Страница:
В то время, как полковник объяснял это графу, на перекрестке показалась амазонка с двумя кавалерами. Это были баронесса Сент-Люс и гг. де Ласи. Баронесса была прекрасна в своей светло-голубой бархатной амазонке, на вороной лошади, которой она управляла с замечательной грацией и ловкостью. Гонтран ехал у нее с левой стороны, а старый барон де Ласи — с правой.
Граф Степан бросил сначала взгляд, полный любви, на баронессу, которую он страстно любил и находил теперь красивее, чем когда-либо, а второй взгляд, полный любопытства и той инстинктивной ненависти, которую питает любящий человек к своему сопернику, — на маркиза.
Элегантная простота охотничьего костюма Гонтрана, грация, с которой он управлял лошадью, мужественно красивое и в то же время грустное лицо, на которое жизненные бури наложили свой отпечаток, — все оправдывало слова полковника.
Гонтран и его дядя прибыли в Керлор в то время, когда баронесса оканчивала туалет; их провели в будуар львицы. Маркиз, вошедший уже в свою роль, выказал восхищение красотой госпожи Сент-Люс, и баронесса, кокетка, привыкшая видеть у своих ног массу поклонников, казалось, была польщена его восхищением. К тому же Гонтран был один из тех людей, которые всегда производят глубокое впечатление на женщин. Отчасти, может быть, следуя заранее принятому решению, отчасти уступая странному влечению, баронесса Сент-Люс была очаровательно любезна с маркизом в течение тех двадцати минут, которые он провел в ее будуаре.
По дороге из Керлора к Круа-Муссю она все время разговаривала с ним о Париже, о последних зимних праздниках, о гуляньях в Шантильи, о выставке картин, о новой опере, перескакивая с одного предмета на другой и не останавливаясь ни на одном.
Конечно, если бы сердце у Гонтрана не было занято, то Сент-Люс через час могла бы прибавить к своим прежним поклонникам еще нового; но два образа жили в его разбитом сердце: один — улыбающийся, спокойный, невинный — образ Маргариты! Маргариты, которую он так сильно любил, Маргариты, потерянной для него навсегда по милости шевалье д'Асти; другой — ужасный образ бледной женщины, с глазами, налившимися кровью, в то время когда она с яростью и отчаянием боролась с убийцей, — образ Леоны.
Эти две тени вселили могильный холод в сердце Гонтрана, в котором ничья любовь не могла уже найти себе отклика.
Увидав графа Степана, которого баронесса Сент-Люс любила такой же капризной и призрачной любовью, как и его предшественников, она захотела немного помучить его, чтобы убедиться в силе его любви, а также повинуясь своей развращенной и жестокой натуре, находившей удовольствие в мучениях своих рабов.
Она холодно поздоровалась с человеком, который приехал сюда исключительно ради нее, и, притворившись, что ее чрезвычайно занимает анекдот, который ей рассказывал маркиз де Ласи, хохотала, как ребенок.
— Итак, господа, — сказала она, обменявшись приветствиями с охотниками, — на кого мы будем охотиться?
— На кабана или на кабаниху, баронесса, — ответил шевалье де Керизу, — это мы предоставляем решить вам самой.
— Я хотела сначала узнать ваше мнение, шевалье; к тому же, — прибавила с улыбкой баронесса, — я вам приготовила сюрприз, господа. Вы сегодня вечером будете танцевать в Керлоре…
— Танцевать! — вскричал старый барон де Ласи.
— Я пригласила на бал весь город Ванн; сегодня у меня будут обедать пятьдесят человек, а затем мы будем танцевать на траве; поэтому-то я и хотела узнать, на охоту за которым из этих двух животных потребуется больше времени.
— На кабана, баронесса.
— Отлично, — сказала она с улыбкой, — будем охотиться на кабана; таким образом, мы убьем время до обеда.
Тотчас же собаки были спущены, и на животное напали в его берлоге; через четверть часа выгнали его оттуда. Граф Степан видел, как баронесса пустила свою лошадь на лай собак и закричала:
— Кто любит меня, пусть следует за мной!
Он быстро помчался на этот крик. Но Гонтран уже скакал рядом с амазонкой в чаще, по тропинке, и они возобновили, несмотря на то, что лошади их неслись галопом, прерванный разговор.
Граф чувствовал, как буря поднимается в его сердце…
«Может быть, — подумал он, — она уже любит его?»
И он пришпорил свою лошадь, чтобы присоединиться к ним в то время, как оба старых охотника и полковник, всецело отдавшись охоте, поехали по разным дорогам. Но случай не благоприятствовал графу. Лошадь его была хуже, чем у Гонтрана и у баронессы, а потому он вскоре далеко отстал от них.
Молодой русский, бешенство которого все возрастало, скоро потерял из виду в чаще, вследствие извилин, образуемых лесной тропинкой, амазонку и ее спутника.
Наконец граф, совершенно не знавший расположения леса, окончательно сбился с пути; он даже не слышал более лая собак и звука рожка Гонтрана, которые некоторое время указывали ему дорогу; гнев его достиг своего апогея… Ревность скоро разрушила все предположения, которые он строил по поводу нелюбезного приема, оказанного ему баронессой, и ее предпочтения Гонтрану, и он глубоко возненавидел последнего.
Уже в течение двух часов граф блуждал по лесу, не находя места охоты, как вдруг услыхал вблизи лай собак и звуки рога и пустил свою лошадь во весь опор по направлению доносившегося до него шума.
Вдруг на поляну, где он очутился, с воем выбежали собаки. Позади собак галопом неслись егерь, баронесса и Гонтран.
Граф, не обративший внимания на собак, поехал навстречу баронессе.
Она улыбнулась ему, и гнев графа пропал.
— Граф! — сказала баронесса, — вот прекрасный для вас случай доказать, что русские такие же прекрасные охотники, как и французы.
— Каким образом, баронесса? — спросил граф, с завистью взглянув на Гонтрана.
— Надо исправить ошибку: как вы видите, собаки бегут врассыпную.
Граф Степан слегка покраснел; он был совершенно неопытен в такого рода случаях, но предпочел бы лучше умереть самой ужасной смертью, чем сознаться в этом перед Гонтраном, в котором он видел уже соперника.
Он соскочил с лошади, кликнул собаку, которая побежала на голос охотника, и начал исследовать следы, оставленные на влажной густой траве, покрывшей в этом месте землю.
— Сейчас видно, — холодно сказал Гонтран, также соскочивший с лошади, — что граф незнаком ни с нашей местностью, ни с нашими собаками. Он так же неопытен, как и баронесса, — прибавил он, улыбаясь госпоже Сент-Люс.
