Страница:
— Сударь, — сказал слуга почтительным голосом, в котором звучала скрытая насмешка, — вы поступаете неосторожно, желая пробудить ужасные воспоминания.
— Молчи… молчи! — прошептал окончательно растерявшийся капитан.
И, опираясь на руку слуги, он прошел в зал и совершенно разбитый опустился там на стул.
В продолжение нескольких минут капитан Лемблен был как бы в бесчувствии, погруженный в самого себя; у него наступил такой упадок сил, определить и описать который невозможно на человеческом языке; затем, не обращая внимания на присутствие лакея, он разрыдался.
— О, Марта, Марта! — повторял он душу раздирающим голосом.
Лакей остановил его.
— Барин, — прошептал он, — вы поступаете неразумно и в конце концов убьете себя.
Капитан поднял голову.
— Молчи! Молчи! — произнес он с ужасом.
— Но сударь забывает, — продолжал тихо уговаривать Жермен, — что он ждет сегодня вечером к себе майора Арлева и его приемную дочь.
При этих словах капитан вздрогнул и вскочил.
— Теперь восемь часов, — продолжал Жермен, — очень возможно, что майор приедет до полуночи… Барин не должен плакать и казаться взволнованным, это возбудит подозрения…
— Ты прав, — сказал капитан, — я хочу казаться спокойным и буду… — и он принялся шагать по зале.
— Жермен, — сказал он вдруг, — когда приедет майор, ты проводишь его в большую залу внизу: мне нужно успокоиться.
Не успел капитан докончить своих слов, как послышался стук кареты, щелканье бича и звон колокольчиков.
— Вот и они! — вскричал Жермен.
— О, Господи! — проговорил капитан глухим голосом и взглянул на себя в зеркало.
Он отступил, пораженный ужасом, испугавшись самого себя, так он был бледен и страшен. Жермен направился к двери.
— Успокойтесь, сударь, успокойтесь, — сказал он, уходя. — Я иду встретить майора.
Действительно приехал майор Арлев в сопровождении Дамы в черной перчатке.
Жермен был уже на дворе замка, когда ямщик с трудом остановил лошадей, ловко подкатив к подъезду. Жермен открыл дверцы кареты и первый вынес пронзительный взгляд молодой женщины, которая оперлась рукой, затянутой в перчатку, на его руку, чтобы выйти из кареты.
— Ваш барин уже приехал? — спросил майор.
— Да, сударь…
Жермен поклонился, и Дама в черной перчатке, обменявшись с ним взглядом, заметила загадочную улыбку, скользнувшую у него на губах.
— Возвращение в Рювиньи сильно взволновало барина, — шепнул слуга.
— А! — воскликнула Дама в черной перчатке со странным ударением.
Майор предложил ей руку; в это время подошел старый управляющий Пьер в парадной ливрее, согласно старинному этикету, соблюдения которого покойный генерал требовал от своих слуг.
— Если господин майор, — сказал управитель, поймавший на лету титул, с которым Жермен обращался к старику, — потрудится последовать за мною в залу, то барин…
— Барин спустился вниз, — резко заметил на это Жермен. — Он одевается.
И слуга, мало, по-видимому, заботившийся о том, чтобы предоставить управляющему исполнить его обязанности, взял у него из рук свечу и пошел впереди прибывших в приемную залу замка. Там майор и его молодая спутница сели и в ожидании Гектора Лемблена начали с любопытством осматривать мрачную большую залу, являвшую собою целую поэму, печальную и меланхоличную. Панели из черного дерева, большие двери, темные обои, вылинявшие гербы на стенах — все свидетельствовало об упадке, в который пришло старинное жилище, лишившееся своих настоящих хозяев, в котором провела несколько лет в болезни и угрызениях совести безвременно и таинственно скончавшаяся молодая женщина.
— Бедная женщина, — со вздохом тихо проговорила Дама в черной перчатке.
Оба, майор и та, которая называла себя дочерью генерала барона де Рювиньи, молча переглянулись, как бы боясь сообщить друг другу свои впечатления, и продолжали ожидать.
Наконец тяжелые, неровные шаги, свидетельствовавшие о внутреннем волнении капитана, возвестили, что он идет. Действительно он появился на пороге и остановился на мгновение, точно мужество и силы изменяли ему. Но светский человек одержал верх, и капитан подошел к молодой женщине и приветствовал ее с вежливостью истого джентльмена.
— Сударь, — сказал майор, отвечая на поклон хозяина, — согласитесь, что мы аккуратны, несмотря на ужасную дорогу, по которой нам пришлось ехать сюда.
— Вы точны по-военному, и это нисколько не удивляет меня, — ответил Гектор Лемблен, — но мужество вашей спутницы достойно удивления…
И говоря это, капитан взглянул на Даму в черной перчатке и снова почувствовал, как электрический ток пробежал по его телу совершенно так, как тогда, когда он вошел к ней в отель на площади Бово. Большие голубые глаза странной женщины остановились на нем спокойные, холодные, насмешливые и в то же время полные обаяния.
Капитаном снова овладело лихорадочное состояние, немое восхищение, в которое три дня назад его привела Дама в черной перчатке. Он уже перестал дрожать, и страх у него прошел; он смотрел на нее, слушал ее, упиваясь звуком ее голоса и испытывая странное наслаждение от ее взгляда, забывая, что за час перед этим он плакал, как ребенок, под гнетом воспоминаний, чувствуя себя преступником. Управляющий пришел доложить, что ужин подан. Капитан предложил руку гостье и проводил ее в столовую. В течение целого часа капитан забыл укоры совести и начал уже чувствовать смутную надежду… Но одно слово майора внезапно пробудило его и снова вернуло к мрачной действительности.
— Капитан, — сказал майор, вставая из-за стола, — позвольте нам теперь пойти взглянуть на ящик, о котором упоминается в письме генерала, все ли он на прежнем месте?
Гектор Лемблен вздрогнул, и его синеватая бледность, исчезнувшая на минуту, снова разлилась по его лицу, потому что комната, где находился ящик, была та самая, в которой умерла Марта и куда он не осмелился войти час назад.
XXIII
XXIV
XXV
— Молчи… молчи! — прошептал окончательно растерявшийся капитан.
И, опираясь на руку слуги, он прошел в зал и совершенно разбитый опустился там на стул.
В продолжение нескольких минут капитан Лемблен был как бы в бесчувствии, погруженный в самого себя; у него наступил такой упадок сил, определить и описать который невозможно на человеческом языке; затем, не обращая внимания на присутствие лакея, он разрыдался.
— О, Марта, Марта! — повторял он душу раздирающим голосом.
