Лиза Джексон
Если бы знать

Пролог

   Северная Калифорния, шоссе №17
   Убийца спрятался в кустах неподалеку от дороги. Приник к мокрой земле, над которой стлался густой ночной туман. И приготовился ждать. Он ждал, пока из радиопередатчика, прорываясь сквозь помехи, не донесся голос:
   – Она приближается. Двухместный «Мерседес S-500», движется на юг. Все, как мы предполагали.
   – Я думал, она поведет «Порше»!
   – Она в «Мерседесе». Минуты через полторы сам увидишь.
   – Понял.
   Прищурившись, он устремил взгляд на дорогу – мокрую черную ленту, извивающуюся между лесистых гор и ущелий Северной Калифорнии. В самом деле, сквозь туман и мглу пробивался далекий, еле слышный рокот хорошо отрегулированного двигателя. Автомобиль и взбирался на гору. Все ближе, ближе...
   Она здесь!
   Сердце его молотом забухало о ребра. В одно мгновение он вспомнил все. Аромат ее волос. Нежность взгляда. Глубину предательства.
   Самодовольная стерва! Она заслужила смерть. Жаль только, не узнает, кто ее убил.
   – Смотри не подведи! Это наш единственный шанс! – донесся голос из передатчика. – Сделаешь дело – получишь свои сто тысяч.
   – Все будет нормально.
   Он выключил передатчик, убрал антенну и сунул радио в глубокий карман куртки. В это время года температура здесь, в лесах, не поднималась выше десяти градусов – однако он обливался потом. Соленые капли щекотали затылок, стекали на шею.
   Натянув на лицо горнолыжную маску, он побежал по ковру из влажных листьев. Камуфляжный костюм помог раствориться в туманной мгле.
   Ветви хлестали его по лицу. В сыром, тяжелом воздухе висел запах влажной земли и чего-то еще. Страха. Страха, что он проиграет. Что она выживет. И снова будет смеяться над ним.
   «Не дождется! На этот раз ей не уйти!»
   Где-то невдалеке заухала сова – крик ее слился со стуком сердца. Снова послышался шум двигателя... и вдруг у убийцы пересохло во рту.
   Это не «Мерседес»! Натужный рев автомобиля, на малой скорости взбирающегося на горку, доносится с другой стороны! И звук его не похож на мягкий рокот «Мерседеса» – скорее это рычание тяжело груженного грузовика. «Спокойно!» – приказал себе убийца, выбравшись на шоссе возле дорожного знака «Крутой поворот».
   Он бросил взгляд на часы. Тридцать секунд. Проклятый грузовик приближается. Вот сквозь туман мелькнули огни фар – и убийца заскрипел зубами.
   «Скорее, сука, скорее!» – мысленно подстегивал он свою жертву. Шум с юга доносился все громче – грузовик (тяжелый, судя по звуку) набирал скорость. Черт побери!
   Дорога в этом месте изгибалась буквой S. Припав к земле меж двумя поворотами, убийца прислушался. Он уже различал визг шин приближающегося «Мерседеса» на мокром асфальте.
   «Шевелись же! – молчаливо молил он, до боли в глазах вглядываясь во тьму. – Обгони этот грузовик! Быстрее!» Рокот приближался.
   Он снова взглянул на часы. Подсвеченный циферблат равнодушно отсчитывал секунды в такт ударам сердца. Все идет по плану – все, кроме проклятого грузовика. Еще несколько мгновений – и... Он нервно облизнул губы. Во мгле взвизгнули тормоза. «Как близко! Слишком близко, черт!» Убийца повернул голову на юг, в сторону грузовика. Тот на миг запнулся, но тут же заревел натужнее прежнего – это означало, что шофер переключил двигатель на малую скорость.
   Мускулы убийцы напряглись. По спине стекала струйка пота. «Что делать? Нельзя рисковать, позволяя постороннему себя заметить. Лучше отступить. Пока есть время. Но что, если другой возможности не будет?»
   Мощный двигатель басовито взревел; голос его гулким эхом отдался среди столетних дубов и секвой. Напрягая все свои лошадиные силы, грузовик полз по крутому склону.
