Страница:
— В подобных случаях мы изучаем весь квартал, — ответил полицейский.
— Отлично, — сказал я.
— У нас в машине есть пластырь, — сказал он. — Вам бы лучше заклеить рану.
— В чем дело, Дейв? — спросил молодой сотрудник Спецслужбы.
— Мне не нравится его голова, — ответил Дейв.
— Мне тоже не нравится, — подтвердил более молодой. Потом они оба насмешливо посмотрели на меня. Наконец молодой человек подошел к запертой двери и уставился на стальной замок. На уровне глаз в свежевыкрашенной черной двери был глазок. Когда Дейв убедился, что с этой стороны в глазок ничего не разглядишь, он сказал молодому: «Так ничего не выйдет», и тот вынул из кармана отвертку.
Ему потребовалось не более двух минут, чтобы оторвать скобы от хилой фанерной двери.
— Домовладельцев, которые сдают такие квартиры, надо сажать, — сказал молодой. Он саданул ногой по двери и вышиб ее. Старший шагнул внутрь, включил свет и присвистнул.
Это было полуподвальное помещение. Дневной свет проникал сюда только через четыре узкие щели в одной из стен. На полу лежал неприбитый дешевый линолеум в крупную черно-белую клетку. Вдоль длинной стены стояла скамейка с двумя лампами и граммофоном. Скамейку покрывал большой красный флаг с белым кругом, в котором помещалась черная свастика. В самом центре свастики был наклеен весьма идеализированный профиль Гитлера; в комнате было несколько книг, включая «Mein Kampf», пара парадных кортиков и коробка с медалями и значками. Среди туристских брошюр валялась реклама: «Гамельн в Нижней Саксонии. Слет эсэсовцев. Организуется Ассоциацией социальной защиты бывших военнослужащих СС. Желающие участвовать должны сообщить свои данные на следующей неделе. Слет будет проходить с шести тридцати вечера в пятницу до половины восьмого утра в понедельник. Комфортабельный отель, питание, посещение ночного клуба и участие в слете: самолетом в обе стороны всего за тридцать фунтов». За патефоном стояли пластинки, выпущенные американской компанией для тех, кто желал слушать речи Гитлера и нацистские оркестры на хорошей технике, даже если не мог себе позволить истратить тридцать фунтов на эсэсовский пикник. На стене висели портреты нацистских лидеров, включая и одного из американских фюреров в сделанной на заказ форме, Вдоль стен стояло еще много армейских стульев и большая чистая доска на пюпитре. На полке лежал обрывок оберточной бумаги с запиской: «Скажи миссис Уилкинсон, что в четверг будет большое сборище. Закажи, пожалуйста, еще одну пинту молока».
— Очень мило, — сказал сотрудник Специальной службы. — Вы что-нибудь подобное ожидали увидеть?
Из соседней комнаты донесся веселый голос теледиктора: «Нет, боюсь что речь идет о письменном столе со специальными отделениями для бумаг, но благодарю вас, мистер Дагдейл из Вулвергемптона, что вы приняли участие в нашей викторине...»
— Он ударил меня со словами: «Получай, жид», — сказал я. Сотрудник Спецслужбы кивнул. Из телевизора послышались звуки фанфар и аккорды электрооргана.
Глава 38
Лондон, воскресенье, 27 октября
— Пластырь у тебя на голове прекрасно смотрится, — заметила Джин.
— Квартира под колпаком? — спросил я.
— Полицейский сидит на полицейском, — ответила Джин.
— А белый «альпайн»?
— Не торопись, — сказала Джин. — У полиции достаточно дел и кроме борьбы с преступниками.
— Ты предупредила их, что это не терпит отлагательств?
— Так же, как и воскресная репетиция праздничной церемонии.
— Но если они там наткнутся на что-нибудь, введи это в систему, — сказал я. — Может оказаться важным.
Джин улыбнулась.
— Я не шучу, — сказал я.
— Знаю, — сказала Джин и снова улыбнулась. — Даже самых простых вещей не допросишься. Кайтли говорит, что ты против газетных сообщений, — сказала Джин.
— Кайтли, — подхватил я. — Он обожает газеты. А ведь иногда от них больше вреда, чем пользы, — они могут привлечь внимание к тому, что в противном случае никто и не заметил бы.
— Из этого громкое дело может получиться — нацисты и все остальное, — такие вещи любят, — сказала Джин.
— Иногда ты говоришь, как сотрудник пресс-службы, — сказал я. — Как только я закончу свое дело, они могут залепить свастиками все газеты. Может, это, в конце концов, и поможет.
— Поможет поймать человека, который очулочил тебя по голове?
— "Очулочил" — это очень хорошо сказано, — сказал я.
— Спецслужба привлечет его в соответствии с разделом 6[50].
— Хорошо, — сказал я. — Будет знать, как сдавать комнаты в поднаем.
— Кто он такой? — спросила Джин.
— Понятия не имею. Знаю только, что он не очень разборчив в том, кому сдает свою комнату.
— Что тебе известно о нем? — продолжала настаивать Джин.
— Что он агент Объединенной Арабской Республики и что он носит с собой пружинный нож.
— Откуда знаешь?
— Надо же ему чем-то намазывать маргарин на свои бутерброды, — сказал я.
— Я имею в виду ОАР.
— Догадка, — признался я. — У меня нет сомнений, что Саманта Стил работает на израильскую разведку, в какие бы личные связи с Валканом она ни вступала. Этот тип снизу весьма искусно подслушивал ее телефон в самом удобном месте, из чего я заключаю, что он убежденный антисемит, а может, и агент египетской разведки.
— Ужасное упрощение, — сказала Джин.
— Ты права, — согласился я, — но ничем другим я не располагаю.
— А что насчет неонацистов?
— Я, конечно, не специалист, но что-то не верится, будто эти ребята могут смыться, не забрав своих побрякушек.
— Остроумно, — заметила она. — Может, ты и прав. — И она бросила на меня один из своих редких восхищенных взглядов.
Глава 39
Берлин, суббота, 2 ноября
Панков — это что-то вроде Хэмпстеда Восточного Берлина, район уютный и буржуазный; собаки ходят в попонках, а дети играют спокойно, без криков. Стены дома 238 были испещрены выбоинами от шрапнели, на широкой каменной лестнице меня встретили запахи Eisbein[51] и жареного лука.
Квартира 20 находилась на верхнем этаже. На маленькой медной бличке готическими буквами было выведено «Борг». Здесь жил экс-генерал вермахта Борг.
