Страница:
Теперь барка приблизилась к самому помосту, красуясь у всех на виду своим стройным корпусом, яркой позолотой, высоким навесом каюты на серебряных столбах и пурпурными парусами с богатой вышивкой. Только большой черный флаг на мачте нарушал общее впечатление. Катерина приказала служанкам переодеть себя в каюте в белое платье и украсить белыми цветами, зеленью мирта, розами и лотосами. Встревоженные рабыни спрашивали, что это значит, но она ничего не объяснила.
Горничная, прикалывавшая ей цветы на груди, чувствовала, как сильно билось сердце ее госпожи; колокольчик лотоса, свесившийся с плеча на полную грудь Катерины, быстро поднимался и опускался, как будто бы его качали уже бурные волны Нила. Губы девушки подергивались, щеки были мертвенно бледны.
«Что она хочет делать?» – перешептывались между собой ее спутники.
Только вчера у нее умерла мать, а сегодня Катерина явилась на празднество и даже приказала рулевому подъехать к месту церемонии и держаться вблизи помоста, у всех на виду. Она, очевидно, хотела показать народу свой роскошный наряд и заставить любоваться собой, потому что взошла на крышу каюты. Поднимаясь по ступенькам лестницы, дочь Сусанны была прелестна, как невинный ангел; ее движения были полны детской застенчивости, но глаза горели радостью, как будто здесь ее ждало что-то желанное, к чему она давно стремилась всей душой. Анубису пришлось поддерживать молодую девушку на последних ступеньках: у нее подкашивались ноги; но, взойдя наверх, она отослала его назад, с поручением никого не пускать на палубу.
Юноша, привыкший к повиновению, не возразил ни слова. Тогда Катерина встала на скамейку у перил борта, повернулась к Пауле, которая подходила к ней все ближе, и протянула к дамаскинке и епископу правую руку с двумя стеблями великолепных лилий. Это происходило в ту самую минуту, когда переодетый Нилом кузнец измерил взглядом расстояние между помостом и баркой, а затем объявил, что судно мешает ему сбросить невесту Нила в глубину реки; между тем Катерина воскликнула:
– Почтенный отец Иоанн и все присутствующие! Настоящая невеста Нила, не дочь Фомы, а я – Катерина. Добровольно – слышишь, Иоанн! – добровольно хочу я отдать свою жизнь, чтобы спасти мой бедный народ от страшного бедствия. И моя жертва будет приятна небу, как сказал сам патриарх. Молитесь за меня! Сжалься надо мной, Спаситель! Мать моя, я иду к тебе! – Тут она повелительно крикнула рулевому: – Дальше от помоста!
Несколько ударов весел вывели разукрашенную барку к середине реки. Тогда молодая девушка ловко вскочила на перила борта, бросила в воду стебли лилий, потом улыбнулась, мило склонив головку к плечу, стыдливо собрала вокруг колен складки длинной одежды и, подавшись всем корпусом вперед, бросилась в волны. Они тотчас сомкнулись над ее головой, но Катерина, отлично умевшая плавать, опять показалась на поверхности Нила. Ее черты были спокойны, точно она приятно нежилась в воде во время купания, и нильские волны, играючи, ластились к ее стройному телу.
Народ рукоплескал в безумном восторге, хотя у многих невольно вырывались крики ужаса и сострадания; может быть, Катерина успела еще расслышать их. Минуту спустя она нырнула в глубину.
Кузнец, переодетый Нилом, добродушный человек, который в обычное время не мог допустить, чтобы живая душа погибла на его глазах, совершенно забыл свою роль. Выпустив руку Паулы, он бросился за Катериной, то же самое сделали ее молочный брат Анубис и несколько матросов. Но им не удалось найти утопленницу, и бедный юноша пошел ко дну, потому что сломанная нога затрудняла его движения.
Обращение Катерины слышали только стоявшие поблизости; но прежде чем девушка исчезла в волнах, епископ Иоанн повернулся к народу. Он крепко схватил Паулу одной рукой, а другой поднял распятие, висевшие у него на поясе, и обратился к тысячной толпе:
– Желание нашего святейшего отца Вениамина исполнилось! Сам Бог говорил его устами. На ваших глазах непорочная, благородная якобитская девственница по собственному великодушному побуждению пожертвовала жизнью за страждущих ближних. Нил принял свою жертву. Теперь осужденная свободна! – прибавил епископ, привлекая Паулу к себе.
Дамаскинка дрожала от волнения. Но не успел Иоанн окончить свою речь, не успел народ высказать своего приговора, как взбешенный Горус ринулся к ним. Он схватил Паулу за одежду и крикнул хору юношей:
– Скорей за дело! Пусть один из вас займет место речного бога. Кидайте в волны невесту Нила!…
Но епископ снова отстранил жреца от девушки; тут старик, ослепленный яростью, бросился на Иоанна, стараясь отнять у него распятие. Глубоко возмущенный прелат вскричал гневным, громовым голосом:
– Анафема!…
При этом страшном слове и святотатственном насилии в египтянах заговорила преданность христианской вере, только искусственно подавленная в тяжелое время народного бедствия.
Начальник хора оттолкнул жреца и стал на защиту епископа; другие последовали за ним; но несколько юных певцов вступились за Горуса, который по-прежнему не выпускал одежду Паулы, готовый скорее погибнуть, чем уступить свою жертву.
В этот миг в опустевшем городе загудел набатный колокол; толпа заволновалась, охваченная страхом. Какой-то человек, размахивая обнаженным мечом, прокладывал себе дорогу между любопытными. Несмотря на изорванную одежду, растрепанные волосы, закопченное лицо, большинство присутствующих узнало в нем Ориона.
Все расступились перед ним; он мчался, как безумный. Достигнув помоста, юноша окинул взглядом участников церемонии и бросился прыжками мимо переодетых людей прямо на эстраду. Он оттолкнул Горуса Аполлона от Паулы, которая почти в беспамятстве упала к нему на грудь: неожиданная радость отняла у нее последние силы.
Орион крепко прижал ее к себе левой рукой; в правой у него был поднят сверкающий меч. Угрожающая поза и огненный взгляд ясно говорили, что бороться с этим отчаянным храбрецом, все равно что напасть на львицу, которая защищает своих детенышей. Юноша далеко отбросил в сторону Горуса Аполлона; поднимаясь с земли, чтоб еще раз кинуться на свою жертву, старик угодил в самую середину давки.