   А с другой стороны – если заказчик ничего не перепутал – взбирался на гору «Мерседес», и женщина за рулем не подозревала, что жить ей остается меньше минуты.
   Только сейчас убийца заметил, что задыхается от волнения. «Спокойно. Расслабься, – скомандовал он себе. – Представь, что это учения – как в армии много лет назад. У тебя все получится. Еще несколько секунд – и все будет позади». Но самовнушение не помогало; сердце стучало, как барабан, и руки в облегающих перчатках взмокли от пота.
   Слева блеснул огонь фар. Справа взвизгнули тормоза грузовика. «Пора!» Вскочив, он в два прыжка вылетел на шоссе. Из-за поворота показался изящный обтекаемый корпус автомобиля. Свет фар упал на человеческую фигуру посреди дороги; в тот же миг убийца распахнул куртку и обнажил прикрепленное к груди зеркало.
   Женщина за рулем ударила по тормозам.
   Пронзительно завизжали шины. «Мерседес» занесло вправо; он попал колесом на гравий и завертелся. В окне мелькнуло красивое лицо, искаженное ужасом. Пронзительно крича, женщина отчаянно крутила руль, пытаясь совладать с машиной.
   А рядом, на пассажирском сиденье, скорчилась вторая фигура. «Это еще что? Черт побери, она должна была быть одна! Меня заверили, что она будет одна!»
   Он отпрыгнул на соседнюю полосу, лишь на несколько дюймов разминувшись с крылом «Мерседеса». Споткнулся. Упал. Зеркало хрустнуло и разлетелось по асфальту, сверкая в ярком свете фар. Черт! Ничего не поделаешь – нет времени. Задыхаясь, он поднялся на ноги. «Бежать! Бежать в лес! Как можно дальше отсюда. Как можно быстрее».
   Грузовик, вынырнув из-за поворота, пригвоздил его к месту светом ярких фар. Ослепительный свет залил дорогу. Убийца метнулся в сторону. На миг встретился глазами с шофером – огромным бородачом. Глаза шофера расширились от ужаса: он изо всех сил надавил на тормоза, и крик его перекрыл визг восемнадцати толстых шин.
   Пахнуло паленой резиной. Кабина изогнулась под неестественным углом; и эта махина, настоящий автопоезд, начала складываться, словно перочинный нож.
   Перекатившись через ограждение, мужчина устремился под защиту деревьев. При падении подвернулась нога, и острая боль пронзила лодыжку – но он не остановился. Останавливаться рано. Сердце бешено колотилось, лицо под маской заливал пот. Уголком глаза он успел заметить, что «Мерседес» врезался в ограждение с той стороны шоссе. Сверкнули искры. Словно в агонии, завизжала полированная сталь.
   Скатываясь вниз по склону, убийца услышал скрежет раздираемого на части металла. Секция ограждения рухнула, и «Мерседес», кувыркаясь, полетел по склону вниз. Как и было задумано.
   Но грузовик! Чертова махина, потерявшая управление, несется за ним по пятам!
   Мужчина побежал. Не замечая ни боли в ноге, ни огня в легких, он мчался так, как никогда еще не бегал.
   В грохоте, лязге и визге блокированных шин за ним несся грузовик. Ограждение он смял, словно и не заметив. Лес содрогнулся, когда в него, ломая деревья и хрустя кустарником, вторгся стальной великан.
   Убийца бежал, не чуя под собой ног. Стук сердца молотом отдавался в ушах. Позади раздавался рев и скрежет страшной погони.
   «Беги, беги, не останавливайся!» – подгонял он себя. Он бежал, словно загнанный зверь, петляя между деревьями. Падал, катился по земле, снова вскакивал, не слушая, как молит о пощаде каждое сухожилие. «Где же этот чертов джип? Где?»
   Грузовик несся за ним.
   Убийца перепрыгнул через поваленное дерево, упал и тут же вскочил на ноги. Колючие кусты хватали его за куртку. Только бы успеть! Добраться до джипа, завести двигатель и убраться к чертовой матери из этого ада!
