Страница:
Коров на пляже уже не было. Мальчики вернулись на судно, и, сидя в кокпите, пили чай; их плавки сушились на мачте. Вита стояла на носу и фотографировала. Все прекрасно, все счастливы, и только я был здесь лишним.
Под брюками на мне были плавки, и, сбросив одежду, я вошел в море. После прогулки вода обдала меня холодом, на ее поверхности плавали водоросли, похожие на волосы утопившейся Офелии. Я лег на спину и стал смотреть в небо, меня все еще переполняло невероятное чувство тоски, почти обреченности. Мне нужно было собраться с силами, чтобы суметь отвечать на приветствия семьи, участвовать в общей беседе, улыбаться и шутить.
Том увидел меня и отправился на лодке к берегу, чтобы забрать мою одежду. Я подплыл к судну и даже умудрился с помощью каната и заботливых рук Виты забраться на борт.
– Посмотри, три сайды! – закричал Микки. – Мама говорит, что приготовит их на ужин. И еще мы нашли много ракушек.
Вита подошла ко мне и протянула кружку с остатками чая из термоса.
– Ну, наконец-то, вернулся, – сказала она. – Далеко ходил?
– Нет, – ответил я. – Только прошел через поле. Там раньше было что-то вроде замка, но ничего не сохранилось.
– Зря ты не остался на борту, – сказала она. – Здесь купаться – одно удовольствие. Держи полотенце, вытрись хорошенько – ты весь дрожишь. Еще простудишься! Разве можно бросаться в холодную воду, после того как вспотел?
Микки сунул мне в руку влажный пирожок, на вкус напоминавший вату, и я запил его чуть теплым чаем. Затем на борт влез Том с моей одеждой в руках, и вскоре, подняв якорь, мы отправились в обратный путь, причем шкипер Том, конечно, занял место у румпеля. Я надел шерстяной джемпер и пошел на нос парусника, где ко мне вскоре присоединилась Вита.
Небольшое волнение на середине залива быстро прогнало ее в кокпит, где она устроилась, завернувшись в штормовку Тома, а я стоял и смотрел вперед на видневшийся вдали Килмарт, обрамленный зеленой кроной деревьев. В те далекие времена, приближаясь к берегу, Бодруган, вероятно, видел все это гораздо лучше, поскольку входил на корабле прямо в морской рукав, который тогда покрывал своими водами пески Пара, а Роджер, если он наблюдал за ним со своего поля, мог дать ему сигнал, что все в порядке. Интересно, кто больше проявлял нетерпения – Бодруган, когда огибал на судне высокий мыс при входе в морской рукав, зная, что возлюбленная ждет его одна в пустом доме за низкой каменной стеной, или Изольда, когда видела мачту и потом темный парус, раздуваемый ветром. Солнце уже светило в корму, и мы, пройдя буек Канниса, взяли курс на Фауи. К великому восторгу мальчиков в гавань мы вошли как раз в тот момент, когда большой сухогруз, с белоснежными горами каолина на борту, в сопровождении двух буксиров покидал ее, направляясь в открытое море.
– А завтра мы поедем туда опять? – закричали они, когда я расплачивался с Томом и благодарил его за прогулку.
– Посмотрим, – произнес я неизменную фразу взрослых, которая должна приводить детей просто в ярость. На что посмотрим? – могли бы спросить они. Посмотрим, будет ли у взрослых хорошее настроение, будет ли царить гармония в их взрослом мире? Удачный или неудачный ждет мальчиков день, всецело зависело от того, насколько долго продержится перемирие между их матерью и мною.
Моей главной задачей, когда мы вернулись в Килмарт, было опередить Магнуса и позвонить ему первым, прежде чем он успеет это сделать сам, а он должен был это сделать, чтобы узнать, как я провел воскресенье. Я слонялся по библиотеке, дожидаясь удобного момента, но туда пришли мальчики и включили телевизор, так что я вынужден был подняться в спальню. Вита была в кухне, готовила ужин. Сейчас или никогда. Я набрал его номер, и он сразу же ответил.
– Послушай, – сказал я быстро. – Я не могу долго разговаривать. Случилось самое худшее. В субботу утром неожиданно приехала Вита с ребятами. Они поймали меня что называется еn fragrant delit.[10]
Ты меня понимаешь? А тут еще твоя телеграмма! Вита ее распечатала. С тех пор обстановка, мягко говоря, довольно сложная.
– О Боже… – простонал Магнус тоном престарелой незамужней тетушки, столкнувшейся с незначительными домашними неприятностями.
– Не «О Боже», а настоящий ад кромешный! – взорвался я. – И это конец, тупик – я имею в виду путешествия. Ты что, сам не понимаешь?
– Спокойно, дружище, спокойно. Так говоришь, она приехала и застала тебя в процессе?..
– Нет, я как раз только вернулся. В семь утра. Теперь все пути отрезаны.
– Узнал что-нибудь важное?
– Не знаю, что ты называешь важным, – сказал я. – Речь шла о готовящемся мятеже против короля. Там был Бодруган и, само собой, Роджер.
Я тебе обо всем подробно напишу завтра, и о воскресном путешествии тоже.
– Значит, ты все же рискнул, несмотря на семейство? Потрясающе.
– Только потому, что они пошли в церковь, и мне удалось улизнуть в Граттен. Да, Магнус, существует еще одна проблема – проблема времени. Я никак не могу понять, что происходит. Казалось, что само путешествие длилось полчаса, ну сорок минут от силы, а на самом деле я «выключился» часа на два с половиной.
– Какую дозу ты принял?
– Такую же, как и в пятницу ночью – на несколько капель больше, чем во время первых двух или трех путешествий.
– Так, понятно.
Он помолчал немного, обдумывая то, что я ему сообщил.
– Ну? – спросил я. – Так что же все это значит?
– Не знаю еще, мне надо кое-что прикинуть. Не волнуйся, ничего серьезного на этой стадии быть не может. Как ты сам-то себя чувствуешь?
– Знаешь… физически довольно сносно, мы весь день провели на парусной лодке. Но напряжение ужасное, Магнус.
– Посмотрим, как у меня сложится неделя – постараюсь приехать. Через несколько дней я уже получу кое-какие результаты из лаборатории, и мы сможем обсудить их. А пока не слишком усердствуй с путешествиями.
