Страница:
С чего я вдруг про жену ляпнул? Не было у меня тогда никого. Ну, так… пара возлюбленных… Слепил первую отмазку, которая в голову пришла.
До отъезда Великий Гринго ещё раз спрашивал: как, мол? Всё так же, говорю, не передумал. Через неделю позвонил его агент, и снова по поводу гитары. Да что ж такое?! Ещё через неделю в Интернете я заглянул на форум к Великому Гринго. Он увидал меня – и пишет: Sell me axe!!! Продай, значит. Фирмачи про гитару говорят – топор, как мы – лопата.
Я сперва отшутился: мол, топорами не торгую. Потом добавил, что гитара не продаётся ни за какие деньги. Что мне очень неудобно повторять одно и то же снова и снова. Что решение окончательное, и что я поклялся жене страшной клятвой – не расставаться с этой гитарой. Что тема закрыта раз и навсегда, и я буду очень признателен, если разговор о продаже больше никогда не возобновится, потому что дорожу отношениями с Великим Гринго, и всё такое.
Много написал, отправил… взял гитару – и тогда она со мной заговорила.
Оказалось, у меня в руках не просто Ovation Custom Legend 1669 выпуска 1985 года с увеличенной мензурой и встроенным миди-драйвером…
…а Моя Гитара.
Она говорила не словами. Это как с музыкой, о которой надо писать не буквами, а нотами. Но лучше всего – просто играть: дойдёт даже до тех, кто не знают ни нот, ни букв.
Что такое ундецимаккорд? Девятьсот девяносто девять человек из тысячи не ответят. Максимум – смогут прочесть бессмысленное слово, если грамотные.
Один всё же скажет: ундецимаккорд есть шестизвучие, построенное по терциям на доминанте, где верхняя шестая нота отстоит от основного тона на ундециму… И что? Стало понятнее?
Но если я обыграю этот аккорд на гитаре – у каждого, кто не совсем глухой, внутри что-то шевельнётся. Имеющий уши – услышит.
Так и со словами. Любимая Жена занималась моим развитием и рассказывала про асимметричный дуализм языкового знака. Типа, слово не раскрывает сути того, что оно обозначает.
Например, мой сосед называл жену рыба моя. Но разве это название хоть как-то её описывало? Говорило про внешность, характер, возраст, привычки? Нет. Это просто этикетка, на которой написано «рыба моя». Если переклеить её на другого человека – суть станет другой, хотя название то же самое. А если повесить на соседку ярлык «пидорша» – название станет другим, хотя суть та же: алкоголичка, которая прячет водку от мужа…
Слово гитара не даёт представления – акустическая она или электрическая, чёрная или белая; сколько на ней струн, как она звучит…
Я это всё к тому, что слова – не лучший способ для общения. Поэтому Овация Си Эл не разменивалась на слова. Она пронизала меня потоком смыслов. Сразу вложила в голову суть. На словах то, что я узнал, выглядит коряво и неполноценно.
Музыка – это ипостась Всеобщей Гармонии, которую называют обычно – Бог, с большой буквы. Слова могут быть разными, но значат одно и то же.
Бог движет нас к высшей цели – возвращает к себе самому, к единству с Гармонией. Всё, что есть в мире, работает вроде инструментов в оркестре, которые исполняют соло и аккомпанируют друг другу; их темы переплетаются… В момент появления небесного оркестра Гармония была действительно Всеобщей, а Музыка – божественной. Но не секрет: когда оркестр играет – инструменты постепенно теряют строй. Надо их подстраивать заново.
Вот и с нами – та же история. Мы, люди-человеки – вроде гитары, у которой не шесть, а шесть миллиардов струн. Настроить такой инструмент в миллиард раз сложнее, чем обычную гитару. В миллиард миллиардов раз… Бесконечно сложнее! Но настраивать приходится: на расстроенном инструменте Музыки уже не сыграешь, а оркестр расстроенных инструментов – штука вообще инфернальная.
Наши мозги не в состоянии вместить божественный промысел целиком, как и струнам не дано понять идеи композитора. Поэтому Всеобщая Гармония не общается напрямую даже с пророками, которые чувствуют её намного лучше остальных. Нужен посредник: на доступном языке он сообщает избранным то, что доступно их пониманию. А избранные, узнав свою задачу, помогают человечеству настроиться вновь, чтобы достигнуть высшей цели – воссоединения с Творцом.
Моисея на горе Синай учил уму-разуму полыхающий терновый куст. Елизавете и её племяннице Марии благую весть о детях – Иоанне с Иисусом – принёс тот же архангел Габриэль, который потом диктовал Мохаммеду суры Корана. Александр Пушкин рассказывал про шестикрылого серафима. Никола Тесла общался с Гармонией и получал откровения через голубку. Джимми Хендрикс нашёл свои способы, Великий Гринго – свои…
Вот, значит, в какой компании я оказался. Несла́бо! И частью божественного промысла, которая адресована мне, ведает Моя Гитара. Посланница от Всеобщей Гармонии.
Что ж… раз так – она может позволить себе выглядеть скромнее других.
Не тот возвышен, кто высок, а тот, кто к Богу ближе.
В тот момент, когда он вернулся в гостиную, загудел домофон. Убью, секундой раньше думал я. Этот чушо́к посмел без спроса войти в кабинет и прикоснуться к Моей Гитаре! Мало того, он приволок её в гостиную, чтобы сбацать одноразовым шалавам что-нибудь из своего охренебительного репертуарчика…
Убью. А для сплетен про фрик-н-ролл найду кого-нибудь другого. Делов-то… Мало, что ли, активных чушков, которые сутками торчат в Интернете?
Видимо, меня перекосило от бешенства. Сурок осёкся. Под пиликанье домофона я прошёл мимо него, забрал Мою Гитару и отправился в прихожую открывать дверь: наконец-то прибыл Тырда.
Он с ходу оценил ситуацию: «Ништяк! Баса, барабанов, бухла, бабла и баб много не бывает! Ну, здравствуйте, девочки!» Внезапному Вождю и Сурку басист едва кивнул – и плюхнулся на кожаный пуф возле кресла, которое занимала голенастая девка, крашеная в песочную блондинку.
Низкий пуф для него – самое место. Росту в Тырде два метра. Много лет он тщательно ухаживал за длиннющими волосами – ниже лопаток. На гастролях мытьё этой гривы иногда превращалось в целые эпопеи – или в шоу. Проблемы с горячей водой в гостинице угрожали срывом выступления. Недавно Тырда попил неделю – и подстригся под машинку. Потом рассказал: «Немного прочухался, в зеркало на себя смотрю – какой-то молодящийся старый пидор. Морда обвисла, на ней щетина во все стороны, а вокруг херня перепутанная. Психанул, конечно…» Теперь круглую, как лампочка, голову басиста волосы покрывали аккуратным седеющим ёжиком. В остальном образ Тырды – за те годы, что мы были знакомы, – не изменился. Лёгкий тёмный джемпер, узкие джинсы, сапоги-казаки из змеиной кожи, которые он не снимал, по-моему, даже в бане… Басист любил простые, хотя и не дешёвые вещи.