За сыном мукаукаса следовало несколько человек, которые также принялись отстаивать дамаскинку. На самом краю помоста завязалась отчаянная борьба; несколько сторонников жреца упали в воду, увлекая за собой маститого ученого. Большинство из них спаслось вплавь, но старик утонул; барахтаясь в волнах, он еще грозил кулаком своим врагам.
Векил, наконец, уразумел, что происходило на месте церемонии; вне себя от ярости он вскочил со своего места, чтобы водворить порядок и, если понадобиться, тут же собственноручно покончить с Орионом. Обада сразу понял, что смельчак с мечом в руках был не кто иной, как сын Георгия.
Однако тысячи людей заграждали ему путь; удалая шайка освобожденных арестантов с Орионом во главе успела поднять тревогу криками: «Пожар! Тюрьма и весь город в огне!» Все, кто только мог бежать, бросились к Мемфису отстаивать свои дома и близких, оставшихся по какой-нибудь причине в своих жилищах.
Вся толпа обратилась в беспорядочное бегство, точно стая голубей, испуганная криком ястреба, или груда сухих листьев, гонимая ветром. Началась невообразимая давка; люди прыгали на колесницы, участвовавшие в церемониальном шествии; лошадям, которые везли аллегорическую фигуру богини здоровья, обрезали постромки, чтобы ускакать на них домой. Бегущие опрокидывали все на пути и увлекли за собой векила, стремившегося к помосту с саблей наголо.
Клубы черного дыма все более сгущались над городом; между тем бегущая толпа была принуждена остановиться: навстречу ей по дороге мчался отряд всадников; хотя густое облако пыли скрывало их от глаз, но сквозь эту легкую дымку на солнце ослепительно сверкали шлемы, панцири и сабли; впереди всех скакал кади Отман. Поравнявшись с векилом, все еще не успевшим добраться до своей жертвы, кади спрыгнул с седла перед самым помостом. Он громко крикнул: «Спасены, помилованы!» – и с этими словами, которые звучали глубокой радостью, протянул руки молодой девушке, подходившей в эту минуту к берегу под защитой Ориона.
В своем волнении Отман не заметил Обады, стоявшего в нескольких шагах от него; восклицание главного судьи: «спасены, помилованы!» было в то же время жестоким приговором самоуправству векила. Теперь он погиб, потому что заговор против халифа Омара, очевидно, не удался. С возвращением Амру Обаде грозило лишение власти, наказание и смерть: но прежде чем погибнуть, он хотел увлечь за собой в могилу и виновника своей гибели. Задыхаясь от злобы, негр оттолкнул в сторону изумленного кади и бросился на Ориона; однако начальник личной стражи Отмана, следовавший за ним на коне, заметил движение злодея; он молниеносно бросился на Обаду, и его кривая сабля глубоко врезалась в шею векила. Негр зарычал, как раненый зверь, выкрикнул проклятие и с предсмертным хрипением свалился к ногам жениха и невесты.
У мемфитов есть предание, что его кровь была не красного цвета, как у других людей, а черного, как его душа и тело.
Они имели причину ненавидеть этого человека: из-за него, в тот день выгорело более половины Мемфиса, и жители города сделались нищими.
Обада подослал двух негодяев поджечь тюрьму во время праздника, желая погубить Ориона; пожар был своевременно замечен, и все заключенные вырвались на свободу, таким образом юноше удалось во главе других узников добраться до места казни.
Пожар в почти безлюдном Мемфисе произвел ужасные опустошения, на другой день стало ясно, что в знаменитом городе пирамид уцелела только набережная Нила и несколько жалких улиц. Древняя столица фараонов обратилась теперь в незначительное местечко, а бесприютные мемфиты перебрались на противоположный берег и населили недавно возникший Фостат, приняв мусульманскую веру, или же стали отыскивать новое отечество в христианских странах. Дом Руфинуса уцелел. Кади проводил туда Ориона и Паулу. Тут они оставались под домашним арестом до возвращения полководца. Молодые люди не могли поверить счастью, и для них наступили блаженные дни в кругу преданных друзей.
Бог дал возможность умирающему Фоме еще раз прижать к груди своих детей и благословить их. Перед самым прибытием кади к месту катастрофы в Мемфис прилетели два почтовых голубя с вестями от полководца Амру: он строго запрещал мемфитам бесчеловечное жертвоприношение и приказывал отложить казнь несчастной Паулы до его приезда, так же как и решение участи Ориона.
В Беренике, на египетском берегу Красного моря, с полководцем встретились Рустем и Мария. Этот порт, приходивший в упадок, был связан голубиной почтой со столицей халифата. Амру донес оттуда своему повелителю о намерении египтян принести человеческую жертву Нилу. Халиф Омар дал ему ответ, который был немедленно препровожден полководцем к кади Отману в Мемфис.
Опустошительный пожар в городе явился дополнительным ударом для мемфитов. Нил не хотел разлиться несмотря на геройское самопожертвование Катерины. Ввиду этого, три дня спустя после прерванного «брачного торжества», кади снова созвал всех жителей города, по ту и другую сторону реки, к пристани под сенью пальмовой рощи Несита. Здесь через арабского глашатая и египетского переводчика он огласил мусульманам и христианам воззвание халифа к мемфитам. Повелитель правоверных говорил, что единый всеблагой Господь не желает человеческих жертв, и потому он, халиф Омар, будет молиться милосердному Аллаху за подвластную ему страну, причем посылает письмо, которое следует бросить от его имени в нильские волны. На этом послании стояла надпись «Нилу Египта». Содержание его гласило следующее:
Это трогательное зрелище не раз повторялось в той же мечети, и при жизни рассказчика настоящей истории мусульмане, христиане и иудеи собирались здесь для общей молитвы, которая, конечно, была приятна Богу.
После того как письмо халифа Омара было брошено в нильские волны и устроено общее молебствие всех жителей Мемфиса, голубь принес известие о быстром подъеме воды у водопада. Прошло несколько дней напряженного ожидания, и нильские воды действительно стали прибывать; наконец они вышли из своего русла и обильно разлились по долине, обещая земледельцу богатую жатву. Сильный дождь с грозой уничтожил удушливую пыль; тогда эпидемия прекратилась сама собой.