– Магнус…
Он повесил трубку, наверное, и к лучшему. Мне показалось, что я слышу, как по лестнице поднимается Вита. На этот раз я почувствовал какое-то облегчение при мысли, что увижу его, даже если это приведет к каким-нибудь осложнениям с Витой. Он пустит в ход свое знаменитое обаяние, и все уладится, к тому же и отвечать тогда будет он, а не я. И еще – меня начал беспокоить сам препарат: ощущение подавленности, дурные предчувствия могли возникнуть в результате его воздействия.
Я посмотрел в зеркало, висевшее в ванной. С правым глазом творилось что-то неладное: он был воспаленный, точно налитый кровью, на белке выделялась тоненькая красная прожилка. Возможно, просто лопнул сосуд, тогда ничего страшного, но я не помнил, чтобы у меня раньше случалось подобное. Оставалось надеяться, что Вита не обратит на это внимания.
Ужин прошел нормально, мальчики беззаботно болтали, вспоминали проведенный день и уплетали сайду, которую они сами поймали. (Более безвкусной рыбы, по-моему, просто нет, но, конечно, им я этого не сказал.) Когда мы уже убирали со стола, зазвонил телефон.
– Я подойду, – быстро сказала Вита. – Это, наверно, меня.
По крайней мере, это не мог быть Магнус. Мы с мальчиками сложили грязную посуду в посудомоечную машину, и я включил ее. В этот момент Вита вошла в кухню. У нее было хорошо мне знакомое выражение лица: решительное, даже вызывающее.
– Это Билл с Дианой, – сказала она.
– Да, и что?
Мальчики пошли в библиотеку смотреть телевизор. Я налил кофе себе и ей.
– Они летят в Дублин, – сказала она. – Звонили из Эксетера.
Затем, не дожидаясь моей ответной реплики, она выпалила:
– Они безумно хотят посмотреть дом, поэтому я предложила им отложить полет дня на два и пригласила приехать завтра к обеду и остаться на ночь. Они так обрадовались!
Я поставил чашку с кофе, к которой еще даже не притронулся, и плюхнулся на стул.
– О Господи! – произнес я.
Глава тринадцатая
Под брюками на мне были плавки, и, сбросив одежду, я вошел в море. После прогулки вода обдала меня холодом, на ее поверхности плавали водоросли, похожие на волосы утопившейся Офелии. Я лег на спину и стал смотреть в небо, меня все еще переполняло невероятное чувство тоски, почти обреченности. Мне нужно было собраться с силами, чтобы суметь отвечать на приветствия семьи, участвовать в общей беседе, улыбаться и шутить.
Том увидел меня и отправился на лодке к берегу, чтобы забрать мою одежду. Я подплыл к судну и даже умудрился с помощью каната и заботливых рук Виты забраться на борт.
– Посмотри, три сайды! – закричал Микки. – Мама говорит, что приготовит их на ужин. И еще мы нашли много ракушек.
Вита подошла ко мне и протянула кружку с остатками чая из термоса.
– Ну, наконец-то, вернулся, – сказала она. – Далеко ходил?
– Нет, – ответил я. – Только прошел через поле. Там раньше было что-то вроде замка, но ничего не сохранилось.
– Зря ты не остался на борту, – сказала она. – Здесь купаться – одно удовольствие. Держи полотенце, вытрись хорошенько – ты весь дрожишь. Еще простудишься! Разве можно бросаться в холодную воду, после того как вспотел?
Микки сунул мне в руку влажный пирожок, на вкус напоминавший вату, и я запил его чуть теплым чаем. Затем на борт влез Том с моей одеждой в руках, и вскоре, подняв якорь, мы отправились в обратный путь, причем шкипер Том, конечно, занял место у румпеля. Я надел шерстяной джемпер и пошел на нос парусника, где ко мне вскоре присоединилась Вита.
Небольшое волнение на середине залива быстро прогнало ее в кокпит, где она устроилась, завернувшись в штормовку Тома, а я стоял и смотрел вперед на видневшийся вдали Килмарт, обрамленный зеленой кроной деревьев. В те далекие времена, приближаясь к берегу, Бодруган, вероятно, видел все это гораздо лучше, поскольку входил на корабле прямо в морской рукав, который тогда покрывал своими водами пески Пара, а Роджер, если он наблюдал за ним со своего поля, мог дать ему сигнал, что все в порядке. Интересно, кто больше проявлял нетерпения – Бодруган, когда огибал на судне высокий мыс при входе в морской рукав, зная, что возлюбленная ждет его одна в пустом доме за низкой каменной стеной, или Изольда, когда видела мачту и потом темный парус, раздуваемый ветром. Солнце уже светило в корму, и мы, пройдя буек Канниса, взяли курс на Фауи. К великому восторгу мальчиков в гавань мы вошли как раз в тот момент, когда большой сухогруз, с белоснежными горами каолина на борту, в сопровождении двух буксиров покидал ее, направляясь в открытое море.
– А завтра мы поедем туда опять? – закричали они, когда я расплачивался с Томом и благодарил его за прогулку.
– Посмотрим, – произнес я неизменную фразу взрослых, которая должна приводить детей просто в ярость. На что посмотрим? – могли бы спросить они. Посмотрим, будет ли у взрослых хорошее настроение, будет ли царить гармония в их взрослом мире? Удачный или неудачный ждет мальчиков день, всецело зависело от того, насколько долго продержится перемирие между их матерью и мною.
Моей главной задачей, когда мы вернулись в Килмарт, было опередить Магнуса и позвонить ему первым, прежде чем он успеет это сделать сам, а он должен был это сделать, чтобы узнать, как я провел воскресенье. Я слонялся по библиотеке, дожидаясь удобного момента, но туда пришли мальчики и включили телевизор, так что я вынужден был подняться в спальню. Вита была в кухне, готовила ужин. Сейчас или никогда. Я набрал его номер, и он сразу же ответил.
– Послушай, – сказал я быстро. – Я не могу долго разговаривать. Случилось самое худшее. В субботу утром неожиданно приехала Вита с ребятами. Они поймали меня что называется еn fragrant delit.[10]
Ты меня понимаешь? А тут еще твоя телеграмма! Вита ее распечатала. С тех пор обстановка, мягко говоря, довольно сложная.
– О Боже… – простонал Магнус тоном престарелой незамужней тетушки, столкнувшейся с незначительными домашними неприятностями.
– Не «О Боже», а настоящий ад кромешный! – взорвался я. – И это конец, тупик – я имею в виду путешествия. Ты что, сам не понимаешь?
– Спокойно, дружище, спокойно. Так говоришь, она приехала и застала тебя в процессе?..
– Нет, я как раз только вернулся. В семь утра. Теперь все пути отрезаны.
– Узнал что-нибудь важное?
