Страница:
Письмо было без подписи.
Арман на минуту задумался, потом вскричал:
— Пойду… Пойду… если бы даже мне суждено было погибнуть.
Он с лихорадочным нетерпением ждал, когда кончится день, и считал часы и минуты; как только наступил вечер, молодой человек, чтобы убить те четыре часа, которые отделяли его от свидания, отправился в Итальянскую оперу и бросал рассеянные взгляды на все ложи, как будто надеялся увидеть прелестное создание, которое в продолжение двух дней всецело владело им.
В одной из лож авансцены он заметил блондинку, невысокого роста, ослепительной красоты, и вздрогнул… Уж не она ли таинственная домино? У той были такие же золотистые волосы, такой же стан, такие же маленькие белые ручки, но это было все, что он заметил у домино, и было бы слишком смело решить, что женщина, на которую Арман смотрел теперь, и та, которую он видел замаскированной, одно и то же лицо. Притом невозможно было бы предположить, что та, которая назначила ему таинственное свидание, явилась тоже в Итальянскую оперу в ожидании назначенного часа.
Во время антракта Арман вышел в коридор и начал рассматривать в круглое окошечко ложи молодую женщину, которая явилась на представление совершенно одна. Она была так прекрасна, что он страстно желал, чтобы это оказалась именно она. Дама повернулась и заметила Армана; но выражение ее лица не изменилось, и она не выразила ни малейшего удивления; она видела в Армане просто незнакомца, каких много ежедневно встречает молодая и красивая женщина.
— Это не «она», — прошептал он разочарованный.
Молодой человек, тот самый, который утром был секундантом у Армана, случайно находился в фойе. Арман взял его под руку и спросил его, указывая на блондинку:
— Не знаешь ли ты, кто это?
— Знаю, — утвердительно кивнул тот головою.
— Как ее зовут?
— Баронесса де Сент-Люс.
— Как странно, — сказал Арман, — она очень похожа на мою оперную домино. Тот же рост, тот же цвет волос, те же ямочки на руках.
— В таком случае тем хуже!
— Почему «тем хуже»?
— Потому, что ты в нее влюбишься.
— Ну, так в чем же тут несчастье?
— Да вот в этом-то самом. Госпожа де Сент-Люс женщина, которую опасно любить. Арман удивился.
— Друг мой, — продолжал молодой человек, — маленькая баронесса, как ее называют, одна из тех женщин, которые, на первый взгляд, живут на земле, не утратив ни одной из небесных добродетелей, одно из тех эфирных созданий, которые не коснулись грязи нашей планеты и ангельская душа которых постоянно витает в пространстве.
— Ну и что же?
— Однако, друг мой, в свете, где она играет роль царицы, рассказывают шепотом странные вещи…
Арман с изумлением взглянул на своего собеседника.
— Баронесса вышла замуж двадцати лет, — продолжал рассказчик, — за влюбленного в нее старика. Он был красив и, как говорят, принадлежал к числу людей, жизнь которых была продолжительным триумфом; он был ужасом мужей и утешителем всех женщин, которые искали родственную душу. Он даже выработал в отношениях с этими слабыми созданиями особую странную теорию; когда он женился на мадемуазель Берт де Болье, в свете наивно говорили: «У этого человека в жизни столько жертв, что он не гарантировал свою жизнь от несчастья, несмотря на свои пятьдесят лет».
— Черт возьми! — вскричал Арман. — Это мне кажется парадоксом.
— Хорошо! К концу шестого месяца старый барон сделался рабом, через год жена отодвинула его на задний план, как обыкновенно поступают со старыми фамильными портретами. Теперь же он находится в положении древних невольников, которые теряют даже человеческое достоинство.
— Стало быть, — спросил Арман, — госпожа де Сент-Люс упала во мнении света?
— Нисколько; она никогда не давала серьезного повода к сплетням. Но…
— А! Есть и «но»…
— Да. Никто никогда не слыхал ни об одной интриге маленькой баронессы. Однако в том свете, где она вращается, случились два происшествия, с которыми, не знаю, справедливо или нет, общественное мнение связало и ее имя.
Друг сел на скамью в фойе, как человек, приготовившийся рассказать длинную историю.
— Послушаем, — сказал Арман, — любопытство которого было в высшей степени возбуждено.
— В прошлом году, — продолжал рассказчик, — молодой маркиз де П… очень увивался около нее, хотя у него был соперник, виконт Ральф О… ирландец, очень красивый, страшно богатый и бывший в это время в большой моде. Баронесса улыбалась им обоим совершенно одинаково, так что нельзя было сказать, чтобы одному из них она отдавала предпочтение. Баронесса живет в конце Вавилонской улицы, в отеле, сады которого доходят до бульвара Инвалидов. Садовая, калитка выходит на бульвар. Однажды ночью, в январе, нашли в двадцати шагах от этой калитки труп виконта Ральфа… У него оказались три раны, нанесенные шпагой. Что касается убийцы, или, вернее, противника, то последний скрылся. Но странное совпадение! В ту же самую ночь маркиз де П… в своем кабинете пустил себе пулю в лоб.
— Да, странно, — сказал Арман, — точно глава из романа.
— Впрочем, — продолжал рассказчик, — садовая калитка оказалась запертой, и госпожа де Сент-Люс, по-видимому, была непричастна к этому двойному несчастью; много болтали об этом странном совпадении, а злоречивые языки утверждали, что маркиз и виконт дрались из-за нее, и маркиз, терзаемый угрызениями совести, лишил себя жизни. Три месяца спустя, на балу в турецком посольстве, госпожа де Сент-Люс обратила на себя внимание молодого молдаванского князя, который был прекрасен, как день, и богаче самого набоба. Молдаванин страстно влюбился в госпожу де Сент-Люс; он следовал за нею на все балы, на концерты, в Лес, в Лонгшан, словом, повсюду… Баронесса оставалась холодна к изъявлению его чувств и постоянно отказывала красивому князю в разрешении явиться в ее салон. Однако однажды вечером молдаванин, переодевшись, имел дерзость проникнуть к ней, так как баронесса давала маскированный бал…
— И что же случилось? — спросил Арман.
— Баронесса узнала его, несмотря на громадную бороду чародея, и весьма ласково приняла его, но когда князь выходил от нее и садился в карету, ему был нанесен удар кинжалом. Его люди заметили это только по приезде домой. Их господин умер, сказав, что его ударил незнакомец, почти так же, как Равальяк — Генриха IV, то есть вскочив на подножку. После этого, дорогой мой, — добавил рассказчик, — думай, как хочешь, о госпоже де Сент-Люс, но позволь дать тебе совет: если ты влюбишься в нее, то найми почтовую карету и уезжай. Эта женщина внушает любовь, которая приносит несчастье.