Лакей остановил его.
— Барин, — прошептал он, — вы поступаете неразумно и в конце концов убьете себя.
Капитан поднял голову.
— Молчи! Молчи! — произнес он с ужасом.
— Но сударь забывает, — продолжал тихо уговаривать Жермен, — что он ждет сегодня вечером к себе майора Арлева и его приемную дочь.
При этих словах капитан вздрогнул и вскочил.
— Теперь восемь часов, — продолжал Жермен, — очень возможно, что майор приедет до полуночи… Барин не должен плакать и казаться взволнованным, это возбудит подозрения…
— Ты прав, — сказал капитан, — я хочу казаться спокойным и буду… — и он принялся шагать по зале.
— Жермен, — сказал он вдруг, — когда приедет майор, ты проводишь его в большую залу внизу: мне нужно успокоиться.
Не успел капитан докончить своих слов, как послышался стук кареты, щелканье бича и звон колокольчиков.
— Вот и они! — вскричал Жермен.
— О, Господи! — проговорил капитан глухим голосом и взглянул на себя в зеркало.
Он отступил, пораженный ужасом, испугавшись самого себя, так он был бледен и страшен. Жермен направился к двери.
— Успокойтесь, сударь, успокойтесь, — сказал он, уходя. — Я иду встретить майора.
Действительно приехал майор Арлев в сопровождении Дамы в черной перчатке.
Жермен был уже на дворе замка, когда ямщик с трудом остановил лошадей, ловко подкатив к подъезду. Жермен открыл дверцы кареты и первый вынес пронзительный взгляд молодой женщины, которая оперлась рукой, затянутой в перчатку, на его руку, чтобы выйти из кареты.
— Ваш барин уже приехал? — спросил майор.
— Да, сударь…
Жермен поклонился, и Дама в черной перчатке, обменявшись с ним взглядом, заметила загадочную улыбку, скользнувшую у него на губах.
— Возвращение в Рювиньи сильно взволновало барина, — шепнул слуга.
— А! — воскликнула Дама в черной перчатке со странным ударением.
Майор предложил ей руку; в это время подошел старый управляющий Пьер в парадной ливрее, согласно старинному этикету, соблюдения которого покойный генерал требовал от своих слуг.
— Если господин майор, — сказал управитель, поймавший на лету титул, с которым Жермен обращался к старику, — потрудится последовать за мною в залу, то барин…
— Барин спустился вниз, — резко заметил на это Жермен. — Он одевается.
И слуга, мало, по-видимому, заботившийся о том, чтобы предоставить управляющему исполнить его обязанности, взял у него из рук свечу и пошел впереди прибывших в приемную залу замка. Там майор и его молодая спутница сели и в ожидании Гектора Лемблена начали с любопытством осматривать мрачную большую залу, являвшую собою целую поэму, печальную и меланхоличную. Панели из черного дерева, большие двери, темные обои, вылинявшие гербы на стенах — все свидетельствовало об упадке, в который пришло старинное жилище, лишившееся своих настоящих хозяев, в котором провела несколько лет в болезни и угрызениях совести безвременно и таинственно скончавшаяся молодая женщина.
— Бедная женщина, — со вздохом тихо проговорила Дама в черной перчатке.
Оба, майор и та, которая называла себя дочерью генерала барона де Рювиньи, молча переглянулись, как бы боясь сообщить друг другу свои впечатления, и продолжали ожидать.
Наконец тяжелые, неровные шаги, свидетельствовавшие о внутреннем волнении капитана, возвестили, что он идет. Действительно он появился на пороге и остановился на мгновение, точно мужество и силы изменяли ему. Но светский человек одержал верх, и капитан подошел к молодой женщине и приветствовал ее с вежливостью истого джентльмена.
— Сударь, — сказал майор, отвечая на поклон хозяина, — согласитесь, что мы аккуратны, несмотря на ужасную дорогу, по которой нам пришлось ехать сюда.
— Вы точны по-военному, и это нисколько не удивляет меня, — ответил Гектор Лемблен, — но мужество вашей спутницы достойно удивления…
И говоря это, капитан взглянул на Даму в черной перчатке и снова почувствовал, как электрический ток пробежал по его телу совершенно так, как тогда, когда он вошел к ней в отель на площади Бово. Большие голубые глаза странной женщины остановились на нем спокойные, холодные, насмешливые и в то же время полные обаяния.
Капитаном снова овладело лихорадочное состояние, немое восхищение, в которое три дня назад его привела Дама в черной перчатке. Он уже перестал дрожать, и страх у него прошел; он смотрел на нее, слушал ее, упиваясь звуком ее голоса и испытывая странное наслаждение от ее взгляда, забывая, что за час перед этим он плакал, как ребенок, под гнетом воспоминаний, чувствуя себя преступником. Управляющий пришел доложить, что ужин подан. Капитан предложил руку гостье и проводил ее в столовую. В течение целого часа капитан забыл укоры совести и начал уже чувствовать смутную надежду… Но одно слово майора внезапно пробудило его и снова вернуло к мрачной действительности.
— Капитан, — сказал майор, вставая из-за стола, — позвольте нам теперь пойти взглянуть на ящик, о котором упоминается в письме генерала, все ли он на прежнем месте?
Гектор Лемблен вздрогнул, и его синеватая бледность, исчезнувшая на минуту, снова разлилась по его лицу, потому что комната, где находился ящик, была та самая, в которой умерла Марта и куда он не осмелился войти час назад.
XXIII
Оставим пока майора Арлева, Даму в черной перчатке и капитана Гектора Лемблена, готовящихся войти в комнату покойной Марты де Шатенэ, и вернемся в Париж.
Долгое время спустя после отъезда последнего гостя Фульмен наш молодой друг Арман Леон проснулся от тяжелого глубокого сна и бросил вокруг себя удивленный взгляд.
Сначала он не мог дать себе отчета, где находится: место, где он очутился, сам не зная как, была прекрасная спальня, обитая оранжевым дама. Он спал на диване и был покрыт кашемировой шалью. Ему показалось, что в комнате нет никого, так как он сразу не заметил ничьего присутствия. Последние лучи солнца освещали комнату; стенные часы на камине показывали половину шестого. Арман проспал пятнадцать часов.
— Где же я? — спросил он себя.
Он начал припоминать то, что было накануне, и мало-помалу вспомнил все.
— Вчера, — соображал он, — я ужинал… пил… Где же я ужинал?.. Да, в зимнем саду, с Морисом, Мальвиной и Нини Помпадур… у Фульмен… Меня напоили… я опьянел… меня, должно быть, перенесли куда-нибудь…
Он привстал и снова огляделся вокруг. Тогда он заметил в двух шагах от себя, позади дивана, служившего ему постелью, сидящую неподвижно в кресле прекрасную Фульмен, которая следила за ним своими черными, полными огня глазами.
