Страница:
– Тогда умрите оба! – проревел он. – Умри вместе со своим отцом! – И с этими словами он снова поднял свой смертоносный меч.
Не дрогнув смотрела тетя Пол на разъяренного бога.
– Настало время, Белгарион! – прозвучал голос в голове Гариона.
Око, которое оставалось до этого холодным и мертвым, вдруг вспыхнуло ярким пламенем, а меч райвенских королей засветился, и склеп озарило ярко-голубым светом. Гарион устремился вперед, вытянув меч, чтобы принять на него смертельный удар, который уже обрушивался на тетю Пол. Таким образом, словно ударили в огромный колокол, и звон этот продолжительным эхом отразился от железных стен. Меч Торака, отброшенный пылающим клинком, ударился о каменные плиты пола и высек целый сноп искр. Единственный глаз бога широко раскрылся, когда он с первого взгляда узнал райвенского короля, пылающий меч и сверкающее Око Олдура. Гарион понял по этому взгляду, что Торак уже позабыл о тете Пол и что все внимание изувеченного бога теперь сосредоточилось только на нем.
– Итак, ты пришел наконец, Белгарион, – мрачно приветствовал его бог. – Я ожидал твоего прихода с самого начала времен. Твоя судьба ожидает тебя здесь. Привет тебе, Белгарион, и прощай! – Торак отпрянул назад и нанес сокрушительный удар. Но Гарион, даже не успев подумать, поднял свой меч, и опять склеп огласился звоном сошедшихся клинков.
– Ты всего лишь мальчишка, Белгарион, – сказал Торак. – Разве ты сможешь противостоять могуществу и непобедимой воле бога? Подчинись мне, и я пощажу твою жизнь.
Вся воля бога энгараков была направлена на него. Гарион полностью осознал теперь, сколь тяжела была борьба тети Пол. Он ощущал ужасное давление. Силы юноши истощались, но внезапно из глубины всех минувших веков на него обрушился хор голосов, выкрикивавших одно единственное слово: «НЕТ!» Все предшествовавшие жизни сосредоточились в одном этом мгновении, и теперь эти жизни влились в него. Хотя он один держал в руке меч Райве Железной Хватки, Белгарион Райвенский не был одинок, и воля Торака не могла сломить его.
Одним движением, в котором соединились вызов и отказ подчиниться, Гарион опять поднял свой пылающий меч.
– Тогда да будет так! – взревел Торак. – Смерть, Белгарион!
Сначала это показалось игрой мерцающего света, который озарял гробницу, но не успела мелькнуть эта мысль, как Гарион увидел, что Торак действительно начал расти, раздаваясь во все стороны. Со страшным тоскливым звуком он прорвал заржавленную железную крышу своего склепа и устремился вверх.
И опять, не задумавшись даже на мгновение о том, как это сделать, Гарион тоже стал увеличиваться в объеме и тоже пробил потолок, раздвигая плечами древние развалины.
И вот на открытом воздухе, под вечной тучей, закрывающей небо, среди покрытых плесенью руин Города Ночи встретились лицом к лицу два противника-колосса.
– Все условия выполнены, – проговорил бесстрастный голос устами Гариона.
– По-видимому, так, – произнес другой, лишенный всяких эмоций голос, говоривший стальными устами Торака.
– Хочешь ли вовлечь в это дело других? – сказал голос, исходивший от Гариона.
– Едва ли это необходимо. Эти двое сами способны сделать то, что им предопределено.
– Тогда пусть все здесь и решится.
– Согласен.
При этих словах Гарион почувствовал, что невидимые путы спали с него. Торак, также освобожденный, поднял Крэг Гор и зарычал от ненависти сквозь плотно сжатые зубы.
Битва была страшной. Скалы шатались от неимоверной силы ударов. Меч райвенского короля плясал в голубом пламени, а Крэг Гор, клинок Торака, при каждом ударе сгущал вокруг себя тьму. Без мысли, без чувств, ведомые только слепой ненавистью, Гарион и Торак наносили и парировали удары, сокрушая все вокруг себя. Над разрушенным городом пронзительно свистел ветер, сверкали молнии, земля качалась под огромной тяжестью гигантов. Гролимы, устрашенные битвой колоссов, разгоревшейся внезапно рядом с ними, бежали, вопя от ужаса.
Удары Гариона были направлены на обожженный бок Торака, и бог Тьмы отступал от огня Ока при каждом ударе пылающего меча, но и тень Крэг Гора смертельным холодом пронизывала Гариона всякий раз, когда мелькала над ним.
Силы их оказались более равными, чем это мог представить себе Гарион. Преимущество Торака исчезло, когда оба они стали необъятно огромными, а неопытность Гариона уравновешивалась увечностью Торака.
Но Гариона подвела неровность почвы. Отступая под внезапным шквалом тяжелых ударов, он почувствовал, что наступил на груду камней, которые рассыпались и покатились под его ногами. И, несмотря на все попытки сохранить равновесие, Гарион упал.
Единственный глаз Торака торжествующе сверкнул, когда он замахнулся Крэг Гором. Но Гарион, схватив свой меч обеими руками, поднял его пылающий клинок навстречу удару. Мечи сошлись, на Гариона обрушился целый водопад искр.
Торак опять занес Крэг Гор, но на его стальном лице промелькнуло какое-то странное желание.
– Уступи! – прорычал он.
Гарион смотрел на возвышающуюся перед ним исполинскую фигуру, и мысли его обгоняли друг друга.
– У меня нет желания убивать тебя, мальчик, – сказал ему Торак почти ласково. – Уступи, и я подарю тебе жизнь.
И тут Гарион понял. Его враг пытался не убить его, он всеми силами старался заставить его уступить, подчиниться ему. Тораком руководило стремление к власти! Именно в этом и заключался весь смысл борьбы между ними!
– Отбрось свой меч, Дитя Света, и склонись передо мною, – приказал бог, и все силы его разума обрушились на Гариона
– Я не стану этого делать, – выкрикнул, тяжело дыша, Гарион, изо всех сил сопротивляясь этому страшному принуждению. – Ты можешь убить меня, но я не уступлю!
Лицо Торака снова исказилось, как будто от отказа Гариона его вечная мука еще больше усилилась.
– Но ты должен! – Торак почти рыдал. – Ты же бессилен передо мною! Подчинись мне!
– Нет! – крикнул Гарион и, воспользовавшись замешательством Торака, который получил отказ, выкатился из-под тени Крэг Гора и вскочил на ноги. Теперь все стало ясно, и теперь он наконец знал, как победить.