   Земля под ногами содрогнулась. Убийца потерял равновесие и упал. Вершины деревьев осветились ослепительным багрово-оранжевым сполохом. На несколько секунд ночь обратилась в день.
   Мглу пронзил вопль, исполненный нечеловеческой муки, – такие звуки не забываются, хоть проживи сто лет. Грузовик взорвался; снопы искр опалили убийце волосы, куртку, маску. Легкие наполнил едкий дым, смесь машинного масла и горящей резины. На мгновение он решил, что его конец наступил.
   И, видит бог, принял это как должное.
   А в следующий миг заметил его. Свой обратный билет из пекла. Огненная иллюминация высветила в отдалении джип. Верный конь стоял там, где оставил его хозяин, – на заброшенной лесозаготовителями дороге, – и в тонированных стеклах его плясали языки пламени.
   С трудом поднявшись на ноги, он расстегнул карман, нашарил ключи. Доковылял до своего стального спасителя, распахнул дверцу. Дело сделано. Почти.
   Дым застилал глаза, першил в горле. Дрожа всем телом, убийца рухнул на сиденье и выжал сцепление. Острая боль вновь пронзила колено, но он даже не поморщился. Взревел двигатель. Убийца бросил последний взгляд на лес, залитый призрачным светом, и захлопнул дверцу. Маску он так и не снял.
   Переключившись на первую скорость, вдавил педаль до упора. Но колеса джипа вхолостую вертелись в глубоких, полных грязи колеях.
   – Давай, давай!
   Верный джип рвался изо всех сил, пыхтя и разбрызгивая грязь из-под колес.
   Наконец машина рванулась вперед. В зеркале заднего вида поднимались к небесам, смешиваясь с туманом, огонь и дым.
   «Она умерла. Ты убил ее. Отправил ее черную душу в ад! Бог свидетель, она это заслужила!»
   Он включил радио. Прорываясь сквозь надсадный рев мотора, из динамиков послышался знакомый хрипловатый голос Джима Моррисона: «Так зажги во мне огонь, детка, зажги во мне огонь...»
   «Никогда. Никогда, ни в ком больше эта сука не зажжет огонь».

Глава 1

   Она ничего не видит, не может заговорить, не может, о боже, не способна даже шевельнуть рукой. Пытается открыть глаза – но веки, кажется, весят тысячу тонн; они намертво склеены над глазами, пылающими страшной, ослепительной болью.
   – Миссис Кейхилл?
   Прохладные пальцы осторожно касаются ее руки.
   – Миссис Кейхилл, вы меня слышите?
   Мягкий женский голос доносится откуда-то из дальнего далека, с той стороны боли. «Так это я? Я – миссис Кейхилл?» Имя кажется каким-то не таким, но она не понимает почему.
   – К вам пришел ваш муж.
   «Муж? Но у меня нет... Господи, что со мной?! Может быть, я схожу с ума?»
   Женщина убирает руку. Тяжелый вздох.
   – Мне очень жаль. Она по-прежнему не реагирует.
   – Шесть недель в больнице! – Мужской голос. Жесткий. Резкий. Требовательный. – Шесть недель – и никакого улучшения!
   – Улучшения есть, и немалые. Она самостоятельно дышит. Я замечала движение глаз под веками. Несколько раз она кашляла, а однажды попыталась зевнуть. Все это хорошие признаки – они показывают, что мозг не пострадал.
   «Пострадал мозг? Господи, что происходит?»
   – Почему же она никак не очнется? – настойчиво спрашивал мужчина.
   – Не знаю.
   – Черт! – вполголоса выругался он.
   – Дайте ей время, – негромко произнесла женщина. – Нельзя сказать с уверенностью, но не исключено, что сейчас она нас слышит.
   «Да, да, слышу! – хотелось крикнуть ей и прервать эту бессмыслицу. – Только я не миссис Кейхилл, и никакого мужа у меня нет. И еще я умираю от боли. Помогите, кто-нибудь, ради бога! Если это больница, у вас должен быть морфий, или кодеин или хотя бы аспирин. – Вокруг сгущался туман. – Вот бы снова нырнуть туда, в прохладную мглу небытия!»