— Фульмен! — с удивлением воскликнул он.
— Здравствуйте! — сказала она. — Хорошо ли выспались?.. Вы спите с четырех часов утра.
И она добавила свежим и насмешливым голоском:
— Знаете ли вы, что вы проспали больше двенадцати часов? О, противные люди… напиваются без малейшего угрызения совести…
— Значит, я был пьян, — спросил Арман, — и вы приютили меня?
— Больше ничего не оставалось.
Арман сел и взглянул на нее с грустной улыбкой.
— Вы добрая, — сказал он так же, как и накануне.
— Нет, я эгоистка.
— Вы?
— Я, мой дорогой.
Фульмен подошла и села рядом с Арманом на диване, взяла его руку в свои и устремила па него свой блестящий магнетический взгляд.
— Да, — продолжала она, — я эгоистка, и ваше присутствие здесь не более как гнусная измена с моей стороны.
— Вы шутите?
— Да нисколько, я говорю правду.
Арман смотрел на нее, продолжая улыбаться.
Грешница в эту минуту была самой обольстительной женщиной, о какой только мог мечтать влюбленный поэт. На ней был надет длинный пеньюар из прозрачной кисеи, сквозь которую обрисовывался правильный контур ее плеч; маленькие ножки были обуты в туфли из красного атласа, а пышные густые черные волосы падали прядями на ее шею, глаза выражали истому, а алые губки были полуоткрыты; все напоминало в Фульмен образ задумчивой и сладострастной Венеры. Она положила свою беленькую ручку на плечо Армана и продолжала:
— Дорогой друг, вы у меня с четырех часов утра, и я вас удивлю сейчас, без сомнения, когда вы узнаете, почему вы находитесь здесь.
— Но я не понимаю, — сказал Арман, — как я мог потерять соображение…
— Тс! Голландец хотел усадить вас в свою карету и завезти вас домой.
— А вы этого не захотели?
— Конечно, нет.
Арман должен бы был догадаться обо всем, видя Фульмен, склонившуюся к нему, но сердца, полные только одной любовью, совершенно лишены дара прозорливости. То же случилось и с Арманом.
— Почему же вы не захотели? — спросил он.
— Потому что я любопытна.
— Любопытны, а что вы хотите узнать?
— Да ведь вы нам не кончили рассказа… Арман смутился.
— Рассказ драматичный и необыкновенный, странный…
— И я его не кончил, не правда ли?
— Нет.
— Ах, — тихо проговорил Арман, ударив себя по лбу, — теперь припоминаю… Я вам рассказывал…
— О Даме в черной перчатке, — докончила Фульмен.
— И вы мне поверили?
Арман задал этот вопрос дрожащим голосом, и лицо его чуть-чуть побледнело.
— Конечно, я поверила вам, — сказала Фульмен.
— Но ведь это была шутка, выдумка. — И, говоря это, Арман устремил на танцовщицу взгляд, полный тревоги.
Но Фульмен с материнской нежностью взяла его руки в свои и, устремив на него черные глаза, в которых светилось заметное снисхождение, сказала:
— Дитя!
— Не… клянусь вам… — пробормотал молодой человек.
— Не клянитесь, — остановила она его.
И, откинув рукой со лба Армана спустившиеся волосы, продолжала:
— О, великодушные двадцатилетние сердца! О, дипломаты! Маккиавелли с маленькими темными усиками, как мало вы знаете женщин, воображая, что их так легко провести.
— Но… я вас… не обманываю.
— Слушайте, — продолжала она, обнимая своей прекрасною рукою шею Армана, — вообразите, что я ваша мать…
— О, — улыбнувшись, заметил Арман, — вы слишком молоды для такой роли.
— Ну, в таком случае, сестра…
— Идет.
— Сестре говорят все… решительно все… и если я спрошу у вас о вашей сердечной тайне…
— Но у меня нет тайны.
— Опять!
Фульмен нетерпеливо топнула маленькой ножкой по паркету.
— В самом деле, — сказала она, — вы правы… сердечных тайн не открывают первой встречной женщине под предлогом, что ужинают у нее… а в ваших глазах я, разумеется, первая встречная…
— Нет, — возразил Арман, — потому что я читаю в ваших глазах желание быть моим другом.
— Более того, — сказала Фульмен. — Я люблю вас!
— Вы… любите меня! — воскликнул молодой человек, чрезвычайно удивленный.
— После сегодняшней ночи.
Лицо Армана сделалось задумчивым, и он опустил глаза.
— Простите меня, — сказал он, — но я не могу этому поверить… это невозможно.
— О, молодой безумец! — прошептала Фульмен, улыбаясь. — Неужели вы думаете, что вас бы напоили и оставили затем здесь на весь день, если бы…
Глаза Фульмен досказали начатую фразу. Но Арман с достоинством встал и в свою очередь взял ее руку.
— Простите меня, сударыня, — сказал он, — если я не упал тотчас на колени перед вами, если вы, чьей любви добиваются все, чьей улыбки вымаливают, а взгляд покупают на вес золота, если вы видите меня спокойно выслушивающим ваше признание, которое должно было лишить меня рассудка от счастья…
— Ах! — вскричала Фульмен, — вы отлично знаете, мой милый друг, что если вы не умираете от восторга и не упали к моим ногам, то это значит только одно, что вы не можете отвечать на мою любовь…
— Увы!
— Это значит, что вы любите Даму в черной перчатке. И Фульмен насмешливо захохотала.
— Вот, — сказала она, — каким образом заставляют признаться.
— Ваша правда, — прошептал молодой человек, опустив голову, — я побежден, и вы вырвали у меня мою тайну, заговорив о любви..; и разумеется…
— А! — улыбаясь, заметила Фульмен. — Понятно, мой дорогой, что я не призналась бы вам, если бы в самом деле полюбила вас; для меня это было только средством узнать вашу тайну. Я не бросаюсь так на шею своим поклонникам.
Арман стоял, опустив голову, в то время как Фульмен, улыбаясь, говорила и бросала на него ласковые взгляды опытной женщины, для которой человеческое сердце, и особенно сердце юноши, не представляется загадкой. Она заставила его снова сесть рядом с нею.
— Ну, — сказала она, — теперь поговорим, как старые друзья… Я вас не люблю… Вы меня тем более… потому что любите Даму в черной перчатке. Но нас должны сблизить общие интересы…
— Общие интересы? — спросил удивленный Арман,
— Почему бы и нет?