– Слушай же меня, изувеченный и презираемый бог! – процедил сквозь зубы Гарион. – Ты – ничто. Твой народ боится, но не любит тебя. Ты пытался обманом заставить меня полюбить тебя, ты старался заставить тетю Пол полюбить тебя, но я отказываюсь от тебя так же, как сделала это она. Ты – бог, но ты – ничтожество. Во всей Вселенной нет ни одного человека, ни одного существа, которое любило бы тебя. Ты одинок и опустошен, и даже если убьешь меня, все равно победителем окажусь я. Нелюбимый и презираемый, ты будешь выть над своей ничтожной жизнью до скончания веков.
Слова Гариона подобно ударам разили изувеченного бога, а Око, как бы реагируя на эти слова, сверкало по-новому, и этим новым была ненависть, хлеставшая бога-Дракона энгараков, словно бич. Это и был тот ИСХОД которого с самого начала времен ожидала Вселенная. И именно поэтому Гарион явился сюда, в Ктол Мишрак, – но не для того, чтобы сразиться с Тораком, а чтобы отвергнуть его.
С диким воем ярости и муки Дитя Тьмы поднял Крэг Гор над головой и снова бросился на райвенского короля. Гарион не сделал попытки отвести удар, а, держа рукоять меча обеими руками и выставив вперед клинок, ринулся на нападавшего противника.
Все произошло просто и легко. Когда меч райвенского короля коснулся внезапно напрягшегося тела бога, мощь Ока рванула вперед пылающий клинок, и он вошел в грудь Торака.
Рука Торака разжалась, и Крэг Гор, теперь уже безвредный, выпал из нее. Торак открыл рот, что бы закричать, но вместо крови из него хлынуло голубое пламя. Торак сорвал блестящую стальную маску, открыв тем самым изувеченное лицо, которое скрывалось под ней. Из глаз его текли слезы, но слезы эти тоже были пламенем, поскольку погрузившийся в грудь Торака меч райвенского короля наполнил бога своим огнем.
Торак отпрянул, и меч выскользнул из его тела. Но пламя, которое клинок разжег в нем, не исчезло. Оно вырывалось из зияющей в груди раны, стекало по пальцам, образуя вокруг него пылающие лужи посреди камней.
Изуродованное лицо Торака, по которому все еще текли огненные слезы, было искажено страданием. Он посмотрел на тяжело нависшее небо и простер к нему руки. В смертельной муке поверженный бог закричал небесам: «Мать!» – и его голос эхом отозвался от самых дальних звезд.
Так он постоял, застыв, с руками, поднятыми в последней мольбе, затем покачнулся и упал к ногам Гариона.
На миг наступило полное молчание. Затем ужасный вопль сорвался с безжизненных губ Торака и устремился в невообразимые дали. Это исчезало темное Предначертание, унося с собой и черную тень Крэг Гора.
Опять наступила тишина. Проносившиеся над головой облака прекратили свою безумную пляску, лохмотья страшной тучи исчезли, и появились звезды. Вся Вселенная содрогнулась – и замерла. Наступило мгновение абсолютной темноты: повсюду исчез свет, и прекратилось всякое движение. В это время все, что существовало, существует и будет существовать, внезапно устремилось в русло одного Предначертания.
Там, где всегда было два пути, теперь остался только один.
А потом, сначала слабо, а затем все сильнее, стал дуть ветер, унося гнилостное зловоние Города Ночи, а выглянувшие звезды засверкали, как драгоценные камни на бархате ночи. И когда снова появился свет, Гарион стоял, обессиленный, над телом бога, которого он только что убил. В руке у него все еще полыхал голубым пламенем меч, а Око торжествовало в глубинах его разума. Он смутно понимал, что в тот страшный момент, когда пропал весь свет, они с Тораком обрели свой прежний облик, но Гарион слишком устал, чтобы удивляться этому.
Неподалеку от разбитой гробницы появился Белгарат, дрожащий и потрясенный. В руке он крепко сжимал разорванную цепочку своего медальона. На секунду он остановился, чтобы посмотреть на поверженного бога.
В руинах все еще свистел ветер, а где-то далеко в ночи гончие Торака выли унылую погребальную песнь своему поверженному господину.
Белгарат расправил плечи, а потом жестом, напоминающим тот, который в момент смерти сделал Торак, простер свои руки к небу.
– Повелитель! – крикнул он громогласно. – Свершилось!
Не дрогнув смотрела тетя Пол на разъяренного бога.
– Настало время, Белгарион! – прозвучал голос в голове Гариона.
Око, которое оставалось до этого холодным и мертвым, вдруг вспыхнуло ярким пламенем, а меч райвенских королей засветился, и склеп озарило ярко-голубым светом. Гарион устремился вперед, вытянув меч, чтобы принять на него смертельный удар, который уже обрушивался на тетю Пол. Таким образом, словно ударили в огромный колокол, и звон этот продолжительным эхом отразился от железных стен. Меч Торака, отброшенный пылающим клинком, ударился о каменные плиты пола и высек целый сноп искр. Единственный глаз бога широко раскрылся, когда он с первого взгляда узнал райвенского короля, пылающий меч и сверкающее Око Олдура. Гарион понял по этому взгляду, что Торак уже позабыл о тете Пол и что все внимание изувеченного бога теперь сосредоточилось только на нем.
– Итак, ты пришел наконец, Белгарион, – мрачно приветствовал его бог. – Я ожидал твоего прихода с самого начала времен. Твоя судьба ожидает тебя здесь. Привет тебе, Белгарион, и прощай! – Торак отпрянул назад и нанес сокрушительный удар. Но Гарион, даже не успев подумать, поднял свой меч, и опять склеп огласился звоном сошедшихся клинков.
– Ты всего лишь мальчишка, Белгарион, – сказал Торак. – Разве ты сможешь противостоять могуществу и непобедимой воле бога? Подчинись мне, и я пощажу твою жизнь.
Вся воля бога энгараков была направлена на него. Гарион полностью осознал теперь, сколь тяжела была борьба тети Пол. Он ощущал ужасное давление. Силы юноши истощались, но внезапно из глубины всех минувших веков на него обрушился хор голосов, выкрикивавших одно единственное слово: «НЕТ!» Все предшествовавшие жизни сосредоточились в одном этом мгновении, и теперь эти жизни влились в него. Хотя он один держал в руке меч Райве Железной Хватки, Белгарион Райвенский не был одинок, и воля Торака не могла сломить его.
Одним движением, в котором соединились вызов и отказ подчиниться, Гарион опять поднял свой пылающий меч.
– Тогда да будет так! – взревел Торак. – Смерть, Белгарион!
Сначала это показалось игрой мерцающего света, который озарял гробницу, но не успела мелькнуть эта мысль, как Гарион увидел, что Торак действительно начал расти, раздаваясь во все стороны. Со страшным тоскливым звуком он прорвал заржавленную железную крышу своего склепа и устремился вверх.