— Неужели! — воскликнула она.
— Для женщины это вполне естественно, — заметил маркиз, — но для мужчины…
— Милостивый государь, — прервал его граф, сдерживая гнев.
— Вы приняли встречный след за настоящий, — продолжал Гонтран, — а потому впали в ошибку. В этом месте пробежала лань, и следы смешались. Те собаки, которые предпочитают охотиться за ланью, бросили преследовать кабана, другие стараются отыскать его следы, эта же собака почти потеряла чутье, а потому и не может найти следа.
После этого объяснения Гонтран легко отыскал следы кабана, направил по ним собак и громко затрубил в рог.
Затем он холодно поклонился растерявшемуся и бледному от злости графу, вскочил на седло и поехал вслед за охотниками; баронесса, не удостоив даже взглядом графа Степана, последовала за Гонтраном.
Молодой русский вспомнил тогда презрительный взгляд, которым баронесса взглянула на Армана, и сказал себе:
— Теперь настал мой черед. Маркиз занял мое место, как я когда-то занял место Армана, но, клянусь святым Николаем, покровителем русских, я отомщу и убью этого человека!
Он вскочил на лошадь и попытался догнать уехавших, но они были уже далеко.
Кабан, выгнанный из берлоги, мчался, окруженный собаками. Только час спустя граф Степан выехал на опушку леса и увидал в четверти мили маркизу и баронессу, быстро мчавшихся вперед.
Измученный и обессиленный кабан стоял, прислонясь спиной к дикой груше, росшей посреди засеянного гречихой поля, и приготовился храбро отразить нападение собак.
Граф понял, какая ужасная драма должна была разыграться, и, пришпорив лошадь, помчавшуюся с быстротою ветра, в несколько минут догнал охотников. Баронесса, презирая опасность, уже направила свою лошадь в сторону кабана, который клыками раздирал наиболее смелых собак. Пришедшее в ярость животное, с налитыми кровью глазами, устремилось на лошадь. Граф понял опасность, угрожавшую неблагоразумной амазонке, и решился встретить кабана раньше баронессы; он решился пожертвовать жизнью для спасения той, которую любил… Но Гонтран успел уже предупредить его. Одним прыжком маркиз очутился в десяти шагах от кабана и, с ножом в руке, приготовился встретить его. Ошеломленный граф услыхал вопль ужаса, рев зверя и крик торжества.
Он увидал баронессу, покачнувшуюся от волнения на седле, кабана, распростертого на земле, смертельно раненного в плечо, и Гонтрана, наступившего на него в позе победителя.
Граф опоздал, и ненависть его достигла крайних пределов.
XXXIX
XL
Граф Степан бросил сначала взгляд, полный любви, на баронессу, которую он страстно любил и находил теперь красивее, чем когда-либо, а второй взгляд, полный любопытства и той инстинктивной ненависти, которую питает любящий человек к своему сопернику, — на маркиза.
Элегантная простота охотничьего костюма Гонтрана, грация, с которой он управлял лошадью, мужественно красивое и в то же время грустное лицо, на которое жизненные бури наложили свой отпечаток, — все оправдывало слова полковника.
Гонтран и его дядя прибыли в Керлор в то время, когда баронесса оканчивала туалет; их провели в будуар львицы. Маркиз, вошедший уже в свою роль, выказал восхищение красотой госпожи Сент-Люс, и баронесса, кокетка, привыкшая видеть у своих ног массу поклонников, казалось, была польщена его восхищением. К тому же Гонтран был один из тех людей, которые всегда производят глубокое впечатление на женщин. Отчасти, может быть, следуя заранее принятому решению, отчасти уступая странному влечению, баронесса Сент-Люс была очаровательно любезна с маркизом в течение тех двадцати минут, которые он провел в ее будуаре.
По дороге из Керлора к Круа-Муссю она все время разговаривала с ним о Париже, о последних зимних праздниках, о гуляньях в Шантильи, о выставке картин, о новой опере, перескакивая с одного предмета на другой и не останавливаясь ни на одном.
Конечно, если бы сердце у Гонтрана не было занято, то Сент-Люс через час могла бы прибавить к своим прежним поклонникам еще нового; но два образа жили в его разбитом сердце: один — улыбающийся, спокойный, невинный — образ Маргариты! Маргариты, которую он так сильно любил, Маргариты, потерянной для него навсегда по милости шевалье д'Асти; другой — ужасный образ бледной женщины, с глазами, налившимися кровью, в то время когда она с яростью и отчаянием боролась с убийцей, — образ Леоны.
Эти две тени вселили могильный холод в сердце Гонтрана, в котором ничья любовь не могла уже найти себе отклика.
Увидав графа Степана, которого баронесса Сент-Люс любила такой же капризной и призрачной любовью, как и его предшественников, она захотела немного помучить его, чтобы убедиться в силе его любви, а также повинуясь своей развращенной и жестокой натуре, находившей удовольствие в мучениях своих рабов.
Она холодно поздоровалась с человеком, который приехал сюда исключительно ради нее, и, притворившись, что ее чрезвычайно занимает анекдот, который ей рассказывал маркиз де Ласи, хохотала, как ребенок.
— Итак, господа, — сказала она, обменявшись приветствиями с охотниками, — на кого мы будем охотиться?
— На кабана или на кабаниху, баронесса, — ответил шевалье де Керизу, — это мы предоставляем решить вам самой.
— Я хотела сначала узнать ваше мнение, шевалье; к тому же, — прибавила с улыбкой баронесса, — я вам приготовила сюрприз, господа. Вы сегодня вечером будете танцевать в Керлоре…
— Танцевать! — вскричал старый барон де Ласи.
— Я пригласила на бал весь город Ванн; сегодня у меня будут обедать пятьдесят человек, а затем мы будем танцевать на траве; поэтому-то я и хотела узнать, на охоту за которым из этих двух животных потребуется больше времени.
— На кабана, баронесса.
— Отлично, — сказала она с улыбкой, — будем охотиться на кабана; таким образом, мы убьем время до обеда.
Тотчас же собаки были спущены, и на животное напали в его берлоге; через четверть часа выгнали его оттуда. Граф Степан видел, как баронесса пустила свою лошадь на лай собак и закричала:
— Кто любит меня, пусть следует за мной!
Он быстро помчался на этот крик. Но Гонтран уже скакал рядом с амазонкой в чаще, по тропинке, и они возобновили, несмотря на то, что лошади их неслись галопом, прерванный разговор.