Едва только стал обнаруживаться несомненный подъем воды, как полководец Амру вернулся домой. В его свите находились, между прочим, и Мария с Рустемом, врач Филипп и купец Гашим. Эти двое примкнули к каравану наместника в Джидде.
Еще дорогой они узнали о недавних событиях в Мемфисе. Когда путешественники приближались к своему последнему ночлегу уже вблизи города пирамид, полководец шутливо обратился к маленькой Марии:
– Как ты думаешь, милое дитя, – сказал он, – не следует ли мне порадовать мемфитов веселой свадьбой?
– Даже целыми двумя, господин, – отвечала девочка.
– Каким это образом? – со смехом спросил Амру. – Ты еще слишком молода, а, кроме тебя, я не знаю другой девушки в Мемфисе, для которой мне хотелось бы устроить брачный пир.
– Но ты знаешь одного мужчину, которому покровительствуешь и который до сих пор живет отшельником, – отвечала внучка мукаукаса. – Его следует женить одновременно с Орионом и Паулой: я говорю о нашем добром Филиппе.
– О враче?… Разве он одинок? – удивился полководец, потому что у мусульман считалась позором холостая жизнь после определенного возраста. – О, вероятно, Филипп – вдовец, – прибавил Амру.
– Нет, – возразила Мария, – он просто не нашел для себя подходящей жены, но я знаю одну молодую девушку, которую сам Бог предназначил ему.
– Ах ты, маленькая хатбэ! [94]– воскликнул наместник халифа. – Возьмись хорошенько за дело, а я не постою за тем, чтобы устроить блестящий брачный пир и для этой четы.
– Мы отпразднуем еще третью свадьбу, – со смехом прервала девочка, хлопая в ладоши, – мой храбрый защитник Рустем…
– Этот великан? Для тебя, малышка, нет ничего невозможного; неужели и ему ты нашла невесту?
– Нет, он сам, без моей помощи, обручился со своей Манданой.
– Все равно, – весело воскликнул полководец, – я дам ей приданое. Но не устраивай больше свадеб, а не то, пожалуй, новые, не мусульманские поколения слишком размножаться благодаря нашему вмешательству и вытеснят арабов из Египта.
Так великий человек благосклонно беседовал с девочкой. Он полюбил ее с той минуты как она вошла к нему в Беренике и стала так красноречиво, ясно и в прочувствованных выражениях защищать дорогих ей людей. Амру тогда же решил сделать для них все от него зависящее.
Самопожертвование девочки, не побоявшейся опасностей трудного пути, глубоко тронуло наместника халифа. Мария оказала ему услугу, помешав самоуправству, которое могло неблагоприятно сказаться на арабской политике; кроме того, гибель последнего представителя знатного египетского рода и дочери дамаскского героя была бы тяжелым ударом его доброму сердцу.
Вернувшись в Мемфис, полководец нашел, что действия векила Обады далеко превзошли его худшие опасения. Уважение к справедливости арабов было в стране подорвано, а Орион спасся только чудом от руки злодея. Обада три раза подсылал наемных убийц, и лишь бдительность тюремщика, мужа хорошенькой Эмау, спасала юношу от ужасной смерти при пожаре. Векил, конечно, опасался справедливых жалоб и обвинений Ориона, потому и хотел во что бы то ни стало избавиться от него. Судьба оказалась милостивой к злодею: он умер мгновенно, между тем как судьи приговорили бы его к мучительной казни. Награбленное им громадное богатство было отослано в Медину. Полководец счел необходимым поддержать конфискацию имущества Ориона, как наказания за его вину перед мусульманами. Способствуя бегству монахинь, он выказал явное сопротивление правительству халифа. Юноша и не собирался оспаривать это решение, потому что был слишком счастлив; кроме того, полководец намеревался большую часть собранного в стране налога употребить на улучшение быта египтян, после того как им был отослан халифу богатый караван золота и драгоценностей. Однако Омару уже не довелось получить ни того, ни другого; этот верный друг пророка, мудрый и могущественный государь, пал от руки наемных убийц. Тогда всему свету стало известно, что зачинщиком заговора был векил Обада [95]. Уверенный заранее в удаче, он позволил себе хозяйничать в Египте, не стесняясь ничем.
Амру приветствовал сына мукаукаса как родной отец; рассмотрев его работу, он нашел, что Орион лучше всех исполнил свою задачу; поэтому полководец поручил юноше привести в исполнение выработанный им план нового разделения Египта на участки для сбора податей.
– Исполни свой долг и старайся в будущем трудиться так же усердно, как ты начал! – воскликнул Амру в конце их продолжительной беседы.
– В это тяжелое и вместе с тем прекрасное время для меня стало понятно многое, – отвечал сын Георгия.
– И что же именно? – спросил полководец. – Говори, я слушаю тебя.
– Я узнал, господин, что в мире нет счастья или несчастья, как понимает это большинство людей, – отвечал Орион. – Жизнь кажется нам такой, какой мы сами желаем видеть ее. Так жестокие испытания, которые посылает нам судьба, часто походят на короткую ночь, предвестницу более яркого дня, или на порезы хирурга, восстанавливающие наше здоровье. То, что мы обыкновенно называем несчастьем, тысячу раз приводило людей к высшему благополучию, а счастье, как его понимает толпа, можно сравнить с быстрой рекой, которая, напротив, отдаляет нас от этого прекрасного ощущения довольства. Как барка, потерявшая управление, скорее может уцелеть в бурю в открытом море, чем у берега, так и человек, потерявший духовное равновесие, скорее достигает исправления среди житейского урагана, чем при безмятежном существовании. Все другие блага теряют свою цену, если нас не возвышает сознание, что мы твердо исполняем свой долг и стремимся к добру. То же самое случилось со мной: собственный опыт и друзья Паулы научили меня смотреть на мир иными глазами и находить свое счастье в том, чтобы делать счастливыми других. Сознание утраченной свободы ужасно; но я готов жить в тюрьме, только бы меня поддерживали там любовь и труд для общей пользы. Я был счастливее в моем заключении, чем в то время, когда понапрасну растрачивал молодые силы среди шумных развлечений столицы.