И опять, не задумавшись даже на мгновение о том, как это сделать, Гарион тоже стал увеличиваться в объеме и тоже пробил потолок, раздвигая плечами древние развалины.
И вот на открытом воздухе, под вечной тучей, закрывающей небо, среди покрытых плесенью руин Города Ночи встретились лицом к лицу два противника-колосса.
– Все условия выполнены, – проговорил бесстрастный голос устами Гариона.
– По-видимому, так, – произнес другой, лишенный всяких эмоций голос, говоривший стальными устами Торака.
– Хочешь ли вовлечь в это дело других? – сказал голос, исходивший от Гариона.
– Едва ли это необходимо. Эти двое сами способны сделать то, что им предопределено.
– Тогда пусть все здесь и решится.
– Согласен.
При этих словах Гарион почувствовал, что невидимые путы спали с него. Торак, также освобожденный, поднял Крэг Гор и зарычал от ненависти сквозь плотно сжатые зубы.
Битва была страшной. Скалы шатались от неимоверной силы ударов. Меч райвенского короля плясал в голубом пламени, а Крэг Гор, клинок Торака, при каждом ударе сгущал вокруг себя тьму. Без мысли, без чувств, ведомые только слепой ненавистью, Гарион и Торак наносили и парировали удары, сокрушая все вокруг себя. Над разрушенным городом пронзительно свистел ветер, сверкали молнии, земля качалась под огромной тяжестью гигантов. Гролимы, устрашенные битвой колоссов, разгоревшейся внезапно рядом с ними, бежали, вопя от ужаса.
Удары Гариона были направлены на обожженный бок Торака, и бог Тьмы отступал от огня Ока при каждом ударе пылающего меча, но и тень Крэг Гора смертельным холодом пронизывала Гариона всякий раз, когда мелькала над ним.
Силы их оказались более равными, чем это мог представить себе Гарион. Преимущество Торака исчезло, когда оба они стали необъятно огромными, а неопытность Гариона уравновешивалась увечностью Торака.
Но Гариона подвела неровность почвы. Отступая под внезапным шквалом тяжелых ударов, он почувствовал, что наступил на груду камней, которые рассыпались и покатились под его ногами. И, несмотря на все попытки сохранить равновесие, Гарион упал.
Единственный глаз Торака торжествующе сверкнул, когда он замахнулся Крэг Гором. Но Гарион, схватив свой меч обеими руками, поднял его пылающий клинок навстречу удару. Мечи сошлись, на Гариона обрушился целый водопад искр.
Торак опять занес Крэг Гор, но на его стальном лице промелькнуло какое-то странное желание.
– Уступи! – прорычал он.
Гарион смотрел на возвышающуюся перед ним исполинскую фигуру, и мысли его обгоняли друг друга.
– У меня нет желания убивать тебя, мальчик, – сказал ему Торак почти ласково. – Уступи, и я подарю тебе жизнь.
И тут Гарион понял. Его враг пытался не убить его, он всеми силами старался заставить его уступить, подчиниться ему. Тораком руководило стремление к власти! Именно в этом и заключался весь смысл борьбы между ними!
– Отбрось свой меч, Дитя Света, и склонись передо мною, – приказал бог, и все силы его разума обрушились на Гариона
– Я не стану этого делать, – выкрикнул, тяжело дыша, Гарион, изо всех сил сопротивляясь этому страшному принуждению. – Ты можешь убить меня, но я не уступлю!
Лицо Торака снова исказилось, как будто от отказа Гариона его вечная мука еще больше усилилась.
– Но ты должен! – Торак почти рыдал. – Ты же бессилен передо мною! Подчинись мне!
– Нет! – крикнул Гарион и, воспользовавшись замешательством Торака, который получил отказ, выкатился из-под тени Крэг Гора и вскочил на ноги. Теперь все стало ясно, и теперь он наконец знал, как победить.
– Слушай же меня, изувеченный и презираемый бог! – процедил сквозь зубы Гарион. – Ты – ничто. Твой народ боится, но не любит тебя. Ты пытался обманом заставить меня полюбить тебя, ты старался заставить тетю Пол полюбить тебя, но я отказываюсь от тебя так же, как сделала это она. Ты – бог, но ты – ничтожество. Во всей Вселенной нет ни одного человека, ни одного существа, которое любило бы тебя. Ты одинок и опустошен, и даже если убьешь меня, все равно победителем окажусь я. Нелюбимый и презираемый, ты будешь выть над своей ничтожной жизнью до скончания веков.
Слова Гариона подобно ударам разили изувеченного бога, а Око, как бы реагируя на эти слова, сверкало по-новому, и этим новым была ненависть, хлеставшая бога-Дракона энгараков, словно бич. Это и был тот ИСХОД которого с самого начала времен ожидала Вселенная. И именно поэтому Гарион явился сюда, в Ктол Мишрак, – но не для того, чтобы сразиться с Тораком, а чтобы отвергнуть его.
С диким воем ярости и муки Дитя Тьмы поднял Крэг Гор над головой и снова бросился на райвенского короля. Гарион не сделал попытки отвести удар, а, держа рукоять меча обеими руками и выставив вперед клинок, ринулся на нападавшего противника.
Все произошло просто и легко. Когда меч райвенского короля коснулся внезапно напрягшегося тела бога, мощь Ока рванула вперед пылающий клинок, и он вошел в грудь Торака.
Рука Торака разжалась, и Крэг Гор, теперь уже безвредный, выпал из нее. Торак открыл рот, что бы закричать, но вместо крови из него хлынуло голубое пламя. Торак сорвал блестящую стальную маску, открыв тем самым изувеченное лицо, которое скрывалось под ней. Из глаз его текли слезы, но слезы эти тоже были пламенем, поскольку погрузившийся в грудь Торака меч райвенского короля наполнил бога своим огнем.
Торак отпрянул, и меч выскользнул из его тела. Но пламя, которое клинок разжег в нем, не исчезло. Оно вырывалось из зияющей в груди раны, стекало по пальцам, образуя вокруг него пылающие лужи посреди камней.
Изуродованное лицо Торака, по которому все еще текли огненные слезы, было искажено страданием. Он посмотрел на тяжело нависшее небо и простер к нему руки. В смертельной муке поверженный бог закричал небесам: «Мать!» – и его голос эхом отозвался от самых дальних звезд.
Так он постоял, застыв, с руками, поднятыми в последней мольбе, затем покачнулся и упал к ногам Гариона.
На миг наступило полное молчание. Затем ужасный вопль сорвался с безжизненных губ Торака и устремился в невообразимые дали. Это исчезало темное Предначертание, унося с собой и черную тень Крэг Гора.