Я отнёс Мою Гитару обратно в кабинет и налил Тырде полстакана виски.
«Сейчас смешное скажу, – заявил он. – Короче, две подружки встречаются. Одна говорит, что живёт с валторнистом. Вторая спрашивает: и как? Нормальный чувак? Та отвечает: чувак просто офигительный. Но когда целуется – обязательно руку мне в задницу засовывает!»
Откуда Тырда брал раритетные музыкантские анекдоты – для меня загадка. Но столько изощрённых баек я не слышал ни от кого.
Не дожидаясь реакции публики, басист захохотал и сделал хороший глоток из стакана. «А зачем он… руку засовывает?» – спросила другая блондинка, платиновая, которая сидела рядом с Внезапным Вождём. Тырда хмыкнул: «Затем, что валторнист!»
«Воины мои, – вальяжно вступил Внезапный Вождь, – валторна – это духовой инструмент. Но раструб у всех духовых направлен вперёд или вверх, а у валторны – вниз. Валторнист держит её одной рукой и дует в мундштук, а другой подсурдинивает… то есть, засовывает руку в раструб…»
Внезапный Вождь погладил пухлый локоток соседки и, похоже, рука у него чесалась повторить подвиг валторниста.
Сурок, видимо, прикинул, что для журнальных домохозяек из этого анекдота ничего не получится. И вообще сидел надутый – кайф я ему обломал.
Шатенка с бессмысленной мордочкой мартышки колыхнула арбузами сисек и капризно спросила: «А петь нам сегодня будут? Вроде бы кто-то обещал». Что ли, глаз на Сурка положила? «Ещё не вечер», – сказал я. Пускай сучонок помучается. Может, попозже выдам старенький Fender и потерплю его блеянье. Отработает.
Тырда понял, что теряет аудиторию, и резко поменял репертуар – на более близкий публике. Получил от меня следующие полстакана вискаря и пошутил про знаки Зодиака: мол, раком не рождаются, раком становятся.
Девки гыгыкнули и заметно оживились. Ободрённый Тырда завёл рассказ об увлекательных случаях из тюремной жизни. Адресовался он большей частью к коленкам песочной блондинки, иногда поглядывая на сиськи шатенки. Внезапный Вождь пытался встревать с пояснениями и комментариями – типа, тоже при делах.
В молодости Тырда сидел. На кичу залетел, как и многие рокеры – за незаконные валютные операции. Это когда ещё баксы в нашей Великой Стране были вне закона. Статья тяжёлая, и музыкантам её шили на раз. Провокатор из Органов предлагал приличный инструмент или крутую гитарную примочку – из-под полы, за валюту. Лабух влезал в долги, правдами-неправдами добывал баксы, являлся за покупкой – и приносил на кармане готовую уголовную статью.
Тем же манером такая же гнида подставила Тырду.
Чалился он, по-моему, три года. Говорил, что косил от армии, а в итоге срок мотал, как на флоте. Жизни понюхал, времени даром не терял, с клёвыми чуваками знакомство свёл – и со своим слухом нахватался в зоне всякой всячины.
Любимая Жена сказала сразу же, как я познакомил её с Тырдой: «Ты обращал внимание, как органично переплетается у него блатная феня с музыкальной?» И прочла мне целую лекцию.
Ещё двести лет назад в Словаре Живаго Языка записано: столичные воры – мазурики, оборванцы – придумали свой язык, музыку. «Ходишь по музыке?» означало «говоришь ли по-нашему?» Простейший тест на свой – чужой.
Блатные бо́тают по фене – то есть, ходят по своей музыке, музыканты – по своей, нормально. Сколько профессий, столько и профессиональных жаргонов. Сказал при моряке ко́мпас, а не компа́с – и спалился, что ты не из его клуба.
Это ладно, в специальных терминах ничего плохого нет. Только вот какая штука: в риксдаге или Конгрессе, в Хурале или Кнессете, в Парламенте или Фолькетинге депутаты не базлают, как воры на киче. А наши законодатели – запросто, так им привычнее. Даже Самые Главные руководители – по базару чисто мазурики: врагов мочат, бизнесменов кошмарят, цены отжимают…
Уркаганской феней пестрят газеты и журналы, ею забит телевизионный и радиоэфир – вот я и думаю: если блатную музыку в нашей Великой Стране так хорошо освоили – отчего бы не освоить и настоящую?
Я не про то, что друшлять значит спать, а качумать – заканчивать. Я про элементарное. Чтобы слово ундецима не повергала в ступор. Чтобы в слове тесситура мамаше не слышалось похабное про дочку. Чтобы за музыку не выдавали больше ту парашу, которая хлещет с эстрады…
Почему интерес к саксофону непременно должен быть связан с оральным сексом Самого Главного руководителя?
Ладно, проехали. Это всё вискарь, он и меня подрубает. Пора за дело.
Очень кстати Тырда зацепил географию. Где сидел, где лабал… Я аккуратно перевёл разговор на маршрут будущего тура, басист задал пару вопросов, и между делом я упомянул про фрик-н-ролл.
Внезапный Вождь и Сурок сразу сделали стойку.
Отлично.
Процесс пошёл.
Там была история про пьяницу-журналиста, который пытался спасти свою семью и заново наладить жизнь. Устроился работать в заповедник, пить бросил… А когда дела поправились – жена вдруг сообщила, что вместе с маленькой дочкой навсегда уезжает за границу. Всё рухнуло. Да и пропади оно! Чувак взял пузырь водки, пошёл в берёзовую рощу, сорвал зубами крышку, сделал затяжной глоток…
…и здесь в книжке самая-самая фраза: «Мир изменился к лучшему не сразу».
С возрастом я лучше понимаю, насколько потрясающе это сказано. И в контексте, и само по себе. Дальше тоже здорово – как сперва чувака тревожили комары, и какая-то липкая дрянь заползала в штанину. И ещё дальше – то, что не даёт мне сейчас покоя: «Я стал на время частью мировой гармонии…»
Всеобщая Гармония, да! Но всё же эта фраза – ключевая: «Мир изменился к лучшему не сразу».
Не сразу изменился мир и с появлением Моей Гитары. Сто раз прав другой писатель, подсунутый Любимой Женой совсем недавно. Тоже алкоголик и вдобавок наркоман, король психиатрической прозы. Он сказал что-то вроде: «Молодым перестаёшь быть в тридцать лет, а к сорока начинаешь признаваться себе в этом».
В тридцать семь – понимаю и соглашаюсь. В двадцать пять, когда начал общаться с Моей Гитарой – не понял бы, даже если бы читал. Столько всего происходило вокруг, и настолько я был погружён в свою собственную жизнь… Впечатления, проекты, увлечения, заработки, концерты, гастроли, фестивали и всё время очень много музыки – тут не до философии. Головы не поднять.
