Но его примеру последовал только Малькольм. Патриция же почувствовала, что ей сдавило горло, и рассердилась на хозяина «Старого капитана» за то, что он заговорил с ней о мире, в котором ей больше нет места.
   На пороге шотландец взял Патрицию под руку и шепнул:
   — Видите, дорогая, вам непременно надо поехать в Томинтул.
   Патриция прижалась головой к руке Мак-Намары (плечо оказалось слишком высоко) и расплакалась, чтобы хоть как-то облегчить душу. Он дал ей поплакать, а потом ласково спросил:
   — Вы плачете, наверное, не без причины?
   — Скажем, это из-за того, что нам скоро предстоит расстаться… Вы уедете в Томинтул… а я… я вернусь к тому, что ненавижу… и из-за вас буду еще несчастнее, чем прежде…
   — Поехали вместе!
   — Это невозможно, Малькольм, я не хочу, чтобы с вами случилось несчастье…
   — Вы и вправду думаете то, что говорите?
   — Клянусь вам!
   Малькольм еще крепче прижал девушку к себе.
   — Тогда не надо портить себе нервы! Мы еще увидимся, детка…
   Теперь Патриция готова была перенести все наказания Дункана, что угодно — но она ни за какие коврижки не поведет своего спутника на Клементс-Лейн. В конце концов, Джек, конечно, может ее убить, да стоит ли та жизнь, которая ей предстоит, того, чтобы за нее цепляться? Но в тот момент, когда Патриция уже собиралась предложить взять такси, Малькольм сказал:
   — Если вы не очень устали, дорогая, мне хотелось бы немного пройтись с вами… все-таки ночной Лондон — это кое-что, или нет?
   И, не ожидая ответа, он повел ее по улице. Патриция не стала возражать. Со свойственным ей фатализмом молодая женщина уже не чувствовала себя в силах что-либо предпринять, и когда Мак-Намара свернул на Клементс-Лейн, она увидела в этом неотвратимый перст судьбы. Патриция брела почти в полузабытьи, не в состоянии произнести ни слова. И однако все нервы были так напряжены, что она скорее угадала, чем увидела три тени, притаившиеся у входа в дом метрах в ста пятидесяти от них. Патриция остановилась как вкопанная. Удивленный Мак-Намара тут же спросил, что с ней.
   — Что это вы все время таскаете с собой в чемодане, Малькольм?
   — Волынку.
   — Такую, какой в Томинтуле приветствуют свою избранницу?
   — Точно.
   Мисс Поттер пришла в голову блестящая мысль, и, несмотря на мучительную тревогу, ей стало весело.
   — Значит, вы обманывали меня, уверяя, что любите! Где концерт в мою честь?
   — Кроме шуток? Вы этого хотите?
   — Даже прошу вас об этом.
   Мак-Намара не заставил себя ждать, он извлек из чемодана волынку и заиграл «С островов — в Америку».
   В тихой лондонской ночи гнусавые звуки волынки разбудили громкое эхо, и молодая женщина улыбнулась, представив себе, как вытянулись физиономии убийц, которых этот неожиданный концерт должен был повергнуть в полную растерянность. Вскоре из раскрывающихся окон стали раздаваться крики и проклятия, но шотландец, не обращая на все это никакого внимания, продолжал что есть мочи дуть в свою трубку. После «С островов — в Америку» он переключился на «Лохабер не повторится», вызвав бурю негодования у обитателей квартала. Наемники Дункана не решились наброситься на шотландца при таком обилии свидетелей. Именно на это Патриция и рассчитывала. Полицейская машина прибыла как раз в тот момент, когда Мак-Намара заканчивал свой импровизированный концерт торжественной «Армией короля Георга».