Опять наступила тишина. Проносившиеся над головой облака прекратили свою безумную пляску, лохмотья страшной тучи исчезли, и появились звезды. Вся Вселенная содрогнулась – и замерла. Наступило мгновение абсолютной темноты: повсюду исчез свет, и прекратилось всякое движение. В это время все, что существовало, существует и будет существовать, внезапно устремилось в русло одного Предначертания.
Там, где всегда было два пути, теперь остался только один.
А потом, сначала слабо, а затем все сильнее, стал дуть ветер, унося гнилостное зловоние Города Ночи, а выглянувшие звезды засверкали, как драгоценные камни на бархате ночи. И когда снова появился свет, Гарион стоял, обессиленный, над телом бога, которого он только что убил. В руке у него все еще полыхал голубым пламенем меч, а Око торжествовало в глубинах его разума. Он смутно понимал, что в тот страшный момент, когда пропал весь свет, они с Тораком обрели свой прежний облик, но Гарион слишком устал, чтобы удивляться этому.
Неподалеку от разбитой гробницы появился Белгарат, дрожащий и потрясенный. В руке он крепко сжимал разорванную цепочку своего медальона. На секунду он остановился, чтобы посмотреть на поверженного бога.
В руинах все еще свистел ветер, а где-то далеко в ночи гончие Торака выли унылую погребальную песнь своему поверженному господину.
Белгарат расправил плечи, а потом жестом, напоминающим тот, который в момент смерти сделал Торак, простер свои руки к небу.
– Повелитель! – крикнул он громогласно. – Свершилось!
Глава 24
Все окончилось, но в своей победе Гарион чувствовал привкус горечи. Человеку нелегко убивать бога, каким бы коварным и злым он ни был. И поэтому Белгарион Райвенский с грустью стоял над телом своего врага, в то время как ветер, дыша слабым запахом приближавшегося рассвета, омывал покрытые плесенью руины Города Ночи.
– Сожалеешь, Гарион? – тихо спросил Белгарат, положив руку на плечо своего внука.
– Нет, дедушка, – вздохнув, ответил Гарион. – Полагаю, что нет. Это нужно было сделать, разве не так?
Белгарат мрачно кивнул.
– Но он был таким одиноким. Я отнял у него все, перед тем как убить. Мне нечем гордиться.
– Как ты говоришь, это и нужно было сделать. Только так ты мог сокрушить его.
– Хотел бы я оставить ему хоть что-нибудь...
Со стороны разрушенной железной башни появилась маленькая скорбная процессия. Тетя Пол, Силк и Се'Недра несли тело кузнеца Дерника, а рядом с ними грустно шел Миссия.
Почти невыносимое горе обрушилось на Гариона. Дерник, его самый старый друг, погиб во время того огромного внутреннего переворота, который свершался в душе Гариона перед его схваткой с Тораком, и Гарион даже не мог оплакать его.
– Как ты понимаешь, это было необходимо, – грустно сказал Белгарат.
– Почему? Почему Дерник должен был умереть, дедушка? – Голос Гариона срывался от отчаяния, а в глазах его стояли слезы.
– Потому что его смерть дала твоей тете Пол силы сопротивляться Тораку. В Предначертании всегда было одно белое пятно – возможность того, что Пол уступит. А Торак нуждался в любви хотя бы одного человека. Это могло сделать его непобедимым.
– И что бы случилось, если бы она пошла к нему?
– Ты проиграл бы битву. Вот почему Дерник должен был умереть. – Старик грустно вздохнул. – Хотел бы я, чтобы все случилось по-другому, но этого нельзя было избежать.
Тело Дерника вынесли из разрушенной гробницы и осторожно положили на землю. Печальная Се'Недра присоединилась к Белгарату и Гариону. Не произнося ни слова, хрупкая девушка вложила свою руку в руку Гариона, и теперь все трое тихо стояли, наблюдая, как тетя Пол, уже без слез, нежно уложила руки Дерника по бокам и потом накрыла его своим плащом. Затем Полгара села на землю, взяла в ладони его голову, почти рассеянно погладила волосы и в немой печали склонилась над ним.
– Не могу, – всхлипнула Се'Недра и, уткнувшись в плечо Гариона, разрыдалась.
И вот там, где раньше была одна тьма, возник свет. Гарион увидел, как рваную тучу пронзил луч сверкающего голубого света. И когда этот луч достиг земли, все руины, казалось, начали купаться в его ярком сиянии. И к этому лучу, который подобно огромной, раскаленной добела колонне простерся к земле с ночного неба, присоединились другие лучи – красного, желтого, зеленого и других оттенков, которые Гарион не смог бы даже назвать. Подобно радуге при грозовой туче, огромные столпы света выстроились в ряд у распростертого тела Торака. И Гарион, еще неясно, ощутил, что в центре каждого стоит сверкающая фигура. Это вернулись боги, чтобы скорбеть по ушедшему брату. Гарион узнал Олдура, а потом и остальных. Мара еще плакал, а Исса с погасшими глазами, казалось, извивался подобно змее в сияющем столпе бледно-зеленого света. Лицо Недры было хитрым, а Чолдана – гордым. Белокурый Белар, бог олорнов, выглядел как дерзкий плут, хотя лицо его, так же как и лица его братьев, было скорбным из-за смерти Торака. Боги вернулись на землю, озаренные светом и сопровождаемые чудесной музыкой. Мертвенный воздух Ктол Мишрака внезапно ожил, потому что каждый столп света издавал свою ноту, и эти ноты слились в такой мелодичной гармонии, что она, казалось, отвечала на все когда-либо заданные вопросы.
И, наконец, как бы присоединяясь к другим, с неба медленно опустился ослепительно белый столп света, в центре которого стоял облаченный в белые одежды Ал, странный бог, которого Гарион видел однажды в Пролге.
Фигура Олдура, все еще охваченная сияющим голубым ореолом, подошла к древнему богу алгосов.
– Отец, – с грустью сказал Олдур, – наш брат, твой сын Торак, убит.
Ослепительно белая фигура Ала, отца других богов, подошла по усыпанной обломками земле к безмолвному телу Торака.
– Я сделал все, чтобы убедить тебя уйти с этого пути, сын мой, – мягко сказал он, и единственная слеза стекла по его щеке. Затем он повернулся к Олдуру. – Подыми тело брата своего, сын мой, и помести его в какое-нибудь более подходящее место. Мне больно смотреть, что он лежит так низко, на земле.
Олдур и присоединившиеся к нему братья подняли тело Торака и положили его на огромную каменную плиту, лежащую среди древних руин, а затем, встав вокруг этого ложа, стали оплакивать кончину бога-Дракона энгараков.
