Демилль Нельсон. Дочь генерала

   — И никому не пришло в голову задаться вопросом, где капитан Кемпбелл?
   — Н-нет... Оглядываясь сейчас назад, понимаешь, что все связано между собой. А тогда я, видимо, подсознательно исходил из того, что капитан Кемпбелл оставила вместо себя сержанта и отлучилась пораньше. Сержант оставил вместо себя капрала и тоже отлучился, может быть, домой, чтобы проверить, как там его жена. Обычное дело: военнослужащему на дежурстве вдруг взбредет в голову, что жена ему изменяет, он оставляет свой пост и мчится домой. К сожалению, это одна из проблем нашей армейской жизни.
   — Да, я в свое время столкнулся с двумя убийствами и одним тяжелым увечьем вследствие самовольной отлучки.
   — Значит, вы понимаете... Итак, мне было известно, что сержант Сент-Джон попал в руки полиции, но я не стал торопиться с выяснением обстоятельств его задержания. Было ясно, что проступок сержанта вызван отсутствием капитана Кемпбелл, и я надеялся, что все уладится само собой. Никто не мог подумать, что задержание сержанта было, как мы все потом узнали, одним из звеньев в цепочке событий.
   Звучало это вроде бы убедительно, хотя если вникнуть, то в рассуждениях были и уязвимые места.
   — Вы сказали, что накануне вечером допоздна работали в штабе.
   — Да.
   — Вы видели капитана Кемпбелл, когда она явилась принять смену?
   — Нет, мой кабинет находится на первом этаже, рядом с кабинетом генерала. А дежурные офицер и сержант используют большое помещение канцелярии на втором этаже. Мне нет необходимости видеть офицера, заступающего на дежурство. Вы удовлетворены, мистер Бреннер?
   — Все, что вы сейчас сказали, вполне разумно. А удовлетворен я буду лишь тогда, когда перепроверю факты. Таковы мои обязанности, полковник, я не могу поступить иначе.
   — Уверен, что вы обладаете определенной степенью свободы, мистер Бреннер.
   — Самой минимальной. Шаг вправо, шаг влево. А сделал лишний, жди нахлобучки от полковника Хеллмана. Под орех разделает любого, кто трясется перед старшим по званию и боится провести допрос как положено.
   — Такой строгий?
   — К сожалению.
   — Я передам ему, что вы отлично поработали и не тряслись от страха.
   — Благодарю вас, полковник.
   — И вам нравится ваша работа?
   — Привык. Но вот сегодняшняя не нравится, как, впрочем, и вчерашняя.
   — Значит, у нас есть что-то общее.
   — Надеюсь.
   Мы помолчали с минуту. Кофе давно остыл, но мне было все равно.
   — Полковник, не могли бы вы сегодня устроить нам встречу с миссис Кемпбелл?
   — Постараюсь.
   — Если она настоящая боевая подруга, то поймет, что это необходимо. И сегодня же хотелось бы повидать генерала Кемпбелла.
   — Хорошо, устрою. Где вас искать?
   — Боюсь, мы весь день будем в разъездах. Просто оставьте сообщение в военной полиции. А где будете вы?
   — У себя, в штабе.
   — Приготовления к похоронам закончены?
   — Да. Гроб с телом покойной после отбоя будет установлен в церкви. Желающие проститься могут сделать это сегодня вечером и завтра утром. В одиннадцать часов в церкви состоится панихида, затем гроб перевезут на Джордан-Филдз для траурной церемонии. После нее гроб с телом самолетом будет доставлен в Мичиган для погребения в семейном склепе Кемпбеллов.
   В личных делах кадровых офицеров обычно имеется завещание, часто содержащее пожелания по захоронению, поэтому я спросил:
   — Такова воля покойной?
   — Этот вопрос имеет отношение к расследованию?
   — Думаю, что дата составления завещания и дата написания указаний для похорон имеют значение.
   — Завещание и бумага с последним пожеланием составлены за неделю до отбытия капитана Кемпбелл в Персидский залив, что естественно. Для вашего сведения: она пожелала быть похороненной в семейном склепе и своим душеприказчиком назначила брата Джона.
   — Благодарим вас, полковник, — сказал я в заключение. — Вы были чрезвычайно любезны и во многом помогли нам. — Хотя и пытался пудрить мозги, добавил я про себя.
