Страница:
Существующая ныне система олигархического использования экспорта природных ресурсов — с «откатом» в бюджет государства — категорически препятствует промышленному развитию. Психология олигархов отрицает долгосрочные инвестиции в переработку и создание промышленных цепей, а значит, сохранение статус-кво в российской экономике исключает движение в позитивном направлении. Чтобы изменить такое положение дел, государство должно применить силу и волю, явочным порядком обязав нефтяных, газовых и других магнатов либо инвестировать прибыли в создание полного цикла глубокой переработки, либо подвергнуть крупных монополистов национализации. Здесь нам необходимо здоровое и просвещенное неокейнсианство. В этом суть евразийского рецепта применительно к индустриальному уровню.
Вместе с тем следует осознать фактор экспорта сырьевых ресурсов как важнейший стратегический сектор, значение которого намного превосходит количественные показатели ценовых таблиц и сухие цифры полученной прибыли. Сырье сегодня — это инструмент влияния, давления, выживания, и оно «стоит» гораздо выше, чем его «цена», а значит, гораздо больше, нежели подсобный материал. Сбывая сырье тем или иным покупателям, мы либо поддерживаем друга и стратегического партнера, либо вооружаем врага, копая самим себе яму. Геополитика природных ресурсов должна быть постоянным справочником евразийских трейдеров природных ресурсов, и получатели сырья, а также маршруты его доставки — трубопроводы и т. д. — имеют не только экономическое, но стратегическое и политическое значение. Это следует приоритетно учитывать. Главными энергетическими партнерами (потребителей российского сырья) должны стать Евросоюз и страны Азии.
Евразийская идея в решении энергетической зависимости состоит в том, чтобы наладить те маршруты (Европа и Азия), которые выгодны нашей стране в стратегическом аспекте, и реинвестировать сверхприбыль, получаемую от этого, в развитие новых технологических производств. То есть существовать в рамках модерна, но развивая индустриальный сектор промышленности в национальных интересах. Этот проект предусматривает строительство нескольких НПЗ по глубокой переработке нефти на западных границах России и на Дальнем Востоке, где в настоящее время нет ни одного серьезного комплекса такого рода. То, что существует в Башкирии и в Москве, работает целиком на внутренний рынок и едва удовлетворяет внутренний спрос. Россия поставляет на внешние рынки сырую нефть, уподобляясь архаическим бедуинам, которые живут в «традиционном обществе» и у которых нет и намека на промышленность. Россия, идя в этом направлении, стремительно деградирует. В то время как строительство подобных НПЗ способно изменить статус отечественных нефтепродуктов во много раз.
Либералы считают, что если взять стабилизационный фонд, накопленный от высоких рыночных цен на нефть, поместить его на нью-йоркскую биржу, он принесет баснословную прибыль. Правда, эти деньги оттуда не так просто вытащить, но магия цифр впечатляет. Деньги растут, показатели хорошие, и никто ничего не делает. Эти сложные операции с цифрами являются языком постиндустриальной части нынешней российской экономической элиты. Это, конечно, не простая пирамида в стиле МММ. У движения виртуальных финансов есть своя логика; это действительно система современного финансового рынка. Но во всей этой функционирующей по своим правилам группе либералов нет места для идеи России как субъекта мирового хозяйства, соответственно, у них не ставится (даже теоретически) задачи переместить эти средства стабилизационного фонда из виртуальных джунглей и инвестировать в конкретное строительство двух НПЗ или в модернизацию той или иной стратегически важной отрасли промышленности. Но это уже политический вопрос, а не экономический. Евразийская экономическая теория настаивает на том, чтобы подобные политические вопросы решались в ключе конкретных национальных интересов, а не абстрактных либеральных схем.
Евразийство в еще большей степени позитивно оценивает занятие традиционными формами хозяйства — в первую очередь сельскохозяйственный труд, скотоводство, охоту, ремесла и т. д. В этом проявляется код национальной идентичности, передается от поколения к поколению осевой элемент народной культуры, воплощенной в ритме и структуре труда. Это экологично, нравственно, духовно и бесценно для пестования народного духа и народного самосознания. Применять к этой сфере «традиционного общества» критерии и требования индустриальной или тем более постиндустриальной парадигмы бессмысленно и вредно. При необходимости этот уровень хозяйства должен просто дотироваться, а оптимальным было бы создание для циркуляции товаров, производимых здесь, естественной среды — вплоть до воссоздания натурального обмена и экономики дара и жертвы. Этот сектор экономики в общем контексте призван выполнять культурную и даже культовую функцию. Кстати, в раннем израильском обществе, где был силен мессианский дух, эту «сотериологическую» функцию призваны были выполнять кибуцы. Даже если люди получили бы экономическую возможность не работать, нравственный долг и само солярное пассионарное устройство человеческой личности заставило бы их трудиться. Свободный труд — это не труд под воздействием нужды, но труд, осознанный как этический императив, как естественный выплеск внутренних сил.
Труд — это моральная обязанность, а жизнь на дотациях — это не жизнь, а разложение. Поэтому мы считаем, что труд в рамках традиционного хозяйства — это этическая (и этническая одновременно) обязанность; это позволяет одновременно прокормить себя и гармонично существовать в конкретной исторической и этнической общине, в сакрализированном космосе. И к этому традиционному циклу нельзя применять критерии других циклов.
