Страница:
– Покойся с миром. Следующая.
Следующим оказался пухлый том в добротном коричневом переплете. Через плечо ересиарха перегнулся все тот же парень в фартуке и ткнул заскорузлым пальцем в радужную, тонкого исполнения миниатюру.
– А это что? Про что здесь написано, святой брат?
– Бестиарий Афродиты. Об этом тебе знать совсем не обязательно.
– Чудно. А картинку оттуда вырвать можно?
– Нельзя.
Сомнительный “Бестиарий” рухнул в огонь, составив компанию трактату по анатомии.
– А и ученый же вы человек, святой брат!
Подмастерье шмыгнул носом и протянул Бретону еще одну книгу.
– “Sphere Maalphasum, развлекательное сочинение ученой и добродетельной монахини Маргариты Лангерталь, с прологом, эпилогом, интерлюдией, песнями и сражениями, списком монастырского имущества и дивным описанием сооружений.” Это я оставлю себе почитать, – заявил Бретон, упрятывая трактат под плащ. – Пригодится для богословских дискуссий, я укажу на этот труд как на пример распущенности имперского духовенства.
– А вот это что такое?
– “Критика тактики или Богопротивный Конный Арбалет”, авторства преподобного Феликса Глориана. В огонь, мой друг, в огонь! Я некогда был знаком с автором, это бездельник и словоблуд, мы вместе учились в семинарии…
– А вот еще…
– “Геомантия, некромантия и нигромантия”, сочинение доктора Георга Фауста. Опасные бредни демономана!
Рукопись Фауста занялась веселым голубоватым огоньком, пахнуло серой.
– Парадамус Нострацельс. “Новая Метафизика, сиречь воображаемое путешествие за пределы чувственного опыта”.
– Про что хоть там писано, ученый брат Клаус? Мудрено больно, ничего я не понял.
– Я, признаться, как ни пытался, тоже не понял ничего. А пергамент добротный. Пускай горит.
Следом в костер отправились: инфернальный двухтомник “Hortus Daemonum” и “Hortus Alvis” в мрачном переплете из шагреневой кожи, “Песни пустошей и холмов”, переписанные поверх маловразумительного сарацинского синтаксиса, нравственный трактат Агриппы Грамматика “Наставления трезвенника Биберия” [17], “Иронические Анналы” неизвестного авторства и, под конец, свиток лирических гекзаметров самого Хрониста Адальберта:
Я к берегам отдаленным стремился, с тобою расстаться мечтая,
Встречу нам буря сулила жестоко, мой повредивши корабль.
– А книжек-то еще много осталось, добрый брат Бретон. Все будете смотреть или как?
Ересиарх задумаллся – ученые труды и изящные сочинения разного качества и объема занимали четыре тележки, на еще пяти тачках громоздились чистые, неисписанные пергаменты.
– Вали все скопом в костер. Мне недосуг проводить за пустым чтением день, а то и ночь в придачу.
Медник немедленно опрокинул в огонь ближайшую тележку, рой веселых жгучих искр взметнулся и закрутился маленьким лихим смерчем. “Наставления Биберия”, рассыпавшись в прах, смешались с “Метафизикой” Нострацельса, амбарная книга скототорговца устроилась рядом с “Бестиарием Афродиты”.
– Это все?
– Больше не сыскали.
– Теперь остается разыскать самого Адальберта. Брат Арно!
Старательный помощник вынырнул словно из-под земли.
– Как идут поиски колдуна? Где Штокман? Вам удалось напасть на след Адальберта?
– Пока нет, брат Клаус, но подобное ищут подобным. Он пришел сюда не один, а в обществе некого бродячего румийца – из тех, у которых всегда наготове хорошо подвешенный язык, перо и чернильница. Быть может, если мы найдем книжника, то все остальное приложится.
– Отлично. Действуй, брат Арно.
Клаус Бретон повернулся лицом к вечереющему небу.
– Велик Господень мир и много удивительного приходится встречать под солнцем!
Огонь рьяно гудел, растопленный инфернальным двухтомником и критическими трудами Феликса Глориана, пятна оранжевого света легли на лицо мятежника.
– Иногда в спешке бытия, среди мусора суеты удается выловить истинные жемчужины мудрости, – добавил ересиарх и носком сапога задвинул в огонь чудом избежавший костра маленький черный томик алхимических заметок.
– А это про что написано… А вон то… – бубнил неугомонный медник.
– Отменив среди свободных людей сословные привилегии, мы можем открыть всем желающим доступ к истинно благочестивым знаниям… Например, перевести священные книги на народный язык. Ты умеешь читать, брат медник?
– Нет, зато я умею считать монету и не люблю, когда меня надувают попы.
– А ведь в тебе говорит природная мудрость! – охотно согласился Клаус Бретон.
Роскошный оранжевый закат освещал не менее роскошный костер из книг и спорил с ним в расцветке. Пергаменты, потрескивая, дотлевали. Мятежный ересиарх задумчиво и неспешно рассматривал черные силуэты шпилей и островерхих крыш, не подозревая, что под одной из них как раз в этот момент продолжает вершить свои удивительные дела неуловимый Хронист.
Фон Фирхоф, Хронист и ученый кир Антисфен из окна наблюдали за задумчивым Клаусом Бретоном и огромным костром из рукописей, который полыхал посреди площади.
– Я всегда думал, что уничтожение материального воплощения духовных ценностей присуще в основном рьяным консерваторам, а совсем не наоборот, – несколько туманно заметил Россенхель.
– О, не думайте лишнего, Вольф, здесь идет не борьба с книгами и просвещением, а лишь охота на вас, дорогой наш магический приз. Вы – живой артефакт. Вас оставляют без средства вольно применять свои способности.
– Но эти рукописи, возможно, бесценны! – всплеснул руками кир Антисфен. Ученый книжник был расстроен едва ли не до слез.
– Не знаю, насколько они бесценны, отсюда не видно, – хладнокровно ответил фон Фирхоф. – Но на них, без сомнения, потрачено некоторое количество труда переписчиков и живописцев. Хотя, среди этих томов премудрости наверняка горят и простые, непритязательные амбарные книги толоссийских торговцев…
– О, кощунство! Смешивать мудрость с расценками колбасников и бакалейщиков.
– Не скажите, мой ученый друг – в этом есть тонкий смысл. Наш мятежный Клаус весьма образован, но он не жалует легкомысленную светскую премудрость – для него сборник куртуазных песенок хуже пустого листа.