Молодые люди вернулись в залу, и Арман навел лорнет на ложу баронессы и начал пристально смотреть на нее, чтобы привлечь ее внимание, но баронесса даже не вздрогнула.
— Это не она, — решил он, — впрочем, я это узнаю.
Арман простился со своим другом и отправился на бульвар, на место, назначенное в анонимной записке. Пробило полночь. Классический фиакр старого времени ждал на шоссе в равном расстоянии от улиц Тэбу и Гельдер. Арман заметил, что карета была не наемная и, проходя мимо нее, крикнул:
— Кучер, вы заняты?
— От полуночи до утра, — ответил возница, бросая вокруг себя испытующий взгляд.
— А! Дружище, — спросил Арман вполголоса, — так ты занят?
— Как вас зовут?
— Арман.
— В таком случае нет, — ответил возница.
В то же время стекло в дверце опустилось, дверца открылась, и Арман увидел в карете замаскированного человека. Он влез и сел. Замаскированный человек молча завязал ему глаза, и карета покатила по бульвару. Арман не мог определить, сколько времени продолжалось это таинственное путешествие; только по стуку кареты он понял, что выехал из Парижа и едет по шоссе, и рассчитал, когда карета остановилась, что он проехал, по всей вероятности, около трех лье.
Замаскированный человек вышел из кареты первый и подал Арману руку, чтобы помочь ему выйти.
— Следуйте за мной, сударь, — сказал он. — Но если вам дорога жизнь, не пытайтесь снять повязку, иначе я вас убью.
— Хорошо, — ответил Арман. — Идите, я последую за вами.
Он услыхал скрип засова и дверного ключа, затем почувствовал под ногами песок, которым обыкновенно посыпают садовые дорожки; таким образом он прошел шагов сорок, причем все время его вел, держа за руку, человек в маске. Затем Арман услышал, как отворилась другая дверь, и спутник его сказал ему:
— Поднимитесь на десять ступеней.
Арман поднялся и почувствовал, что под ногами у него ковер. Тогда спутник посадил его на диван.
— Снимите повязку, — сказал он ему.
Арман повиновался и с любопытством осмотрелся вокруг; он был поражен. Он находился в прекрасном будуаре, обитом шелковой материей пепельного цвета, кокетливо и изысканно меблированном и слабо освещенном висячей лампой с абажуром из китайской бумаги. Картины современных мастеров украшали стены, громадные лакированные жардиньерки с разнообразными цветами стояли в амбразурах окон, закрытых двойными решетчатыми ставнями и плотными занавесками.
Арман остался один; замаскированный человек успел скрыться в то время, как он снимал повязку. В будуаре царило благоухание, обещавшее таинственное наслаждение, которое овладело всеми чувствами отважного молодого человека; глаза его с нетерпением смотрели на находившуюся перед ним дверь, в которую, как ему казалось, должна была войти фея этого очаровательного жилища.
Действительно, дверь почти тотчас же отворилась, и наш герой почувствовал, как вся кровь прилила у него к сердцу. Белокурая домино вошла на цыпочках и направилась к Арману. Она была замаскирована, как и на балу в Опере, и костюм ее остался без малейшей перемены. Арма-ном внезапно овладела робость, когда он увидал предмет своих грез. Дивное создание протянуло ему руку и только сказало: «Благодарю».
Незнакомка намекала на утреннюю дуэль.
Арман поднес ее руку к губам и с восторгом крепко поцеловал ее.
— Я вас люблю… — прошептал он.
Под атласной маской снова раздался легкий смех, который он однажды уже слышал.
— Вы сумасшедший, — сказала ему незнакомка, — очаровательный сумасшедший, рисковавший своею жизнью из-за пустяков. Но, я думаю, вы больше этого не сделаете; вы должны мне это обещать…
Голос домино был ласков и убедителен, и, слушая ее, Арман испытывал приятное ощущение. Но когда он снова начал покрывать поцелуями ее руку, домино тихо выдернула ее и сказала:
— Я вас пригласила сюда, чтобы поблагодарить, а не для того, чтобы выслушивать признание в любви, мой милый рыцарь.
— Но я вас люблю… — страстно повторил Арман.
— Возможно, но, хотя вы и доказали мне это сегодня утром, я все еще вам не верю.
И домино прибавила, улыбаясь:
— Я была сегодня утром в Лесу, в двадцати шагах от места поединка, в карете, за группой деревьев. Я видела все…, и очень боялась.
— Неужели? — вскричал Арман, обрадовавшись, как ребенок.
— Правда.
Молодые люди иногда, несмотря на свою робость, проявляют удивительную самонадеянность: Арман в этот момент служил ярким тому доказательством.
— Так вы меня любите? — спросил он.
Такой прямой и неожиданный вопрос, казалось, смутил домино.
— Не знаю, — ответила она просто, — однако вполне естественно, что я беспокоилась за вас.
XXVI
XXVII
Арман на минуту задумался, потом вскричал:
— Пойду… Пойду… если бы даже мне суждено было погибнуть.
Он с лихорадочным нетерпением ждал, когда кончится день, и считал часы и минуты; как только наступил вечер, молодой человек, чтобы убить те четыре часа, которые отделяли его от свидания, отправился в Итальянскую оперу и бросал рассеянные взгляды на все ложи, как будто надеялся увидеть прелестное создание, которое в продолжение двух дней всецело владело им.
В одной из лож авансцены он заметил блондинку, невысокого роста, ослепительной красоты, и вздрогнул… Уж не она ли таинственная домино? У той были такие же золотистые волосы, такой же стан, такие же маленькие белые ручки, но это было все, что он заметил у домино, и было бы слишком смело решить, что женщина, на которую Арман смотрел теперь, и та, которую он видел замаскированной, одно и то же лицо. Притом невозможно было бы предположить, что та, которая назначила ему таинственное свидание, явилась тоже в Итальянскую оперу в ожидании назначенного часа.
Во время антракта Арман вышел в коридор и начал рассматривать в круглое окошечко ложи молодую женщину, которая явилась на представление совершенно одна. Она была так прекрасна, что он страстно желал, чтобы это оказалась именно она. Дама повернулась и заметила Армана; но выражение ее лица не изменилось, и она не выразила ни малейшего удивления; она видела в Армане просто незнакомца, каких много ежедневно встречает молодая и красивая женщина.
— Это не «она», — прошептал он разочарованный.
