Эмар Густав. Приключения Мишеля Гартмана. Часть 2

   — Очень счастлив, граф, и весь к услугам вашим, если могу быть чем-нибудь полезен.
   — Благодаря тысячу раз, принимаю ваше обязательное предложение так же искренно, как оно сделано. Большое удовольствие найти с кем перемолвить слово среди плоских эльзасских лиц, которых выпученные глаза точно поглотить вас хотят. Доннерветтер! Нас недолюбливают здесь в краю.
   — Действительно, не любят, граф, — ответил Штанбоу с улыбкой немного насмешливой.
   — Однако знаете, барон, я удивляюсь, как это вы сразу узнали меня, когда мы, если память не изменяет мне, виделись всего один раз, лет пять назад.
   — Совершенно верно, граф, на бале эрцгерцогини Софии в Берлине. Вы удостоили меня чести обменяться со мною несколькими словами.
   — Так точно, дер тейфель! Какая у вас память, барон, чудо просто!
   — Правда, — ответил Штанбоу с самодовольством, — я одарен довольно редким свойством: стоит мне раз увидеть кого-нибудь и я узнаю это лицо хотя бы через двадцать лет.
   — Вижу, — сказал генерал и отвернулся, чтоб скрыть улыбку, которая заставила бы барона задуматься, если б он мог видеть ее. — Позвольте представить вам полковника Врангеля, — продолжал он, — моего двоюродного брата и друга. Барон Фридрих фон Штанбоу.
   Они поклонились друг другу церемонно.
   — Я много наслышан о бароне, — сказал полковник с изысканной учтивостью.
   — Атака врангелевских кирасиров под Вертом осталась знаменитою в прусской армии, — ответил барон тем же тоном.
   Знакомство состоялось. Сели, приказали принести закуску, закурили сигары, и разговор стал общий: речь шла о разных событиях войны, планах, более или менее удачных, известных генералов, об окончательном, крайне близком торжестве, о Франции, разоренной и навсегда распавшейся на части, о многих вопросах, еще важных для прусских офицеров, и при всем этом усердно пили и курили.
   Генерал Дролинг вполне смотрел старым воином — толстяк средних лет, рослый и сильный, он не брил бороды, нос имел красный, выдающиеся скулы синеватого оттенка и, очевидно, комплекцию, склонную к удару, лицо его буквально разделялось надвое громадным шрамом, который придавал ему выражение грозное, так как рот и правый глаз постоянно подергивало вследствие раны, и, кроме того, глаз слезился, а веко, красное как кровь, казалось точно вывернутым.
   Что касалось полковника Врангеля, то он был без малого шести футов и соразмерной худобы, ему, казалось, по меньшей мере, шестьдесят лет, длинные волосы и борода были серебристо-белого цвета, составлявшего резкую противоположность с багровой краснотой небольшой части его лица, которая оставалась на виду, его маленькие, огненные, с косыми прорезами глаза и плоский нос придавали ему некоторое сходство с калмыком.
   Впрочем, два саксонских офицера казались весельчаками, они курили исправно, пили еще исправнее и толковали с пламенным увлечением, которое очень забавляло их неожиданного собеседника.
   — Как вы попали сюда, граф? — спросил барон между разговором. — Эта деревня, насколько мне известно, не стоит ни на какой дороге.
   — Смотря по тому, куда едешь, барон, — ответил генерал, осушив залпом громадную кружку.
   — Положим. Куда же вы едете?
   — Вас занимает это? — спросил генерал, подмигнув левым глазом, отчего сделал страшную гримасу.
   — Меня, граф? Нисколько, клянусь вам!
   — Тем лучше, сказать я не могу.
   — Так и говорить об этом не станем, — смеясь, возразил барон.
   — Вот именно. Кажется, здесь командир полковник фон Экенфельс?
   — Как вы изволите говорить? — переспросил барон, вздрогнув от изумления.
   — Видно, я дурно выразился, — добродушно продолжал генерал. — Эта деревня ведь называется Севен?
   — Так точно, граф, это Севен.
