Страница:
Не было недостатка в темах для разговора, когда они вышли на улицу.
Выяснилось, что мисс Сневелличчи должна отнести домой маленькую корзинку, а
мисс Ледрук - маленькую картонку, и в той и в другой находились те мелкие
принадлежности театрального туалета, какие обычно приносят и уносят актрисы
каждый вечер. Николае настаивал на том, чтобы нести корзинку, а мисс
Сневелличчи настаивала на том, чтобы нести ее самой, и это привело к борьбе,
в которой Николас завладел корзинкой и картонкой. Затем Николас сказал, что
интересно было бы познакомиться с содержимым корзинки, и попытался заглянуть
в нее, а мисс Сневелличчи взвизгнула и заявила, что непременно упала бы в
обморок, будь она уверена, что он действительно туда заглянул.
За этим заявлением последовало такое же покушение на картонку и такие
же протесты со стороны мисс Ледрук, а потом обе леди поклялись не делать ни
шагу дальше, пока Николас не даст обещания больше не заглядывать. Наконец
Николас дал слово не любопытствовать, и они отправились дальше: обе леди
хихикали и говорили, что никогда, за всю свою жизнь, не видели они такого
ужасного человека, никогда!
Сокращая путь такими шутками, они и не заметили, как дошли до дома
портного, а здесь собралось маленькое общество: присутствовали, кроме
мистера Лиливика и миссис Лиливик, не только мамаша мисс Сневелличчи, но
также и ее папаша. И на редкость интересным мужчиной был папаша мисс
Сневелличчи, с орлиным носом, белым лбом, вьющимися черными волосами,
выступающими скулами. Словом, лицо у него было красивое, но только слегка
прыщеватое, словно от пьянства. Очень широкая грудь была у папаши мисс
Сневелличчи, и ее туго обтягивал поношенный синий фрак, застегнутый на
позолоченные пуговицы, и как только он увидел входившего в комнату Николасв,
то засунул два пальца правой руки между двумя средними пуговицами и,
грациозно подбоченившись другой рукой, как будто хотел сказать: "Я здесь, а
вы, франт, что имеете мне сообщить?"
В такой позе сидел и таков был папаша мисс Сневелличчи, который
занимался своей профессией с той поры, как в десятилетнем возрасте начал
играть чертенят в святочных пантомимах; он немножко умел петь, немножко
танцевать, немножко фехтовать, немножко играть и делать все понемножку, но
только понемножку, и перебывал во всех лондонских театрах - то в балете, то
в хоре. Благодаря своей фигуре он всегда получал роли пришедших в гости
военных и безмолвствующих аристократов, всегда носил элегантный костюм и
появлялся под руку с элегантной леди в короткой юбке и всегда проделывал это
с таким видом, что нередко публика в партере кричала "браво", считая его в
самом деле важной особой. Таков был папаша мисс Сневелличчи; иные завистники
возводили на него обвинение, будто он время от времени поколачивает мамашу
мисс Сневелличчи, которая все еще была балериной с изящной фигуркой и
кое-какими следами былой миловидности и которая сейчас сидела, так же как и
танцевала,- будучи старовата для ослепительных огней рампы,- на заднем
плане.
Этим славным людям Николас был представлен с большой торжественностью.
После церемонии представления папаша мисс Сневелличчи (от которого пахло
ромом) сказал, что радуется знакомству со столь высокоталантливым
джентльменом, и далее заметил, что такого успеха еще не бывало - да, не
бывало - со времени дебюта его друга мистера Главормелли в Кобурге.
- Вы его видели, сэр? - осведомился папаша мисс Сневелличчи.
- Нет, никогда не видел,- ответил Николас.
- Вы никогда не видели моего друга Главормелли, сэр! - воскликнул
папаша мисс Сневелличчи.- Значит, вы никогда еще не видели настоящей игры.
Будь он жив...
- Так он умер? - перебил Николас.
- Умер,- сказал мистер Сневелличчи,- но не лежит в Вестминстерском
аббатстве, и это позор*. Он был... Впрочем, неважно. Он ушел в те края,
откуда ни один путник не возвращается. Надеюсь, там его оценят.
С такими словами папаша мисс Сневелличчи потер кончик носа сильно
пожелтевшим шелковым носовым платком и дал понять обществу, что эти
воспоминания его растрогали.
- Мистер Лиливик,- сказал Николас,- как поживаете?
- Очень хорошо, сэр,- ответил сборщик.- Нет ничего лучше супружеской
жизни, сэр, можете быть уверены.
- В самом деле? - смеясь, сказал Николас.
- В самом деле, сэр,- торжественно ответил мистер Лиливик.- Как вы
находите...- прошептал сборщик, увлекая его в сторону.- Как вы ее находите
сегодня вечером?
- Как всегда, прекрасна,- ответил Николас, взглянув на бывшую мисс
Питоукер.
- В ней есть что-то, сэр, чего я никогда ни в ком не замечал,прошептал
сборщик.- Посмотрите на нее - вот она сделала движение, чтобы поставить
чайник. Вот! Ну, не очаровательно ли это, сэр?
- Вы счастливец,- сказал Николас.
- Ха-ха-ха! - отозвался сборщик.- Нет! А вы и в самом деле так думаете?
Быть может, и так, быть может, и так. Послушайте, я бы не мог сделать лучший
выбор, даже если бы я был молодым человеком, не так ли? Вы сами не могли бы
сделать лучший выбор, не правда ли, а? Не могли бы?
Задавая эти и многие другие подобные вопросы, мистер Лиливик ткнул
Николасв локтем в бок и хохотал до тех пор, пока лицо у него не побагровело
от старания обуздать радость.
К тому времени соединенными усилиями всех леди накрыли скатертью два
стюла, составленные вместе; один был высокий и узкий, а другой широкий и
низкий. В верхнем конце были устрицы, в нижнем сосиски, в центре щицпы для
снимания нагара со свечей, а жареный картофель всюду, куда только можно было
наиудобнейшим образом его поместить. Принесли еще два стула из спальни; мисс
Сневелличчи села во главе стола, а мистер Лиливик в конце его; Николас
удостоился чести не только сидеть рядом с мисс Сневелличчи, но и иметь по
правую руку мамашу мисс Сневелличчи, а напротив папашу мисс Сневелличчи.
Короче говоря, он был героем празднества; а когда убрали со стола и подали
некий горячий напиток, папаша мисс Сневелличчи встал и предложил выпить за
здоровье Николаса, произнеся спич, содержавший такие трогательные намеки на
близкий его отъезд, что мисс Сневелличчи расплакалась и была принуждена
удалиться в спальню.
- Ничего! Не обращайте внимания,- сказала мисс Ледрук, выглянув из
спальни.- Когда она вернется, скажите ей, что она переутомилась.
