Дюма Александр. Графиня де Шарни (часть 3)

   - Вы знаете госпожу де Сталь? - поинтересовалась королева.

   - Да, ваше величество, я имел честь познакомиться с ней. Выйдя из Бастилии, я представился ей и как раз от господина Неккера узнал, что был арестован по приказанию королевы. Королева покраснела, это было заметно, но тут же с улыбкой сказала:

   - Мы уговорились больше не возвращаться к этой ошибке.

   - Я не возвращаюсь к ней, просто отвечаю на вопрос, который ваше величество соблаговолили мне задать.

   - И что вы думаете о господине Неккере?

   - Честный немец, составленный из разнородных элементов, который от нелепого возвысился до высокопарного.

   - Но разве вы не принадлежите к тем, кто толкал короля вновь назначить его министром?

   - Справедливо это или нет, но господин Неккер был самым популярным человеком в королевстве, и я сказал королю: "Государь, обопритесь на его популярность."

   - Ну, а госпожа де Сталь?

   - Насколько я понимаю, ваше величество делает мне честь поинтересоваться, что я думаю о госпоже де Сталь?

   - Да.

   - Ну, если говорить о внешности, у нее большой нос, грубые черты, она чрезмерно крупна... Королева улыбнулась; как и всякой женщине, ей было даже приятно слышать, как о другой женщине, о которой идет столько разговоров, говорят, что она не слишком красива.

   - Цвет лица у нее умеренно привлекательный, жесты скорее энергичны, чем грациозны, голос груб, иногда даже случается усомниться, женский ли это голос. Но при всем том ей года двадцать четыре-двадцать пять, у нее шея богини, великолепные черные волосы, превосходные зубы, глаза полны огня. О, ее взгляд - это целый мир!

   - Ну, а душевные качества? Талант? Достоинства? - поторопилась задать вопрос королева.

   - Она добра и великодушна. Любой человек, враждебно настроенный к ней, поговорив с ней четверть часа, перестанет быть ее врагом.

   - Я говорю о ее гении, сударь. Политика делается не только сердцем.

   - Сердце, сударыня, не лишне нигде, даже в политике. Что же касается слова .гений., которое употребили ваше величество, будем осторожнее с ним. У госпожи де Сталь большой, огромный талант, но он не поднимается до гениальности. Некая тяжеловесность, но не сила, неповоротливость, но не мощь притягивает ее к земле, когда она хочет воспарить над нею. От своего учителя Жана Жака она отличается так же, как железо от стали.

   - Сударь, вы судите о ее таланте писателя. Скажите же мне об этой женщине как о политике.

   - На мой взгляд, государыня, - отвечал Жильбер, - тут госпоже де Сталь придают куда больше значения, чем она того заслуживает. После эмиграции Мунье и Лалли ее салон стал трибуной полуаристократической английской партии, сторонников двух палат. Поскольку она сама буржуазна, и даже очень буржуазна, у нее слабость к знати. Она восхищается англичанами, потому что считает английский народ в высшей степени аристократическим. Она не знает истории Англии, не знает механизма управления этой страной и принимает за дворянство времен крестовых походов вчерашних дворян, непрерывно выходящих из низов. Другие народы преобразуют иногда древности в новое, англичане же неизменно новое превращают в древнее.

   - И вы полагаете, что, исходя их этих чувств, госпожа де Сталь и предложила нам господина де Нарбонна?

   - В данном случае, государыня, сошлись две любви: любовь к аристократии и любовь к аристократу.

   - Вы полагаете, госпожа де Сталь любит господина де Нарбонна за его аристократизм?

   - Ну уж, надеюсь, не за его достоинства!

   - Но ведь трудно найти человека менее аристократического, чем господин де Нарбонн: неизвестно даже, кто его отец.

   - Но это лишь потому, что никто не смеет смотреть на солнце.

   - Господин Жильбер, я - женщина и поэтому обожаю сплетни. Что говорят о господине де Нарбонне?

   - Что он развратен, храбр, остроумен.

   - Я имею в виду его происхождение.

   - Говорят, что, когда иезуитская партия добивалась изгнания Вольтера, Машо, д'Аржансона - короче, тех, кого именовали философами, ей пришлось вступить в борьбу с госпожой де Помпадур, а поскольку традиции регентства были еще живы, все знали, на что способна отцовская любовь, удвоенная любовью иного рода, и иезуиты выбрали- а иезуитам везло в подобных делах, - так вот, они выбрали одну из дочерей короля и добились от нее, чтобы она пошла на кровосмесительный подвиг. Вот откуда появился этот очаровательный кавалер, происхождение которого, как выразились ваше величество, неизвестно, но не потому что оно теряется во мраке, а потому что оно залито ослепительным светом.