Может быть, поэтому Моя Гитара меня особо не грузила. Уважала занятость.
Дядя тоже не переусердствовал.
Со временем он стал чаще наезжать в Столицу и останавливался, понятно, у меня. То транзитом на гастроли, то по пути на очередное закрытое представление к Столичным Авторитетам. Дядина эксцентрика по-прежнему вставляла. К тому же присказка «новые номера пишет тот, у кого старые плохие» не про него. И старые были хороши, и на новые он не ленился.
Разговорчики наши с Дядей оставались лёгкими до тех пор, пока мы с ним не оказались в одной программе. Маргариновый Король отмечал день рождения сынишки и нанял Колонный Зал в Державном Центре. Пока собиралась тысяча гостей, новорожденный Королевич полосовал широченными протекторами наборные паркеты: Король подарил ему детскую Ferrari. Бензиновая гарь, вонь… Гости уворачивались, артисты тоже – любознательный сынуля в сопровождении сопевшей на бегу охраны заезжал и за кулисы.
Концерт не стыдно было показать по телевизору в Новый год или другой общенародный праздник на всю нашу Великую Страну. В том смысле, что соседей по сцене я раньше только в телевизоре видел. И в том смысле, что все они были – попса. Самая дорогая, самая кучерявая и тошнотворная. Дядя – известный клоун, хоть и музыкант. Почему его позвали – ещё можно понять. А меня-то с чего вдруг? Я же не тот формат…
Тайна раскрылась, когда мы отыграли, зачехлились и пошли к выходу. Мрачного амбала, который преградил нам путь, я не признал, но тут появился Авторитетный Чел. Остальная охрана замерла на подступах. «А вы, значит, родственники? – сказал он, разглядывая нас с Дядей. – В программке смотрю, фамилия одна и та же…»
«Это я тебя заказал, – Авторитетный Чел неожиданно улыбнулся мне, как тогда, когда спрашивал про подложенную свинью. – Заказал в хорошем смысле. Хотел посмотреть на сцене. Молодец, порадовал. Гитара как, ничего?»
«Играет», – осторожно сказал я. Дал ведь себе слово: сто раз думать, прежде чем…
Из коридора через охранников просочился Лупоглазка. Эстрадную мегазвезду тормозить не стали. Вильнув тугим задом, Лупоглазка ловко оттёр нас с Дядей в сторону и замер перед Авторитетным Челом.
Он излучал сияние. Сияли стразы на костюме. Сияли драгоценные перстни – Лупоглазка прижимал руки к груди. В широченной улыбке переливался клык с вмурованным бриллиантом. И лупающие подведённые глазища лучились невероятным восторгом… Есть такие, которые умеют.
«Я буду счастлив петь для вас, – Лупоглазка мяучил, как сытый кот, и пожирал Авторитетного Чела любящим взглядом. – Может, есть какие-то личные пожелания? У вас, у вашей дамы, у друзей… Мой репертуар и моё искусство к вашим услугам…»
Авторитетный Чел безразлично смотрел на Лупоглазку. «Знаешь, – процедил он сквозь зубы, – сказал бы я тебе: ну и пидор же ты! Но для тебя это похвала… Двигай булками, я с мужчинами разговариваю».
Бриллиантовая улыбка поползла с брылястого личика. Лупоглазка ещё продолжал сиять, но уже бочком протискивался между охранниками обратно к гримёрной. Именно что – двигал булками. На булках тоже играли стразы.
«Ладно, – Авторитетный Чел вздохнул и на прощание крепко пожал нам с Дядей руки, – спасибо ещё раз. Пойду я к этим… голубцам. На такую херню такие бабки уходят! Лучше бы слона в зоопарке накормили».
По дороге домой я рассказал Дяде, как познакомился с Авторитетным Челом. И про гитару – без лишних подробностей. А дома Дядя изложил мне одну из своих теорий.
Много лет спустя – естественно, с подачи Любимой Жены – я наткнулся на похожую мысль в книжке Модного Писателя. Может, чувак подслушал её у Дяди – тот под настроение выступал в разных компаниях. А может, как заметил другой писатель, просто стаи идей носились в воздухе. В книжке сказано было примерно так: «У продвинутого парня выбор небольшой – работать или клоуном у пидарасов, или пидарасом у клоунов».
В Дядином исполнении речь шла о пидарасах среди клоунов и клоунах среди пидарасов, имела совершенно другой смысл и выглядела действительно целой теорией. Пожалуй, первый раз в жизни он говорил со мной так серьёзно. И я впервые подумал, что Дяде-то уже полтинник стукнул…
«речь не педерастах, а именно о пидарасах, – говорил Дядя, – большая разница! Педераст – это гомосексуальная ориентация, а пидарас – поганая жизненная позиция. С кем человек трахается – его личное дело. До тех пор, пока это не становится профессией и пока он не начинает этим торговать… Пидарас – совсем не обязательно гомосек, но непременно тварь. Ты ведь с ДПСниками сталкиваешься?»
«Клоуном быть не стыдно, – говорил Дядя. – Ты ещё поди, найди хорошего профи! Зря, что ли, меня в Столицу из Промышленного Города выписывают? Настоящий клоун вроде шутит, а на самом деле заставляет публику душой трудиться, уж прости за высокий стиль. Это искусство, между прочим!»
«Клоуны развлекают публику, – говорил Дядя, – а потом среди них появляется пидарас. Один-единственный гнилой пидор. Затесался, просочился, протолкнули… Вроде бы хрен с ним. Хочет быть пидарасом среди клоунов – пожалуйста! Но публике он начинает нравиться! Потому что без мыла куда угодно проскользнёт. Настоящий клоун ведь публику поднимает до своего уровня, а пидарас – опускается до неё, и ещё ниже, и её за собой тянет… Так вот, появляется первый пидарас, следом без мыла лезет второй, потом третий. Другие клоуны прикидывают, что почём, и тоже становятся пидарасами: вот уж точно, паршивая овца всё стадо портит!»
«А публика-то ведь тоже к пидарасам привыкает! – говорил Дядя. – И на других уже не реагирует! Сцена – только для пидарасов. Наша эстрада – пидарасы сплошь. Не педерасты, а пидарасы – понимаешь? Девяносто девять из ста! И что делать, если я не хочу быть клоуном среди пидарасов? Сейчас всё просто. Не нравится? Ищи другую профессию. Такие дела, племяш. Я – мастер, а места мне из-за пидарасов нет. И публика испорчена безнадёжно».
Видно, к пятидесяти годам Дядя крепко подсел на философию. Потому что теория у него оказалась не одна. И постепенно, приезжая снова и снова, он выложил мне всё, что думал по разным поводам.