– Не знаю, что ты называешь важным, – сказал я. – Речь шла о готовящемся мятеже против короля. Там был Бодруган и, само собой, Роджер.
Я тебе обо всем подробно напишу завтра, и о воскресном путешествии тоже.
– Значит, ты все же рискнул, несмотря на семейство? Потрясающе.
– Только потому, что они пошли в церковь, и мне удалось улизнуть в Граттен. Да, Магнус, существует еще одна проблема – проблема времени. Я никак не могу понять, что происходит. Казалось, что само путешествие длилось полчаса, ну сорок минут от силы, а на самом деле я «выключился» часа на два с половиной.
– Какую дозу ты принял?
– Такую же, как и в пятницу ночью – на несколько капель больше, чем во время первых двух или трех путешествий.
– Так, понятно.
Он помолчал немного, обдумывая то, что я ему сообщил.
– Ну? – спросил я. – Так что же все это значит?
– Не знаю еще, мне надо кое-что прикинуть. Не волнуйся, ничего серьезного на этой стадии быть не может. Как ты сам-то себя чувствуешь?
– Знаешь… физически довольно сносно, мы весь день провели на парусной лодке. Но напряжение ужасное, Магнус.
– Посмотрим, как у меня сложится неделя – постараюсь приехать. Через несколько дней я уже получу кое-какие результаты из лаборатории, и мы сможем обсудить их. А пока не слишком усердствуй с путешествиями.
– Магнус…
Он повесил трубку, наверное, и к лучшему. Мне показалось, что я слышу, как по лестнице поднимается Вита. На этот раз я почувствовал какое-то облегчение при мысли, что увижу его, даже если это приведет к каким-нибудь осложнениям с Витой. Он пустит в ход свое знаменитое обаяние, и все уладится, к тому же и отвечать тогда будет он, а не я. И еще – меня начал беспокоить сам препарат: ощущение подавленности, дурные предчувствия могли возникнуть в результате его воздействия.
Я посмотрел в зеркало, висевшее в ванной. С правым глазом творилось что-то неладное: он был воспаленный, точно налитый кровью, на белке выделялась тоненькая красная прожилка. Возможно, просто лопнул сосуд, тогда ничего страшного, но я не помнил, чтобы у меня раньше случалось подобное. Оставалось надеяться, что Вита не обратит на это внимания.
Ужин прошел нормально, мальчики беззаботно болтали, вспоминали проведенный день и уплетали сайду, которую они сами поймали. (Более безвкусной рыбы, по-моему, просто нет, но, конечно, им я этого не сказал.) Когда мы уже убирали со стола, зазвонил телефон.
– Я подойду, – быстро сказала Вита. – Это, наверно, меня.
По крайней мере, это не мог быть Магнус. Мы с мальчиками сложили грязную посуду в посудомоечную машину, и я включил ее. В этот момент Вита вошла в кухню. У нее было хорошо мне знакомое выражение лица: решительное, даже вызывающее.
– Это Билл с Дианой, – сказала она.
– Да, и что?
Мальчики пошли в библиотеку смотреть телевизор. Я налил кофе себе и ей.
– Они летят в Дублин, – сказала она. – Звонили из Эксетера.
Затем, не дожидаясь моей ответной реплики, она выпалила:
– Они безумно хотят посмотреть дом, поэтому я предложила им отложить полет дня на два и пригласила приехать завтра к обеду и остаться на ночь. Они так обрадовались!
Я поставил чашку с кофе, к которой еще даже не притронулся, и плюхнулся на стул.
– О Господи! – произнес я.
Глава тринадцатая
Вряд ли есть что-нибудь более тягостное, чем ожидание непрошеных гостей. Горестно вздохнув, я больше не сказал ни слова против, но весь остаток вечера мы просидели в разных комнатах: Вита с мальчиками смотрела телевизор в библиотеке, я слушал Сибелиуса в музыкальном салоне.
Утром следующего дня Вита устроилась на «террасе» – так ей нравилось называть пространство с внешней стороны музыкального салона, – прислушиваясь, не раздастся ли сигнал машины, возвещающий о прибытии ее друзей, я же в это время, взбодрившись порцией джина с тоником, ходил взад и вперед по салону, то и дело поглядывая на часы и задаваясь вопросом, что мучительнее: ожидание того ужасного момента, когда машина въедет в сад, или же те минуты, когда гости полностью обоснуются здесь, и значит – брошенные на кресла куртки, стрекот камер, громкие, ни на секунду не умолкающие голоса, запах неизменной сигары Билла?.. Второе, возможно, даже предпочтительнее: уж лучше оказаться в гуще боя, чем ждать, когда протрубит сигнал к атаке.
– Едут! – завопили мальчики и стремглав бросились вниз по ступенькам; я вышел на террасу с таким ощущением, словно подставлял себя под минометный огонь.
Надо признать, в роли хозяйки дома Вита была неподражаема: Килмарт мгновенно превратился в некое подобие американского посольства – не хватало лишь флагштока с развевающим звездно-полосатым стягом. Стол ломился от яств, приготовленных и расставленных старательной, ликующей миссис Коллинз. Спиртное лилось рекой, в воздухе висел табачный дым. Мы сели обедать в два, а когда встали из-за стола, часы показывали половину четвертого. Мальчикам наобещали, что позже их отпустят купаться, и они убежали в сад играть в крикет. Женщины, надев обязательные черные очки, оттащили свои шезлонги за пределы слышимости, чтобы вволю посплетничать. А мы с Биллом устроились во внутреннем дворике: я надеялся, что мне удастся вздремнуть, но Билл, как все дипломаты, обожал слушать собственный голос. Сначала он разглагольствовал о мировой политике, затем переключился на внутреннюю и, наконец, явно подученный Дианой, как бы невзначай коснулся моих планов на будущее.
– Я слышал, ты собираешься войти в компаньоны к Джо. Здорово!
– Еще ничего не известно, – ответил я. – Требуется многое обговорить.
– Ну, ясное дело! – сказал он. – Нельзя решать свое будущее, подбрасывая монетку – орел или решка… Но подумай, какой шанс! Его фирма сейчас на подъеме. Помяни мое слово – ты не пожалеешь о таком союзе. Тем более что, как я понял, тебе и терять-то здесь особенно нечего.
Я не стал ничего говорить, твердо решив не дать себя втянуть в пространную дискуссию на эту тему.
– А Вита способна создать домашний уют где угодно, – продолжал он, – На это у нее особый дар. Так что, имея квартиру в Нью-Йорке и загородный дом для уик-эндов, вы сможете жить полнокровной жизнью, да и для путешествий возможности неограниченные.