   - Значит, вы не считаете, как якобинцы, и в частности господин Робеспьер, что господин де Нарбонн подсунут нам посольством Швеции?

   - Считаю, государыня, но только он вышел из будуара жены, а не из кабинета мужа. Предположить, что господин де Сталь имеет к этому какое-то отношение, все равно что предположить, будто он муж своей жены. Господи, государыня, это отнюдь не измена послу, а слабость любовников. Только любовь, великая, извечная волшебница, могла заставить женщину вложить в руки этого легкомысленного распутника исполинский меч революции.

   - Вы имеете в виду тот, который господин Инар целовал в Якобинском клубе?

   - К сожалению, государыня, я говорю о мече, что занесен над вашей головой.

   - Так, по-вашему, господин Жильбер, мы совершили ошибку, согласившись назначить господина де Нарбонна военным министром?

   - Лучше бы, государыня, вы назначили сразу того, кто его сменит.

   - Кого же?

   - Дюмурье.

   - Дюмурье? Офицера, выслужившегося из солдат?

   - Государыня, это определение недостойное и притом несправедливое по отношению к этому человеку.

   - Но разве господин Дюмурье не был простым солдатом?

   - Господин Дюмурье, государыня, не принадлежит к придворной знати, для которой путь к чинам устлан розами. Господин Дюмурье, провинциальный дворянин, не мог ни получить, ни купить полк и потому вступил в военную службу простым гусаром. В двадцать лет он рубился сразу с шестью вражескими кавалеристами, но он не отступил, и, несмотря на то, что доказал и храбрость, и ум, его держали в малых чинах.

   - Да, свой ум он проявил, будучи шпионом Людовика Пятнадцатого.

   - Но почему вы называете шпионством то, что применительно к другим именуете дипломатией? Да, я знаю, что втайне от министров он вел переписку с королем. Но кто из придворных не поступал точно так же?

   - Но, сударь, - возразила королева, выдав свое глубокое проникновение в интересующие ее политические проблемы вплоть до мельчайших подробностей, - вы рекомендуете нам человека в высшей степени безнравственного! У него нет ни принципов, ни чувства чести! Господин де Шуазель рассказывал мне, что Дюмурье представил ему касательно Корсики два совершенно противоположных проекта. По одному корсиканцев следовало покорить, по другому - дать им свободу.

   - Все верно, государыня, но господин де Шуазель запамятовал сказать вам, что Дюмурье оказывал предпочтение первому проекту и он отважно сражался, дабы осуществить его.

   - Но назначение господина Дюмурье военным министром равнозначно объявлению войны Европе.

   - Ах, государыня, - вздохнул Жильбер, - эта война уже объявлена во всех сердцах. Вы знаете, сколько граждан записалось добровольцами в этом департаменте? Шестьсот тысяч! В департаменте Юра женщины заявили, что все мужчины могут отправиться на войну и что порядок в их крае будут поддерживать они, если им дадут пики.

   - Вы только что произнесли слово, заставившее меня содрогнуться, - заметила королева.

   - Прошу простить меня, государыня, - сказал Жильбер. - Назовите мне это слово, чтобы в следующий раз я не совершил подобной оплошности.

   - Вы произнесли .пики." Ох эти пики восемьдесят девятого года! Поверите ли, сударь, мне до сих пор видятся головы двух наших гвардейцев, насаженные на них.

   - И тем не менее, государыня, именно женщина, мать предложила сделать подписку для изготовления пик.

   - И разумеется, тоже женщина и тоже мать заставила ваших якобинцев принять красный, цвета крови, колпак?

   - Тут, ваше величество, вы опять ошибаетесь, - ответил Жильбер. - Было решено закрепить равенство в виде некоего символа. Невозможно декретом заставить всех французов носить одинаковую одежду, и поэтому для простоты приняли колпак бедных крестьян. Красный же цвет выбрали вовсе не потому, что это мрачный цвет крови, просто он веселый, яркий цвет, и он нравится толпе.