Граф чувствовал, как буря поднимается в его сердце…
«Может быть, — подумал он, — она уже любит его?»
И он пришпорил свою лошадь, чтобы присоединиться к ним в то время, как оба старых охотника и полковник, всецело отдавшись охоте, поехали по разным дорогам. Но случай не благоприятствовал графу. Лошадь его была хуже, чем у Гонтрана и у баронессы, а потому он вскоре далеко отстал от них.
Молодой русский, бешенство которого все возрастало, скоро потерял из виду в чаще, вследствие извилин, образуемых лесной тропинкой, амазонку и ее спутника.
Наконец граф, совершенно не знавший расположения леса, окончательно сбился с пути; он даже не слышал более лая собак и звука рожка Гонтрана, которые некоторое время указывали ему дорогу; гнев его достиг своего апогея… Ревность скоро разрушила все предположения, которые он строил по поводу нелюбезного приема, оказанного ему баронессой, и ее предпочтения Гонтрану, и он глубоко возненавидел последнего.
Уже в течение двух часов граф блуждал по лесу, не находя места охоты, как вдруг услыхал вблизи лай собак и звуки рога и пустил свою лошадь во весь опор по направлению доносившегося до него шума.
Вдруг на поляну, где он очутился, с воем выбежали собаки. Позади собак галопом неслись егерь, баронесса и Гонтран.
Граф, не обративший внимания на собак, поехал навстречу баронессе.
Она улыбнулась ему, и гнев графа пропал.
— Граф! — сказала баронесса, — вот прекрасный для вас случай доказать, что русские такие же прекрасные охотники, как и французы.
— Каким образом, баронесса? — спросил граф, с завистью взглянув на Гонтрана.
— Надо исправить ошибку: как вы видите, собаки бегут врассыпную.
Граф Степан слегка покраснел; он был совершенно неопытен в такого рода случаях, но предпочел бы лучше умереть самой ужасной смертью, чем сознаться в этом перед Гонтраном, в котором он видел уже соперника.
Он соскочил с лошади, кликнул собаку, которая побежала на голос охотника, и начал исследовать следы, оставленные на влажной густой траве, покрывшей в этом месте землю.
— Сейчас видно, — холодно сказал Гонтран, также соскочивший с лошади, — что граф незнаком ни с нашей местностью, ни с нашими собаками. Он так же неопытен, как и баронесса, — прибавил он, улыбаясь госпоже Сент-Люс.
— Неужели! — воскликнула она.
— Для женщины это вполне естественно, — заметил маркиз, — но для мужчины…
— Милостивый государь, — прервал его граф, сдерживая гнев.
— Вы приняли встречный след за настоящий, — продолжал Гонтран, — а потому впали в ошибку. В этом месте пробежала лань, и следы смешались. Те собаки, которые предпочитают охотиться за ланью, бросили преследовать кабана, другие стараются отыскать его следы, эта же собака почти потеряла чутье, а потому и не может найти следа.
После этого объяснения Гонтран легко отыскал следы кабана, направил по ним собак и громко затрубил в рог.
Затем он холодно поклонился растерявшемуся и бледному от злости графу, вскочил на седло и поехал вслед за охотниками; баронесса, не удостоив даже взглядом графа Степана, последовала за Гонтраном.
Молодой русский вспомнил тогда презрительный взгляд, которым баронесса взглянула на Армана, и сказал себе:
— Теперь настал мой черед. Маркиз занял мое место, как я когда-то занял место Армана, но, клянусь святым Николаем, покровителем русских, я отомщу и убью этого человека!
Он вскочил на лошадь и попытался догнать уехавших, но они были уже далеко.
Кабан, выгнанный из берлоги, мчался, окруженный собаками. Только час спустя граф Степан выехал на опушку леса и увидал в четверти мили маркизу и баронессу, быстро мчавшихся вперед.
Измученный и обессиленный кабан стоял, прислонясь спиной к дикой груше, росшей посреди засеянного гречихой поля, и приготовился храбро отразить нападение собак.
Граф понял, какая ужасная драма должна была разыграться, и, пришпорив лошадь, помчавшуюся с быстротою ветра, в несколько минут догнал охотников. Баронесса, презирая опасность, уже направила свою лошадь в сторону кабана, который клыками раздирал наиболее смелых собак. Пришедшее в ярость животное, с налитыми кровью глазами, устремилось на лошадь. Граф понял опасность, угрожавшую неблагоразумной амазонке, и решился встретить кабана раньше баронессы; он решился пожертвовать жизнью для спасения той, которую любил… Но Гонтран успел уже предупредить его. Одним прыжком маркиз очутился в десяти шагах от кабана и, с ножом в руке, приготовился встретить его. Ошеломленный граф услыхал вопль ужаса, рев зверя и крик торжества.
Он увидал баронессу, покачнувшуюся от волнения на седле, кабана, распростертого на земле, смертельно раненного в плечо, и Гонтрана, наступившего на него в позе победителя.
Граф опоздал, и ненависть его достигла крайних пределов.
XXXIX
Четыре часа спустя темная ночь окутала старый замок Керлор; ночь была теплая, лунная, июльская, насыщенная резким запахом, который нес с собою морской ветер.
Блестящее и изысканное общество наполнило мрачный замок, обыкновенно молчаливый и унылый после кончины последнего барона Болье, а теперь внезапно оживившийся по мановению палочки двадцатилетней волшебницы. Все окрестное дворянство получило приглашение на бал, которым молодая баронесса Сент-Люс начала свою жизнь в деревне; в большой столовой старого замка за столом сидели пятьдесят приглашенных, а в тени парка, ярко освещенного, танцевала толпа, восхищенная непрерывно сменявшимися развлечениями.
Гонтран и баронесса Сент-Люс были царями праздника. Маркиз, спасший неосторожную амазонку, сделался, благодаря своему подвигу, кавалером царицы бала. Гонтран, начавший ухаживать за нею, увлек баронессу и заставил ее совершенно забыть графа Степана.
Бродя одиноко в одной из темных аллей парка, благородный москвич, снедаемый позором своей оплошности, искал предлога придраться к сопернику и убить его или самому пасть от его руки. От страшного волнения глаза графа сверкали, и он впивался ногтями себе в грудь, слушая обаятельные звуки долетавшего до него вальса: наконец, когда волнение графа достигло крайних пределов, он неожиданно направился на лужайку к танцующим. Баронесса Сент-Люс танцевала с Гонтраном, как некогда в Париже с графом на глазах у раздраженного Армана.