Молодой человек, тот самый, который утром был секундантом у Армана, случайно находился в фойе. Арман взял его под руку и спросил его, указывая на блондинку:
— Не знаешь ли ты, кто это?
— Знаю, — утвердительно кивнул тот головою.
— Как ее зовут?
— Баронесса де Сент-Люс.
— Как странно, — сказал Арман, — она очень похожа на мою оперную домино. Тот же рост, тот же цвет волос, те же ямочки на руках.
— В таком случае тем хуже!
— Почему «тем хуже»?
— Потому, что ты в нее влюбишься.
— Ну, так в чем же тут несчастье?
— Да вот в этом-то самом. Госпожа де Сент-Люс женщина, которую опасно любить. Арман удивился.
— Друг мой, — продолжал молодой человек, — маленькая баронесса, как ее называют, одна из тех женщин, которые, на первый взгляд, живут на земле, не утратив ни одной из небесных добродетелей, одно из тех эфирных созданий, которые не коснулись грязи нашей планеты и ангельская душа которых постоянно витает в пространстве.
— Ну и что же?
— Однако, друг мой, в свете, где она играет роль царицы, рассказывают шепотом странные вещи…
Арман с изумлением взглянул на своего собеседника.
— Баронесса вышла замуж двадцати лет, — продолжал рассказчик, — за влюбленного в нее старика. Он был красив и, как говорят, принадлежал к числу людей, жизнь которых была продолжительным триумфом; он был ужасом мужей и утешителем всех женщин, которые искали родственную душу. Он даже выработал в отношениях с этими слабыми созданиями особую странную теорию; когда он женился на мадемуазель Берт де Болье, в свете наивно говорили: «У этого человека в жизни столько жертв, что он не гарантировал свою жизнь от несчастья, несмотря на свои пятьдесят лет».
— Черт возьми! — вскричал Арман. — Это мне кажется парадоксом.
— Хорошо! К концу шестого месяца старый барон сделался рабом, через год жена отодвинула его на задний план, как обыкновенно поступают со старыми фамильными портретами. Теперь же он находится в положении древних невольников, которые теряют даже человеческое достоинство.
— Стало быть, — спросил Арман, — госпожа де Сент-Люс упала во мнении света?
— Нисколько; она никогда не давала серьезного повода к сплетням. Но…
— А! Есть и «но»…
— Да. Никто никогда не слыхал ни об одной интриге маленькой баронессы. Однако в том свете, где она вращается, случились два происшествия, с которыми, не знаю, справедливо или нет, общественное мнение связало и ее имя.
Друг сел на скамью в фойе, как человек, приготовившийся рассказать длинную историю.
— Послушаем, — сказал Арман, — любопытство которого было в высшей степени возбуждено.
— В прошлом году, — продолжал рассказчик, — молодой маркиз де П… очень увивался около нее, хотя у него был соперник, виконт Ральф О… ирландец, очень красивый, страшно богатый и бывший в это время в большой моде. Баронесса улыбалась им обоим совершенно одинаково, так что нельзя было сказать, чтобы одному из них она отдавала предпочтение. Баронесса живет в конце Вавилонской улицы, в отеле, сады которого доходят до бульвара Инвалидов. Садовая, калитка выходит на бульвар. Однажды ночью, в январе, нашли в двадцати шагах от этой калитки труп виконта Ральфа… У него оказались три раны, нанесенные шпагой. Что касается убийцы, или, вернее, противника, то последний скрылся. Но странное совпадение! В ту же самую ночь маркиз де П… в своем кабинете пустил себе пулю в лоб.
— Да, странно, — сказал Арман, — точно глава из романа.
— Впрочем, — продолжал рассказчик, — садовая калитка оказалась запертой, и госпожа де Сент-Люс, по-видимому, была непричастна к этому двойному несчастью; много болтали об этом странном совпадении, а злоречивые языки утверждали, что маркиз и виконт дрались из-за нее, и маркиз, терзаемый угрызениями совести, лишил себя жизни. Три месяца спустя, на балу в турецком посольстве, госпожа де Сент-Люс обратила на себя внимание молодого молдаванского князя, который был прекрасен, как день, и богаче самого набоба. Молдаванин страстно влюбился в госпожу де Сент-Люс; он следовал за нею на все балы, на концерты, в Лес, в Лонгшан, словом, повсюду… Баронесса оставалась холодна к изъявлению его чувств и постоянно отказывала красивому князю в разрешении явиться в ее салон. Однако однажды вечером молдаванин, переодевшись, имел дерзость проникнуть к ней, так как баронесса давала маскированный бал…
— И что же случилось? — спросил Арман.
— Баронесса узнала его, несмотря на громадную бороду чародея, и весьма ласково приняла его, но когда князь выходил от нее и садился в карету, ему был нанесен удар кинжалом. Его люди заметили это только по приезде домой. Их господин умер, сказав, что его ударил незнакомец, почти так же, как Равальяк — Генриха IV, то есть вскочив на подножку. После этого, дорогой мой, — добавил рассказчик, — думай, как хочешь, о госпоже де Сент-Люс, но позволь дать тебе совет: если ты влюбишься в нее, то найми почтовую карету и уезжай. Эта женщина внушает любовь, которая приносит несчастье.
Молодые люди вернулись в залу, и Арман навел лорнет на ложу баронессы и начал пристально смотреть на нее, чтобы привлечь ее внимание, но баронесса даже не вздрогнула.
— Это не она, — решил он, — впрочем, я это узнаю.
Арман простился со своим другом и отправился на бульвар, на место, назначенное в анонимной записке. Пробило полночь. Классический фиакр старого времени ждал на шоссе в равном расстоянии от улиц Тэбу и Гельдер. Арман заметил, что карета была не наемная и, проходя мимо нее, крикнул:
— Кучер, вы заняты?
— От полуночи до утра, — ответил возница, бросая вокруг себя испытующий взгляд.
— А! Дружище, — спросил Арман вполголоса, — так ты занят?
— Как вас зовут?
— Арман.
— В таком случае нет, — ответил возница.
В то же время стекло в дверце опустилось, дверца открылась, и Арман увидел в карете замаскированного человека. Он влез и сел. Замаскированный человек молча завязал ему глаза, и карета покатила по бульвару. Арман не мог определить, сколько времени продолжалось это таинственное путешествие; только по стуку кареты он понял, что выехал из Парижа и едет по шоссе, и рассчитал, когда карета остановилась, что он проехал, по всей вероятности, около трех лье.
Замаскированный человек вышел из кареты первый и подал Арману руку, чтобы помочь ему выйти.