Мисс Ледрук сопроводила эти слова столь многочисленными таинственными
кивками и мрачными взглядами, прежде чем снова закрыла дверь, что глубокое
молчание спустилось на всю компанию, в течение коего папаша мисс Сневелличчи
смотрел очень внушительно - как смотрят только на сцене - на всех по
очереди, но в особенности на Николаса, и то и дело осушал и снова наполнял
свой бокал, пока леди не вернулись стайкой, и среди них мисс Сневелличчи.
- Вам совсем не следует беспокоиться, мистер Сневелличчи,- сказала
миссис Лиливик.- Она только немножко слаба и нервна; она чувствовала себя
неважно с самого утра.
- О! - сказал мистер Сневелличчи.- И это все, да?
- О да, это все! Не поднимайте из-за этого шума! - хором воскликнули
все леди.
Но такого рода ответ не вполне соответствовал достоинству мистера
Сневелличчи как мужа и отца, поэтому он приступил к злосчастной миссис
Сневелличчи и спросил ее, что, черт возьми, имеет она в виду, говоря с ним
таким тоном.
- Ах, боже, милый мой! - сказала миссис Снсвслличчи.
- Не называйте меня вашим милым, сударыня,- сказал мистер Сневелличчи,-
будьте так любезны.
- Пожалуйста, папа, не надо,- вмешалась мисс Сневелличчи.
- Чего не надо, дитя мое?
- Не надо так говорить.
- А почему? - спросил мистер Сневелличчи.- Надеюсь, ты не думаешь, что
кто-нибудь из присутствующих может помешать мне говорить, как я желаю?
- Никто и не хочет, папа,- возразила дочь.
- Никто не может, если бы и захотел,- сказал мистер Сневелличчи.- Мне
нечего стыдиться. Меня зовут Сневелличчи. Когда я в Лондоне, меня можно
найти в Брод-Корт на Боу-стрит. Если меня нет дома, спросите обо мне любого
у двери театра. Черт возьми, полагаю, меня должны знать у двери театра?!
Очень многие видели мой портрет в сигарной лавке за углом. Обо мне и раньше
упоминали в газетах. Говорить! Я вам вот что скажу: если я замечу, что какой
бы то ни было мужчина играет чувствами моей дочери, я говорить не буду - я
его удивлю без всяких разговоров, вот я каков!
С этими словами мистер Сневелличчи нанес три сильных удара кулаком по
ладони левой руки, дернул большим и указательным пальцами правой руки за
воображаемый нос и залпом выпил еще стаканчик.
- Вот я каков! - повторил мистер Сневелличчи. У большинства выдающихся
людей есть свои недостатки. Сказать по правде, мистер Сневелличчи был
отчасти привержен выпивке, или если уж говорить правду, он вряд ли когда
бывал трезв. Во хмелю он знал три стадии опьянения: величественную,
сварливую и влюбленную. При исполнении своих профессиональных обязанностей
он никогда не выходил из стадии величественной, в дружеском кругу он
проходил через все три, переправляясь из одной в другую с быстротой, нередко
приводившей в недоумение тех, кто не имел чести его знать.
Посему, не успел мистер Сневелличчи опрокинуть еще стаканчик, как он
уже улыбался всем присутствующим, блаженно позабыв о проявленных им
симптомах драчливости, и с большою живостью предложил тост: "За дам. Да
благословит бог их сердечки!.."
- Я их люблю,- сказал мистер Сневелличчи, обводя взглядом стол,- я их
всех люблю.
- Не всех,- кротко возразил мистер Лиливик.
- Всех! - повторил мистер Сневелличчи.
- Это, знаете ли, включило бы и замужних леди,- сказал мистер Лиливик.
- Их я тоже люблю, сэр,- сказал мистер Сневелличчи.
Сборщик с видом глубокого изумления посмотрел на окружавшие его лица,
словно говоря: "Нечего сказать, хороший человек!" - и, казалось, был слегка
удивлен, что миссис Лиливик не обнаружила никаких признаков ужаса и
негодования.
- За добро платят добром,- сказал мистер Сневелличчи,- я их люблю, и
они меня любят.
И, словно мало было этого признания, выражавшего неуважение и презрение
ко всем моральным обязанностям, мистер Сневелличчи подмигнул, подмигнул явно
и неприкрыто, подмигнул правым глазом Генриетте Лиливик!
Сборщик в крайнем изумлении откинулся на спинку стула. Если бы
кто-нибудь подмигнул Генриетте Питоукер, это было бы в высшей степени
непристойно, но миссис Лиливик!.. Пока он размышлял об этом, весь в холодном
поту, и задавал себе вопрос, не грезит ли он, мистер Сневелличчи опять
подмигнул и, показав знаками, что пьет за здоровье миссис Лиливик, осмелился
послать ей воздушный поцелуй! Мистер Лиливик поднялся со стула, направился
прямо к другому концу стола и мгновенно повалился на мистера Сневелличчи -
буквально повалился на него. Мистер Лиливик был тяжеленек, и в результате,
когда он повалился на мистера Сневелличчи, мистер Сневелличчи свалился под
стол, мистер Лиливик последовал за ним, а леди завизжали.
- Что такое с ними? С ума они, что ли, сошли? - вскричал Николас, ныряя
под стол, силком вытаскивая сборщика и впихивая его в кресло, причем мистер
Лиливик сложился вдвое, словно был набит опилками.- Что вы намеревались
делать? Чего вы хотите? Что такое с вами?
Пока Николас поднимал сборщика, Смайк оказал такую же услугу мистеру
Сневелличчи, который взирал с пьяным изумлением на своего бывшего
противника.
- Смотрите, сэр,- ответил мистер Лиливик, указывая на свою изумленную
жену,- вот целомудрие в сочетании с изяществом, чьи чувства были возмущены,
оскорблены, сэр!
- Боже, что за чепуху он болтает! - воскликнула миссис Лиливик в ответ
на вопросительный взгляд Николаса.- Никто ни слова мне не сказал.
- Не сказал, Генриетта! - вскричал сборщик.- Разве я не видел, как
он...
Мистер Лиливик не мог заставить себя произнести это слово, но изобразил
подмигиванье одним глазом.
- Ну так что ж? - вскричала миссис Лиливик.- Или вы думаете, что никто
не должен смотреть на меня? Нечего сказать, приятно быть замужем, если таков
закон! Но он не таков!
- Вы ничего против этого не имели? - воскликнул сборщик.
- Ничего не имела! - презрительно повторила миссис Лиливик.- Вы должны
на коленях просить у всех прощенья, вот что вы должны сделать.
- Прощенья, дорогая моя? - переспросил смущенный сборщик.
- Да, и прежде всего у меня,- ответила миссис Лиливик.- Или, по-вашему,
не я являюсь наилучшим судьей, что прилично и что неприлично?