   Старшие по званию первыми садятся для разговора и первыми встают после него. Я сидел и ждал, когда он поймет, что я закончил, но вместо того чтобы подняться и проститься, полковник Фаулер неожиданно спросил:
   — Вы не нашли в ее доме ничего такого, что повредило бы репутации других и ее самой?
   Наступил мой черед сыграть в застенчивость и недогадливость.
   — Что именно?
   — М-м... ну, дневники, фотографии, письма... Вы понимаете, о чем я.
   — Если бы моя тетушка, старая дева, одна провела целую неделю в доме капитана Кемпбелл, то и тогда она не нашла бы ничего предосудительного, включая даже музыку.
   Это была правда, потому что тетушка Джин при всей своей пронырливости не обладала пространственным воображением.
   Полковник поднялся с места, мы тоже.
   — Значит, вы недоглядели. У нее была привычка все документировать. Это входило в курс ее обучения как психолога. Она не хотела полагаться на память, когда дело касалось любовных утех в каком-нибудь паршивом мотеле или в служебном кабинете. Копните поглубже.
   — Непременно, сэр.
   Честно скажу, мне не нравились замечания подобного рода от Кента и Фаулера, Наверное, Энн Кемпбелл стала для меня чем-то большим, нежели очередная потерпевшая. Скорее всего я отыщу ее убийцу, должен найтись человек, который выяснит, почему Энн сделала то, что сделала, и объяснит это Кенту, Фаулеру и всем остальным. Жизнь Энн Кемпбелл не нуждалась в оправдании и сетованиях — она нуждалась в разумном объяснении и, может быть, взывала к возмездию.
   Полковник Фаулер проводил нас до двери, очевидно, сожалея, что он разговаривал по телефону и нас встретила миссис Фаулер. Мы обменялись рукопожатиями, и я спросил:
   — Кстати, нам не удалось найти уэст-пойнтское кольцо капитана Кемпбелл. Она его носила?
   — Не обращал внимания.
   — На ее пальце мы заметили светлый ободок.
   — Значит, носила.
   — Знаете, полковник, если бы я был генералом, мне хотелось бы иметь вас своим адъютантом.
   — Если бы вы были генералом, мистер Бреннер, я был бы нужен вам в качестве адъютанта. Всего доброго.
   Зеленая дверь затворилась, мы пошли по дорожке к улице.
   — Мы, кажется, на пороге открытия какого-то большого секрета Энн и ее папочки, — сказала Синтия. — Но дальше — стена.
   — Да, но мы знаем, что секрет существует, и меня не обманет весь этот треп о воображаемой несправедливости и беспричинной ненависти.
   — Меня тоже.
   Я уселся в машину и сказал:
   — У жены Фаулера странный вид. Ты не заметила?
   — Заметила.
   — И за ним самим надо следить.
   — Обязательно.

Глава 22

   — Завтрак или психология? — спросила Синтия.
   — Психология. Закусим полковником Муром.
   Напротив каждого дома на Бетани-Хилл у дороги стоят белые указатели с черными надписями. Ярдах в ста от дома полковника Фаулера мы увидела табличку, на которой было написано «Полковник и миссис Кент».
   — Интересно, где будет жить Кент через месяц? — сказал я.
   — Надеюсь, не в Левенуэрте, штат Канзас. Мне даже жаль его.
   — Люди сами выбирают свою судьбу.
   — Имей хоть немножко сострадания, Пол.
   — Постараюсь. Судя по масштабам морального разложения, здесь скоро пойдет волна внезапных отставок, увольнений, переводов, может быть, разводов, зато — если повезет — никаких судилищ за поступки, недостойные офицера. В Левенуэрте потребуется целое крыло для возлюбленных Энн Кемпбелл. Представь картину: два десятка бывших военных томятся в своих одиночках...
   — Ты, кажется, настроился на обличительную волну. Я тебя умоляю...
   — Ты права, извини.
   Мы выехали из Бетани-Хилл и влились в вереницу личных автомобилей, грузовиков с людьми и грузами, школьных автобусов, штабных машин. Повсюду виднелись группы марширующих солдат. Тысячи мужчин и женщин напоминали обычное население любого небольшого городка в восемь часов утра и все же неуловимо и глубоко от него отличались. Гарнизонная служба на территории Штатов в мирное время скучна, но когда идет война, то находиться в таком месте, как Форт-Хадли, лучше, чем на передовой, хотя и не намного.
   — Некоторые плохо ориентируются во времени, — сказала Синтия. — Я чуть было не поверила в версию полковника Фаулера насчет последовательности событий, хотя в смысле времени он путался.