— Следуйте за мной, сударь, — сказал он. — Но если вам дорога жизнь, не пытайтесь снять повязку, иначе я вас убью.
— Хорошо, — ответил Арман. — Идите, я последую за вами.
Он услыхал скрип засова и дверного ключа, затем почувствовал под ногами песок, которым обыкновенно посыпают садовые дорожки; таким образом он прошел шагов сорок, причем все время его вел, держа за руку, человек в маске. Затем Арман услышал, как отворилась другая дверь, и спутник его сказал ему:
— Поднимитесь на десять ступеней.
Арман поднялся и почувствовал, что под ногами у него ковер. Тогда спутник посадил его на диван.
— Снимите повязку, — сказал он ему.
Арман повиновался и с любопытством осмотрелся вокруг; он был поражен. Он находился в прекрасном будуаре, обитом шелковой материей пепельного цвета, кокетливо и изысканно меблированном и слабо освещенном висячей лампой с абажуром из китайской бумаги. Картины современных мастеров украшали стены, громадные лакированные жардиньерки с разнообразными цветами стояли в амбразурах окон, закрытых двойными решетчатыми ставнями и плотными занавесками.
Арман остался один; замаскированный человек успел скрыться в то время, как он снимал повязку. В будуаре царило благоухание, обещавшее таинственное наслаждение, которое овладело всеми чувствами отважного молодого человека; глаза его с нетерпением смотрели на находившуюся перед ним дверь, в которую, как ему казалось, должна была войти фея этого очаровательного жилища.
Действительно, дверь почти тотчас же отворилась, и наш герой почувствовал, как вся кровь прилила у него к сердцу. Белокурая домино вошла на цыпочках и направилась к Арману. Она была замаскирована, как и на балу в Опере, и костюм ее остался без малейшей перемены. Арма-ном внезапно овладела робость, когда он увидал предмет своих грез. Дивное создание протянуло ему руку и только сказало: «Благодарю».
Незнакомка намекала на утреннюю дуэль.
Арман поднес ее руку к губам и с восторгом крепко поцеловал ее.
— Я вас люблю… — прошептал он.
Под атласной маской снова раздался легкий смех, который он однажды уже слышал.
— Вы сумасшедший, — сказала ему незнакомка, — очаровательный сумасшедший, рисковавший своею жизнью из-за пустяков. Но, я думаю, вы больше этого не сделаете; вы должны мне это обещать…
Голос домино был ласков и убедителен, и, слушая ее, Арман испытывал приятное ощущение. Но когда он снова начал покрывать поцелуями ее руку, домино тихо выдернула ее и сказала:
— Я вас пригласила сюда, чтобы поблагодарить, а не для того, чтобы выслушивать признание в любви, мой милый рыцарь.
— Но я вас люблю… — страстно повторил Арман.
— Возможно, но, хотя вы и доказали мне это сегодня утром, я все еще вам не верю.
И домино прибавила, улыбаясь:
— Я была сегодня утром в Лесу, в двадцати шагах от места поединка, в карете, за группой деревьев. Я видела все…, и очень боялась.
— Неужели? — вскричал Арман, обрадовавшись, как ребенок.
— Правда.
Молодые люди иногда, несмотря на свою робость, проявляют удивительную самонадеянность: Арман в этот момент служил ярким тому доказательством.
— Так вы меня любите? — спросил он.
Такой прямой и неожиданный вопрос, казалось, смутил домино.
— Не знаю, — ответила она просто, — однако вполне естественно, что я беспокоилась за вас.
XXVI
Арман встал на колени перед незнакомкой и снова взял ее прелестные маленькие руки, которые она в этот раз и не думала уже вырывать, и со свойственным в двадцать лет восхищением описал ей свою любовь, так странно загоревшуюся, и приятное волнение, которое он испытывал с тех пор, как она завладела всеми его помыслами.
— Молю вас, — сказал он наконец, — покажите мне ваше лицо, которое я обожаю, не видав его.
Домино отрицательно покачала головой. Арман настаивал, но она оставалась непоколебимой.
— Наконец, где я могу вас встретить? — спросил он с упорной настойчивостью влюбленного, вымаливающего милости.
— Выслушайте меня, — ответила ему домино, подняв его и усадив около себя на диване, — выслушайте меня; вы воображаете, что любите меня, и я убеждена, что в настоящую минуту вы уверены в этом!
— О, да! — пробормотал Арман.
— Но любовь двадцатилетнего юноши, друг мой, самая непостоянная и эфемерная вещь в мире.
— Ах! Не думайте этого… я буду любить вас всю жизнь.
— Дитя, вы еще не знаете, что слово «всю жизнь» в любви самая большая ложь.
— Позвольте, — сказал он, подложив руку домино к своему сердцу, — вы слышите, как оно бьется…
— Знаете ли вы, — продолжала незнакомка, — что я не свободна?
Арман вздрогнул.
— Что вы хотите сказать этим? — спросил он грустно.
— Я принадлежу свету… тому неумолимому свету, который отвергает и клеймит слабую женщину, настолько слабохарактерную, чтобы полюбить на время… У меня есть муж, которому жена принадлежит телом и душою на всю жизнь…
— Боже мой! Боже мой! — прошептал растерявшийся Арман. — Но я вас люблю до смерти, однако…
— Вам так кажется, по крайней мере…
— О! Чем прикажете доказать вам это? Говорите, приказывайте… Я все исполню.
— Друг мой, — ответила домино, — любовь доказывается только постоянством.
— Хорошо! Испытайте меня…
— Может быть…
И домино прибавила взволнованным голосом:
— Хотите вы видеть меня еще раз?
— Можете ли вы спрашивать меня об этом?
— А если бы я согласилась… вы будете мне повиноваться?
— Слепо.
— Вы употребили совершенно верное слово, — смеясь, сказала домино, — так как вы будете являться сюда только с завязанными глазами.
— Согласен на это от всего сердца.
— Затем, я никогда не сниму маски.
— О!
— Разве вы предпочитаете, чтобы я сняла ее сейчас; но в таком случае вы никогда уже меня не увидите?
— Пусть будет по-вашему, — согласился Арман.
— Итак, — продолжала домино, — вы не узнаете ни моего имени, ни места, где я живу, и никогда не увидите моего лица. На этих условиях я согласна принимать вас.
Арман не ответил, но прикоснулся губами к белому лбу домино, и ему показалось, что незнакомка вздрогнула.
Он долго стоял перед нею на коленях, нашептывая ей тот очаровательный вздор, который называется языком любви, и она слушала его, смеясь и извиняя тысячу вольностей. Но вдруг часы в будуаре пробили три часа утра.