«Мы с тобой счастливые люди, – говорил Дядя. – Мы музыку знаем, мы её слышим и играем. Но ведь немало народу считают, что они – такие же… типа, музыканты. Добро бы лабали дома или у костра, среди своих. В караоке глотку драли… Кухонные радости, сколько угодно. Так ведь нет – эти лезут на сцену, в эфир, всюду! А что они знают и играют? Три аккорда! Паршивых три аккорда – и всё!»
«Три аккорда – это… это как бухать на троих водку из одного треснувшего пластикового стаканчика, – говорил Дядя. – Стаканчик найден в урне. Водка – палёная и тёплая. С чужими слюнями и без закуси. Мерзее не придумаешь. А для них-то всё нормально! Их устраивает, никому больше ничего не надо. Ладно, ресторан действительно не для всех. Но за углом кафе-стекляшка, можно там выпить по-человечески, под закусочку, в приличной обстановке… Не-е! Мы тут, на детской площадке, под грибком давиться будем. Или у помойки за гаражами».
Блин, Дядю с возрастом потянуло не только на философию, но и на поэзию…
«Предложи любому пересесть из старой отечественной тачки в новый «Мерседес», – говорил Дядя. – Никто не откажется! От хорошего отказываться грех. Но почему тогда все хавают фуфло? Три аккорда… А потому, что напрягаться не надо! Желудок есть – мозги ни к чему. С эстрады сливают откровенную парашу, а публика хавает так, что за ушами трещит. Ты ей предлагаешь музыку – настоящую, клёвую. А это быдло ненадолго от параши отрывается, смотрит глазками свинячьими, рукавом утирается и рыгает. Потом рылом в парашу обратно – чмек! И дальше хавает».
«Это исторически так сложилось, – говорил Дядя. – Ты же сто раз, небось, слышал: было дело, в нашей Великой Стране народ разделился пополам. Одна половина на киче сидела, а другая её охраняла… Так, да не так. Сидели и охраняли подолгу, не день-два – годы! Им же всем кого-то трахать надо было. Вот и появились пидоры. Это не обязательно те, которые гомосеками родились, а те, кому так удобнее. Гомосеков мало, а пидоров – целая армия. Так что делился народ на три части: урки, пидоры и менты»…
«Потом весь народ с кичи откинулся, – говорил Дядя, – но ведь люди-то те же! Урки, пидоры и менты. Только границы стёрлись. Этот вроде мент, но по замазкам – чисто урка. Этот канает за урку, но в натуре пидор. Раньше урки, пидоры и менты зону делили, потом стали делить страну. Пидоры когда из-под нар вылезли – оказалось, их реально много! Я же говорю – армия. Тоже долю получили. Эстрада им досталась. Хрена ли тут сделаешь?»
Проходило время – и Дядя появлялся снова в моей столичной квартире.
«Я тут нагородил тебе в прошлый раз, – говорил Дядя. – Ты не подумай, что я против гомосеков. То есть, не одобряю, конечно… В общем, ты понял. Я про другое хотел сказать. Народ не виноват, что пидоры его за собой тащат».
«Мы ничем не лучше остальных, – говорил Дядя. – Ну, знаем про терцовые построения на основных ступенях гармонического ля-минора. А это что? Три блатных аккорда. Am, Dm, E… Их все знают. Ну, знаем про мажорный миксолидийский лад. И что? Это ж рок-н-ролл, его тоже все знают. Зато сварщик такое знает, о чём ты не догадываешься. Просто дело в том, что сварка – для избранных, а музыка – для всех. Но Музыка – это ведь Гармония!»
Зазвучала знакомая тема, от Моей Гитары слышанная…
«Представляешь, если все станут слушать не три аккорда, а настоящую Гармонию? – говорил Дядя. – Музыку сфер! То есть Музыку без ограничений, как она есть! Быдло человеками станет! А пидорам тогда что делать? Обратно под нары шхериться?».
«Природных гомосеков обижать ни к чему, – говорил Дядя. – Зря все долбят кругом: пидоры, пидоры, пидоры… Я новое слово придумал. Помнишь, как Шалтай-Болтай объяснял Алисе в Стране Чудес? Бывают слова – как бумажник. Раскроешь, а в нём два отделения…»
Потом я рассказывал эту историю Любимой Жене, и она позабавилась: Дядя оставался музыкантом. Есть в нотной грамоте такая штука – знаки альтерации. Когда нотка тянется к другой нотке. Диез – нотка тянется на полтона вверх; бемоль – тянется на полтона вниз…
«Зачем?» – спросила Любимая Жена. «Это вроде как человек тянется к прекрасному, – нашёлся я и загордился удачным ответом. – А зачем? Надо ему. Душа просит, вот и тянется».
Но есть ещё один знак – бекар. Это полный облом. Бекар отменяет и диез, и бемоль. Нотка, которая нежно тянулась к другой нотке, или человек, который душой тянулся к прекрасному – возвращается назад. «Знай своё место!» – командует бекар.
Из двух слов – бекар и пидарас – мой музыкальный Дядя составил новое, созвучное.
Бекарас.
«Речь не про педерастов, а именно про бекарасов! – говорил Дядя. – Которые людям крылья режут, в быдло народ превращают и рылом в парашу тыкают. От них всё зло».
Пидоры-обломщики. Бекарасы. Ха!
Тогда мне Дядина идея понравилась. Сейчас – я взял её на вооружение.
Словечко проверил – оказалось, есть такая живность: бекарас обыкновенный. Личинка-подонок – по дну то есть шебуршит. Вроде маленькой креветки. Вот и отлично. Обвинения в гомофобии мне ни к чему. Да и какой же я гомофоб? Это дело здесь вообще побоку…
Решено: быть моим жертвам – бекарасами! Хотя бы до тех пор, пока я не привёл приговор в исполнение.
Да, мир изменится к лучшему не сразу.
Дядя не знал, как его изменить. Я тоже не знаю. Знаю только, что не буду копаться в Дядиных теориях и не стану пятидесятилетним философом. Мне никогда не будет пятьдесят.
Я не знаю, как изменить мир.
Но попробую.
В сумерках не видны лишние детали. Глаза отдыхают. Можно смотреть в себя и слушать Музыку…
Я полулежал в кресле. Кабинет-студию освещало только мерцание телевизора: здесь я его тоже не выключал. Мне показывали, как невероятно целеустремлённые люди из разных стран рвутся в Книгу рекордов: поют сутками без сна и отдыха, дёргают задницей гвозди из досок, жарят что-то на самой большой в мире сковороде… Показали самого быстрого гитариста: за минуту он сумел наковырять больше всех нот на грифе, стал персонажем Книги рекордов – и знаменитым музыкантом.