   — Лично я думаю, что он сделал тот звонок гораздо раньше.
   — Подумай, о чем ты говоришь, Пол!
   — Говорю о том, что он уже знал, что Энн мертва. Он позвонил для того, чтобы создать впечатление, будто она жива и опаздывает к завтраку. Но он не предвидел, что мы попадем к ней в дом до указанного времени.
   — Объяснение правдоподобное. Однако откуда Фаулер узнал, что Кемпбелл мертва?
   — Тут возможны три версии. Ему кто-то сказал, он каким-то образом обнаружил ее тело и третья: он сам и убил.
   — Он не убивал! — убежденно возразила Синтия.
   — Тебе он, вижу, понравился.
   — Да, понравился. Фаулер не похож на убийцу.
   — Все мы убийцы.
   — Это неправда!
   — Хорошо-хорошо. Но если все-таки допустить это, ты догадываешься о его мотивах?
   — Главный мотив — оградить генерала и вырвать с корнем заразу в части.
   — Да, альтруистический мотив мог подвигнуть такого человека, как полковник Фаулер, на жуткий поступок. Но у него могли быть и более личные мотивы.
   — Возможно. — Синтия свернула на дорогу, ведущую к Учебному центру.
   — Если мы не уличим полковника Мура по его вьющимся волосам, Фаулер займет более высокое положение в моем списке подозреваемых. Тот злополучный звонок — достаточное основание. Я уже не говорю о том, какой испуганный вид был у миссис Фаулер.
   — Как далеко мы зайдем с Муром?
   — До порога.
   — Ты думаешь, что еще не время расспросить его о волосах, пальчиках и шинах?
   — Пока в этом нет необходимости. Мы хорошо поработали тут, и незачем делиться с ним нашим успехом. Пусть своими разговорами выкопает себе яму поглубже.
   Синтия проехала мимо арки с надписью «Посторонним вход воспрещен». Охраны не было, но навстречу нам полз полицейский джип.
   Мы остановились перед главным зданием Учебного центра, поблизости от вывески «Служебная парковка». Я заметил серый «форд-ферлейн», очевидно, принадлежавший Муру.
   Мы вошли в здание. Из-за конторки поднялся сержант:
   — Чем могу служить?
   Я показал ему удостоверение.
   — Проводите нас, пожалуйста, в кабинет полковника Мура.
   — Я позвоню ему, шеф, — ответил сержант.
   Не люблю эту неофициальную форму обращения к уорент-офицеру, и потому я слегка повысил голос:
   — Вы плохо слышите, сержант? Проводите нас в его кабинет.
   — Есть, сэр. Следуйте за мной.
   Мы шли длинным гулким коридором вдоль стены цвета плесени. Пол не был даже устлан каменными плитами, а просто залит грязно-серым бетоном. Каждые пять ярдов попадалась распахнутая стальная дверь, ведущая в небольшое помещение, где за металлическими столами трудились лейтенанты и капитаны.
   — Это тебе не Ницше, а что-то от Кафки.
   Сержант глянул на меня, но промолчал.
   — Когда прибыл полковник? — спросил я.
   — Минут десять назад.
   — Серый «форд-ферлейн» перед зданием — его?
   — Так точно, сэр... Это по поводу убийства Кемпбелл?
   — Уж конечно, не по поводу нарушения правил парковки.
   — Понимаю, сэр.
   — Где кабинет капитана Кемпбелл?
   — Напротив кабинета полковника Мура. Там сейчас ничего нет.
   Дверь с табличкой «Полковник Мур» оказалась в самом конце коридора.
   — Доложить о вас? — спросил сержант.
   — Не надо. Вы свободны, сержант.
   Он неуверенно начал:
   — Я...
   — Да?
   — Надеюсь, вы найдете этого типа, — сказал сержант и зашагал по коридору.
   Синтия открыла дверь с табличкой «Капитан Кемпбелл», и мы вошли внутрь. Кабинет был пуст, только на полу лежал букетик цветов, без записки.
   Мы осмотрелись и вышли. Я постучал в кабинет Мура.
   — Входите, входите, — откликнулся он.
   Мы вошли. Полковник Мур сидел, сгорбившись над столом, и не поднял головы. Кабинет был просторный, но такой же мрачный, как и все остальные, мимо которых мы шли. По правую руку у стены стояла картотека, по левую руку — небольшой стол для заседания, в углу — открытый металлический шкаф, где висела куртка полковника. Напольный вентилятор гнал по комнате воздух, шевеля бумаги, приклеенные к стене. Возле письменного стола стоял бумагорезательный аппарат — основной символ положения государственного служащего.