   — Ну, я и говорю, что деревню занял с неделю назад полковник фон Экенфельс, чтоб сыграть шутку с этими чертями маркарами или вольными стрелками, как угодно будет назвать.
   — Как вы узнали?.. — вскричал Штанбоу в крайнем изумлении.
   — Не чуть ли вы расспрашиваете меня? — перебил генерал с оттенком строгости.
   — Простите, ваше превосходительство, но…
   — Любезный барон, — перебил граф, — так как я имел счастье встретиться с вами и вы любезно предложили мне ваши услуги, будьте обязательны и попросите полковника фон Экенфельса прийти сюда через час, мне надо приготовиться принять его. Потрудитесь передать полковнику, что я требую его по делу службы.
   — Исполню приказание вашего превосходительства, но если вы позволите…
   — Насколько мне известно, барон, — перебил генерал, вставая, — вы не входите в состав войска?
   — Это правда, ваше превосходительство, но…
   — Довольно об этом. Я не удерживаю вас, барон. Очень рад буду видеться с вами еще до моего отъезда. Где мои комнаты, эй, ты? — обратился он к трактирщику.
   — Здесь, ваше превосходительство, — отозвался тот, бросаясь к двери с шапкою в руке.
   Генерал и полковник раскланялись с бароном и удалились, предшествуемые трактирщиком, который униженно кланялся на каждом шагу.
   — Идиоты солдаты! — вскричал Штанбоу в сердцах, едва остался один. — Из таких ослов ничего не вытянешь.
   Он вышел из гостиницы исполнять поручение, которое ему дали, и затем уже направился поспешными шагами в дом, служивший тюрьмой госпожам Гартман и Вальтер с их прелестными дочерьми.
   Хотя измученные усталостью, они не ложились — горе их было так сильно, тоска так велика, что они подумать не могли об отдыхе. Смелое похищение, которого они сделались жертвою, буквально поразило их оцепенением. Они не знали, чему приписать поступок, ничем не оправдываемый, который для политики не имел никакого значения и только мог быть орудием личной мести. Кто же, однако, мог желать мстить им?
   Они делали одно добро, или, говоря точнее, осыпали благодеяниями всех несчастных, которые обращались к ним даже через других.
   Изнемогая от усталости, две девушки, не угадывая чистою душою грозившего им несчастья, заснули на стуле, прислонив голову к спинке кровати, возле которой сидели, одни матери их не смыкали глаз, и бессознательно для них проходили долгие, мрачные часы. Горе притупляет чувства и мысли.
   Внезапно они вздрогнули.
   Шум шагов раздался в комнате, смежной с тою, где находились они.
   В дверь, которая заперта не была, постучали два раза как бы в насмешку.
   — Войдите, — ответила госпожа Гартман безотчетно на стук.
   Дверь отворили, на пороге показался мужчина. Это был барон фон Штанбоу.
   — Господин Поблеско! — вскричала госпожа Гартман в крайнем изумлении.
   Она узнала его только теперь.
   Прибавим, что достойная женщина, которой ни муж, ни Мишель не открывали ничего, знала о Поблеско одну лицевую сторону и считала его человеком, преданным их семейству.
   — Да, я, милостивая государыня, — ответил молодой человек с низким поклоном.
   — Слава Богу! — воскликнула она, сложив руки. — Он послал вас для нашего спасения.
   — Я сильно желаю этого, — ответил он с легким оттенком изумления.
   Он полагал, что она все знает.
   — О! Умоляю вас, спасите главное, спасите детей наших! — вскричала она с глубоким чувством.
   — Постараюсь, милостивая государыня, — ответил он холодно и сдержанно, — но это трудно будет.
   — Трудно?
   — Да, всего более это зависит от вас.
   — От меня!
   — От вас, — повторил он с недоброй улыбкой, — скажите слово, одно только слово, и не пройдет пяти минут, как дверь, теперь запертая на запор, распахнется настежь и вы будете свободны.
   — Свободны?.. Я не понимаю вас. Как можете вы, поляк, пользоваться такою властью у немцев, ваших природных врагов? Это поистине удивительно.