 
 
   Услышав от Торнтона о происшествии на Клементе-Лейн, Дункан пришел в исступление, зато Дэвит, хотя и был разочарован тем, что выгодное дело сорвалось, забавлялся бешенством своего шефа. Уверенный в своей полной невиновности, Торнтон защищался:
   — Но, хозяин, это ж не наша вина! Мы точно выполнили все ваши приказания, тютелька в тютельку. Мы подождали, пока Джим-Сова прикроет лавочку, и вышли, оставив позади мисс Поттер и жирного голубка. Хотя, по правде сказать, шеф, нам было немного не по себе — очень уж не хотелось убивать этого парня…
   — Вот как?
   — Это правда, шеф, он нам понравился… Видели б вы, сколько он может съесть, глазам бы своим не поверили! И при этом все время шутит… Говорю вам, хозяин, если б мы не знали, что при нем большой кусок, мы бы с Блэки и Тони еще подумали — такой он симпатяга, этот шотландец!
   — Решительно, этот малый обладает даром вызывать нежные чувства! Продолжайте! — нервно хихикнув, проговорил Дункан.
   — Ну вот, значит, вышли мы, как было договорено, и спрятались на Клементс-Лейн… подождали маленько и видим: появляется мисс Поттер с парнем… все шло как по маслу, чего там… и вот ни с того ни с сего этот идиот вытаскивает волынку и устраивает концерт посереди улицы, да еще в такой час!
   — А что в это время делала мисс Поттер?
   — Что бы вы хотели, чтобы она делала? Пришлось ей стоять и ждать, пока ее шотландец прекратит это дело, потому как уж если этому парню что взбрело на ум — прости-прощай, не остановишь!
   — А потом?
   — Ну, потом произошло то, что и должно было случиться, весь квартал просто взбесился, вопили из каждого окна. Настоящий цирк! Время для нападения было не самое удобное — все равно как сделать это на сцене театра! Мы подождали, надеясь, что парень утихомирится и тогда мы его чуть подальше и обработаем. Какое там! Прикатили фараоны и загребли шотландца вместе с мисс Поттер… Такие дела…
 
 
   Полицейский участок на Кеннон-стрит надолго сохранит воспоминание о ночи, которую провели там Малькольм Мак-Намара и Патриция Поттер. Начало было не из приятных — сержанта Брайана Фоллрайта терзал ревматизм в правой ноге, и он встретил виновников ночного переполоха довольно сурово. Шотландец и Патриция, даже не пытаясь спорить со стражами порядка, предстали перед Фоллрайтом, блаженно улыбаясь, что окончательно вывело сержанта из себя. Малькольм нашел это приключение довольно приятным, а Патриция была счастлива, что ей удалось спасти своего спутника от участи, уготованной ему Дунканом. Когда оба нарушителя покоя назвали свои имена, фамилии, профессии и прочее. Фоллрайт взорвался:
   — Ну? И какого дьявола весь этот тарарам? Где вы, по-вашему, находитесь? И вообще, что это за дыра, Томинтул?
   — Это деревушка в Шотландии, в графстве Банф!
   — И чего вам там не сиделось?
   — Я приехал купить машинки для стрижки овец.
   — Среди ночи? На Клементс-Лейн? Играя на волынке? Вы там у вас в Томинтуле знаете, что полагается за издевательство над сержантом лондонской полиции?
   В разговор вмешалась Патриция:
   — Простите, сержант, но, я думаю, произошло недоразумение.
   — Если это недоразумение, мисс, то в интересах вашего спутника уладить его как можно скорее!
   Мак-Намара с напускной горечью заметил:
   — Я вижу, сержант, что вы с предубеждением относитесь к Шотландии и шотландцам.
   Сержант встал и угрожающе выпрямился.
   — Не служи я в полиции Ее Величества, за такие слова я расквасил бы вам физиономию, хотя вы моложе меня и весите по крайней мере на двадцать кило больше! Знайте, что я обрел свою жену, Элспет Фоллрайт, в Инвернессе, и если бы смерть не вырвала ее у меня, то я ушел бы в отставку в Бейли!
   Вместо ответа Мак-Намара взял волынку и поднес ее к губам.
   — Вы что, взбесились? — спросил совершенно ошарашенный сержант.
   Перед тем как заиграть, шотландец объявил:
   — В честь и в память Элспет Фоллрайт, которая была самой красивой девушкой Инвернесса!
