Страница:
Я вновь приступил к супруге с расспросами; услышанный в ответ рассказ пронял меня до глубины души.
Не стану растягивать свое повествование, ограничусь главным. Мой давнишний друг, Никлаус Макьявелли, церенский поэт, один из немногих людей, которым известно мое подлинное имя, еще несколько лет назад порадовал читателя поэмой “Бес, который женился”. Отголоски этого гекзаметром написанного шедевра в виде простой народной песенки “Тетка Мегера – теща дьявола” до сих пор гуляют по просторам Священной Империи.
Не знаю, был ли этот сюжет рожден волшебной проницательностью моего гениального друга, или вмешался его величество случай, но история семьи фон Гернотов изрядно совпадала с сюжетом поэмы.
Так или иначе, но некий демон-иллюзионист, побывав в этих краях, и впрямь умудрился сочетаться законным браком с красавицей фон Гернот, получив в шурины моего любезного Отто, а заодно – старую Гернотиху в тещи. Не знаю, как угораздило бедолагу попасть в такую историю, пил ли он вино среди темно-пунцовых роз, или нет. Во всяком случае, семейная жизнь ужасно тяготила несчастного демона. На беду, магический брачный контракт запрещал формальный развод до тех пор, покуда верна супруга. Отчаявшись получить свободу, черт вел жизнь самую разнузданную, и сделался истинным проклятием для местной секты демономанов. Не имея возможности удовлетворить разнообразные требования тоскующего беса-повелителя, Отто фон Гернот задумал отыскать сестре нового мужа, что и проделал с ловкостью, достойной этого предприимчивого рыцаря.
Нужно ли объяснять читателю, что этим мужем оказался я?!
Дама фон Бес, баронесса фон Россенхель, урожденная фон Гернот, плакала горькими слезами. Признаться, я, слабодушный, в тот момент пожалел ее в сердце своем.
Расслабившаяся от наркотика бесовка утерла покрасневший носик и мило улыбнулась:
– Теперь я свободна.
– А как же я?
– Клистерет…
– Что?!
– Мессир демон Клистерет, мой первый супруг, очень ревнив. Он сам был не прочь развестись со мною, но при том поклялся, что, возвращаясь в преисподнюю, прихватит с собой соперника. Тебя, конечно, отдадут Клису.
Я выглянул в окно – земля находилась в двадцати локтях ниже окна. Попытки закрыться в опочивальне пришлось оставить сразу же; на дверях изнутри попросту не было засова.
Попытки поискать хоть что-нибудь, что могло бы заменить оружие, кончились ничем.
– Где моя книга?!
Красавица котенком свернулась на кровати и снова норовила задремать
– Ее унесли… Ее сожгут… вместе с тобой.
В коридоре застучали твердые шаги, дверь распахнулась безо всяких церемоний, на пороге стоял Отто, его глаза блестели, ноздри уже ловили ветерок подозрительных развлечений. Шурин беса и не думал скрывать радостного волнения – еще бы, разом избавиться и от черта, и от зятя – такому раскладу позавидует любой.
К счастью, я был одет. Двое спутников фон Гернота едва ли не подхватили меня под руки.
– Пойдемте, любезный мой шурин Волк. У нас тут намечается еще один ритуал, чисто мужская вечеринка.
– Но моя жена…
– На этот раз обойдемся без жен.
Меня без церемоний поволокли на выход. Я с содроганием ждал, что придется выйти наружу и под вечереющим небом брести в ту самую черную цитадель, которую я приметил еще в первый день. К счастью, со мною решили покончить быстро и без лишней торжественности, прямо в особняке. Вчерашняя пиршественная зала, этажом ниже, оказалась свободной от столов. Только в центре было утроено некое подобие алтаря. Вдоль стен торчала в ожидании пара десятков крепких молодых мужчин, все они заранее обнажились до пояса. К ним льнули молоденькие девушки, по виду – служанки. Впрочем, я бы не присягнул, что это именно так. Дело в том, что девицы были совершенно раздеты; определить сословную принадлежность нагой женщины – не слишком это легко даже для всемогущего Хрониста.
Меня, признаться, совершенно не занимало сомнительное зрелище их прелестей. Напротив, я, сам принудительно обнаженный до пояса, трясся от страха. Все, включая меня, подняли кубки с пряным и сладким подогретым вином. Мой гримуар лежал на почетном месте, близ зловещего алтаря, но воспользоваться им не оставалось ни времени, ни возможности.
Началась “месса наоборот”, я не мог ни следить за церемонией, ни даже просто сосредоточиться – сумрак в углу сгустился. Из сгустков тьмы постепенно вылепилась грузная фигура, струи черного тумана составляли ее тело, две алые точки – заменяли глаза. Я взвыл щенком, не выдержали даже мои нервы атеиста.
Оружия не было, лишь на моей голой груди болтался прикрепленный к цепочке талисман. Кое-где, в совсем ином мире, в нем распознали бы…
Впрочем, не важно, что распознали; я снял с шеи серебряную безделушку. На меня не смотрели, внимание собрания было приковано к на глазах обретающему плоть Клистерету. Злой демон, бывший муж юной фон Гернот, мой незадачливый соперник в любви вперил в меня свои пламенные буркалы. Я, припомнив суеверия далекой славной родины, размахнулся и бросил в беса сверкающий кусочек серебра. Моя отчизна давно осталась под небесами иными, но методика сработала исправно.
Эффект был потрясающим. Демон взвыл, струи черного тумана расползлись в стороны, придав моему врагу вид агрессивного выпивохи. Я прыгнул вперед и ухватил в охапку гримуар. Оскорбленное сопротивлением жертвы грозное существо подняло когтистый палец и уставило его в мою сторону гневным жестом. С кончика когтя словно капля крови сорвалась темно-багровая молния…
Н-да. Некоторые события происходят так молниеносно, что рассказ о них занимает куда больше времени.
В общем, свистнуло, хрустнуло, блеснуло, булькнуло, зазвенело. Я не растерялся и “пустил в ход магию” – прикрылся от молнии пухлым гримуаром. Роскошный переплет сразу же задымился. Едкий смрад горящего пергамента витал под тесными сводами палаты. Собрание смешалось, потеряв мрачную торжественность. Молоденькие ведьмочки кашляли и визжали, пара-тройка рослых парней подступила ко мне с обнаженными кинжалами. Я не стал ждать неизбежной развязки и пустился наутек, предварительно наудачу выплеснув в лицо самому задиристому противнику остатки вина из собственного кубка.