Интересно… Дело не в том, что и я, и ещё немало народу сыграем так же быстро. Реальному профи не приходит в голову ставить какие-то рекорды. Да и не связано это с музыкой. Быстрому-быстрому гитаристу одна дорога – к Дяде моему, в цирк. Жрать на скорость самую большую в мире пиццу. Вместе с вокалистами, которые не кончают неделю…
До отъезда Великий Гринго ещё раз спрашивал: как, мол? Всё так же, говорю, не передумал. Через неделю позвонил его агент, и снова по поводу гитары. Да что ж такое?! Ещё через неделю в Интернете я заглянул на форум к Великому Гринго. Он увидал меня – и пишет: Sell me axe!!! Продай, значит. Фирмачи про гитару говорят – топор, как мы – лопата.
Я сперва отшутился: мол, топорами не торгую. Потом добавил, что гитара не продаётся ни за какие деньги. Что мне очень неудобно повторять одно и то же снова и снова. Что решение окончательное, и что я поклялся жене страшной клятвой – не расставаться с этой гитарой. Что тема закрыта раз и навсегда, и я буду очень признателен, если разговор о продаже больше никогда не возобновится, потому что дорожу отношениями с Великим Гринго, и всё такое.
Много написал, отправил… взял гитару – и тогда она со мной заговорила.
Оказалось, у меня в руках не просто Ovation Custom Legend 1669 выпуска 1985 года с увеличенной мензурой и встроенным миди-драйвером…
…а Моя Гитара.
Она говорила не словами. Это как с музыкой, о которой надо писать не буквами, а нотами. Но лучше всего – просто играть: дойдёт даже до тех, кто не знают ни нот, ни букв.
Что такое ундецимаккорд? Девятьсот девяносто девять человек из тысячи не ответят. Максимум – смогут прочесть бессмысленное слово, если грамотные.
Один всё же скажет: ундецимаккорд есть шестизвучие, построенное по терциям на доминанте, где верхняя шестая нота отстоит от основного тона на ундециму… И что? Стало понятнее?
Но если я обыграю этот аккорд на гитаре – у каждого, кто не совсем глухой, внутри что-то шевельнётся. Имеющий уши – услышит.
Так и со словами. Любимая Жена занималась моим развитием и рассказывала про асимметричный дуализм языкового знака. Типа, слово не раскрывает сути того, что оно обозначает.
Например, мой сосед называл жену рыба моя. Но разве это название хоть как-то её описывало? Говорило про внешность, характер, возраст, привычки? Нет. Это просто этикетка, на которой написано «рыба моя». Если переклеить её на другого человека – суть станет другой, хотя название то же самое. А если повесить на соседку ярлык «пидорша» – название станет другим, хотя суть та же: алкоголичка, которая прячет водку от мужа…
Слово гитара не даёт представления – акустическая она или электрическая, чёрная или белая; сколько на ней струн, как она звучит…
Я это всё к тому, что слова – не лучший способ для общения. Поэтому Овация Си Эл не разменивалась на слова. Она пронизала меня потоком смыслов. Сразу вложила в голову суть. На словах то, что я узнал, выглядит коряво и неполноценно.
Музыка – это ипостась Всеобщей Гармонии, которую называют обычно – Бог, с большой буквы. Слова могут быть разными, но значат одно и то же.
Бог движет нас к высшей цели – возвращает к себе самому, к единству с Гармонией. Всё, что есть в мире, работает вроде инструментов в оркестре, которые исполняют соло и аккомпанируют друг другу; их темы переплетаются… В момент появления небесного оркестра Гармония была действительно Всеобщей, а Музыка – божественной. Но не секрет: когда оркестр играет – инструменты постепенно теряют строй. Надо их подстраивать заново.
Вот и с нами – та же история. Мы, люди-человеки – вроде гитары, у которой не шесть, а шесть миллиардов струн. Настроить такой инструмент в миллиард раз сложнее, чем обычную гитару. В миллиард миллиардов раз… Бесконечно сложнее! Но настраивать приходится: на расстроенном инструменте Музыки уже не сыграешь, а оркестр расстроенных инструментов – штука вообще инфернальная.
Наши мозги не в состоянии вместить божественный промысел целиком, как и струнам не дано понять идеи композитора. Поэтому Всеобщая Гармония не общается напрямую даже с пророками, которые чувствуют её намного лучше остальных. Нужен посредник: на доступном языке он сообщает избранным то, что доступно их пониманию. А избранные, узнав свою задачу, помогают человечеству настроиться вновь, чтобы достигнуть высшей цели – воссоединения с Творцом.
Моисея на горе Синай учил уму-разуму полыхающий терновый куст. Елизавете и её племяннице Марии благую весть о детях – Иоанне с Иисусом – принёс тот же архангел Габриэль, который потом диктовал Мохаммеду суры Корана. Александр Пушкин рассказывал про шестикрылого серафима. Никола Тесла общался с Гармонией и получал откровения через голубку. Джимми Хендрикс нашёл свои способы, Великий Гринго – свои…
Вот, значит, в какой компании я оказался. Несла́бо! И частью божественного промысла, которая адресована мне, ведает Моя Гитара. Посланница от Всеобщей Гармонии.
Что ж… раз так – она может позволить себе выглядеть скромнее других.
Не тот возвышен, кто высок, а тот, кто к Богу ближе.
* * *
Сурку повезло.В тот момент, когда он вернулся в гостиную, загудел домофон. Убью, секундой раньше думал я. Этот чушо́к посмел без спроса войти в кабинет и прикоснуться к Моей Гитаре! Мало того, он приволок её в гостиную, чтобы сбацать одноразовым шалавам что-нибудь из своего охренебительного репертуарчика…
Убью. А для сплетен про фрик-н-ролл найду кого-нибудь другого. Делов-то… Мало, что ли, активных чушков, которые сутками торчат в Интернете?
Видимо, меня перекосило от бешенства. Сурок осёкся. Под пиликанье домофона я прошёл мимо него, забрал Мою Гитару и отправился в прихожую открывать дверь: наконец-то прибыл Тырда.
Он с ходу оценил ситуацию: «Ништяк! Баса, барабанов, бухла, бабла и баб много не бывает! Ну, здравствуйте, девочки!» Внезапному Вождю и Сурку басист едва кивнул – и плюхнулся на кожаный пуф возле кресла, которое занимала голенастая девка, крашеная в песочную блондинку.
Низкий пуф для него – самое место. Росту в Тырде два метра. Много лет он тщательно ухаживал за длиннющими волосами – ниже лопаток. На гастролях мытьё этой гривы иногда превращалось в целые эпопеи – или в шоу. Проблемы с горячей водой в гостинице угрожали срывом выступления. Недавно Тырда попил неделю – и подстригся под машинку. Потом рассказал: «Немного прочухался, в зеркало на себя смотрю – какой-то молодящийся старый пидор. Морда обвисла, на ней щетина во все стороны, а вокруг херня перепутанная. Психанул, конечно…» Теперь круглую, как лампочка, голову басиста волосы покрывали аккуратным седеющим ёжиком. В остальном образ Тырды – за те годы, что мы были знакомы, – не изменился. Лёгкий тёмный джемпер, узкие джинсы, сапоги-казаки из змеиной кожи, которые он не снимал, по-моему, даже в бане… Басист любил простые, хотя и не дешёвые вещи.