Дверь открыла молодая девушка. На ней был короткий передник с оборкой, такие носили в тридцатые годы. Комната, куда меня привели, была богато украшена, но скромно меблирована. Из овальной рамы на меня свирепо, по-тигриному смотрела женщина с гладко зачесанными назад волосами. Под большой фотографией сидел генерал-полковник Эрих Борг, командир танковой группы «Борг».
Генерал Борг был высокий и худой. Он сидел в старинном низком глубоком кресле, — торчащие локти и колени делали его похожим на засушенное насекомое. Он был совершенно седой и очень морщинистый, морщины разбегались в разные стороны от глаз и рта. Под правой рукой он держал блокнот и старинную авторучку. Левой он поднес высокий стакан чая с лимоном ко рту и отхлебнул осторожно глоток почти прозрачной жидкости.
У ног Борга стоял большой поднос с песком, на котором был смоделирован рельеф центральной Бельгии. Цветные деревянные палочки и булавки образовывали аккуратные ряды. Я подошел к подносу с песком и внимательно осмотрел его.
— Четыре пятнадцать пополудни, — сказал я.
— Отлично, — сказал Борг. Девушка внимательно наблюдала за нами.
— Как раз перед тем, как английская артиллерия открыла стрельбу залпами.
— Ты слышишь, Хейди, — сказал Борг и ткнул тростью туда, где был изображен прямоугольник Угумонта. — Кавалерия Нея несется к британским пушкам, пять тысяч всадников и ни грана разума. Они кричат «Vive l'Empereur!» и надеются на случай. Подскакав к орудиям, они не знают, что делать дальше, вы согласны? — Генерал смотрит на меня испытующе. Я говорю:
— Нельзя вывести пушки из строя, если у вас нет костылей, а если нет лошадей и упряжи, то и оттащить их с позиций не удастся.
— Им ума не хватило, — сказал Борг. — Хватило бы гвоздей и молотка.
Я пожал плечами.
— Они могли бы разбить вдребезги деревянные лафеты.
Борг просиял.
— Ты слышишь, Хейди? Деревянные лафеты, это существенно.
— Об этой битве я знаю от артиллериста, — пояснил я.
— Самый надежный способ, — сказал Борг. — Артиллерия играла ключевую роль в битве. Читайте «Войну и мир». Толстой знал это.
— Наполеону тоже следовало бы знать. Он ведь артиллерист.
— Наполеон, — повторил Борг. Он ткнул тростью в ферму Россом, и красный кубик вместе со струйкой песка полетел под буфет. — Идиот, — добавил он, когда император скрылся из виду.
— Я рад, что он оказался идиотом, — сказал я. — Иначе вокзал Ватерлоо был бы в Париже.
— А вам-то что до этого? — спросил Борг.
— Я живу у вокзала Ватерлоо, — ответил я.
Борг стукнул меня тростью по колену. Я отпрянул, чтобы избежать следующего удара Борг холодно улыбнулся. Это был прусский жест дружбы. Девушка сделала для меня сиденье, положив в стопку карту центральной Польши, книгу о средневековом оружии и «Немецкий солдатский календарь» за 1956 год. Я сел.
— Странные вы люди, французы, — сказал Борг.
— Да, — согласился я. Стены мансарды наклонно сходились, большие окна имели треугольную форму. Вдоль окон стояли лоснящиеся от жары растения в горшках. Сквозь запотевшие стекла пыльные крыши выглядели причудливым импрессионистским рисунком.
— Хейди. — Голос генерала был высок и чист.
Его дочь принесла мне маленькую чашечку крепкого кофе. Она понаблюдала за тем, как я отпил глоток, и спросила, не жарко ли мне.
— Нет, — ответил я. По лбу и щекам у меня стекали капельки пота.
Она засмеялась.
— Папа все время мерзнет, — объяснила она.
— Понимаю, — сказал я и снова протер запотевшие очки.
— Что такое? — громко спросил генерал.
— Вы мерзнете, — сказал я.
— Я такой, — подтвердил генерал.
— Какой?
— Старый, — терпеливо ответил он. Девушка похлопала его по плечу, приговаривая:
— Он, конечно, не считает, что ты старый. — Потом обратилась ко мне: — Папа читает по губам; надо смотреть на него, когда с ним говорите.
— Тогда он дурак, — сказал генерал.
Я посмотрел на улицу сквозь запотевшее окно; на противоположной стороне висел транспарант: «Мир должен уметь себя защищать».
Генерал Борг сказал:
— Время похоже на поезд, идущий в одном направлении с твоим по соседней колее; когда ты молод, другой поезд идет почти одновременно с тобой. С возрастом поезд времени идет все быстрее и быстрее, пока вообще не обгоняет тебя, и ты снова видишь зеленые поля.
Я поддакнул.
— Я пытаюсь, — сказал генерал очень медленно, не отрывая от меня внимательных глаз, — я пытаюсь вспомнить вас. Может, мы воевали вместе?
— Да, — согласился я, — правда, я воевал против вас.
— Очень мудро, — сказал генерал, восхищенно глядя на меня.
— Я пришел к вам по поводу вашей коллекции полковых дневников, — сказал я.
Лицо генерала оживилось.
— Вы военный историк. Я так и думал. У нас очень большая коллекция. Вас не интересует кавалерийская форма? Я как раз пишу сейчас статью об этом.
— Нет, мне нужна простая справка. Об одном из подразделений вермахта, которое занималось эвакуацией людей из концлагеря. Я хотел бы уточнить кое-что о личном составе.
— Хейди поможет вам, — сказал генерал. — Это очень простое дело. У нас целая комната архивов отдельных частей. Верно, Хейди?
— Да, папа, — ответила она. — Я там с трудом убираюсь, так она заставлена, — добавила она, уже обращаясь ко мне. Я дал ей листок бумаги с моими вопросами.
— Уверен, что вы справитесь.
Она ушла выполнять просьбу.
Генерал отхлебнул чаю и начал рассказывать о кавалерийской форме XIX века.
— Вы пришли ко мне по совету полковника Стока? — неожиданно спросил он.
— Точно. Он сказал мне, что у вас лучшая коллекция военных документов во всей Германии.
Генерал кивнул.
— Очаровательный человек этот Сток, — сказал генерал. — Он дал мне интереснейшие материалы по истории Красной Армии. Очень добрый человек. Это редкая штука.
Я не знал, что он имеет в виду — исторические материалы или доброту Стока.
— Вы давно здесь живете? — спросил я, просто чтобы прервать наступившее молчание.
— Я родился в этом доме, — сказал генерал. — В нем же и умру. При жизни отца он весь нам принадлежал. А теперь мы хозяева только маленькой квартирки на крыше. Остальная часть дома под правительственным контролем — много людей еще вообще бездомны, что поделаешь, нечего жаловаться.