Раздалось витиеватое богохульство, свойственное лицам благородного происхождения, это убедило меня, что я, как ни странно, не промахнулся.
Гримуар я прихватил с собой. Дверь держалась на секретном запоре, но это меня не смутило нимало. Сжимая подгоревшие до легкой копчености остатки in-folio, я сиганул о в окно и вместе с обломками свинцовой рамы и лавиной мелких цветных стеклышек рухнул прямо в гостеприимный цветник. О роза багряная, краса сада и утеха сердца моего!
Н-да. Не знаю, как сердце, а вот мой зад сполна испытал воздействие острых шипов этого угодного святым праведникам растения. Однако же, не стоит излишне привередничать и тем самым гневить небеса – плотная листва розария укрыла меня от враждебных взглядов и метких кинжалов, я что было сил пустился бежать прочь. В конюшне не было никого. Конюх спал, разинув рот и глупо похрапывая. Я ударил пятками мула и поскакал подальше от имения Гернотов так быстро, как только сумел.
Темная стена леса обступила меня со всех сторон, зловеще и проникновенно вопил сыч. Мутный силуэт луны просвечивал сквозь облака словно осколок магического кристалла. Я скакал без седла, гнал Бенедикта вовсю. Густая масса зелени веяла свежей прохладой и тайной, тонкие прутики лозы норовили стегнуть всадника по лицу. Я вылетел на открытое пространство, поле ровным ковром серебрилось под луной. Умный мул сам отыскал нужную тропинку, сбавил аллюр и потрусил прочь, покидая слишком уж гостеприимные земли Гернотов. Я с легким сердцем удалялся от собственной “вдовы” в надежде на то, что мои приключения на этом закончились и еще не зная, какой оборот событий приготовила мне насмешница-судьба.
Глава VII
Глава VIII
Не стану растягивать свое повествование, ограничусь главным. Мой давнишний друг, Никлаус Макьявелли, церенский поэт, один из немногих людей, которым известно мое подлинное имя, еще несколько лет назад порадовал читателя поэмой “Бес, который женился”. Отголоски этого гекзаметром написанного шедевра в виде простой народной песенки “Тетка Мегера – теща дьявола” до сих пор гуляют по просторам Священной Империи.
Не знаю, был ли этот сюжет рожден волшебной проницательностью моего гениального друга, или вмешался его величество случай, но история семьи фон Гернотов изрядно совпадала с сюжетом поэмы.
Так или иначе, но некий демон-иллюзионист, побывав в этих краях, и впрямь умудрился сочетаться законным браком с красавицей фон Гернот, получив в шурины моего любезного Отто, а заодно – старую Гернотиху в тещи. Не знаю, как угораздило бедолагу попасть в такую историю, пил ли он вино среди темно-пунцовых роз, или нет. Во всяком случае, семейная жизнь ужасно тяготила несчастного демона. На беду, магический брачный контракт запрещал формальный развод до тех пор, покуда верна супруга. Отчаявшись получить свободу, черт вел жизнь самую разнузданную, и сделался истинным проклятием для местной секты демономанов. Не имея возможности удовлетворить разнообразные требования тоскующего беса-повелителя, Отто фон Гернот задумал отыскать сестре нового мужа, что и проделал с ловкостью, достойной этого предприимчивого рыцаря.
Нужно ли объяснять читателю, что этим мужем оказался я?!
Дама фон Бес, баронесса фон Россенхель, урожденная фон Гернот, плакала горькими слезами. Признаться, я, слабодушный, в тот момент пожалел ее в сердце своем.
Расслабившаяся от наркотика бесовка утерла покрасневший носик и мило улыбнулась:
– Теперь я свободна.
– А как же я?
– Клистерет…
– Что?!
– Мессир демон Клистерет, мой первый супруг, очень ревнив. Он сам был не прочь развестись со мною, но при том поклялся, что, возвращаясь в преисподнюю, прихватит с собой соперника. Тебя, конечно, отдадут Клису.
Я выглянул в окно – земля находилась в двадцати локтях ниже окна. Попытки закрыться в опочивальне пришлось оставить сразу же; на дверях изнутри попросту не было засова.
Попытки поискать хоть что-нибудь, что могло бы заменить оружие, кончились ничем.
– Где моя книга?!
Красавица котенком свернулась на кровати и снова норовила задремать
– Ее унесли… Ее сожгут… вместе с тобой.
В коридоре застучали твердые шаги, дверь распахнулась безо всяких церемоний, на пороге стоял Отто, его глаза блестели, ноздри уже ловили ветерок подозрительных развлечений. Шурин беса и не думал скрывать радостного волнения – еще бы, разом избавиться и от черта, и от зятя – такому раскладу позавидует любой.
К счастью, я был одет. Двое спутников фон Гернота едва ли не подхватили меня под руки.
– Пойдемте, любезный мой шурин Волк. У нас тут намечается еще один ритуал, чисто мужская вечеринка.
– Но моя жена…
– На этот раз обойдемся без жен.
Меня без церемоний поволокли на выход. Я с содроганием ждал, что придется выйти наружу и под вечереющим небом брести в ту самую черную цитадель, которую я приметил еще в первый день. К счастью, со мною решили покончить быстро и без лишней торжественности, прямо в особняке. Вчерашняя пиршественная зала, этажом ниже, оказалась свободной от столов. Только в центре было утроено некое подобие алтаря. Вдоль стен торчала в ожидании пара десятков крепких молодых мужчин, все они заранее обнажились до пояса. К ним льнули молоденькие девушки, по виду – служанки. Впрочем, я бы не присягнул, что это именно так. Дело в том, что девицы были совершенно раздеты; определить сословную принадлежность нагой женщины – не слишком это легко даже для всемогущего Хрониста.
Меня, признаться, совершенно не занимало сомнительное зрелище их прелестей. Напротив, я, сам принудительно обнаженный до пояса, трясся от страха. Все, включая меня, подняли кубки с пряным и сладким подогретым вином. Мой гримуар лежал на почетном месте, близ зловещего алтаря, но воспользоваться им не оставалось ни времени, ни возможности.
Началась “месса наоборот”, я не мог ни следить за церемонией, ни даже просто сосредоточиться – сумрак в углу сгустился. Из сгустков тьмы постепенно вылепилась грузная фигура, струи черного тумана составляли ее тело, две алые точки – заменяли глаза. Я взвыл щенком, не выдержали даже мои нервы атеиста.