   И полились звуки «Ткачиха Дженни Данг». Удивление сержанта сменилось умилением, он невольно смахнул слезу, а в это время все присутствующие полицейские почтительно вытянулись по стойке «смирно», отдавая честь памяти усопшей. Когда шотландец опустил инструмент, Фоллрайт протянул ему руку.
   — Спасибо, сэр… А теперь поведайте мне, как другу, почему все-таки вы решили устроить концерт на Клементс-Лейн в час, когда все порядочные граждане пользуются заслуженным правом на отдых?
   Малькольм указал на Патрицию:
   — Потому что я ее люблю.
   По-видимому, сержант никак не мог уловить связь между ночным скандалом и изъяснением нежных чувств, от которого Патриция зарделась.
   — Может, объясните поподробнее? — попросил он.
   — У нас в Томинтуле, когда вам нравится девушка, надо рассказать об этом всем. А что может быть красноречивее волынки? К примеру, кто-то работает и вдруг слышит звуки волынки. Тогда он говорит себе: «Ага, вот влюбленный!» — и бросает все свои дела, чтобы поглядеть, кто же это, и видит: парень следует за девушкой, а та делает вид, будто ничего не слышит и не замечает. Если она не согласна, то велит ухажеру оставить ее в покое и играть где-нибудь подальше. И наоборот, если она позволяет ему следовать за собой, то вроде как при всех дает слово… Ну вот, я начисто забыл, что мы в Лондоне.
   Сержант вздохнул:
   — Если бы вы проторчали тут почти пятьдесят лет, как я, то не позволили бы себе роскошь забыть! Побудьте здесь до тех пор, пока заря не наберется мужества осветить этот проклятый город… Присаживайтесь вместе в уголке… говорите друг другу всякую нежную чепуху, и когда-нибудь вы вспомните с умилением и эту ночь, и старую скотину сержанта, задержавшего вас в участке.
 
 
   Торнтон давно ушел. Дункан и Дэвит долго молчали. Наконец Питер, которому до смерти надоело сидеть сложа руки, заметил:
   — Такое выгодное дело — и опять уходит из-под носа!
   — От случайностей не застрахуешься!
   — Кое-что сделать все-таки можно.
   Дункан уставился на своего приспешника:
   — Вы знаете такой способ?
   Дэвит вытащил пистолет.
   — Против этой штуки ни одна случайность не устоит. Я тихонько пойду за шотландцем, пристрелю в укромном уголке, заберу пять тысяч ливров, и ни с кем не придется делиться.
   — Может статься, и со мной тоже? Хапнете денежки — и тю-тю!
   — Я не позволю вам!
   — Вы ничего не можете ни позволить мне, ни не позволить, Питер, я устал повторять вам это на каждом шагу. Все ваши великие замыслы — сплошная глупость. Полиции известно, что Мак-Намара бывает в «Гавайской пальме», за нами слишком пристально следят. И они не замедлят явиться сюда.
   — Ну и что?
   — А то, что к нам еще крепче прицепятся как раз в тот момент, когда необходимо, чтобы нас оставили в покое.
   Дэвит пожал плечами:
   — Если вас не интересуют пять тысяч…
   — Нет, когда я могу заработать гораздо больше.
   — Не секу.
   — Я не знаю, Дэвит, Небо или Ад послали нам этого шотландца, но уверен, что это сделал наш благодетель.
   — Это еще почему?
   — Потому что если мы сумеем взяться за дело толково, то именно наш спец по кошачьим концертам сходит за героином и притащит его сюда под носом у джентльменов из Скотленд-Ярда.
 
 
   Ни Малькольму, ни Патриции не хотелось спать. Они сидели, взявшись за руки и забыв обо всем на свете. Полицейские, в свою очередь, не обращали на них внимания. Мисс Поттер грезилось, что она навсегда покончила с миром дунканов и дэвитов и что теперь у нее свой, новый мир, в котором шотландец всегда будет держать ее за руку. А он рассказывал о Томинтуле. Можно было подумать, Мак-Намара вообще не способен говорить на другие темы.