– Так наслаждайся же сознанием честно исполненного долга вместе с любовью и свободой! – отвечал полководец. – Верь мне, друг, что твой отец, достигший загробного блаженства, так же радостно будет покровительствовать тебе во всех твоих добрых начинаниях, как и я сам. Ты стоишь на пути, который обращает всякое проклятие в благословение.
Благодаря содействию полководца три свадьбы, состоявшиеся в Мемфисе, были отпразднованы с особой пышностью. Свадьба Ориона с Паулой сделалась для жителей города незабываемым днем. Епископ Иоанн обвенчал супругов, и они вскоре поселились в прекрасном доме маленькой Катерины – «невесты Нила». Если б она могла читать в сердцах новобрачных, то осталась бы довольна: она жила в их памяти уже не прежней наивной девочкой, резвым «мотыльком», и они по достоинству оценили ее великую жертву.
Первой дорогой гостьей, переступившей вместе с ними порог их нового жилища, была Мария; она оставалась у них до своего счастливого замужества. Евдоксия постоянно жила при ней и умерла на руках своей любимой воспитанницы, успев, однако, поднять на ноги детей Марии, которых она любила, как настоящая бабушка.
По многим соображениям, в которых завещание Катерины играло не последнюю роль, патриарх Вениамин счел нужным примириться с сыном мукаукаса и посетил молодую чету. И сам он, и якобитская церковь немало выиграли от этого; когда же дочь Фомы подарила Ориону первого сына, церковный владыка сам вызвался стать крестным отцом мальчика и назвал его по имени деда, Георгием.
Вскоре после женитьбы к Ориону перешло почетное звание мукаукаса под новым арабским титулом. Как высший сановник своей страны из христиан, он вскоре принужден был переселиться из разоренного Мемфиса в Александрию.
Оттуда его деятельность распространилась по всей Нильской долине. Новый мукаукас посвящал своим обязанностям столько ревностного труда, был таким справедливым и мудрым правителем, что о нем вспоминали с любовью и почтением даже отдаленные потомки. Паула была счастьем и гордостью Ориона; они прожили в согласии до глубокой старости. Преданный муж считал своей обязанностью изо дня в день платить долг благодарности той женщине, которая из заклейменного отцовским проклятием отщепенца сделала честного человека. Он заново отстроил дворец своих предков в Александрии; главный фасад этого здания украшала надпись, бывшая на перстне благородного Фомы: «Пред добродетелью проливали пот и бессмертные боги».
Врач Филипп и его жена Пульхерия переселились в тот же город. Вернувшись из Джидды, молодой человек был так ласково встречен дочерью Руфинуса, что тут же привлек ее к себе и не выпустил из объятий, пока Иоанна не дала им своего материнского благословения. Вдова поселилась в доме зятя, нянчила внуков и часто посещала могилу покойного мужа. Наконец и ее похоронили рядом с ним и его сердобольной матерью.
Рустем, получив от Ориона щедрую награду, разбогател, занимаясь разведением коней и верблюдов на своей родине. Мандана стала доброй и предусмотрительной хозяйкой в его владениях, которых он не делил, однако, с другими, хотя и оставался до смерти масдакитом. Своего первого ребенка – девочку – они назвали Марией; старшего мальчика – Гашимом; второго сына отец хотел назвать Орионом, но мать не согласилась на это и дала ему имя Руфинус, а последующих детей назвали Рустемом и Филиппом.
Сенаторская чета из Константинополя покинула Египет с легким сердцем. Мартине действительно пришлось отпраздновать свадьбу своей дорогой Элиодоры на берегах Нила, хотя женихом молодой вдовы стал не «великий Сезострис», а Нарсес. Нежные заботы невестки не возвратили ему вполне прежнего здоровья, но настолько поправили силы больного, что он мог продолжать сносное существование.
Злополучный смарагд, присланный в Мемфис из греческой столицы, был поднесен Элиодорой в виде свадебного подарка невесте Ориона. Искренняя дружба соединяла до гроба сенаторскую чету с молодым мукаукасом и его супругой. Казначей Нилус еще долго усердно исполнял свою должность, а купец Гашим, приезжая в Александрию, каждый раз становился причиной спора между двумя друзьями: Орионом и Филиппом; тот и другой наперебой старались предложить ему свое гостеприимство.
Молодой врач не завидовал больше счастью соперника. По-прежнему благоговея перед Паулой, он, однако, размышлял про себя: «Ни одна женщина не сравнится с моей кроткой Пуль; для гордой красавицы дамаскинки комнаты в нашем доме были бы слишком малы, но моей доброй волшебнице с золотыми кудрями лучше всего подходит такая скромная обстановка».
Филипп до самой смерти самоотверженно трудился на пользу страждущего человечества и, видя неутомимое усердие Ориона в исполнении своего долга, часто говаривал: «Он знает теперь, чего от нас требует жизнь, и не теряет понапрасну времени, а потому не стареет, и его смех по-прежнему звучит с подкупающей искренностью. Кто спасся от верной смерти, как невеста Нила, и кто сумел смыть с себя страшное отцовское проклятие, как молодой мукаукас, тот заслуживает полного уважения. Дружбой таких людей следует гордиться».
Невеста Нила до сих пор не забыта в Египте. Каждый год, перед поднятием уровня великой реки в «ночь орошения», жители Каира, возникшего вокруг Фостата, основанного Амру, напротив древнего Мемфиса, ставят на берегу фигуру из глины, напоминающую женщину. Она слывет у них под именем «Арузы», что значит на местном наречии «невеста».
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Горничная, прикалывавшая ей цветы на груди, чувствовала, как сильно билось сердце ее госпожи; колокольчик лотоса, свесившийся с плеча на полную грудь Катерины, быстро поднимался и опускался, как будто бы его качали уже бурные волны Нила. Губы девушки подергивались, щеки были мертвенно бледны.
«Что она хочет делать?» – перешептывались между собой ее спутники.