Оружия не было, лишь на моей голой груди болтался прикрепленный к цепочке талисман. Кое-где, в совсем ином мире, в нем распознали бы…
Впрочем, не важно, что распознали; я снял с шеи серебряную безделушку. На меня не смотрели, внимание собрания было приковано к на глазах обретающему плоть Клистерету. Злой демон, бывший муж юной фон Гернот, мой незадачливый соперник в любви вперил в меня свои пламенные буркалы. Я, припомнив суеверия далекой славной родины, размахнулся и бросил в беса сверкающий кусочек серебра. Моя отчизна давно осталась под небесами иными, но методика сработала исправно.
Эффект был потрясающим. Демон взвыл, струи черного тумана расползлись в стороны, придав моему врагу вид агрессивного выпивохи. Я прыгнул вперед и ухватил в охапку гримуар. Оскорбленное сопротивлением жертвы грозное существо подняло когтистый палец и уставило его в мою сторону гневным жестом. С кончика когтя словно капля крови сорвалась темно-багровая молния…
Н-да. Некоторые события происходят так молниеносно, что рассказ о них занимает куда больше времени.
В общем, свистнуло, хрустнуло, блеснуло, булькнуло, зазвенело. Я не растерялся и “пустил в ход магию” – прикрылся от молнии пухлым гримуаром. Роскошный переплет сразу же задымился. Едкий смрад горящего пергамента витал под тесными сводами палаты. Собрание смешалось, потеряв мрачную торжественность. Молоденькие ведьмочки кашляли и визжали, пара-тройка рослых парней подступила ко мне с обнаженными кинжалами. Я не стал ждать неизбежной развязки и пустился наутек, предварительно наудачу выплеснув в лицо самому задиристому противнику остатки вина из собственного кубка.
Раздалось витиеватое богохульство, свойственное лицам благородного происхождения, это убедило меня, что я, как ни странно, не промахнулся.
Гримуар я прихватил с собой. Дверь держалась на секретном запоре, но это меня не смутило нимало. Сжимая подгоревшие до легкой копчености остатки in-folio, я сиганул о в окно и вместе с обломками свинцовой рамы и лавиной мелких цветных стеклышек рухнул прямо в гостеприимный цветник. О роза багряная, краса сада и утеха сердца моего!
Н-да. Не знаю, как сердце, а вот мой зад сполна испытал воздействие острых шипов этого угодного святым праведникам растения. Однако же, не стоит излишне привередничать и тем самым гневить небеса – плотная листва розария укрыла меня от враждебных взглядов и метких кинжалов, я что было сил пустился бежать прочь. В конюшне не было никого. Конюх спал, разинув рот и глупо похрапывая. Я ударил пятками мула и поскакал подальше от имения Гернотов так быстро, как только сумел.
Темная стена леса обступила меня со всех сторон, зловеще и проникновенно вопил сыч. Мутный силуэт луны просвечивал сквозь облака словно осколок магического кристалла. Я скакал без седла, гнал Бенедикта вовсю. Густая масса зелени веяла свежей прохладой и тайной, тонкие прутики лозы норовили стегнуть всадника по лицу. Я вылетел на открытое пространство, поле ровным ковром серебрилось под луной. Умный мул сам отыскал нужную тропинку, сбавил аллюр и потрусил прочь, покидая слишком уж гостеприимные земли Гернотов. Я с легким сердцем удалялся от собственной “вдовы” в надежде на то, что мои приключения на этом закончились и еще не зная, какой оборот событий приготовила мне насмешница-судьба.
Глава VII
Заказное колдовство
Магдалена из Тинока. Окрестности леса Зильбервальд, Церенская Империя.
Как только рассвело и ночные видения окончательно поблекли, ведьма пешком двинулась в дорогу, кутаясь в подаренный целомудренным десятником плащ. За поясом ее синего балахона не осталось ни гроша, сумку отобрали в тюрьме инквизиции, босые ступни моментально намокли в росистой траве.
Утренний туман стлался по влажному лугу, местность постепенно повышалась, пока травянистый косогор не перешел в крутой песчаный склон, за которым приветливо шумел сосновый лес. Магдалена вскарабкалась по склону и углубилась в чащу, под ногами хрустели сухие шишки, она подняла несколько штук и засунула их за пазуху. Еще через некоторое время лес расступился, открылась небольшая поляна, густо поросшая тимьяном и дикой гвоздикой. У дальнего края поляны стояла завалившаяся набок лачуга, сложенная из обрубков сосновых бревен. Колдунья решила не показываться на открытом месте, она обогнула травяную проплешину и осторожно заглянула в косо прорубленное в задней стене окно.
В центре единственной комнаты, на плотно утоптанном земляном полу, в круглом очаге весело потрескивали сосновые шишки. Булькал поставленный на треножник котелок, витая струйка сизого дыма уходила в отверстие, прорубленное прямо в потолке.
Возле огня устроилась странного вида пара: сумрачный крючконосый худой мужчина с густыми лохматыми бровями и косоглазый вороватый альвис, у которого напрочь отсутствовали оба уха.
Крючконосый, изрядно похожий на колдуна, помешивал сосновой палочкой вонючее мутное варево. Альвис, склонив нечесаную голову, чистил ногти кинжалом, вполголоса напевая:
– Заткнись, Айриш, ты и так без ушей кандыбишь, мне за мелкие бабки шиться с блатарями не с руки – враз зачалят как шиша.
Альвис по имени Айриш зыркнул на крючконосого и угрюмо огрызнулся в ответ:
– Стремь земко, хиляй с опаской и не зачалят.
– Это ваше дело – пялить шары на цветняков.
– Я – гастролер заезжий, – вмешался третий громила, – я мудохаться согласен только за крупняк.
Колдун, по-видимому, устал от непривычного наречия и заговорил несколько более понятно:
– Мы как договаривались? Сижу я на хазе и не свечусь, работаю себе по контракту, тихо порчу навожу – лишай обыкновенный, стало быть, брюшное расслабление, трясавицу Дезидериуса, грыжу пупка, недержание ветров, скорбут…
Бандиты согласно закивали.
– Ты, Айриш, – тут колдун гневно ткнул тощим пальцем в сторону вороватого альвиса. – Ты впариваешь лохам. Видел, мол, черного демона в самом сердце Зильбервальдского леса. Ты, Шенкенбах Толстяк, нанимаешься в защитники, сражаться, и стрижешь с тюленей бабки. Делим навар на троих…
Раздосадованный колдун почесал левую бровь и сухо добавил:
– А с мусорами спознаться и дыней в петлю влезать мне не по приколу.