   Полковник поднял глаза.
   — В чем дело? А-а... — Он огляделся, словно недоумевая, откуда мы взялись.
   — Простите, что нагрянули без предупреждения, полковник, но были рядом и вот решили... Позвольте присесть?
   — Ничего, садитесь. — Мур жестом указал на два стула перед его столом. — Буду признателен, если в следующий раз вы сообщите заранее, что хотите меня видеть.
   — Хорошо, сэр, в следующий раз мы сообщим заранее, когда захотим видеть вас в помещении военной полиции.
   — Просто дайте мне знать.
   Как и большинство людей академического склада, полковник плохо разбирался в тонкостях заорганизованного мира. Он не понял бы намека, даже если бы я сказал: «В следующий раз поговорим в полиции».
   — Чем могу быть полезен?
   — Я хотел бы, чтобы вы еще раз подтвердили, что вы были дома в ту ночь, когда произошла трагедия.
   — Я приехал домой около девятнадцати часов, а утром, в семь тридцать, отправился на работу.
   Приблизительно в семь тридцать мы с Синтией приехали на Виктори-Гарденс.
   — Вы живете один?
   — Один.
   — Кто-нибудь может подтвердить, что вы были дома?
   — Нет.
   — В двадцать три ноль-ноль вы звонили в штаб и разговаривали с капитаном Кемпбелл. Я не ошибаюсь?
   — Не ошибаетесь.
   — Разговор имел отношение к работе?
   — Совершенно верно.
   — Затем около полудня вы позвонили ей вторично и оставили сообщение на автоответчике.
   — Да.
   — Вы пытались дозвониться и раньше, но ее телефон не работал.
   — Правильно.
   — Что вы хотели ей сказать?
   — То, что записано на автоответчике: что наряд полиции обчистил ее кабинет. Я пытался возражать, у нее хранились секретные материалы, но они не пожелали даже выслушать... Наша армия напоминает мне полицейское государство. Вы понимаете, что это такое — когда полиции не требуется даже ордер на обыск?
   — Полковник, то же самое сделали бы в моей крупной частной компании. В армии все и вся принадлежит дяде Сэму. Разумеется, у вас есть определенные конституционные права относительно криминального расследования, но я не советовал бы пытаться воспользоваться сейчас ими. Иначе я надену на ваши права наручники и отправлю вас в тюрьму. Там все, и я в том числе, будут соблюдать ваши права. Итак, в настроении ли сотрудничать со следствием?
   — Нет, не в настроении. Но вынужден это сделать под давлением и протестуя против этого давления.
   — Отлично.
   Я еще раз оглядел кабинет. На верхней полке шкафа лежал несессер с туалетными принадлежностями, откуда, вероятно, и была взята щетка для волос. Интересно, Мур заметил пропажу? Потом я заглянул в ящик аппарата для измельчения бумаги — он был пуст. Нет, Мур не дурак и не рассеянный благожелательный чудак, какими обычно рисуют профессоров. Напротив, он хитроумен и страшен. Как все высокомерные люди, Мур был, однако, беспечен. Я не особенно удивился бы, увидев сейчас на его столе палаточные колья и молоток.
   — Мистер Бреннер, у меня сегодня мало времени.
   — Вы сказали, что посвятите нас в некоторые особенности психологии капитана Кемпбелл.
   — Что вы хотели бы знать?
   — Прежде всего — почему она ненавидела отца?
   Мур долго смотрел на меня.
   — Вижу, вы кое-что разузнали с момента нашего последнего разговора.
   — Да, сэр. Мы с мисс Санхилл разговаривали со многими людьми, и каждый сообщил нечто новенькое. Сейчас мы идем по второму кругу и через несколько дней узнаем, кого и о чем спрашивать, отделим хороших людей от плохих и арестуем последних. Проще простого по сравнению с психологической войной.
   — Не скромничайте.
   — Так почему же Энн ненавидела отца?
   Мур глубоко вздохнул и откинулся на спинку кресла.
   — Позвольте мне начать с того, что генерал Кемпбелл, по моему мнению, обладает ярко выраженной предрасположенностью к принуждению. Человек он самодостаточный, властный, не терпит критики, педант, не склонный к излияниям. При этом он, безусловно, знает дело и находится на своем месте.