   — Не может быть, дорогая, чтобы вам хотелось остаться в этом городе, где так плохо дышится, а? Я, конечно, не говорю, что в Томинтуле масса развлечений, но когда как следует прогуляешься, ничего не хочется так, как вздремнуть… И притом там каждый раз все по-новому… я не очень-то умею объяснять… Вам надо поехать и посмотреть.
   — Так, значит, все, что было до нашей встречи, вам безразлично?
   — Да нет, не совсем так… только… это меня не касается. Если вы согласитесь поехать, я увезу с собой другую, новую Патрицию.
   Она покачала головой.
   — Это было бы нечестно с моей стороны.
   Девушка чуть слышно заговорила, и один из полицейских, случайно взглянувший в их сторону, решил, что она нашептывает слова любви. Это напомнило ему молодые годы. Все мы одинаково глупы.
   — Очень трудно бежать из среды, в которой я живу, Малькольм… Я слишком много знаю о них, чтобы меня отпустили…
   — Кто?
   — Дункан, Дэвит, а тот, кто стоит за ними, — особенно. И хоть я его не знаю, он-то наверняка меня знает.
   Мак-Намара поиграл мышцами.
   — Я бы посоветовал всей этой шушере сидеть тихо.
   Пат умиленно улыбнулась:
   — Бедняга Малькольм, ваша сила ничему не поможет… они нанесут удар в спину… как всегда…
   — Вы думаете?
   — Уверена.
   — Простите, дорогая, но ведь людей все-таки не убивают просто так, ни за что ни про что!
   — Мой побег с вами был бы достаточной причиной. Они бы испугались, что я все расскажу полиции!
   — Но что особенного вы можете рассказать?
   Патрицию так раздосадовала непонятливость наивного горца, что она забыла известную пословицу: молчание — золото.
   — А то, что «Гавайская пальма» — центр торговли наркотиками в Сохо!
   — Наркотиками?
   — Морфием, героином и прочей мерзостью, которая приносит богатство тем, кто ею торгует, а тех, кто все это покупает, в конце концов вгоняет в гроб.
   — Ладно, понял. А если вы пообещаете молчать?
   — Они считают, что вполне надежны в данном случае только покойники.
   — Сдается мне, все это только пустые угрозы! Ваши Дункан с Дэвитом строят из себя гангстеров, а на поверку, может статься, не способны свернуть шею даже курице! Нет, дорогая, по-моему, вы все это сочиняете нарочно, чтобы меня не огорчать.
   — Не огорчать?!
   — Да. Потому что на самом деле просто я вам не нужен.
   Это заявление так потрясло Патрицию, что она решилась.
   — Послушайте, Малькольм, клянусь, я уехала бы с вами, если бы могла. Но я не хочу, чтобы из-за меня стряслась беда. Вы не знаете, на что способны эти люди. Я расскажу вам кое-что, но, умоляю, сразу же забудьте мои слова — ведь стоит им только узнать, что я вам проболталась, и меня немедленно приговорят к смерти. Однажды — это было несколько месяцев назад — один инспектор из Ярда чуть не вывел на чистую воду все их махинации с наркотиками… Была одна несчастная девушка… наркоманка… Он пришел к ней домой, но Дункан проведал об этом и послал туда Дэвита. Питер убил их обоих — и девушку, и полицейского. Джек боялся, что от девушки — ее звали Джанет Банхилл — инспектор узнает, что он замешан в торговле наркотиками.
   У шотландца был такой вид, будто он вдруг обнаружил, что некий особый мир, в реальность которого он до сих пор не верил, существует на самом деле.
   — Так что же это… как в детективах?
   — Инспектора звали Джеффри Поллард… Если вас интересуют подробности, зайдите в первую попавшуюся редакцию на Флит-стрит и полистайте подшивку газет… Теперь вы убедились, что вам лучше больше не видеться со мной и как можно скорее вернуться в Томинтул к своим овцам?