— А вы никогда не думали о том, чтобы перебраться на Запад? — спросил я.
— Да, — ответил он. — Моя мать догадалась переехать в Кельн. Это было году в 1931-м, но мы остались.
— Я имею в виду, после войны. Почему вы остались жить в Восточном Берлине после войны?
— Мои старые друзья не могут навещать меня, — сказал он.
Я уж было собрался переформулировать вопрос, но, спокойно улыбнувшись, генерал дал мне понять, что уже ответил на него.
— Вы что-нибудь для Бонна делаете? — спросил я.
— Для этих негодяев — разумеется, нет. — Он стукнул по ручке кресла так, будто его кулак был аукционным молотком. — Первые десять лет после войны я был чересчур нацистом для любого порядочного немца он ни за что не сел бы пить со мной кофе. — Слова «порядочный немец» он произнес с явной иронией. — Я за это время беседовал только с двумя полковниками из Американского института военной истории. Мы вместе прошли все бои от Буга до Волги. И, знаете ли ... — Он доверительно наклонился ко мне — ...с каждым новым разом я делал все меньше ошибок. Смею вас уверить, еще парочка визитов американских полковников, и я бы взял Сталинград. — Он засмеялся сухим невеселым смехом. — Целые десять лет я был чересчур нацистом для немецких политиков. — Он снова невесело засмеялся, будто уже устал от этой шутки. Возвратилась Хейди с кипой больших коричневых конвертов.
— Вы знакомы с полковником Стоком? — спросила она меня.
— Моя девочка увлечена им, — сказал генерал и на сей раз рассмеялся совершенно искренне.
— Не такой уж плохой выбор, — сказал я, опасаясь, что проявляю неучтивость.
— Совершенно верно, — сказал генерал.
— Вы коллега Олега Алексеевича? — спросила девушка.
— Я его деловой соперник, — ответил я.
Засмеявшись, она положила передо мной большие коричневые конверты, которые содержали новые подробности о Бруме.
Глава 40
Берлин, воскресенье, 3 ноября
Берлин стал для меня домом. Комната во «Фрюлинге» была теплая и удобная. Лег я рано, встал поздно, утро текло у меня сквозь пальцы, как серебряный песок. Небо заволокло тучами, стало необычно тепло. Около метро, на противоположной стороне улицы, я купил газеты «Таймс» и «Дейли экспресс» и сел за столик в кафе «Канцлере», откуда мне был виден Курфюрстендам до Гедехтнискирхе. Официантка принесла мне кофейник на две чашки, яйца всмятку, мармелад, хлеб, масло и карлсбадские рогалики.
Движение на Курфюрстендам было большим. Проезжали такси с тустами, громадные трейлеры отправлялись в дальние путешествия, а двухэтажные автобусы совершали короткие.
Как это ни странно, Берлин — один из самых спокойных больших городов в мире, люди улыбались и отпускали грубые шуточки о солдатах, погоде и работе кишечника; а дело в том, что Берлин — единственный город, все еще живущий под управлением оккупационных армий, и уж если здесь не умели бы шутить об иностранных солдатах, то где же еще? Прямо передо мной четыре английские девушки считали свою наличность, решая, позволяет ли их бюджет пообедать в ресторане или же придется ограничиться сарделькой из киоска на Курфюрстендам. За ними сидели две медсестры в привычной серой униформе, которые вызывали в памяти роман «На Западном фронте без перемен». И все вокруг меня ели и пили. Бледнолицый мужчина слева жадно поглощал кофе, пончики и маленькие рюмочки «Штайнхагера» и смотрел вокруг таким тоскливым взглядом, словно в любой момент ожидал отправки в Сибирь.
Я успел в одиночестве дочитать «Таймс» до раздела науки и выпить четыре кофейника кофе. Мужчина, спросивший разрешения сесть за мой столик, был в чистой белой сорочке и шерстяном костюме с лацканами, которые европейские портные считают английскими. Он откашлялся и поправил галстук.
— Если я сяду за один из свободных крайних столов, то наверняка промокну в случае дождя, — проговорил он, как бы извиняясь. Я молча кивнул, но ему, похоже, хотелось поговорить.
— Дождь земле нужен. В городе не понимают, как радуются дождю селяне. — Он улыбнулся и отпил кофе.
— Если вы живете в этом городе, то в село вам попасть очень трудно, — сказал я.
Он улыбнулся.
— Город немного... замкнутый. Верно?
— Во всех отношениях, — согласился я.
Послышался очень далекий раскат грома, словно мышь пробежала по барабану. Одна из молодых англичанок сказала:
— Если пойдет дождь, о пикнике можно забыть.
Бледнолицый мужчина стряхивал с галстука сахарную пудру от пончика, а немецкие медсестры незаметно снимали под столом обувь.
— В это время года громы всегда приходят с Балтики, — сказал мой сосед по столику. Одна из англичанок предложила подругам:
— Давайте просто посидим в «Мини» и поедим.
— Идет холодный фронт, — пояснил мой сосед. — Зона низкого давления быстро движется и несет с собой дожди. Видите вон ту грозовую тучу? Когда она пройдет, погода наладится. — Снова загремел гром. Сосед кивнул понимающе головой, будто он один владел секретом. Даже не поискав взглядом официантку, он поднял вверх длинный, тщательно ухоженный палец. Она поставила на счете свои инициалы и подала ему бумажку на блюдце, с которого предварительно забрала сахар.
— Гром, — сказал он. — Зловещий звук, не правда ли? — я кивнул. Он продолжал, улыбаясь: — Моя мать любила говорить мне, что это Богу уголь везут. — Медленный раскат грома снова проплыл над городом. Я пил кофе и наблюдал, как он пишет что-то на обратной стороне счета. Потом положил его лицевой стороной вниз на мое блюдце. Карандашное послание было еле видно на паршивой бумаге. Оно гласило: «Я позабочусь обо всем САМ. Идите в ЗООПАРК. Полюбуйтесь КОРОЛЕМ». Последнее слово каждого предложения было трижды подчеркнуто. Послание существовало всего несколько секунд, потому что я тут же опустил на него чашку. Черный кофе разлился по блюдцу, превращая грубые волокна во влажную коричневую массу. Повернув несколько раз чашку, я разорвал этот комок на части.
— Согласитесь, ведь действительно похоже на уголь, — сказал сосед.