— Вставайте, — приказала незнакомка, — пора расстаться.
— Уже? — прошептал Арман с сожалением, как Ромео, прощающийся с Джульеттой при первых лучах восходящего солнца.
— Так нужно, — сказала она, — но мы скоро опять увидимся.
— Когда? В котором часу? — спросил Арман. Незнакомка, казалось, соображала.
— Сегодня четверг, — сказала она, — будьте в субботу вечером на том же самом месте и в тот же самый час, и мы снова разыграем историю девушки с золотыми глазами.
В то время как она говорила, Арман любовался ее дивными волосами, оттенок которых напоминал ему волосы баронессы де Сент-Люс.
— Вы позволите мне задать вам один нескромный вопрос? — спросил он, повинуясь внезапной мысли.
— Спрашивайте.
— Знаете вы баронессу де Сент-Люс?
Арман, задавая этот вопрос, внимательно наблюдал, за домино; но она не выказала ни малейшего смущения и спокойно ответила:
— Я встречала ее в свете; об этой женщине ходят слухи очень странные и нелестные для ее репутации. Я очень счастлива, что не имею с ней ничего общего, кроме волос, которые, кажется, у нее такого же цвета, как и у меня.
«Решительно, — подумал Арман, — это не она». Белокурая домино взяла повязку и показала ее молодому человеку.
— Дайте, — сказала она, — я снаряжу вас в дорогу. Она повязала ему повязку вокруг головы и сказала нежным голосом:
— До субботы! Но помните: если вы осмелитесь снять повязку по дороге, то рискуете жизнью.
Арман услыхал звонок, затем удалявшиеся легкие шаги, потом приблизились более тяжелые шаги, и раздался голос его спутника:
— Идемте, сударь, — сказал человек в маске, беря за руку Армана.
Армана снова вывели и проводили до фиакра, где рядом с ним поместился его таинственный проводник, который опять напомнил ему об угрожающей ему опасности, если бы он вздумал снять повязку.
Фиакр ехал около часу, наконец он остановился. Замаскированный человек вышел с Арманом и сказал ему:
— Когда вы услышите, что карета повернула за угол, вы можете снять повязку.
Влюбленный повиновался и стоял неподвижно до тех пор, пока шум кареты не заглох вдали; когда он снял повязку, то с удивлением увидел, что находится у решетки маленького домика на улице Шальо. Светало; птицы начинали петь на высоких деревьях сада, и Арман увидал старика Иова, который уже встал и в беспокойстве прогуливался по маленькому, покрытому дерном дворику, потому что слишком редко случалось, чтобы его молодой барин возвращался так поздно.
— Ах! Господин Арман, господин Арман! — произнес он нежным в и то же время ворчливым тоном. — Вы слишком злоупотребляете вашей молодостью, вы слишком спешите жить.
— Не беда! — ответил, смеясь, Арман. — Я счастлив, а это много значит.
— Молю вас, — сказал он наконец, — покажите мне ваше лицо, которое я обожаю, не видав его.
Домино отрицательно покачала головой. Арман настаивал, но она оставалась непоколебимой.
— Наконец, где я могу вас встретить? — спросил он с упорной настойчивостью влюбленного, вымаливающего милости.
— Выслушайте меня, — ответила ему домино, подняв его и усадив около себя на диване, — выслушайте меня; вы воображаете, что любите меня, и я убеждена, что в настоящую минуту вы уверены в этом!
— О, да! — пробормотал Арман.
— Но любовь двадцатилетнего юноши, друг мой, самая непостоянная и эфемерная вещь в мире.
— Ах! Не думайте этого… я буду любить вас всю жизнь.
— Дитя, вы еще не знаете, что слово «всю жизнь» в любви самая большая ложь.
— Позвольте, — сказал он, подложив руку домино к своему сердцу, — вы слышите, как оно бьется…
— Знаете ли вы, — продолжала незнакомка, — что я не свободна?
Арман вздрогнул.
— Что вы хотите сказать этим? — спросил он грустно.
— Я принадлежу свету… тому неумолимому свету, который отвергает и клеймит слабую женщину, настолько слабохарактерную, чтобы полюбить на время… У меня есть муж, которому жена принадлежит телом и душою на всю жизнь…
— Боже мой! Боже мой! — прошептал растерявшийся Арман. — Но я вас люблю до смерти, однако…
— Вам так кажется, по крайней мере…
— О! Чем прикажете доказать вам это? Говорите, приказывайте… Я все исполню.
— Друг мой, — ответила домино, — любовь доказывается только постоянством.
— Хорошо! Испытайте меня…
— Может быть…
И домино прибавила взволнованным голосом:
— Хотите вы видеть меня еще раз?
— Можете ли вы спрашивать меня об этом?
— А если бы я согласилась… вы будете мне повиноваться?
— Слепо.
— Вы употребили совершенно верное слово, — смеясь, сказала домино, — так как вы будете являться сюда только с завязанными глазами.
— Согласен на это от всего сердца.
— Затем, я никогда не сниму маски.
— О!
— Разве вы предпочитаете, чтобы я сняла ее сейчас; но в таком случае вы никогда уже меня не увидите?
— Пусть будет по-вашему, — согласился Арман.
— Итак, — продолжала домино, — вы не узнаете ни моего имени, ни места, где я живу, и никогда не увидите моего лица. На этих условиях я согласна принимать вас.
Арман не ответил, но прикоснулся губами к белому лбу домино, и ему показалось, что незнакомка вздрогнула.
Он долго стоял перед нею на коленях, нашептывая ей тот очаровательный вздор, который называется языком любви, и она слушала его, смеясь и извиняя тысячу вольностей. Но вдруг часы в будуаре пробили три часа утра.
— Вставайте, — приказала незнакомка, — пора расстаться.
— Уже? — прошептал Арман с сожалением, как Ромео, прощающийся с Джульеттой при первых лучах восходящего солнца.
— Так нужно, — сказала она, — но мы скоро опять увидимся.
— Когда? В котором часу? — спросил Арман. Незнакомка, казалось, соображала.
— Сегодня четверг, — сказала она, — будьте в субботу вечером на том же самом месте и в тот же самый час, и мы снова разыграем историю девушки с золотыми глазами.
В то время как она говорила, Арман любовался ее дивными волосами, оттенок которых напоминал ему волосы баронессы де Сент-Люс.
— Вы позволите мне задать вам один нескромный вопрос? — спросил он, повинуясь внезапной мысли.
— Спрашивайте.
— Знаете вы баронессу де Сент-Люс?