Экономическая теория не имеет единого постоянного критерия: ни критерия развития, ни критерия общего эквивалента. И в этом отношении национальные интересы или политические задачи стоят выше, чем экономика. Если мы говорим, что главным субъектом хозяйствования должен быть народ, тогда у нас возникает и ценность традиционного производства (как ритуальная структура общественного бытия), и ценность индустриального развития экономики (необходимого для защиты от внешних угроз), и создание постиндустриальных сегментов (как фильтра и интерфейса для взаимодействия с глобальными финансово-информационными сетями).
По многим признакам они будут давать этот сбой и в политическом, и в финансовом, и в экономическом, и в моральном смысле. Так, существует глубочайшее противоречие между функцией доллара как мировой резервной валюты и как национальной валюты США. Когда это макроэкономическое, глобальное противоречие достигнет критической черты, произойдет колоссальный экономический кризис — кризис мировой финансовой системы, основанной на мировой резервной валюте — долларе. Это случится тогда, когда разрыв между виртуальными деньгами и ценными бумагами, с одной стороны, и реальным производством и товарным покрытием — с другой, достигнет критического уровня. Сохранение индустриального и предындустриального хозяйственных циклов в России становится залогом спасения и выживания в этих условиях.
На практике для России, Индии, Ирана, Китая, стран СНГ это означает создание особой экономической зоны на востоке евразийского материка, которая была бы аналогом Евросоюза, но с учетом иной фазы экономического развития тех государств, которые формируют костяк евразийского «единого экономического пространства». Поодиночке они не способны конкурировать с Западом, но совокупно их ресурсный, интеллектуальный, демографический потенциал вполне конкурентоспособен. Объединив усилия, они вполне могут развиваться самостоятельно, помогая друг другу довести процесс модернизации до логического конца и перейти к постиндустриальной фазе (к постмодерну), не утрачивая при этом своей национальной идентичности, не растворяясь в глобализме и не превращаясь в колониальный придаток стран «богатого Севера».
Единая Евразия в таком случае способна стать важнейшим полюсом многополярного мира, партнером Европы и США, мотором развития для других регионов, уступающих евразийским странам по уровню развития. Речь не идет о полной изоляции даже этого «большого пространства» от Запада или Японии с их более высоким технологическим укладом, отношения будут развиваться, а сотрудничество — наращиваться. Однако евразийская зона будет сохранять качество независимого конкурентоспособного субъекта, строго следящего за тем, чтобы экономическое развитие осуществлялось равномерно, пока естественные процессы индустриализации Евразии не перейдут плавно и последовательно к постиндустриальной фазе. Это экономика евразийского постмодерна, который по ряду критериев — особенно культурных, социальных, политических, психологических и др. — будет существенно отличаться от постмодерна глобалистского и западного.
Глава 5. Геополитика газа на новой карте евразийского материка
С энергетической точки зрения, фактор нефти очевиден. Всем понятно, что это тот мотор, без которого нет современной экономики. Газ же в структуре экономики и энергоресурсов выступает как дублер нефти. Но если рынок нефти является демонополизированным и здесь действительно действуют рыночные принципы, то газовые корпорации, как правило, являются монополиями во всех странах Европы, кроме Дании, где существует микроскопическая, почти фиктивная конкуренция между газовыми корпорациями.
Почему же существует свободный рынок нефти и почти полная монополия на газ? Можно прочитать несколько тысяч страниц специальных анализов и найти лишь то объяснение, что газ и все, что с ним связано, имеет повышенную степень угрозы, что работа с ним влечет за собой возможность взрывов, возможность каких-то технических неполадок, которые могут привести к масштабным катастрофам экономического, экологического и физического характера. Но дело не только в этом.
Как правило, наша цивилизация, наша экономика говорит на двойном языке, существуют двойные стандарты. На внешнем уровне декларируются либеральные принципы — свободная конкуренция, рыночный подход, демократия и т. д. Но для того чтобы в какой-то момент эти процессы не приняли катастрофического характера, в нашей цивилизации существует определенный сегмент, который действует по совершенно другим принципам.
То есть если дело с демократией или рынком заходит не «туда», то существуют такие механизмы, которые корректируют этот процесс или просто (при необходимости) заменяют его. Это то, что произошло, например, во время теракта 11 сентября в США, когда была запущена дополнительная система управления страной, где уже нет ни демократии, ни рынка, ничего, а действуют совершенно иные принципы управления обществом и экономикой.
Согласно этой гипотезе, газ выполняет функцию некоего запасного энергетического дубля. Если в нефтяной сфере произойдет некий коллапс, связанный с рыночными механизмами или с определенными политическими трениями, то газ выступит в данном случае неким резервным продуктом энергетики, и мировая экономика, экономика западных стран в первую очередь, не рухнет в один момент.
Иными словами, газовая отрасль является строго монопольной не случайно — газ является резервной энергией мировой экономики. Это очень важная характеристика, и поэтому геополитика газа принципиально отличается от геополитики нефти. Геополитика газа принадлежит к более серьезным экономическим циклам, чем геополитика нефти, и колебания в газовой сфере тоже идут совершенно иными темпами и с иной частотой, нежели в нефтяной отрасли.