Только вчера у нее умерла мать, а сегодня Катерина явилась на празднество и даже приказала рулевому подъехать к месту церемонии и держаться вблизи помоста, у всех на виду. Она, очевидно, хотела показать народу свой роскошный наряд и заставить любоваться собой, потому что взошла на крышу каюты. Поднимаясь по ступенькам лестницы, дочь Сусанны была прелестна, как невинный ангел; ее движения были полны детской застенчивости, но глаза горели радостью, как будто здесь ее ждало что-то желанное, к чему она давно стремилась всей душой. Анубису пришлось поддерживать молодую девушку на последних ступеньках: у нее подкашивались ноги; но, взойдя наверх, она отослала его назад, с поручением никого не пускать на палубу.
Юноша, привыкший к повиновению, не возразил ни слова. Тогда Катерина встала на скамейку у перил борта, повернулась к Пауле, которая подходила к ней все ближе, и протянула к дамаскинке и епископу правую руку с двумя стеблями великолепных лилий. Это происходило в ту самую минуту, когда переодетый Нилом кузнец измерил взглядом расстояние между помостом и баркой, а затем объявил, что судно мешает ему сбросить невесту Нила в глубину реки; между тем Катерина воскликнула:
– Почтенный отец Иоанн и все присутствующие! Настоящая невеста Нила, не дочь Фомы, а я – Катерина. Добровольно – слышишь, Иоанн! – добровольно хочу я отдать свою жизнь, чтобы спасти мой бедный народ от страшного бедствия. И моя жертва будет приятна небу, как сказал сам патриарх. Молитесь за меня! Сжалься надо мной, Спаситель! Мать моя, я иду к тебе! – Тут она повелительно крикнула рулевому: – Дальше от помоста!
Несколько ударов весел вывели разукрашенную барку к середине реки. Тогда молодая девушка ловко вскочила на перила борта, бросила в воду стебли лилий, потом улыбнулась, мило склонив головку к плечу, стыдливо собрала вокруг колен складки длинной одежды и, подавшись всем корпусом вперед, бросилась в волны. Они тотчас сомкнулись над ее головой, но Катерина, отлично умевшая плавать, опять показалась на поверхности Нила. Ее черты были спокойны, точно она приятно нежилась в воде во время купания, и нильские волны, играючи, ластились к ее стройному телу.
Народ рукоплескал в безумном восторге, хотя у многих невольно вырывались крики ужаса и сострадания; может быть, Катерина успела еще расслышать их. Минуту спустя она нырнула в глубину.
Кузнец, переодетый Нилом, добродушный человек, который в обычное время не мог допустить, чтобы живая душа погибла на его глазах, совершенно забыл свою роль. Выпустив руку Паулы, он бросился за Катериной, то же самое сделали ее молочный брат Анубис и несколько матросов. Но им не удалось найти утопленницу, и бедный юноша пошел ко дну, потому что сломанная нога затрудняла его движения.
Обращение Катерины слышали только стоявшие поблизости; но прежде чем девушка исчезла в волнах, епископ Иоанн повернулся к народу. Он крепко схватил Паулу одной рукой, а другой поднял распятие, висевшие у него на поясе, и обратился к тысячной толпе:
– Желание нашего святейшего отца Вениамина исполнилось! Сам Бог говорил его устами. На ваших глазах непорочная, благородная якобитская девственница по собственному великодушному побуждению пожертвовала жизнью за страждущих ближних. Нил принял свою жертву. Теперь осужденная свободна! – прибавил епископ, привлекая Паулу к себе.
Дамаскинка дрожала от волнения. Но не успел Иоанн окончить свою речь, не успел народ высказать своего приговора, как взбешенный Горус ринулся к ним. Он схватил Паулу за одежду и крикнул хору юношей:
– Скорей за дело! Пусть один из вас займет место речного бога. Кидайте в волны невесту Нила!…
Но епископ снова отстранил жреца от девушки; тут старик, ослепленный яростью, бросился на Иоанна, стараясь отнять у него распятие. Глубоко возмущенный прелат вскричал гневным, громовым голосом:
– Анафема!…
При этом страшном слове и святотатственном насилии в египтянах заговорила преданность христианской вере, только искусственно подавленная в тяжелое время народного бедствия.
Начальник хора оттолкнул жреца и стал на защиту епископа; другие последовали за ним; но несколько юных певцов вступились за Горуса, который по-прежнему не выпускал одежду Паулы, готовый скорее погибнуть, чем уступить свою жертву.
В этот миг в опустевшем городе загудел набатный колокол; толпа заволновалась, охваченная страхом. Какой-то человек, размахивая обнаженным мечом, прокладывал себе дорогу между любопытными. Несмотря на изорванную одежду, растрепанные волосы, закопченное лицо, большинство присутствующих узнало в нем Ориона.
Все расступились перед ним; он мчался, как безумный. Достигнув помоста, юноша окинул взглядом участников церемонии и бросился прыжками мимо переодетых людей прямо на эстраду. Он оттолкнул Горуса Аполлона от Паулы, которая почти в беспамятстве упала к нему на грудь: неожиданная радость отняла у нее последние силы.
Орион крепко прижал ее к себе левой рукой; в правой у него был поднят сверкающий меч. Угрожающая поза и огненный взгляд ясно говорили, что бороться с этим отчаянным храбрецом, все равно что напасть на львицу, которая защищает своих детенышей. Юноша далеко отбросил в сторону Горуса Аполлона; поднимаясь с земли, чтоб еще раз кинуться на свою жертву, старик угодил в самую середину давки.
За сыном мукаукаса следовало несколько человек, которые также принялись отстаивать дамаскинку. На самом краю помоста завязалась отчаянная борьба; несколько сторонников жреца упали в воду, увлекая за собой маститого ученого. Большинство из них спаслось вплавь, но старик утонул; барахтаясь в волнах, он еще грозил кулаком своим врагам.
Векил, наконец, уразумел, что происходило на месте церемонии; вне себя от ярости он вскочил со своего места, чтобы водворить порядок и, если понадобиться, тут же собственноручно покончить с Орионом. Обада сразу понял, что смельчак с мечом в руках был не кто иной, как сын Георгия.
Однако тысячи людей заграждали ему путь; удалая шайка освобожденных арестантов с Орионом во главе успела поднять тревогу криками: «Пожар! Тюрьма и весь город в огне!» Все, кто только мог бежать, бросились к Мемфису отстаивать свои дома и близких, оставшихся по какой-нибудь причине в своих жилищах.