— Похоже, — согласился я. Снова зарокотало, на сей раз ближе, и он поднял палец, словно это он вызвал гром, чтобы продемонстрировать мне свою правоту. Когда я встал, он едва заметно кивнул и случайно задел стол позади себя. Если бы он не пытался удержать посуду, то все бы обошлось, но он уронил высокий кофейник. Кофе разлился по столу, раздался крик боли. Я услышал, как любитель поговорить о погоде начал многословно извиняться, а другой мужчина отвечал с отрывистым берлинским акцентом. Пришел автобус № 19, я сел на него и оглянулся на спорящих. Любитель поговорить о погоде кланялся, как марионетка, любитель пончиков стоял, неуклюже оттягивая брюки, от которых шел пар, тем самым стараясь спасти свои нежные бедра. Девушки-англичанки хихикали, одна из сестер искала под столом свою туфлю.
Передо мной возвышался тиргартенский холм, сделанный из бетонных военных заграждений, которые не удалось уничтожить; за холм цеплялись низкие свинцовые грозовые тучи. Я сошел с автобуса и заплатил за вход в зоопарк две марки. Сырой воздух был пропитан мускусным запахом, вокруг безостановочно двигались животные. Я обратил внимание на бизона, который бил копытом в землю, и трубящего слона. Несколько раз выглянуло солнышко, отбросив на светло-коричневую землю тени от деревьев. Некоторые посетители шли к навесам из опасения промокнуть под дождем. Трудно было поверить, что ты находишься в центре города, об этом напоминали только современные бетонные здания, наклонявшиеся над деревьями, чтобы посмотреться в ярко-синие пруды. С приближением дождя ветер стал гонять последние бурые листья по посыпанным гравием дорожкам. Бизон рядом прорычал что-то угрожающее.
Я увидел Валкана, одетого в плотное зеленое полупальто. Он стоял в напряженной позе, опираясь на поручень. Рядом никого не было видно.
— Все в порядке? — спросил Валкан и бросил взгляд мне за спину, словно высматривая лазутчика в кустах.
— Не дрожи, — сказал я. — Все в порядке. — Большой сухой коричневый лист, покружившись в воздухе, опустился на волосы Валкана. Он сбросил его рассерженно, будто это я сыграл с ним злую шутку.
— Вы избавились от хвоста?
Я почувствовал, как на мою щеку упала теплая капля.
— Его засыпали булочками и ошпарили кофе, — сказал я.
Валкан кивнул. Он провел пальцем вокруг губ, как бы решая, стоит ли отрастить бороду. Мы подошли к пруду, около которого стояла табличка «Flusspredhaus»[52]. Трава от сырости запахла острее, на травинках заблестели капельки дождя.
— Начались неприятности, — сказал Валкан. Мы остановились перед спокойной голубой чашей. — На прошлой неделе взяли четверых людей Гелена.
— Кто? — спросил я. Большая дождевая капля упала в воду, на миг увеличилась и вскоре исчезла совсем.
Валкан пожал плечами.
— Не знаю. ШТАЗИ или люди Стока, их взяли представители Восточного блока. Они все на вас сваливают.
— На меня? — Вода вздыбилась, и на поверхности появилась большая блестящая темно-серая голова.
— Они говорят, что вы слишком часто встречаетесь со Стоком, — сказал Валкан. Гиппопотам широко открыл пасть.
— Способные ребята, — сказал я. — Они так любят аплодисменты, что на «бис» показывают задницу, а если аудитория не реагирует, они подают на нее в суд.
Бегемот скрылся под водой с таким шумом, что казалось, рядом промчался поезд метро.
— Двое из арестованных следили за вами, — сказал Валкан.
— Я-то здесь при чем? Я их не просил следить за мной.
Я заметил, как аккуратно одет Джонни — от накрахмаленного белого воротничка до начищенных до блеска оксфордских ботинок, покрытых сейчас тонким слоем пыли. Вдруг на носке его ботинка появился правильный кружок. Блестящая капля расплылась овалом, скатилась по пыльному ботинку на землю и превратилась в серый шарик.
Валкан напряженно смотрел в одну точку. Мне впервые пришло в голову, что он может бояться меня.
— Это не вы сдали их Стоку? — спросил он. — Вы же не способны на такое?
— Не способен? Я только сожалею, что не додумайся до этого.
Валкан нервно улыбнулся и передвинул сигарету во рту, чтобы она не прилипла к сухим губам. Вынув золотую зажигалку, он втянул голову в воротник пальто — словно канарейка, готовящаяся ко сну. Прикурив, он откинул голову назад и затянулся с жадностью наркомана.
— Мне кажется, вы считаете, что людей Гелена жалеть не стоит, — сказал он.
— Ты чертовски прав, — подтвердил я. — Им за это деньги платят, чтобы город знали и рисковали. — Он кивнул в знак согласия, я продолжал: — У моих ребят задача совсем другая — раствориться в их окружении и не обнаруживать себя ни в коем случае, и уж ради этих сосунков подавно. Людям Гелена подавай задания типа ареста советского премьера. Наша же цель — заставить его работать на нас.
Валкан натужно захихикал, но мне показалось, он понял, что я имел в виду.
— Вы знали, что за вами следят? — спросил он.
Рядом заорало какое-то животное. Я застегнул плащ, большая дождевая капля упала на горящий конец сигареты Валкана, сигарета с шипением погасла.
— Послушай, Джонни, — сказал я. — Одно из моих преимуществ в этом деле состоит в том, что я выгляжу немного простовато, но это еще не все — я и действую простовато, я напористый, противный, подозрительный и раздражительный. Я заглядываю под кровати и простукиваю осветительные мачты на предмет тайников. В тот момент, когда тебе покажется, что ты знаешь, кто твои друзья, самое время менять работу.
Закапал дождь, вдалеке глухо пророкотал гром.
— Их продали, — сказал Джонни, — этих парней.
Круги от капель сплетались на воде во все более сложный рисунок.
— Продали или купили, — сказал я, — какая разница?
Бегемот снова показался на поверхности, фыркнул, прищурился и повернулся так, что у наших ног заплескались волны.
— Это люди, — сказал Джонни. — Вот в чем разница. Не куклы, а люди, у которых есть жены, сестры, дети, долги и заботы. И вдруг их лишили возможности видеть своих близких навсегда. Вот в чем разница.
Небольшие участки под деревьями еще оставались пыльно-серыми, а вся остальная земля приобрела от дождя густой коричневый оттенок. Животное снова заорало, из того же здания донесся пронзительный, почти человеческий крик — крик радости или боли, а может, просто кто-то захотел, чтобы его услышали.
— Отлично, — сказал я.
— У нас в машине есть пластырь, — сказал он. — Вам бы лучше заклеить рану.