   — Достаточно двух слов, — ответил он, прикусив губу, — и вам объяснится…
   — Ваша гнусная измена, милостивый государь! — вскричала Лания, вдруг встав перед ним надменная и презрительная.
   — Подобные слова! — пробормотал он, невольно отступая перед гордою девушкой.
   — Справедливы, — подхватила она с жаром. — Мать моя, кроткая, святая женщина, гнусности вашей не знает, ей неизвестно, что вы презренный прусский шпион, что вы похитили нас в эту ночь из среды наших друзей — вы, явившийся к нам в роли изгнанника, просящего приюта. Вон! Мы гнушаемся вашего подлого присутствия.
   Грозные слова эти не только не сразили Штанбоу, но еще заставили его поднять голову с циничной усмешкой.
   — Вот это я называю говорить, — отозвался он, — вы сказали сущую правду, но всему единственная причина — вы. Если я поступил, таким образом, если решился на похищение, то знайте, потому что люблю вас и дал клятву, которую сдержу, хотя бы гром должен был разразиться надо мною, что, пока я жив, вы будете принадлежать мне и никому другому.
   — Господь справедлив, он накажет вас, я пренебрегаю вашими угрозами.
   Барон пожал плечами и презрительно улыбнулся.
   — Быть может, — сказал он и бросил на девушку взгляд тигра.
   Потом, обратившись к трем бедным женщинам, которые присутствовали, пораженные оцепенением, при страшном разговоре, он сказал:
   — Милостивые государыни, вы приговорены военным советом к расстрелянию за грабеж, учиненный надо мною и банкиром Жейером некоторым Мишелем Гартманом, разбойником вне закона, который выдает себя за начальника вольных стрелков. Через час вы будете расстреляны на площади. Предайте душу Богу!
   Он отвесил холодный поклон и пошел к двери, на пороге, однако, обернулся.
   — Одна ваша дочь может спасти вас, — сказал он с особенным ударением на каждом слове, — пусть она согласится принадлежать мне.
   — Какой ужас! — воскликнула молодая девушка и, сломленная горем, упала без чувств на руки Шарлотты и госпожи Вальтер.
   — Никогда! — вскричала госпожа Гартман с геройской твердостью и, указывая ему на дверь, прибавила: — Вон, проклятый, вон!
   — Я вернусь через час, — ответил он с страшною усмешкой.
   Он медленно вышел и запер за собою дверь. Несчастные женщины залились слезами и плакали навзрыд.

ГЛАВА XXX
Здесь вольные стрелки торжествуют окончательно

   Полковник фон Экенфельс не только был дворянин, графского рода, но еще офицер в высших чинах и пруссак старых провинций Бранденбургского маркграфства: три причины, чтобы он был высокомерен и горд свыше всякой логической оценки. Если мы прибавим к этому, что пруссаки и саксонцы от души ненавидят и презирают друг друга, а потому очень плохо ладят, когда потребности войны случайно сводят их, читатель поймет, с каким удовольствием он получил через Штанбоу приглашение явиться к генералу Дролингу.
   Мы не преувеличиваем, утверждая, что одна весть о прибытии в деревню генерала уже привела его в дурное расположение духа, но, получив приглашение явиться к нему, он буквально рассвирепел.
   Приглашение было просто облеченное в вежливую форму приказание, от которого уклониться он не мог — для дисциплины в прусских войсках не существует различия рангов, она одинакова для солдат и для офицеров, для последних даже тяжелее, потому что бичует их гордость, тогда как солдат, в сущности, животное, страдает только наружно, от кожи, немилосердно отколачиваемой палками, и то он не приписывает этому важности — раны скоро заживают, долголетняя привычка порождает равнодушие.
   Полковник фон Экенфельс, ругаясь и посылая генерала к черту, однако собирался исполнить его приказание.
   Напялив свой богатый мундир, он в полной парадной форме вышел из дома, где жил, и в сопровождении двух офицеров, служивших ему на то время адъютантами, так как он был тут главный начальник, направился самым величественным шагом к гостинице, с твердой решимостью в душе дать понять, разумеется, с надлежащей почтительностью, саксонскому генералу, что офицеры его прусского величества не привыкли к такому бесцеремонному обхождению со стороны хотя бы и генералов, но под непосредственным начальством которых не находятся.