   — Такими качествами наделены девять генералов нашей армии из каждых десяти. Что из этого следует?
   — Энн Кемпбелл не сильно отличалась от него, что неудивительно, если принять во внимание кровную связь. Итак в одном доме живут два сходных индивидуума, один — пожилой мужчина, отец, другой — молодая женщина, дочь. В самой этой ситуации заложены потенциальные проблемы.
   — Они восходят к несчастливому детству?
   — Вряд ли. Все начиналось очень хорошо. В отце Энн видела самое себя, свое будущее, а генерал видел в дочери свое продолжение. Оба были счастливы. Энн говорила, что у нее было счастливое детство и она была близка к отцу.
   — Потом все переменилось.
   — И должно было перемениться. Маленький ребенок ищет расположения отца. Тот замечает угрозу своему доминирующему положению и считает своего отпрыска побегом от ствола. Когда ребенок становится подростком или чуть старше, оба начинают различать друг у друга дурные черточки. Здесь заключена глубокая ирония, ибо это их собственные дурные черты, но люди не могут быть объективны к себе. Мы все склонны обманываться. Кроме того, с годами между родителем и потомком развивается соперничество, появляется взаимная требовательность. Поскольку ни тот ни другой не терпят критики, оба — компетентные люди и достигли известного положения, высекаются первые искры.
   — Вы рассуждаете вообще или говорите конкретно о генерале и капитане Кемпбелл?
   Мур медлил, словно не желая выдавать государственную тайну.
   — Я рассуждаю вообще, но вы можете сделать конкретные выводы.
   — Но если мы с мисс Санхилл задаем конкретные вопросы, а вы отвечаете общими рассуждениями, нам легко впасть в ошибку. Мы, видите ли, туповаты.
   — Не пытайтесь уверить меня в этом.
   — Хорошо, будем ближе к делу. Нам сказали, что Энн, соперничая с отцом, поняла, что не выдержит соперничества, и вместо того чтобы выйти из поединка, начала против генерала кампанию саботажа.
   — Кто вам это сказал?
   — Один человек, который слышал это от специалиста-психиатра.
   — Ваш психиатр не прав. Личности с ярко выраженной склонностью к принуждению считают, что могут соперничать с кем угодно, и готовы сразиться с деспотом.
   — Итак, оба были готовы биться лоб в лоб. Значит, истинная причина ненависти Энн Кемпбелл к отцу в другом?
   — Совершенно верно. Истинная причина ее глубокой ненависти к отцу заключается в предательстве с его стороны.
   — В предательстве?
   — Именно. Энн не такой человек, чтобы проникнуться непримиримой ненавистью из-за соперничества, зависти или чувства собственной недостаточности. Несмотря на растущие взаимные претензии, она по-настоящему любила отца, пока он не совершил предательства. И это предательство было чудовищно, глубоко травмировало ее, почти сломало. И это со стороны человека, которого Энн любила, которым восхищалась и доверяла, как никому другому... Такая конкретика вас удовлетворяет?
   Несколько секунд все молчали, потом Синтия подалась в своем кресле вперед и спросила:
   — Как он ее предал?
   Мур не ответил.
   — Он изнасиловал ее?
   Мур покачал головой.
   — Тогда что же?
   — В чем конкретно заключалось предательство, не имеет, в сущности, значения. Важно, что оно было непростительное.
   — Хватит ходить вокруг да около, полковник, — вмешался я. — Что он ей сделал?
   Мура огорчила моя резкость, но он быстро взял себя в руки.
   — Мне это неизвестно.
   — Но вы знаете, что это не было кровосмешение, — заметила Синтия.
   — Да, знаю, потому что Энн сама мне сказала. Когда мы вместе обсуждали ее состояние, она называла то, что произошло, предательством. Больше ни слова.
   — Возможно, генерал просто забыл сделать дочери подарок ко дню рождения?
   Сарказм показался Муру неуместным и раздражал его, чего я, собственно, и добивался.
   — Нет, мистер Бреннер, речь идет не о пустяках. Надеюсь, вы понимаете: когда человек, которого любишь и которому, безусловно, доверяешь, не просто наносит тебе обиду по забывчивости или невнимательности, а совершает в своих интересах низкое, гнусное предательство, — такого человека нельзя простить. Классический пример — жена, обожающая своего мужа, вдруг узнает, что у него давняя связь на стороне.