— У нас общие интересы?
— Разумеется. Дайте мне сначала поговорить о вас. Фульмен снова взяла руку Армана в свою и продолжала:
— Вы любите Даму в черной перчатке, странную женщину, которая, подобно Вечному жиду, бродит по свету, никогда не останавливаясь.
— Она в Париже, — живо сказал Арман.
— Вот как! В таком случае тем более вы должны понять, как я могу быть полезна вам.
Фульмен говорила спокойно, с улыбкой и, казалось, была так уверена в себе, что молодой человек слушал ее, не решаясь перебить.
— Дорогой мой друг, — продолжала она, — женщина такая, как я, всегда самый лучший помощник в таком затруднительном положении, в каком находитесь теперь вы. Если я вас хорошо поняла, то вы любите бессердечную женщину, которой столько же дела до любви, сколько было мне вчера…
— Вчера? — спросил Арман с удивлением. Фульмен закусила губу.
— Предположим, что я ничего не сказала, — возразила она, — и позвольте мне продолжать. Ясно, что если вы любите эту женщину и приходите в отчаяние от того, что не можете проникнуть к ней, то советы такой женщины, как я, могут быть вам очень полезны…
Фульмен подчеркнула последние слова; луч радости мелькнул в глазах Армана.
— Как! — воскликнул он. — Вы поможете мне?
— Почему бы и нет!
Но вдруг тень беспокойства пробежала по его лицу.
— А вы не расставляете мне ловушку? — спросил он.
— Нет, — ответила вполне искренне Фульмен.
— Однако… только что…
— Только что я вам сказала, что люблю вас, и вы, милый фат, поверили мне.
И Фульмен насмешливо улыбнулась.
— Ну, что ж! — продолжала она. — Я вас люблю, а поэтому хочу служить вам!.. Боже мой, сердце женщины такая загадка.
С минуту она молчала и сидела задумавшись, затем продолжала, взглянув на Армана, старавшегося разгадать эту странную женщину.
— Вчера вечером, я хотела выйти замуж за лорда Г… Я презираю людей, победы над которыми, благодаря легкости, не заслуживают ни внимания, ни прихотей женщины. Мне наскучила борьба, потому что я всегда побеждала, и я решила, что люди даже самые стойкие в конце концов сдаются и становятся тогда скучны, как ненастная погода. Слова нашего друга Морица Стефана и ваш задумчивый вид перевернули все мои проекты. Мориц уверен в том, что вы любите рыцарски и безнадежно и против вашей любви нет лекарства.
— Это правда, — прошептал Арман.
— Тогда, — продолжала Фульмен, — я дала себе клятву помочь вам и добиться вашей любви.
Арман грустно покачал головою.
— Нельзя любить двоих сразу, — сказал он.
— Я это прекрасно знаю, а потому решила быть только вашим другом. Вы ищете Даму в черной перчатке, и я найду вам ее…
— Вы! — воскликнул Арман.
— Неужели вы думаете, мой друг, что если я буду в течение недели искать по всему свету, то у меня останется хоть один уголок необшаренным? — гордо откинув голову, спросила Фульмен, а черные глаза ее блеснули.
— Хорошая заслуга, не правда ли, — продолжала она, — бороться с воспоминанием об отсутствующей женщине, может быть, потерянной навсегда. Горько было бы тогда домогаться вашей любви… Нет! Я хочу отыскать Даму в черной перчатке, я хочу толкнуть вас к ее ногам, и хочу, чтобы она вас полюбила…
— Вы хотите этого? — вскричал пораженный Арман.
— Да, — ответила Фульмен, — я хочу, чтобы препятствия к вашей любви были устранены, затруднения побеждены, Дама в черной перчатке открыла бы вам свои объятья, и тогда бы вы увидали, что уже не любите ее.
— О, это невозможно! — воскликнул Арман.
— Ребенок! А вот увидите!
— Фульмен, — пробормотал Арман, — вы обладаете очаровательным красноречием женщины, которую ничто не убедит, и свет, разумеется, сочтет меня глупцом и безумцем, видя, что я не у ваших ног; но вы, быть может, не знаете, что существуют роковые и непреодолимые страсти, которых ничто не в состоянии победить и которые поглощают человека всецело, так что он становится слепым и неблагодарным. Позвольте мне просить пока только вашей дружбы…
Фульмен закрыла ему рот рукою.
— Молчите, лучше поговорим о деле. Вы сказали мне, что она в Париже.
— Да. Вчера утром я шел по бульвару и на углу улицы Дюпо мимо меня быстро промчалась карета, запряженная парой. Она сидела в карете. Мое волнение было так велико, что в продолжение нескольких минут я стоял, точно окаменелый, провожая взглядом увозившую ее карету. Я видел, как карета повернула за угол улицы Рояль, и только я собирался броситься вдогонку, как она исчезла.
— Ну, что ж? — сказала Фульмен. — Мы найдем ее. Спокойствие, с которым она произнесла эти слова, произвело сильное впечатление на Армана. Он верил ей.
— Мы ее отыщем, — продолжала Фульмен, — и даже ранее, чем через неделю, быть может, завтра… или даже сегодня вечером.
— О, завтра… сегодня вечером! — восклицал Арман. — Но какой же силой вы обладаете?
— Дорогой мой, — печально сказала Фульмен, — есть люди, готовые умереть, если бы я пожелала этого; так неужели же я не смогу вывернуть, как перчатку, весь Париж? — и Фульмен протянула руку к сонетке.
Хорошенькая горничная, каких можно встретить только у женщин полусвета или в театрах, выставила свое лукавое личико из-за двери спальной и вошла зажечь свечи на камине.
— Прикажи подавать обед, — сказала ей Фульмен. Затем, обернувшись к Арману, танцовщица прибавила, улыбаясь:
— Вы обедаете со мной… потом я увезу вас в итальянскую оперу.
И так как он движением руки выразил отказ, то она сказала:
— Если вы откажете мне и будете злючкой, то вам не найдут вашей незнакомки.
— Я повинуюсь вам, — покорно прошептал молодой человек.
Долгое время спустя после отъезда последнего гостя Фульмен наш молодой друг Арман Леон проснулся от тяжелого глубокого сна и бросил вокруг себя удивленный взгляд.
Сначала он не мог дать себе отчета, где находится: место, где он очутился, сам не зная как, была прекрасная спальня, обитая оранжевым дама. Он спал на диване и был покрыт кашемировой шалью. Ему показалось, что в комнате нет никого, так как он сразу не заметил ничьего присутствия. Последние лучи солнца освещали комнату; стенные часы на камине показывали половину шестого. Арман проспал пятнадцать часов.