Как всегда, бесстрашно, и, казалось, даже, не понимая, что светящиеся существа, которые сошли с небес, не люди, Миссия совершенно спокойно подошел к сверкающей фигуре Ала. Он протянул свою маленькую руку и настойчиво начал теребить одеяние бога.
– Отец, – сказал он. Ал посмотрел вниз.
– Отец, – повторил Миссия, вероятно, запомнив слово, сказанное Олдуром, который тем самым раскрыл тайну, кем в действительности был бог алгосов. – Отец, – снова сказал малыш. Затем повернулся и показал на неподвижное тело Дерника. – Миссия! – Каким-то странным образом это звучало скорее как приказ, чем просьба.
Лицо Ала стало строгим.
– Это невозможно, дитя, – ответил он.
– Отец, – настаивал малыш. – Миссия.
Ал вопросительно посмотрел на Гариона, и в этом взгляде читалась неуверенность.
– Просьба ребенка важна, – мрачно сказал он, обращаясь не к Гариону, а к тому сознанию, которое находилось в нем, – и она возлагает на меня обязательства... Но ее выполнение требует пересечения той границы, которую мы не можем переходить.
– Границу нельзя переходить, – ответил бесстрастный голос, говоривший устами Гариона. – Твои сыновья вспыльчивы, Святой Ал, и, однажды нарушив ее, могут поддаться искушению сделать это еще раз, а это, возможно, изменит то, что не должно меняться. Давайте не будем создавать условий, при которых Судьба может еще раз пойти двумя расходящимися путями.
Ал вздохнул.
– Но тем не менее, – сказал голос, – не дашь ли ты и твои сыновья свои силы орудию моей воли, чтобы он мог пересечь эту границу?
Ал был изумлен.
– Так и граница останется неприкосновенной, и твое обязательство выполнено. Иначе это никак не может свершиться.
– Пусть будет, как ты желаешь, – согласился Ал, затем повернулся и обменялся многозначительным взглядом со своим старшим сыном Олдуром.
Олдур, все еще в ореоле голубого света, оторвался от скорбных раздумий о погибшем брате и повернулся к тете Пол, все еще склонявшейся над телом Дерника.
– Успокойся, дочь моя, – сказал он ей. – Его жертва была и ради тебя, и ради всего человечества.
– Это слабое утешение, Повелитель, – ответила она с глазами, полными слез. – Это был лучший из людей.
– Все люди умирают, дочь моя, как лучшие, так и худшие. В своей жизни ты видела это много раз.
– Да, Повелитель, но это совсем другое дело.
– Что ты имеешь в виду, любезная моя Полгара? – Олдур, казалось, чего-то от нее добивается. Тетя Пол закусила губу.
– Потому что я любила его, Повелитель, – ответила она наконец.
На губах Олдура мелькнула едва заметная улыбка.
– Разве это так трудно сказать сразу, дочь моя?
Полгара не могла ответить и снова склонилась над безжизненным телом Дерника.
– Хотела бы ты, чтобы мы воскресили этого человека, дочь моя? – спросил тогда Олдур. Она подняла голову.
– Это же невозможно, Повелитель, – сказала она. – Пожалуйста, не шутите так над моим горем.
– Давай, однако, будем считать, что это возможно, – ответил Ал. – Хотела бы ты, чтобы мы воскресили его?
– Всем сердцем, Повелитель.
– А зачем? Ради какой цели стоит просить о его воскрешении?
Она опять прикусила губу.
– Он станет моим мужем, Повелитель, – выпалила она наконец, и в голосе ее слышался вызов.
– И это тоже было так трудно сказать? Однако уверена ли ты, что эта твоя любовь не вызвана горем и что, как только этот добрый человек будет воскрешен, ты не отвернешься от него? Ведь он, ты должна признать это, весьма зауряден.
– Дерник никогда не был заурядным, – сказала она с неожиданной пылкостью. – Он самый лучший и самый храбрый человек в мире.
– Я не хочу проявлять к нему неуважение, Полгара, но ведь у него нет никаких особых способностей. В нем нет силы Воли и силы Слова.
– Разве это так важно, Повелитель?
– Супружество должно быть единением равных, дочь моя. Как же может этот добрый, храбрый человек быть тебе мужем, пока у тебя остается твоя сила?
Она беспомощно посмотрела на него.
– Могла бы ты, Полгара, пожертвовать собой? Стать ему равной? С такими же способностями, как у него?
Она посмотрела на него, поколебалась, а затем сказала одно только слово:
– Да.
Гарион был потрясен – и не столько согласием тети Пол, сколько требованием Олдура. Сила чародейки была основой и средоточием всего ее существования. Отнять ее значило бы оставить тетю Пол ни с чем. Кем же она будет тогда? Сможет ли она вообще жить? Это слишком жестокая цена, а ведь Гарион верил, что Олдур – добрый бог.
– Я приму эту жертву, Полгара, – говорил Олдур. – Я переговорю с моим отцом и братьями. По веским причинам мы сами отказались от воскрешения умерших, и поэтому мы все должны дать согласие на это, прежде чем кто-то из нас попытается нарушить сложившееся положение вещей. – И Олдур вернулся к скорбной группе, стоящей у смертного ложа Торака.
– Как он только мог сделать это? – спросил Гарион у деда, все еще обнимая Се'Недру.
– Что сделать?
– Попросить ее отказаться от своей силы. Это убьет ее.
– Она много сильнее, чем ты думаешь, Гарион, – заверил его Белгарат, – а доводы Олдура разумны. Ни одно супружество не выдержит такого неравенства.
Среди светящихся богов раздался сердитый голос.
– Нет! – Это был Мара, скорбящий бог марагов, которых больше не существовало. – Почему должен быть воскрешен один человек, когда все мои дети убиты и лежат холодные и мертвые? Разве Олдур услышал мои мольбы? Пришел ли он ко мне на помощь, когда умирали мои дети? Я не соглашусь!
– Я и не рассчитывал на это, – пробормотал Белгарат. – Пора мне принять меры, пока дело не зашло слишком далеко. – Он пересек заваленную обломками площадку и почтительно поклонился. – Извините, что вмешиваюсь, – сказал он, – но не примет ли брат моего Учителя в качестве подарка за помощь в воскрешении Дерника женщину из племени марагов?
Слезы Мары, которые всегда текли из его глаз, внезапно высохли, а на лице появилось выражение недоверия.
– Женщину из племени марагов? – резко спросил он. – Но их больше нет. Я бы почувствовал сердцем, если бы хоть кто-нибудь из моих детей выжил в Марагоре.
– Ну конечно, бог Мара, – быстро согласился Белгарат. – Но что вы скажете о тех немногих, которые были вывезены из Марагора и проданы в вечное рабство?