Граф, бледный, как смерть, ждал, пока смолкнет оркестр и Гонтран проводит баронессу на место. Он сделал шаг по направлению к маркизу, и тот, догадавшись, в чем дело, вышел из круга танцующих и беспечно направился в одну из уединенных аллей парка.
Граф пошел за ним и догнал его.
— Милостивый государь! — окликнул он Гонтрана.
Тот обернулся и поклонился.
— Вы все уединяетесь, милостивый государь, — сказал он с полнейшим равнодушием, что еще более взбесило молодого русского, — хотя этот праздник восхитителен!
— Вы находите? — насмешливо спросил граф Степан.
— На вас трудно угодить, — простодушно заметил Гонтран, — если вы не соглашаетесь с этим.
— Мне действительно трудно угодить…
— Ну, что ж! — спокойно продолжал маркиз, прекрасно знавший, что самое верное средство рассердить человека — это не замечать, что он рассержен. — После ваших петербургских балов наши скромные бретонские празднества, конечно, кажутся вам жалкими.
— Нисколько.
— В таком случае я не знаю, чем объяснить ваш скучающий вид.
— Здесь есть лица мне антипатичные, — надменно сказал граф.
— В самом деле?
— Вы, французы, называете эти лица отвратительными!
— Честное слово, милостивый государь, — сказал Гонтран, — мне хотелось бы узнать, кто они такие…
— Это очень нетрудно узнать вам, милостивый государь.
— Вы думаете?
— Пойдите в замок и посмотрите на себя в зеркало. Гонтран ожидал такого ответа. Он сделал шаг назад и холодно посмотрел на графа.
— Вы нахал, милостивый государь! — проговорил он, отчеканивая каждое из этих слов.
— Очень может быть. Маркиз пожал плечами.
— Вы, может быть, обиделись уроком, который я дал вам по части охоты.
— Может быть, и так.
— И вы желаете, чтобы я дал вам еще урок на шпагах.
— Очень буду рад.
— Хорошо! — сказал де Ласи надменным тоном. — Надеюсь дать вам его после бала.
— Отчего же не сейчас?
— Да просто оттого, что я имею успех у баронессы и хочу позаботиться о дальнейшем.
Последние слова окончательно вывели графа из себя.
— Милостивый государь… — прохрипел он, — я люблю баронессу Сент-Люс.
— И я так же, — спокойно заметил маркиз.
— Но она любит меня, — продолжал с отчаянием русский.
— Она полюбит меня, — возразил Гонтран, — каждому свой черед; так водится всегда.
— Возможно и это.
— Или я вас убью, или вы меня!
— Я рассчитываю на последнее.
Гонтран так посмотрел на графа, что менее храбрый человек, без сомнения, испугался бы.
— Итак, не угодно ли сейчас же?
— Извините, вы забываете, что ни у вас, ни у меня нет с собою шпаги: прошло то время, когда каждый дворянин носил шпагу.
— Мы найдем шпаги в замке.
— Положим.
— Пойдемте в таком случае!
— О-го, — спокойно заметил Гонтран, — вы, кажется, сильно спешите умереть.
— Или убить вас…
— Охотно допускаю это. Но, тем не менее, нужно быть последовательным во всем. Чтобы достать шпаги в замке, придется обратиться к такому человеку, за которого вы могли бы поручиться; притом наше отсутствие должно быть непродолжительным, чтобы не быть замеченным, иначе нам могут помешать.
— Ну и что ж?
— В замке, — продолжал де Ласи, — есть человек, на которого, мне кажется, можно положиться: это управляющий.
— Капитан Ламберт?
— Да. Он достанет нам шпаги и будет нашим свидетелем. Быть может, драться в присутствии одного свидетеля не принято, но не беда, — дерзко прибавил Гонтран, — ведь здесь деревня!
Насмешка маркиза лишила графа последнего самообладания.
— Я знаю, — продолжал Гонтран, — прекрасное местечко на берегу моря, в двухстах шагах от замка, на верхушке скалы. Там очень удобно драться и легко скрыть все следы дуэли.
Маркиз расхохотался.
— Мертвого человека, — пояснил он, — одним толчком ноги можно похоронить на дне океана. Вы найдете там самую лучшую могилу, о которой только может мечтать человек, убитый на дуэли.
И Гонтран, поклонившись своему противнику, прибавил:
— Итак, через час, на скале. Я приду туда.
— И я не замедлю, — сказал граф.
Гонтран вернулся на бал, танцевал еще минут двадцать и исчез. Граф же пошел искать полковника. Но того с час уже никто не видал.
Блестящее и изысканное общество наполнило мрачный замок, обыкновенно молчаливый и унылый после кончины последнего барона Болье, а теперь внезапно оживившийся по мановению палочки двадцатилетней волшебницы. Все окрестное дворянство получило приглашение на бал, которым молодая баронесса Сент-Люс начала свою жизнь в деревне; в большой столовой старого замка за столом сидели пятьдесят приглашенных, а в тени парка, ярко освещенного, танцевала толпа, восхищенная непрерывно сменявшимися развлечениями.
Гонтран и баронесса Сент-Люс были царями праздника. Маркиз, спасший неосторожную амазонку, сделался, благодаря своему подвигу, кавалером царицы бала. Гонтран, начавший ухаживать за нею, увлек баронессу и заставил ее совершенно забыть графа Степана.
Бродя одиноко в одной из темных аллей парка, благородный москвич, снедаемый позором своей оплошности, искал предлога придраться к сопернику и убить его или самому пасть от его руки. От страшного волнения глаза графа сверкали, и он впивался ногтями себе в грудь, слушая обаятельные звуки долетавшего до него вальса: наконец, когда волнение графа достигло крайних пределов, он неожиданно направился на лужайку к танцующим. Баронесса Сент-Люс танцевала с Гонтраном, как некогда в Париже с графом на глазах у раздраженного Армана.
Граф, бледный, как смерть, ждал, пока смолкнет оркестр и Гонтран проводит баронессу на место. Он сделал шаг по направлению к маркизу, и тот, догадавшись, в чем дело, вышел из круга танцующих и беспечно направился в одну из уединенных аллей парка.
Граф пошел за ним и догнал его.
— Милостивый государь! — окликнул он Гонтрана.
Тот обернулся и поклонился.
— Вы все уединяетесь, милостивый государь, — сказал он с полнейшим равнодушием, что еще более взбесило молодого русского, — хотя этот праздник восхитителен!
— Вы находите? — насмешливо спросил граф Степан.