– Тогда я предпочитаю Империю как она есть, безо всяких еретических перемен. В ней, по крайней мере, знают толк в том, что касается способов украсить жизнь, – заявил Россенхель.
– О да! Люди состоятельные определенно знают, ведь это стоит немалого количества серебряных имперских марок.
Фон Фирхоф немедленно согласился c румийским киром:
– Бретонисты не одобряют расточительства на светские развлечения, словом, с тонкими искусствами они обращаются скверно. Боюсь, что для вон того молодчика… да, для того самого, в фартуке медника, разница между одетой в тунику музой истории и декольтированной шлюхой весьма невелика..
– Молчите, злоязычный Людвиг! Вам бы только издеваться над собственными друзьями, легкомысленно осмеивая драму безумного уничтожения. Любезный Россенхель! Отойдемте от окна, я не могу видеть это поругание книг и основ.
– Не подумайте, кир Антисфен, что я преувеличиваю или насмехаюсь над представителями трудового народа, несомненно, среди них есть люди любознательные и склонные к образованию… обратите внимание на того ражего подмастерья, который за спиной у Бретона засовывает под свою рубаху вырванную из игривой рукописи миниатюру?
– Хватит! Хватит, Людвиг! Уймите злую иронию, не будем ссориться. В качестве лиц благородного сословия, мы должны держаться все заодно, только так мы можем выбраться из этого проклятого Богом места, ставшего центром восстания босяков и невежд.
– Есть ли разумные предложения, мессиры?
– Бежать.
– Найти пергамент, создать подметный гримуар, воспользоваться им, и бежать.
– Найти пергамент, а если его нет – изобрести из ничего.
– А разве подобное возможно, почтенный кир Антисфен?
– Мне приходилось читать об удивительных заменителях выделанной кожи…
– О Боже! – вскричал Россенхель. – Я совершенно забыл об этой технологии! Мои добрые друзья, должно быть, я совершенно одичал в Церене, раз получил такую прореху в сообразительности…
– Объяснитесь, Вольф.
– При наличии некоторых магических или не совсем магических ингредиентов я могу…
Людвиг выслушал воодушевленного Хрониста и покачал головой.
– Хлопчатое заморское волокно может сыскаться в портовых складах, честное слово, мне жаль его заранее. Ваш поддельный пергамент, дорогой Россенхель, воистину получится золотым.
– Вы предпочитаете оставаться на месте и ждать визита “добрых братьев” Бретона?!
– О нет. Пожалуй, я согласен рискнуть, отправившись в порт, к тому же, вам-то по-прежнему следует опасаться Клистерета…
Хронист смутился, потеряв изрядную долю апломба.
– А ваше мнение, кир Антисфен? Считаете ли вы собственную миссию в Толоссе законченной?
– Вполне. Очередная ересь крепко отложилась в моей памяти. Я не желаю оставаться там, где жгут книги.
– Тогда – в путь.
…Они дождались темноты, чтобы покинуть приютивший их пустой дом. Улица под уклон сбегала к портовым складам, ущербный диск луны предательски светил на беглецов, лаяли собаки, перекликались часовые на башнях Толоссы, ночной бриз нес через залив дымок имперских костров.
– Лучше убраться с острова, покуда не начался штурм.
– Полностью с вами согласен.
Людвиг фон Фирхоф немало досадовал в душе – потратить столько усилий на кражу и уничтожение пергаментов кира Антисфена и теперь страдать от их отсутствия! Румиец не подозревал о нравственных метаниях императорского агента – он шел с советником плечом к плечу, внимательно прислушиваясь к осторожным шорохам ночи.
– Вы слышали?
– Что?
– За нами слышатся шаги.
Людвиг огляделся – в изгибе резной водосточной трубы ему почудился силуэт демона Клистерета.
– Этого еще не хватало. В переулок, мессиры! Пропустим преследователей мимо. Пусть повернутся к нам спиной.
Тройка беглецов свернула в кривой, темный тупичок, под сапогами захлюпала подозрительная жидкость.
– Здесь сточная канава?
– Слив из красильной мастерской, и, судя по всему, не только…
Шаги приближались, эхо легко цокало по стенам, несмотря на то, что преследователи, кажется, пытались идти потише.
– Это ищут нас?..
– Не обязательно. Смотрите, смотрите, вот они…
Из-за поворота вынырнула примечательная троица силуэтов. Света ущербной луны хватило на то, чтобы рассмотреть ее как следует…
– Разуй бебики, – буркнул первый (очень плотный) силуэт.
– Ловли нет, Шенкенбах, – отозвался альвис Айриш. – Плешивый [18] светит.
– Не лучше ли, друзья мои, не полагаясь на блудливую удачу, поспешить туда, где ждет нас скромный, зато верный успех и наинадежнейший путь отступления, ибо магия моя снова ловит тонкие вибрации опасности, – прошептал осторожный колдун.
Его костлявый профиль, как всегда, маячил за спинами более отважных товарищей. Шайка со звериной грацией скрылась за поворотом, причем беглый разбойник Шенкенбах походил на матерого медведя, его сообщник-альвис напоминал дикого кота, а колдун смахивал на ощипанного аиста…
– Как вы думаете, фон Фирхоф, куда их несет среди ночи?
– На разбой, – коротко ответил агент императора.
Ученые беглецы выбрались из грязного тупика и теперь при свете луны растеряно озирали перепачканную одежду.
– О, все святые, нечистоты здесь, кажется, не только плещутся под ногами, но и падают с неба.
– Разумеется. Вы не заметили вон ту крытую висячую галерею?
– Заметил.
– Это оно.
– В порт, быстрее. Сейчас не время заботиться о сохранности одежд!
Мертвенный лунный свет серебрил крыши и подчеркивал чернильную тьму узких переулков и тупичков. Портовые сооружения, впрочем, если смотреть с возвышенности, лежали как на ладони.
– Смотрите, это опять шайка “Айриш и Шенкенбах”. Что они там поделывают?
– Вскрыли двери и потрошат чей-то запас.
Фигуры бандитов, горбатые от взваленных на плечи мешков, мелькнули и скрылись в неверной тени подозрительных закоулков.
– Отменно, Россенхель. Они расчистили нам путь, замки взломаны, проход свободен. Вперед, мессиры! Посветите… Вот так.
Внутренность склада выглядела неприглядно. Пол усеивало рассыпанное грабителями зерно, амфора с маслом разбилась, лужа широко растеклась и блистала в свете фонаря.
– А в Толоссе еще есть припасы…
– Вот поэтому следует ожидать не осады, а штурма. Но не будем отвлекаться. Кажется, этот тюк содержит искомый материал. Вольф, теперь все в ваших руках – действуйте, надеюсь, святые покровители Империи вам помогут, иначе нам всем придется худо.