– Так ты знаешь хотя бы одного из них, Белгарат? – Мара задал этот вопрос со всем пылом отчаяния.
Старик кивнул.
– Мы нашли ее в казематах для рабов под Рэк Ктолом, бог Мара. Имя ее Таиба. Она только одна, но раса может быть восстановлена с помощью одной такой женщины – особенно если за ней будет присматривать любящий бог.
– Где же Таиба, моя дочь?
– На попечении Релга, одного из алгосов, – ответил Белгарат. – Кажется, они весьма привязались друг к другу, – вкрадчиво добавил он.
Мара задумчиво посмотрел на него.
– Раса не может быть восстановлена с помощью одной только женщины, – сказал он, – даже заботами любящего бога. Для этого требуются двое. – Он повернулся к Алу. – Не отдашь ли ты мне этого алгоса, отец? Он станет прародителем моего народа.
Ал окинул Белгарата проницательным взглядом.
– Ты знаешь, что у Релга есть другая обязанность, которую он должен исполнять, – заметил он.
Выражение лица Белгарата стало почти веселым.
– Уверен, что Горим и я сумеем это уладить, Святейший, – заявил он в высшей степени самоуверенно.
– А не забываешь ли ты кое-что, Белгарат? – робко спросил Силк, как бы не желая вмешиваться в это дело. – У Релга есть одна маленькая проблема, помнишь?
Белгарат сурово посмотрел на драснийца.
– Я думал, что мне надлежало упомянуть об этом, – невинно сказал Силк.
Мара пристально посмотрел на обоих.
– В чем дело?
– Небольшое затруднение, бог Мара, – быстро ответил Белгарат. – Уверен, что Таиба сможет разрешить его. Я полностью доверяю ей по этой части.
– Мне нужно знать всю правду, – твердо сказал Мара.
Белгарат вздохнул и бросил на Силка еще один свирепый взгляд.
– Релг – фанатик, бог Мара, – объяснил он. – По религиозным причинам он избегает некоторых... э... форм контактов между людьми.
– Отцовство его судьба, – сказал Ал. – От него родится особый ребенок. Я объясню ему это. Он послушный человек и ради меня преодолеет свои заблуждения.
– Значит, ты отдашь его мне, отец? – нетерпеливо спросил Мара.
– Он твой, но с одним условием, о котором мы поговорим позже.
– Давайте тогда посмотрим на этого отважного сендара, – сказал Мара, и все следы недавних слез теперь исчезли с его лица.
– Белгарион, – произнес голос в голове Гариона.
– Что?
– Воскрешение твоего друга теперь в твоих руках.
– Моих? Почему моих?
– Неужели ты всегда будешь это спрашивать? Ты хочешь, чтобы Дернику вернули жизнь?
– Конечно, но я не могу этого сделать. Я не знал бы даже, с чего начать.
– Ты делал это раньше. Помнишь жеребенка в пещере богов?
Гарион почти позабыл об этом.
– Ты – мое орудие, Белгарион. Я могу удерживать тебя от ошибок, по крайней мере большую часть времени. Просто расслабься, а я покажу тебе, что делать.
Но Гарион уже начал действовать. Он опустил руку с плеча Се'Недры и, все еще держа меч в другой руке, медленно пошел к тете Пол и телу Дерника. Она сидела, обхватив руками голову мертвеца. Взглянув в ее глаза, Гарион встал на колени рядом с телом.
– Ради меня, Гарион, – пробормотала она.
– Если смогу, тетя Пол, – ответил он. Затем, не зная почему, положил на землю меч райвенского короля и взялся за Око, помещенное в рукояти. Око выскользнуло из нее и легло ему в ладонь. Улыбнувшись, Миссия подошел с другой стороны и тоже встал на колени, взяв в свои руки безжизненную руку Дерника. Держа Око обеими руками, Гарион потянулся и положил его на грудь мертвеца. Он едва ли отдавал себе отчет в том, что вокруг собрались боги, соединив руки ладонь к ладони и образовав неразрывный круг. Яркий свет начал пульсировать внутри этого круга, и, будто отвечая на это, Око заблестело в его руках.
Снова перед ним, как он видел это однажды, выросла глухая стена, еще более черная, непроницаемая и безмолвная. Как и тогда, в пещере богов, Гарион прикоснулся к самой сущности смерти, стремясь проникнуть в нее и вернуть своего друга обратно в мир живых.
– Сожалеешь, Гарион? – тихо спросил Белгарат, положив руку на плечо своего внука.
– Нет, дедушка, – вздохнув, ответил Гарион. – Полагаю, что нет. Это нужно было сделать, разве не так?
Белгарат мрачно кивнул.
– Но он был таким одиноким. Я отнял у него все, перед тем как убить. Мне нечем гордиться.
– Как ты говоришь, это и нужно было сделать. Только так ты мог сокрушить его.
– Хотел бы я оставить ему хоть что-нибудь...
Со стороны разрушенной железной башни появилась маленькая скорбная процессия. Тетя Пол, Силк и Се'Недра несли тело кузнеца Дерника, а рядом с ними грустно шел Миссия.
Почти невыносимое горе обрушилось на Гариона. Дерник, его самый старый друг, погиб во время того огромного внутреннего переворота, который свершался в душе Гариона перед его схваткой с Тораком, и Гарион даже не мог оплакать его.
– Как ты понимаешь, это было необходимо, – грустно сказал Белгарат.
– Почему? Почему Дерник должен был умереть, дедушка? – Голос Гариона срывался от отчаяния, а в глазах его стояли слезы.
– Потому что его смерть дала твоей тете Пол силы сопротивляться Тораку. В Предначертании всегда было одно белое пятно – возможность того, что Пол уступит. А Торак нуждался в любви хотя бы одного человека. Это могло сделать его непобедимым.
– И что бы случилось, если бы она пошла к нему?
– Ты проиграл бы битву. Вот почему Дерник должен был умереть. – Старик грустно вздохнул. – Хотел бы я, чтобы все случилось по-другому, но этого нельзя было избежать.
Тело Дерника вынесли из разрушенной гробницы и осторожно положили на землю. Печальная Се'Недра присоединилась к Белгарату и Гариону. Не произнося ни слова, хрупкая девушка вложила свою руку в руку Гариона, и теперь все трое тихо стояли, наблюдая, как тетя Пол, уже без слез, нежно уложила руки Дерника по бокам и потом накрыла его своим плащом. Затем Полгара села на землю, взяла в ладони его голову, почти рассеянно погладила волосы и в немой печали склонилась над ним.
– Не могу, – всхлипнула Се'Недра и, уткнувшись в плечо Гариона, разрыдалась.