Газ и нефть — вещи очень разные. Нефть более гибкая, газ более постоянный, более неподвижный, более фиксированный, более монополизированный. Ценообразование в сфере газовой промышленности гораздо менее прозрачно, чем процесс ценообразования в сфере нефтяной промышленности. Ценообразование продуктов природного газа тесно связанно с другими продуктами, с параллельными энергоресурсами: углем и нефтью. Газ дублирует те процессы, которые происходят на рынке других энергоносителей.
Когда мы говорим о геополитике, мы должны помнить, что слово «геополитика» — не пустой термин. Это не некоторая абстракция и не синоним международных отношений. Геополитика — это дисциплина, у которой есть свои собственные системы координат, своя методология и своя модель видения реальности, видения смысла тех процессов, которые развертываются в сегодняшнем мире. С точки зрения геополитики существует борьба или оппозиция между двумя типами цивилизаций, между цивилизацией Моря и цивилизацией Суши, между атлантизмом и евразийством, между англо-саксонским полюсом и евразийским. Это вписано в основу геополитического мировоззрения: не снимаемые противоречия, конкуренция, оппозиция, война, битва, столкновение, соревнование — как угодно — между атлантическим и евразийским полюсом составляет движущую силу основных процессов мировой политики. Это аксиома геополитики. Если мы говорим, что это не так, или думаем, что это не совсем так, или мы с этим не согласны, или не слышали ничего об этом, то мы слово «геополитика» не употребляем. Поэтому, когда мы говорим о геополитике газа, мы говорим о том, как система газоснабжения, добычи газа, транспортировки и рынка потребления газа вписывается в эту геополитическую модель.
В современном мире происходят фундаментальные геополитические процессы, связанные с созданием однополярного мира, который является результатом окончания холодной войны, когда существовало противостояние двух лагерей: западного и восточного, точно и строго соответствовавшее традиционной модели противостояния Моря и Суши. По результатам холодной войны была закреплена победа одного из этих полюсов, атлантического полюса, причем важно не то, что одна система победила другую, важно другое — одна геополитическая модель победила другую и осталась единственным полюсом.
Сегодня мир представляет собой однополярную реальность, где существует центр однополярного мира (США) и существует система слоев. Самый ближайший — трансатлантический слой, второй слой — страны третьего мира, в центре четвертого слоя, который в геополитике атлантизма называется «черной дырой» (вспомните книгу Бжезинского), находится Россия как основа евразийского пространства. Иными словами, однополярный мир создается за счет ослабления той реальности, которая ему противостояла, — евразийского геополитического пространства, и все больше и больше частей этого пространства евразийского материка интегрируется или ставится под контроль однополярного мира. Это фундаментальный процесс современных геополитических преобразований, переход от двуполярности к однополярности, от баланса стратегического влияния к смещению мира совершенно в иной плоскости.
Мы знаем, что есть системы, которые основаны на двух полюсах. Например, плюс и минус, черный и белый; это круговые системы, где есть полюс и периферия. То же самое и в геополитике. В однополярной же ситуации евразийский континент, по сути, из субъекта превращается в объект.
Мотор прошлого противостояния — второй полюс, который был воплощен в Советском Союзе, а сегодня в расчлененном виде продолжает свое существование в России, — является «козлом отпущения» этого процесса, перехода от двуполярной модели к однополярной. Это и есть фундаментальный геополитический процесс, который сегодня происходит в мире.
Но известно, что с геополитической точки зрения до сих пор справедлива формула Хэлфорда Макиндера, основателя этой науки. Согласно этой формуле, тот, кто контролирует Heartland (это территория России), тот контролирует Евразию, а тот, кто контролирует Евразию, контролирует весь мир.
Конечно, такую прямую, классическую геополитическую картину сегодня мы встречаем только у самых ортодоксальных геополитиков, таких как Збигнев Бжезинский. Чаще всего американская стратегическая мысль, американские дипломаты мыслят немного в иных категориях, но очень-очень сходных. Если мы поймем логику их геополитического видения, то поймем многие закономерности, связанные с рынком газа и с теми процессами, которые происходят в этой сфере.
С точки зрения стратегической доктрины США существуют три сосредоточенные на евразийском пространстве реальности, которые ограничивают американскую гегемонию к 2050 году. Это, в первую очередь, Китай, который становится самостоятельным полюсом и имеет для этого очень серьезные основания: экономические, демографические, культурные, политические. Это исламский мир, который является политическим антагонистом однополярного мира и отвергает однополярный мир из-за несовместимости исламских ценностей с ценностями системы однополярного мира (либерально-демократическими и американскими). И существует Евросоюз, который претендует на то, чтобы стать новым геополитическим субъектом с собственной политикой, собственными энергетическими интересами, заинтересованный в прямых контактах с арабским миром и доступе к арабским энергоносителям без всякого посредничества США. Этот европейский полюс все более осознает себя как антагонист однополярного мира. И, безусловно, самой главной в этой евразийской системе является территория стран СНГ, и в первую очередь — Российской Федерации.