Арман, задавая этот вопрос, внимательно наблюдал, за домино; но она не выказала ни малейшего смущения и спокойно ответила:
— Я встречала ее в свете; об этой женщине ходят слухи очень странные и нелестные для ее репутации. Я очень счастлива, что не имею с ней ничего общего, кроме волос, которые, кажется, у нее такого же цвета, как и у меня.
«Решительно, — подумал Арман, — это не она». Белокурая домино взяла повязку и показала ее молодому человеку.
— Дайте, — сказала она, — я снаряжу вас в дорогу. Она повязала ему повязку вокруг головы и сказала нежным голосом:
— До субботы! Но помните: если вы осмелитесь снять повязку по дороге, то рискуете жизнью.
Арман услыхал звонок, затем удалявшиеся легкие шаги, потом приблизились более тяжелые шаги, и раздался голос его спутника:
— Идемте, сударь, — сказал человек в маске, беря за руку Армана.
Армана снова вывели и проводили до фиакра, где рядом с ним поместился его таинственный проводник, который опять напомнил ему об угрожающей ему опасности, если бы он вздумал снять повязку.
Фиакр ехал около часу, наконец он остановился. Замаскированный человек вышел с Арманом и сказал ему:
— Когда вы услышите, что карета повернула за угол, вы можете снять повязку.
Влюбленный повиновался и стоял неподвижно до тех пор, пока шум кареты не заглох вдали; когда он снял повязку, то с удивлением увидел, что находится у решетки маленького домика на улице Шальо. Светало; птицы начинали петь на высоких деревьях сада, и Арман увидал старика Иова, который уже встал и в беспокойстве прогуливался по маленькому, покрытому дерном дворику, потому что слишком редко случалось, чтобы его молодой барин возвращался так поздно.
— Ах! Господин Арман, господин Арман! — произнес он нежным в и то же время ворчливым тоном. — Вы слишком злоупотребляете вашей молодостью, вы слишком спешите жить.
— Не беда! — ответил, смеясь, Арман. — Я счастлив, а это много значит.
XXVII
В течение двух месяцев Арман был самым счастливым человеком в мире. Сначала два, затем три раза в неделю красивого юношу ожидали на углу улицы Тэбу то таинственный фиакр, то карета без герба, и всегда один и тот же человек в маске, готовый убить его кинжалом, если бы он попытался снять повязку. В течение двух месяцев Арман испытывал удовольствие от этой таинственности; затем мало-помалу им овладело любопытство, и он спросил своего кумира, неужели она никогда не покажет ему своего лица.
— Нет, — сухо ответила она. — И чтобы наказать вас за ваше нескромное желание, вы не увидите меня в течение недели.
Напрасно юноша просил, умолял, ее решение было твердо. В течение недели на бульваре не появлялся таинственный проводник.
Арман, не видя незнакомки, начал испытывать желание хоть поговорить о ней. До сих пор он хранил глубокое молчание о своем счастье, но у счастливых людей всегда является потребность завести доверенное лицо, то есть наперсника, и наш герой выбрал для этого того же самого друга, который был его секундантом, и рассказал ему историю госпожи де Сент-Люс и ее похождения.
— О-го! — сказал молодой человек. — Одно из двух: или она безобразна, и тогда я понимаю маскировку, или у тебя есть счастливый соперник.
Эти слова пробудили в сердце Армана ревность. Он любил впервые и в первый раз испытал прилив необычайной грусти при мысли, что, может быть, есть другой, которого любит «она»…
Арман сделал свое признание на шестой день своего наказания; в течение остальных двух дней он перенес тысячу страданий и пускался в самые странные предположения. Наступил восьмой день. Время тянулось страшно медленно; наконец пробил час свидания, и неизъяснимая радость наполнила сердце Армана, когда он снова увидел на бульваре карету. Через час он был уже у ног белокурой домино. Но когда демон ревности поселится в сердце человека, любовь является не более как поводом к резким обвинениям. Белокурая домино встретила Армана с улыбкой и протянула ему, свою красивую руку со словами: «Вы прощены!»
Арман должен был бы удовлетвориться этим и счесть себя за самого счастливого человека. Ничуть не бывало; он начал жаловаться, излагать свои подозрения и желал во что бы то ни стало узнать, почему ему не хотят показать лица.
На этот раз домино без раздражения, спокойным и мелодичным голосом ответила:
— Вы не знаете, мой друг, что женщина, которая, подобно мне, забыла свет и свои обязанности, чтобы отдаться любви, так стыдлива и так горда, что желала бы скрыть свое прошлое и стать совершенно другой для того, кого она любит. Вы не знаете, мой милый нескромник, что можете встретить меня в какой-нибудь гостиной, где уже я не буду той, какую вы любите, но буду женщиной с громким именем, с высоким положением в свете. И тогда неужели бы вы пожелали, чтобы я покраснела и опустила глаза под вашим взглядом?
— Ах! — прошептал вне себя Арман. — Неужели вы считаете меня столь нескромным и неужели вы думаете, что я выдам свое счастье толпе?
— Нет, но может случиться, что вы начнете ревновать… Арман вздрогнул при этом слове.
— Почему ревновать? — спросил он.
— Потому что в свете молодая и красивая женщина — а я красива, — кокетливо сказала незнакомка, — видит себя всегда окруженной толпой молодых фатов и не воображающих, что подле нее есть человек, которого никто не знает, но который любит эту женщину и любим ею, и что каждое слово, произносимое ими вполголоса, точно ножом режет по сердцу этого человека.
— Клянусь вам, я никогда не пойду туда, где могу встретить вас.
— Положим; но мы можем поссориться, а в это время кто может отвечать за себя?
Арман прервал ее жестом.
— Вы прекрасно знаете, что я ваш раб и буду повиноваться вам всегда.
Белокурая домино ничего не ответила на это, но казалась задумчивой, озабоченной, опустив свою руку в руку Армана. Молодой человек подумал, что незнакомка готова уступить, и радостная дрожь пробежала по его телу.
— Хорошо, — сказала она. — Дайте мне двадцать четыре часа…
— А потом?
— Потом, гадкий ревнивец, — прошептала она, — вы поверите, что я красива.
И прежде чем он успел возразить, она надела на него повязку и нежно сказала:
— До завтра!