— В чем дело, Дейв? — спросил молодой сотрудник Спецслужбы.
— Мне не нравится его голова, — ответил Дейв.
— Мне тоже не нравится, — подтвердил более молодой. Потом они оба насмешливо посмотрели на меня. Наконец молодой человек подошел к запертой двери и уставился на стальной замок. На уровне глаз в свежевыкрашенной черной двери был глазок. Когда Дейв убедился, что с этой стороны в глазок ничего не разглядишь, он сказал молодому: «Так ничего не выйдет», и тот вынул из кармана отвертку.
Ему потребовалось не более двух минут, чтобы оторвать скобы от хилой фанерной двери.
— Домовладельцев, которые сдают такие квартиры, надо сажать, — сказал молодой. Он саданул ногой по двери и вышиб ее. Старший шагнул внутрь, включил свет и присвистнул.
Это было полуподвальное помещение. Дневной свет проникал сюда только через четыре узкие щели в одной из стен. На полу лежал неприбитый дешевый линолеум в крупную черно-белую клетку. Вдоль длинной стены стояла скамейка с двумя лампами и граммофоном. Скамейку покрывал большой красный флаг с белым кругом, в котором помещалась черная свастика. В самом центре свастики был наклеен весьма идеализированный профиль Гитлера; в комнате было несколько книг, включая «Mein Kampf», пара парадных кортиков и коробка с медалями и значками. Среди туристских брошюр валялась реклама: «Гамельн в Нижней Саксонии. Слет эсэсовцев. Организуется Ассоциацией социальной защиты бывших военнослужащих СС. Желающие участвовать должны сообщить свои данные на следующей неделе. Слет будет проходить с шести тридцати вечера в пятницу до половины восьмого утра в понедельник. Комфортабельный отель, питание, посещение ночного клуба и участие в слете: самолетом в обе стороны всего за тридцать фунтов». За патефоном стояли пластинки, выпущенные американской компанией для тех, кто желал слушать речи Гитлера и нацистские оркестры на хорошей технике, даже если не мог себе позволить истратить тридцать фунтов на эсэсовский пикник. На стене висели портреты нацистских лидеров, включая и одного из американских фюреров в сделанной на заказ форме, Вдоль стен стояло еще много армейских стульев и большая чистая доска на пюпитре. На полке лежал обрывок оберточной бумаги с запиской: «Скажи миссис Уилкинсон, что в четверг будет большое сборище. Закажи, пожалуйста, еще одну пинту молока».
— Очень мило, — сказал сотрудник Специальной службы. — Вы что-нибудь подобное ожидали увидеть?
Из соседней комнаты донесся веселый голос теледиктора: «Нет, боюсь что речь идет о письменном столе со специальными отделениями для бумаг, но благодарю вас, мистер Дагдейл из Вулвергемптона, что вы приняли участие в нашей викторине...»
— Он ударил меня со словами: «Получай, жид», — сказал я. Сотрудник Спецслужбы кивнул. Из телевизора послышались звуки фанфар и аккорды электрооргана.
Глава 38
Про игрока, который потратил два хода там, где требуется один, говорят, что он «потерял темп».
Лондон, воскресенье, 27 октября
— Пластырь у тебя на голове прекрасно смотрится, — заметила Джин.
— Квартира под колпаком? — спросил я.
— Полицейский сидит на полицейском, — ответила Джин.
— А белый «альпайн»?
— Не торопись, — сказала Джин. — У полиции достаточно дел и кроме борьбы с преступниками.
— Ты предупредила их, что это не терпит отлагательств?
— Так же, как и воскресная репетиция праздничной церемонии.
— Но если они там наткнутся на что-нибудь, введи это в систему, — сказал я. — Может оказаться важным.
Джин улыбнулась.
— Я не шучу, — сказал я.
— Знаю, — сказала Джин и снова улыбнулась. — Даже самых простых вещей не допросишься. Кайтли говорит, что ты против газетных сообщений, — сказала Джин.
— Кайтли, — подхватил я. — Он обожает газеты. А ведь иногда от них больше вреда, чем пользы, — они могут привлечь внимание к тому, что в противном случае никто и не заметил бы.
— Из этого громкое дело может получиться — нацисты и все остальное, — такие вещи любят, — сказала Джин.
— Иногда ты говоришь, как сотрудник пресс-службы, — сказал я. — Как только я закончу свое дело, они могут залепить свастиками все газеты. Может, это, в конце концов, и поможет.
— Поможет поймать человека, который очулочил тебя по голове?
— "Очулочил" — это очень хорошо сказано, — сказал я.
— Спецслужба привлечет его в соответствии с разделом 6[50].
— Хорошо, — сказал я. — Будет знать, как сдавать комнаты в поднаем.
— Кто он такой? — спросила Джин.
— Понятия не имею. Знаю только, что он не очень разборчив в том, кому сдает свою комнату.
— Что тебе известно о нем? — продолжала настаивать Джин.
— Что он агент Объединенной Арабской Республики и что он носит с собой пружинный нож.
— Откуда знаешь?
— Надо же ему чем-то намазывать маргарин на свои бутерброды, — сказал я.
— Я имею в виду ОАР.
— Догадка, — признался я. — У меня нет сомнений, что Саманта Стил работает на израильскую разведку, в какие бы личные связи с Валканом она ни вступала. Этот тип снизу весьма искусно подслушивал ее телефон в самом удобном месте, из чего я заключаю, что он убежденный антисемит, а может, и агент египетской разведки.
— Ужасное упрощение, — сказала Джин.
— Ты права, — согласился я, — но ничем другим я не располагаю.
— А что насчет неонацистов?
— Я, конечно, не специалист, но что-то не верится, будто эти ребята могут смыться, не забрав своих побрякушек.
— Остроумно, — заметила она. — Может, ты и прав. — И она бросила на меня один из своих редких восхищенных взглядов.
Глава 39
В Бирме и Японии генералом называют фигуру, которая у нас известна как ферзь, а в Китае и Корее гене ралом называют нашего короля.
Берлин, суббота, 2 ноября
Панков — это что-то вроде Хэмпстеда Восточного Берлина, район уютный и буржуазный; собаки ходят в попонках, а дети играют спокойно, без криков. Стены дома 238 были испещрены выбоинами от шрапнели, на широкой каменной лестнице меня встретили запахи Eisbein[51] и жареного лука.
Квартира 20 находилась на верхнем этаже. На маленькой медной бличке готическими буквами было выведено «Борг». Здесь жил экс-генерал вермахта Борг.