— На вас трудно угодить, — простодушно заметил Гонтран, — если вы не соглашаетесь с этим.
— Мне действительно трудно угодить…
— Ну, что ж! — спокойно продолжал маркиз, прекрасно знавший, что самое верное средство рассердить человека — это не замечать, что он рассержен. — После ваших петербургских балов наши скромные бретонские празднества, конечно, кажутся вам жалкими.
— Нисколько.
— В таком случае я не знаю, чем объяснить ваш скучающий вид.
— Здесь есть лица мне антипатичные, — надменно сказал граф.
— В самом деле?
— Вы, французы, называете эти лица отвратительными!
— Честное слово, милостивый государь, — сказал Гонтран, — мне хотелось бы узнать, кто они такие…
— Это очень нетрудно узнать вам, милостивый государь.
— Вы думаете?
— Пойдите в замок и посмотрите на себя в зеркало. Гонтран ожидал такого ответа. Он сделал шаг назад и холодно посмотрел на графа.
— Вы нахал, милостивый государь! — проговорил он, отчеканивая каждое из этих слов.
— Очень может быть. Маркиз пожал плечами.
— Вы, может быть, обиделись уроком, который я дал вам по части охоты.
— Может быть, и так.
— И вы желаете, чтобы я дал вам еще урок на шпагах.
— Очень буду рад.
— Хорошо! — сказал де Ласи надменным тоном. — Надеюсь дать вам его после бала.
— Отчего же не сейчас?
— Да просто оттого, что я имею успех у баронессы и хочу позаботиться о дальнейшем.
Последние слова окончательно вывели графа из себя.
— Милостивый государь… — прохрипел он, — я люблю баронессу Сент-Люс.
— И я так же, — спокойно заметил маркиз.
— Но она любит меня, — продолжал с отчаянием русский.
— Она полюбит меня, — возразил Гонтран, — каждому свой черед; так водится всегда.
— Возможно и это.
— Или я вас убью, или вы меня!
— Я рассчитываю на последнее.
Гонтран так посмотрел на графа, что менее храбрый человек, без сомнения, испугался бы.
— Итак, не угодно ли сейчас же?
— Извините, вы забываете, что ни у вас, ни у меня нет с собою шпаги: прошло то время, когда каждый дворянин носил шпагу.
— Мы найдем шпаги в замке.
— Положим.
— Пойдемте в таком случае!
— О-го, — спокойно заметил Гонтран, — вы, кажется, сильно спешите умереть.
— Или убить вас…
— Охотно допускаю это. Но, тем не менее, нужно быть последовательным во всем. Чтобы достать шпаги в замке, придется обратиться к такому человеку, за которого вы могли бы поручиться; притом наше отсутствие должно быть непродолжительным, чтобы не быть замеченным, иначе нам могут помешать.
— Ну и что ж?
— В замке, — продолжал де Ласи, — есть человек, на которого, мне кажется, можно положиться: это управляющий.
— Капитан Ламберт?
— Да. Он достанет нам шпаги и будет нашим свидетелем. Быть может, драться в присутствии одного свидетеля не принято, но не беда, — дерзко прибавил Гонтран, — ведь здесь деревня!
Насмешка маркиза лишила графа последнего самообладания.
— Я знаю, — продолжал Гонтран, — прекрасное местечко на берегу моря, в двухстах шагах от замка, на верхушке скалы. Там очень удобно драться и легко скрыть все следы дуэли.
Маркиз расхохотался.
— Мертвого человека, — пояснил он, — одним толчком ноги можно похоронить на дне океана. Вы найдете там самую лучшую могилу, о которой только может мечтать человек, убитый на дуэли.
И Гонтран, поклонившись своему противнику, прибавил:
— Итак, через час, на скале. Я приду туда.
— И я не замедлю, — сказал граф.
Гонтран вернулся на бал, танцевал еще минут двадцать и исчез. Граф же пошел искать полковника. Но того с час уже никто не видал.
XL
Куда же девался полковник?
После обеда видели, как он то приходил, то опять уходил, за всей наблюдал и отдавал приказания.
В то время, когда хозяйка и гости разбрелись по саду и парку, а слуги, исполнив свою обязанность, пили в буфетах, весь нижний этаж был почти совершенно пуст.
Наика, прекрасная и благородная девушка, с редким самоотвержением исполняла, по обыкновению, долг приемной матери. Она проводила маленького Гектора в его комнату, заставила его на коленях прочесть вечернюю молитву, уложила его и, поцеловав в лоб, сказала:
— Спи, дитя мое.
Затем Наика, которой было всего двадцать лет и которая любила развлечения, как все девушки ее возраста, отправилась на бал. Этим-то моментом и воспользовался полковник. Он проскользнул в длинный коридор, который вел к главной лестнице, поднялся никем не замеченный в верхний этаж и очутился на площадке, куда выходили окна замка, обращенные к морю. Замок, как мы уже сказали, был расположен на почти отвесной скале. В средние века один из баронов де Болье выстроил узкую лестницу, спускавшуюся с площадки к песчаному берегу, представлявшему здесь удобное место для причала рыбачьих лодок.
Полковник увидал человека, спокойно сидевшего на нижней ступеньке лестницы, и направился к нему. Увидав полковника, человек встал. Это был Жан.
— Ты готов? — спросил его полковник.
— Как видите, — ответил Жан.
И он указал пальцем на песчаный берег. Полковник взглянул на подножье скалы и заметил при свете луны причалившую лодку и в ней человека.
— В таком случае, идем… — сказал он. Жан пошел за ним.
Оба сообщника на цыпочках прошли в комнату спавшего Гектора. Спальни госпожи Сент-Люс и Наики находились рядом, и дверь, служившая сообщением между ними, была открыта всю ночь.
Около кровати Наики стояла кроватка маленького Гектора.
Когда обе женщины уходили к себе и оставались одни, настоящая мать проявлялась, и г-жа Сент-Люс проводила долгие часы, любуясь на безмятежный сон своего малютки.
Наика не заперла дверей. Ее комната, окна которой выходили в парк, примыкала к большой зале, через которую прошли полковник и Жан.
— Что, если он проснется и закричит? — шепотом спросил Жан.
Полковник покачал головой.
— Дети спят очень крепко, — ответил он.
Действительно, при свете ночника, стоявшего на камине, они увидали маленького Гектора, спавшего с полуоткрытым улыбающимся ротиком.
— Нельзя же, однако, унести его раздетого, — заметил Жан.
— Совершенно верно, — согласился полковник.