— Где же я? — спросил он себя.
Он начал припоминать то, что было накануне, и мало-помалу вспомнил все.
— Вчера, — соображал он, — я ужинал… пил… Где же я ужинал?.. Да, в зимнем саду, с Морисом, Мальвиной и Нини Помпадур… у Фульмен… Меня напоили… я опьянел… меня, должно быть, перенесли куда-нибудь…
Он привстал и снова огляделся вокруг. Тогда он заметил в двух шагах от себя, позади дивана, служившего ему постелью, сидящую неподвижно в кресле прекрасную Фульмен, которая следила за ним своими черными, полными огня глазами.
— Фульмен! — с удивлением воскликнул он.
— Здравствуйте! — сказала она. — Хорошо ли выспались?.. Вы спите с четырех часов утра.
И она добавила свежим и насмешливым голоском:
— Знаете ли вы, что вы проспали больше двенадцати часов? О, противные люди… напиваются без малейшего угрызения совести…
— Значит, я был пьян, — спросил Арман, — и вы приютили меня?
— Больше ничего не оставалось.
Арман сел и взглянул на нее с грустной улыбкой.
— Вы добрая, — сказал он так же, как и накануне.
— Нет, я эгоистка.
— Вы?
— Я, мой дорогой.
Фульмен подошла и села рядом с Арманом на диване, взяла его руку в свои и устремила па него свой блестящий магнетический взгляд.
— Да, — продолжала она, — я эгоистка, и ваше присутствие здесь не более как гнусная измена с моей стороны.
— Вы шутите?
— Да нисколько, я говорю правду.
Арман смотрел на нее, продолжая улыбаться.
Грешница в эту минуту была самой обольстительной женщиной, о какой только мог мечтать влюбленный поэт. На ней был надет длинный пеньюар из прозрачной кисеи, сквозь которую обрисовывался правильный контур ее плеч; маленькие ножки были обуты в туфли из красного атласа, а пышные густые черные волосы падали прядями на ее шею, глаза выражали истому, а алые губки были полуоткрыты; все напоминало в Фульмен образ задумчивой и сладострастной Венеры. Она положила свою беленькую ручку на плечо Армана и продолжала:
— Дорогой друг, вы у меня с четырех часов утра, и я вас удивлю сейчас, без сомнения, когда вы узнаете, почему вы находитесь здесь.
— Но я не понимаю, — сказал Арман, — как я мог потерять соображение…
— Тс! Голландец хотел усадить вас в свою карету и завезти вас домой.
— А вы этого не захотели?
— Конечно, нет.
Арман должен бы был догадаться обо всем, видя Фульмен, склонившуюся к нему, но сердца, полные только одной любовью, совершенно лишены дара прозорливости. То же случилось и с Арманом.
— Почему же вы не захотели? — спросил он.
— Потому что я любопытна.
— Любопытны, а что вы хотите узнать?
— Да ведь вы нам не кончили рассказа… Арман смутился.
— Рассказ драматичный и необыкновенный, странный…
— И я его не кончил, не правда ли?
— Нет.
— Ах, — тихо проговорил Арман, ударив себя по лбу, — теперь припоминаю… Я вам рассказывал…
— О Даме в черной перчатке, — докончила Фульмен.
— И вы мне поверили?
Арман задал этот вопрос дрожащим голосом, и лицо его чуть-чуть побледнело.
— Конечно, я поверила вам, — сказала Фульмен.
— Но ведь это была шутка, выдумка. — И, говоря это, Арман устремил на танцовщицу взгляд, полный тревоги.
Но Фульмен с материнской нежностью взяла его руки в свои и, устремив на него черные глаза, в которых светилось заметное снисхождение, сказала:
— Дитя!
— Не… клянусь вам… — пробормотал молодой человек.
— Не клянитесь, — остановила она его.
И, откинув рукой со лба Армана спустившиеся волосы, продолжала:
— О, великодушные двадцатилетние сердца! О, дипломаты! Маккиавелли с маленькими темными усиками, как мало вы знаете женщин, воображая, что их так легко провести.
— Но… я вас… не обманываю.
— Слушайте, — продолжала она, обнимая своей прекрасною рукою шею Армана, — вообразите, что я ваша мать…
— О, — улыбнувшись, заметил Арман, — вы слишком молоды для такой роли.
— Ну, в таком случае, сестра…
— Идет.
— Сестре говорят все… решительно все… и если я спрошу у вас о вашей сердечной тайне…
— Но у меня нет тайны.
— Опять!
Фульмен нетерпеливо топнула маленькой ножкой по паркету.
— В самом деле, — сказала она, — вы правы… сердечных тайн не открывают первой встречной женщине под предлогом, что ужинают у нее… а в ваших глазах я, разумеется, первая встречная…
— Нет, — возразил Арман, — потому что я читаю в ваших глазах желание быть моим другом.
— Более того, — сказала Фульмен. — Я люблю вас!
— Вы… любите меня! — воскликнул молодой человек, чрезвычайно удивленный.
— После сегодняшней ночи.
Лицо Армана сделалось задумчивым, и он опустил глаза.
— Простите меня, — сказал он, — но я не могу этому поверить… это невозможно.
— О, молодой безумец! — прошептала Фульмен, улыбаясь. — Неужели вы думаете, что вас бы напоили и оставили затем здесь на весь день, если бы…
Глаза Фульмен досказали начатую фразу. Но Арман с достоинством встал и в свою очередь взял ее руку.
— Простите меня, сударыня, — сказал он, — если я не упал тотчас на колени перед вами, если вы, чьей любви добиваются все, чьей улыбки вымаливают, а взгляд покупают на вес золота, если вы видите меня спокойно выслушивающим ваше признание, которое должно было лишить меня рассудка от счастья…
— Ах! — вскричала Фульмен, — вы отлично знаете, мой милый друг, что если вы не умираете от восторга и не упали к моим ногам, то это значит только одно, что вы не можете отвечать на мою любовь…
— Увы!
— Это значит, что вы любите Даму в черной перчатке. И Фульмен насмешливо захохотала.
— Вот, — сказала она, — каким образом заставляют признаться.
— Ваша правда, — прошептал молодой человек, опустив голову, — я побежден, и вы вырвали у меня мою тайну, заговорив о любви..; и разумеется…
— А! — улыбаясь, заметила Фульмен. — Понятно, мой дорогой, что я не призналась бы вам, если бы в самом деле полюбила вас; для меня это было только средством узнать вашу тайну. Я не бросаюсь так на шею своим поклонникам.