Я пролепетал что-то невнятное и надвинул старую, оставшуюся от капитана Лейна панаму на свой все еще воспаленный правый глаз. Кстати, Вита этого так до сих пор и не заметила.
– Не думай, что мне охота совать нос в чужие дела, – сказал он, понизив голос, – но сам знаешь, как женщины все друг другу выбалтывают. Вита ужасно из-за тебя расстраивается. Она сказала Диане, что ты совсем не горишь желанием переезжать в Штаты, и она никак не может понять почему. Женщинам всегда лезут в голову самые мрачные мысли.
Тут он пустился в длинный и, на мой взгляд, чересчур подробный рассказ о девушке, с которой он повстречался в Мадриде, когда Диана была у родителей на Багамах.
– Молоденькая, всего девятнадцать, – повествовал он. – Я был без ума от нее. Хотя, конечно, мы оба понимали, что долго это не протянется. Она работала там в американском посольстве, а мне нужно было возвращаться в Лондон, к Диане, встречать ее из отпуска. Когда мы с ней расставались, я думал, что не переживу этого – как будто сам себя полоснул ножом по горлу.
Но – пережил, как, впрочем, и она. С тех пор мы не виделись.
Я зажег сигарету, чтобы не так чувствовать запах его вонючей сигары.
– Если ты думаешь, что я завел интрижку в этих краях, то ты глубоко заблуждаешься, – сказал я.
– Ну и отлично, – сказал он, – тем лучше для всех. Ничего страшного, если б и завел – лишь бы Вита ни о чем не узнала.
Затем последовала долгая пауза, во время которой он, как я полагаю, размышлял, не зайти ли с другого конца, но, видимо, решив, что лучше не рисковать, неожиданно спросил:
– Мальчики, кажется, говорили, что хотят искупаться?
Мы отправились на поиски наших дам. Их совещание, похоже, было в самом разгаре. Диана принадлежала к тому типу перезрелых блондинок, о которых принято говорить, что они весьма забавны в гостях и сущие тигрицы дома. По правде сказать, у меня не было особого желания испытывать ее ни в одном из этих качеств. Вита утверждала, что Диана – образец преданности в дружбе, и я верил ей на слово. Стоило нам появиться, как совещание тут же прервалось, и Диана сменила тему, как всякий раз при появлении мужчин.
– Ты загорел, Дик, – сказала она. – Тебе идет. А вот Билл на солнце сразу делается красный, как рак.
– Это, между прочим, настоящий загар, от морского воздуха, – уточнил я, – не то, что твой синтетический.
Рядом с ней на траве стоял флакон с маслом для загара, которое она периодически размазывала по своим лилейно-белым ногам.
– Мы идем купаться, – сказал Билл. – Вставай, мопсик… Порастрясешь немного свой жирок!
Последовала обычная шутливая перепалка, какую супружеские пары обыкновенно разыгрывают в своем тесном кругу. Я подумал, что любовники никогда себя так не ведут: их игры происходят в тишине и вследствие этого куда упоительнее.
Взяв полотенца, трубки и маски, мы спустились по тропинке к пляжу. Был отлив, и, чтобы войти в воду, надо было долго лавировать между скоплениями водорослей и скользкими камнями. Такое нашим гостям было в новинку, но они отнеслись к этому с юмором и плескались, как дельфины на мелководье, подтверждая тем самым мой излюбленный тезис: если не знаешь, чем занять гостей – тащи их на природу.
Я не ошибся, полагая, что самым тяжелым испытанием будет совместный вечер. Билл привез с собой бутылку виски, и я по его требованию вытряхнул из холодильника весь имевшийся в наличии лед. Мускат, который пили потом за ужином, образовал с виски гремучую смесь, так что, когда мы под урчание посудомоечной машины на кухне ввалились, пошатываясь, в музыкальный салон, вид у всех был довольно помятый. Я мог уже не тревожиться из-за своего воспаленного глаза, Билл выглядел ничуть не лучше: у него оба глаза были такие, будто его искусали осы. А щеки наших благоверных запылали ярким румянцем, какой обычно бывает у официанточек в сомнительном портовом кабаке.
Я подошел к проигрывателю и выложил стопку пластинок, не выбирая, поскольку музыка нужна была только затем, чтобы избавить всех от необходимости вести общую беседу. Вита, как правило, пила умеренно, но когда слегка перебирала, то мне всегда делалось за нее неловко. У нее в голосе появлялись визгливые нотки, которые то и дело сменялись приторно-сладкими. В этот вечер ее слащавые интонации предназначались Биллу, который весьма охотно плюхнулся рядом с ней на диван, в то время как его жена, сидевшая на другом диване, призывно похлопывала по пустующему рядом с ней месту и, глядя на меня, многозначительно улыбалась.
Я с отвращением понял, что весь сценарий был разработан заранее и что наши дамы задумали устроить один из тех жутких вечеров, на которых обмениваются супругами, но не всерьез, а понарошку, так сказать, для разминки – этакая одноактная пьеска, предваряющая большой спектакль. Мне это совсем не улыбалось. Если я чего и хотел, так это поскорее оказаться в постели – только чтоб рядом никого не было. Никого!
– Поговори со мною, Дик, – сказала Диана, придвинувшись так близко, что мне пришлось повернуть голову чуть ли не на девяносто градусов. – Я хочу знать все о твоем именитом друге профессоре Лейне!
– Тебя интересует его научная деятельность? Некоторые ее аспекты были освещены в весьма содержательной статье, опубликованной несколько лет назад в «Биохимической газете». Возможно, в моей лондонской квартире найдется экземпляр. Я тебе его перешлю.
– Не валяй дурака! Ты отлично знаешь, что я не пойму там ни слова. Я просто хочу знать, что он за человек, кто его друзья, какое у него хобби?
Хобби?.. Я вдумался в это слово. В воображении возник этакий рассеянный чудак, который с сачком гоняется за бабочками.
– Не думаю, что у него есть какое-то хобби помимо работы, – сказал я ей. – Но он обожает музыку, в особенности духовную музыку – церковное пение, грегорианские хоралы.
– А, так вот что вас сближает, любовь к музыке?
– Точнее, с этого все началось. Однажды вечером мы оказались на одной скамье в часовне Королевского колледжа[11] во время рождественской службы.