Троица заспорила, полностью перейдя на непонятный жаргон. По-видимому, речь зашла о деньгах, разбойник Шенкенбах свернул из толстых пальцев тугой кукиш и поднес его к самому носу наемного чародея. Тот злобно ощерился, показывая желтые пеньки зубов. Айриш вскочил и, изогнувшись словно кот, принялся кинжалом выписывать в воздухе восьмерки.
Магдалена пошарила за пазухой и выбрала самую крупную, увесистую шишку, а потом, размахнувшись, метнула ее далеко через поляну, прямо заросли мелкого сосняка.
– Эй, жохи, сучья трещат, – заявил, опомнившийся альвис, – сюда идут шныри.
– Атас! – рявкнул Шенкенбах.
Моментально помирившаяся троица выскочила за двери и исчезла в кустах, бросив на произвол судьбы сумки волшебника и кипящий котелок.
Магдалена выждала, пока перестанут трещать ломаемые убегающими громилами ветки, и проскользнула в избушку. Сумки колдуна ее не разочаровали – нашлись даже корень мандрагоры и павлинья желчь. Варево в котелке отдавало гнильем и низкопробной, дешевой порчей, ведьма, поразмыслив, опрокинула котел прямо в огонь, прихватила поклажу, и, стараясь не вдыхать ядовитые пары, выскочила на свежий воздух.
В мешке отыскались амулеты, пара запасных сандалий и даже кошелек с десятью медными марками скудного задатка. Магдалена обулась, подвязала к поясу кошель колдуна и отправилась в путь, держа направление против солнца, на восток.
Изощренное чутье и ненависть позволяли ведьме ловить незримый след Адальберта, она брела, огибая пни и стройные стволы сосен, вброд пересекла неглубокий ручей, остановилась, пропуская встречный отряд имперской стражи.
Сержант увидел поджарую тетку средних лет, одетую в рваный балахон и грубый плащ. Он придержал коня, повернулся в седле:
– Женщина, стой!
Магдалена остановилась.
– Ты не здешняя и видом подозрительна. Отвечай прямо и без утайки – не имела ли ты общения, любовного, плотского или иного, с беглым разбойником по имени Шенкенбах. Росту он высокого, телом крепок, волос имеет черный и толстую шею.
– Нет, мессир капитан, общения с этим бессердечным разбойником я не имела, – честно призналась ведьма.
“Повышенный в чине” сержант польщено приосанился. Он еще раз оглядел женщину. На этот раз она почему-то показалась ему молоденькой, испуганной и беззащитной.
– Можешь продолжать путешествие. И будь осторожна, красотка, дороги неспокойны, засветло доберись до жилья, а еще лучше – сыщи себе господина, не годится такой пригожей женщине бродить в одиночку…
Колдунья молча поклонилась завороженному ею сержанту, потрогала амурный амулет на шее и, поправив на плече похищенные у разбойников мешки, тронулась в путь…
– Теперь ты убедился, фон Фирхоф, насколько безнадежно буксует повозка правосудия? Государственная стража на дорогах ежегодно обходится нам в круглую сумму. Эта сумма ужасна, я не желаю ее называть, впрочем, ты сам все понимаешь. Баронское ополчение порой ведет себя лишь чуть получше грабителей.
– Торговля и земледелие нуждаются в защите, государь.
– Ах, Людвиг, есть вещи очевидные, но тем не менее нестерпимые словно угнездившийся под сводами тронного зала рой ос.
– Прикажете сместить наместника провинции?
– О нет, новый будет ничем не лучше старого, поверь. Я хочу оставаться Справедливым – опознать в этой женщине ведьму не под силу простому сержанту.
– Ее арест не входил в наши планы.
– Разумеется. Ах, Людвиг, теперь я понимаю, почему ты настоял, чтобы ее выпустили на свободу с голыми руками и без гроша.
– Эта колдунья не пропадет, но стоит ей заподозрить подвох и помощь с нашей стороны, результат может оказаться плачевным. Сейчас она ослеплена ненавистью и мечтой о мести. К сожалению, когда-нибудь это кончится.
– И что тогда?
– Тогда вмешаюсь я, государь.
Гаген Справедливый охотно согласился.
– Я надеюсь на тебя, но будь осмотрителен с этой дикой кошкой. Я не понимаю ее неистовства. Ведьма не отомстила жителям Тинока ничем, кроме бездействия в дни чумы и, тем не менее, готова на край света мчаться за Хронистом, которого не видела никогда.
– Здесь имеется тонкая разница, государь. – ответил Людвиг фон Фирхоф. – У жителей Тинока много сердец и много голов, они все разные, и все не очень умны, у Адальберта же – только одна душа и одна, и притом очень умная, голова. Знахарку гонит в путь желание разом покончить с тем, кто стал в ее глазах олицетворением умудренной и преднамеренной несправедливости.
Стуча сапогами, вошел и по-солдатски отсалютовал Кунц Лохнер.
– Мой император…
Гаген Справедливый обернулся, растеряно сощурив близорукие глаза.
– Капитан? В чем дело, я не звал вас…
Встревоженный Людвиг фон Фирхоф поспешно набросил на мерцающий магический кристалл парчовую ткань.
– Тревожные вести с юга, мой император.
Император встал, обычная печать легкой расслабленности и меланхолии покинула облик правителя.
– Людвиг, останься. И позаботься, чтобы нас не беспокоили.
Лохнер протянул повелителю футляр со свитком, Гаген склонился над пергаментом, потом протянул послание другу:
– Читай и ты.
Фон Фирхоф расправил испачканный свиток и прочитал торопливые, в брызгах и мелких кляксах, бурыми чернилами написанные строки:
“Государю Церена, императору Гагену Справедливому капитан форта Толоссы, Мориц Беро шлет с оказией пожелания доброго здравия и заверения в верности.
Довожу до ведома вашего, государь, что в ночь перед кануном праздника св. Регинвальда форт наш был изменнически взят в осаду. Причиной тому явились горожане, ведомые бывшим священником церкви св. Коломана, а ныне мятежником, именуемым Клаус Бретон, в ослеплении злобы коими убиты были епископ толосский, отец Гильдебранд, множество священников и лиц благородного происхождения, а также состоятельные горожане, в числе них находился и бургомистр Толоссы, мэтр Симонен. С печалью души моей и стыдом непомерным принужден признать, государь, что часть солдат, находившихся под началом моим, презрев клятвы, данные короне Церена, и увлекшись посулами Бретона и сообщников его, Штокмана и Арно, соединилась с бунтовщиками. Солдаты гарнизона в числе пяти сотен мечей, сохранив верность величеству вашему, замкнулись в стенах форта, с малым количеством провианта и скудными запасами масла и стрел.