— Так позвольте действовать мне. Я его разбужу, одену, и он последует за нами. Вот увидите.
И Жан нежно позвал ребенка.
— Гектор!
Ребенок проснулся и начал звать мать.
— Мой милый маленький Гектор, — сказал ласковым голосом Жан, — меня послала мама Наика.
— Где же мама Наика? — спросил ребенок.
— На балу, она танцует.
— Ах, да, — пробормотал ребенок, — она веселится с мамой Бертой, а меня уложили спать… а мне совсем не хотелось спать!
— Ну, так они послали меня за вами. Хотите одеться?
— А ты оденешь меня?
— Да.
Жан взял ребенка на руки, поднял его с кроватки и проворно одел.
— Теперь, — сказал он ему, — пойдемте. Полковник, все время стоявший в тени, вышел первый и прошел на площадку.
Жан следовал за ним, ведя за руку малютку.
— Однако, — спросил Гектор, — куда же ты меня ведешь? Разве мы идем не в парк?
— Да, в парк, — отвечал Жан. — Но сначала я хочу показать вам отличную лодку.
— Лодку! А где же эта лодка? — спросил в восторге ребенок.
— Внизу, у скалы. Идемте.
И так как ребенок шел недостаточно быстро, то слуга взял его на руки и начал спускаться по лестнице, которая вела к морю. Внизу, у лестницы, лодка ждала похитителей и ребенка.
Жан прыгнул в лодку.
— Куда мы едем? — спросил снова Гектор.
— Мы прокатимся по морю, — сказал Жан и спросил полковника:
— Полковник, когда мы приедем в Париж, что прикажете сделать с ним?
— Жди моих приказаний, — ответил последний. Лодка отчалила и выехала в открытое море, а полковник медленными шагами вернулся в Керлор.
Когда он дошел до площадки, то остановился на минуту, чтобы взглянуть на лодку, увозившую ребенка, быть может, навсегда, в то время, как мать танцевала, и злая улыбка, иногда появлявшаяся на его губах, исказила его лицо.
«Теперь, — подумал он, — у меня самый лучший залог… один ребенок за другого! Я могу, гордо подняв голову, потребовать счастья для моего Армана!».
Лодка быстро мчалась по направлению к Кемпену. Недалеко от города похитителя ожидала почтовая карета, которая должна была доставить его и ребенка в Париж.
— Теперь, — сказал полковник, когда лодка исчезла вдали, — очередь за графом Степаном!
Он спустился в парк, где молодой русский обегал все аллеи, отыскивая его.
Это ожидание несколько успокоило графа; его лихорадочное раздражение перешло в холодный и сдержанный гнев, который так свойствен всем людям севера.
Полковник угадал по его бледности, что вызов был сделан, и быстро направился к нему.
— Полковник, — вполголоса сказал граф, — отойдемте в сторону… на одно слово…
— Бог мой! Что с вами?
— Ничего.
— Вы бледны…
— Вы находите? Есть у вас здесь шпаги?
— Что? — спросил полковник, притворяясь глубоко удивленным.
— Шпаги, — повторил граф.
— Зачем? О, Господи!
— Я хочу драться.
— С кем?
— С де Ласи.
— С бароном или маркизом?
— С маркизом. Я оскорбил его… Мы будем драться насмерть.
— Вы его оскорбили?
— Да, и он ждет меня… на скале.
— Как? Сейчас?
— Сейчас.
— Вы оскорбляете во время бала в доме баронессы ее гостей!..
Граф сильно сжал руку полковника.
— Она сама всему виною, — сказал он, задыхаясь. — Она вызвала во мне ревность… и я ненавижу маркиза всеми силами души.
— В таком случае, — холодно заметил полковник, — вы правы, его следует убить.
— Шпаги! — повторил граф.
— Пойдемте, — сказал полковник. — Керлор — старинный замок, и мы найдем здесь рапиры всех веков.
Действительно, в Керлоре был зал, названный покойным бароном де Болье оружейным, где было собрано всевозможное оружие всех эпох: от мушкета до пистонного ружья, от шотландского палаша до современной фехтовальной шпаги.
Сюда-то полковник привел графа Степана и сказал ему:
— Выбирайте!
Граф снял пару фехтовальных шпаг, попробовал сталь и сделал ими несколько движений в воздухе.
— Теперь, — сказал он, — будьте моим секундантом.
— Хорошо.
— Повторяю вам, что между мною и маркизом дуэль эта будет насмерть.
— Отлично! Но кто же будет секундантом маркиза?
— Вы же.
— Как я?
— Он сам предложил мне это. «Одного секунданта вполне достаточно, — сказал он, — в таком случае не будет ни шума, ни скандала».
— Маркиз прав. А где назначено встретиться?
— Он выбрал площадку скалы, в ста шагах от замка. Он, ждет меня там.
— Я знаю это место.
Полковник и граф вышли из Керлора и пошли по тропинке к месту, назначенному Гонтраном. Последний уже дожидался их.
Ночь была ясная; луна ярко освещала море.
«Вот прекрасное время для смерти, — подумал полковник, дьявольски улыбаясь. — Для госпожи Сент-Люс настанет трагическое утро после бала: граф мертв, Гектор исчез… Арман будет отомщен!».
Он шел впереди, держа шпаги под мышкой; граф следовал за ним и вследствие какой-то необъяснимой странности человеческого ума и сердца за час перед тем этот кипевший гневом и жаждавший мести человек теперь был погружен в меланхолию, сожалел о прошлом, думал о любви и жизни. Он шел, склонив голову и жадно вдыхая свежий ночной воздух.
«Я должен убить маркиза, — говорил он себе, — потому что не хочу умереть».
Полковник обернулся к нему.
— О чем вы задумались, граф? — спросил он.
— Я думаю, — сказал тот, вздрогнув, — что главная тайна жизни — это смерть. Кто знает, буду ли я жив через час?
— Вы с ума сошли? Высчитывать шансы умереть, идя на дуэль, по-моему, непростительная глупость.
— Ах! — вздохнул граф. — Я не думаю, что на свете есть человек храбрее меня. Однако какое-то странное чувство волнует меня…
— Какое?
— Мне кажется, что на мне должна оправдаться пословица: «Когда двое дерутся из-за женщины, то всегда бывает убит тот, кого она любила первым».
Полковник пожал плечами.
— Знаете ли, — продолжал граф Степан, — прошла только неделя после моей последней дуэли.
Полковник вздрогнул.
— Вы дрались? — поспешно спросил он.
— Да.
— Где?
— В Париже.