   — У нас, дорогая, вовсе не принято бросать девушку в беде!
   — Ну какой вы упрямый, поймите же наконец!
   — Я понял, что вы влипли в историю и я должен помочь вам выкарабкаться. Я очень жалею и полицейского, и девушку, о которых вы мне рассказали, но это дело кончено и меня не касается… А вот вы — это совсем другое. Я увезу вас в Томинтул!
 
 
   — Ну вот, как бы вам это объяснить, у нас были неприятности…
   Стоя посреди кабинета Дункана, куда ранним утром он пришел вместе с Патрицией, Мак-Намара пытался рассказать Джеку и Питеру о ночных приключениях. Те молча таращили на него усталые от бессонной ночи глаза. Увидев Патрицию, хозяин «Гавайской пальмы» тут же послал ее наверх.
   — Потом разберемся, — только и сказал он.
   Как всегда, при виде Джека девушка почувствовала, что все ее существо охватывает ледяной ужас, поэтому она лишь улыбнулась шотландцу жалкой улыбкой и исчезла. Малькольм худо-бедно рассказал ночную одиссею и замолчал.
   — Вам повезло, Мак-Намара, — сказал, подумав, Джек.
   — В чем это?
   — Что случайный свидетель подтвердил мне все насчет полиции. Кажется, вам очень нравится мисс Поттер?
   — Очень.
   — А вам известно, что она, в сущности, моя жена?
   — Да.
   — И вас это не смущает?
   — Пожалуй, немного.
   — Ах, все-таки, значит, это создает кое-какие неудобства?
   — Потому что я хотел бы увезти ее в Томинтул и жениться на ней.
   Джек ответил не сразу. Но даже Дэвит, хорошо знавший хозяина «Гавайской пальмы», лишь по его прерывистому дыханию определил, что тот едва сдерживает ярость.
   — Вы считаете нормальным, чтобы она меня бросила?
   — Готов возместить вам убытки, старина.
   — Так вы очень богаты?
   — Не жалуюсь.
   — Послушайте, Мак-Намара, по правде говоря, в последнее время у нас с Патрицией не все ладно… и, право же, захоти она заново строить жизнь с парнем вроде вас… я, может, и не стал бы перечить… Только, сами понимаете, мне ведь недешево стоило сделать из нее звезду эстрады…
   — Так чего же вы хотите?
   — Мне нужен человек, готовый оказать услугу… очень важное дело… и довольно-таки опасное, откровенно говоря…
   — А?.. Такое опасное, что…
   — Совершенно верно!
   Казалось, шотландец колеблется.
   — Но если я окажу вам эту услугу, вы и вправду отпустите мисс Поттер?
   — Даю вам слово.
   — Стало быть, по рукам! Что надо сделать, старина?
   — Приходите ко мне сюда сегодня вечером, и мы обо всем договоримся.
 
 
   Убедившись, что Мак-Намара ушел, Дэвит в экстазе воскликнул:
   — Невероятно! Неужели такие дураки еще водятся на свете?
   — Вот и видно, Питер, что вы никогда не были влюблены!
   — Во всяком случае, не настолько, чтобы поверить вам на слово, Джек!
   — Это я и имел в виду.

Глава IV

   Патриция прилегла отдохнуть — ночь, проведенная в полиции, немного истощила ее силы, — но спала плохо. Стоило закрыть глаза — и воображение начинало рисовать пейзажи Шотландии. Девушке грезилось, что она, в твидовом костюме и в сапогах, с трудом поспевает за Малькольмом, а он ведет ее на вершину холма «показать» ветер своей страны. Малькольм… Патриция даже не пыталась скрыть от себя самой, что влюбилась в могучего шотландца, но в то же время прекрасно понимала: ей не стать его женой, ведь Джек ни за что не даст ей ускользнуть! Бедняга Малькольм, воображающий, будто в Лондоне, как в Томинтуле, все можно решить ударом кулака… Мечтая о будущем, в котором ей было отказано, молодая женщина не могла не сравнивать его с тем, что обещает в дальнейшем ее вынужденное присутствие рядом с Джеком. Волна отвращения захлестывала ее, и Патриция всерьез задумалась о смерти: теперь, когда она встретила Мак-Намару, продолжать прежнее существование казалось невыносимым. Наконец Патриция погрузилась в тяжелое забытье, и ей снилось, будто Малькольм во главе шотландских кланов захватывает Сохо, чтобы освободить ее. Патриция с криком проснулась в тот самый момент, когда ее возлюбленный в разгаре сражения схватил Дункана за шиворот и занес над ним свой клаймор[7].