Арман стоял, опустив голову, в то время как Фульмен, улыбаясь, говорила и бросала на него ласковые взгляды опытной женщины, для которой человеческое сердце, и особенно сердце юноши, не представляется загадкой. Она заставила его снова сесть рядом с нею.
— Ну, — сказала она, — теперь поговорим, как старые друзья… Я вас не люблю… Вы меня тем более… потому что любите Даму в черной перчатке. Но нас должны сблизить общие интересы…
— Общие интересы? — спросил удивленный Арман,
— Почему бы и нет?
— У нас общие интересы?
— Разумеется. Дайте мне сначала поговорить о вас. Фульмен снова взяла руку Армана в свою и продолжала:
— Вы любите Даму в черной перчатке, странную женщину, которая, подобно Вечному жиду, бродит по свету, никогда не останавливаясь.
— Она в Париже, — живо сказал Арман.
— Вот как! В таком случае тем более вы должны понять, как я могу быть полезна вам.
Фульмен говорила спокойно, с улыбкой и, казалось, была так уверена в себе, что молодой человек слушал ее, не решаясь перебить.
— Дорогой мой друг, — продолжала она, — женщина такая, как я, всегда самый лучший помощник в таком затруднительном положении, в каком находитесь теперь вы. Если я вас хорошо поняла, то вы любите бессердечную женщину, которой столько же дела до любви, сколько было мне вчера…
— Вчера? — спросил Арман с удивлением. Фульмен закусила губу.
— Предположим, что я ничего не сказала, — возразила она, — и позвольте мне продолжать. Ясно, что если вы любите эту женщину и приходите в отчаяние от того, что не можете проникнуть к ней, то советы такой женщины, как я, могут быть вам очень полезны…
Фульмен подчеркнула последние слова; луч радости мелькнул в глазах Армана.
— Как! — воскликнул он. — Вы поможете мне?
— Почему бы и нет!
Но вдруг тень беспокойства пробежала по его лицу.
— А вы не расставляете мне ловушку? — спросил он.
— Нет, — ответила вполне искренне Фульмен.
— Однако… только что…
— Только что я вам сказала, что люблю вас, и вы, милый фат, поверили мне.
И Фульмен насмешливо улыбнулась.
— Ну, что ж! — продолжала она. — Я вас люблю, а поэтому хочу служить вам!.. Боже мой, сердце женщины такая загадка.
С минуту она молчала и сидела задумавшись, затем продолжала, взглянув на Армана, старавшегося разгадать эту странную женщину.
— Вчера вечером, я хотела выйти замуж за лорда Г… Я презираю людей, победы над которыми, благодаря легкости, не заслуживают ни внимания, ни прихотей женщины. Мне наскучила борьба, потому что я всегда побеждала, и я решила, что люди даже самые стойкие в конце концов сдаются и становятся тогда скучны, как ненастная погода. Слова нашего друга Морица Стефана и ваш задумчивый вид перевернули все мои проекты. Мориц уверен в том, что вы любите рыцарски и безнадежно и против вашей любви нет лекарства.
— Это правда, — прошептал Арман.
— Тогда, — продолжала Фульмен, — я дала себе клятву помочь вам и добиться вашей любви.
Арман грустно покачал головою.
— Нельзя любить двоих сразу, — сказал он.
— Я это прекрасно знаю, а потому решила быть только вашим другом. Вы ищете Даму в черной перчатке, и я найду вам ее…
— Вы! — воскликнул Арман.
— Неужели вы думаете, мой друг, что если я буду в течение недели искать по всему свету, то у меня останется хоть один уголок необшаренным? — гордо откинув голову, спросила Фульмен, а черные глаза ее блеснули.
— Хорошая заслуга, не правда ли, — продолжала она, — бороться с воспоминанием об отсутствующей женщине, может быть, потерянной навсегда. Горько было бы тогда домогаться вашей любви… Нет! Я хочу отыскать Даму в черной перчатке, я хочу толкнуть вас к ее ногам, и хочу, чтобы она вас полюбила…
— Вы хотите этого? — вскричал пораженный Арман.
— Да, — ответила Фульмен, — я хочу, чтобы препятствия к вашей любви были устранены, затруднения побеждены, Дама в черной перчатке открыла бы вам свои объятья, и тогда бы вы увидали, что уже не любите ее.
— О, это невозможно! — воскликнул Арман.
— Ребенок! А вот увидите!
— Фульмен, — пробормотал Арман, — вы обладаете очаровательным красноречием женщины, которую ничто не убедит, и свет, разумеется, сочтет меня глупцом и безумцем, видя, что я не у ваших ног; но вы, быть может, не знаете, что существуют роковые и непреодолимые страсти, которых ничто не в состоянии победить и которые поглощают человека всецело, так что он становится слепым и неблагодарным. Позвольте мне просить пока только вашей дружбы…
Фульмен закрыла ему рот рукою.
— Молчите, лучше поговорим о деле. Вы сказали мне, что она в Париже.
— Да. Вчера утром я шел по бульвару и на углу улицы Дюпо мимо меня быстро промчалась карета, запряженная парой. Она сидела в карете. Мое волнение было так велико, что в продолжение нескольких минут я стоял, точно окаменелый, провожая взглядом увозившую ее карету. Я видел, как карета повернула за угол улицы Рояль, и только я собирался броситься вдогонку, как она исчезла.
— Ну, что ж? — сказала Фульмен. — Мы найдем ее. Спокойствие, с которым она произнесла эти слова, произвело сильное впечатление на Армана. Он верил ей.
— Мы ее отыщем, — продолжала Фульмен, — и даже ранее, чем через неделю, быть может, завтра… или даже сегодня вечером.
— О, завтра… сегодня вечером! — восклицал Арман. — Но какой же силой вы обладаете?
— Дорогой мой, — печально сказала Фульмен, — есть люди, готовые умереть, если бы я пожелала этого; так неужели же я не смогу вывернуть, как перчатку, весь Париж? — и Фульмен протянула руку к сонетке.
Хорошенькая горничная, каких можно встретить только у женщин полусвета или в театрах, выставила свое лукавое личико из-за двери спальной и вошла зажечь свечи на камине.
— Прикажи подавать обед, — сказала ей Фульмен. Затем, обернувшись к Арману, танцовщица прибавила, улыбаясь:
— Вы обедаете со мной… потом я увезу вас в итальянскую оперу.
И так как он движением руки выразил отказ, то она сказала:
— Если вы откажете мне и будете злючкой, то вам не найдут вашей незнакомки.
— Я повинуюсь вам, — покорно прошептал молодой человек.