На другой день Арман явился на свидание в обычный час, но кареты не было. Он ждал час, два… Ночь прошла, и день застал его прогуливающимся по бульвару, в грязи. Арман вернулся домой в отчаянии; им овладели еще более мрачные предположения. Больна она или хотела оттянуть раскрытие своего инкогнито? День прошел для него мучительно; настал вечер, он побежал на бульвар. Кареты не было, и Арман, как и накануне, тщетно прождал ее до утра. Таким образом прошли три ночи. Арман все еще надеялся отыскать, наконец, таинственную карету, которая отвозила его к его возлюбленной; но надежда его была напрасна.
Сын полковника ходил как помешанный и хотел уже лишить себя жизни, как вдруг он получил письмо на такой же бумаге, как и записка, в которой ему некогда назначили первое свидание, и оно остановило его руку, уже готовую направить дуло пистолета в сердце. Это она писала ему.
Он отбросил от себя смертоносное оружие и с трепетом надежды разорвал конверт и прочитал:
«Друг мой, вы, без сомнения, читали „Тысячу и одну ночь“ и припомните, может быть, сказку, кажется, под заглавием: „Лампа Алладина“. Гений явился к бедному служителю Аллаха и Пророка и сказал ему: „Я хочу сделать тебя богаче шаха персидского, нашего славного государя. Следуй за мною“.
Перс последовал за гением, который привел его, держа лампу в руках, в пещеру, выстланную рубинами и изумрудами и наполненную самыми драгоценными камнями и сказочной красоты бриллиантами. Перс по приказанию гения наполнил большой мешок и унес.
«Ты можешь еще раз наполнить мешок, — сказал ему гений, — и взять с собою»
Перс принялся за работу и наложил столько бриллиантов и рубинов, что мешок едва мог вместить их. Тогда гений сказал ему:
«Теперь на эти сокровища ты можешь, если захочешь, купить целое царство. Ступай!»
И он приказал ему выйти из пещеры. Перс повиновался, но когда он выходил, то при дневном свете заметил громадный бриллиант, который показался ему красивее всех, бывших у него, и он сказал своему проводнику:
«Я хотел бы взять и этот».
«Несчастный безумец! — ответил сердито гений. — Алчность твоя погубила тебя…»
И тотчас стены пещеры обрушились, скрыв под своими обломками алчного перса.
Итак, дорогой мой, этот рассказ подходит и к вам. Вы пользовались моей любовью: чего же еще недоставало вашему ненасытному сердцу? Вы пожелали видеть мое лицо, и вот таинственный грот, где скрывалась наша любовь, рухнул. Прощайте!.. Мы никогда более не увидимся!»
Крик отчаяния вылетел из груди Армана; он снова схватил пистолет и решил убить себя… Но чья-то рука вырвала его… Его друг, его секундант, поверенный его тайн вошел в то время, как юноша читал письмо, и поднял его с ковра, когда оно выпало из рук пораженного Армана.
— Сумасшедший! — крикнул он. — Ты хочешь убить себя? Брось! Эта женщина никогда тебя не любила.
— Зато я люблю ее, я… — твердил Арман.
— Хорошо! Мы отыщем ее.
Это слово было для Армана якорем спасения, как для человека, приговоренного к смерти.
— Друг мой, — спокойно продолжал собеседник Армана, — дай мне неделю сроку, и я, не видя ее ни разу, узнаю ее и укажу тебе в толпе твою белокурую домино.
Так как Арман с недоумением смотрел на друга, то он продолжал:
— Хочешь, я расскажу тебе свою историю? Слушай. Я горячо полюбил одну женщину; но у нее был муж, настоящий тигр. Я встречал ее повсюду: на дороге, в свете или, вернее, она меня беспрестанно видела следовавшим по ее стопам. Прелюдия вальса, кадриль — словом, все было для меня предлогом очутиться возле нее. Шла ли она слушать проповедь, я был там; показывалась ли она в Лесу, и меня там можно было встретить верхом на лошади. Вообще эта женщина везде могла чувствовать на себе взгляд своего обожателя, говоривший ей, как сильно я ее люблю, потому что любовь моя была так благоговейна, так безгранична, что я никогда не осмелился бы признаться ей. Муж испугался человека, который всюду преследовал его жену, восхищался ею, но не открывал ей своей любви; он сказал себе, что постоянство — самое ужасное оружие, которым можно подействовать на человеческое сердце, и решил покинуть Париж, Францию, Европу, увезя и свое сокровище; он так искусно замел свой след, что сначала я потерял всякую надежду отыскать когда-либо любимую женщину. Но я любил ее, понимаешь ли, любил до безумия, и я сделал самый простой расчет: решив, что земля только песчинка, я сказал себе, что в десять лет я могу ее обшарить сверху донизу. Я принялся за дело и спустя два года отыскал любимую женщину на берегах Онтарио, в индийской хижине.
— Нет, — сухо ответила она. — И чтобы наказать вас за ваше нескромное желание, вы не увидите меня в течение недели.
Напрасно юноша просил, умолял, ее решение было твердо. В течение недели на бульваре не появлялся таинственный проводник.
Арман, не видя незнакомки, начал испытывать желание хоть поговорить о ней. До сих пор он хранил глубокое молчание о своем счастье, но у счастливых людей всегда является потребность завести доверенное лицо, то есть наперсника, и наш герой выбрал для этого того же самого друга, который был его секундантом, и рассказал ему историю госпожи де Сент-Люс и ее похождения.
— О-го! — сказал молодой человек. — Одно из двух: или она безобразна, и тогда я понимаю маскировку, или у тебя есть счастливый соперник.
Эти слова пробудили в сердце Армана ревность. Он любил впервые и в первый раз испытал прилив необычайной грусти при мысли, что, может быть, есть другой, которого любит «она»…
Арман сделал свое признание на шестой день своего наказания; в течение остальных двух дней он перенес тысячу страданий и пускался в самые странные предположения. Наступил восьмой день. Время тянулось страшно медленно; наконец пробил час свидания, и неизъяснимая радость наполнила сердце Армана, когда он снова увидел на бульваре карету. Через час он был уже у ног белокурой домино. Но когда демон ревности поселится в сердце человека, любовь является не более как поводом к резким обвинениям. Белокурая домино встретила Армана с улыбкой и протянула ему, свою красивую руку со словами: «Вы прощены!»
Арман должен был бы удовлетвориться этим и счесть себя за самого счастливого человека. Ничуть не бывало; он начал жаловаться, излагать свои подозрения и желал во что бы то ни стало узнать, почему ему не хотят показать лица.