По правде говоря, мы оба пришли туда не из-за песнопений, а чтобы полюбоваться на одного мальчика из хора, которого ореол золотых волос делал похожим на юного Самуила* (Ветхозаветный пророк). Хотя эта первая встреча и была случайной, за ней последовали другие, и не потому, что я питал слабость к мальчикам из хора; просто сочетание святой невинности с «Аdеstе fideles»[12] и ореолом кудрей доставляло нам, двадцатилетним, такое эстетическое удовольствие, что нам хотелось испытывать его снова и снова.
– Тедди говорил мне, что в подвале есть запертая комната, а в ней полно обезьяньих голов, – сказала Диана. – Какая прелесть – аж мурашки по коже!
– Если быть точным, там всего одна обезьянья голова, – возразил я. – Но есть много чего другого. Все препараты крайне токсичны, и трогать ничего нельзя.
– Слышишь, Билл? – раздался голос Виты с дивана напротив.
Я с чувством гадливости отметил про себя, что он обнимал ее за талию, а она положила голову ему на плечо.
– Этот дом построен на динамите, – продолжала она. – Одно неосторожное движение, и мы все взлетим на воздух.
– Любое движение? – переспросил Билл, оскорбительно подмигнув мне. – А что будет, если мы придвинемся друг к другу чуточку поближе? Может, нас обоих динамитом зашвырнет на второй этаж, где спальни? Я-то лично не возражаю, но все же лучше сперва спросить разрешения у Дика.
– Дик останется здесь, – заявила Диана. – И если обезьянья голова взорвется, вы оба полетите наверх, а мы с Диком провалимся вниз. И все будут довольны, только мы окажемся в разных мирах. Верно, Дик?
– Абсолютно верно, – согласился я. – Но что до меня, я на сегодня сыт по горло нашим нынешним миром. Так что если вам приспичит спариваться – или точнее «страиваться» – на одном диване, так давайте, не стесняйтесь! И пусть вам будет хорошо. Вон у вас и виски осталось. Можете выпить мою долю. А я иду спать.
Я встал и вышел из комнаты. Теперь, когда я разбил эту парную четверку, лапанье автоматически прекратится, и следующий час-два все трое, будут с важным видом обсуждать разные грани моего характера, выясняя, изменился я или не очень, и что в связи с этим следует предпринять, и чего ждать в будущем.
Я разделся, сунул голову под струю холодной, воды, раздвинул шторы, нырнул под одеяло и мгновенно уснул.
Меня разбудила луна. Ее свет проникал сквозь щелку между шторами, которые Вита, ложась, задернула, и падал ко мне на подушку; Вита спала на своей половине кровати с широко раскрытым ртом и храпела, что с ней случалось редко. Должно быть, они все-таки прикончили бутылку. Я взглянул на часы: половина четвертого. Потом вылез из постели, прошел в гардеробную, надел джинсы и свитер.
На лестничной площадке я остановился у двери гостевой комнаты и прислушался. Ни звука, В другом конце коридора, где спали мальчики, тоже было тихо. Я спустился на первый этаж, затем в подвал и добрался до лаборатории. Я был абсолютно трезв, хладнокровен и собран и не испытывал ни чрезмерного возбуждения, ни подавленности: полная норма, нормальнее не бывает. Я настроился на очередное путешествие – и точка. Налить четыре меры жидкости во флягу, вывести машину из гаража, спуститься по склону до Тризмиллской долины, оставить там машину и пешком добраться до Граттена. Луна будет освещать мне путь, а когда она побледнеет, сместившись к западу, на востоке начнет заниматься заря. Если время снова сыграет со мной злую шутку и путешествие продлится вплоть до завтрака, что с того? Когда вернусь, тогда и вернусь. А Вита и ее друзья могут дуться, сколько им заблагорассудится.
В такую ночь… на свидание с кем?.. Мир нынешний крепко спит, а тот, другой – мой мир – еще не пробудился, вернее, пока не пробудился: пока на меня не начало действовать снадобье. Когда я огибал Тайуордрет и он выплывал из темноты, как город-призрак, я знал, что в тайном моем времени пересекаю луг перед монастырем, высившимся чуть дальше за каменными стенами. На самой малой скорости я двинулся вниз по тризмиллской дороге: от лунного света, заливавшего долину, блестели серые крыши клеток находившейся поодаль фермы, где разводили норок. Я поставил машину как можно ближе к кювету и перелез через ворота в изгороди, которая окружала поле. Затем направился к яме у карьера, где, как я знал, находилась когда-то часть старинной усадьбы, а именно – большой зал; там, возле пня, выхваченного из темноты квадратным пятном лунного света, выпил содержимое фляги. Поначалу я не ощущал ничего, кроме шума в ушах, которого я прежде не отмечал. Я прислонился к поросшему травой бугру и принялся ждать.
Что-то шевельнулось в живой изгороди – наверное, кролик – и шум в ушах усилился. Потом в карьере у меня за спиной загрохотала, сорвавшись вниз, какая-то ржавая железяка. Шум нарастал, заполняя все пространство – казалось, мир вокруг меня охвачен странным общим гулом, и я понял, что это не просто шум в ушах: грохот| доносился со стороны окна в старинном зале, на которое с ревом обрушивался бушевавший снаружи ветер. С хмурого неба вовсю лил косой дождь, барабаня по промасленному пергаменту; подойдя к окну и выглянув наружу, я увидел, что вода внизу, в морском рукаве, поднялась и бурлит – с приливом сюда устремились частые волны с белыми гребешками. Редкие деревья на противоположных склонах дружно, как по команде, сгибались под порывами ветра, который в ярости срывал и кружил осенние листья; на север улетала стая скворцов – промелькнули 6есформенным облаком и с криком исчезли вдали… Я был не один. Рядом стоял Роджер: он, как и я, вглядывался в бухту, и вид у него был обеспокоенный. Когда под очередным порывом ветра окно задрожало, он закрепил его поплотнее и, покачав головой, прошептал:
– Упаси его Бог плыть сюда в такой шторм! Оглядевшись, я увидел, что зал разгорожен надвое занавесом, из-за которого доносились голоса. Роджер пересек зал и отдернул занавес, я шел за ним следом. На какое-то мгновенье мне почудилось, что время сыграло со мной очередную шутку, снова возвращая к той сцене, свидетелем которой я уже был однажды: на соломенной постели возле стены, лежал какой-то человек, в ногах у него на стуле сидела Джоанна Шампернун, а брат Жан устроился у изголовья. Однако подойдя ближе, я увидел, что больной – не муж Джоанны Генри Шампернун, а его тезка, Генри Бодруган, старший сын Отто и, следовательно, ее родной племянник. В стороне, прикрывая рот платком, стоял сэр Джон Карминоу. Юноша, у которого явно был сильный жар, все время порывался встать, бредил и звал отца, монах же вытирал ему пот со лба и пытался уложить обратно на подушку.