Адальберт Хронист, казалось, смутился:
– Я не алхимик, я литератор. Результат все равно остается неверным и гадательным. Мне понадобятся кое-какие химикаты и вон та деревянная рама и кусок мелкой железной сетки…
Таким образом, при неверном свете фонаря, в глухую полночь, в осажденном городе, среди скопища портовых лачуг, в отдалении от пристальных взглядов порядочных людей, эта история получила закономерное продолжение.
– А вам не кажется, что следовало бы, не мудрствуя лукаво, отыскать кусок обыкновенной свиной кожи? Тот самый парень-медник был одет в фартук. Почему бы не…
– По-моему, с полудня и вечера последняя несожженная кожа в этом городе находится на телах обитателей.
Шутка фон Фирхофа произвели на румийца и Хрониста мрачное впечатление.
– Храни нас Бог от ярости солдат и огня разрушения, – печалью отозвался беглец из погибшей румийской империи. – Я слишком хорошо знаю, как легко сгорают города. Какими бы они не казались устойчивыми, они очень хрупки, а при случае может гореть даже камень.
Ассоциации Хрониста оказались несколько иными:
– Мне не хотелось бы оказаться на костре Трибунала. Вы помните наш уговор, Ренгер?
– Конечно, помню, – отозвался фон Фирхоф. – Так что же мы имеем?
В большом медном чане, испуская пронзительные ароматы, мокла вязкая сероватая масса. Трое ученых с непосредственным интересом склонились над ней.
– Как истинный интеллектуал, я не боюсь запачкать руки, – задумчиво отметил Адальберт Хронист, помешивая отвратительную субстанцию палочкой, – мне кажется, что добавка еще некоторых ингредиентов…
Кир Антисфен в сомнении покачал разумной головой, коротко стриженные черные кудри румийца украшала случайно подцепленная паутина. Просвещенный собиратель ересей снял ее, с отвращением отбросил в сторону и высказал собственное мнение:
– Если понятие ремесла для древних всегда оставалось сродни идее искусства, и, в сущности, мало отличалось от него, то с уходом простоты и чистоты древних нравов, ручное ремесло попало в разряд занятий низких, как следствие…
– Одним словом, ваша затея в самом прямом смысле скверно пахнет, Россенхель, – не чинясь, пояснил советник церенского императора.
– Путь к просвещению тернист. Так вы хотите спастись от ужасов штурма или нет?! А если хотите, то помогите мне. Tres faciunt collegium. [19]
Они втроем подняли чан и опрокинули его на импровизированное сито.
– Все святые, кажется готово. Пусть стечет вода и результат наших трудов подсохнет…
Мигнул и едва не погас фонарь. В тесном пространстве повеяло земляным холодом склепа, спустя минуту влажную сырую прохладу сменил едкий жар и дуновение серных ароматов.
– Ну зачем было упоминать святых. Интересной вам ночи. Ха.
Адальберт едва не выронил почти пустой чан – поодаль, прямо на тюке с пенькой, в чуть небрежной позе устроился Клистерет. Жилистое тело беса по-прежнему обтягивала темная кожа – на этот раз цвета эбенового дерева, но от девичьего облика не осталось ничего – черт исхудал, обзавелся костистым носом и тонким бичеобразным хвостом. Глаза не сверкали рубинами, яркие белки совершенно походили бы на человеческие, если бы не пронзительно-голодная тоска во взгляде.
Демон присел поудобнее и продемонстрировал преувеличенных размеров фаллос.
– Классический образ. Не обращайте внимания, благородные и ученые мессиры… Я – терпеливый кредитор, ночь не кончилась, в небе висит ущербный месяц и время у нас есть. Продолжайте, продолжайте ваше занятие, считайте, что меня здесь нет.
Черт как-то разом потускнел и прилег на мешок, оперев гротескную физиономию о скрещенные лапы.
– Прогоните его, Ренгер! – взмолился Хронист.
– Заклинаю вас, Клистерет, именем Бога… А может быть, бес, пригласить сюда твою бывшую жену, баронессу фон Гернот?
– Поразительно, как бестактны бывают некоторые представители людского племени, зачем было меня подкалывать? – демон сел, обиженно подобрал тощий хвост и почесал основание коротких рожек. – Вам повезло, мессиры, что вы никогда не бывали женаты… Все, ухожу, я, честный демон, не желаю терпеть общество грубиянов и невежд.
Бес в несколько секунд раздулся до размеров упитанного бычка и внезапно лопнул с оглушительным треском, едва не загасив пламя фонаря.
– Все святые, ну и вонь. Надеюсь, он не вернется.
– У меня нет подобной уверенности. Это существо ждет, покуда вы останетесь в одиночестве, у него наверняка кое-что имеется про запас – этот неприятный сюрприз прячется за обычным демоническим шутовством…
– Докончим наше дело. Вращайте ручку валика. Видите?
– Это грубое полотно – жалкое подобие пергамента.
– Это бумага. Качество в данном случае значения не имеет, обойдемся без мелования и финального каландрирования.
– Бумага? Bambagia? Вы только что извели первоклассное хлопчатое волокно на редкостную мерзость, Россенхель. Ну что ж, остается только поверить вам на слово, что это поможет…
Людвиг фон Фирхоф задумался. Соблазн вернуть магические способности отнюдь не исчез, но прямая просьба наверняка насторожила бы Хрониста. “Подожду”.
Адальберт устроил на тюке с пенькой все еще влажный лист.
– Куда перемещаемся – в форт или на побережье?
– В форт. Если вы, Вольф, промахнетесь, то мы все в худшем случае останемся в Толоссе. Если выбрать в качестве цели берег залива, мы рискуем оказаться в воде. Вы хорошо плаваете?
– К сожалению, нет, не стоит рисковать. Итак, наша цель – форт капитана Беро. Вашу походную чернильницу, кир Антисфен!..
Внезапно тишину, досель нарушаемую лишь мудрствованиями беса, ученой беседой и потрескиванием огня, разрезал внезапно истошный вопль: “И-и-и-э-э-эх!”.
– Гасите свет!
Людвиг поспешно задул фонарь. В гулкой темноте улицы грохотали шаги убегающих. Вскоре топот заглушили лязг оружия и азартные крики преследователей: “Вот они, держите!”.
– Ах, Ренгер, Ренгер… Это идут за нами.
– Ни в коей мере. Слышите?