На этот раз домино без раздражения, спокойным и мелодичным голосом ответила:
— Вы не знаете, мой друг, что женщина, которая, подобно мне, забыла свет и свои обязанности, чтобы отдаться любви, так стыдлива и так горда, что желала бы скрыть свое прошлое и стать совершенно другой для того, кого она любит. Вы не знаете, мой милый нескромник, что можете встретить меня в какой-нибудь гостиной, где уже я не буду той, какую вы любите, но буду женщиной с громким именем, с высоким положением в свете. И тогда неужели бы вы пожелали, чтобы я покраснела и опустила глаза под вашим взглядом?
— Ах! — прошептал вне себя Арман. — Неужели вы считаете меня столь нескромным и неужели вы думаете, что я выдам свое счастье толпе?
— Нет, но может случиться, что вы начнете ревновать… Арман вздрогнул при этом слове.
— Почему ревновать? — спросил он.
— Потому что в свете молодая и красивая женщина — а я красива, — кокетливо сказала незнакомка, — видит себя всегда окруженной толпой молодых фатов и не воображающих, что подле нее есть человек, которого никто не знает, но который любит эту женщину и любим ею, и что каждое слово, произносимое ими вполголоса, точно ножом режет по сердцу этого человека.
— Клянусь вам, я никогда не пойду туда, где могу встретить вас.
— Положим; но мы можем поссориться, а в это время кто может отвечать за себя?
Арман прервал ее жестом.
— Вы прекрасно знаете, что я ваш раб и буду повиноваться вам всегда.
Белокурая домино ничего не ответила на это, но казалась задумчивой, озабоченной, опустив свою руку в руку Армана. Молодой человек подумал, что незнакомка готова уступить, и радостная дрожь пробежала по его телу.
— Хорошо, — сказала она. — Дайте мне двадцать четыре часа…
— А потом?
— Потом, гадкий ревнивец, — прошептала она, — вы поверите, что я красива.
И прежде чем он успел возразить, она надела на него повязку и нежно сказала:
— До завтра!
На другой день Арман явился на свидание в обычный час, но кареты не было. Он ждал час, два… Ночь прошла, и день застал его прогуливающимся по бульвару, в грязи. Арман вернулся домой в отчаянии; им овладели еще более мрачные предположения. Больна она или хотела оттянуть раскрытие своего инкогнито? День прошел для него мучительно; настал вечер, он побежал на бульвар. Кареты не было, и Арман, как и накануне, тщетно прождал ее до утра. Таким образом прошли три ночи. Арман все еще надеялся отыскать, наконец, таинственную карету, которая отвозила его к его возлюбленной; но надежда его была напрасна.
Сын полковника ходил как помешанный и хотел уже лишить себя жизни, как вдруг он получил письмо на такой же бумаге, как и записка, в которой ему некогда назначили первое свидание, и оно остановило его руку, уже готовую направить дуло пистолета в сердце. Это она писала ему.
Он отбросил от себя смертоносное оружие и с трепетом надежды разорвал конверт и прочитал:
«Друг мой, вы, без сомнения, читали „Тысячу и одну ночь“ и припомните, может быть, сказку, кажется, под заглавием: „Лампа Алладина“. Гений явился к бедному служителю Аллаха и Пророка и сказал ему: „Я хочу сделать тебя богаче шаха персидского, нашего славного государя. Следуй за мною“.
Перс последовал за гением, который привел его, держа лампу в руках, в пещеру, выстланную рубинами и изумрудами и наполненную самыми драгоценными камнями и сказочной красоты бриллиантами. Перс по приказанию гения наполнил большой мешок и унес.
«Ты можешь еще раз наполнить мешок, — сказал ему гений, — и взять с собою»
Перс принялся за работу и наложил столько бриллиантов и рубинов, что мешок едва мог вместить их. Тогда гений сказал ему:
«Теперь на эти сокровища ты можешь, если захочешь, купить целое царство. Ступай!»
И он приказал ему выйти из пещеры. Перс повиновался, но когда он выходил, то при дневном свете заметил громадный бриллиант, который показался ему красивее всех, бывших у него, и он сказал своему проводнику:
«Я хотел бы взять и этот».
«Несчастный безумец! — ответил сердито гений. — Алчность твоя погубила тебя…»
И тотчас стены пещеры обрушились, скрыв под своими обломками алчного перса.
Итак, дорогой мой, этот рассказ подходит и к вам. Вы пользовались моей любовью: чего же еще недоставало вашему ненасытному сердцу? Вы пожелали видеть мое лицо, и вот таинственный грот, где скрывалась наша любовь, рухнул. Прощайте!.. Мы никогда более не увидимся!»
Крик отчаяния вылетел из груди Армана; он снова схватил пистолет и решил убить себя… Но чья-то рука вырвала его… Его друг, его секундант, поверенный его тайн вошел в то время, как юноша читал письмо, и поднял его с ковра, когда оно выпало из рук пораженного Армана.
— Сумасшедший! — крикнул он. — Ты хочешь убить себя? Брось! Эта женщина никогда тебя не любила.
— Зато я люблю ее, я… — твердил Арман.
— Хорошо! Мы отыщем ее.
Это слово было для Армана якорем спасения, как для человека, приговоренного к смерти.
— Друг мой, — спокойно продолжал собеседник Армана, — дай мне неделю сроку, и я, не видя ее ни разу, узнаю ее и укажу тебе в толпе твою белокурую домино.
Так как Арман с недоумением смотрел на друга, то он продолжал:
— Хочешь, я расскажу тебе свою историю? Слушай. Я горячо полюбил одну женщину; но у нее был муж, настоящий тигр. Я встречал ее повсюду: на дороге, в свете или, вернее, она меня беспрестанно видела следовавшим по ее стопам. Прелюдия вальса, кадриль — словом, все было для меня предлогом очутиться возле нее. Шла ли она слушать проповедь, я был там; показывалась ли она в Лесу, и меня там можно было встретить верхом на лошади. Вообще эта женщина везде могла чувствовать на себе взгляд своего обожателя, говоривший ей, как сильно я ее люблю, потому что любовь моя была так благоговейна, так безгранична, что я никогда не осмелился бы признаться ей. Муж испугался человека, который всюду преследовал его жену, восхищался ею, но не открывал ей своей любви; он сказал себе, что постоянство — самое ужасное оружие, которым можно подействовать на человеческое сердце, и решил покинуть Париж, Францию, Европу, увезя и свое сокровище; он так искусно замел свой след, что сначала я потерял всякую надежду отыскать когда-либо любимую женщину. Но я любил ее, понимаешь ли, любил до безумия, и я сделал самый простой расчет: решив, что земля только песчинка, я сказал себе, что в десять лет я могу ее обшарить сверху донизу. Я принялся за дело и спустя два года отыскал любимую женщину на берегах Онтарио, в индийской хижине.