   Вокруг генерала тщательно содержался караул.
   У входа в гостиницу на лошади, точно конная статуя, стоял неподвижно саксонский гвардеец.
   Большая зала гостиницы превращена была в некоторое подобие караульни, саксонские солдаты сидели у столов, пили и ели, старый унтер-офицер с угрюмым лицом прохаживался взад и вперед между своими подчиненными, на которых бросал мрачные взгляды, не переставая, однако, курить огромную трубку, всегда находившуюся при нем.
   Полковник с своими адъютантами вошел в гостиницу. Унтер-офицер остановился, сказал слово солдатам, которые тотчас вскочили, вытянулись и отдали полковнику честь с подобающим церемониалом.
   — Генерал Дролинг где? — спросил полковник у трактирщика, который подбежал к нему, сняв шапку.
   — Его превосходительство изволят завтракать, — почтительно ответил хозяин, — совсем уже кончают.
   — Хорошо, доложите генералу, что полковник фон Экенфельс спрашивает, угодно ли ему будет принять его.
   — Сию секунду, господин полковник, — ответил трактирщик.
   И, отдав честь, он бегом помчался вон из залы.
   — Господа, — обратился полковник к адъютантам, — вы подождете меня. Не здесь, — прибавил он, бросив презрительный взгляд на солдат, которые все стояли вытянувшись в струнку, неподвижные и держа руки под козырек, — но в отдельной комнате, где вы будете одни.
   Трактирщик вернулся.
   — Его превосходительство просит ваше высокоблагородие пожаловать наверх, — сказал он.
   — Показывай дорогу.
   И, махнув двум офицерам на прощание рукой с видом покровительственным, он вышел из залы вслед за трактирщиком.
   Как только удалился их начальник, офицеры отворили дверь боковой комнаты и расположились в ней с комфортом.
   По знаку унтер-офицера саксонские солдаты сели опять к столам и продолжали есть, тогда, как он взялся за трубку и по-прежнему стал расхаживать взад и вперед.
   Полковник был встречен генералом с чисто военной простотою.
   Дролинг сидел за столом против своего молчаливого товарища, на столике, нарочно поставленном под рукою, было множество пустых блюд и грязных тарелок и, кроме того, штук десять пустых бутылок да столько же нераскупоренных, между которыми четыре бутылки шампанского занимали самое видное место.
   Генерал и его сотрапезник были красны как раки: они усердно оказали честь заказанному ими плотному завтраку.
   — Садитесь, полковник, — сказал генерал, дружески протягивая ему через стол руку, — я истинно рад вас видеть. Дер тейфель! Я не приглашаю вас завтракать, потому что, как видите, мы уже принялись за десерт.
   — Очень благодарен, ваше превосходительство, я также завтракал, — ответил полковник, садясь.
   — Тем лучше, тысяча чертей французов! Но если есть не хотите, выпить вы должны, клянусь бородою дьявола! Ну, ты, — обратился он к трактирщику, — подавай господину полковнику стакан, проклятая свиная кожа! Да раскупорь бутылку шампанского, торопись смотри, или я переломаю тебе все кости, баранья ты голова!
   Трактирщик поспешил исполнить приказание. Стаканы были наполнены и осушены.
   — Превосходное вино, — заметил генерал, облизываясь с наслаждением, — превосходное вино, однако ниже достоинством наших добрых рейнских вин.
   Полковник Врангель отозвался каким-то фырканьем или ржанием, где ни одного отдельного слова слышно не было, и снова налил стаканы.
   — Хорошо вам живется здесь, полковник? — спросил Дролинг, выбирая сигару в великолепной сигарочнице.
   — Нисколько, ваше превосходительство, жизнь преглупая.
   — Я понимаю это. За ваше здоровье!
   — За ваше, генерал!
   — Кстати, прочтите-ка эту бумагу.
   Он подал полковнику сложенную бумагу, которую достал из кармана мундира.
   — Приказ генерала фон Вердера находиться под вашею командой?! — с изумлением вскричал Экенфельс.