- Совершенно верно! - подхватили все леди.- Разве, по-вашему, не мы
должны были заговорить первыми, если бы случилось что-нибудь такое, на что
следовало обратить внимание?
- Разве, по-вашему, они не знают, сэр? - сказал папаша мисс
Сневелличчи, подтягивая воротничок и бормоча что-то о затрещинах и о том,
что его удерживает только уважение к старости. При этом папаша мисс
Сневелличчи несколько секунд смотрел пристально и сурово на мистера
Лиливика, а затем, решительно встав со стула, перецеловал всех леди по
кругу, начав с миссис Лиливик.
Злополучный сборщик жалобно взглянул на свою жену, словно
присматриваясь, не осталось ли хоть какой-нибудь черты мисс Питоукер в
миссис Лиливик, и, увидев слишком ясно, что ничего не осталось, с большим
смирением попросил прощения у всей компании и сел на свое место с таким
сокрушенным, унылым и разочарованным видом, что, несмотря на свой эгоизм и
слабоумие, поистине внушал сострадание.
Папаша мисс Сневелличчи, восхищенный этим триумфом и неопровержимым
доказательством своей популярности у прекрасного пола, тотчас же стал очень
весел, чтобы не сказать буен. Не дожидаясь просьб, он исполнял чрезвычайно
длинные песни, а в промежутках между ними угощал гостей воспоминаниями о
разных ослепительных женщинах, которые якобы пылали к нему страстью; за иных
из них он провозглашал тост, называя их по именам и в то же время пользуясь
случаем заметить, что если бы он чуточку больше внимания уделял своим
интересам, то разъезжал бы сейчас в собственном экипаже, запряженном
четверкой. По-видимому, эти воспоминания не причиняли чересчур мучительной
боли сердцу миссис Сневелличчи, которая была в достаточной мере занята,
повествуя Николасу о разнообразных достоинствах и совершенствах своей
дочери. Да и сама молодая леди отнюдь не отставала от нее, пуская в ход
самые изысканные свои приманки; но они, несмотря на хитрые уловки мисс
Ледрук, не возымели никакого действия и не вызвали ухаживанья со стороны
Николаса, который, еще храня воспоминание об инциденте с мисс Сквирс, стойко
противился всем чарам и вел себя с такой сугубой осторожностью, что, когда
он распрощался, леди единогласно признали его бесчувственным чудовищем.
На следующий день в надлежащее время появились афиши всех цветов радуги
и буквами, страдающими всеми видами искривления позвоночника, оповестили
публику о том, что мистер Джонсон будет иметь честь в последний раз
появиться в этот вечер на сцене, и о том, что следует заблаговременно
позаботиться о местах ввиду чрезвычайного наплыва зрителей, сопутствующего
его выступлениям. В театральной истории факт замечательный, но давно
установленный неоспоримо: безнадежна попытка заманить людей в театр, если не
внушить сначала уверенности, что им никак не удастся туда попасть.
Явившись в тот вечер в театр, Николас не знал, чем объяснить необычное
смятение и возбуждение, отражавшиеся на физиономиях всех актеров, но ему
недолго пришлось гадать о.причине: не успел он о ней осведомиться, как к
нему подошел мистер Крамльс и взволнованным голосом сообщил, что в ложе
присутствует лондонский антрепренер.
- Это феномен, будьте уверены, сэр! - сказал Крамльс, увлекая Николаса
к маленькой дырочке в занавесе, чтобы он мог поглядеть на лондонского
антрепренера.- Я нимало не сомневаюсь, что это слава феномена... Вот он:
тот, что в пальто и без воротничка... Она будет получать десять фунтов в
месяц, Джонсон, ни на фартинг меньше, иначе она не покажется на лондонских
подмостках. И им не удастся подписать с ней ангажемент, если они не
ангажируют также и миссис Крамльс - двадцать фунтов в неделю за пару. Или
вот что я вам скаэцу: я дам в придачу самого себя и обоих мальчиков, и тогда
они получат всю семью за тридцать. Более справедливых условий я предложить
не могу. Они должны будут взять нас всех, если никто из нас не пойдет один.
Так поступают иные лондонцы, и это всегда удается. Тридцать фунтов в неделю.
Слишком дешево, Джонсон. Чертовски дешево.
Николас отвечал, что это несомненно дешево, и мистер Винсент Крамльс,
взяв для успокоения своих чувств несколько основательных понюшек табаку,
поспешил к миссис Крамльс сообщить, что он окончательно остановился на
единственно приемлемых условиях и решил не уступать ни одного фартинга.
Когда все были облачены в костюмы и занавес поднялся, возбуждение,
вызванное присутствием лондонского антрепренера, усилилось в тысячу раз.
Каждый каким-то образом узнал, что лондонский антрепренер приехал с
единственной целью - посмотреть его (или ее) игру, и все трепетали от
беспокойства и ожидания. Иные из тех, кто не участвовал в первой сцене,
поспешили к кулисам и там вытягивали шеи, чтобы одним глазком взглянуть на
него; другие пробрались в две маленькие ложи над входом на сцену и с этой
позиции наблюдали лондонского антрепренера. Видели, как один раз лондонский
антрепренер улыбнулся. Он улыбнулся, когда комический поселянин делал вид,
будто ловит муху, а в это время миссис Крамльс исполняла свой самый
эффектный номер.
- Прекрасно, милейший,- сказал мистер Крамльс, грозя кулаком
комическому поселянину, когда тот ушел за кулисы,- в будущую субботу вы
покинете труппу.
Равным образом все, кто был на сцене, не видели никого из публики,
кроме одного зрителя: все играли для лондонского антрепренера. Когда мистер
Ленвил в порыве неудержимого гнева назвал императора злодеем, а затем, кусая
перчатку, сказал: "Но я должен лицемерить",- он, вместо того чтобы мрачно
смотреть на подмостки и, как полагается в таких случаях, ждать реплики,
устремил взгляд на лондонского антрепренера. Когда мисс Бравасса пела
песенку своему возлюбленному, который, согласно обычаю, стоял наготове,
чтобы пожимать ей руку между куплетами, они смотрели не друг на друга, но на
лондонского антрепренера. Мастер Крамльс умер, глядя на него в упор, а когда
пришли два стража, чтобы унести тело после крайне мучительной агонии, оно
открыло глаза и воззрилось на лондонского антрепренера. Наконец обнаружили,
что лондонский антрепренер заснул, и вскоре вслед за этим - что он проснулся
и ушел, после чего вся труппа с гневом обрушилась на злополучного
комического поселянина, заявив, что всему виной его шутовские выходки, а
мистер Крамльс сказал, что он долго с ним мирился, но дольше, право же, не в
силах терпеть, а посему был бы признателен, если бы тот поискал другой
ангажемент.