Вся толпа обратилась в беспорядочное бегство, точно стая голубей, испуганная криком ястреба, или груда сухих листьев, гонимая ветром. Началась невообразимая давка; люди прыгали на колесницы, участвовавшие в церемониальном шествии; лошадям, которые везли аллегорическую фигуру богини здоровья, обрезали постромки, чтобы ускакать на них домой. Бегущие опрокидывали все на пути и увлекли за собой векила, стремившегося к помосту с саблей наголо.
Клубы черного дыма все более сгущались над городом; между тем бегущая толпа была принуждена остановиться: навстречу ей по дороге мчался отряд всадников; хотя густое облако пыли скрывало их от глаз, но сквозь эту легкую дымку на солнце ослепительно сверкали шлемы, панцири и сабли; впереди всех скакал кади Отман. Поравнявшись с векилом, все еще не успевшим добраться до своей жертвы, кади спрыгнул с седла перед самым помостом. Он громко крикнул: «Спасены, помилованы!» – и с этими словами, которые звучали глубокой радостью, протянул руки молодой девушке, подходившей в эту минуту к берегу под защитой Ориона.
В своем волнении Отман не заметил Обады, стоявшего в нескольких шагах от него; восклицание главного судьи: «спасены, помилованы!» было в то же время жестоким приговором самоуправству векила. Теперь он погиб, потому что заговор против халифа Омара, очевидно, не удался. С возвращением Амру Обаде грозило лишение власти, наказание и смерть: но прежде чем погибнуть, он хотел увлечь за собой в могилу и виновника своей гибели. Задыхаясь от злобы, негр оттолкнул в сторону изумленного кади и бросился на Ориона; однако начальник личной стражи Отмана, следовавший за ним на коне, заметил движение злодея; он молниеносно бросился на Обаду, и его кривая сабля глубоко врезалась в шею векила. Негр зарычал, как раненый зверь, выкрикнул проклятие и с предсмертным хрипением свалился к ногам жениха и невесты.
У мемфитов есть предание, что его кровь была не красного цвета, как у других людей, а черного, как его душа и тело.
Они имели причину ненавидеть этого человека: из-за него, в тот день выгорело более половины Мемфиса, и жители города сделались нищими.
Обада подослал двух негодяев поджечь тюрьму во время праздника, желая погубить Ориона; пожар был своевременно замечен, и все заключенные вырвались на свободу, таким образом юноше удалось во главе других узников добраться до места казни.
Пожар в почти безлюдном Мемфисе произвел ужасные опустошения, на другой день стало ясно, что в знаменитом городе пирамид уцелела только набережная Нила и несколько жалких улиц. Древняя столица фараонов обратилась теперь в незначительное местечко, а бесприютные мемфиты перебрались на противоположный берег и населили недавно возникший Фостат, приняв мусульманскую веру, или же стали отыскивать новое отечество в христианских странах. Дом Руфинуса уцелел. Кади проводил туда Ориона и Паулу. Тут они оставались под домашним арестом до возвращения полководца. Молодые люди не могли поверить счастью, и для них наступили блаженные дни в кругу преданных друзей.
Бог дал возможность умирающему Фоме еще раз прижать к груди своих детей и благословить их. Перед самым прибытием кади к месту катастрофы в Мемфис прилетели два почтовых голубя с вестями от полководца Амру: он строго запрещал мемфитам бесчеловечное жертвоприношение и приказывал отложить казнь несчастной Паулы до его приезда, так же как и решение участи Ориона.
В Беренике, на египетском берегу Красного моря, с полководцем встретились Рустем и Мария. Этот порт, приходивший в упадок, был связан голубиной почтой со столицей халифата. Амру донес оттуда своему повелителю о намерении египтян принести человеческую жертву Нилу. Халиф Омар дал ему ответ, который был немедленно препровожден полководцем к кади Отману в Мемфис.
Опустошительный пожар в городе явился дополнительным ударом для мемфитов. Нил не хотел разлиться несмотря на геройское самопожертвование Катерины. Ввиду этого, три дня спустя после прерванного «брачного торжества», кади снова созвал всех жителей города, по ту и другую сторону реки, к пристани под сенью пальмовой рощи Несита. Здесь через арабского глашатая и египетского переводчика он огласил мусульманам и христианам воззвание халифа к мемфитам. Повелитель правоверных говорил, что единый всеблагой Господь не желает человеческих жертв, и потому он, халиф Омар, будет молиться милосердному Аллаху за подвластную ему страну, причем посылает письмо, которое следует бросить от его имени в нильские волны. На этом послании стояла надпись «Нилу Египта». Содержание его гласило следующее:
«Если ты, река, течешь сама по себе, то не разливайся; но если тебя заставляет течь единый милосердный Бог, тогда мы молим Его, чтоб Он повелел тебе разлиться!»Кади велел народу отправиться на ту сторону реки, что было немедленно исполнено. Епископ Иоанн созвал свое духовенство и, став во главе его, повел христиан. Священники и старейшины иудеев повели своих единоверцев вслед за якобитами. В великолепном храме со множеством колонн, воздвигнутом Амру, к ним присоединились мусульмане. И представители всех трех вероисповеданий молились здесь вместе единому всеблагому Небесному Отцу.
«Что не от Бога, какая польза в том человеку? – писал Амру в письме, которое сопровождало послание халифа. – Но все сотворенное прошло через Него, так же как и ваша благородная река. Всевышний услышит мольбу Омара, а также и нашу. Потому повелеваю всем вам, мусульманам, христианам и евреям, собраться в мечеть по ту сторону Нила, воздвигнутую мной во славу всеблагого Небесного Отца. Здесь вы вознесете свои души в общей молитве, чтобы Господь услышал вас и сжалился над несчастной страной!»
Это трогательное зрелище не раз повторялось в той же мечети, и при жизни рассказчика настоящей истории мусульмане, христиане и иудеи собирались здесь для общей молитвы, которая, конечно, была приятна Богу.
После того как письмо халифа Омара было брошено в нильские волны и устроено общее молебствие всех жителей Мемфиса, голубь принес известие о быстром подъеме воды у водопада. Прошло несколько дней напряженного ожидания, и нильские воды действительно стали прибывать; наконец они вышли из своего русла и обильно разлились по долине, обещая земледельцу богатую жатву. Сильный дождь с грозой уничтожил удушливую пыль; тогда эпидемия прекратилась сама собой.