   – Марла! Это я, Алекс.
   Глубокий мужской баритон зазвучал громче, словно его обладатель стоял теперь совсем рядом. Она снова ощутила прикосновение к своей руке и хотела шевельнуться, чтобы дать ему знать, что все слышит и понимает, но не могла пошевелить даже пальцем. Запах одеколона. Дорогого одеколона. Но откуда она это знает? Пальцы гладкие, сильные. Руки Алекса. Ее мужа.
   Она пыталась восстановить в памяти его лицо, цвет волос, ширину плеч, размер ботинок, хоть какую-нибудь знакомую черточку. Но тщетно. Ни голос его, ни руки, ни одеколон, ни шерстяной рукав пиджака, пропитанный горьковатым табачным ароматом, – ничто не вызывало воспоминаний.
   – Милая, пожалуйста, очнись! Мне очень тебя не хватает, и детям тоже. – Голос его дрогнул и умолк.
   «Детям?!» Нет! Быть не может! Или... Но разве может женщина – пусть даже на больничной койке, оглушенная болью, напичканная лекарствами, – забыть, что у нее есть дети? Женский инстинкт, первобытное шестое чувство напомнит ей о материнстве!
   Однако ее интуиция молчала. Обездвиженная, запертая во тьме, она ровно ничего не знала о себе. Если бы только открыть глаза... или не открывать. Провалиться в уютное тепло забытья. Надо подождать. Придет время, и она все вспомнит.
   Холодные пальцы ужаса пробежали по позвоночнику, когда она вдруг осознала, что не помнит вообще ничего. Ни единого мгновения своей жизни. Словно ее и не было на свете.
   «Это сон. Надо проснуться, и все пойдет по-прежнему», – успокаивала она себя.
   – Марла, прошу тебя, вернись ко мне. Вернись к нам, – хрипло прошептал Алекс, и она почувствовала, как в глубине души шевелится неясная тень, слабый отзвук какого-то чувства к безликому незнакомцу, называющему себя ее мужем.
   Гибкие пальцы Алекса переплелись с ее пальцами. Что-то кольнуло в руку – должно быть, капельница. Господи, помилуй, что за жалкое зрелище – словно сцена из какого-нибудь слезливого фильма!
   – Сисси по тебе скучает, а маленький Джеймс... – Голос его снова дрогнул.
   Она напряглась, стараясь вызвать из подсознания хоть обрывок нежности, хоть крохотный след любви к человеку, которого не видит и не помнит. Но зияющий провал на месте памяти не давал ответов. Она не могла даже предположить, как Алекс выглядит, где работает, как занимается с ней любовью... уж такое-то разве можно забыть? А дети? Сисси и Джеймс? Но и с этими именами ничего не связывалось. Ни розовощеких малышей, ни угловатых подростков, ведущих войну с угрями, – ничего. Пустота.
   Очевидно, в капельницу наконец-то добавили болеутоляющего. Она почувствовала, что отделяется от своего тела и куда-то плывет, плывет... Но пока она не хотела терять сознание.
   – Сколько еще ждать? – спросил мужчина, убрав руку.
   – Этого никто сказать не может. Бывает по-разному, – ответила медсестра. Голос ее доносился, словно из туннеля, отдаленно и гулко. – В таких случаях ничего предсказать невозможно. Иногда кома длится всего несколько часов, а иногда недели, даже месяцы.
   – Хватит! – резко прервал он. – Этого не будет! Она очнется! – В голосе прозвучала сталь. Похоже, этот человек привык отдавать приказы. – Марла! – Голос стал громче – видимо, Алекс повернулся к кровати лицом – и нетерпеливее: – Неужели ты меня не слышишь? Ради всего святого, ответь!
   Она напрягла все мышцы. Напрасно. Какая-то безжалостная сила навалилась на нее, прижала к матрасу, вдавила в больничные простыни. Она не могла шевельнуть даже пальцем.