Заверяя и клянясь Господом Единым нашим в сугубой верности своей, умоляю вас, государь, кровью лучших из лучших граждан политой Толоссе помощь оказать солдатами, продовольствием и воинским снаряжением, до той поры, пока форт не пал, взятый толпой озлобленных противудействием нашим мятежников. В противном случае не вижу я способов избежать наихудшего и остается нам лишь предать души свои в руки милосердного Творца.
Мориц Беро”.
Фон Фирхоф видел, как судорога ярости на короткий миг изуродовала оплывшее в последние годы лицо императора, сделав его похожим на покойного отца – на Гизельгера.
– Да поразят их стрелы святого Иоанна! Будь прокляты они все – и ересиарх Бретон, и растерявшие остатки мозгов горожане, и трусливые солдаты и этот capitaneus debilis Беро. Сколько пробыло в пути письмо?
– Немного – всего неделю, государь. – невозмутимо ответил капитан Кунц. – Гонец выбрался из Толоссы ночью, перелез через стену при помощи веревки и крючка, потом он отыскал лошадь, что само по себе не так легко в краях, охваченных мятежами, и скакал так быстро, как только было возможно.
– Немного? Да за неделю дело могло перемениться многократно. Что ты думаешь про это, Людвиг?
Фон Фирхоф помедлил, подбирая слова – он не хотел увеличивать едва народившийся гнев императора.
– Оказать помощь Толоссе все равно придется, государь. Это ваш город, а капитан Беро прост, но честен и верен короне. Однако я хотел бы знать, что поделывает в этот момент наш драгоценный Хронист.
– Мы сможем это проверить прямо сейчас?
– Кристалл. Он настроен на ведьму, а та, в свой черед, не хуже гончей собаки идет по следу Адальберта.
– Вы можете уйти, Лохнер. Я не забуду вашей преданности, – поспешно сказал император.
Людвиг снял покрывало с магического кристалла. Острые блестящие грани слегка опалесцировали. Шли минуты. Двое – советник и император вместе склонились над магический предметом.
– С нами Святая Защита! – Гаген отпрянул и приложил руку к широкой груди. – Подай мне карту, друг мой Людвиг.
Они тут же занялись чертежом Империи.
– Вы видите, государь, чародейка свернула на юг, значит, туда же торопится и Адальберт.
Ниточка пути, прочерченная на пергаменте, будучи продолженной, упиралась прямо в Толоссу.
– Он торопится, спешит, словно на крыльях летит.
Император помрачнел.
– Отныне, Людвиг, тебе следует отставить все прочие дела. Я прошу тебя как друг и приказываю как император твой – займись Адальбертом. Во что бы то ни стало ты должен отыскать Хрониста, схватить его и доставить в Лангерташ. Возьми с собой кристалл и отправляйся в дорогу, наблюдай за ведьмой издали, не приближаясь, но и не удаляйся от нее чрезмерно. Держись так, чтобы в опасный момент оказаться на месте. И помни – я, твой государь, по праву рождения и воле Бога правитель Империи. Мне нестерпима мысль, что ход событий в моих владениях по собственной прихоти перекраивает какой-то Хронист…
– Я выполню ваше желание, государь. – ответил Людвиг и склонил голову так, чтобы Гаген не видел его лица.
“По праву рождения правитель Империи?” – подумал встревоженный фон Фирхоф. “Господь и все святые! А есть ли в Церене хоть один человек, будь он император или последний слуга, который не был бы порождением вымысла Адальберта?”.
Как только рассвело и ночные видения окончательно поблекли, ведьма пешком двинулась в дорогу, кутаясь в подаренный целомудренным десятником плащ. За поясом ее синего балахона не осталось ни гроша, сумку отобрали в тюрьме инквизиции, босые ступни моментально намокли в росистой траве.
Утренний туман стлался по влажному лугу, местность постепенно повышалась, пока травянистый косогор не перешел в крутой песчаный склон, за которым приветливо шумел сосновый лес. Магдалена вскарабкалась по склону и углубилась в чащу, под ногами хрустели сухие шишки, она подняла несколько штук и засунула их за пазуху. Еще через некоторое время лес расступился, открылась небольшая поляна, густо поросшая тимьяном и дикой гвоздикой. У дальнего края поляны стояла завалившаяся набок лачуга, сложенная из обрубков сосновых бревен. Колдунья решила не показываться на открытом месте, она обогнула травяную проплешину и осторожно заглянула в косо прорубленное в задней стене окно.
В центре единственной комнаты, на плотно утоптанном земляном полу, в круглом очаге весело потрескивали сосновые шишки. Булькал поставленный на треножник котелок, витая струйка сизого дыма уходила в отверстие, прорубленное прямо в потолке.
Возле огня устроилась странного вида пара: сумрачный крючконосый худой мужчина с густыми лохматыми бровями и косоглазый вороватый альвис, у которого напрочь отсутствовали оба уха.
Крючконосый, изрядно похожий на колдуна, помешивал сосновой палочкой вонючее мутное варево. Альвис, склонив нечесаную голову, чистил ногти кинжалом, вполголоса напевая:
Через минуту в дверной проем ввалился третий – ражий черномазый детина в безрукавке бычьей кожи, с мускулистой шеей и крепкими волосатыми кулаками. Магдалена отшатнулась от окна и спряталась за косяком. Троица уселась в кружок и принялась яростно спорить, уснащая речи малопонятными словечками какого-то диалекта:
Чтобы в петлю не угодить,
Перо пускайте в ход вы смело,
Когда пошло не ладно дело,
И не случилось запылить.[5]
– Заткнись, Айриш, ты и так без ушей кандыбишь, мне за мелкие бабки шиться с блатарями не с руки – враз зачалят как шиша.
Альвис по имени Айриш зыркнул на крючконосого и угрюмо огрызнулся в ответ:
– Стремь земко, хиляй с опаской и не зачалят.
– Это ваше дело – пялить шары на цветняков.
– Я – гастролер заезжий, – вмешался третий громила, – я мудохаться согласен только за крупняк.
Колдун, по-видимому, устал от непривычного наречия и заговорил несколько более понятно:
– Мы как договаривались? Сижу я на хазе и не свечусь, работаю себе по контракту, тихо порчу навожу – лишай обыкновенный, стало быть, брюшное расслабление, трясавицу Дезидериуса, грыжу пупка, недержание ветров, скорбут…
Бандиты согласно закивали.