   - Знаете, доктор, - сказала королева, - вы такой ярый сторонник всех этих нововведений, что я надеюсь как-нибудь увидеть, как вы в красном колпаке на голове щупаете пульс королю, держа в руке пику. И после этой полушутки, полуукоризны королева, видя, что ей никак не переубедить Жильбера, удалилась. Елизавета собралась последовать за ней, но Жильбер почти умоляющим тоном задержал ее.

   - Ваше высочество, вы ведь любите брата?

   - Не только люблю, но и преклоняюсь перед ним, - ответила сестра короля.

   - И вы согласитесь передать ему добрый совет, совет друга?

   - Говорите, и если совет вправду хорош...

   - На мой взгляд, он превосходен.

   - Тогда я слушаю вас.

   - Совет таков: когда фейанское министерство падет, а этого ждать недолго, назначить весь состав кабинета из людей, носящих красные колпаки, которые так пугают королеву. После этого Жильбер отвесил Елизавете глубокий поклон и удалился.

   
XXXVРОЛАНЫ


   Мы привели этот разговор королевы и доктора Жильбера, чтобы прервать несколько монотонное течение исторического повествования и не так сухо, как в хронологической таблице, представить последовательность событий и положение партий. Министерство Нарбонна продержалось три месяца. Рухнуло оно после речи Верньо. Мирабо когда-то начал речь: "Я вижу отсюда окно..." - а Верньо при известии, что российская императрица ведет мирные переговоры с Турцией, а Австрия и Пруссия заключили седьмого февраля в Берлине наступательно-оборонительный союз, поднялся на трибуну и воскликнул:

   - И я тоже могу сказать, что с этой трибуны вижу дворец, где замышляется контрреволюция, где подготавливаются ухищрения, цель которых выдать нас Австрии. Настал день, когда мы способны положить предел подобной дерзости и поразить заговорщиков. В давние времена из этого дворца именем деспотизма нередко исходили страх и ужас. Так пусть же сегодня страх и ужас войдут именем закона! И энергичным жестом блистательный оратор словно бы послал впереди себя двух фурий с всклокоченными волосами - Страх и Ужас. Они действительно вступили в Тюильри, и Нарбонн, вознесенный порывом любви, рухнул от порыва бури. Его падение произошло в начале марта. И вот три месяца спустя после свидания королевы с доктором Жильбером к Людовику XVI был допущен мужчина невысокого роста, подвижный, живой, нервический, с покрытым бивачным загаром одухотворенным лицом, на котором сверкали полные огня глаза; ему было пятьдесят шесть лет, хотя выглядел он лет на десять моложе. Одет он был в мундир бригадного генерала. В салоне, куда его ввели, он оставался в одиночестве не долее минуты; дверь отворилась, и вошел король. Они встретились наедине впервые. Король бросил на визитера хмурый, тяжелый взгляд, не лишенный, впрочем, интереса; визитер впился в короля испытующим взором, полным недоверчивости и огня. Никто не остался в салоне, чтобы доложить о незнакомце, и это свидетельствовало, что о нем было доложено заранее.

   - Вы - господин Дюмурье? - осведомился король. Дюмурье поклонился.

   - Как давно вы в Париже?

   - С начала февраля, государь.

   - Это господин де Нарбонн вызвал вас?

   - Да, чтобы объявить мне, что я переведен в Эльзасскую армию под командование маршала Люкнера, где я назначен командиром дивизии, стоящей в Безансоне.

   - И вы, однако, не выехали туда?

   - Да, государь, но я счел своим долгом заметить господину де Нарбонну, что надвигается война, - Людовик XVI вздрогнул, и это было заметно, - и она грозит быть всеобщей, - продолжал Дюмурье, как бы не заметив испуга короля. - Я убежден, что было бы нелишне заняться Югом, где на нас могут внезапно напасть, и, соответственно, мне представляется, что необходимо срочно составить план обороны Юга и направить туда командующего во главе армии.

   - Ну да, и вы передали свой план господину де Нарбонну, предварительно сообщив его господину Жансонне и многим другим членам Жиронды.

   - Господин Жансонне - мой друг, государь, и полагаю, друг вашего величества, точно так же, как я.

   - Получается, - улыбнулся король, - я имею дело с жирондистом?

   - Государь, вы имеете дело с патриотом, верноподданным короля. Людовик XVI прикусил толстую нижнюю губу.

   - И для того, чтобы успешней служить королю и отечеству, вы отказались от поста исполняющего обязанности министра иностранных дел?

   - Государь, я с самого начала отвечал, что посту министра или исполняющего обязанности министра я предпочел бы командование, которое мне было обещано. Я - солдат, а не дипломат.