Едва только стал обнаруживаться несомненный подъем воды, как полководец Амру вернулся домой. В его свите находились, между прочим, и Мария с Рустемом, врач Филипп и купец Гашим. Эти двое примкнули к каравану наместника в Джидде.
Еще дорогой они узнали о недавних событиях в Мемфисе. Когда путешественники приближались к своему последнему ночлегу уже вблизи города пирамид, полководец шутливо обратился к маленькой Марии:
– Как ты думаешь, милое дитя, – сказал он, – не следует ли мне порадовать мемфитов веселой свадьбой?
– Даже целыми двумя, господин, – отвечала девочка.
– Каким это образом? – со смехом спросил Амру. – Ты еще слишком молода, а, кроме тебя, я не знаю другой девушки в Мемфисе, для которой мне хотелось бы устроить брачный пир.
– Но ты знаешь одного мужчину, которому покровительствуешь и который до сих пор живет отшельником, – отвечала внучка мукаукаса. – Его следует женить одновременно с Орионом и Паулой: я говорю о нашем добром Филиппе.
– О враче?… Разве он одинок? – удивился полководец, потому что у мусульман считалась позором холостая жизнь после определенного возраста. – О, вероятно, Филипп – вдовец, – прибавил Амру.
– Нет, – возразила Мария, – он просто не нашел для себя подходящей жены, но я знаю одну молодую девушку, которую сам Бог предназначил ему.
– Ах ты, маленькая хатбэ! [94]– воскликнул наместник халифа. – Возьмись хорошенько за дело, а я не постою за тем, чтобы устроить блестящий брачный пир и для этой четы.
– Мы отпразднуем еще третью свадьбу, – со смехом прервала девочка, хлопая в ладоши, – мой храбрый защитник Рустем…
– Этот великан? Для тебя, малышка, нет ничего невозможного; неужели и ему ты нашла невесту?
– Нет, он сам, без моей помощи, обручился со своей Манданой.
– Все равно, – весело воскликнул полководец, – я дам ей приданое. Но не устраивай больше свадеб, а не то, пожалуй, новые, не мусульманские поколения слишком размножаться благодаря нашему вмешательству и вытеснят арабов из Египта.
Так великий человек благосклонно беседовал с девочкой. Он полюбил ее с той минуты как она вошла к нему в Беренике и стала так красноречиво, ясно и в прочувствованных выражениях защищать дорогих ей людей. Амру тогда же решил сделать для них все от него зависящее.
Самопожертвование девочки, не побоявшейся опасностей трудного пути, глубоко тронуло наместника халифа. Мария оказала ему услугу, помешав самоуправству, которое могло неблагоприятно сказаться на арабской политике; кроме того, гибель последнего представителя знатного египетского рода и дочери дамаскского героя была бы тяжелым ударом его доброму сердцу.
Вернувшись в Мемфис, полководец нашел, что действия векила Обады далеко превзошли его худшие опасения. Уважение к справедливости арабов было в стране подорвано, а Орион спасся только чудом от руки злодея. Обада три раза подсылал наемных убийц, и лишь бдительность тюремщика, мужа хорошенькой Эмау, спасала юношу от ужасной смерти при пожаре. Векил, конечно, опасался справедливых жалоб и обвинений Ориона, потому и хотел во что бы то ни стало избавиться от него. Судьба оказалась милостивой к злодею: он умер мгновенно, между тем как судьи приговорили бы его к мучительной казни. Награбленное им громадное богатство было отослано в Медину. Полководец счел необходимым поддержать конфискацию имущества Ориона, как наказания за его вину перед мусульманами. Способствуя бегству монахинь, он выказал явное сопротивление правительству халифа. Юноша и не собирался оспаривать это решение, потому что был слишком счастлив; кроме того, полководец намеревался большую часть собранного в стране налога употребить на улучшение быта египтян, после того как им был отослан халифу богатый караван золота и драгоценностей. Однако Омару уже не довелось получить ни того, ни другого; этот верный друг пророка, мудрый и могущественный государь, пал от руки наемных убийц. Тогда всему свету стало известно, что зачинщиком заговора был векил Обада [95]. Уверенный заранее в удаче, он позволил себе хозяйничать в Египте, не стесняясь ничем.
Амру приветствовал сына мукаукаса как родной отец; рассмотрев его работу, он нашел, что Орион лучше всех исполнил свою задачу; поэтому полководец поручил юноше привести в исполнение выработанный им план нового разделения Египта на участки для сбора податей.
– Исполни свой долг и старайся в будущем трудиться так же усердно, как ты начал! – воскликнул Амру в конце их продолжительной беседы.
– В это тяжелое и вместе с тем прекрасное время для меня стало понятно многое, – отвечал сын Георгия.
– И что же именно? – спросил полководец. – Говори, я слушаю тебя.
– Я узнал, господин, что в мире нет счастья или несчастья, как понимает это большинство людей, – отвечал Орион. – Жизнь кажется нам такой, какой мы сами желаем видеть ее. Так жестокие испытания, которые посылает нам судьба, часто походят на короткую ночь, предвестницу более яркого дня, или на порезы хирурга, восстанавливающие наше здоровье. То, что мы обыкновенно называем несчастьем, тысячу раз приводило людей к высшему благополучию, а счастье, как его понимает толпа, можно сравнить с быстрой рекой, которая, напротив, отдаляет нас от этого прекрасного ощущения довольства. Как барка, потерявшая управление, скорее может уцелеть в бурю в открытом море, чем у берега, так и человек, потерявший духовное равновесие, скорее достигает исправления среди житейского урагана, чем при безмятежном существовании. Все другие блага теряют свою цену, если нас не возвышает сознание, что мы твердо исполняем свой долг и стремимся к добру. То же самое случилось со мной: собственный опыт и друзья Паулы научили меня смотреть на мир иными глазами и находить свое счастье в том, чтобы делать счастливыми других. Сознание утраченной свободы ужасно; но я готов жить в тюрьме, только бы меня поддерживали там любовь и труд для общей пользы. Я был счастливее в моем заключении, чем в то время, когда понапрасну растрачивал молодые силы среди шумных развлечений столицы.