— С кем?
— С молодым человеком, искавшим случая поссориться со мною за две недели перед тем, с которым случай столкнул меня в Опере.
Полковник вдруг остановился посреди тропинки и обернулся к графу. Он побледнел, как смерть, и мрачное предчувствие овладело им…
— Вообразите, — продолжал граф, — мне необычайно повезло на этот раз; молодой человек чуть не убил меня…
Полковник едва переводил дыхание. Они стояли всего в нескольких шагах от места, где ожидал их Гонтран.
— Скорее, граф, — закричал маркиз, — я жду вас уже двадцать минут!
Эти слова заставили полковника и графа продолжать путь. Однако встревоженный полковник внезапно спросил своего собеседника:
— А! Так вас чуть не убили?
— Да.
— Каким образом?
— Мы дрались на пистолетах и должны были стрелять, идя друг другу навстречу… Я выстрелил первый…
Полковник вздрогнул.
— И… вы его убили? — спросил он с расстановкой, как будто каждое из этих четырех слов раздирало его горло.
— Нет… я сделал два выстрела… Но он все шел ко мне. Вздох облегчения вылетел из груди полковника, и граф заметил наконец, какой интерес возбуждает в нем его рассказ.
— Что с вами, полковник? — спросил он его.
— Со мною? Ровно ничего.
— Вы бледны и взволнованны…
— Нет, нет; однако, продолжайте…
В это время они подошли к Гонтрану, который им поклонился.
— Тысячу извинений, — вежливо обратился он к русскому, — я чуть не потерял терпение; теперь уже полночь, гости баронессы разъезжаются, и дядя заметит мое отсутствие.
— Я к вашим услугам.
Полковник обернулся к Гонтрану, который также заметил его бледность и растерянность.
— Граф, — сказал он, — рассказывал историю, сильно заинтересовавшую меня. Вы позволите ему докончить ее?
— С удовольствием, — согласился маркиз.
— Итак, — продолжал полковник, — после двух выстрелов вы не были ранены?
После обеда видели, как он то приходил, то опять уходил, за всей наблюдал и отдавал приказания.
В то время, когда хозяйка и гости разбрелись по саду и парку, а слуги, исполнив свою обязанность, пили в буфетах, весь нижний этаж был почти совершенно пуст.
Наика, прекрасная и благородная девушка, с редким самоотвержением исполняла, по обыкновению, долг приемной матери. Она проводила маленького Гектора в его комнату, заставила его на коленях прочесть вечернюю молитву, уложила его и, поцеловав в лоб, сказала:
— Спи, дитя мое.
Затем Наика, которой было всего двадцать лет и которая любила развлечения, как все девушки ее возраста, отправилась на бал. Этим-то моментом и воспользовался полковник. Он проскользнул в длинный коридор, который вел к главной лестнице, поднялся никем не замеченный в верхний этаж и очутился на площадке, куда выходили окна замка, обращенные к морю. Замок, как мы уже сказали, был расположен на почти отвесной скале. В средние века один из баронов де Болье выстроил узкую лестницу, спускавшуюся с площадки к песчаному берегу, представлявшему здесь удобное место для причала рыбачьих лодок.
Полковник увидал человека, спокойно сидевшего на нижней ступеньке лестницы, и направился к нему. Увидав полковника, человек встал. Это был Жан.
— Ты готов? — спросил его полковник.
— Как видите, — ответил Жан.
И он указал пальцем на песчаный берег. Полковник взглянул на подножье скалы и заметил при свете луны причалившую лодку и в ней человека.
— В таком случае, идем… — сказал он. Жан пошел за ним.
Оба сообщника на цыпочках прошли в комнату спавшего Гектора. Спальни госпожи Сент-Люс и Наики находились рядом, и дверь, служившая сообщением между ними, была открыта всю ночь.
Около кровати Наики стояла кроватка маленького Гектора.
Когда обе женщины уходили к себе и оставались одни, настоящая мать проявлялась, и г-жа Сент-Люс проводила долгие часы, любуясь на безмятежный сон своего малютки.
Наика не заперла дверей. Ее комната, окна которой выходили в парк, примыкала к большой зале, через которую прошли полковник и Жан.
— Что, если он проснется и закричит? — шепотом спросил Жан.
Полковник покачал головой.
— Дети спят очень крепко, — ответил он.
Действительно, при свете ночника, стоявшего на камине, они увидали маленького Гектора, спавшего с полуоткрытым улыбающимся ротиком.
— Нельзя же, однако, унести его раздетого, — заметил Жан.
— Совершенно верно, — согласился полковник.
— Так позвольте действовать мне. Я его разбужу, одену, и он последует за нами. Вот увидите.
И Жан нежно позвал ребенка.
— Гектор!
Ребенок проснулся и начал звать мать.
— Мой милый маленький Гектор, — сказал ласковым голосом Жан, — меня послала мама Наика.
— Где же мама Наика? — спросил ребенок.
— На балу, она танцует.
— Ах, да, — пробормотал ребенок, — она веселится с мамой Бертой, а меня уложили спать… а мне совсем не хотелось спать!
— Ну, так они послали меня за вами. Хотите одеться?
— А ты оденешь меня?
— Да.
Жан взял ребенка на руки, поднял его с кроватки и проворно одел.
— Теперь, — сказал он ему, — пойдемте. Полковник, все время стоявший в тени, вышел первый и прошел на площадку.
Жан следовал за ним, ведя за руку малютку.
— Однако, — спросил Гектор, — куда же ты меня ведешь? Разве мы идем не в парк?
— Да, в парк, — отвечал Жан. — Но сначала я хочу показать вам отличную лодку.
— Лодку! А где же эта лодка? — спросил в восторге ребенок.
— Внизу, у скалы. Идемте.
И так как ребенок шел недостаточно быстро, то слуга взял его на руки и начал спускаться по лестнице, которая вела к морю. Внизу, у лестницы, лодка ждала похитителей и ребенка.
Жан прыгнул в лодку.
— Куда мы едем? — спросил снова Гектор.
— Мы прокатимся по морю, — сказал Жан и спросил полковника:
— Полковник, когда мы приедем в Париж, что прикажете сделать с ним?
— Жди моих приказаний, — ответил последний. Лодка отчалила и выехала в открытое море, а полковник медленными шагами вернулся в Керлор.
Когда он дошел до площадки, то остановился на минуту, чтобы взглянуть на лодку, увозившую ребенка, быть может, навсегда, в то время, как мать танцевала, и злая улыбка, иногда появлявшаяся на его губах, исказила его лицо.