Делая «update» и «upgrade» классической геополитической теории, мы получаем следующую картину: для полного утверждения однополярного мира Соединенным Штатам Америки и их атлантическим союзникам необходимо получить контроль над этими тремя пространствами — Европой, исламским миром и Китаем — и не допустить их самостоятельного конкурентного возвышения, и поскольку в значительной степени Россия играет геополитически и стратегически центральную роль, то воспрепятствовать становлению России новым мощным геополитическим образованием, способным к самостоятельному волеизъявлению, и, соответственно, разделить Евразийский континент на четыре базовых больших пространства. Эта задача сформулирована еще в 1992 году Полом Волфовицем и Льюисом Скутером Либи в их докладе о том, что угрожает интересам США в XXI веке. Самая главная угроза — возможность возникновения евразийского альянса на евразийском материке, т. е. некий альтернативный сценарий, который сорвет строительство однополярного мира. То есть если между этими четырьмя большими пространствами плюс «боковые» пространства, такие как Индия, которая сама по себе представляет целый континент, и Юго-Восточная Азия, возникнет стратегическое партнерство и сотрудничество, то однополярный мир потерпит фиаско. Таким образом, пространство Евразии оказывается в центре внимания двух фундаментальных мировых сил.
В этой связи нельзя не обратить внимания на создание фонда «Евразия», который базируется в Америке, а в России действует под именем «Новая Евразия», и сейчас американский посол господин Вершбоу активно развивает сетевые структуры этого фонда на территории Кавказа под предлогом борьбы с фундаментализмом, в Западной и Восточной Сибири — под предлогом изучения процессов демографии китайской миграции и т. д. Иными словами, США в высшей степени интересуются Евразией как объектом в рамках атлантической геополитики. Речь идет о контроле над этим объектом и поддержании Евразии именно в качестве объекта. Существует противоположная евразийская позиция, где Евразия мыслится как субъект и где выстраивается альтернативная контрстратегия. Эта контрстратегия состоит в том, чтобы найти общие точки соприкосновения между всеми большими пространствами евразийского материка, для того чтобы сбалансировать американский полюс и создать некое равновесие.
Когда происходило вторжение американцев в Ирак, американский консервативный фонд «Heritage Foundation» опубликовал очень важную интересную статью некоего господина Халстона под названием «Стратегия собирания вишен», где он уподоблял проявившийся в тот момент франко-германо-российский альянс, ось Париж — Берлин — Москва, выразившую несогласие с американской агрессией, компании Дороти из сказки «Волшебник страны Оз». В компании Дороти были существа, каждый из которых был лишен какого-то фундаментального качества: у Страшилы были соломенные мозги, у Железного Дровосека не было сердца, а у Льва не было храбрости, т. е. каждый из них был ущербен, но, будучи вместе собранными в команду вокруг Дороти, они могли осуществлять те задачи, которые перед ними стояли, и достичь желаемого. И вот автор статьи уподобил Францию, Германию и Россию этим друзьям Дороти: у Германии нет внешней политики, нет армии; французская экономика в кризисе; Россия вообще находится в полуобморочном состоянии, но тем не менее если сложить все эти потенциалы трех «друзей Дороти», то для американцев получается вполне серьезная опасность. Их задача была не допустить, развалить этот альянс любой ценой. Внушали, что он не нужен, лишний, бестолковый, все равно ничего не светит от этого, что он вообще не альянс вовсе, и постепенно с задачей справились.
Вместе с тем следует осознать фактор экспорта сырьевых ресурсов как важнейший стратегический сектор, значение которого намного превосходит количественные показатели ценовых таблиц и сухие цифры полученной прибыли. Сырье сегодня — это инструмент влияния, давления, выживания, и оно «стоит» гораздо выше, чем его «цена», а значит, гораздо больше, нежели подсобный материал. Сбывая сырье тем или иным покупателям, мы либо поддерживаем друга и стратегического партнера, либо вооружаем врага, копая самим себе яму. Геополитика природных ресурсов должна быть постоянным справочником евразийских трейдеров природных ресурсов, и получатели сырья, а также маршруты его доставки — трубопроводы и т. д. — имеют не только экономическое, но стратегическое и политическое значение. Это следует приоритетно учитывать. Главными энергетическими партнерами (потребителей российского сырья) должны стать Евросоюз и страны Азии.
Евразийская идея в решении энергетической зависимости состоит в том, чтобы наладить те маршруты (Европа и Азия), которые выгодны нашей стране в стратегическом аспекте, и реинвестировать сверхприбыль, получаемую от этого, в развитие новых технологических производств. То есть существовать в рамках модерна, но развивая индустриальный сектор промышленности в национальных интересах. Этот проект предусматривает строительство нескольких НПЗ по глубокой переработке нефти на западных границах России и на Дальнем Востоке, где в настоящее время нет ни одного серьезного комплекса такого рода. То, что существует в Башкирии и в Москве, работает целиком на внутренний рынок и едва удовлетворяет внутренний спрос. Россия поставляет на внешние рынки сырую нефть, уподобляясь архаическим бедуинам, которые живут в «традиционном обществе» и у которых нет и намека на промышленность. Россия, идя в этом направлении, стремительно деградирует. В то время как строительство подобных НПЗ способно изменить статус отечественных нефтепродуктов во много раз.