И вот там, где раньше была одна тьма, возник свет. Гарион увидел, как рваную тучу пронзил луч сверкающего голубого света. И когда этот луч достиг земли, все руины, казалось, начали купаться в его ярком сиянии. И к этому лучу, который подобно огромной, раскаленной добела колонне простерся к земле с ночного неба, присоединились другие лучи – красного, желтого, зеленого и других оттенков, которые Гарион не смог бы даже назвать. Подобно радуге при грозовой туче, огромные столпы света выстроились в ряд у распростертого тела Торака. И Гарион, еще неясно, ощутил, что в центре каждого стоит сверкающая фигура. Это вернулись боги, чтобы скорбеть по ушедшему брату. Гарион узнал Олдура, а потом и остальных. Мара еще плакал, а Исса с погасшими глазами, казалось, извивался подобно змее в сияющем столпе бледно-зеленого света. Лицо Недры было хитрым, а Чолдана – гордым. Белокурый Белар, бог олорнов, выглядел как дерзкий плут, хотя лицо его, так же как и лица его братьев, было скорбным из-за смерти Торака. Боги вернулись на землю, озаренные светом и сопровождаемые чудесной музыкой. Мертвенный воздух Ктол Мишрака внезапно ожил, потому что каждый столп света издавал свою ноту, и эти ноты слились в такой мелодичной гармонии, что она, казалось, отвечала на все когда-либо заданные вопросы.
И, наконец, как бы присоединяясь к другим, с неба медленно опустился ослепительно белый столп света, в центре которого стоял облаченный в белые одежды Ал, странный бог, которого Гарион видел однажды в Пролге.
Фигура Олдура, все еще охваченная сияющим голубым ореолом, подошла к древнему богу алгосов.
– Отец, – с грустью сказал Олдур, – наш брат, твой сын Торак, убит.
Ослепительно белая фигура Ала, отца других богов, подошла по усыпанной обломками земле к безмолвному телу Торака.
– Я сделал все, чтобы убедить тебя уйти с этого пути, сын мой, – мягко сказал он, и единственная слеза стекла по его щеке. Затем он повернулся к Олдуру. – Подыми тело брата своего, сын мой, и помести его в какое-нибудь более подходящее место. Мне больно смотреть, что он лежит так низко, на земле.
Олдур и присоединившиеся к нему братья подняли тело Торака и положили его на огромную каменную плиту, лежащую среди древних руин, а затем, встав вокруг этого ложа, стали оплакивать кончину бога-Дракона энгараков.
Как всегда, бесстрашно, и, казалось, даже, не понимая, что светящиеся существа, которые сошли с небес, не люди, Миссия совершенно спокойно подошел к сверкающей фигуре Ала. Он протянул свою маленькую руку и настойчиво начал теребить одеяние бога.
– Отец, – сказал он. Ал посмотрел вниз.
– Отец, – повторил Миссия, вероятно, запомнив слово, сказанное Олдуром, который тем самым раскрыл тайну, кем в действительности был бог алгосов. – Отец, – снова сказал малыш. Затем повернулся и показал на неподвижное тело Дерника. – Миссия! – Каким-то странным образом это звучало скорее как приказ, чем просьба.
Лицо Ала стало строгим.
– Это невозможно, дитя, – ответил он.
– Отец, – настаивал малыш. – Миссия.
Ал вопросительно посмотрел на Гариона, и в этом взгляде читалась неуверенность.
– Просьба ребенка важна, – мрачно сказал он, обращаясь не к Гариону, а к тому сознанию, которое находилось в нем, – и она возлагает на меня обязательства... Но ее выполнение требует пересечения той границы, которую мы не можем переходить.
– Границу нельзя переходить, – ответил бесстрастный голос, говоривший устами Гариона. – Твои сыновья вспыльчивы, Святой Ал, и, однажды нарушив ее, могут поддаться искушению сделать это еще раз, а это, возможно, изменит то, что не должно меняться. Давайте не будем создавать условий, при которых Судьба может еще раз пойти двумя расходящимися путями.
Ал вздохнул.
– Но тем не менее, – сказал голос, – не дашь ли ты и твои сыновья свои силы орудию моей воли, чтобы он мог пересечь эту границу?
Ал был изумлен.
– Так и граница останется неприкосновенной, и твое обязательство выполнено. Иначе это никак не может свершиться.
– Пусть будет, как ты желаешь, – согласился Ал, затем повернулся и обменялся многозначительным взглядом со своим старшим сыном Олдуром.
Олдур, все еще в ореоле голубого света, оторвался от скорбных раздумий о погибшем брате и повернулся к тете Пол, все еще склонявшейся над телом Дерника.
– Успокойся, дочь моя, – сказал он ей. – Его жертва была и ради тебя, и ради всего человечества.
– Это слабое утешение, Повелитель, – ответила она с глазами, полными слез. – Это был лучший из людей.
– Все люди умирают, дочь моя, как лучшие, так и худшие. В своей жизни ты видела это много раз.
– Да, Повелитель, но это совсем другое дело.
– Что ты имеешь в виду, любезная моя Полгара? – Олдур, казалось, чего-то от нее добивается. Тетя Пол закусила губу.
– Потому что я любила его, Повелитель, – ответила она наконец.
На губах Олдура мелькнула едва заметная улыбка.
– Разве это так трудно сказать сразу, дочь моя?
Полгара не могла ответить и снова склонилась над безжизненным телом Дерника.
– Хотела бы ты, чтобы мы воскресили этого человека, дочь моя? – спросил тогда Олдур. Она подняла голову.
– Это же невозможно, Повелитель, – сказала она. – Пожалуйста, не шутите так над моим горем.
– Давай, однако, будем считать, что это возможно, – ответил Ал. – Хотела бы ты, чтобы мы воскресили его?
– Всем сердцем, Повелитель.
– А зачем? Ради какой цели стоит просить о его воскрешении?
Она опять прикусила губу.
– Он станет моим мужем, Повелитель, – выпалила она наконец, и в голосе ее слышался вызов.
– И это тоже было так трудно сказать? Однако уверена ли ты, что эта твоя любовь не вызвана горем и что, как только этот добрый человек будет воскрешен, ты не отвернешься от него? Ведь он, ты должна признать это, весьма зауряден.
– Дерник никогда не был заурядным, – сказала она с неожиданной пылкостью. – Он самый лучший и самый храбрый человек в мире.
– Я не хочу проявлять к нему неуважение, Полгара, но ведь у него нет никаких особых способностей. В нем нет силы Воли и силы Слова.
– Разве это так важно, Повелитель?
– Супружество должно быть единением равных, дочь моя. Как же может этот добрый, храбрый человек быть тебе мужем, пока у тебя остается твоя сила?
Она беспомощно посмотрела на него.
– Могла бы ты, Полгара, пожертвовать собой? Стать ему равной? С такими же способностями, как у него?