– Здесь его оставлять нельзя. Все слуги в Трилауне, и тут некому за ним ухаживать, – сказала Джоанна. – А если попытаться перевезти его туда, то в такое ненастье мы и к ночи не доберемся до места. Другое дело, если бы мы взяли его с собой в Бокенод, тогда уже через час он был бы в надежных руках.
– Я не могу пойти на такой риск, – сказал сэр Джон. – Что если монах прав и у него оспа? А в моей семье никто оспой не болел. Ничего не поделаешь, придется оставить его здесь на попечение Роджера.
Он метнул испуганный взгляд на управляющего, по-прежнему не отнимая платка от лица, и я подумал, каким жалким он должен был казаться в эту минуту Джоанне. И куда только подевался тот вызывающе-самоуверенный вид, который запомнился мне на приеме в честь епископа. Он раздобрел, поседел. В ответ на его слова Роджер, как всегда исполненный почтения к хозяевам, склонил голову, но в его опущенных глазах я успел заметить презрительный огонек.
– Я готов сделать все, что велит госпожа, – сказал он. – В детстве я переболел оспой, от нее умер мой отец. Но племянник моей госпожи молод и крепок, он выздоровеет. И кто может с уверенностью утверждать, что это оспа? Многие недомогания начинаются так же. Может статься, он будет здоров уже через сутки.
Джоанна поднялась со стула и подошла к постели. Она еще носила вдовий головной убор, и мне вспомнилась выписка, сделанная студентом из реестра Судебного архива и датированная. 1331 годом: «Разрешение, выданное Джоанне, последней жене Генри де Шампернуна, выходить замуж, по своему желанию за любого верноподданного короля». Если ее избранником оставался по-прежнему сэр Джон, то брак все еще не был, заключен.
Утром следующего дня Вита устроилась на «террасе» – так ей нравилось называть пространство с внешней стороны музыкального салона, – прислушиваясь, не раздастся ли сигнал машины, возвещающий о прибытии ее друзей, я же в это время, взбодрившись порцией джина с тоником, ходил взад и вперед по салону, то и дело поглядывая на часы и задаваясь вопросом, что мучительнее: ожидание того ужасного момента, когда машина въедет в сад, или же те минуты, когда гости полностью обоснуются здесь, и значит – брошенные на кресла куртки, стрекот камер, громкие, ни на секунду не умолкающие голоса, запах неизменной сигары Билла?.. Второе, возможно, даже предпочтительнее: уж лучше оказаться в гуще боя, чем ждать, когда протрубит сигнал к атаке.
– Едут! – завопили мальчики и стремглав бросились вниз по ступенькам; я вышел на террасу с таким ощущением, словно подставлял себя под минометный огонь.
Надо признать, в роли хозяйки дома Вита была неподражаема: Килмарт мгновенно превратился в некое подобие американского посольства – не хватало лишь флагштока с развевающим звездно-полосатым стягом. Стол ломился от яств, приготовленных и расставленных старательной, ликующей миссис Коллинз. Спиртное лилось рекой, в воздухе висел табачный дым. Мы сели обедать в два, а когда встали из-за стола, часы показывали половину четвертого. Мальчикам наобещали, что позже их отпустят купаться, и они убежали в сад играть в крикет. Женщины, надев обязательные черные очки, оттащили свои шезлонги за пределы слышимости, чтобы вволю посплетничать. А мы с Биллом устроились во внутреннем дворике: я надеялся, что мне удастся вздремнуть, но Билл, как все дипломаты, обожал слушать собственный голос. Сначала он разглагольствовал о мировой политике, затем переключился на внутреннюю и, наконец, явно подученный Дианой, как бы невзначай коснулся моих планов на будущее.
– Я слышал, ты собираешься войти в компаньоны к Джо. Здорово!
– Еще ничего не известно, – ответил я. – Требуется многое обговорить.
– Ну, ясное дело! – сказал он. – Нельзя решать свое будущее, подбрасывая монетку – орел или решка… Но подумай, какой шанс! Его фирма сейчас на подъеме. Помяни мое слово – ты не пожалеешь о таком союзе. Тем более что, как я понял, тебе и терять-то здесь особенно нечего.
Я не стал ничего говорить, твердо решив не дать себя втянуть в пространную дискуссию на эту тему.
– А Вита способна создать домашний уют где угодно, – продолжал он, – На это у нее особый дар. Так что, имея квартиру в Нью-Йорке и загородный дом для уик-эндов, вы сможете жить полнокровной жизнью, да и для путешествий возможности неограниченные.
Я пролепетал что-то невнятное и надвинул старую, оставшуюся от капитана Лейна панаму на свой все еще воспаленный правый глаз. Кстати, Вита этого так до сих пор и не заметила.
– Не думай, что мне охота совать нос в чужие дела, – сказал он, понизив голос, – но сам знаешь, как женщины все друг другу выбалтывают. Вита ужасно из-за тебя расстраивается. Она сказала Диане, что ты совсем не горишь желанием переезжать в Штаты, и она никак не может понять почему. Женщинам всегда лезут в голову самые мрачные мысли.
Тут он пустился в длинный и, на мой взгляд, чересчур подробный рассказ о девушке, с которой он повстречался в Мадриде, когда Диана была у родителей на Багамах.
– Молоденькая, всего девятнадцать, – повествовал он. – Я был без ума от нее. Хотя, конечно, мы оба понимали, что долго это не протянется. Она работала там в американском посольстве, а мне нужно было возвращаться в Лондон, к Диане, встречать ее из отпуска. Когда мы с ней расставались, я думал, что не переживу этого – как будто сам себя полоснул ножом по горлу.
Но – пережил, как, впрочем, и она. С тех пор мы не виделись.
Я зажег сигарету, чтобы не так чувствовать запах его вонючей сигары.
– Если ты думаешь, что я завел интрижку в этих краях, то ты глубоко заблуждаешься, – сказал я.
– Ну и отлично, – сказал он, – тем лучше для всех. Ничего страшного, если б и завел – лишь бы Вита ни о чем не узнала.
Затем последовала долгая пауза, во время которой он, как я полагаю, размышлял, не зайти ли с другого конца, но, видимо, решив, что лучше не рисковать, неожиданно спросил:
– Мальчики, кажется, говорили, что хотят искупаться?