   — Неприятно вам это? — спросил генерал, осушая стакан, который молчаливый товарищ его только что наполнил.
   Этот странный не то товарищ, не то адъютант, по-видимому, имел обязанностью наливать стакан начальника и пить как бочка: два дела, исполняемые им добросовестно и с редким усердием.
   — Нисколько, ваше превосходительство, — возразил Экенфельс, стараясь скрыть гримасу, — напротив, я очень рад. Итак, ваше превосходительство сменили генерала фон Вердера в командовании Эльзасом?
   — Да, — ответил тот небрежно, — возьмите же себе сигару. Барон Мольтке находит его слишком вялым и в особенности слишком мягким с населением бунтовщиков.
   — Я не скажу этого.
   — Однако это так. Отличный военный этот барон Мольтке! — вскричал Дролинг, взявшись за стакан. — За его здоровье!
   — Исполин! — восторженно вскричал полковник и осушил свой.
   — Чудо! — сиплым голосом подтвердил адъютант. Знакомство было сделано, вместе курили, пили вино и кофе. У немцев особенные правила гастрономии.
   — Прескверные у вас шпионы, — заговорил опять Дролинг между двух клубов дыма, — оттого они и служат вам самым жалким образом.
   — Вы находите, ваше превосходительство?
   — Доказательства имею. Общее правило, полковник, никогда к службе не должно примешивать страстей, иначе все пойдет навыворот: собою не владеешь, в глазах мутно и суждение притупляется. За ваше здоровье!
   — За ваше! Однако я не совсем понимаю, что вы хотите сказать этим, ваше превосходительство.
   — У французов, да разразит их небо, есть поговорка: за двумя зайцами погонишься и одного не поймаешь. Я же скажу: двух дел разом не сделаешь, и своих, и служебных, дер тейфель!
   — О! — вскричал Экенфельс, залпом осушив свой стакан, так как почувствовал, что побледнел, и движением этим хотел скрыть свое внезапное волнение.
   — Понимаете? — продолжал Дролинг добродушно.
   — Понимаю, ваше превосходительство.
   — Тем лучше, это избавит меня от труда входить в дальнейшие объяснения, мы отлично все знаем в главной квартире.
   — Вижу, ваше превосходительство.
   — А вы ничего еще не знаете. Хотите доказательств? Я тысячу представлю вам.
   — Позвольте заметить, ваше превосходительство, что, находясь на месте…
   — Вы, тем не менее, ровно ничего не знаете, — перебил генерал с громким смехом.
   — О! — воскликнул полковник с движением протеста.
   — Вот видите, Врангель! — обратился генерал к своему адъютанту, выразительно пожав плечами.
   — У них глаза есть, чтобы ничего не видеть, и уши, чтобы ничего не слышать, — ответил тот мрачным голосом, от которого Экенфельс внутренне содрогнулся.
   — Послушайте, полковник, — продолжал генерал, — два дня назад один из главных шпионов ваших повешен был вольными стрелками в немногих милях отсюда.
   — Один из главных шпионов наших?
   — Да, полковник, банкир Жейер из Страсбурга, если уж надо открыть вам его имя. Что вы об этом думаете?
   — Это ужасно!
   — Это еще ничего.
   — О! Ваше превосходительство…
   — Сейчас сами можете судить, — холодно продолжал генерал, ставя назад на стол свой пустой стакан, который адъютант не замедлил налить опять, также и свой, разумеется, — вы, верно, слышали о баронессе фон Штейнфельд, полковник, женщине очаровательной красоты, которая оказала нам величайшие услуги.
   — Как не слышать, ваше превосходительство, часто даже и с величайшими похвалами.
   Генерал и спутник его разразились демонским хохотом, от которого Экенфельс оторопел вконец.
   — Виноват, полковник! — вскричал Дролинг. — Простите, не в силах был удержаться, дер тейфель! Просто хоть лопни. Ну-с, эта очаровательная баронесса, которую вам так часто хвалили, влюбилась, извольте видеть, в одного из начальников вольных стрелков, этих воплощенных демонов.
   — Она, ваше превосходительство?