Я отнёс Мою Гитару обратно в кабинет и налил Тырде полстакана виски.
«Сейчас смешное скажу, – заявил он. – Короче, две подружки встречаются. Одна говорит, что живёт с валторнистом. Вторая спрашивает: и как? Нормальный чувак? Та отвечает: чувак просто офигительный. Но когда целуется – обязательно руку мне в задницу засовывает!»
Откуда Тырда брал раритетные музыкантские анекдоты – для меня загадка. Но столько изощрённых баек я не слышал ни от кого.
Не дожидаясь реакции публики, басист захохотал и сделал хороший глоток из стакана. «А зачем он… руку засовывает?» – спросила другая блондинка, платиновая, которая сидела рядом с Внезапным Вождём. Тырда хмыкнул: «Затем, что валторнист!»
«Воины мои, – вальяжно вступил Внезапный Вождь, – валторна – это духовой инструмент. Но раструб у всех духовых направлен вперёд или вверх, а у валторны – вниз. Валторнист держит её одной рукой и дует в мундштук, а другой подсурдинивает… то есть, засовывает руку в раструб…»
Внезапный Вождь погладил пухлый локоток соседки и, похоже, рука у него чесалась повторить подвиг валторниста.
Сурок, видимо, прикинул, что для журнальных домохозяек из этого анекдота ничего не получится. И вообще сидел надутый – кайф я ему обломал.
Шатенка с бессмысленной мордочкой мартышки колыхнула арбузами сисек и капризно спросила: «А петь нам сегодня будут? Вроде бы кто-то обещал». Что ли, глаз на Сурка положила? «Ещё не вечер», – сказал я. Пускай сучонок помучается. Может, попозже выдам старенький Fender и потерплю его блеянье. Отработает.
Тырда понял, что теряет аудиторию, и резко поменял репертуар – на более близкий публике. Получил от меня следующие полстакана вискаря и пошутил про знаки Зодиака: мол, раком не рождаются, раком становятся.
Девки гыгыкнули и заметно оживились. Ободрённый Тырда завёл рассказ об увлекательных случаях из тюремной жизни. Адресовался он большей частью к коленкам песочной блондинки, иногда поглядывая на сиськи шатенки. Внезапный Вождь пытался встревать с пояснениями и комментариями – типа, тоже при делах.
В молодости Тырда сидел. На кичу залетел, как и многие рокеры – за незаконные валютные операции. Это когда ещё баксы в нашей Великой Стране были вне закона. Статья тяжёлая, и музыкантам её шили на раз. Провокатор из Органов предлагал приличный инструмент или крутую гитарную примочку – из-под полы, за валюту. Лабух влезал в долги, правдами-неправдами добывал баксы, являлся за покупкой – и приносил на кармане готовую уголовную статью.
Тем же манером такая же гнида подставила Тырду.
Чалился он, по-моему, три года. Говорил, что косил от армии, а в итоге срок мотал, как на флоте. Жизни понюхал, времени даром не терял, с клёвыми чуваками знакомство свёл – и со своим слухом нахватался в зоне всякой всячины.
Любимая Жена сказала сразу же, как я познакомил её с Тырдой: «Ты обращал внимание, как органично переплетается у него блатная феня с музыкальной?» И прочла мне целую лекцию.
Ещё двести лет назад в Словаре Живаго Языка записано: столичные воры – мазурики, оборванцы – придумали свой язык, музыку. «Ходишь по музыке?» означало «говоришь ли по-нашему?» Простейший тест на свой – чужой.
Блатные бо́тают по фене – то есть, ходят по своей музыке, музыканты – по своей, нормально. Сколько профессий, столько и профессиональных жаргонов. Сказал при моряке ко́мпас, а не компа́с – и спалился, что ты не из его клуба.
Это ладно, в специальных терминах ничего плохого нет. Только вот какая штука: в риксдаге или Конгрессе, в Хурале или Кнессете, в Парламенте или Фолькетинге депутаты не базлают, как воры на киче. А наши законодатели – запросто, так им привычнее. Даже Самые Главные руководители – по базару чисто мазурики: врагов мочат, бизнесменов кошмарят, цены отжимают…
Уркаганской феней пестрят газеты и журналы, ею забит телевизионный и радиоэфир – вот я и думаю: если блатную музыку в нашей Великой Стране так хорошо освоили – отчего бы не освоить и настоящую?
Я не про то, что друшлять значит спать, а качумать – заканчивать. Я про элементарное. Чтобы слово ундецима не повергала в ступор. Чтобы в слове тесситура мамаше не слышалось похабное про дочку. Чтобы за музыку не выдавали больше ту парашу, которая хлещет с эстрады…
Почему интерес к саксофону непременно должен быть связан с оральным сексом Самого Главного руководителя?
Ладно, проехали. Это всё вискарь, он и меня подрубает. Пора за дело.
Очень кстати Тырда зацепил географию. Где сидел, где лабал… Я аккуратно перевёл разговор на маршрут будущего тура, басист задал пару вопросов, и между делом я упомянул про фрик-н-ролл.
Внезапный Вождь и Сурок сразу сделали стойку.
Отлично.
Процесс пошёл.
* * *
Любимая Жена подсунула мне как-то книжку.Там была история про пьяницу-журналиста, который пытался спасти свою семью и заново наладить жизнь. Устроился работать в заповедник, пить бросил… А когда дела поправились – жена вдруг сообщила, что вместе с маленькой дочкой навсегда уезжает за границу. Всё рухнуло. Да и пропади оно! Чувак взял пузырь водки, пошёл в берёзовую рощу, сорвал зубами крышку, сделал затяжной глоток…
…и здесь в книжке самая-самая фраза: «Мир изменился к лучшему не сразу».
С возрастом я лучше понимаю, насколько потрясающе это сказано. И в контексте, и само по себе. Дальше тоже здорово – как сперва чувака тревожили комары, и какая-то липкая дрянь заползала в штанину. И ещё дальше – то, что не даёт мне сейчас покоя: «Я стал на время частью мировой гармонии…»
Всеобщая Гармония, да! Но всё же эта фраза – ключевая: «Мир изменился к лучшему не сразу».
Не сразу изменился мир и с появлением Моей Гитары. Сто раз прав другой писатель, подсунутый Любимой Женой совсем недавно. Тоже алкоголик и вдобавок наркоман, король психиатрической прозы. Он сказал что-то вроде: «Молодым перестаёшь быть в тридцать лет, а к сорока начинаешь признаваться себе в этом».
В тридцать семь – понимаю и соглашаюсь. В двадцать пять, когда начал общаться с Моей Гитарой – не понял бы, даже если бы читал. Столько всего происходило вокруг, и настолько я был погружён в свою собственную жизнь… Впечатления, проекты, увлечения, заработки, концерты, гастроли, фестивали и всё время очень много музыки – тут не до философии. Головы не поднять.