– Так наслаждайся же сознанием честно исполненного долга вместе с любовью и свободой! – отвечал полководец. – Верь мне, друг, что твой отец, достигший загробного блаженства, так же радостно будет покровительствовать тебе во всех твоих добрых начинаниях, как и я сам. Ты стоишь на пути, который обращает всякое проклятие в благословение.
Благодаря содействию полководца три свадьбы, состоявшиеся в Мемфисе, были отпразднованы с особой пышностью. Свадьба Ориона с Паулой сделалась для жителей города незабываемым днем. Епископ Иоанн обвенчал супругов, и они вскоре поселились в прекрасном доме маленькой Катерины – «невесты Нила». Если б она могла читать в сердцах новобрачных, то осталась бы довольна: она жила в их памяти уже не прежней наивной девочкой, резвым «мотыльком», и они по достоинству оценили ее великую жертву.
Первой дорогой гостьей, переступившей вместе с ними порог их нового жилища, была Мария; она оставалась у них до своего счастливого замужества. Евдоксия постоянно жила при ней и умерла на руках своей любимой воспитанницы, успев, однако, поднять на ноги детей Марии, которых она любила, как настоящая бабушка.
По многим соображениям, в которых завещание Катерины играло не последнюю роль, патриарх Вениамин счел нужным примириться с сыном мукаукаса и посетил молодую чету. И сам он, и якобитская церковь немало выиграли от этого; когда же дочь Фомы подарила Ориону первого сына, церковный владыка сам вызвался стать крестным отцом мальчика и назвал его по имени деда, Георгием.
Вскоре после женитьбы к Ориону перешло почетное звание мукаукаса под новым арабским титулом. Как высший сановник своей страны из христиан, он вскоре принужден был переселиться из разоренного Мемфиса в Александрию.
Оттуда его деятельность распространилась по всей Нильской долине. Новый мукаукас посвящал своим обязанностям столько ревностного труда, был таким справедливым и мудрым правителем, что о нем вспоминали с любовью и почтением даже отдаленные потомки. Паула была счастьем и гордостью Ориона; они прожили в согласии до глубокой старости. Преданный муж считал своей обязанностью изо дня в день платить долг благодарности той женщине, которая из заклейменного отцовским проклятием отщепенца сделала честного человека. Он заново отстроил дворец своих предков в Александрии; главный фасад этого здания украшала надпись, бывшая на перстне благородного Фомы: «Пред добродетелью проливали пот и бессмертные боги».
Врач Филипп и его жена Пульхерия переселились в тот же город. Вернувшись из Джидды, молодой человек был так ласково встречен дочерью Руфинуса, что тут же привлек ее к себе и не выпустил из объятий, пока Иоанна не дала им своего материнского благословения. Вдова поселилась в доме зятя, нянчила внуков и часто посещала могилу покойного мужа. Наконец и ее похоронили рядом с ним и его сердобольной матерью.
Рустем, получив от Ориона щедрую награду, разбогател, занимаясь разведением коней и верблюдов на своей родине. Мандана стала доброй и предусмотрительной хозяйкой в его владениях, которых он не делил, однако, с другими, хотя и оставался до смерти масдакитом. Своего первого ребенка – девочку – они назвали Марией; старшего мальчика – Гашимом; второго сына отец хотел назвать Орионом, но мать не согласилась на это и дала ему имя Руфинус, а последующих детей назвали Рустемом и Филиппом.
Сенаторская чета из Константинополя покинула Египет с легким сердцем. Мартине действительно пришлось отпраздновать свадьбу своей дорогой Элиодоры на берегах Нила, хотя женихом молодой вдовы стал не «великий Сезострис», а Нарсес. Нежные заботы невестки не возвратили ему вполне прежнего здоровья, но настолько поправили силы больного, что он мог продолжать сносное существование.
Злополучный смарагд, присланный в Мемфис из греческой столицы, был поднесен Элиодорой в виде свадебного подарка невесте Ориона. Искренняя дружба соединяла до гроба сенаторскую чету с молодым мукаукасом и его супругой. Казначей Нилус еще долго усердно исполнял свою должность, а купец Гашим, приезжая в Александрию, каждый раз становился причиной спора между двумя друзьями: Орионом и Филиппом; тот и другой наперебой старались предложить ему свое гостеприимство.
Молодой врач не завидовал больше счастью соперника. По-прежнему благоговея перед Паулой, он, однако, размышлял про себя: «Ни одна женщина не сравнится с моей кроткой Пуль; для гордой красавицы дамаскинки комнаты в нашем доме были бы слишком малы, но моей доброй волшебнице с золотыми кудрями лучше всего подходит такая скромная обстановка».
Филипп до самой смерти самоотверженно трудился на пользу страждущего человечества и, видя неутомимое усердие Ориона в исполнении своего долга, часто говаривал: «Он знает теперь, чего от нас требует жизнь, и не теряет понапрасну времени, а потому не стареет, и его смех по-прежнему звучит с подкупающей искренностью. Кто спасся от верной смерти, как невеста Нила, и кто сумел смыть с себя страшное отцовское проклятие, как молодой мукаукас, тот заслуживает полного уважения. Дружбой таких людей следует гордиться».
Невеста Нила до сих пор не забыта в Египте. Каждый год, перед поднятием уровня великой реки в «ночь орошения», жители Каира, возникшего вокруг Фостата, основанного Амру, напротив древнего Мемфиса, ставят на берегу фигуру из глины, напоминающую женщину. Она слывет у них под именем «Арузы», что значит на местном наречии «невеста».
ПОСЛЕСЛОВИЕ
«Невеста Нила» хронологически завершает египетский цикл. Действие романа разворачивается летом 643 года в «тревожное время, переживаемое несчастной страной», – указывает Эберс, примерно два года спустя после того, как «прекрасная провинция, оставляющая красу и гордость Византийской империи и твердый оплот христианства» пала жертвой завоевательной политики Арабского Халифата. По сути дела, арабская экспансия стала началом заката Египта, началом упадка и деградации его самобытной шеститысячелетней культуры, так же, как и культуры всех остальных захваченных арабами древних государств. В конечном счете за этим актом последовала восьмивековая агония и самой Византии.