– Ты, Айриш, – тут колдун гневно ткнул тощим пальцем в сторону вороватого альвиса. – Ты впариваешь лохам. Видел, мол, черного демона в самом сердце Зильбервальдского леса. Ты, Шенкенбах Толстяк, нанимаешься в защитники, сражаться, и стрижешь с тюленей бабки. Делим навар на троих…
Раздосадованный колдун почесал левую бровь и сухо добавил:
– А с мусорами спознаться и дыней в петлю влезать мне не по приколу.
Троица заспорила, полностью перейдя на непонятный жаргон. По-видимому, речь зашла о деньгах, разбойник Шенкенбах свернул из толстых пальцев тугой кукиш и поднес его к самому носу наемного чародея. Тот злобно ощерился, показывая желтые пеньки зубов. Айриш вскочил и, изогнувшись словно кот, принялся кинжалом выписывать в воздухе восьмерки.
Магдалена пошарила за пазухой и выбрала самую крупную, увесистую шишку, а потом, размахнувшись, метнула ее далеко через поляну, прямо заросли мелкого сосняка.
– Эй, жохи, сучья трещат, – заявил, опомнившийся альвис, – сюда идут шныри.
– Атас! – рявкнул Шенкенбах.
Моментально помирившаяся троица выскочила за двери и исчезла в кустах, бросив на произвол судьбы сумки волшебника и кипящий котелок.
Магдалена выждала, пока перестанут трещать ломаемые убегающими громилами ветки, и проскользнула в избушку. Сумки колдуна ее не разочаровали – нашлись даже корень мандрагоры и павлинья желчь. Варево в котелке отдавало гнильем и низкопробной, дешевой порчей, ведьма, поразмыслив, опрокинула котел прямо в огонь, прихватила поклажу, и, стараясь не вдыхать ядовитые пары, выскочила на свежий воздух.
В мешке отыскались амулеты, пара запасных сандалий и даже кошелек с десятью медными марками скудного задатка. Магдалена обулась, подвязала к поясу кошель колдуна и отправилась в путь, держа направление против солнца, на восток.
Изощренное чутье и ненависть позволяли ведьме ловить незримый след Адальберта, она брела, огибая пни и стройные стволы сосен, вброд пересекла неглубокий ручей, остановилась, пропуская встречный отряд имперской стражи.
Сержант увидел поджарую тетку средних лет, одетую в рваный балахон и грубый плащ. Он придержал коня, повернулся в седле:
– Женщина, стой!
Магдалена остановилась.
– Ты не здешняя и видом подозрительна. Отвечай прямо и без утайки – не имела ли ты общения, любовного, плотского или иного, с беглым разбойником по имени Шенкенбах. Росту он высокого, телом крепок, волос имеет черный и толстую шею.
– Нет, мессир капитан, общения с этим бессердечным разбойником я не имела, – честно призналась ведьма.
“Повышенный в чине” сержант польщено приосанился. Он еще раз оглядел женщину. На этот раз она почему-то показалась ему молоденькой, испуганной и беззащитной.
– Можешь продолжать путешествие. И будь осторожна, красотка, дороги неспокойны, засветло доберись до жилья, а еще лучше – сыщи себе господина, не годится такой пригожей женщине бродить в одиночку…
Колдунья молча поклонилась завороженному ею сержанту, потрогала амурный амулет на шее и, поправив на плече похищенные у разбойников мешки, тронулась в путь…
* * *
Где-то далеко, в замке Лангерташ, могущественный император Церена отставил в сторону магический кристалл и сардонически усмехнулся.– Теперь ты убедился, фон Фирхоф, насколько безнадежно буксует повозка правосудия? Государственная стража на дорогах ежегодно обходится нам в круглую сумму. Эта сумма ужасна, я не желаю ее называть, впрочем, ты сам все понимаешь. Баронское ополчение порой ведет себя лишь чуть получше грабителей.
– Торговля и земледелие нуждаются в защите, государь.
– Ах, Людвиг, есть вещи очевидные, но тем не менее нестерпимые словно угнездившийся под сводами тронного зала рой ос.
– Прикажете сместить наместника провинции?
– О нет, новый будет ничем не лучше старого, поверь. Я хочу оставаться Справедливым – опознать в этой женщине ведьму не под силу простому сержанту.
– Ее арест не входил в наши планы.
– Разумеется. Ах, Людвиг, теперь я понимаю, почему ты настоял, чтобы ее выпустили на свободу с голыми руками и без гроша.
– Эта колдунья не пропадет, но стоит ей заподозрить подвох и помощь с нашей стороны, результат может оказаться плачевным. Сейчас она ослеплена ненавистью и мечтой о мести. К сожалению, когда-нибудь это кончится.
– И что тогда?
– Тогда вмешаюсь я, государь.
Гаген Справедливый охотно согласился.
– Я надеюсь на тебя, но будь осмотрителен с этой дикой кошкой. Я не понимаю ее неистовства. Ведьма не отомстила жителям Тинока ничем, кроме бездействия в дни чумы и, тем не менее, готова на край света мчаться за Хронистом, которого не видела никогда.
– Здесь имеется тонкая разница, государь. – ответил Людвиг фон Фирхоф. – У жителей Тинока много сердец и много голов, они все разные, и все не очень умны, у Адальберта же – только одна душа и одна, и притом очень умная, голова. Знахарку гонит в путь желание разом покончить с тем, кто стал в ее глазах олицетворением умудренной и преднамеренной несправедливости.
Стуча сапогами, вошел и по-солдатски отсалютовал Кунц Лохнер.
– Мой император…
Гаген Справедливый обернулся, растеряно сощурив близорукие глаза.
– Капитан? В чем дело, я не звал вас…
Встревоженный Людвиг фон Фирхоф поспешно набросил на мерцающий магический кристалл парчовую ткань.
– Тревожные вести с юга, мой император.
Император встал, обычная печать легкой расслабленности и меланхолии покинула облик правителя.
– Людвиг, останься. И позаботься, чтобы нас не беспокоили.
Лохнер протянул повелителю футляр со свитком, Гаген склонился над пергаментом, потом протянул послание другу:
– Читай и ты.
Фон Фирхоф расправил испачканный свиток и прочитал торопливые, в брызгах и мелких кляксах, бурыми чернилами написанные строки:
“Государю Церена, императору Гагену Справедливому капитан форта Толоссы, Мориц Беро шлет с оказией пожелания доброго здравия и заверения в верности.