   У постели стоял Дункан и слегка озадаченно смотрел на молодую женщину.
   — Это… вы? — пробормотала она.
   — Вас, кажется, мучают кошмары, дорогая?
   — Эта ночь в полиции меня доконала.
   — Сочувствую, но пенять вам следует только на себя.
   — Почему?
   — Если бы вы вели себя умнее, то уж, наверное, смогли бы помешать своему кавалеру столь эксцентрично выражать свое восхищение!
   — С Малькольмом очень трудно справиться.
   — Ах, он уже для вас Малькольм?
   — Я хотела сказать…
   — Я все отлично понял, Патриция… Вам безумно нравится этот парень, так ведь?
   Мисс Поттер вдруг почувствовала, что не может больше постоянно дрожать и подчиняться.
   — Да, безумно, — сказала она, глядя Джеку прямо в глаза.
   — И, может быть, именно поэтому вы ничего не предприняли, чтобы облегчить его кошелек?
   — Я не воровка!
   — Кто вы и кем вам быть, решаю один я!
   — А по какому праву?
   Джек улыбнулся, разыгрывая добродушие.
   — Неужели вы и в самом деле хотите, чтобы я вам это объяснил?
   — Нет.
   — Тем лучше… Вы снова становитесь разумны… Все это, конечно, нервы… И о чем же вы беседовали всю ночь среди джентльменов из полиции?
   — О его родине.
   — Естественно… и, несомненно, время быстро текло в мечтах о совместном будущем и жизни, начатой заново? — Он рассмеялся. — Честно говоря, Патриция, я плохо представляю вас в роли пастушки! К счастью, есть я, и я не позволю сделать глупость, которая испортила бы вам жизнь!
   — Больше чем сейчас испортить уже невозможно.
   — А ведь вы, кажется, неблагодарны, Патриция! Меж тем, у вас есть платья, драгоценности, деньги, вам сопутствует успех… Чего же вы еще хотите?
   — Дышать чистым воздухом и избавиться от этой вони!
   — Осторожно, Пат… На вашем месте я бы взвешивал слова… нынче утром я очень терпелив, но все же не стоит превышать меру!
   — Джек…
   — Да?
   — Отпустите меня!
   — Куда же это?
   — В Шотландию.
   — По-моему, вы теряете рассудок, дорогая моя! Уж не забыли ли вы, что я вас люблю?
   — Какой смысл в этой лжи? Вовсе вы меня не любите, а я просто ненавижу вас!
   — Врать очень гадко, дорогая! И если вы позволите мне говорить откровенно, признаюсь, что мне нисколько не мешает ваша ненависть, напротив — это даже придает некоторую пикантность нашему союзу! Вы не находите? Посмотрите на Дэвита… Он меня ненавидит. А меня это забавляет. Он только и мечтает, как бы меня прикончить, и знает, что мне это известно. Таким образом, наш альянс не рискует погрязнуть в однообразии…
   — Когда-нибудь вы на секунду забудете об осторожности…
   — И не надейтесь, дорогая. Я прошел суровую школу… А что касается вашего шотландца, то ему крупно повезло. Не будь он мне еще нужен…
   — Что было бы с ним?
   — В настоящий момент он сравнивал бы прохладу вод Темзы с атмосферой родных холмов.
   — Неужели вы посмеете убить этого несчастного только за то, что он честен и наивен?