Либералы считают, что если взять стабилизационный фонд, накопленный от высоких рыночных цен на нефть, поместить его на нью-йоркскую биржу, он принесет баснословную прибыль. Правда, эти деньги оттуда не так просто вытащить, но магия цифр впечатляет. Деньги растут, показатели хорошие, и никто ничего не делает. Эти сложные операции с цифрами являются языком постиндустриальной части нынешней российской экономической элиты. Это, конечно, не простая пирамида в стиле МММ. У движения виртуальных финансов есть своя логика; это действительно система современного финансового рынка. Но во всей этой функционирующей по своим правилам группе либералов нет места для идеи России как субъекта мирового хозяйства, соответственно, у них не ставится (даже теоретически) задачи переместить эти средства стабилизационного фонда из виртуальных джунглей и инвестировать в конкретное строительство двух НПЗ или в модернизацию той или иной стратегически важной отрасли промышленности. Но это уже политический вопрос, а не экономический. Евразийская экономическая теория настаивает на том, чтобы подобные политические вопросы решались в ключе конкретных национальных интересов, а не абстрактных либеральных схем.
Традиционное хозяйство: код национальной идентичности
Третий уровень — традиционное хозяйство, аграрный сектор, предындустриальное производство. Отдавая себе отчет в заведомой убыточности (по критериям и промышленного производства, и тем более постиндустриального уклада) сектора традиционного хозяйства, понимая, что это является бесконечно малой величиной, которой можно пренебречь с точки зрения чисто экономических показателей как в индустриальном, так и в постиндустриальном контексте, необходимо все же сохранять и развивать этот уровень, но уже с точки зрения морально-нравственной, культурно-духовной. Кстати, этот сектор является абсолютно убыточным в США и в Европе, бесконечно малым с позиции чисто экономических показателей, и тем не менее он щедро дотируется из бюджета этих (вполне либеральных и постиндустриальных) стран. Формально гораздо выгоднее покупать все, что производится в секторе сельского хозяйства, за пределами США, Франции и т. д. — в Мексике, в странах Третьего мира, где дешевая рабочая сила, аренда земли и т. д. Но даже американцы сохраняют это убыточное, дотируемое сельское хозяйство. Почему они его дотируют? Если бы они руководствовались только экономической выгодой и перестали его дотировать, оно просто бы исчезло. Как исчезло сегодня промышленное производство в Европе и в Америке. Есть такой процесс, который широко обсуждается в американской и европейской экономике, — делокализация, то есть вынос промышленного производства за пределы Европы и Америки. Сегодня именно в Китае, Гонконге, Сингапуре производится все то, чем владеют американцы. Кстати, 70 % американского населения работают в третичном секторе — в секторе услуг. Страна, по сути, ничего не производит и существует за счет финансовых технологий и делокализированной промышленности. Но американское правительство прекрасно понимает, что американские фермеры — это носители американского духа, особого культурного, психологического и социального типа, который необходим для консолидации США как государства, пусть не по экономическим, но по политическим и культурным причинам.Евразийство в еще большей степени позитивно оценивает занятие традиционными формами хозяйства — в первую очередь сельскохозяйственный труд, скотоводство, охоту, ремесла и т. д. В этом проявляется код национальной идентичности, передается от поколения к поколению осевой элемент народной культуры, воплощенной в ритме и структуре труда. Это экологично, нравственно, духовно и бесценно для пестования народного духа и народного самосознания. Применять к этой сфере «традиционного общества» критерии и требования индустриальной или тем более постиндустриальной парадигмы бессмысленно и вредно. При необходимости этот уровень хозяйства должен просто дотироваться, а оптимальным было бы создание для циркуляции товаров, производимых здесь, естественной среды — вплоть до воссоздания натурального обмена и экономики дара и жертвы. Этот сектор экономики в общем контексте призван выполнять культурную и даже культовую функцию. Кстати, в раннем израильском обществе, где был силен мессианский дух, эту «сотериологическую» функцию призваны были выполнять кибуцы. Даже если люди получили бы экономическую возможность не работать, нравственный долг и само солярное пассионарное устройство человеческой личности заставило бы их трудиться. Свободный труд — это не труд под воздействием нужды, но труд, осознанный как этический императив, как естественный выплеск внутренних сил.
Труд — это моральная обязанность, а жизнь на дотациях — это не жизнь, а разложение. Поэтому мы считаем, что труд в рамках традиционного хозяйства — это этическая (и этническая одновременно) обязанность; это позволяет одновременно прокормить себя и гармонично существовать в конкретной исторической и этнической общине, в сакрализированном космосе. И к этому традиционному циклу нельзя применять критерии других циклов.
Экономическая теория не имеет единого постоянного критерия: ни критерия развития, ни критерия общего эквивалента. И в этом отношении национальные интересы или политические задачи стоят выше, чем экономика. Если мы говорим, что главным субъектом хозяйствования должен быть народ, тогда у нас возникает и ценность традиционного производства (как ритуальная структура общественного бытия), и ценность индустриального развития экономики (необходимого для защиты от внешних угроз), и создание постиндустриальных сегментов (как фильтра и интерфейса для взаимодействия с глобальными финансово-информационными сетями).