Дверь открыла молодая девушка. На ней был короткий передник с оборкой, такие носили в тридцатые годы. Комната, куда меня привели, была богато украшена, но скромно меблирована. Из овальной рамы на меня свирепо, по-тигриному смотрела женщина с гладко зачесанными назад волосами. Под большой фотографией сидел генерал-полковник Эрих Борг, командир танковой группы «Борг».
Генерал Борг был высокий и худой. Он сидел в старинном низком глубоком кресле, — торчащие локти и колени делали его похожим на засушенное насекомое. Он был совершенно седой и очень морщинистый, морщины разбегались в разные стороны от глаз и рта. Под правой рукой он держал блокнот и старинную авторучку. Левой он поднес высокий стакан чая с лимоном ко рту и отхлебнул осторожно глоток почти прозрачной жидкости.
У ног Борга стоял большой поднос с песком, на котором был смоделирован рельеф центральной Бельгии. Цветные деревянные палочки и булавки образовывали аккуратные ряды. Я подошел к подносу с песком и внимательно осмотрел его.
— Четыре пятнадцать пополудни, — сказал я.
— Отлично, — сказал Борг. Девушка внимательно наблюдала за нами.
— Как раз перед тем, как английская артиллерия открыла стрельбу залпами.
— Ты слышишь, Хейди, — сказал Борг и ткнул тростью туда, где был изображен прямоугольник Угумонта. — Кавалерия Нея несется к британским пушкам, пять тысяч всадников и ни грана разума. Они кричат «Vive l'Empereur!» и надеются на случай. Подскакав к орудиям, они не знают, что делать дальше, вы согласны? — Генерал смотрит на меня испытующе. Я говорю:
— Нельзя вывести пушки из строя, если у вас нет костылей, а если нет лошадей и упряжи, то и оттащить их с позиций не удастся.
— Им ума не хватило, — сказал Борг. — Хватило бы гвоздей и молотка.
Я пожал плечами.
— Они могли бы разбить вдребезги деревянные лафеты.
Борг просиял.
— Ты слышишь, Хейди? Деревянные лафеты, это существенно.
— Об этой битве я знаю от артиллериста, — пояснил я.
— Самый надежный способ, — сказал Борг. — Артиллерия играла ключевую роль в битве. Читайте «Войну и мир». Толстой знал это.
— Наполеону тоже следовало бы знать. Он ведь артиллерист.
— Наполеон, — повторил Борг. Он ткнул тростью в ферму Россом, и красный кубик вместе со струйкой песка полетел под буфет. — Идиот, — добавил он, когда император скрылся из виду.
— Я рад, что он оказался идиотом, — сказал я. — Иначе вокзал Ватерлоо был бы в Париже.
— А вам-то что до этого? — спросил Борг.
— Я живу у вокзала Ватерлоо, — ответил я.
Борг стукнул меня тростью по колену. Я отпрянул, чтобы избежать следующего удара Борг холодно улыбнулся. Это был прусский жест дружбы. Девушка сделала для меня сиденье, положив в стопку карту центральной Польши, книгу о средневековом оружии и «Немецкий солдатский календарь» за 1956 год. Я сел.
— Странные вы люди, французы, — сказал Борг.
— Да, — согласился я. Стены мансарды наклонно сходились, большие окна имели треугольную форму. Вдоль окон стояли лоснящиеся от жары растения в горшках. Сквозь запотевшие стекла пыльные крыши выглядели причудливым импрессионистским рисунком.
— Хейди. — Голос генерала был высок и чист.
Его дочь принесла мне маленькую чашечку крепкого кофе. Она понаблюдала за тем, как я отпил глоток, и спросила, не жарко ли мне.
— Нет, — ответил я. По лбу и щекам у меня стекали капельки пота.
Она засмеялась.
— Папа все время мерзнет, — объяснила она.
— Понимаю, — сказал я и снова протер запотевшие очки.
— Что такое? — громко спросил генерал.
— Вы мерзнете, — сказал я.
— Я такой, — подтвердил генерал.
— Какой?
— Старый, — терпеливо ответил он. Девушка похлопала его по плечу, приговаривая:
— Он, конечно, не считает, что ты старый. — Потом обратилась ко мне: — Папа читает по губам; надо смотреть на него, когда с ним говорите.
— Тогда он дурак, — сказал генерал.
Я посмотрел на улицу сквозь запотевшее окно; на противоположной стороне висел транспарант: «Мир должен уметь себя защищать».
Генерал Борг сказал:
— Время похоже на поезд, идущий в одном направлении с твоим по соседней колее; когда ты молод, другой поезд идет почти одновременно с тобой. С возрастом поезд времени идет все быстрее и быстрее, пока вообще не обгоняет тебя, и ты снова видишь зеленые поля.
Я поддакнул.
— Я пытаюсь, — сказал генерал очень медленно, не отрывая от меня внимательных глаз, — я пытаюсь вспомнить вас. Может, мы воевали вместе?
— Да, — согласился я, — правда, я воевал против вас.
— Очень мудро, — сказал генерал, восхищенно глядя на меня.
— Я пришел к вам по поводу вашей коллекции полковых дневников, — сказал я.
Лицо генерала оживилось.
— Вы военный историк. Я так и думал. У нас очень большая коллекция. Вас не интересует кавалерийская форма? Я как раз пишу сейчас статью об этом.
— Нет, мне нужна простая справка. Об одном из подразделений вермахта, которое занималось эвакуацией людей из концлагеря. Я хотел бы уточнить кое-что о личном составе.
— Хейди поможет вам, — сказал генерал. — Это очень простое дело. У нас целая комната архивов отдельных частей. Верно, Хейди?
— Да, папа, — ответила она. — Я там с трудом убираюсь, так она заставлена, — добавила она, уже обращаясь ко мне. Я дал ей листок бумаги с моими вопросами.
— Уверен, что вы справитесь.
Она ушла выполнять просьбу.
Генерал отхлебнул чаю и начал рассказывать о кавалерийской форме XIX века.
— Вы пришли ко мне по совету полковника Стока? — неожиданно спросил он.
— Точно. Он сказал мне, что у вас лучшая коллекция военных документов во всей Германии.
Генерал кивнул.
— Очаровательный человек этот Сток, — сказал генерал. — Он дал мне интереснейшие материалы по истории Красной Армии. Очень добрый человек. Это редкая штука.
Я не знал, что он имеет в виду — исторические материалы или доброту Стока.
— Вы давно здесь живете? — спросил я, просто чтобы прервать наступившее молчание.
— Я родился в этом доме, — сказал генерал. — В нем же и умру. При жизни отца он весь нам принадлежал. А теперь мы хозяева только маленькой квартирки на крыше. Остальная часть дома под правительственным контролем — много людей еще вообще бездомны, что поделаешь, нечего жаловаться.