Снаружи доносились горестные и вместе с тем угрожающие причитания преступного колдуна: “О, смерть вам, злосчастные, поднявшие руку на мага!”. Эти реплики перемежались оханьем и сочными звуками ударов – как будто кто-то от души колотил вальком мокрое белье.
– Кажется, люди Бретона взяли шайку Шенкенбаха.
– Отменная новость! Пусть им всыплют как следует. Не могу об этом сожалеть.
– Да, но искали-то эти герои наверняка не их, а нас! Уходим, мессиры, уходим… Беритесь за свой псевдопергамент, Россенхель. Клаус Бретон не только терпеть не может грабителей, стяжателей и инквизиторов, он всерьез не любит колдунов. Если можно так выразиться, его неприязнь универсальна, а поэтому я не хотел бы на собственной шкуре испытывать ее последствия…
Адальберт Хронист разгладил ладонями бумажный лист и взялся за перо.
– Чего вы медлите?
– Не знаю. Меня удерживает иррациональный страх – мне почему-то кажется, что один росчерк пера может сейчас изменить судьбу…
– О да, конечно. Он избавит нас от весьма вероятной мучительной смерти. Отриньте вашу трепетность, Вольф Россенхель – ныне неподходящее время для нравственных колебаний.
Должно быть, возня за стеной склада привлекла внимание патруля, торопливые шаги застучали совсем близко. Адальберт Хронист склонился над чистым листом.
– Ну что ж, ваши аргументы, Людвиг, весомы. Да здравствует новый мир. Итак…
Глава XIX
Следующим оказался пухлый том в добротном коричневом переплете. Через плечо ересиарха перегнулся все тот же парень в фартуке и ткнул заскорузлым пальцем в радужную, тонкого исполнения миниатюру.
– А это что? Про что здесь написано, святой брат?
– Бестиарий Афродиты. Об этом тебе знать совсем не обязательно.
– Чудно. А картинку оттуда вырвать можно?
– Нельзя.
Сомнительный “Бестиарий” рухнул в огонь, составив компанию трактату по анатомии.
– А и ученый же вы человек, святой брат!
Подмастерье шмыгнул носом и протянул Бретону еще одну книгу.
– “Sphere Maalphasum, развлекательное сочинение ученой и добродетельной монахини Маргариты Лангерталь, с прологом, эпилогом, интерлюдией, песнями и сражениями, списком монастырского имущества и дивным описанием сооружений.” Это я оставлю себе почитать, – заявил Бретон, упрятывая трактат под плащ. – Пригодится для богословских дискуссий, я укажу на этот труд как на пример распущенности имперского духовенства.
– А вот это что такое?
– “Критика тактики или Богопротивный Конный Арбалет”, авторства преподобного Феликса Глориана. В огонь, мой друг, в огонь! Я некогда был знаком с автором, это бездельник и словоблуд, мы вместе учились в семинарии…
– А вот еще…
– “Геомантия, некромантия и нигромантия”, сочинение доктора Георга Фауста. Опасные бредни демономана!
Рукопись Фауста занялась веселым голубоватым огоньком, пахнуло серой.
– Парадамус Нострацельс. “Новая Метафизика, сиречь воображаемое путешествие за пределы чувственного опыта”.
– Про что хоть там писано, ученый брат Клаус? Мудрено больно, ничего я не понял.
– Я, признаться, как ни пытался, тоже не понял ничего. А пергамент добротный. Пускай горит.
Следом в костер отправились: инфернальный двухтомник “Hortus Daemonum” и “Hortus Alvis” в мрачном переплете из шагреневой кожи, “Песни пустошей и холмов”, переписанные поверх маловразумительного сарацинского синтаксиса, нравственный трактат Агриппы Грамматика “Наставления трезвенника Биберия” [17], “Иронические Анналы” неизвестного авторства и, под конец, свиток лирических гекзаметров самого Хрониста Адальберта:
Я к берегам отдаленным стремился, с тобою расстаться мечтая,
Встречу нам буря сулила жестоко, мой повредивши корабль.
– А книжек-то еще много осталось, добрый брат Бретон. Все будете смотреть или как?
Ересиарх задумаллся – ученые труды и изящные сочинения разного качества и объема занимали четыре тележки, на еще пяти тачках громоздились чистые, неисписанные пергаменты.
– Вали все скопом в костер. Мне недосуг проводить за пустым чтением день, а то и ночь в придачу.
Медник немедленно опрокинул в огонь ближайшую тележку, рой веселых жгучих искр взметнулся и закрутился маленьким лихим смерчем. “Наставления Биберия”, рассыпавшись в прах, смешались с “Метафизикой” Нострацельса, амбарная книга скототорговца устроилась рядом с “Бестиарием Афродиты”.
– Это все?
– Больше не сыскали.
– Теперь остается разыскать самого Адальберта. Брат Арно!
Старательный помощник вынырнул словно из-под земли.
– Как идут поиски колдуна? Где Штокман? Вам удалось напасть на след Адальберта?
– Пока нет, брат Клаус, но подобное ищут подобным. Он пришел сюда не один, а в обществе некого бродячего румийца – из тех, у которых всегда наготове хорошо подвешенный язык, перо и чернильница. Быть может, если мы найдем книжника, то все остальное приложится.
– Отлично. Действуй, брат Арно.
Клаус Бретон повернулся лицом к вечереющему небу.
– Велик Господень мир и много удивительного приходится встречать под солнцем!
Огонь рьяно гудел, растопленный инфернальным двухтомником и критическими трудами Феликса Глориана, пятна оранжевого света легли на лицо мятежника.
– Иногда в спешке бытия, среди мусора суеты удается выловить истинные жемчужины мудрости, – добавил ересиарх и носком сапога задвинул в огонь чудом избежавший костра маленький черный томик алхимических заметок.
– А это про что написано… А вон то… – бубнил неугомонный медник.
– Отменив среди свободных людей сословные привилегии, мы можем открыть всем желающим доступ к истинно благочестивым знаниям… Например, перевести священные книги на народный язык. Ты умеешь читать, брат медник?
– Нет, зато я умею считать монету и не люблю, когда меня надувают попы.
– А ведь в тебе говорит природная мудрость! – охотно согласился Клаус Бретон.
Роскошный оранжевый закат освещал не менее роскошный костер из книг и спорил с ним в расцветке. Пергаменты, потрескивая, дотлевали. Мятежный ересиарх задумчиво и неспешно рассматривал черные силуэты шпилей и островерхих крыш, не подозревая, что под одной из них как раз в этот момент продолжает вершить свои удивительные дела неуловимый Хронист.