Три экономические логики и проблема фазовых переходов
Итак, евразийская экономическая теория утверждает, что есть не одна экономика и экономическая логика, а три: первая — логика экономики постмодерна, вторая — логика экономики модерна и модернизации, и третья — логика экономики традиционного общества, то есть премодерна. На самом деле признание правомочности и возможности синхронного сосуществования всех этих логик составляет уникальность евразийской экономической мысли. Соответственно из этого следует, что надо давать не одно, а три экономических образования, разделять экономические проблемы на три типа задач и решать их тремя разными способами. И ни в коем случае их не смешивать. Самое сложное при этом найти между ними фазы перехода. Выяснить, как перейти от одного уклада к другому, где границы одного явления, а где — другого. Мы думаем и действуем не в безвоздушном пространстве, но в условиях предсказанного многими видными экономистами глобального кризиса финансовой системы, который уже подходит к своему пику. Это ставит перед нами совершенно новую задачу. Разработать эту многоукладную, многоуровневую или трехуровневую экономическую модель нужно еще и для того, чтобы сохранить Россию в условиях глобального экономического коллапса, которым чревато ускоренное движение в постиндустриальном режиме. Весьма вероятно, что процессы глобальной финансовой системы начнут в скором времени давать сбои.По многим признакам они будут давать этот сбой и в политическом, и в финансовом, и в экономическом, и в моральном смысле. Так, существует глубочайшее противоречие между функцией доллара как мировой резервной валюты и как национальной валюты США. Когда это макроэкономическое, глобальное противоречие достигнет критической черты, произойдет колоссальный экономический кризис — кризис мировой финансовой системы, основанной на мировой резервной валюте — долларе. Это случится тогда, когда разрыв между виртуальными деньгами и ценными бумагами, с одной стороны, и реальным производством и товарным покрытием — с другой, достигнет критического уровня. Сохранение индустриального и предындустриального хозяйственных циклов в России становится залогом спасения и выживания в этих условиях.
К теории евразийской интеграции
Другим важнейшим элементом евразийского экономического мышления является теория интеграции большого пространства, или «экономика больших пространств». Россия сама по себе, как и многие другие отдельные государства в условиях складывающегося однополярного мира и экономической глобализации, больше не в состоянии де-факто обеспечивать собственный суверенитет. Единственно приемлемой альтернативой этому остается создание «больших пространств» — особых зон, расположенных рядом друг с другом, со схожим уровнем модернизации экономического уклада.На практике для России, Индии, Ирана, Китая, стран СНГ это означает создание особой экономической зоны на востоке евразийского материка, которая была бы аналогом Евросоюза, но с учетом иной фазы экономического развития тех государств, которые формируют костяк евразийского «единого экономического пространства». Поодиночке они не способны конкурировать с Западом, но совокупно их ресурсный, интеллектуальный, демографический потенциал вполне конкурентоспособен. Объединив усилия, они вполне могут развиваться самостоятельно, помогая друг другу довести процесс модернизации до логического конца и перейти к постиндустриальной фазе (к постмодерну), не утрачивая при этом своей национальной идентичности, не растворяясь в глобализме и не превращаясь в колониальный придаток стран «богатого Севера».
Единая Евразия в таком случае способна стать важнейшим полюсом многополярного мира, партнером Европы и США, мотором развития для других регионов, уступающих евразийским странам по уровню развития. Речь не идет о полной изоляции даже этого «большого пространства» от Запада или Японии с их более высоким технологическим укладом, отношения будут развиваться, а сотрудничество — наращиваться. Однако евразийская зона будет сохранять качество независимого конкурентоспособного субъекта, строго следящего за тем, чтобы экономическое развитие осуществлялось равномерно, пока естественные процессы индустриализации Евразии не перейдут плавно и последовательно к постиндустриальной фазе. Это экономика евразийского постмодерна, который по ряду критериев — особенно культурных, социальных, политических, психологических и др. — будет существенно отличаться от постмодерна глобалистского и западного.
Глава 5. Геополитика газа на новой карте евразийского материка
Газ в мировой экономике
Этот вопрос является очень серьезным. Но при его рассмотрении следует начать с более простых вещей, а именно с того, что газ представляет собой важнейший источник энергии. По сути дела, газ — это, так сказать, «дубль нефти». Например, американские энергетические системы многих заводов, промышленных станций, теплостанций могут работать и от жидкого топлива, и от газа. Такая двойная система свойственна также многим крупным промышленным европейским центрам.С энергетической точки зрения, фактор нефти очевиден. Всем понятно, что это тот мотор, без которого нет современной экономики. Газ же в структуре экономики и энергоресурсов выступает как дублер нефти. Но если рынок нефти является демонополизированным и здесь действительно действуют рыночные принципы, то газовые корпорации, как правило, являются монополиями во всех странах Европы, кроме Дании, где существует микроскопическая, почти фиктивная конкуренция между газовыми корпорациями.