XXIV
На другой день мы застаем нашего молодого друга Армана в маленьком отеле Шальо, куда ревнивая любовь полковника Леона поселила своего сына, отдав его под неусыпное попечение старого Иова.
Ничто не изменилось в хорошеньком домике, напоминавшем собою кокетливое гнездышко птички, затерявшееся среди зелени.
Старый Иов был по-прежнему верным слугой и особенно заботился о верховой лошади и двух ирландских рысаках, которых его молодой барин попеременно закладывал в свою коляску.
В этот день мы застаем Армана, развалившегося на диване в красивой курильной, обитой восточными тканями, четыре окна которой выходили в сад и во двор. Было уже поздно, и последние лучи заходящего солнца светили в окна; стенные часы показывали половину шестого. Арман был один и курил, полузакрыв глаза, — привычка изнеженного человека, который живет только в мечтах. Раздавшийся звонок вывел его из задумчивости. Он слышал, как отворили ворота, и, приподнявшись, чтобы взглянуть на двор, увидел въехавший в него маленький голубой кабриолет, запряженный в одну лошадь, из которого вышли молодая женщина и молодой человек. Приехавшие были журналист Мориц Стефан и пикантная Нини Помпадур, без сомнения, связанные после знаменитого ужина таинственными узами любви.
Мориц, подавший руку своей спутнице, легко поднялся по ступенькам подъезда, прошел мимо старого Иова, педантичного слуги, рабски следовавшего обычаю, прежде чем ввести к своему господину посетителей, предварительно справляться, принимает он или нет.
— Я друг дома, — сказал Мориц, отстраняя слугу, — для меня Арман всегда дома.
— И для меня также, — прибавила Нини Помпадур. Молодые люди бегом поднялись на первый этаж и застали Армана на пороге курильной.
— Здравствуйте, — приветствовал он их, — как ваше здоровье?
— Об этом нужно спросить тебя, — ответил Мориц, — впрочем, по-моему, вид у тебя прекрасный; не то что третьего дня, когда ты рассказывал свои приключения с Дамой в черной перчатке.
При этом имени Арман нахмурился.
— Черт побери! — продолжал Мориц. — Какой прекрасный врач Фульмен!
— Почему это? — спросил Арман.
— Я говорю, — повторил журналист, — что, следуя закону, принятому в любви, клин клином вышибать, Фульмен тебя быстро и чудесно исцелила.
— Фульмен? — спросил удивленный Арман.
— Уж не хотите ли вы сделать из этого тайну? — сказала, улыбаясь, Нини Помпадур?
— Нам все известно, — проговорил Мориц.
— Все известно? — переспросил Арман.
— Решительно все, дорогой мой.
— В таком случае сообщите кое-что и мне, потому что я ровно ничего не знаю.
— О-го! — вскричал Мориц. — Уж не принимаешь ли ты нас за ребят?
— Но клянусь вам…
— Ну, что ж! Мы напомним тебе вкратце твое поведение за последние два дня. Во-первых, вчера утром мы оставили тебя у Фульмен… ты провел там день, обедал и ужинал…
— Что же это доказывает?
— Ровно ничего. Вечером вас видели вместе на спектакле…
— Она предложила мне место в своей ложе.
— Наш друг Мориц Стефан очень любопытен; он все хочет знать, но ничего не узнает, — сказал вдруг голос на пороге курильной.
Мориц, Нини Помпадур и Арман обернулись. Вошедшая
женщина была Фульмен.
— Черт возьми! — воскликнул Мориц. — Вот явилось и подтверждение моих предположений.
— Ты ошибаешься, Мориц.
— Вот как?
— Так как, — продолжала танцовщица, — я решила во что бы то ни стало скомпрометировать нашего друга и явилась теперь исключительно для того, чтобы переговорить с ним о важном деле…
— Гм? — заметил Мориц.
— Так как, — продолжала Фульмен тоном судьи, произносящего приговор, — вы обвинили нас, Армана и меня, в тайных сношениях, то мы, по крайней мере, имеем право воспользоваться этим, и я, Фульмен, как заменяющая хозяйку дома, прошу вас оставить нас.
— О-го! — пробормотала Нини Помпадур. — Какой тон! Но Фульмен выразительно взглянула на Морица, и тот немедленно поднялся с места.
— Пойдем, Нини, — сказал он, — не будем нарушать их медовый месяц.
Он пожал руку изумленному Арману и, увлекши за собою свою черноволосую спутницу, напевая, спустился с
лестницы.
Тогда Арман, пораженный приходом Фульмен, воскликнул:
— Как вы… вы здесь!..
Фульмен ответила не сразу; она сначала сбросила накидку на диван, сняла шляпу, стащила перчатки и с улыбкой взглянула на молодого человека.
— Неужели, — спросила она, — есть что-нибудь удивительного в моем посещении?
— Но оно является для меня неожиданностью.
— Во-первых, дорогой мой, весь Париж после того, как нас видели вместе у итальянцев, думает, что я ваша возлюбленная! Париж ошибается теперь, хотя иногда он бывает прав.
— Вы думаете? — спросил Арман, грустно улыбнувшись. Фульмен пристально посмотрела сначала на него, а потом взглянула в зеркало на себя.
— Фат! — сказала она.
Она уселась рядом с Арманом и продолжала:
— Вполне естественно, что я явилась посетить своего будущего обожателя так просто, без всякого серьезного дела.
И Фульмен искоса взглянула на молодого человека.
— Однако, — прибавила она, — успокойтесь, я пришла по делу.
Арман вздрогнул.
— Я приехала за вами.
— За мною! — воскликнул он, все более и более удивляясь.
— Одевайтесь и едемте!
Ничто не изменилось в хорошеньком домике, напоминавшем собою кокетливое гнездышко птички, затерявшееся среди зелени.
Старый Иов был по-прежнему верным слугой и особенно заботился о верховой лошади и двух ирландских рысаках, которых его молодой барин попеременно закладывал в свою коляску.
В этот день мы застаем Армана, развалившегося на диване в красивой курильной, обитой восточными тканями, четыре окна которой выходили в сад и во двор. Было уже поздно, и последние лучи заходящего солнца светили в окна; стенные часы показывали половину шестого. Арман был один и курил, полузакрыв глаза, — привычка изнеженного человека, который живет только в мечтах. Раздавшийся звонок вывел его из задумчивости. Он слышал, как отворили ворота, и, приподнявшись, чтобы взглянуть на двор, увидел въехавший в него маленький голубой кабриолет, запряженный в одну лошадь, из которого вышли молодая женщина и молодой человек. Приехавшие были журналист Мориц Стефан и пикантная Нини Помпадур, без сомнения, связанные после знаменитого ужина таинственными узами любви.