Может быть, поэтому Моя Гитара меня особо не грузила. Уважала занятость.
Дядя тоже не переусердствовал.
Со временем он стал чаще наезжать в Столицу и останавливался, понятно, у меня. То транзитом на гастроли, то по пути на очередное закрытое представление к Столичным Авторитетам. Дядина эксцентрика по-прежнему вставляла. К тому же присказка «новые номера пишет тот, у кого старые плохие» не про него. И старые были хороши, и на новые он не ленился.
Разговорчики наши с Дядей оставались лёгкими до тех пор, пока мы с ним не оказались в одной программе. Маргариновый Король отмечал день рождения сынишки и нанял Колонный Зал в Державном Центре. Пока собиралась тысяча гостей, новорожденный Королевич полосовал широченными протекторами наборные паркеты: Король подарил ему детскую Ferrari. Бензиновая гарь, вонь… Гости уворачивались, артисты тоже – любознательный сынуля в сопровождении сопевшей на бегу охраны заезжал и за кулисы.
Концерт не стыдно было показать по телевизору в Новый год или другой общенародный праздник на всю нашу Великую Страну. В том смысле, что соседей по сцене я раньше только в телевизоре видел. И в том смысле, что все они были – попса. Самая дорогая, самая кучерявая и тошнотворная. Дядя – известный клоун, хоть и музыкант. Почему его позвали – ещё можно понять. А меня-то с чего вдруг? Я же не тот формат…
Тайна раскрылась, когда мы отыграли, зачехлились и пошли к выходу. Мрачного амбала, который преградил нам путь, я не признал, но тут появился Авторитетный Чел. Остальная охрана замерла на подступах. «А вы, значит, родственники? – сказал он, разглядывая нас с Дядей. – В программке смотрю, фамилия одна и та же…»
«Это я тебя заказал, – Авторитетный Чел неожиданно улыбнулся мне, как тогда, когда спрашивал про подложенную свинью. – Заказал в хорошем смысле. Хотел посмотреть на сцене. Молодец, порадовал. Гитара как, ничего?»
«Играет», – осторожно сказал я. Дал ведь себе слово: сто раз думать, прежде чем…
Из коридора через охранников просочился Лупоглазка. Эстрадную мегазвезду тормозить не стали. Вильнув тугим задом, Лупоглазка ловко оттёр нас с Дядей в сторону и замер перед Авторитетным Челом.
Он излучал сияние. Сияли стразы на костюме. Сияли драгоценные перстни – Лупоглазка прижимал руки к груди. В широченной улыбке переливался клык с вмурованным бриллиантом. И лупающие подведённые глазища лучились невероятным восторгом… Есть такие, которые умеют.
«Я буду счастлив петь для вас, – Лупоглазка мяучил, как сытый кот, и пожирал Авторитетного Чела любящим взглядом. – Может, есть какие-то личные пожелания? У вас, у вашей дамы, у друзей… Мой репертуар и моё искусство к вашим услугам…»
Авторитетный Чел безразлично смотрел на Лупоглазку. «Знаешь, – процедил он сквозь зубы, – сказал бы я тебе: ну и пидор же ты! Но для тебя это похвала… Двигай булками, я с мужчинами разговариваю».
Бриллиантовая улыбка поползла с брылястого личика. Лупоглазка ещё продолжал сиять, но уже бочком протискивался между охранниками обратно к гримёрной. Именно что – двигал булками. На булках тоже играли стразы.
«Ладно, – Авторитетный Чел вздохнул и на прощание крепко пожал нам с Дядей руки, – спасибо ещё раз. Пойду я к этим… голубцам. На такую херню такие бабки уходят! Лучше бы слона в зоопарке накормили».
По дороге домой я рассказал Дяде, как познакомился с Авторитетным Челом. И про гитару – без лишних подробностей. А дома Дядя изложил мне одну из своих теорий.
Много лет спустя – естественно, с подачи Любимой Жены – я наткнулся на похожую мысль в книжке Модного Писателя. Может, чувак подслушал её у Дяди – тот под настроение выступал в разных компаниях. А может, как заметил другой писатель, просто стаи идей носились в воздухе. В книжке сказано было примерно так: «У продвинутого парня выбор небольшой – работать или клоуном у пидарасов, или пидарасом у клоунов».
В Дядином исполнении речь шла о пидарасах среди клоунов и клоунах среди пидарасов, имела совершенно другой смысл и выглядела действительно целой теорией. Пожалуй, первый раз в жизни он говорил со мной так серьёзно. И я впервые подумал, что Дяде-то уже полтинник стукнул…
«речь не педерастах, а именно о пидарасах, – говорил Дядя, – большая разница! Педераст – это гомосексуальная ориентация, а пидарас – поганая жизненная позиция. С кем человек трахается – его личное дело. До тех пор, пока это не становится профессией и пока он не начинает этим торговать… Пидарас – совсем не обязательно гомосек, но непременно тварь. Ты ведь с ДПСниками сталкиваешься?»
«Клоуном быть не стыдно, – говорил Дядя. – Ты ещё поди, найди хорошего профи! Зря, что ли, меня в Столицу из Промышленного Города выписывают? Настоящий клоун вроде шутит, а на самом деле заставляет публику душой трудиться, уж прости за высокий стиль. Это искусство, между прочим!»
«Клоуны развлекают публику, – говорил Дядя, – а потом среди них появляется пидарас. Один-единственный гнилой пидор. Затесался, просочился, протолкнули… Вроде бы хрен с ним. Хочет быть пидарасом среди клоунов – пожалуйста! Но публике он начинает нравиться! Потому что без мыла куда угодно проскользнёт. Настоящий клоун ведь публику поднимает до своего уровня, а пидарас – опускается до неё, и ещё ниже, и её за собой тянет… Так вот, появляется первый пидарас, следом без мыла лезет второй, потом третий. Другие клоуны прикидывают, что почём, и тоже становятся пидарасами: вот уж точно, паршивая овца всё стадо портит!»
«А публика-то ведь тоже к пидарасам привыкает! – говорил Дядя. – И на других уже не реагирует! Сцена – только для пидарасов. Наша эстрада – пидарасы сплошь. Не педерасты, а пидарасы – понимаешь? Девяносто девять из ста! И что делать, если я не хочу быть клоуном среди пидарасов? Сейчас всё просто. Не нравится? Ищи другую профессию. Такие дела, племяш. Я – мастер, а места мне из-за пидарасов нет. И публика испорчена безнадёжно».
Видно, к пятидесяти годам Дядя крепко подсел на философию. Потому что теория у него оказалась не одна. И постепенно, приезжая снова и снова, он выложил мне всё, что думал по разным поводам.