Почему же существует свободный рынок нефти и почти полная монополия на газ? Можно прочитать несколько тысяч страниц специальных анализов и найти лишь то объяснение, что газ и все, что с ним связано, имеет повышенную степень угрозы, что работа с ним влечет за собой возможность взрывов, возможность каких-то технических неполадок, которые могут привести к масштабным катастрофам экономического, экологического и физического характера. Но дело не только в этом.
Как правило, наша цивилизация, наша экономика говорит на двойном языке, существуют двойные стандарты. На внешнем уровне декларируются либеральные принципы — свободная конкуренция, рыночный подход, демократия и т. д. Но для того чтобы в какой-то момент эти процессы не приняли катастрофического характера, в нашей цивилизации существует определенный сегмент, который действует по совершенно другим принципам.
То есть если дело с демократией или рынком заходит не «туда», то существуют такие механизмы, которые корректируют этот процесс или просто (при необходимости) заменяют его. Это то, что произошло, например, во время теракта 11 сентября в США, когда была запущена дополнительная система управления страной, где уже нет ни демократии, ни рынка, ничего, а действуют совершенно иные принципы управления обществом и экономикой.
Согласно этой гипотезе, газ выполняет функцию некоего запасного энергетического дубля. Если в нефтяной сфере произойдет некий коллапс, связанный с рыночными механизмами или с определенными политическими трениями, то газ выступит в данном случае неким резервным продуктом энергетики, и мировая экономика, экономика западных стран в первую очередь, не рухнет в один момент.
Иными словами, газовая отрасль является строго монопольной не случайно — газ является резервной энергией мировой экономики. Это очень важная характеристика, и поэтому геополитика газа принципиально отличается от геополитики нефти. Геополитика газа принадлежит к более серьезным экономическим циклам, чем геополитика нефти, и колебания в газовой сфере тоже идут совершенно иными темпами и с иной частотой, нежели в нефтяной отрасли.
Газ и нефть — вещи очень разные. Нефть более гибкая, газ более постоянный, более неподвижный, более фиксированный, более монополизированный. Ценообразование в сфере газовой промышленности гораздо менее прозрачно, чем процесс ценообразования в сфере нефтяной промышленности. Ценообразование продуктов природного газа тесно связанно с другими продуктами, с параллельными энергоресурсами: углем и нефтью. Газ дублирует те процессы, которые происходят на рынке других энергоносителей.
Геополитика сегодняшнего дня
Через исследование сферы газа мы выходим на очень принципиальную фундаментальную картину геополитического устройства мира.Когда мы говорим о геополитике, мы должны помнить, что слово «геополитика» — не пустой термин. Это не некоторая абстракция и не синоним международных отношений. Геополитика — это дисциплина, у которой есть свои собственные системы координат, своя методология и своя модель видения реальности, видения смысла тех процессов, которые развертываются в сегодняшнем мире. С точки зрения геополитики существует борьба или оппозиция между двумя типами цивилизаций, между цивилизацией Моря и цивилизацией Суши, между атлантизмом и евразийством, между англо-саксонским полюсом и евразийским. Это вписано в основу геополитического мировоззрения: не снимаемые противоречия, конкуренция, оппозиция, война, битва, столкновение, соревнование — как угодно — между атлантическим и евразийским полюсом составляет движущую силу основных процессов мировой политики. Это аксиома геополитики. Если мы говорим, что это не так, или думаем, что это не совсем так, или мы с этим не согласны, или не слышали ничего об этом, то мы слово «геополитика» не употребляем. Поэтому, когда мы говорим о геополитике газа, мы говорим о том, как система газоснабжения, добычи газа, транспортировки и рынка потребления газа вписывается в эту геополитическую модель.
В современном мире происходят фундаментальные геополитические процессы, связанные с созданием однополярного мира, который является результатом окончания холодной войны, когда существовало противостояние двух лагерей: западного и восточного, точно и строго соответствовавшее традиционной модели противостояния Моря и Суши. По результатам холодной войны была закреплена победа одного из этих полюсов, атлантического полюса, причем важно не то, что одна система победила другую, важно другое — одна геополитическая модель победила другую и осталась единственным полюсом.
Сегодня мир представляет собой однополярную реальность, где существует центр однополярного мира (США) и существует система слоев. Самый ближайший — трансатлантический слой, второй слой — страны третьего мира, в центре четвертого слоя, который в геополитике атлантизма называется «черной дырой» (вспомните книгу Бжезинского), находится Россия как основа евразийского пространства. Иными словами, однополярный мир создается за счет ослабления той реальности, которая ему противостояла, — евразийского геополитического пространства, и все больше и больше частей этого пространства евразийского материка интегрируется или ставится под контроль однополярного мира. Это фундаментальный процесс современных геополитических преобразований, переход от двуполярности к однополярности, от баланса стратегического влияния к смещению мира совершенно в иной плоскости.
Мы знаем, что есть системы, которые основаны на двух полюсах. Например, плюс и минус, черный и белый; это круговые системы, где есть полюс и периферия. То же самое и в геополитике. В однополярной же ситуации евразийский континент, по сути, из субъекта превращается в объект.
Мотор прошлого противостояния — второй полюс, который был воплощен в Советском Союзе, а сегодня в расчлененном виде продолжает свое существование в России, — является «козлом отпущения» этого процесса, перехода от двуполярной модели к однополярной. Это и есть фундаментальный геополитический процесс, который сегодня происходит в мире.