Она посмотрела на него, поколебалась, а затем сказала одно только слово:
– Да.
Гарион был потрясен – и не столько согласием тети Пол, сколько требованием Олдура. Сила чародейки была основой и средоточием всего ее существования. Отнять ее значило бы оставить тетю Пол ни с чем. Кем же она будет тогда? Сможет ли она вообще жить? Это слишком жестокая цена, а ведь Гарион верил, что Олдур – добрый бог.
– Я приму эту жертву, Полгара, – говорил Олдур. – Я переговорю с моим отцом и братьями. По веским причинам мы сами отказались от воскрешения умерших, и поэтому мы все должны дать согласие на это, прежде чем кто-то из нас попытается нарушить сложившееся положение вещей. – И Олдур вернулся к скорбной группе, стоящей у смертного ложа Торака.
– Как он только мог сделать это? – спросил Гарион у деда, все еще обнимая Се'Недру.
– Что сделать?
– Попросить ее отказаться от своей силы. Это убьет ее.
– Она много сильнее, чем ты думаешь, Гарион, – заверил его Белгарат, – а доводы Олдура разумны. Ни одно супружество не выдержит такого неравенства.
Среди светящихся богов раздался сердитый голос.
– Нет! – Это был Мара, скорбящий бог марагов, которых больше не существовало. – Почему должен быть воскрешен один человек, когда все мои дети убиты и лежат холодные и мертвые? Разве Олдур услышал мои мольбы? Пришел ли он ко мне на помощь, когда умирали мои дети? Я не соглашусь!
– Я и не рассчитывал на это, – пробормотал Белгарат. – Пора мне принять меры, пока дело не зашло слишком далеко. – Он пересек заваленную обломками площадку и почтительно поклонился. – Извините, что вмешиваюсь, – сказал он, – но не примет ли брат моего Учителя в качестве подарка за помощь в воскрешении Дерника женщину из племени марагов?
Слезы Мары, которые всегда текли из его глаз, внезапно высохли, а на лице появилось выражение недоверия.
– Женщину из племени марагов? – резко спросил он. – Но их больше нет. Я бы почувствовал сердцем, если бы хоть кто-нибудь из моих детей выжил в Марагоре.
– Ну конечно, бог Мара, – быстро согласился Белгарат. – Но что вы скажете о тех немногих, которые были вывезены из Марагора и проданы в вечное рабство?
– Так ты знаешь хотя бы одного из них, Белгарат? – Мара задал этот вопрос со всем пылом отчаяния.
Старик кивнул.
– Мы нашли ее в казематах для рабов под Рэк Ктолом, бог Мара. Имя ее Таиба. Она только одна, но раса может быть восстановлена с помощью одной такой женщины – особенно если за ней будет присматривать любящий бог.
– Где же Таиба, моя дочь?
– На попечении Релга, одного из алгосов, – ответил Белгарат. – Кажется, они весьма привязались друг к другу, – вкрадчиво добавил он.
Мара задумчиво посмотрел на него.
– Раса не может быть восстановлена с помощью одной только женщины, – сказал он, – даже заботами любящего бога. Для этого требуются двое. – Он повернулся к Алу. – Не отдашь ли ты мне этого алгоса, отец? Он станет прародителем моего народа.
Ал окинул Белгарата проницательным взглядом.
– Ты знаешь, что у Релга есть другая обязанность, которую он должен исполнять, – заметил он.
Выражение лица Белгарата стало почти веселым.
– Уверен, что Горим и я сумеем это уладить, Святейший, – заявил он в высшей степени самоуверенно.
– А не забываешь ли ты кое-что, Белгарат? – робко спросил Силк, как бы не желая вмешиваться в это дело. – У Релга есть одна маленькая проблема, помнишь?
Белгарат сурово посмотрел на драснийца.
– Я думал, что мне надлежало упомянуть об этом, – невинно сказал Силк.
Мара пристально посмотрел на обоих.
– В чем дело?
– Небольшое затруднение, бог Мара, – быстро ответил Белгарат. – Уверен, что Таиба сможет разрешить его. Я полностью доверяю ей по этой части.
– Мне нужно знать всю правду, – твердо сказал Мара.
Белгарат вздохнул и бросил на Силка еще один свирепый взгляд.
– Релг – фанатик, бог Мара, – объяснил он. – По религиозным причинам он избегает некоторых... э... форм контактов между людьми.
– Отцовство его судьба, – сказал Ал. – От него родится особый ребенок. Я объясню ему это. Он послушный человек и ради меня преодолеет свои заблуждения.
– Значит, ты отдашь его мне, отец? – нетерпеливо спросил Мара.
– Он твой, но с одним условием, о котором мы поговорим позже.
– Давайте тогда посмотрим на этого отважного сендара, – сказал Мара, и все следы недавних слез теперь исчезли с его лица.
– Белгарион, – произнес голос в голове Гариона.
– Что?
– Воскрешение твоего друга теперь в твоих руках.
– Моих? Почему моих?
– Неужели ты всегда будешь это спрашивать? Ты хочешь, чтобы Дернику вернули жизнь?
– Конечно, но я не могу этого сделать. Я не знал бы даже, с чего начать.
– Ты делал это раньше. Помнишь жеребенка в пещере богов?
Гарион почти позабыл об этом.
– Ты – мое орудие, Белгарион. Я могу удерживать тебя от ошибок, по крайней мере большую часть времени. Просто расслабься, а я покажу тебе, что делать.
Но Гарион уже начал действовать. Он опустил руку с плеча Се'Недры и, все еще держа меч в другой руке, медленно пошел к тете Пол и телу Дерника. Она сидела, обхватив руками голову мертвеца. Взглянув в ее глаза, Гарион встал на колени рядом с телом.
– Ради меня, Гарион, – пробормотала она.
– Если смогу, тетя Пол, – ответил он. Затем, не зная почему, положил на землю меч райвенского короля и взялся за Око, помещенное в рукояти. Око выскользнуло из нее и легло ему в ладонь. Улыбнувшись, Миссия подошел с другой стороны и тоже встал на колени, взяв в свои руки безжизненную руку Дерника. Держа Око обеими руками, Гарион потянулся и положил его на грудь мертвеца. Он едва ли отдавал себе отчет в том, что вокруг собрались боги, соединив руки ладонь к ладони и образовав неразрывный круг. Яркий свет начал пульсировать внутри этого круга, и, будто отвечая на это, Око заблестело в его руках.
Снова перед ним, как он видел это однажды, выросла глухая стена, еще более черная, непроницаемая и безмолвная. Как и тогда, в пещере богов, Гарион прикоснулся к самой сущности смерти, стремясь проникнуть в нее и вернуть своего друга обратно в мир живых.