   - Меня, сударь, напротив, заверяли, что вы и то, и другое, - заметил король.

   - Мне явно польстили, государь.

   - И на этом заверении я основывался.

   - А я, государь, несмотря на свое огромное сожаление, продолжал отказываться.

   - Почему же вы отказывались?

   - Потому, государь, что положение крайне серьезное. Только что по этой причине пал господин де Нарбонн и скомпрометирован господин де Лессар. Поэтому всякий человек, который считает, что он чего-то стоит, имеет право либо не занимать поста, либо требовать, чтобы его назначили на пост, соответствующий его достоинствам. Итак, государь, либо я чего-то стою, либо нет. Если я ничего не стою, оставьте меня в безвестности. Кто знает, для какой судьбы вы извлечете меня из нее. Но если я чего-то стою, не делайте меня министром на один день, не ставьте калифом на час, но дайте мне опору, чтобы в свой черед и вы могли опереться на меня. Наши дела - прошу прощения, государь, я уже считаю дела вашего величества своими, - наши дела за границей в столь скверном состоянии, что иностранные дворы не могут вести переговоры с исполняющим обязанности министра. Если бы я принял пост временно исполняющего, уж простите мне мою солдатскую откровенность, - на свете не было человека менее откровенного, чем Дюмурье, но порой он старался выглядеть таковым, - то совершил бы оплошность, которая возмутила бы Собрание и из-за которой я утратил бы популярность. Более того, назначение временно исполняющего министра иностранных дел подорвало бы позиции короля, который выглядел бы так, словно он желает вернуть старое министерство и ждет только повода для этого.

   - А вы, сударь, полагаете, что это было бы невозможно, даже если бы таково было мое намерение?

   - Я полагаю, государь, что вашему величеству пора раз и навсегда порвать с прошлым.

   - И сделаться якобинцем, не так ли? Ведь именно это вы говорили Лапорту?

   - Ей-Богу, государь, если бы ваше величество поступили так, то поставили бы в тупик все партии, и быть может, якобинцев более, чем любую другую.

   - А почему вы не посоветуете мне взять и надеть красный колпак?

   - Ах, государь, если бы это могло что-то изменить... - вздохнул Дюмурье. Король с некоторым подозрением взглянул на человека, давшего подобный ответ.

   - Итак, сударь, вы хотите быть министром, а не временно исполняющим обязанности?

   - Государь, я ничего не хочу. Я готов исполнять приказы короля, но предпочел бы, чтобы король приказал мне отправляться на границу, а не оставаться в Париже.

   - А если я вам прикажу, напротив, остаться в Париже и принять портфель министра иностранных дел, что вы на это скажете? Дюмурье улыбнулся.

   - Скажу, государь, что ваше величество поддались предубеждениям против меня, которые внушили вашему величеству.

   - Да, господин Дюмурье, поддался. Вы - мой министр.

   - Государь, я всецело готов служить вам, но...

   - Условия?

   - Объяснения, государь.

   - Слушаю вас.

   - Пост министра ныне совсем не то, чем он был когда-то, и, не переставая быть верным слугой вашего величества, но войдя в кабинет министров, я становлюсь человеком, ответственным перед нацией. Уже с сегодняшнего дня не требуйте, чтобы я говорил языком, к какому вы привыкли, общаясь с моими предшественниками. Я могу говорить только на языке свободы и Конституции. Сосредоточившись на своих обязанностях, я не буду непрестанно выказывать вам знаки почтения, у меня просто не будет на это времени, и буду неизменно нарушать придворный этикет, чтобы лучше служить королю. Я буду работать только с вами или с Советом и заранее предупреждаю, государь. что эта работа будет борьбой.

   - Но почему борьбой, сударь?

   - Очень просто, государь. Почти весь ваш дипломатический корпус не скрывает своей контрреволюционности. Я буду настаивать на смене его, при выборе буду противоречить вашим склонностям, стану предлагать вашему величеству либо людей, которых ваше величество не знает вовсе, либо тех, кто придется не по вкусу вашему величеству.

   - И в этом случае, сударь... - прервал его Людовик XVI.

   - И в этом случае, государь, если ваше величество будет очень противиться предложенной мною кандидатуре, причем мотивированно, я, поскольку государем являстесь вы, подчинюсь, но, если ваш выбор будет внушен вам вашим окружением и я сочту, что он повредит вам, я почтительно попрошу ваше величество назначить вместо меня другого человека. Государь, подумайте о страшных опасностях, окружающих ваш трон! Его нужно поддержать общественным доверием, и это, государь, зависит только от вас!