— А вы никогда не думали о том, чтобы перебраться на Запад? — спросил я.
— Да, — ответил он. — Моя мать догадалась переехать в Кельн. Это было году в 1931-м, но мы остались.
— Я имею в виду, после войны. Почему вы остались жить в Восточном Берлине после войны?
— Мои старые друзья не могут навещать меня, — сказал он.
Я уж было собрался переформулировать вопрос, но, спокойно улыбнувшись, генерал дал мне понять, что уже ответил на него.
— Вы что-нибудь для Бонна делаете? — спросил я.
— Для этих негодяев — разумеется, нет. — Он стукнул по ручке кресла так, будто его кулак был аукционным молотком. — Первые десять лет после войны я был чересчур нацистом для любого порядочного немца он ни за что не сел бы пить со мной кофе. — Слова «порядочный немец» он произнес с явной иронией. — Я за это время беседовал только с двумя полковниками из Американского института военной истории. Мы вместе прошли все бои от Буга до Волги. И, знаете ли ... — Он доверительно наклонился ко мне — ...с каждым новым разом я делал все меньше ошибок. Смею вас уверить, еще парочка визитов американских полковников, и я бы взял Сталинград. — Он засмеялся сухим невеселым смехом. — Целые десять лет я был чересчур нацистом для немецких политиков. — Он снова невесело засмеялся, будто уже устал от этой шутки. Возвратилась Хейди с кипой больших коричневых конвертов.
— Вы знакомы с полковником Стоком? — спросила она меня.
— Моя девочка увлечена им, — сказал генерал и на сей раз рассмеялся совершенно искренне.
— Не такой уж плохой выбор, — сказал я, опасаясь, что проявляю неучтивость.
— Совершенно верно, — сказал генерал.
— Вы коллега Олега Алексеевича? — спросила девушка.
— Я его деловой соперник, — ответил я.
Засмеявшись, она положила передо мной большие коричневые конверты, которые содержали новые подробности о Бруме.
Глава 40
Короля нельзя ни захватить, ни снять с доски. Достаточно поставить его в позицию, из которой ему нет выхода.
Берлин, воскресенье, 3 ноября
Берлин стал для меня домом. Комната во «Фрюлинге» была теплая и удобная. Лег я рано, встал поздно, утро текло у меня сквозь пальцы, как серебряный песок. Небо заволокло тучами, стало необычно тепло. Около метро, на противоположной стороне улицы, я купил газеты «Таймс» и «Дейли экспресс» и сел за столик в кафе «Канцлере», откуда мне был виден Курфюрстендам до Гедехтнискирхе. Официантка принесла мне кофейник на две чашки, яйца всмятку, мармелад, хлеб, масло и карлсбадские рогалики.
Движение на Курфюрстендам было большим. Проезжали такси с тустами, громадные трейлеры отправлялись в дальние путешествия, а двухэтажные автобусы совершали короткие.
Как это ни странно, Берлин — один из самых спокойных больших городов в мире, люди улыбались и отпускали грубые шуточки о солдатах, погоде и работе кишечника; а дело в том, что Берлин — единственный город, все еще живущий под управлением оккупационных армий, и уж если здесь не умели бы шутить об иностранных солдатах, то где же еще? Прямо передо мной четыре английские девушки считали свою наличность, решая, позволяет ли их бюджет пообедать в ресторане или же придется ограничиться сарделькой из киоска на Курфюрстендам. За ними сидели две медсестры в привычной серой униформе, которые вызывали в памяти роман «На Западном фронте без перемен». И все вокруг меня ели и пили. Бледнолицый мужчина слева жадно поглощал кофе, пончики и маленькие рюмочки «Штайнхагера» и смотрел вокруг таким тоскливым взглядом, словно в любой момент ожидал отправки в Сибирь.
Я успел в одиночестве дочитать «Таймс» до раздела науки и выпить четыре кофейника кофе. Мужчина, спросивший разрешения сесть за мой столик, был в чистой белой сорочке и шерстяном костюме с лацканами, которые европейские портные считают английскими. Он откашлялся и поправил галстук.
— Если я сяду за один из свободных крайних столов, то наверняка промокну в случае дождя, — проговорил он, как бы извиняясь. Я молча кивнул, но ему, похоже, хотелось поговорить.
— Дождь земле нужен. В городе не понимают, как радуются дождю селяне. — Он улыбнулся и отпил кофе.
— Если вы живете в этом городе, то в село вам попасть очень трудно, — сказал я.
Он улыбнулся.
— Город немного... замкнутый. Верно?
— Во всех отношениях, — согласился я.
Послышался очень далекий раскат грома, словно мышь пробежала по барабану. Одна из молодых англичанок сказала:
— Если пойдет дождь, о пикнике можно забыть.
Бледнолицый мужчина стряхивал с галстука сахарную пудру от пончика, а немецкие медсестры незаметно снимали под столом обувь.
— В это время года громы всегда приходят с Балтики, — сказал мой сосед по столику. Одна из англичанок предложила подругам:
— Давайте просто посидим в «Мини» и поедим.
— Идет холодный фронт, — пояснил мой сосед. — Зона низкого давления быстро движется и несет с собой дожди. Видите вон ту грозовую тучу? Когда она пройдет, погода наладится. — Снова загремел гром. Сосед кивнул понимающе головой, будто он один владел секретом. Даже не поискав взглядом официантку, он поднял вверх длинный, тщательно ухоженный палец. Она поставила на счете свои инициалы и подала ему бумажку на блюдце, с которого предварительно забрала сахар.
— Гром, — сказал он. — Зловещий звук, не правда ли? — я кивнул. Он продолжал, улыбаясь: — Моя мать любила говорить мне, что это Богу уголь везут. — Медленный раскат грома снова проплыл над городом. Я пил кофе и наблюдал, как он пишет что-то на обратной стороне счета. Потом положил его лицевой стороной вниз на мое блюдце. Карандашное послание было еле видно на паршивой бумаге. Оно гласило: «Я позабочусь обо всем САМ. Идите в ЗООПАРК. Полюбуйтесь КОРОЛЕМ». Последнее слово каждого предложения было трижды подчеркнуто. Послание существовало всего несколько секунд, потому что я тут же опустил на него чашку. Черный кофе разлился по блюдцу, превращая грубые волокна во влажную коричневую массу. Повернув несколько раз чашку, я разорвал этот комок на части.
— Согласитесь, ведь действительно похоже на уголь, — сказал сосед.