Мориц, подавший руку своей спутнице, легко поднялся по ступенькам подъезда, прошел мимо старого Иова, педантичного слуги, рабски следовавшего обычаю, прежде чем ввести к своему господину посетителей, предварительно справляться, принимает он или нет.
— Я друг дома, — сказал Мориц, отстраняя слугу, — для меня Арман всегда дома.
— И для меня также, — прибавила Нини Помпадур. Молодые люди бегом поднялись на первый этаж и застали Армана на пороге курильной.
— Здравствуйте, — приветствовал он их, — как ваше здоровье?
— Об этом нужно спросить тебя, — ответил Мориц, — впрочем, по-моему, вид у тебя прекрасный; не то что третьего дня, когда ты рассказывал свои приключения с Дамой в черной перчатке.
При этом имени Арман нахмурился.
— Черт побери! — продолжал Мориц. — Какой прекрасный врач Фульмен!
— Почему это? — спросил Арман.
— Я говорю, — повторил журналист, — что, следуя закону, принятому в любви, клин клином вышибать, Фульмен тебя быстро и чудесно исцелила.
— Фульмен? — спросил удивленный Арман.
— Уж не хотите ли вы сделать из этого тайну? — сказала, улыбаясь, Нини Помпадур?
— Нам все известно, — проговорил Мориц.
— Все известно? — переспросил Арман.
— Решительно все, дорогой мой.
— В таком случае сообщите кое-что и мне, потому что я ровно ничего не знаю.
— О-го! — вскричал Мориц. — Уж не принимаешь ли ты нас за ребят?
— Но клянусь вам…
— Ну, что ж! Мы напомним тебе вкратце твое поведение за последние два дня. Во-первых, вчера утром мы оставили тебя у Фульмен… ты провел там день, обедал и ужинал…
— Что же это доказывает?
— Ровно ничего. Вечером вас видели вместе на спектакле…
— Она предложила мне место в своей ложе.
— Наш друг Мориц Стефан очень любопытен; он все хочет знать, но ничего не узнает, — сказал вдруг голос на пороге курильной.
Мориц, Нини Помпадур и Арман обернулись. Вошедшая
женщина была Фульмен.
— Черт возьми! — воскликнул Мориц. — Вот явилось и подтверждение моих предположений.
— Ты ошибаешься, Мориц.
— Вот как?
— Так как, — продолжала танцовщица, — я решила во что бы то ни стало скомпрометировать нашего друга и явилась теперь исключительно для того, чтобы переговорить с ним о важном деле…
— Гм? — заметил Мориц.
— Так как, — продолжала Фульмен тоном судьи, произносящего приговор, — вы обвинили нас, Армана и меня, в тайных сношениях, то мы, по крайней мере, имеем право воспользоваться этим, и я, Фульмен, как заменяющая хозяйку дома, прошу вас оставить нас.
— О-го! — пробормотала Нини Помпадур. — Какой тон! Но Фульмен выразительно взглянула на Морица, и тот немедленно поднялся с места.
— Пойдем, Нини, — сказал он, — не будем нарушать их медовый месяц.
Он пожал руку изумленному Арману и, увлекши за собою свою черноволосую спутницу, напевая, спустился с
лестницы.
Тогда Арман, пораженный приходом Фульмен, воскликнул:
— Как вы… вы здесь!..
Фульмен ответила не сразу; она сначала сбросила накидку на диван, сняла шляпу, стащила перчатки и с улыбкой взглянула на молодого человека.
— Неужели, — спросила она, — есть что-нибудь удивительного в моем посещении?
— Но оно является для меня неожиданностью.
— Во-первых, дорогой мой, весь Париж после того, как нас видели вместе у итальянцев, думает, что я ваша возлюбленная! Париж ошибается теперь, хотя иногда он бывает прав.
— Вы думаете? — спросил Арман, грустно улыбнувшись. Фульмен пристально посмотрела сначала на него, а потом взглянула в зеркало на себя.
— Фат! — сказала она.
Она уселась рядом с Арманом и продолжала:
— Вполне естественно, что я явилась посетить своего будущего обожателя так просто, без всякого серьезного дела.
И Фульмен искоса взглянула на молодого человека.
— Однако, — прибавила она, — успокойтесь, я пришла по делу.
Арман вздрогнул.
— Я приехала за вами.
— За мною! — воскликнул он, все более и более удивляясь.
— Одевайтесь и едемте!
XXV
— Едемте, — сказала Фульмен, кутаясь в шаль, — дорогой я объясню вам все подробнее.
— Но куда же вы хотите меня везти? — спросил Арман.
— Повторяю вам: едемте.
— Странная женщина! — прошептал молодой человек, повинуясь против своего желания воле танцовщицы.
— Сегодня холодно, — прибавила она, — надевайте пальто потеплее. Я не хочу, чтобы вы простудились: в конце концов я все же отвечаю за вас.
— Неужели! — воскликнул Арман, улыбаясь.
— Еще бы! — пробормотала Фульмен. — Поймите, мой дорогой друг, что я имею виды на вас… в будущем.
Арман вздохнул, но промолчал; однако, повинуясь Фульмен, он прошел в туалетную и, пока она надевала шляпку, быстро оделся. Он вошел в городском костюме и белом кашемировом пальто, надетом поверх голубого сюртука.
— А! — сказала Фульмен, улыбаясь. — Вы оделись восхитительно, мой друг; но ваш костюм не соответствует моему плану. Белое пальто иногда слишком обращает на себя внимание… ночью…
— Значит, вы хотите заставить меня разыграть роль преступника?
— Но куда же вы хотите меня везти? — спросил Арман.
— Повторяю вам: едемте.
— Странная женщина! — прошептал молодой человек, повинуясь против своего желания воле танцовщицы.
— Сегодня холодно, — прибавила она, — надевайте пальто потеплее. Я не хочу, чтобы вы простудились: в конце концов я все же отвечаю за вас.
— Неужели! — воскликнул Арман, улыбаясь.
— Еще бы! — пробормотала Фульмен. — Поймите, мой дорогой друг, что я имею виды на вас… в будущем.
Арман вздохнул, но промолчал; однако, повинуясь Фульмен, он прошел в туалетную и, пока она надевала шляпку, быстро оделся. Он вошел в городском костюме и белом кашемировом пальто, надетом поверх голубого сюртука.
— А! — сказала Фульмен, улыбаясь. — Вы оделись восхитительно, мой друг; но ваш костюм не соответствует моему плану. Белое пальто иногда слишком обращает на себя внимание… ночью…
— Значит, вы хотите заставить меня разыграть роль преступника?