   — Разумеется нет, дорогая, я убью его потому, что он осмелился поднять глаза на вас — такие вещи я не прощаю. У меня есть слабость держаться за свою собственность. Жаль, конечно, что его обожание не оставило вас равнодушной, иначе я ограничился бы хорошим уроком — поучить приличным манерам никогда не вредно. Короче, смотрите-ка, какая странная штука жизнь, — если с этим субъектом и впрямь случится что-то скверное, он будет обязан этим вам.
   — Не позволю!
   — Что мне нравится в вас, Патриция, так это ваша детская манера бурно реагировать, не заботясь ни о какой сдержанности… Когда я был в Оксфорде… Да-да, дорогая, я учился в Оксфорде, правда, ничем особенно не блистал среди студентов Магдалена-колледжа… А потом меня выгнали… так… за ерунду… Итак, когда я был в Оксфорде, нам постоянно внушали, что каждую проблему надо сначала обдумать со всех сторон, а уж потом принимать решение. Жаль, что вы не прошли через Оксфорд…
   — Глядя на вас, я об этом не жалею!
   — Я ценю ваше умение подавать реплики, Патриция, но если бы вам не предстояло петь сегодня вечером, то я показал бы вам, что за дерзость приходится платить… Досадно, что помятая физиономия может шокировать публику…
   Патриции снова стало страшно: ироническое хладнокровие Джека пугало даже больше, чем прямое насилие. И все-таки из любви к Малькольму молодая женщина продолжала настаивать:
   — Чего вы хотите от шотландца?
   — Вы так за него волнуетесь? Пожалуй, даже слишком… но я не хочу, чтобы вы воображали невесть что… просто он сходит за пакетом, за которым сам я прогуляться не могу.
   — А что в пакете?
   — Любопытство — отвратительный порок.
   — Наркотики?
   Теперь и тон, и поведение Дункана резко изменились.
   — Довольно! Не суйте нос в эти дела, Патриция! И послушайтесь моего совета, если дорожите своей мордашкой и жизнью! Иначе…
   — Как Джеффри Поллард и Джанет Банхилл?
   Ненадолго воцарилась тишина. Патриция понимала, каких бешеных усилий Дункану стоит сдержаться и не ударить ее. Наконец он глухо проговорил:
   — Вот теперь вы можете быть совершенно уверены, дорогая, что не покинете меня никогда.
   — Я избавлюсь от вас, когда вы попадете на виселицу!
   — Случись такое несчастье, вам уже не придется радоваться… А теперь, когда мы вполне объяснились, отдохните хорошенько. Я хочу, чтобы к вечеру вы были в блестящей форме. До скорого, дорогая!
   Уже на пороге Дункан обернулся и с улыбкой произнес:
   — Право же, прискорбно, что на вас так сильно действуют звуки волынки…
 
 
   Сэма Блума терзала неврастения. Он заболел ею, с тех пор как узнал, что западня, приготовленная для его шотландского постояльца, не сработала, и тщетно пытался лечиться с помощью виски. Сэм Блум верил предсказательницам судьбы, гадалкам и прочим прорицателям. Миссис Осбрейт, одна из самых известных ясновидящих в Сохо, сказала, что Сэм вступает в наиболее опасный период своего астрального бытия, а посему самое мудрое для него решение — вооружиться философским терпением. Это поможет противостоять ударам, которые готовит судьба. Сэм унаследовал от иудейской религии веру в карающего Бога, чьи законы преступать не рекомендуется. И хотя Блум считал себя атеистом, в его душе жили древние верования в проклятие и отмщение. После гибели Джеффри Полларда и Джанет Банхилл Сэму казалось, что гнев Господень вот-вот обрушится на его голову, и он заранее трепетал от ужаса. Но и в самом страхе Блум не мог почерпнуть последней капли мужества — мужества отчаяния и изменить образ жизни. Неудача покушения на шотландца, покушения, инспирированного им самим, казалась Сэму одной из вех в веренице грозящих ему катастроф. А что, если это всего лишь пролог? Поэтому, увидев входивших в гостиницу инспекторов Блисса и Мартина, Блум приготовился к наихудшему.