* * *
– Любуйтесь, Вольф Россенхель, вот он, наш мятежный умник во всей красе.Фон Фирхоф, Хронист и ученый кир Антисфен из окна наблюдали за задумчивым Клаусом Бретоном и огромным костром из рукописей, который полыхал посреди площади.
– Я всегда думал, что уничтожение материального воплощения духовных ценностей присуще в основном рьяным консерваторам, а совсем не наоборот, – несколько туманно заметил Россенхель.
– О, не думайте лишнего, Вольф, здесь идет не борьба с книгами и просвещением, а лишь охота на вас, дорогой наш магический приз. Вы – живой артефакт. Вас оставляют без средства вольно применять свои способности.
– Но эти рукописи, возможно, бесценны! – всплеснул руками кир Антисфен. Ученый книжник был расстроен едва ли не до слез.
– Не знаю, насколько они бесценны, отсюда не видно, – хладнокровно ответил фон Фирхоф. – Но на них, без сомнения, потрачено некоторое количество труда переписчиков и живописцев. Хотя, среди этих томов премудрости наверняка горят и простые, непритязательные амбарные книги толоссийских торговцев…
– О, кощунство! Смешивать мудрость с расценками колбасников и бакалейщиков.
– Не скажите, мой ученый друг – в этом есть тонкий смысл. Наш мятежный Клаус весьма образован, но он не жалует легкомысленную светскую премудрость – для него сборник куртуазных песенок хуже пустого листа.
– Тогда я предпочитаю Империю как она есть, безо всяких еретических перемен. В ней, по крайней мере, знают толк в том, что касается способов украсить жизнь, – заявил Россенхель.
– О да! Люди состоятельные определенно знают, ведь это стоит немалого количества серебряных имперских марок.
Фон Фирхоф немедленно согласился c румийским киром:
– Бретонисты не одобряют расточительства на светские развлечения, словом, с тонкими искусствами они обращаются скверно. Боюсь, что для вон того молодчика… да, для того самого, в фартуке медника, разница между одетой в тунику музой истории и декольтированной шлюхой весьма невелика..
– Молчите, злоязычный Людвиг! Вам бы только издеваться над собственными друзьями, легкомысленно осмеивая драму безумного уничтожения. Любезный Россенхель! Отойдемте от окна, я не могу видеть это поругание книг и основ.
– Не подумайте, кир Антисфен, что я преувеличиваю или насмехаюсь над представителями трудового народа, несомненно, среди них есть люди любознательные и склонные к образованию… обратите внимание на того ражего подмастерья, который за спиной у Бретона засовывает под свою рубаху вырванную из игривой рукописи миниатюру?
– Хватит! Хватит, Людвиг! Уймите злую иронию, не будем ссориться. В качестве лиц благородного сословия, мы должны держаться все заодно, только так мы можем выбраться из этого проклятого Богом места, ставшего центром восстания босяков и невежд.
– Есть ли разумные предложения, мессиры?
– Бежать.
– Найти пергамент, создать подметный гримуар, воспользоваться им, и бежать.
– Найти пергамент, а если его нет – изобрести из ничего.
– А разве подобное возможно, почтенный кир Антисфен?
– Мне приходилось читать об удивительных заменителях выделанной кожи…
– О Боже! – вскричал Россенхель. – Я совершенно забыл об этой технологии! Мои добрые друзья, должно быть, я совершенно одичал в Церене, раз получил такую прореху в сообразительности…
– Объяснитесь, Вольф.
– При наличии некоторых магических или не совсем магических ингредиентов я могу…
Людвиг выслушал воодушевленного Хрониста и покачал головой.
– Хлопчатое заморское волокно может сыскаться в портовых складах, честное слово, мне жаль его заранее. Ваш поддельный пергамент, дорогой Россенхель, воистину получится золотым.
– Вы предпочитаете оставаться на месте и ждать визита “добрых братьев” Бретона?!
– О нет. Пожалуй, я согласен рискнуть, отправившись в порт, к тому же, вам-то по-прежнему следует опасаться Клистерета…
Хронист смутился, потеряв изрядную долю апломба.
– А ваше мнение, кир Антисфен? Считаете ли вы собственную миссию в Толоссе законченной?
– Вполне. Очередная ересь крепко отложилась в моей памяти. Я не желаю оставаться там, где жгут книги.
– Тогда – в путь.
…Они дождались темноты, чтобы покинуть приютивший их пустой дом. Улица под уклон сбегала к портовым складам, ущербный диск луны предательски светил на беглецов, лаяли собаки, перекликались часовые на башнях Толоссы, ночной бриз нес через залив дымок имперских костров.
– Лучше убраться с острова, покуда не начался штурм.
– Полностью с вами согласен.
Людвиг фон Фирхоф немало досадовал в душе – потратить столько усилий на кражу и уничтожение пергаментов кира Антисфена и теперь страдать от их отсутствия! Румиец не подозревал о нравственных метаниях императорского агента – он шел с советником плечом к плечу, внимательно прислушиваясь к осторожным шорохам ночи.
– Вы слышали?
– Что?
– За нами слышатся шаги.
Людвиг огляделся – в изгибе резной водосточной трубы ему почудился силуэт демона Клистерета.
– Этого еще не хватало. В переулок, мессиры! Пропустим преследователей мимо. Пусть повернутся к нам спиной.
Тройка беглецов свернула в кривой, темный тупичок, под сапогами захлюпала подозрительная жидкость.
– Здесь сточная канава?
– Слив из красильной мастерской, и, судя по всему, не только…
Шаги приближались, эхо легко цокало по стенам, несмотря на то, что преследователи, кажется, пытались идти потише.
– Это ищут нас?..
– Не обязательно. Смотрите, смотрите, вот они…
Из-за поворота вынырнула примечательная троица силуэтов. Света ущербной луны хватило на то, чтобы рассмотреть ее как следует…
– Разуй бебики, – буркнул первый (очень плотный) силуэт.
– Ловли нет, Шенкенбах, – отозвался альвис Айриш. – Плешивый [18] светит.
– Не лучше ли, друзья мои, не полагаясь на блудливую удачу, поспешить туда, где ждет нас скромный, зато верный успех и наинадежнейший путь отступления, ибо магия моя снова ловит тонкие вибрации опасности, – прошептал осторожный колдун.
Его костлявый профиль, как всегда, маячил за спинами более отважных товарищей. Шайка со звериной грацией скрылась за поворотом, причем беглый разбойник Шенкенбах походил на матерого медведя, его сообщник-альвис напоминал дикого кота, а колдун смахивал на ощипанного аиста…
– Как вы думаете, фон Фирхоф, куда их несет среди ночи?