   - Позвольте я прерву вас, сударь.

   - Да, государь, - поклонился Дюмурье.

   - Об этих опасностях я размышляю уже давно, - промолвил Людовик XVI и, промокнув носовым платком лоб, указал на портрет Карла I. - Мне хотелось бы не помнить о них, но эта картина постоянно мне о них напоминает.

   - Государь...

   - Потерпите, сударь, я еще не закончил. Положение у нас схожее, угроза та же, и, быть может, на Гревской площади, как у Уайтхолла, будет воздвигнут эшафот.

   - О государь, это означает заглядывать слишком далеко!

   - Это означает, сударь, всматриваться в горизонт. И в этом случае я, как и Карл Первый, взойду на эшафот, быть может, не как рыцарь, подобно ему, но, во всяком случае, как христианин... Продолжайте, сударь. Дюмурье молчал, удивленный такой твердостью, которой он никак не ожидал.

   - Государь, - наконец произнес он, - позвольте мне перевести разговор в другую плоскость.

   - Как вам угодно, сударь, - отвечал король. - Я просто хотел доказать вам, что не страшусь будущего, которым меня хотят запугать, а если даже страшусь, то, во всяком случае, готов к нему.

   - Государь, - спросил Дюмурье, - должен ли я, несмотря на все, что имел честь вам сказать, считать себя вашим министром иностранных дел?

   - Да, сударь.

   - В таком случае на первый Государственный совет я принесу четыре депеши и заранее предупреждаю ваше величество, что они ни в чем, ни по стилю, ни по принципам, не будут походить на депеши моих предшественников; они будут соответствовать обстоятельствам. Если мой первый опыт будет благосклонно принят вашим величеством, я продолжу работу, если же нет, я готов немедля отправиться служить Франции и королю на границе, поскольку, что бы ни говорили ваше величество о моих дипломатических талантах, это и есть моя подлинная стихия и поприще моих трудов на протяжении тридцати шести лет. Дюмарье поклонился, намереваясь уйти.

   - Погодите, - остановил его король. - Мы договорились лишь по одному пункту, а остается еще шесть.

   - Мои коллеги?

   - Совершенно верно. Я не хочу, чтобы вы говорили мне, будто тот или иной министр мешает вам. Выберите, сударь, свой кабинет сами.

   - Государь, вы возлагаете на меня тяжкую ответственность.

   - Я полагаю, что, предложив вам это, иду навстречу вашему желанию.

   - Государь, - сказал Дюмурье, - я никого не знаю в Париже, кроме некоего Лакоста, которого рекомендую вашему величеству для назначения морским министром.

   - Лакост? - переспросил король. - Но он, кажется, простой распорядитель кредитов в морском ведомстве?

   - Да, государь, но он предпочел заявить господину де Буану об отставке, нежели участвовать в несправедливости.

   - Что ж, превосходная рекомендация. Ну, а кто же остальные?

   - Я проконсультируюсь, государь.

   - Могу я знать с кем?

   - С Бриссо, Кондорсе, Петионом, Редерером, Жансонне...

   - Короче, со всей Жирондой.

   - Да, государь.

   - Ну что ж, пусть будет Жиронда. Посмотрим, лучше ли она справится с делами, чем конституционалисты и фейаны.

   - Еще одно, государь.

   - Да?

   - Остается узнать, понравятся ли вам четыре письма, которые я напишу.

   - Это мы узнаем сегодня вечером, сударь.

   - Сегодня вечером, государь?

   - Дела торопят. У меня будет чрезвычайный совет, в который войдете вы, господин де Грав и господин Кайе де Жервиль.

   - А Дюпор Дютертр?

   - Он подал в отставку.

   - Сегодня вечером я в распоряжении вашего величества. И Дюмурье вновь поклонился, намереваясь удалиться.

   - Нет, нет, подождите, - остановил его король, - я не хочу скомпрометировать вас. Не успел он закончить фразу, как вошли королева и принцесса Елизавета. В руках у них были молитвенники.

   - Сударыня, - обратился король к Марии Антуанетте, - это господин Дюмурье, который обещает нам хорошо служить и с которым сегодня вечером мы составим новый кабинет министров. Дюмурье поклонился, а королева с любопытством взглянула на человека, который отныне будет оказывать огромное влияние на все дела Франции.