   – Я хочу поговорить с врачом, – резко произнес Алекс. – Не вижу причин, почему нам нельзя забрать ее домой и заботиться о ней там. Я найму нужных людей. Сиделок. Медсестер. Санитарок. Поставлю все необходимое оборудование. Места в доме достаточно, уход будит не хуже, чем здесь.
   Наступило долгое молчание. Марла ощутила безмолвное неодобрение медсестры (по крайней мере, она предполагала, что женщина с мягким голосом – медсестра). В напряженной тишине она напрягала все мышцы, чтобы открыть глаза, шевельнуть рукой, каким-нибудь, хоть самым ничтожным движением показать, что в ней теплится сознание, что сквозь пелену боли к ней пробиваются их голоса.
   – Я сообщу доктору Робертсону, что вы хотите с ним встретиться. – Из голоса медсестры исчезли ласково-успокаивающие нотки: теперь он звучал сухо, официально. – Не уверена, что он сейчас в больнице, но я прослежу, чтобы ему передали.
   – Буду признателен.
   На несколько секунд – или, может быть, минут – Марла отключилась. Ее забытье вновь прервали голоса.
   – Думаю, миссис Кейхилл лучше не тревожить, – говорила медсестра. – Ей нужен покой.
   – Мы только на минуту.
   Новый голос. Пожилая женщина с аристократическим произношением. Несмотря на возраст, речь звучит отчетливо, твердо, с хорошо отработанными модуляциями – словно новая посетительница расставляет слова по невидимым полочкам.
   – Хорошо, – уступила медсестра. – Но только недолго. Ради блага миссис Кейхилл.
   – Разумеется, дорогая, – ответила пожилая дама. Марла ощутила, как к ее руке прикасается холодная, сухая рука. – Ну, Марла, очнись. Сисси и малютка Джеймс по тебе скучают. Ты нужна им. – Гортанный смешок. – Как ни неприятно мне это признавать, но даже самая лучшая бабушка не в силах заменить мать.
   «Бабушка? Бабушка моих детей? Значит, моя свекровь?»
   Послышался шорох одежды, по полу прошлепали мягкие тапочки, закрылась дверь. Очевидно, вышла медсестра.
   – Иногда мне кажется, что она никогда не очнется, – пробормотал Алекс. – Боже, сигарету бы сейчас!
   – Терпение, сынок. Катастрофа была страшная, Марла перенесла несколько операций. Но сейчас она идет на поправку.
   «Боже, почему я ничего не помню?» Тяжелый долгий вздох, ласковое поглаживание по руке, запах духов – знакомый, хоть Марла и не может припомнить их названия.
   Они говорят «катастрофа». Что же произошло? Марла пыталась сосредоточиться, хоть что-нибудь вспомнить, но ответом на все ее усилия стала лишь пульсирующая боль в голове.
   – Я молю бога об одном – чтобы она не осталась изуродованной, – произнесла женщина.
   «Изуродованной? Боже, нет!» На миг Марла вынырнула из забытья. Пересохшее горло сжалось от ужаса, желудок словно стянули тугой резиновой лентой. Она отчаянно пыталась вспомнить, как выглядела до катастрофы, но тщетно. Сердце гулко колотилось от ужаса. Неужели никто не следит за ее состоянием? Неужели на мониторах не видно, что она очнулась, все слышит и понимает? Однако за дверью не слышалось торопливых шагов, и взволнованный голос не кричал: «Она пришла в себя!»
   – Ее оперировали лучшие хирурги штата. Может быть, она будет не такой, как мы ожидаем, но все равно она будет красива. Прекрасна.
   Голос Алекса звучал так, словно он старался убедить самого себя.
   – Марла всегда была прекрасна. Знаешь, Александер, – добавила пожилая дама, – порой для женщины красота – проклятье.
   Ее собеседник натянуто рассмеялся:
   – Думаю, Марла с тобой бы не согласилась.
   – Разумеется. Она слишком молода, чтобы это понять.
   – Хотелось бы знать, что она будет помнить, когда очнется?