— Похоже, — согласился я. Снова зарокотало, на сей раз ближе, и он поднял палец, словно это он вызвал гром, чтобы продемонстрировать мне свою правоту. Когда я встал, он едва заметно кивнул и случайно задел стол позади себя. Если бы он не пытался удержать посуду, то все бы обошлось, но он уронил высокий кофейник. Кофе разлился по столу, раздался крик боли. Я услышал, как любитель поговорить о погоде начал многословно извиняться, а другой мужчина отвечал с отрывистым берлинским акцентом. Пришел автобус № 19, я сел на него и оглянулся на спорящих. Любитель поговорить о погоде кланялся, как марионетка, любитель пончиков стоял, неуклюже оттягивая брюки, от которых шел пар, тем самым стараясь спасти свои нежные бедра. Девушки-англичанки хихикали, одна из сестер искала под столом свою туфлю.
Передо мной возвышался тиргартенский холм, сделанный из бетонных военных заграждений, которые не удалось уничтожить; за холм цеплялись низкие свинцовые грозовые тучи. Я сошел с автобуса и заплатил за вход в зоопарк две марки. Сырой воздух был пропитан мускусным запахом, вокруг безостановочно двигались животные. Я обратил внимание на бизона, который бил копытом в землю, и трубящего слона. Несколько раз выглянуло солнышко, отбросив на светло-коричневую землю тени от деревьев. Некоторые посетители шли к навесам из опасения промокнуть под дождем. Трудно было поверить, что ты находишься в центре города, об этом напоминали только современные бетонные здания, наклонявшиеся над деревьями, чтобы посмотреться в ярко-синие пруды. С приближением дождя ветер стал гонять последние бурые листья по посыпанным гравием дорожкам. Бизон рядом прорычал что-то угрожающее.
Я увидел Валкана, одетого в плотное зеленое полупальто. Он стоял в напряженной позе, опираясь на поручень. Рядом никого не было видно.
— Все в порядке? — спросил Валкан и бросил взгляд мне за спину, словно высматривая лазутчика в кустах.
— Не дрожи, — сказал я. — Все в порядке. — Большой сухой коричневый лист, покружившись в воздухе, опустился на волосы Валкана. Он сбросил его рассерженно, будто это я сыграл с ним злую шутку.
— Вы избавились от хвоста?
Я почувствовал, как на мою щеку упала теплая капля.
— Его засыпали булочками и ошпарили кофе, — сказал я.
Валкан кивнул. Он провел пальцем вокруг губ, как бы решая, стоит ли отрастить бороду. Мы подошли к пруду, около которого стояла табличка «Flusspredhaus»[52]. Трава от сырости запахла острее, на травинках заблестели капельки дождя.
— Начались неприятности, — сказал Валкан. Мы остановились перед спокойной голубой чашей. — На прошлой неделе взяли четверых людей Гелена.
— Кто? — спросил я. Большая дождевая капля упала в воду, на миг увеличилась и вскоре исчезла совсем.
Валкан пожал плечами.
— Не знаю. ШТАЗИ или люди Стока, их взяли представители Восточного блока. Они все на вас сваливают.
— На меня? — Вода вздыбилась, и на поверхности появилась большая блестящая темно-серая голова.
— Они говорят, что вы слишком часто встречаетесь со Стоком, — сказал Валкан. Гиппопотам широко открыл пасть.
— Способные ребята, — сказал я. — Они так любят аплодисменты, что на «бис» показывают задницу, а если аудитория не реагирует, они подают на нее в суд.
Бегемот скрылся под водой с таким шумом, что казалось, рядом промчался поезд метро.
— Двое из арестованных следили за вами, — сказал Валкан.
— Я-то здесь при чем? Я их не просил следить за мной.
Я заметил, как аккуратно одет Джонни — от накрахмаленного белого воротничка до начищенных до блеска оксфордских ботинок, покрытых сейчас тонким слоем пыли. Вдруг на носке его ботинка появился правильный кружок. Блестящая капля расплылась овалом, скатилась по пыльному ботинку на землю и превратилась в серый шарик.
Валкан напряженно смотрел в одну точку. Мне впервые пришло в голову, что он может бояться меня.
— Это не вы сдали их Стоку? — спросил он. — Вы же не способны на такое?
— Не способен? Я только сожалею, что не додумайся до этого.
Валкан нервно улыбнулся и передвинул сигарету во рту, чтобы она не прилипла к сухим губам. Вынув золотую зажигалку, он втянул голову в воротник пальто — словно канарейка, готовящаяся ко сну. Прикурив, он откинул голову назад и затянулся с жадностью наркомана.
— Мне кажется, вы считаете, что людей Гелена жалеть не стоит, — сказал он.
— Ты чертовски прав, — подтвердил я. — Им за это деньги платят, чтобы город знали и рисковали. — Он кивнул в знак согласия, я продолжал: — У моих ребят задача совсем другая — раствориться в их окружении и не обнаруживать себя ни в коем случае, и уж ради этих сосунков подавно. Людям Гелена подавай задания типа ареста советского премьера. Наша же цель — заставить его работать на нас.
Валкан натужно захихикал, но мне показалось, он понял, что я имел в виду.
— Вы знали, что за вами следят? — спросил он.
Рядом заорало какое-то животное. Я застегнул плащ, большая дождевая капля упала на горящий конец сигареты Валкана, сигарета с шипением погасла.
— Послушай, Джонни, — сказал я. — Одно из моих преимуществ в этом деле состоит в том, что я выгляжу немного простовато, но это еще не все — я и действую простовато, я напористый, противный, подозрительный и раздражительный. Я заглядываю под кровати и простукиваю осветительные мачты на предмет тайников. В тот момент, когда тебе покажется, что ты знаешь, кто твои друзья, самое время менять работу.
Закапал дождь, вдалеке глухо пророкотал гром.
— Их продали, — сказал Джонни, — этих парней.
Круги от капель сплетались на воде во все более сложный рисунок.
— Продали или купили, — сказал я, — какая разница?
Бегемот снова показался на поверхности, фыркнул, прищурился и повернулся так, что у наших ног заплескались волны.
— Это люди, — сказал Джонни. — Вот в чем разница. Не куклы, а люди, у которых есть жены, сестры, дети, долги и заботы. И вдруг их лишили возможности видеть своих близких навсегда. Вот в чем разница.
Небольшие участки под деревьями еще оставались пыльно-серыми, а вся остальная земля приобрела от дождя густой коричневый оттенок. Животное снова заорало, из того же здания донесся пронзительный, почти человеческий крик — крик радости или боли, а может, просто кто-то захотел, чтобы его услышали.