– На разбой, – коротко ответил агент императора.
Ученые беглецы выбрались из грязного тупика и теперь при свете луны растеряно озирали перепачканную одежду.
– О, все святые, нечистоты здесь, кажется, не только плещутся под ногами, но и падают с неба.
– Разумеется. Вы не заметили вон ту крытую висячую галерею?
– Заметил.
– Это оно.
– В порт, быстрее. Сейчас не время заботиться о сохранности одежд!
Мертвенный лунный свет серебрил крыши и подчеркивал чернильную тьму узких переулков и тупичков. Портовые сооружения, впрочем, если смотреть с возвышенности, лежали как на ладони.
– Смотрите, это опять шайка “Айриш и Шенкенбах”. Что они там поделывают?
– Вскрыли двери и потрошат чей-то запас.
Фигуры бандитов, горбатые от взваленных на плечи мешков, мелькнули и скрылись в неверной тени подозрительных закоулков.
– Отменно, Россенхель. Они расчистили нам путь, замки взломаны, проход свободен. Вперед, мессиры! Посветите… Вот так.
Внутренность склада выглядела неприглядно. Пол усеивало рассыпанное грабителями зерно, амфора с маслом разбилась, лужа широко растеклась и блистала в свете фонаря.
– А в Толоссе еще есть припасы…
– Вот поэтому следует ожидать не осады, а штурма. Но не будем отвлекаться. Кажется, этот тюк содержит искомый материал. Вольф, теперь все в ваших руках – действуйте, надеюсь, святые покровители Империи вам помогут, иначе нам всем придется худо.
Адальберт Хронист, казалось, смутился:
– Я не алхимик, я литератор. Результат все равно остается неверным и гадательным. Мне понадобятся кое-какие химикаты и вон та деревянная рама и кусок мелкой железной сетки…
Таким образом, при неверном свете фонаря, в глухую полночь, в осажденном городе, среди скопища портовых лачуг, в отдалении от пристальных взглядов порядочных людей, эта история получила закономерное продолжение.
– А вам не кажется, что следовало бы, не мудрствуя лукаво, отыскать кусок обыкновенной свиной кожи? Тот самый парень-медник был одет в фартук. Почему бы не…
– По-моему, с полудня и вечера последняя несожженная кожа в этом городе находится на телах обитателей.
Шутка фон Фирхофа произвели на румийца и Хрониста мрачное впечатление.
– Храни нас Бог от ярости солдат и огня разрушения, – печалью отозвался беглец из погибшей румийской империи. – Я слишком хорошо знаю, как легко сгорают города. Какими бы они не казались устойчивыми, они очень хрупки, а при случае может гореть даже камень.
Ассоциации Хрониста оказались несколько иными:
– Мне не хотелось бы оказаться на костре Трибунала. Вы помните наш уговор, Ренгер?
– Конечно, помню, – отозвался фон Фирхоф. – Так что же мы имеем?
В большом медном чане, испуская пронзительные ароматы, мокла вязкая сероватая масса. Трое ученых с непосредственным интересом склонились над ней.
– Как истинный интеллектуал, я не боюсь запачкать руки, – задумчиво отметил Адальберт Хронист, помешивая отвратительную субстанцию палочкой, – мне кажется, что добавка еще некоторых ингредиентов…
Кир Антисфен в сомнении покачал разумной головой, коротко стриженные черные кудри румийца украшала случайно подцепленная паутина. Просвещенный собиратель ересей снял ее, с отвращением отбросил в сторону и высказал собственное мнение:
– Если понятие ремесла для древних всегда оставалось сродни идее искусства, и, в сущности, мало отличалось от него, то с уходом простоты и чистоты древних нравов, ручное ремесло попало в разряд занятий низких, как следствие…
– Одним словом, ваша затея в самом прямом смысле скверно пахнет, Россенхель, – не чинясь, пояснил советник церенского императора.
– Путь к просвещению тернист. Так вы хотите спастись от ужасов штурма или нет?! А если хотите, то помогите мне. Tres faciunt collegium. [19]
Они втроем подняли чан и опрокинули его на импровизированное сито.
– Все святые, кажется готово. Пусть стечет вода и результат наших трудов подсохнет…
Мигнул и едва не погас фонарь. В тесном пространстве повеяло земляным холодом склепа, спустя минуту влажную сырую прохладу сменил едкий жар и дуновение серных ароматов.
– Ну зачем было упоминать святых. Интересной вам ночи. Ха.
Адальберт едва не выронил почти пустой чан – поодаль, прямо на тюке с пенькой, в чуть небрежной позе устроился Клистерет. Жилистое тело беса по-прежнему обтягивала темная кожа – на этот раз цвета эбенового дерева, но от девичьего облика не осталось ничего – черт исхудал, обзавелся костистым носом и тонким бичеобразным хвостом. Глаза не сверкали рубинами, яркие белки совершенно походили бы на человеческие, если бы не пронзительно-голодная тоска во взгляде.
Демон присел поудобнее и продемонстрировал преувеличенных размеров фаллос.
– Классический образ. Не обращайте внимания, благородные и ученые мессиры… Я – терпеливый кредитор, ночь не кончилась, в небе висит ущербный месяц и время у нас есть. Продолжайте, продолжайте ваше занятие, считайте, что меня здесь нет.
Черт как-то разом потускнел и прилег на мешок, оперев гротескную физиономию о скрещенные лапы.
– Прогоните его, Ренгер! – взмолился Хронист.
– Заклинаю вас, Клистерет, именем Бога… А может быть, бес, пригласить сюда твою бывшую жену, баронессу фон Гернот?
– Поразительно, как бестактны бывают некоторые представители людского племени, зачем было меня подкалывать? – демон сел, обиженно подобрал тощий хвост и почесал основание коротких рожек. – Вам повезло, мессиры, что вы никогда не бывали женаты… Все, ухожу, я, честный демон, не желаю терпеть общество грубиянов и невежд.
Бес в несколько секунд раздулся до размеров упитанного бычка и внезапно лопнул с оглушительным треском, едва не загасив пламя фонаря.
– Все святые, ну и вонь. Надеюсь, он не вернется.
– У меня нет подобной уверенности. Это существо ждет, покуда вы останетесь в одиночестве, у него наверняка кое-что имеется про запас – этот неприятный сюрприз прячется за обычным демоническим шутовством…
– Докончим наше дело. Вращайте ручку валика. Видите?