Довожу до ведома вашего, государь, что в ночь перед кануном праздника св. Регинвальда форт наш был изменнически взят в осаду. Причиной тому явились горожане, ведомые бывшим священником церкви св. Коломана, а ныне мятежником, именуемым Клаус Бретон, в ослеплении злобы коими убиты были епископ толосский, отец Гильдебранд, множество священников и лиц благородного происхождения, а также состоятельные горожане, в числе них находился и бургомистр Толоссы, мэтр Симонен. С печалью души моей и стыдом непомерным принужден признать, государь, что часть солдат, находившихся под началом моим, презрев клятвы, данные короне Церена, и увлекшись посулами Бретона и сообщников его, Штокмана и Арно, соединилась с бунтовщиками. Солдаты гарнизона в числе пяти сотен мечей, сохранив верность величеству вашему, замкнулись в стенах форта, с малым количеством провианта и скудными запасами масла и стрел.
Заверяя и клянясь Господом Единым нашим в сугубой верности своей, умоляю вас, государь, кровью лучших из лучших граждан политой Толоссе помощь оказать солдатами, продовольствием и воинским снаряжением, до той поры, пока форт не пал, взятый толпой озлобленных противудействием нашим мятежников. В противном случае не вижу я способов избежать наихудшего и остается нам лишь предать души свои в руки милосердного Творца.
Мориц Беро”.
Фон Фирхоф видел, как судорога ярости на короткий миг изуродовала оплывшее в последние годы лицо императора, сделав его похожим на покойного отца – на Гизельгера.
– Да поразят их стрелы святого Иоанна! Будь прокляты они все – и ересиарх Бретон, и растерявшие остатки мозгов горожане, и трусливые солдаты и этот capitaneus debilis Беро. Сколько пробыло в пути письмо?
– Немного – всего неделю, государь. – невозмутимо ответил капитан Кунц. – Гонец выбрался из Толоссы ночью, перелез через стену при помощи веревки и крючка, потом он отыскал лошадь, что само по себе не так легко в краях, охваченных мятежами, и скакал так быстро, как только было возможно.
– Немного? Да за неделю дело могло перемениться многократно. Что ты думаешь про это, Людвиг?
Фон Фирхоф помедлил, подбирая слова – он не хотел увеличивать едва народившийся гнев императора.
– Оказать помощь Толоссе все равно придется, государь. Это ваш город, а капитан Беро прост, но честен и верен короне. Однако я хотел бы знать, что поделывает в этот момент наш драгоценный Хронист.
– Мы сможем это проверить прямо сейчас?
– Кристалл. Он настроен на ведьму, а та, в свой черед, не хуже гончей собаки идет по следу Адальберта.
– Вы можете уйти, Лохнер. Я не забуду вашей преданности, – поспешно сказал император.
Людвиг снял покрывало с магического кристалла. Острые блестящие грани слегка опалесцировали. Шли минуты. Двое – советник и император вместе склонились над магический предметом.
– С нами Святая Защита! – Гаген отпрянул и приложил руку к широкой груди. – Подай мне карту, друг мой Людвиг.
Они тут же занялись чертежом Империи.
– Вы видите, государь, чародейка свернула на юг, значит, туда же торопится и Адальберт.
Ниточка пути, прочерченная на пергаменте, будучи продолженной, упиралась прямо в Толоссу.
– Он торопится, спешит, словно на крыльях летит.
Император помрачнел.
– Отныне, Людвиг, тебе следует отставить все прочие дела. Я прошу тебя как друг и приказываю как император твой – займись Адальбертом. Во что бы то ни стало ты должен отыскать Хрониста, схватить его и доставить в Лангерташ. Возьми с собой кристалл и отправляйся в дорогу, наблюдай за ведьмой издали, не приближаясь, но и не удаляйся от нее чрезмерно. Держись так, чтобы в опасный момент оказаться на месте. И помни – я, твой государь, по праву рождения и воле Бога правитель Империи. Мне нестерпима мысль, что ход событий в моих владениях по собственной прихоти перекраивает какой-то Хронист…
– Я выполню ваше желание, государь. – ответил Людвиг и склонил голову так, чтобы Гаген не видел его лица.
“По праву рождения правитель Империи?” – подумал встревоженный фон Фирхоф. “Господь и все святые! А есть ли в Церене хоть один человек, будь он император или последний слуга, который не был бы порождением вымысла Адальберта?”.
Глава VIII
Встреча с румийцем
Адальберт Хронист. Дорога на юг, Церенская Империя.
Бывают странные дни, когда крик птицы, шелест травы, кружевная тень от кроны дерева – все это пронизано тревогой, словно само светило вместе с благодетельным теплом изливает на землю некую субстанцию, содержащую немое предупреждение: “берегись!”. Я называю такие дни “зиянием небес”.
Зияющие небеса обостряют интуицию, они же заставляют совершать самые странные, подчас нелепые поступки. Если ты способен на вольный полет воображения – это твой день и час, если ты готов к тому, чтобы натворить глупостей, оставайся-ка лучше дома.
Воистину, дар Вселенной-универсума не добр и не зол, мы сами окрашиваем его собственной этикой и воображением.
Именно в такой день я остановил верного Бенедикта на перекрестке трех дорог, внезапно задумавшись о продолжении путешествия. До сих пор мои метания по Церенской империи не имели видимой цели, за исключением непрерывного бегства от цепкой руки инквизиционного трибунала да, быть может, преходящих развлечений.
Чем кончались развлечения, неплохо видно по истории о вдовствующей красавице-демономанке фон Гернот – мои побитые ребра, синяки и царапины тому честные свидетели. Наверное, попадать в неприятности – неотъемлемое свойство странствующих хронистов.
С инквизицией дело обстояло куда лучше, еще бы – к этой задаче я, разумеется, подходил со всею серьезностью. Заготовленные заранее малые гримуары (на самом деле, просто небольшие исписанные свитки), срабатывали безотказно, усеивая мой след одураченными до невменяемости стражами. Как правило, доносчики и солдаты просто забывали о том, что видели меня – я не стремился причинить вред охотникам, удовлетворяясь отпугиванием. Для этого достаточно подсунуть человеку такой свиток, не важно, грамотен имперский страж или нет. Как правило, для наступления эффекта хватало простого разглядывания, пусть очередной “сержант Умбиликус” – девственный разумом неуч и держит мои ученые писания вверх ногами.