   – Надеюсь, все, – ответила женщина. Но в голосе ее прозвучало странное напряжение – словно на мгновение, вынырнул из глубин сознания какой-то скрытый страх.
   – Ладно, время покажет.
   – Нам повезло, что она не погибла в аварии.
   Мужчина ответил не сразу – какую-то долю секунды длилось молчание.
   – Чертовски повезло. Не понимаю, зачем она вообще села за руль. Черт побери, ведь она только вышла из больницы!
   «Снова больница? Или я что-то не так поняла?» Боль, тренога, страх – все куда-то уплывало, и усталый мозг заволакивался туманом.
   Она еще расслышала слова свекрови:
   –...так много вопросов!
   «Да. Очень много вопросов. Но я слишком устала, чтобы ломать голову над ответами, слишком устала...»
 
   Ник Кейхилл заглушил двигатель, пришвартовался и, спрыгнув на почерневший от воды дощатый настил, закрепил причальный конец. Моторка закачалась на приливной волне.
   – Вот мы и дома, Крутой. – Ник свистнул, подзывая хромого пса.
   Порывистый ветер хлестал по лицу свинчаткой дождя. Над водой с пронзительными криками носились чайки. Белые бурунчики вскипали на волнах. В холодном ноябрьском воздухе стоял запах моря, гниющего дерева и машинного масла.
   Ник поднял воротник куртки и, подхватив ведерко с пойманными крабами, зашагал по причалу. Пес скоро обогнал его. Ловкий и проворный, несмотря на покалеченную лапу, Крутой протрусил по скользким доскам пирса и, цокая когтями, побежал вверх по ступенькам к автостоянке, что смотрела на залив с утеса. Ник никуда не спешил: он неторопливо шагал мимо покривившихся причальных свай, обвитых водорослями и обляпанных птичьим пометом.
   – Эй, тебя тут какой-то хмырь дожидается! – проворчал Оле Олсен.
   Старик, как всегда, торчал в окне своей лавчонки, занимаясь обычным делом – готовил наживку. Не поднимая глаз от работы, он дернул подбородком куда-то вверх, в сторону стоянки.
   – Меня? – переспросил Ник. За пять лет жизни в Чертовой Бухте его еще ни разу не навещали гости.
   – Тебя, тебя. Он сам сказал.
   Оле – на низенькой табуретке, в окружении своих немудреных товаров – был такой же неотъемлемой принадлежностью причала, как пирс или автостоянка. Никто никогда не видел старика без замусоленного огрызка сигары во рту; лысую макушку его обрамляли рыжие патлы, обильно запорошенные сединой, а глаза прятались в складках кожи надежнее, чем за массивными очками, которые Оле вечно сдвигал на кончик носа.
   – Я ему сказал, что тебя, может, долго не будет, а он ответил, что подождет. Ну, а мне-то что за дело? Хочет под дождем торчать – пусть ждет.
   – Кто он такой?
   – Понятия не имею. Не назвался. – Оле наконец поднял глаза и добавил: – Одно тебе скажу: этот парень не из наших мест. Сразу видно.
   Плечи Ника напряглись.
   – Спасибо.
   – Да пожалуйста! – кивнул Оле. Крутой коротко, отрывисто гавкнул. Поднявшись по ступенькам, Ник вышел на открытую площадку, где сиротливо мокли под дождем пикапы и трейлеры местных жителей. Среди них, сверкая словно жемчужина в навозе, мягко урчал серебристый «Ягуар». Калифорнийские номера указывали, что незваный гость явился с юга.
   Двигатель затих. Дверь со стороны водителя распахнулась; из машины вышел высокий мужчина в деловом костюме, непромокаемом плаще и ботинках из натуральной кожи.
   Алекс Кейхилл собственной персоной. Вот так так! Выбрал время!
   – Наконец-то! – проговорил Алекс с таким видом, словно прождал несколько часов. – Я уж думал, не утонул ли ты там! – И выпятил подбородок в сторону моря.
   – Не повезло, братишка.
   – Ну, может, в следующий раз.
   – Все может быть.