– Это грубое полотно – жалкое подобие пергамента.
– Это бумага. Качество в данном случае значения не имеет, обойдемся без мелования и финального каландрирования.
– Бумага? Bambagia? Вы только что извели первоклассное хлопчатое волокно на редкостную мерзость, Россенхель. Ну что ж, остается только поверить вам на слово, что это поможет…
Людвиг фон Фирхоф задумался. Соблазн вернуть магические способности отнюдь не исчез, но прямая просьба наверняка насторожила бы Хрониста. “Подожду”.
Адальберт устроил на тюке с пенькой все еще влажный лист.
– Куда перемещаемся – в форт или на побережье?
– В форт. Если вы, Вольф, промахнетесь, то мы все в худшем случае останемся в Толоссе. Если выбрать в качестве цели берег залива, мы рискуем оказаться в воде. Вы хорошо плаваете?
– К сожалению, нет, не стоит рисковать. Итак, наша цель – форт капитана Беро. Вашу походную чернильницу, кир Антисфен!..
Внезапно тишину, досель нарушаемую лишь мудрствованиями беса, ученой беседой и потрескиванием огня, разрезал внезапно истошный вопль: “И-и-и-э-э-эх!”.
– Гасите свет!
Людвиг поспешно задул фонарь. В гулкой темноте улицы грохотали шаги убегающих. Вскоре топот заглушили лязг оружия и азартные крики преследователей: “Вот они, держите!”.
– Ах, Ренгер, Ренгер… Это идут за нами.
– Ни в коей мере. Слышите?
Снаружи доносились горестные и вместе с тем угрожающие причитания преступного колдуна: “О, смерть вам, злосчастные, поднявшие руку на мага!”. Эти реплики перемежались оханьем и сочными звуками ударов – как будто кто-то от души колотил вальком мокрое белье.
– Кажется, люди Бретона взяли шайку Шенкенбаха.
– Отменная новость! Пусть им всыплют как следует. Не могу об этом сожалеть.
– Да, но искали-то эти герои наверняка не их, а нас! Уходим, мессиры, уходим… Беритесь за свой псевдопергамент, Россенхель. Клаус Бретон не только терпеть не может грабителей, стяжателей и инквизиторов, он всерьез не любит колдунов. Если можно так выразиться, его неприязнь универсальна, а поэтому я не хотел бы на собственной шкуре испытывать ее последствия…
Адальберт Хронист разгладил ладонями бумажный лист и взялся за перо.
– Чего вы медлите?
– Не знаю. Меня удерживает иррациональный страх – мне почему-то кажется, что один росчерк пера может сейчас изменить судьбу…
– О да, конечно. Он избавит нас от весьма вероятной мучительной смерти. Отриньте вашу трепетность, Вольф Россенхель – ныне неподходящее время для нравственных колебаний.
Должно быть, возня за стеной склада привлекла внимание патруля, торопливые шаги застучали совсем близко. Адальберт Хронист склонился над чистым листом.
– Ну что ж, ваши аргументы, Людвиг, весомы. Да здравствует новый мир. Итак…
Глава XIX
Портал, зияющий над морем
Адальберт Хронист. Толосса, Церенская Империя.
…Я выполнил обычные действия, предваряющие создание гримуара, и в первую минуту не произошло ничего – все так же мерцал фонарь и неслышно звенела аура опасности. Я ужаснулся – идея с бумагой оказалась бесполезной, минута была не из приятных.
– Что…
Мой друг Людвиг не успел договорить, свет фонаря мигнул, расплываясь радужными кругами, в ушах тонко зазвенело, а потом все звуки исчезли, как будто на нас навалилась груда мягкой хлопчатой ваты. Душа барахталась в этих своеобразных потемках, ощущение оказалось отвратительным – и новым. Я никогда еще не пытался использовать гримуар для собственной телепортации. Рядом охнул и произнес непонятную греческую фразу ученый мудрец-румиец.
Бархатная тьма обволакивала нас, а потом принялась медленно рассеиваться, сначала сквозь плотный черный полог проступили яркие искры, потом сам полог обветшал, истончился, распался на клочья и исчез.
Я осмотрелся – грязь с нашей одежды чудесным образом пропала, мы втроем стояли на тесном каменном пятачке, на гребне крепостной стены форта, слева в мутных предрассветных сумерках чернела уже знакомая мне катапульта по имени Марта. Ярко и тепло сияла утренняя Венера, горизонт уже очистился и посветлел, с моря дул свежий бриз, стена верного Империи форта, словно утес, вздымалась над мятежным городом. В этот момент я испытал приятное чувство покоя и безопасности.
Как оказалось, преждевременно. Стража явилась спустя всего минуту и принялась обращаться с нами без малейшего налета вежливости. Не знаю, за кого они приняли нашу ученую троицу, наверное, в лучшем случае за обычных шпионов, а то и вовсе за перепорхнувших через укрепления крылатых оборотней, сказками про коих переполнен фольклор Церенской Империи.
Я получил банальный удар по почкам, нанесенный, впрочем, древком благородной алебарды, моему другу румийцу вывернули руки и кошелек. Спасло нас присутствие Фирхофа-Ренгера, он неуловимым движение освободился из рук стражи и шепнул что-то на ухо капитану. Беро (плотный широкоплечий вояка в годах) отвел медикуса в сторону, они перекинулись фразами вполголоса, Людвиг стащил со среднего пальца простое стальное кольцо и позволил вояке его рассмотреть.
Через короткое время отношение к нам Морица Беро совершенно переменилось – он стал само радушие. Это внушило мне смешанные чувства. С одной стороны, приятно выпутаться из опасного приключения, с другой стороны, поведение Фирхофа отчего-то внушало мне иррациональный страх. Он держался безукоризненно – как преданный друг, он спас мне жизнь и, пожалуй, все время оставался душой нашей компании, но в его бесстрашии, пожалуй, было нечто неестественное. Я не верю в вечную жизнь, явное презрение к смертельной угрозе всегда казалось мне подозрительным качеством. Оно присуще или отчаянным фанатикам, или людям, которые имеют тщательно продуманный план и на деле рискуют гораздо менее, чем кажется доверчивому наблюдателю. Фон Фирхоф не походил на человека, одержимого беспочвенной верой, следовательно…
К сожалению, у меня не было выбора. Если бы я мог безопасно бежать, оставив общество Людвига, я сделал бы это немедленно. Если бы я знал, чем все это кончится, я бы бежал, даже невзирая на явную и непосредственную опасность такого побега. Но тогда я о многом не подозревал, поневоле гнал подозрения прочь, и время шло, убегало, сыпалось, как между пальцев песок, и роковые события надвигались неотвратимо, подобно морскому приливу…
Беро пригласил нас позавтракать в его компании. В окно капитанских апартаментов, с высоты башни, я видел пенистое море, широкую панораму враждебной нам Толоссы и всхолмленный каменистый берег залива, занятый под лагерь солдатами императора. Стяг Церена, золотой сокол, реял на шпиле, казалось, протяни руку и достанешь, впечатление это оказалось, конечно, обманчивым – расстояние от башни до штандарта было вполне приличным, его скрадывал прозрачный воздух и яркая, чистая игра света.