«Мы с тобой счастливые люди, – говорил Дядя. – Мы музыку знаем, мы её слышим и играем. Но ведь немало народу считают, что они – такие же… типа, музыканты. Добро бы лабали дома или у костра, среди своих. В караоке глотку драли… Кухонные радости, сколько угодно. Так ведь нет – эти лезут на сцену, в эфир, всюду! А что они знают и играют? Три аккорда! Паршивых три аккорда – и всё!»
«Три аккорда – это… это как бухать на троих водку из одного треснувшего пластикового стаканчика, – говорил Дядя. – Стаканчик найден в урне. Водка – палёная и тёплая. С чужими слюнями и без закуси. Мерзее не придумаешь. А для них-то всё нормально! Их устраивает, никому больше ничего не надо. Ладно, ресторан действительно не для всех. Но за углом кафе-стекляшка, можно там выпить по-человечески, под закусочку, в приличной обстановке… Не-е! Мы тут, на детской площадке, под грибком давиться будем. Или у помойки за гаражами».
Блин, Дядю с возрастом потянуло не только на философию, но и на поэзию…
«Предложи любому пересесть из старой отечественной тачки в новый «Мерседес», – говорил Дядя. – Никто не откажется! От хорошего отказываться грех. Но почему тогда все хавают фуфло? Три аккорда… А потому, что напрягаться не надо! Желудок есть – мозги ни к чему. С эстрады сливают откровенную парашу, а публика хавает так, что за ушами трещит. Ты ей предлагаешь музыку – настоящую, клёвую. А это быдло ненадолго от параши отрывается, смотрит глазками свинячьими, рукавом утирается и рыгает. Потом рылом в парашу обратно – чмек! И дальше хавает».
«Это исторически так сложилось, – говорил Дядя. – Ты же сто раз, небось, слышал: было дело, в нашей Великой Стране народ разделился пополам. Одна половина на киче сидела, а другая её охраняла… Так, да не так. Сидели и охраняли подолгу, не день-два – годы! Им же всем кого-то трахать надо было. Вот и появились пидоры. Это не обязательно те, которые гомосеками родились, а те, кому так удобнее. Гомосеков мало, а пидоров – целая армия. Так что делился народ на три части: урки, пидоры и менты»…
«Потом весь народ с кичи откинулся, – говорил Дядя, – но ведь люди-то те же! Урки, пидоры и менты. Только границы стёрлись. Этот вроде мент, но по замазкам – чисто урка. Этот канает за урку, но в натуре пидор. Раньше урки, пидоры и менты зону делили, потом стали делить страну. Пидоры когда из-под нар вылезли – оказалось, их реально много! Я же говорю – армия. Тоже долю получили. Эстрада им досталась. Хрена ли тут сделаешь?»
Проходило время – и Дядя появлялся снова в моей столичной квартире.
«Я тут нагородил тебе в прошлый раз, – говорил Дядя. – Ты не подумай, что я против гомосеков. То есть, не одобряю, конечно… В общем, ты понял. Я про другое хотел сказать. Народ не виноват, что пидоры его за собой тащат».
«Мы ничем не лучше остальных, – говорил Дядя. – Ну, знаем про терцовые построения на основных ступенях гармонического ля-минора. А это что? Три блатных аккорда. Am, Dm, E… Их все знают. Ну, знаем про мажорный миксолидийский лад. И что? Это ж рок-н-ролл, его тоже все знают. Зато сварщик такое знает, о чём ты не догадываешься. Просто дело в том, что сварка – для избранных, а музыка – для всех. Но Музыка – это ведь Гармония!»
Зазвучала знакомая тема, от Моей Гитары слышанная…
«Представляешь, если все станут слушать не три аккорда, а настоящую Гармонию? – говорил Дядя. – Музыку сфер! То есть Музыку без ограничений, как она есть! Быдло человеками станет! А пидорам тогда что делать? Обратно под нары шхериться?».
«Природных гомосеков обижать ни к чему, – говорил Дядя. – Зря все долбят кругом: пидоры, пидоры, пидоры… Я новое слово придумал. Помнишь, как Шалтай-Болтай объяснял Алисе в Стране Чудес? Бывают слова – как бумажник. Раскроешь, а в нём два отделения…»
Потом я рассказывал эту историю Любимой Жене, и она позабавилась: Дядя оставался музыкантом. Есть в нотной грамоте такая штука – знаки альтерации. Когда нотка тянется к другой нотке. Диез – нотка тянется на полтона вверх; бемоль – тянется на полтона вниз…
«Зачем?» – спросила Любимая Жена. «Это вроде как человек тянется к прекрасному, – нашёлся я и загордился удачным ответом. – А зачем? Надо ему. Душа просит, вот и тянется».
Но есть ещё один знак – бекар. Это полный облом. Бекар отменяет и диез, и бемоль. Нотка, которая нежно тянулась к другой нотке, или человек, который душой тянулся к прекрасному – возвращается назад. «Знай своё место!» – командует бекар.
Из двух слов – бекар и пидарас – мой музыкальный Дядя составил новое, созвучное.
Бекарас.
«Речь не про педерастов, а именно про бекарасов! – говорил Дядя. – Которые людям крылья режут, в быдло народ превращают и рылом в парашу тыкают. От них всё зло».
Пидоры-обломщики. Бекарасы. Ха!
Тогда мне Дядина идея понравилась. Сейчас – я взял её на вооружение.
Словечко проверил – оказалось, есть такая живность: бекарас обыкновенный. Личинка-подонок – по дну то есть шебуршит. Вроде маленькой креветки. Вот и отлично. Обвинения в гомофобии мне ни к чему. Да и какой же я гомофоб? Это дело здесь вообще побоку…
Решено: быть моим жертвам – бекарасами! Хотя бы до тех пор, пока я не привёл приговор в исполнение.
Да, мир изменится к лучшему не сразу.
Дядя не знал, как его изменить. Я тоже не знаю. Знаю только, что не буду копаться в Дядиных теориях и не стану пятидесятилетним философом. Мне никогда не будет пятьдесят.
Я не знаю, как изменить мир.
Но попробую.
* * *
Люблю сумерки. Люблю полумрак.В сумерках не видны лишние детали. Глаза отдыхают. Можно смотреть в себя и слушать Музыку…
Я полулежал в кресле. Кабинет-студию освещало только мерцание телевизора: здесь я его тоже не выключал. Мне показывали, как невероятно целеустремлённые люди из разных стран рвутся в Книгу рекордов: поют сутками без сна и отдыха, дёргают задницей гвозди из досок, жарят что-то на самой большой в мире сковороде… Показали самого быстрого гитариста: за минуту он сумел наковырять больше всех нот на грифе, стал персонажем Книги рекордов – и знаменитым музыкантом.
Интересно… Дело не в том, что и я, и ещё немало народу сыграем так же быстро. Реальному профи не приходит в голову ставить какие-то рекорды. Да и не связано это с музыкой. Быстрому-быстрому гитаристу одна дорога – к Дяде моему, в цирк. Жрать на скорость самую большую в мире пиццу. Вместе с вокалистами, которые не кончают неделю…