«Теперь, — подумал он, — у меня самый лучший залог… один ребенок за другого! Я могу, гордо подняв голову, потребовать счастья для моего Армана!».
Лодка быстро мчалась по направлению к Кемпену. Недалеко от города похитителя ожидала почтовая карета, которая должна была доставить его и ребенка в Париж.
— Теперь, — сказал полковник, когда лодка исчезла вдали, — очередь за графом Степаном!
Он спустился в парк, где молодой русский обегал все аллеи, отыскивая его.
Это ожидание несколько успокоило графа; его лихорадочное раздражение перешло в холодный и сдержанный гнев, который так свойствен всем людям севера.
Полковник угадал по его бледности, что вызов был сделан, и быстро направился к нему.
— Полковник, — вполголоса сказал граф, — отойдемте в сторону… на одно слово…
— Бог мой! Что с вами?
— Ничего.
— Вы бледны…
— Вы находите? Есть у вас здесь шпаги?
— Что? — спросил полковник, притворяясь глубоко удивленным.
— Шпаги, — повторил граф.
— Зачем? О, Господи!
— Я хочу драться.
— С кем?
— С де Ласи.
— С бароном или маркизом?
— С маркизом. Я оскорбил его… Мы будем драться насмерть.
— Вы его оскорбили?
— Да, и он ждет меня… на скале.
— Как? Сейчас?
— Сейчас.
— Вы оскорбляете во время бала в доме баронессы ее гостей!..
Граф сильно сжал руку полковника.
— Она сама всему виною, — сказал он, задыхаясь. — Она вызвала во мне ревность… и я ненавижу маркиза всеми силами души.
— В таком случае, — холодно заметил полковник, — вы правы, его следует убить.
— Шпаги! — повторил граф.
— Пойдемте, — сказал полковник. — Керлор — старинный замок, и мы найдем здесь рапиры всех веков.
Действительно, в Керлоре был зал, названный покойным бароном де Болье оружейным, где было собрано всевозможное оружие всех эпох: от мушкета до пистонного ружья, от шотландского палаша до современной фехтовальной шпаги.
Сюда-то полковник привел графа Степана и сказал ему:
— Выбирайте!
Граф снял пару фехтовальных шпаг, попробовал сталь и сделал ими несколько движений в воздухе.
— Теперь, — сказал он, — будьте моим секундантом.
— Хорошо.
— Повторяю вам, что между мною и маркизом дуэль эта будет насмерть.
— Отлично! Но кто же будет секундантом маркиза?
— Вы же.
— Как я?
— Он сам предложил мне это. «Одного секунданта вполне достаточно, — сказал он, — в таком случае не будет ни шума, ни скандала».
— Маркиз прав. А где назначено встретиться?
— Он выбрал площадку скалы, в ста шагах от замка. Он, ждет меня там.
— Я знаю это место.
Полковник и граф вышли из Керлора и пошли по тропинке к месту, назначенному Гонтраном. Последний уже дожидался их.
Ночь была ясная; луна ярко освещала море.
«Вот прекрасное время для смерти, — подумал полковник, дьявольски улыбаясь. — Для госпожи Сент-Люс настанет трагическое утро после бала: граф мертв, Гектор исчез… Арман будет отомщен!».
Он шел впереди, держа шпаги под мышкой; граф следовал за ним и вследствие какой-то необъяснимой странности человеческого ума и сердца за час перед тем этот кипевший гневом и жаждавший мести человек теперь был погружен в меланхолию, сожалел о прошлом, думал о любви и жизни. Он шел, склонив голову и жадно вдыхая свежий ночной воздух.
«Я должен убить маркиза, — говорил он себе, — потому что не хочу умереть».
Полковник обернулся к нему.
— О чем вы задумались, граф? — спросил он.
— Я думаю, — сказал тот, вздрогнув, — что главная тайна жизни — это смерть. Кто знает, буду ли я жив через час?
— Вы с ума сошли? Высчитывать шансы умереть, идя на дуэль, по-моему, непростительная глупость.
— Ах! — вздохнул граф. — Я не думаю, что на свете есть человек храбрее меня. Однако какое-то странное чувство волнует меня…
— Какое?
— Мне кажется, что на мне должна оправдаться пословица: «Когда двое дерутся из-за женщины, то всегда бывает убит тот, кого она любила первым».
Полковник пожал плечами.
— Знаете ли, — продолжал граф Степан, — прошла только неделя после моей последней дуэли.
Полковник вздрогнул.
— Вы дрались? — поспешно спросил он.
— Да.
— Где?
— В Париже.
— С кем?
— С молодым человеком, искавшим случая поссориться со мною за две недели перед тем, с которым случай столкнул меня в Опере.
Полковник вдруг остановился посреди тропинки и обернулся к графу. Он побледнел, как смерть, и мрачное предчувствие овладело им…
— Вообразите, — продолжал граф, — мне необычайно повезло на этот раз; молодой человек чуть не убил меня…
Полковник едва переводил дыхание. Они стояли всего в нескольких шагах от места, где ожидал их Гонтран.
— Скорее, граф, — закричал маркиз, — я жду вас уже двадцать минут!
Эти слова заставили полковника и графа продолжать путь. Однако встревоженный полковник внезапно спросил своего собеседника:
— А! Так вас чуть не убили?
— Да.
— Каким образом?
— Мы дрались на пистолетах и должны были стрелять, идя друг другу навстречу… Я выстрелил первый…
Полковник вздрогнул.
— И… вы его убили? — спросил он с расстановкой, как будто каждое из этих четырех слов раздирало его горло.
— Нет… я сделал два выстрела… Но он все шел ко мне. Вздох облегчения вылетел из груди полковника, и граф заметил наконец, какой интерес возбуждает в нем его рассказ.
— Что с вами, полковник? — спросил он его.
— Со мною? Ровно ничего.
— Вы бледны и взволнованны…
— Нет, нет; однако, продолжайте…
В это время они подошли к Гонтрану, который им поклонился.
— Тысячу извинений, — вежливо обратился он к русскому, — я чуть не потерял терпение; теперь уже полночь, гости баронессы разъезжаются, и дядя заметит мое отсутствие.
— Я к вашим услугам.
Полковник обернулся к Гонтрану, который также заметил его бледность и растерянность.
— Граф, — сказал он, — рассказывал историю, сильно заинтересовавшую меня. Вы позволите ему докончить ее?
— С удовольствием, — согласился маркиз.
— Итак, — продолжал полковник, — после двух выстрелов вы не были ранены?