   - Сударь, вы знакомы с доктором Жильбером? - спросила она.

   - Нет, ваше величество, - ответил Дюмурье.

   - В таком случае познакомьтесь с ним, сударь.

   - А могу я узнать, в каком качестве ваше величество рекомендует его мне?

   - Как превосходного пророка: еще три месяца назад он предсказал мне, что вы станете преемником господина де Нарбонна. В этот момент распахнулись двери кабинета короля, который направлялся слушать мессу. Дюмурье вышел следом за Людовиком XVI. Все придворные обходили его как зачумленного.

   - Я же предупреждал, что скомпрометирую вас, - со смехом шепнул ему король.

   - Перед аристократией, государь, - ответил Дюмурье. - Ваше величество удостоили меня еще одной милости. И он удалился.

   
XXXVIЗА ПОРТЬЕРОЙ


   Вечером в назначенный час Дюмурье пришел с четырьмя депешами, де Грав и Кайе де Жервиль уже были во дворце и ждали короля. Едва Дюмурье вошел в одну дверь, как король, словно он только дожидался, когда явится Дюмурье, вошел во вторую. Оба министра тут же вскочили; Дюмурье еще был на ногах и ему оставалось лишь отдать поклон. Король кивком приветствовал их. Усевшись в кресло, стоящее в середине стола, он пригласил:

   - Садитесь, господа. Дюмурье показалось, что дверь, через которую только что вошел король, осталась открытой и портьера на ней шевельнулась. Сквозняк тому причиной или человек, укрывшись за этой завесой, не позволяющей видеть, но дающей возможность слышать? Все три министра сели.

   - Сударь, депеши у вас с собой? - осведомился король у Дюмурье.

   - Да, государь, - подтвердил генерал, вытаскивая из кармана письма.

   - Каким державам они адресованы? - спросил король.

   - Испании, Австрии, Пруссии и Англии.

   - Прочтите. Дюмурье вновь бросил взгляд на портьеру и по ее движению убедился: кто-то за нею подслушивает. Твердым голосом он начал читать депеши. Министр говорил от имени короля, однако в духе Конституции - без угроз, но и без слабости. Он оспаривал подлинные интересы каждой державы в отношении французской революции. А поскольку каждая держава в свой черед жаловалась на якобинские памфлеты, он относил достойные презрения оскорбительные выпады в этих памфлетах на счет свободы печати - свободы, под солнцем которой выводятся не только вредные паразиты, но и вызревает богатейший урожай. Наконец, он просил мира от имени свободной нации, наследственным представителем которой является король. Король слушал его с неослабным вниманием, которое усиливалось с каждой депешей.

   - Право, генерал, я никогда еще не слышал ничего подобного, - заметил он, когда Дюмурье кончил читать.

   - Именно так всегда и должны министры писать и говорить от имени королей, - заметил Кайе де Жервиль.

   - Хорошо, - сказал король, - дайте мне эти депеши, завтра они будут отправлены.

   - Государь, курьеры уже готовы и ждут во дворе Тюильри, - ответил Дюмурье.

   - Но я хотел бы иметь копию, чтобы показать их королеве, - с некоторым смущением объяснил король.

   - Я предвидел это желание вашего величества, - сообщил Дюмурье, - и вот четыре совершенно точные их копии.

   - В таком случае отправляйте ваши послания, - распорядился Людовик XVI. Дюмурье прошел к двери, в которую вошел; за нею ожидал адъютант, принявший депеши. Через некоторое время из двора Тюильри донесся стук копыт нескольких коней, поскакавших за ворота.

   - Ну ладно, - отвечая своим мыслям, произнес король. - А теперь посмотрим состав вашего кабинета министров.

   - Государь, - обратился к нему Дюмурье, - прежде я хотел бы, чтобы ваше величество попросили господина Кайе де Жервиля соблаговолить остаться с нами.

   - Я уже просил его об этом, - сообщил король.

   - А я, к величайшему своему сожалению, государь, настаиваю на своей отставке. Мое здоровье со дня на день ухудшается, и я нуждаюсь в отдыхе.

   - Вы слышали, сударь? - осведомился король, повернувшись к Дюмурье.

   - Да, государь.

   - Так кто же будут ваши министры?

   - С нами остается господин де Грав. Де Грав поднял руку.

   - Государь, - обратился он к королю, - язык господина Дюмурье поразил нас своей откровенностью, я же еще более удивлю вас своей скромностью.