждать таким образом?
В полдень несчастным женщинам предоставляли двухчасовой отдых, и они пользовались им, чтобы пообедать и передохнуть каждая в своей пещере. В два часа их снова привязывали и заставляли работать до темноты, кстати, их никогда не допускали в замок. Если они оставались все время обнаженными, так лишь затем, чтобы лучше чувствовать удары, которыми награждал их Ролан, а он всегда находил для этого предлог и никогда не жаловался на недостаток сил. Зимой им выдавали куртку и панталоны с вырезом на ягодицах, таким образом их тела в любое время года были доступны для ярости злодея, чьим единственным удовольствием было истязание безропотных жертв.
Ролан не появлялся восемь дней. На девятый он подошел к колодцу и, заявив, что Сюзанна и Жюстина слишком медленно вращают колесо, выдал обеим по пятьдесят ударов бычьим хлыстом, исполосовав их заднюю часть от поясницы до колен.