Фирхоф остался беседовать с капитаном и я отправился прогуляться и осмотреться в обществе ученого румийца. Форт Толоссы оказался великолепен. Участок земли на вершине холма огораживали мощные стены – еще более высокие, чем наружные крепостные сооружения Толоссы. По крутой лестнице мы спустились в тесный внутренний двор. Я тщетно искал ворота – кир Антисфен махнул рукой в сторону участка свежей кладки:
– Вот они.
Я понял все – люди Беро, не жалея рисковать, замуровали вход изнутри, потратив на это небольшой запас бутового камня.
– Это скреплено яичным белком.
– Разумеется. Отличная, добротная работа, старательность, продиктованная желанием пожить подольше.
– Где они брали яйца?
– Здесь есть птичник. Я удивляюсь только, что несушки до сих пор не съедены. Вы не обратили внимание, почтенный Россенхель, Беро любезно угощал нас яичницей из желтков?
…Я выполнил обычные действия, предваряющие создание гримуара, и в первую минуту не произошло ничего – все так же мерцал фонарь и неслышно звенела аура опасности. Я ужаснулся – идея с бумагой оказалась бесполезной, минута была не из приятных.
– Что…
Мой друг Людвиг не успел договорить, свет фонаря мигнул, расплываясь радужными кругами, в ушах тонко зазвенело, а потом все звуки исчезли, как будто на нас навалилась груда мягкой хлопчатой ваты. Душа барахталась в этих своеобразных потемках, ощущение оказалось отвратительным – и новым. Я никогда еще не пытался использовать гримуар для собственной телепортации. Рядом охнул и произнес непонятную греческую фразу ученый мудрец-румиец.
Бархатная тьма обволакивала нас, а потом принялась медленно рассеиваться, сначала сквозь плотный черный полог проступили яркие искры, потом сам полог обветшал, истончился, распался на клочья и исчез.
Я осмотрелся – грязь с нашей одежды чудесным образом пропала, мы втроем стояли на тесном каменном пятачке, на гребне крепостной стены форта, слева в мутных предрассветных сумерках чернела уже знакомая мне катапульта по имени Марта. Ярко и тепло сияла утренняя Венера, горизонт уже очистился и посветлел, с моря дул свежий бриз, стена верного Империи форта, словно утес, вздымалась над мятежным городом. В этот момент я испытал приятное чувство покоя и безопасности.
Как оказалось, преждевременно. Стража явилась спустя всего минуту и принялась обращаться с нами без малейшего налета вежливости. Не знаю, за кого они приняли нашу ученую троицу, наверное, в лучшем случае за обычных шпионов, а то и вовсе за перепорхнувших через укрепления крылатых оборотней, сказками про коих переполнен фольклор Церенской Империи.
Я получил банальный удар по почкам, нанесенный, впрочем, древком благородной алебарды, моему другу румийцу вывернули руки и кошелек. Спасло нас присутствие Фирхофа-Ренгера, он неуловимым движение освободился из рук стражи и шепнул что-то на ухо капитану. Беро (плотный широкоплечий вояка в годах) отвел медикуса в сторону, они перекинулись фразами вполголоса, Людвиг стащил со среднего пальца простое стальное кольцо и позволил вояке его рассмотреть.
Через короткое время отношение к нам Морица Беро совершенно переменилось – он стал само радушие. Это внушило мне смешанные чувства. С одной стороны, приятно выпутаться из опасного приключения, с другой стороны, поведение Фирхофа отчего-то внушало мне иррациональный страх. Он держался безукоризненно – как преданный друг, он спас мне жизнь и, пожалуй, все время оставался душой нашей компании, но в его бесстрашии, пожалуй, было нечто неестественное. Я не верю в вечную жизнь, явное презрение к смертельной угрозе всегда казалось мне подозрительным качеством. Оно присуще или отчаянным фанатикам, или людям, которые имеют тщательно продуманный план и на деле рискуют гораздо менее, чем кажется доверчивому наблюдателю. Фон Фирхоф не походил на человека, одержимого беспочвенной верой, следовательно…
К сожалению, у меня не было выбора. Если бы я мог безопасно бежать, оставив общество Людвига, я сделал бы это немедленно. Если бы я знал, чем все это кончится, я бы бежал, даже невзирая на явную и непосредственную опасность такого побега. Но тогда я о многом не подозревал, поневоле гнал подозрения прочь, и время шло, убегало, сыпалось, как между пальцев песок, и роковые события надвигались неотвратимо, подобно морскому приливу…
Беро пригласил нас позавтракать в его компании. В окно капитанских апартаментов, с высоты башни, я видел пенистое море, широкую панораму враждебной нам Толоссы и всхолмленный каменистый берег залива, занятый под лагерь солдатами императора. Стяг Церена, золотой сокол, реял на шпиле, казалось, протяни руку и достанешь, впечатление это оказалось, конечно, обманчивым – расстояние от башни до штандарта было вполне приличным, его скрадывал прозрачный воздух и яркая, чистая игра света.
Фирхоф остался беседовать с капитаном и я отправился прогуляться и осмотреться в обществе ученого румийца. Форт Толоссы оказался великолепен. Участок земли на вершине холма огораживали мощные стены – еще более высокие, чем наружные крепостные сооружения Толоссы. По крутой лестнице мы спустились в тесный внутренний двор. Я тщетно искал ворота – кир Антисфен махнул рукой в сторону участка свежей кладки:
– Вот они.
Я понял все – люди Беро, не жалея рисковать, замуровали вход изнутри, потратив на это небольшой запас бутового камня.
– Это скреплено яичным белком.
– Разумеется. Отличная, добротная работа, старательность, продиктованная желанием пожить подольше.
– Где они брали яйца?
– Здесь есть птичник. Я удивляюсь только, что несушки до сих пор не съедены. Вы не обратили внимание, почтенный Россенхель, Беро любезно угощал нас яичницей из желтков?