Но известно, что с геополитической точки зрения до сих пор справедлива формула Хэлфорда Макиндера, основателя этой науки. Согласно этой формуле, тот, кто контролирует Heartland (это территория России), тот контролирует Евразию, а тот, кто контролирует Евразию, контролирует весь мир.
Конечно, такую прямую, классическую геополитическую картину сегодня мы встречаем только у самых ортодоксальных геополитиков, таких как Збигнев Бжезинский. Чаще всего американская стратегическая мысль, американские дипломаты мыслят немного в иных категориях, но очень-очень сходных. Если мы поймем логику их геополитического видения, то поймем многие закономерности, связанные с рынком газа и с теми процессами, которые происходят в этой сфере.
С точки зрения стратегической доктрины США существуют три сосредоточенные на евразийском пространстве реальности, которые ограничивают американскую гегемонию к 2050 году. Это, в первую очередь, Китай, который становится самостоятельным полюсом и имеет для этого очень серьезные основания: экономические, демографические, культурные, политические. Это исламский мир, который является политическим антагонистом однополярного мира и отвергает однополярный мир из-за несовместимости исламских ценностей с ценностями системы однополярного мира (либерально-демократическими и американскими). И существует Евросоюз, который претендует на то, чтобы стать новым геополитическим субъектом с собственной политикой, собственными энергетическими интересами, заинтересованный в прямых контактах с арабским миром и доступе к арабским энергоносителям без всякого посредничества США. Этот европейский полюс все более осознает себя как антагонист однополярного мира. И, безусловно, самой главной в этой евразийской системе является территория стран СНГ, и в первую очередь — Российской Федерации.
Делая «update» и «upgrade» классической геополитической теории, мы получаем следующую картину: для полного утверждения однополярного мира Соединенным Штатам Америки и их атлантическим союзникам необходимо получить контроль над этими тремя пространствами — Европой, исламским миром и Китаем — и не допустить их самостоятельного конкурентного возвышения, и поскольку в значительной степени Россия играет геополитически и стратегически центральную роль, то воспрепятствовать становлению России новым мощным геополитическим образованием, способным к самостоятельному волеизъявлению, и, соответственно, разделить Евразийский континент на четыре базовых больших пространства. Эта задача сформулирована еще в 1992 году Полом Волфовицем и Льюисом Скутером Либи в их докладе о том, что угрожает интересам США в XXI веке. Самая главная угроза — возможность возникновения евразийского альянса на евразийском материке, т. е. некий альтернативный сценарий, который сорвет строительство однополярного мира. То есть если между этими четырьмя большими пространствами плюс «боковые» пространства, такие как Индия, которая сама по себе представляет целый континент, и Юго-Восточная Азия, возникнет стратегическое партнерство и сотрудничество, то однополярный мир потерпит фиаско. Таким образом, пространство Евразии оказывается в центре внимания двух фундаментальных мировых сил.
В этой связи нельзя не обратить внимания на создание фонда «Евразия», который базируется в Америке, а в России действует под именем «Новая Евразия», и сейчас американский посол господин Вершбоу активно развивает сетевые структуры этого фонда на территории Кавказа под предлогом борьбы с фундаментализмом, в Западной и Восточной Сибири — под предлогом изучения процессов демографии китайской миграции и т. д. Иными словами, США в высшей степени интересуются Евразией как объектом в рамках атлантической геополитики. Речь идет о контроле над этим объектом и поддержании Евразии именно в качестве объекта. Существует противоположная евразийская позиция, где Евразия мыслится как субъект и где выстраивается альтернативная контрстратегия. Эта контрстратегия состоит в том, чтобы найти общие точки соприкосновения между всеми большими пространствами евразийского материка, для того чтобы сбалансировать американский полюс и создать некое равновесие.
Когда происходило вторжение американцев в Ирак, американский консервативный фонд «Heritage Foundation» опубликовал очень важную интересную статью некоего господина Халстона под названием «Стратегия собирания вишен», где он уподоблял проявившийся в тот момент франко-германо-российский альянс, ось Париж — Берлин — Москва, выразившую несогласие с американской агрессией, компании Дороти из сказки «Волшебник страны Оз». В компании Дороти были существа, каждый из которых был лишен какого-то фундаментального качества: у Страшилы были соломенные мозги, у Железного Дровосека не было сердца, а у Льва не было храбрости, т. е. каждый из них был ущербен, но, будучи вместе собранными в команду вокруг Дороти, они могли осуществлять те задачи, которые перед ними стояли, и достичь желаемого. И вот автор статьи уподобил Францию, Германию и Россию этим друзьям Дороти: у Германии нет внешней политики, нет армии; французская экономика в кризисе; Россия вообще находится в полуобморочном состоянии, но тем не менее если сложить все эти потенциалы трех «друзей Дороти», то для американцев получается вполне серьезная опасность. Их задача была не допустить, развалить этот альянс любой ценой. Внушали, что он не нужен, лишний, бестолковый, все равно ничего не светит от этого, что он вообще не альянс вовсе, и постепенно с задачей справились.