Все это немало позабавило Николаса, который испытывал лишь искреннее
удовлетворение от мысли, что великий человек удалился до его выхода. Он
провел свою роль в последних двух пьесах с таким подъемом, на какой только
был способен, и, заслужив чрезвычайное одобрение и беспримерные аплодисменты
- так оповещали афиши на завтрашний день, отпечатанные часа за два до
этого,- взял под руку Смайка и пошел домой спать.
С утренней почтой пришло письмо от Ньюмена Ногса, очень замаранное
чернилами, очень лаконическое, очень грязное, очень маленькое и очень
таинственное, предлагавшее Николасу вернуться в Лондон немедленно, не терять
ни одной секунды, быть там, если возможно, к вечеру.
- Буду!- сказал Николас.-Небу известно, что я оставался здесь с благими
намерениями, и, конечно, против своей воли, но, может быть, я и так уже
слишком замешкался. Что могло случиться? Смайк, дружище, вот возьмите мой
кошелек. Уложите вещи и заплатите наши маленькие долги... Поторопитесь, и мы
еще захватим утреннюю карету. Я только предупрежу, что мы уезжаем, и сейчас
же вернусь.
С этими словами он схватил шляпу, бросился к дому мистера Крамльса и с
таким усердием принялся стучать дверным кольцом, что разбудил этого
джентльмена, который еще пребывал в постели, а лоцман, мистер Бульф, от
крайнего изумления чуть не выронил изо рта первую утреннюю трубку.
Когда дверь открылась, Николас без всяких церемоний побежал наверх и,
ворвавшись в затемненную гостиную во втором этаже окнами на улицу, увидел,
что оба юных Крамльса вскочили с кровати-софы и с большим проворством
одеваются, находясь под впечатлением, что сейчас глубокая ночь и в соседнем
доме пожар.
Прежде чем он успел их в этом разуверить, спустился мистер Крамльс в
ночном колпаке и во фланелевом халате, и ему Николас коротко объяснил, что
возникли обстоятельства, требующие его немедленного отъезда в Лондон.
- Итак, до свиданья! - сказал Николас.- До свиданья, до свиданья.
Он уже спустился до половины лестницы, прежде чем мистер Крамльс
настолько оправился от изумления, что мог забормотать что-то об афишах.
- Ничего не могу поделать,- ответил Николас.- Возместите убытки тем,
что я заработал за эту неделю, а если это не окупит расходов, говорите
сразу, сколько нужно. Скорее! Скорее!
- Будем считать, что мы квиты,- заявил Крамльс.- Но не можете ли вы
остаться еще на один последний вечер?
- Ни на час, ни на минуту,- нетерпеливо отозвался Николас.
- Не подождете ли вы, чтобы сказать словечко миссис Крамльс? - спросил
директор, спускаясь с ним к двери.
- Я не мог бы ждать, даже если бы это продлило мне жизнь на двадцать
лет! - воскликнул Николас.- Ну, вот моя рука и примите мою сердечную
благодарность... О, зачем я даром убил здесь столько времени!
Произнеся эти слова и нетерпеливо топнув ногой, ои прервал директорское
рукопожатие и, стрелой помчавшись по улице, мгновенно скрылся из виду.
- Боже мой, боже мой! - сказал мистер Крамльс, задумчиво глядя в ту
сторону, где он исчез.- Если бы он и дальше так играл, какие бы деньги он
выколачивал! Ему следовало остаться до конца этого турне. Он был бы мне
очень полезен. Но он не понимает, что ему выгодно. Порывистый юноша! Молодые
люди безрассудны, очень безрассудны.
Предавшись нравоучительным размышлениям, мистер Крамльс, быть может,
размышлял бы еще несколько минут, если бы машинально не полез в жилетный
карман, где имел обыкновение хранить нюхательный табак. Отсутствие карманов
в полагающихся им местах внезапно напомнило ему о том, что на нем вовсе нет
жилета, а так как эта мысль побудила его заметить крайнюю небрежность своего
костюма, он резко захлопнул дверь и стремительно удалился наверх.
Пока Николас отсутствовал, Смайк действовал с большим проворством, и
вскоре все было готово к отъезду. На ходу они слегка закусили, и не прошло и
получаса, как уже явились в контору пассажирских карет, едва переводя
дыхание - так они спешили, чтобы поспеть вовремя. Оставалось еще несколько
минут; поэтому, обеспечив себе места, Николас забежал поблизости в лавку
готового платья и купил Смайку пальто. Оно было бы широковато даже дюжему
фермеру, но лавочник заверил (и не без основания), что сидит оно
поразительно, а Николае в нетерпении своем купил бы его, будь оно даже вдвое
шире.
Когда они бежали к карете, которая уже стояла на улице, готовая к
отправке, Николас немало удивился, внезапно очутившись в чьих-то тесных и
пылких объятиях, которые едва не свалили его с ног; изумление его отнюдь не
уменьшилось, когда он услышал восклицания мистера Крамльса:
- Это он - мой друг, мой друг!
- Господи помилуй! - возопил Николас, барахтаясь в руках директора.Что
с вами?
Директор не дал никакого ответа, но снова прижал его к своей груди,
восклицая:
- Счастливого пути, мой благородный юноша с львиным сердцем!
Дело в том, что мистер Крамльс, никогда не упускавший случая для
профессионального выступления, пришел со специальной целью - попрощаться с
Николасом на людях. Чтобы сделать эту сцену более внушительной, он принялся
теперь, к величайшей досаде молодого джентльмена, награждать его серией
быстрых театральных поцелуев, которые, как всем известно, выражаются в том,
что целующий или целующая кладет подбородок на плечо предмета своей любви и
смотрит через это плечо. Мистер Крамльс проделывал это в высоком стиле
мелодрамы, изрекая в то же время все самые заунывные прощальные фразы, какие
мог припомнить из репертуара. Но это было еще не все, ибо старший отпрыск
мистера Крамльса проделывал такую же церемонию со Смайком, а юный Перси
Крамльс, в коротком подержанном плаще, театрально наброшенном на левое
плечо, стоял поодаль в позе стражника, ожидающего, чтобы вести обе жертвы на
эшафот.
Зрители от души смеялись; раз ничего иного, как примириться с
обстоятельствами, не оставалось, Николас тоже засмеялся, когда ему удалось
вырваться, и, освободив пораженного Смайка, полез вслед за ним на крышу
кареты, а отъезжая, послал воздушный поцелуй отсутствующей миссис Крамльс.