Мы отправились на поиски наших дам. Их совещание, похоже, было в самом разгаре. Диана принадлежала к тому типу перезрелых блондинок, о которых принято говорить, что они весьма забавны в гостях и сущие тигрицы дома. По правде сказать, у меня не было особого желания испытывать ее ни в одном из этих качеств. Вита утверждала, что Диана – образец преданности в дружбе, и я верил ей на слово. Стоило нам появиться, как совещание тут же прервалось, и Диана сменила тему, как всякий раз при появлении мужчин.
– Ты загорел, Дик, – сказала она. – Тебе идет. А вот Билл на солнце сразу делается красный, как рак.
– Это, между прочим, настоящий загар, от морского воздуха, – уточнил я, – не то, что твой синтетический.
Рядом с ней на траве стоял флакон с маслом для загара, которое она периодически размазывала по своим лилейно-белым ногам.
– Мы идем купаться, – сказал Билл. – Вставай, мопсик… Порастрясешь немного свой жирок!
Последовала обычная шутливая перепалка, какую супружеские пары обыкновенно разыгрывают в своем тесном кругу. Я подумал, что любовники никогда себя так не ведут: их игры происходят в тишине и вследствие этого куда упоительнее.
Взяв полотенца, трубки и маски, мы спустились по тропинке к пляжу. Был отлив, и, чтобы войти в воду, надо было долго лавировать между скоплениями водорослей и скользкими камнями. Такое нашим гостям было в новинку, но они отнеслись к этому с юмором и плескались, как дельфины на мелководье, подтверждая тем самым мой излюбленный тезис: если не знаешь, чем занять гостей – тащи их на природу.
Я не ошибся, полагая, что самым тяжелым испытанием будет совместный вечер. Билл привез с собой бутылку виски, и я по его требованию вытряхнул из холодильника весь имевшийся в наличии лед. Мускат, который пили потом за ужином, образовал с виски гремучую смесь, так что, когда мы под урчание посудомоечной машины на кухне ввалились, пошатываясь, в музыкальный салон, вид у всех был довольно помятый. Я мог уже не тревожиться из-за своего воспаленного глаза, Билл выглядел ничуть не лучше: у него оба глаза были такие, будто его искусали осы. А щеки наших благоверных запылали ярким румянцем, какой обычно бывает у официанточек в сомнительном портовом кабаке.
Я подошел к проигрывателю и выложил стопку пластинок, не выбирая, поскольку музыка нужна была только затем, чтобы избавить всех от необходимости вести общую беседу. Вита, как правило, пила умеренно, но когда слегка перебирала, то мне всегда делалось за нее неловко. У нее в голосе появлялись визгливые нотки, которые то и дело сменялись приторно-сладкими. В этот вечер ее слащавые интонации предназначались Биллу, который весьма охотно плюхнулся рядом с ней на диван, в то время как его жена, сидевшая на другом диване, призывно похлопывала по пустующему рядом с ней месту и, глядя на меня, многозначительно улыбалась.
Я с отвращением понял, что весь сценарий был разработан заранее и что наши дамы задумали устроить один из тех жутких вечеров, на которых обмениваются супругами, но не всерьез, а понарошку, так сказать, для разминки – этакая одноактная пьеска, предваряющая большой спектакль. Мне это совсем не улыбалось. Если я чего и хотел, так это поскорее оказаться в постели – только чтоб рядом никого не было. Никого!
– Поговори со мною, Дик, – сказала Диана, придвинувшись так близко, что мне пришлось повернуть голову чуть ли не на девяносто градусов. – Я хочу знать все о твоем именитом друге профессоре Лейне!
– Тебя интересует его научная деятельность? Некоторые ее аспекты были освещены в весьма содержательной статье, опубликованной несколько лет назад в «Биохимической газете». Возможно, в моей лондонской квартире найдется экземпляр. Я тебе его перешлю.
– Не валяй дурака! Ты отлично знаешь, что я не пойму там ни слова. Я просто хочу знать, что он за человек, кто его друзья, какое у него хобби?
Хобби?.. Я вдумался в это слово. В воображении возник этакий рассеянный чудак, который с сачком гоняется за бабочками.
– Не думаю, что у него есть какое-то хобби помимо работы, – сказал я ей. – Но он обожает музыку, в особенности духовную музыку – церковное пение, грегорианские хоралы.
– А, так вот что вас сближает, любовь к музыке?
– Точнее, с этого все началось. Однажды вечером мы оказались на одной скамье в часовне Королевского колледжа[11] во время рождественской службы.
По правде говоря, мы оба пришли туда не из-за песнопений, а чтобы полюбоваться на одного мальчика из хора, которого ореол золотых волос делал похожим на юного Самуила* (Ветхозаветный пророк). Хотя эта первая встреча и была случайной, за ней последовали другие, и не потому, что я питал слабость к мальчикам из хора; просто сочетание святой невинности с «Аdеstе fideles»[12] и ореолом кудрей доставляло нам, двадцатилетним, такое эстетическое удовольствие, что нам хотелось испытывать его снова и снова.
– Тедди говорил мне, что в подвале есть запертая комната, а в ней полно обезьяньих голов, – сказала Диана. – Какая прелесть – аж мурашки по коже!
– Если быть точным, там всего одна обезьянья голова, – возразил я. – Но есть много чего другого. Все препараты крайне токсичны, и трогать ничего нельзя.
– Слышишь, Билл? – раздался голос Виты с дивана напротив.
Я с чувством гадливости отметил про себя, что он обнимал ее за талию, а она положила голову ему на плечо.
– Этот дом построен на динамите, – продолжала она. – Одно неосторожное движение, и мы все взлетим на воздух.
– Любое движение? – переспросил Билл, оскорбительно подмигнув мне. – А что будет, если мы придвинемся друг к другу чуточку поближе? Может, нас обоих динамитом зашвырнет на второй этаж, где спальни? Я-то лично не возражаю, но все же лучше сперва спросить разрешения у Дика.
– Дик останется здесь, – заявила Диана. – И если обезьянья голова взорвется, вы оба полетите наверх, а мы с Диком провалимся вниз. И все будут довольны, только мы окажемся в разных мирах. Верно, Дик?
– Абсолютно верно, – согласился я. – Но что до меня, я на сегодня сыт по горло нашим нынешним миром. Так что если вам приспичит спариваться – или точнее «страиваться» – на одном диване, так давайте, не стесняйтесь! И пусть вам будет хорошо. Вон у вас и виски осталось. Можете выпить мою долю. А я иду спать.