   Пронзительные серо-стальные глаза Алекса недобро сверкнули.
   – А ты все такой же грубиян!
   – Стараюсь. – Ник не потрудился улыбнуться. – Не люблю разочаровывать родных.
   – Черт побери, Ник, да ты всю жизнь только этим и занимаешься!
   – Возможно.
   В первое мгновение Ник подумал, что умерла мать. Какая иная причина заставила бы Алекса месить трехсотдолларовыми шинами грязь орегонской глубинки? Но тут же понял, что заблуждается. Юджиния Хеверсмит Кейхилл – самая непробиваемая женщина из всех, что топчут землю четырехдюймовыми каблуками. Нет, не такой она человек, чтобы просто так, за здорово живешь, умереть! Она еще обоих сыновей переживет!
   Подойдя к пикапу, Ник погрузил свой улов в багажник, к коробке с инструментами и запасной шине. За облезлым забором и изуродованными ветром соснами, отделяющими причал от поселка, виднелся фасад магазинчика сувениров, закрытого на веки вечные еще в незапамятные времена.
   Алекс засунул руки глубоко в карманы. Ник мог поспорить, что на ярлычке плаща стоит фамилия какого-нибудь известного модельера. Впрочем, в отличие от своего брата, он не знал по именам модных кутюрье. И не стремился узнать.
   – Послушай, Ник, мне нужна твоя помощь.
   – Тебе – и вдруг моя помощь? – со скептической усмешкой откликнулся Ник. – Видимо, я должен быть польщен.
   – Дело серьезное.
   – Да уж, догадываюсь.
   – С Марлой беда.
   Под кожаной курткой плечи Ника съежились, словно от лютого холода. Нет, больше он не позволит играть собой. Никому. Тем более Марле. Хватит с него прошлого раза.
   – С ней произошел несчастный случай.
   – Какой еще несчастный случай?
   Ник до боли сжал зубы. Старшему брату он не доверял никогда. И на то были веские причины. Всю жизнь, сколько Ник помнил брата, Алекс Кейхилл поклонялся доллару, молился на биржевые сводки и исправно приносил жертвы святым покровителям Сан-Франциско – элитному кругу «старых богачей». То же можно было сказать и о Марле, его амбициозной красавице-жене.
   Всякий раз, видя брата, Ник с горечью вспоминал о том, чем закончились его собственные отношения с Господином Баксом, и с Марлой.
   – Это было ужасно, – заговорил Алекс, поддев камешек полированным носком ботинка.
   – Но она жива?
   По крайней мере это ему надо знать!
   – Слава богу, жива. В коме. И... ну... никак не может очнуться.
   Ник старался не поддаваться захлестнувшим его эмоциям.
   – Зачем же ты приехал? Разве ты не должен сейчас быть рядом с ней?
   – Да, конечно. Но я не знал, как еще с тобой связаться. На звонки ты не отвечаешь. Электронная почта...
   – Не люблю этих электронных штучек.
   – Да, в этом одна из твоих проблем.
   – И не самая главная.
   Ник прислонился к заляпанному грязью крылу своего «Доджа».
   «Не заводись, – приказал он себе. – Не позволяй ему себя завести». Его брат – просто сладкоречивый ублюдок. Из тех, что с самым искренним видом, улыбаясь, крепко пожимая руку и глядя в глаза, уговаривают утопающего сбросить спасательный жилет – и зачастую добиваются успеха. Алекс был на три года старше Ника; свое образование означал в Стэнфорде, а затем познал все юридические входы и выходы в Гарварде. Утонченный, прекрасно воспитанный, он воплощал собой понятие «сливки общества». Но Нику на это было плевать.
   – Так что же произошло? – спросил он, стараясь сохранять хотя бы внешнее спокойствие.
   – Автокатастрофа.
   К чести Алекса, загорелое лицо его побледнело. Порывшись в кармане, он достал пачку сигарет и протянул одну Нику. Тот покачал головой: ему нравилось ощущение, когда легкие наполняет горьковатый дым, но не хотел принимать от брата ничего – даже такую мелочь.