О Ральфе Никльби и Ньюмене Ногсе и о некоторых разумных
мерах предосторожности, успех или неудача коих обнаружится в дальнейшем
В блаженном неведении, что племянник его приближается с быстротою
четырех добрых коней к сфере его деятельности и что каждая уходящая минута
сокращает расстояние между ними, Ральф Никльби занимался в то утро обычными
своими делами и, однако, не мог помешать тому, что его мысли время от
Выяснилось, что мисс Сневелличчи должна отнести домой маленькую корзинку, а
мисс Ледрук - маленькую картонку, и в той и в другой находились те мелкие
принадлежности театрального туалета, какие обычно приносят и уносят актрисы
каждый вечер. Николае настаивал на том, чтобы нести корзинку, а мисс
Сневелличчи настаивала на том, чтобы нести ее самой, и это привело к борьбе,
в которой Николас завладел корзинкой и картонкой. Затем Николас сказал, что
интересно было бы познакомиться с содержимым корзинки, и попытался заглянуть
в нее, а мисс Сневелличчи взвизгнула и заявила, что непременно упала бы в
обморок, будь она уверена, что он действительно туда заглянул.
За этим заявлением последовало такое же покушение на картонку и такие
же протесты со стороны мисс Ледрук, а потом обе леди поклялись не делать ни
шагу дальше, пока Николас не даст обещания больше не заглядывать. Наконец
Николас дал слово не любопытствовать, и они отправились дальше: обе леди
хихикали и говорили, что никогда, за всю свою жизнь, не видели они такого
ужасного человека, никогда!
Сокращая путь такими шутками, они и не заметили, как дошли до дома
портного, а здесь собралось маленькое общество: присутствовали, кроме
мистера Лиливика и миссис Лиливик, не только мамаша мисс Сневелличчи, но
также и ее папаша. И на редкость интересным мужчиной был папаша мисс
Сневелличчи, с орлиным носом, белым лбом, вьющимися черными волосами,
выступающими скулами. Словом, лицо у него было красивое, но только слегка
прыщеватое, словно от пьянства. Очень широкая грудь была у папаши мисс
Сневелличчи, и ее туго обтягивал поношенный синий фрак, застегнутый на
позолоченные пуговицы, и как только он увидел входившего в комнату Николасв,
то засунул два пальца правой руки между двумя средними пуговицами и,
грациозно подбоченившись другой рукой, как будто хотел сказать: "Я здесь, а
вы, франт, что имеете мне сообщить?"
В такой позе сидел и таков был папаша мисс Сневелличчи, который
занимался своей профессией с той поры, как в десятилетнем возрасте начал
играть чертенят в святочных пантомимах; он немножко умел петь, немножко
танцевать, немножко фехтовать, немножко играть и делать все понемножку, но
только понемножку, и перебывал во всех лондонских театрах - то в балете, то
в хоре. Благодаря своей фигуре он всегда получал роли пришедших в гости
военных и безмолвствующих аристократов, всегда носил элегантный костюм и
появлялся под руку с элегантной леди в короткой юбке и всегда проделывал это
с таким видом, что нередко публика в партере кричала "браво", считая его в
самом деле важной особой. Таков был папаша мисс Сневелличчи; иные завистники
возводили на него обвинение, будто он время от времени поколачивает мамашу
мисс Сневелличчи, которая все еще была балериной с изящной фигуркой и
кое-какими следами былой миловидности и которая сейчас сидела, так же как и
танцевала,- будучи старовата для ослепительных огней рампы,- на заднем
плане.
Этим славным людям Николас был представлен с большой торжественностью.
После церемонии представления папаша мисс Сневелличчи (от которого пахло
ромом) сказал, что радуется знакомству со столь высокоталантливым
джентльменом, и далее заметил, что такого успеха еще не бывало - да, не
бывало - со времени дебюта его друга мистера Главормелли в Кобурге.
- Вы его видели, сэр? - осведомился папаша мисс Сневелличчи.
- Нет, никогда не видел,- ответил Николас.
- Вы никогда не видели моего друга Главормелли, сэр! - воскликнул
папаша мисс Сневелличчи.- Значит, вы никогда еще не видели настоящей игры.
Будь он жив...
- Так он умер? - перебил Николас.
- Умер,- сказал мистер Сневелличчи,- но не лежит в Вестминстерском
аббатстве, и это позор*. Он был... Впрочем, неважно. Он ушел в те края,
откуда ни один путник не возвращается. Надеюсь, там его оценят.
С такими словами папаша мисс Сневелличчи потер кончик носа сильно
пожелтевшим шелковым носовым платком и дал понять обществу, что эти
воспоминания его растрогали.
- Мистер Лиливик,- сказал Николас,- как поживаете?
- Очень хорошо, сэр,- ответил сборщик.- Нет ничего лучше супружеской
жизни, сэр, можете быть уверены.
- В самом деле? - смеясь, сказал Николас.
- В самом деле, сэр,- торжественно ответил мистер Лиливик.- Как вы
находите...- прошептал сборщик, увлекая его в сторону.- Как вы ее находите
сегодня вечером?
- Как всегда, прекрасна,- ответил Николас, взглянув на бывшую мисс
Питоукер.
- В ней есть что-то, сэр, чего я никогда ни в ком не замечал,прошептал
сборщик.- Посмотрите на нее - вот она сделала движение, чтобы поставить
чайник. Вот! Ну, не очаровательно ли это, сэр?
- Вы счастливец,- сказал Николас.
- Ха-ха-ха! - отозвался сборщик.- Нет! А вы и в самом деле так думаете?
Быть может, и так, быть может, и так. Послушайте, я бы не мог сделать лучший
выбор, даже если бы я был молодым человеком, не так ли? Вы сами не могли бы
сделать лучший выбор, не правда ли, а? Не могли бы?
Задавая эти и многие другие подобные вопросы, мистер Лиливик ткнул
Николасв локтем в бок и хохотал до тех пор, пока лицо у него не побагровело
от старания обуздать радость.
К тому времени соединенными усилиями всех леди накрыли скатертью два
стюла, составленные вместе; один был высокий и узкий, а другой широкий и
низкий. В верхнем конце были устрицы, в нижнем сосиски, в центре щицпы для
снимания нагара со свечей, а жареный картофель всюду, куда только можно было
наиудобнейшим образом его поместить. Принесли еще два стула из спальни; мисс
Сневелличчи села во главе стола, а мистер Лиливик в конце его; Николас
удостоился чести не только сидеть рядом с мисс Сневелличчи, но и иметь по
правую руку мамашу мисс Сневелличчи, а напротив папашу мисс Сневелличчи.
Короче говоря, он был героем празднества; а когда убрали со стола и подали
некий горячий напиток, папаша мисс Сневелличчи встал и предложил выпить за
здоровье Николаса, произнеся спич, содержавший такие трогательные намеки на
близкий его отъезд, что мисс Сневелличчи расплакалась и была принуждена
удалиться в спальню.
- Ничего! Не обращайте внимания,- сказала мисс Ледрук, выглянув из
спальни.- Когда она вернется, скажите ей, что она переутомилась.