Итак, имперской инквизиции я почти не боялся.
Но зачем же я тогда мотался по дорогам? Увы, ответа я и сам не знал. Художественное совершенствование мира обладает бесконечной привлекательностью. Штришок – здесь, крошечная деталь – там. Творцу простительно любоваться результатом…
Если этот результат, конечно, удачен.
К сожалению, я не мог сказать этого о Церенской Империи. Оговорюсь сразу же – я не творец гизельгеровского наследия. Я, скорее, гранильщик, который превращает самородный самоцвет в камень, который не стыдно вставить в перстень. Там, где шлифуют, там сыплется пыль, где пыль, там есть недовольные чистоплюи – наверное, нет сонета или картины, которые восхищали бы всех, и я не создатель благостного рая…
Впрочем, я отвлекся. В тот день, когда “зияли небеса”, странная тоска охватила меня и мул Бенедикт остановился на перекрестке. Я сверился с картой. Одна из дорог вела на восток, к Фробургу, вторая – на северо-запад, к столице Эберталю, третья поворачивала на юг, устремляясь к Толоссе, жемчужине южных провинций Империи. Я выбрал ее, повинуясь скорее прихоти, а также принимая во внимание, что лето достигло вершины расцвета и начинает незаметно увядать. Как-никак, зиму лучше проводить в теплых краях, где вместо разбавленного пива – хорошее вино, а таверны не продувает насквозь ледяной ветер.
Мул послушно повернул на юг и потрусил по дороге, потряхивая гривой и метко сбивая хвостом надоедливых слепней. Я останавливался на ночлег в придорожных гостиницах, переправлялся через пенистые реки там, где были удобные мосты, один раз перевалил через маленькие лесистые горы. Местность вокруг медленно, но верно менялась. Такие изменения сначала незаметны – то станет поменьше хвойных деревьев, то, глядишь, их и вовсе не осталось, и сосняк сменили дубовые и буковые рощи.
Словом, через пару недель пути по обеим сторонам дороги уже раскинулась прекрасная растительность юга. Склоны холмов покрывали виноградники, шумели рощи кипарисов, солнце пекло вовсю и я незаметно для себя расслабился. Чувство тревоги больше не посещало меня, словно невидимый охотник, махнув рукой на непокорную дичь, отвернулся с досадой.
Бывают странные дни, когда крик птицы, шелест травы, кружевная тень от кроны дерева – все это пронизано тревогой, словно само светило вместе с благодетельным теплом изливает на землю некую субстанцию, содержащую немое предупреждение: “берегись!”. Я называю такие дни “зиянием небес”.
Зияющие небеса обостряют интуицию, они же заставляют совершать самые странные, подчас нелепые поступки. Если ты способен на вольный полет воображения – это твой день и час, если ты готов к тому, чтобы натворить глупостей, оставайся-ка лучше дома.
Воистину, дар Вселенной-универсума не добр и не зол, мы сами окрашиваем его собственной этикой и воображением.
Именно в такой день я остановил верного Бенедикта на перекрестке трех дорог, внезапно задумавшись о продолжении путешествия. До сих пор мои метания по Церенской империи не имели видимой цели, за исключением непрерывного бегства от цепкой руки инквизиционного трибунала да, быть может, преходящих развлечений.
Чем кончались развлечения, неплохо видно по истории о вдовствующей красавице-демономанке фон Гернот – мои побитые ребра, синяки и царапины тому честные свидетели. Наверное, попадать в неприятности – неотъемлемое свойство странствующих хронистов.
С инквизицией дело обстояло куда лучше, еще бы – к этой задаче я, разумеется, подходил со всею серьезностью. Заготовленные заранее малые гримуары (на самом деле, просто небольшие исписанные свитки), срабатывали безотказно, усеивая мой след одураченными до невменяемости стражами. Как правило, доносчики и солдаты просто забывали о том, что видели меня – я не стремился причинить вред охотникам, удовлетворяясь отпугиванием. Для этого достаточно подсунуть человеку такой свиток, не важно, грамотен имперский страж или нет. Как правило, для наступления эффекта хватало простого разглядывания, пусть очередной “сержант Умбиликус” – девственный разумом неуч и держит мои ученые писания вверх ногами.
Итак, имперской инквизиции я почти не боялся.
Но зачем же я тогда мотался по дорогам? Увы, ответа я и сам не знал. Художественное совершенствование мира обладает бесконечной привлекательностью. Штришок – здесь, крошечная деталь – там. Творцу простительно любоваться результатом…
Если этот результат, конечно, удачен.
К сожалению, я не мог сказать этого о Церенской Империи. Оговорюсь сразу же – я не творец гизельгеровского наследия. Я, скорее, гранильщик, который превращает самородный самоцвет в камень, который не стыдно вставить в перстень. Там, где шлифуют, там сыплется пыль, где пыль, там есть недовольные чистоплюи – наверное, нет сонета или картины, которые восхищали бы всех, и я не создатель благостного рая…
Впрочем, я отвлекся. В тот день, когда “зияли небеса”, странная тоска охватила меня и мул Бенедикт остановился на перекрестке. Я сверился с картой. Одна из дорог вела на восток, к Фробургу, вторая – на северо-запад, к столице Эберталю, третья поворачивала на юг, устремляясь к Толоссе, жемчужине южных провинций Империи. Я выбрал ее, повинуясь скорее прихоти, а также принимая во внимание, что лето достигло вершины расцвета и начинает незаметно увядать. Как-никак, зиму лучше проводить в теплых краях, где вместо разбавленного пива – хорошее вино, а таверны не продувает насквозь ледяной ветер.
Мул послушно повернул на юг и потрусил по дороге, потряхивая гривой и метко сбивая хвостом надоедливых слепней. Я останавливался на ночлег в придорожных гостиницах, переправлялся через пенистые реки там, где были удобные мосты, один раз перевалил через маленькие лесистые горы. Местность вокруг медленно, но верно менялась. Такие изменения сначала незаметны – то станет поменьше хвойных деревьев, то, глядишь, их и вовсе не осталось, и сосняк сменили дубовые и буковые рощи.
Словом, через пару недель пути по обеим сторонам дороги уже раскинулась прекрасная растительность юга. Склоны холмов покрывали виноградники, шумели рощи кипарисов, солнце пекло вовсю и я незаметно для себя расслабился. Чувство тревоги больше не посещало меня, словно невидимый охотник, махнув рукой на непокорную дичь, отвернулся с досадой.