Я встал и вышел из комнаты. Теперь, когда я разбил эту парную четверку, лапанье автоматически прекратится, и следующий час-два все трое, будут с важным видом обсуждать разные грани моего характера, выясняя, изменился я или не очень, и что в связи с этим следует предпринять, и чего ждать в будущем.
Я разделся, сунул голову под струю холодной, воды, раздвинул шторы, нырнул под одеяло и мгновенно уснул.
Меня разбудила луна. Ее свет проникал сквозь щелку между шторами, которые Вита, ложась, задернула, и падал ко мне на подушку; Вита спала на своей половине кровати с широко раскрытым ртом и храпела, что с ней случалось редко. Должно быть, они все-таки прикончили бутылку. Я взглянул на часы: половина четвертого. Потом вылез из постели, прошел в гардеробную, надел джинсы и свитер.
На лестничной площадке я остановился у двери гостевой комнаты и прислушался. Ни звука, В другом конце коридора, где спали мальчики, тоже было тихо. Я спустился на первый этаж, затем в подвал и добрался до лаборатории. Я был абсолютно трезв, хладнокровен и собран и не испытывал ни чрезмерного возбуждения, ни подавленности: полная норма, нормальнее не бывает. Я настроился на очередное путешествие – и точка. Налить четыре меры жидкости во флягу, вывести машину из гаража, спуститься по склону до Тризмиллской долины, оставить там машину и пешком добраться до Граттена. Луна будет освещать мне путь, а когда она побледнеет, сместившись к западу, на востоке начнет заниматься заря. Если время снова сыграет со мной злую шутку и путешествие продлится вплоть до завтрака, что с того? Когда вернусь, тогда и вернусь. А Вита и ее друзья могут дуться, сколько им заблагорассудится.
В такую ночь… на свидание с кем?.. Мир нынешний крепко спит, а тот, другой – мой мир – еще не пробудился, вернее, пока не пробудился: пока на меня не начало действовать снадобье. Когда я огибал Тайуордрет и он выплывал из темноты, как город-призрак, я знал, что в тайном моем времени пересекаю луг перед монастырем, высившимся чуть дальше за каменными стенами. На самой малой скорости я двинулся вниз по тризмиллской дороге: от лунного света, заливавшего долину, блестели серые крыши клеток находившейся поодаль фермы, где разводили норок. Я поставил машину как можно ближе к кювету и перелез через ворота в изгороди, которая окружала поле. Затем направился к яме у карьера, где, как я знал, находилась когда-то часть старинной усадьбы, а именно – большой зал; там, возле пня, выхваченного из темноты квадратным пятном лунного света, выпил содержимое фляги. Поначалу я не ощущал ничего, кроме шума в ушах, которого я прежде не отмечал. Я прислонился к поросшему травой бугру и принялся ждать.
Что-то шевельнулось в живой изгороди – наверное, кролик – и шум в ушах усилился. Потом в карьере у меня за спиной загрохотала, сорвавшись вниз, какая-то ржавая железяка. Шум нарастал, заполняя все пространство – казалось, мир вокруг меня охвачен странным общим гулом, и я понял, что это не просто шум в ушах: грохот| доносился со стороны окна в старинном зале, на которое с ревом обрушивался бушевавший снаружи ветер. С хмурого неба вовсю лил косой дождь, барабаня по промасленному пергаменту; подойдя к окну и выглянув наружу, я увидел, что вода внизу, в морском рукаве, поднялась и бурлит – с приливом сюда устремились частые волны с белыми гребешками. Редкие деревья на противоположных склонах дружно, как по команде, сгибались под порывами ветра, который в ярости срывал и кружил осенние листья; на север улетала стая скворцов – промелькнули 6есформенным облаком и с криком исчезли вдали… Я был не один. Рядом стоял Роджер: он, как и я, вглядывался в бухту, и вид у него был обеспокоенный. Когда под очередным порывом ветра окно задрожало, он закрепил его поплотнее и, покачав головой, прошептал:
– Упаси его Бог плыть сюда в такой шторм! Оглядевшись, я увидел, что зал разгорожен надвое занавесом, из-за которого доносились голоса. Роджер пересек зал и отдернул занавес, я шел за ним следом. На какое-то мгновенье мне почудилось, что время сыграло со мной очередную шутку, снова возвращая к той сцене, свидетелем которой я уже был однажды: на соломенной постели возле стены, лежал какой-то человек, в ногах у него на стуле сидела Джоанна Шампернун, а брат Жан устроился у изголовья. Однако подойдя ближе, я увидел, что больной – не муж Джоанны Генри Шампернун, а его тезка, Генри Бодруган, старший сын Отто и, следовательно, ее родной племянник. В стороне, прикрывая рот платком, стоял сэр Джон Карминоу. Юноша, у которого явно был сильный жар, все время порывался встать, бредил и звал отца, монах же вытирал ему пот со лба и пытался уложить обратно на подушку.
– Здесь его оставлять нельзя. Все слуги в Трилауне, и тут некому за ним ухаживать, – сказала Джоанна. – А если попытаться перевезти его туда, то в такое ненастье мы и к ночи не доберемся до места. Другое дело, если бы мы взяли его с собой в Бокенод, тогда уже через час он был бы в надежных руках.
– Я не могу пойти на такой риск, – сказал сэр Джон. – Что если монах прав и у него оспа? А в моей семье никто оспой не болел. Ничего не поделаешь, придется оставить его здесь на попечение Роджера.
Он метнул испуганный взгляд на управляющего, по-прежнему не отнимая платка от лица, и я подумал, каким жалким он должен был казаться в эту минуту Джоанне. И куда только подевался тот вызывающе-самоуверенный вид, который запомнился мне на приеме в честь епископа. Он раздобрел, поседел. В ответ на его слова Роджер, как всегда исполненный почтения к хозяевам, склонил голову, но в его опущенных глазах я успел заметить презрительный огонек.
– Я готов сделать все, что велит госпожа, – сказал он. – В детстве я переболел оспой, от нее умер мой отец. Но племянник моей госпожи молод и крепок, он выздоровеет. И кто может с уверенностью утверждать, что это оспа? Многие недомогания начинаются так же. Может статься, он будет здоров уже через сутки.
Джоанна поднялась со стула и подошла к постели. Она еще носила вдовий головной убор, и мне вспомнилась выписка, сделанная студентом из реестра Судебного архива и датированная. 1331 годом: «Разрешение, выданное Джоанне, последней жене Генри де Шампернуна, выходить замуж, по своему желанию за любого верноподданного короля». Если ее избранником оставался по-прежнему сэр Джон, то брак все еще не был, заключен.