Мисс Ледрук сопроводила эти слова столь многочисленными таинственными
кивками и мрачными взглядами, прежде чем снова закрыла дверь, что глубокое
молчание спустилось на всю компанию, в течение коего папаша мисс Сневелличчи
смотрел очень внушительно - как смотрят только на сцене - на всех по
очереди, но в особенности на Николаса, и то и дело осушал и снова наполнял
свой бокал, пока леди не вернулись стайкой, и среди них мисс Сневелличчи.
- Вам совсем не следует беспокоиться, мистер Сневелличчи,- сказала
миссис Лиливик.- Она только немножко слаба и нервна; она чувствовала себя
неважно с самого утра.
- О! - сказал мистер Сневелличчи.- И это все, да?
- О да, это все! Не поднимайте из-за этого шума! - хором воскликнули
все леди.
Но такого рода ответ не вполне соответствовал достоинству мистера
Сневелличчи как мужа и отца, поэтому он приступил к злосчастной миссис
Сневелличчи и спросил ее, что, черт возьми, имеет она в виду, говоря с ним
таким тоном.
- Ах, боже, милый мой! - сказала миссис Снсвслличчи.
- Не называйте меня вашим милым, сударыня,- сказал мистер Сневелличчи,-
будьте так любезны.
- Пожалуйста, папа, не надо,- вмешалась мисс Сневелличчи.
- Чего не надо, дитя мое?
- Не надо так говорить.
- А почему? - спросил мистер Сневелличчи.- Надеюсь, ты не думаешь, что
кто-нибудь из присутствующих может помешать мне говорить, как я желаю?
- Никто и не хочет, папа,- возразила дочь.
- Никто не может, если бы и захотел,- сказал мистер Сневелличчи.- Мне
нечего стыдиться. Меня зовут Сневелличчи. Когда я в Лондоне, меня можно
найти в Брод-Корт на Боу-стрит. Если меня нет дома, спросите обо мне любого
у двери театра. Черт возьми, полагаю, меня должны знать у двери театра?!
Очень многие видели мой портрет в сигарной лавке за углом. Обо мне и раньше
упоминали в газетах. Говорить! Я вам вот что скажу: если я замечу, что какой
бы то ни было мужчина играет чувствами моей дочери, я говорить не буду - я
его удивлю без всяких разговоров, вот я каков!
С этими словами мистер Сневелличчи нанес три сильных удара кулаком по
ладони левой руки, дернул большим и указательным пальцами правой руки за
воображаемый нос и залпом выпил еще стаканчик.
- Вот я каков! - повторил мистер Сневелличчи. У большинства выдающихся
людей есть свои недостатки. Сказать по правде, мистер Сневелличчи был
отчасти привержен выпивке, или если уж говорить правду, он вряд ли когда
бывал трезв. Во хмелю он знал три стадии опьянения: величественную,
сварливую и влюбленную. При исполнении своих профессиональных обязанностей
он никогда не выходил из стадии величественной, в дружеском кругу он
проходил через все три, переправляясь из одной в другую с быстротой, нередко
приводившей в недоумение тех, кто не имел чести его знать.
Посему, не успел мистер Сневелличчи опрокинуть еще стаканчик, как он
уже улыбался всем присутствующим, блаженно позабыв о проявленных им
симптомах драчливости, и с большою живостью предложил тост: "За дам. Да
благословит бог их сердечки!.."
- Я их люблю,- сказал мистер Сневелличчи, обводя взглядом стол,- я их
всех люблю.
- Не всех,- кротко возразил мистер Лиливик.
- Всех! - повторил мистер Сневелличчи.
- Это, знаете ли, включило бы и замужних леди,- сказал мистер Лиливик.
- Их я тоже люблю, сэр,- сказал мистер Сневелличчи.
Сборщик с видом глубокого изумления посмотрел на окружавшие его лица,
словно говоря: "Нечего сказать, хороший человек!" - и, казалось, был слегка
удивлен, что миссис Лиливик не обнаружила никаких признаков ужаса и
негодования.
- За добро платят добром,- сказал мистер Сневелличчи,- я их люблю, и
они меня любят.
И, словно мало было этого признания, выражавшего неуважение и презрение
ко всем моральным обязанностям, мистер Сневелличчи подмигнул, подмигнул явно
и неприкрыто, подмигнул правым глазом Генриетте Лиливик!
Сборщик в крайнем изумлении откинулся на спинку стула. Если бы
кто-нибудь подмигнул Генриетте Питоукер, это было бы в высшей степени
непристойно, но миссис Лиливик!.. Пока он размышлял об этом, весь в холодном
поту, и задавал себе вопрос, не грезит ли он, мистер Сневелличчи опять
подмигнул и, показав знаками, что пьет за здоровье миссис Лиливик, осмелился
послать ей воздушный поцелуй! Мистер Лиливик поднялся со стула, направился
прямо к другому концу стола и мгновенно повалился на мистера Сневелличчи -
буквально повалился на него. Мистер Лиливик был тяжеленек, и в результате,
когда он повалился на мистера Сневелличчи, мистер Сневелличчи свалился под
стол, мистер Лиливик последовал за ним, а леди завизжали.
- Что такое с ними? С ума они, что ли, сошли? - вскричал Николас, ныряя
под стол, силком вытаскивая сборщика и впихивая его в кресло, причем мистер
Лиливик сложился вдвое, словно был набит опилками.- Что вы намеревались
делать? Чего вы хотите? Что такое с вами?
Пока Николас поднимал сборщика, Смайк оказал такую же услугу мистеру
Сневелличчи, который взирал с пьяным изумлением на своего бывшего
противника.
- Смотрите, сэр,- ответил мистер Лиливик, указывая на свою изумленную
жену,- вот целомудрие в сочетании с изяществом, чьи чувства были возмущены,
оскорблены, сэр!
- Боже, что за чепуху он болтает! - воскликнула миссис Лиливик в ответ
на вопросительный взгляд Николаса.- Никто ни слова мне не сказал.
- Не сказал, Генриетта! - вскричал сборщик.- Разве я не видел, как
он...
Мистер Лиливик не мог заставить себя произнести это слово, но изобразил
подмигиванье одним глазом.
- Ну так что ж? - вскричала миссис Лиливик.- Или вы думаете, что никто
не должен смотреть на меня? Нечего сказать, приятно быть замужем, если таков
закон! Но он не таков!
- Вы ничего против этого не имели? - воскликнул сборщик.
- Ничего не имела! - презрительно повторила миссис Лиливик.- Вы должны
на коленях просить у всех прощенья, вот что вы должны сделать.
- Прощенья, дорогая моя? - переспросил смущенный сборщик.
- Да, и прежде всего у меня,- ответила миссис Лиливик.- Или, по-вашему,
не я являюсь наилучшим судьей, что прилично и что неприлично?