   Мы ненадолго задумались — каждый о своем, затем Мур продолжал:
   — Или возьмем другой пример, более близкий. Девочка-подросток или девушка обожает отца. И вот однажды она совершенно случайно слышит, как он говорит кому-то из друзей или коллег: «Странная девочка у меня, Джейн. Сидит вечно дома, липнет ко мне, фантазирует о мальчишках, но сторонится их. Такая неловкая простушка. Хоть бы иногда пробежалась по улице или вообще жила отдельно». Представляете, какое впечатление произвело бы это на любящую дочь? У нее сердце разрывалось бы от разочарования и горя.
   Еще бы, у меня у самого сердце разрывалось от этой незатейливой байки, а я вовсе не такой чувствительный.
   — Вы считаете, что с Энн Кемпбелл случилось нечто подобное?
   — Может быть.
   — Но вы, вижу, не уверены в этом. Почему она не делилась с вами?
   — Многие люди не могут говорить о своих переживаниях с психотерапевтом, потому что такой разговор неизбежно подразумевает суждение, оценку. Объективный наблюдатель может недооценить степень потрясения человека, даже если оно вызвано таким чудовищным актом, как инцест. Инцеста в данном случае не было, но по любым стандартам произошло нечто страшное.
   Я слушал и не слушал: в многословии мало информации, главный вопрос оставался.
   — И у вас нет никакого предположения, что это было? — спросил я.
   — Никакого. Мне, собственно, и не нужно знать, что отец сделал ей. Мне достаточно знать, что он ей нанес глубокую душевную рану. Генерал умышленно злоупотребил ее доверием, и с того момента их отношения постоянно ухудшались.
   Я тщетно попытался совместить в уме мои служебные нормы с позицией Мура. В нашем ремесле ты просто обязан знать: кто? что? где? когда? как? и почему? Может быть, Мур знает по крайней мере когда?..
   — Когда это случилось?
   — Около десяти лет назад.
   — Около десяти лет назад Энн была еще в Уэст-Пойнте.
   — Совершенно верно. Она училась тогда на втором курсе.
   — А когда у нее возникло желание мстить? — спросила Синтия. — Не сразу же?
   — Не сразу. Кемпбелл прошла все стадии: шок, отчуждение, депрессию, гнев — и лишь через шесть лет поняла, что не может нести в себе этот груз, и решила мстить. Ее преследовала навязчивая идея, будто только мщение расставит все по своим местам.
   — И кто же подтолкнул Энн Кемпбелл на этот путь — вы или Ницше?
   — Мистер Бреннер, я категорически протестую против попыток возложить на меня ответственность за ее враждебное отношение к отцу. Как профессионал, я ограничивался лишь выслушиванием того, что она мне сообщала.
   — Получается, что с таким же успехом Кемпбелл могла говорить с попугаем. Неужели вы не указывали на пагубность последствий? — вмешалась Синтия.
   — Разумеется. С чисто клинической точки зрения Энн поступала неправильно, и я указывал ей на это. Я отрицаю намек мистера Бреннера, будто толкал ее на этот путь.
   — Если бы ее борьба была направлена против вас, — сказал я, — удалось бы вам остаться на позиции клинической беспристрастности?
   Мур долго смотрел на меня, прежде чем ответить.
   — Поймите же наконец: не всякий пациент хочет пройти курс психотерапии. Иные лелеют нанесенные им обиды и раны и мечтают расквитаться, нередко таким же способом: ты предал меня — я предам тебя. Ты соблазнил мою жену, я соблазню твою. Отомстить за преступление аналогичным образом не всегда представляется возможным, хотя бывает и такое. Традиционная психология учит, что это нездоровое явление, но обычный человек знает, что месть может принести душевную развязку, оказать терапевтическое воздействие. Проблема в том, что расплата требует психической платы — простите невольный каламбур. Мститель часто становится преследователем.
   — Понимаю, о чем вы говорите, полковник, — сказал я, — но почему вы рассуждаете вообще или с чисто клинической точки зрения? Хотите дистанцироваться от трагедии? Уйти от малейшей личной ответственности?
   Муру это не понравилось.
   — Я отвергаю ваши намеки на то, что не смог помочь Кемпбелл и даже одобрял ее поведение.
   — Можете отвергать, но кое-кто сильно подозревает вас именно в этом.
   — Что вы хотите от... — Он пожал плечами. — Здесь, в Хадли, никогда не понимали и не ценили ни мою работу, ни Учебный центр, ни наши отношения с Энн Кемпбелл.