- Совершенно верно! - подхватили все леди.- Разве, по-вашему, не мы
должны были заговорить первыми, если бы случилось что-нибудь такое, на что
следовало обратить внимание?
- Разве, по-вашему, они не знают, сэр? - сказал папаша мисс
Сневелличчи, подтягивая воротничок и бормоча что-то о затрещинах и о том,
что его удерживает только уважение к старости. При этом папаша мисс
Сневелличчи несколько секунд смотрел пристально и сурово на мистера
Лиливика, а затем, решительно встав со стула, перецеловал всех леди по
кругу, начав с миссис Лиливик.
Злополучный сборщик жалобно взглянул на свою жену, словно
присматриваясь, не осталось ли хоть какой-нибудь черты мисс Питоукер в
миссис Лиливик, и, увидев слишком ясно, что ничего не осталось, с большим
смирением попросил прощения у всей компании и сел на свое место с таким
сокрушенным, унылым и разочарованным видом, что, несмотря на свой эгоизм и
слабоумие, поистине внушал сострадание.
Папаша мисс Сневелличчи, восхищенный этим триумфом и неопровержимым
доказательством своей популярности у прекрасного пола, тотчас же стал очень
весел, чтобы не сказать буен. Не дожидаясь просьб, он исполнял чрезвычайно
длинные песни, а в промежутках между ними угощал гостей воспоминаниями о
разных ослепительных женщинах, которые якобы пылали к нему страстью; за иных
из них он провозглашал тост, называя их по именам и в то же время пользуясь
случаем заметить, что если бы он чуточку больше внимания уделял своим
интересам, то разъезжал бы сейчас в собственном экипаже, запряженном
четверкой. По-видимому, эти воспоминания не причиняли чересчур мучительной
боли сердцу миссис Сневелличчи, которая была в достаточной мере занята,
повествуя Николасу о разнообразных достоинствах и совершенствах своей
дочери. Да и сама молодая леди отнюдь не отставала от нее, пуская в ход
самые изысканные свои приманки; но они, несмотря на хитрые уловки мисс
Ледрук, не возымели никакого действия и не вызвали ухаживанья со стороны
Николаса, который, еще храня воспоминание об инциденте с мисс Сквирс, стойко
противился всем чарам и вел себя с такой сугубой осторожностью, что, когда
он распрощался, леди единогласно признали его бесчувственным чудовищем.
На следующий день в надлежащее время появились афиши всех цветов радуги
и буквами, страдающими всеми видами искривления позвоночника, оповестили
публику о том, что мистер Джонсон будет иметь честь в последний раз
появиться в этот вечер на сцене, и о том, что следует заблаговременно
позаботиться о местах ввиду чрезвычайного наплыва зрителей, сопутствующего
его выступлениям. В театральной истории факт замечательный, но давно
установленный неоспоримо: безнадежна попытка заманить людей в театр, если не
внушить сначала уверенности, что им никак не удастся туда попасть.
Явившись в тот вечер в театр, Николас не знал, чем объяснить необычное
смятение и возбуждение, отражавшиеся на физиономиях всех актеров, но ему
недолго пришлось гадать о.причине: не успел он о ней осведомиться, как к
нему подошел мистер Крамльс и взволнованным голосом сообщил, что в ложе
присутствует лондонский антрепренер.
- Это феномен, будьте уверены, сэр! - сказал Крамльс, увлекая Николаса
к маленькой дырочке в занавесе, чтобы он мог поглядеть на лондонского
антрепренера.- Я нимало не сомневаюсь, что это слава феномена... Вот он:
тот, что в пальто и без воротничка... Она будет получать десять фунтов в
месяц, Джонсон, ни на фартинг меньше, иначе она не покажется на лондонских
подмостках. И им не удастся подписать с ней ангажемент, если они не
ангажируют также и миссис Крамльс - двадцать фунтов в неделю за пару. Или
вот что я вам скаэцу: я дам в придачу самого себя и обоих мальчиков, и тогда
они получат всю семью за тридцать. Более справедливых условий я предложить
не могу. Они должны будут взять нас всех, если никто из нас не пойдет один.
Так поступают иные лондонцы, и это всегда удается. Тридцать фунтов в неделю.
Слишком дешево, Джонсон. Чертовски дешево.
Николас отвечал, что это несомненно дешево, и мистер Винсент Крамльс,
взяв для успокоения своих чувств несколько основательных понюшек табаку,
поспешил к миссис Крамльс сообщить, что он окончательно остановился на
единственно приемлемых условиях и решил не уступать ни одного фартинга.
Когда все были облачены в костюмы и занавес поднялся, возбуждение,
вызванное присутствием лондонского антрепренера, усилилось в тысячу раз.
Каждый каким-то образом узнал, что лондонский антрепренер приехал с
единственной целью - посмотреть его (или ее) игру, и все трепетали от
беспокойства и ожидания. Иные из тех, кто не участвовал в первой сцене,
поспешили к кулисам и там вытягивали шеи, чтобы одним глазком взглянуть на
него; другие пробрались в две маленькие ложи над входом на сцену и с этой
позиции наблюдали лондонского антрепренера. Видели, как один раз лондонский
антрепренер улыбнулся. Он улыбнулся, когда комический поселянин делал вид,
будто ловит муху, а в это время миссис Крамльс исполняла свой самый
эффектный номер.
- Прекрасно, милейший,- сказал мистер Крамльс, грозя кулаком
комическому поселянину, когда тот ушел за кулисы,- в будущую субботу вы
покинете труппу.
Равным образом все, кто был на сцене, не видели никого из публики,
кроме одного зрителя: все играли для лондонского антрепренера. Когда мистер
Ленвил в порыве неудержимого гнева назвал императора злодеем, а затем, кусая
перчатку, сказал: "Но я должен лицемерить",- он, вместо того чтобы мрачно
смотреть на подмостки и, как полагается в таких случаях, ждать реплики,
устремил взгляд на лондонского антрепренера. Когда мисс Бравасса пела
песенку своему возлюбленному, который, согласно обычаю, стоял наготове,
чтобы пожимать ей руку между куплетами, они смотрели не друг на друга, но на
лондонского антрепренера. Мастер Крамльс умер, глядя на него в упор, а когда
пришли два стража, чтобы унести тело после крайне мучительной агонии, оно
открыло глаза и воззрилось на лондонского антрепренера. Наконец обнаружили,
что лондонский антрепренер заснул, и вскоре вслед за этим - что он проснулся
и ушел, после чего вся труппа с гневом обрушилась на злополучного
комического поселянина, заявив, что всему виной его шутовские выходки, а
мистер Крамльс сказал, что он долго с ним мирился, но дольше, право же, не в
силах терпеть, а посему был бы признателен, если бы тот поискал другой
ангажемент.
Все это немало позабавило Николаса, который испытывал лишь искреннее
удовлетворение от мысли, что великий человек удалился до его выхода. Он
провел свою роль в последних двух пьесах с таким подъемом, на какой только
был способен, и, заслужив чрезвычайное одобрение и беспримерные аплодисменты
- так оповещали афиши на завтрашний день, отпечатанные часа за два до
этого,- взял под руку Смайка и пошел домой спать.
С утренней почтой пришло письмо от Ньюмена Ногса, очень замаранное
чернилами, очень лаконическое, очень грязное, очень маленькое и очень
таинственное, предлагавшее Николасу вернуться в Лондон немедленно, не терять
ни одной секунды, быть там, если возможно, к вечеру.
- Буду!- сказал Николас.-Небу известно, что я оставался здесь с благими
намерениями, и, конечно, против своей воли, но, может быть, я и так уже
слишком замешкался. Что могло случиться? Смайк, дружище, вот возьмите мой
кошелек. Уложите вещи и заплатите наши маленькие долги... Поторопитесь, и мы
еще захватим утреннюю карету. Я только предупрежу, что мы уезжаем, и сейчас
же вернусь.
С этими словами он схватил шляпу, бросился к дому мистера Крамльса и с
таким усердием принялся стучать дверным кольцом, что разбудил этого
джентльмена, который еще пребывал в постели, а лоцман, мистер Бульф, от
крайнего изумления чуть не выронил изо рта первую утреннюю трубку.
Когда дверь открылась, Николас без всяких церемоний побежал наверх и,
ворвавшись в затемненную гостиную во втором этаже окнами на улицу, увидел,
что оба юных Крамльса вскочили с кровати-софы и с большим проворством
одеваются, находясь под впечатлением, что сейчас глубокая ночь и в соседнем
доме пожар.
Прежде чем он успел их в этом разуверить, спустился мистер Крамльс в
ночном колпаке и во фланелевом халате, и ему Николас коротко объяснил, что
возникли обстоятельства, требующие его немедленного отъезда в Лондон.
- Итак, до свиданья! - сказал Николас.- До свиданья, до свиданья.
Он уже спустился до половины лестницы, прежде чем мистер Крамльс
настолько оправился от изумления, что мог забормотать что-то об афишах.
- Ничего не могу поделать,- ответил Николас.- Возместите убытки тем,
что я заработал за эту неделю, а если это не окупит расходов, говорите
сразу, сколько нужно. Скорее! Скорее!
- Будем считать, что мы квиты,- заявил Крамльс.- Но не можете ли вы
остаться еще на один последний вечер?
- Ни на час, ни на минуту,- нетерпеливо отозвался Николас.
- Не подождете ли вы, чтобы сказать словечко миссис Крамльс? - спросил
директор, спускаясь с ним к двери.
- Я не мог бы ждать, даже если бы это продлило мне жизнь на двадцать
лет! - воскликнул Николас.- Ну, вот моя рука и примите мою сердечную
благодарность... О, зачем я даром убил здесь столько времени!
Произнеся эти слова и нетерпеливо топнув ногой, ои прервал директорское
рукопожатие и, стрелой помчавшись по улице, мгновенно скрылся из виду.
- Боже мой, боже мой! - сказал мистер Крамльс, задумчиво глядя в ту
сторону, где он исчез.- Если бы он и дальше так играл, какие бы деньги он
выколачивал! Ему следовало остаться до конца этого турне. Он был бы мне
очень полезен. Но он не понимает, что ему выгодно. Порывистый юноша! Молодые
люди безрассудны, очень безрассудны.
Предавшись нравоучительным размышлениям, мистер Крамльс, быть может,
размышлял бы еще несколько минут, если бы машинально не полез в жилетный
карман, где имел обыкновение хранить нюхательный табак. Отсутствие карманов
в полагающихся им местах внезапно напомнило ему о том, что на нем вовсе нет
жилета, а так как эта мысль побудила его заметить крайнюю небрежность своего
костюма, он резко захлопнул дверь и стремительно удалился наверх.
Пока Николас отсутствовал, Смайк действовал с большим проворством, и
вскоре все было готово к отъезду. На ходу они слегка закусили, и не прошло и
получаса, как уже явились в контору пассажирских карет, едва переводя
дыхание - так они спешили, чтобы поспеть вовремя. Оставалось еще несколько
минут; поэтому, обеспечив себе места, Николас забежал поблизости в лавку
готового платья и купил Смайку пальто. Оно было бы широковато даже дюжему
фермеру, но лавочник заверил (и не без основания), что сидит оно
поразительно, а Николае в нетерпении своем купил бы его, будь оно даже вдвое
шире.
Когда они бежали к карете, которая уже стояла на улице, готовая к
отправке, Николас немало удивился, внезапно очутившись в чьих-то тесных и
пылких объятиях, которые едва не свалили его с ног; изумление его отнюдь не
уменьшилось, когда он услышал восклицания мистера Крамльса:
- Это он - мой друг, мой друг!
- Господи помилуй! - возопил Николас, барахтаясь в руках директора.Что
с вами?
Директор не дал никакого ответа, но снова прижал его к своей груди,
восклицая:
- Счастливого пути, мой благородный юноша с львиным сердцем!
Дело в том, что мистер Крамльс, никогда не упускавший случая для
профессионального выступления, пришел со специальной целью - попрощаться с
Николасом на людях. Чтобы сделать эту сцену более внушительной, он принялся
теперь, к величайшей досаде молодого джентльмена, награждать его серией
быстрых театральных поцелуев, которые, как всем известно, выражаются в том,
что целующий или целующая кладет подбородок на плечо предмета своей любви и
смотрит через это плечо. Мистер Крамльс проделывал это в высоком стиле
мелодрамы, изрекая в то же время все самые заунывные прощальные фразы, какие
мог припомнить из репертуара. Но это было еще не все, ибо старший отпрыск
мистера Крамльса проделывал такую же церемонию со Смайком, а юный Перси
Крамльс, в коротком подержанном плаще, театрально наброшенном на левое
плечо, стоял поодаль в позе стражника, ожидающего, чтобы вести обе жертвы на
эшафот.
Зрители от души смеялись; раз ничего иного, как примириться с
обстоятельствами, не оставалось, Николас тоже засмеялся, когда ему удалось
вырваться, и, освободив пораженного Смайка, полез вслед за ним на крышу
кареты, а отъезжая, послал воздушный поцелуй отсутствующей миссис Крамльс.
О Ральфе Никльби и Ньюмене Ногсе и о некоторых разумных
мерах предосторожности, успех или неудача коих обнаружится в дальнейшем
В блаженном неведении, что племянник его приближается с быстротою
четырех добрых коней к сфере его деятельности и что каждая уходящая минута
сокращает расстояние между ними, Ральф Никльби занимался в то утро обычными
своими делами и, однако, не мог помешать тому, что его мысли время от