   — Самолично, докладываю вам, женщины быстро ведут дело, особенно когда сердце в доле. Баронесса, извольте видеть, передалась неприятелю с руками и ногами — пока вы тут сидите в вашей мнимой засаде, она выводит из Эльзаса проклятых вольных стрелков по непроходимым тропинкам. Если мы не остережемся, они ускользнут от нас, они завтра уже будут вне нашей власти.
   — Однако, ваше превосходительство, барон фон Штанбоу уверял меня…
   — Штанбоу прекрасный малый, я очень люблю его, но в этом случае он совсем промахнулся. Дело в том, что Штанбоу также влюблен — в девочку, которую похитил и привез сюда. Не подозреваете ли вы, что мне кое-что известно, полковник? — прибавил генерал, бросив на него взгляд, от которого он вспыхнул и опустил глаза. — Впрочем, довольно об этом предмете, я не хочу ни разыскивать виновных, ни наказывать их, я только хочу, если возможно, поправить то, что они наделали.
   — И вы сомневаетесь, ваше превосходительство?
   — Нет, я знаю, вы военный в душе и преданы святому делу Германии. Поймите меня с полуслова: были доносы высшим властям — у каждого есть завистники и враги. Я зла вам не желаю, каковы будут ваши действия, такова и награда. Поняли?
   — Ваше превосходительство, — вскричал полковник подобострастно, — что бы ни приказали вы мне, я исполню, рассчитывайте на меня.
   — Хорошо, я принимаю это к сведению. Сколько у вас тут народа?
   — Всего, ваше превосходительство?
   — Да, солдат и мнимых крестьян.
   — Тысяча двести человек: четыреста изображают население деревни, восемьсот расставлены вокруг в засадах.
   — Это действительно хорошо. Вслушайтесь-ка внимательно, теперь я говорю с вами по службе.
   — Слушаю, ваше превосходительство, — сказал полковник, встав.
   — Позиция этой деревни превосходна, я хочу сохранить ее — она может принести нам величайшую пользу для известных планов, которые я сообщу вам в надлежащее время.
   — Слушаю, ваше превосходительство.
   — Тотчас отсюда вы незаметно выедете из деревни. Есть же у вас, надеюсь, офицеры, к которым вы имеете особенное доверие?
   — Два есть, ваше превосходительство, они здесь, внизу.
   — Очень хорошо, вы возьмете их с собою. Ведь в деревне у вас войска нет?
   — Нет, ваше превосходительство.
   — Правда, надо было сохранить наружный вид; но теперь засада бесполезна и требуются другие распоряжения. В числе офицеров у вас должен быть капитан Шимельман.
   — Как же, есть, отличный офицер.
   — Знаю, — улыбаясь, ответил Дролинг. — Дайте ему двести человек под команду и прикажите войти в деревню через час — необходимо содержать здесь хороший караул.
   — Слушаю, ваше превосходительство, все будет исполнено.
   — А вы, полковник, соберите все отряды, расставленные по засадам, и, не теряя ни минуты, направьте их к Бельфору, в особенности позаботьтесь о четырех горных единорогах — они вам пригодятся при встрече с вольными стрелками.
   — Так вы меня посылаете в погоню за вольными стрелками?
   — Менее чем в три часа они будут в ваших руках, если вы сумеете взяться, полковник, и в этот раз уж более не уйдут: они окружены со всех сторон.
   — Вы извещены обо всем, ваше превосходительство, просто на диво!
   — Да, нам шпионы служат исправно, как я вам говорил. Когда ваше войско выступит, вы, полковник, скачите сюда во весь опор принять от меня последние инструкции. Выпейте стакан шампанского и в путь — нельзя минуты терять, чтобы иметь успех.
   — Мы восторжествуем! — вскричал полковник.
   — Надеюсь, — ответил генерал с загадочною улыбкой, — за ваше здоровье, полковник. Главное, никому ни слова, даже лучшему другу вашему, это вопрос жизни и смерти.
   — Буду нем, ваше превосходительство. — Чокнулись стаканами и выпили.
   — Желаю успеха, полковник, я буду ждать вас здесь.
   — Я вернусь менее чем в час, ваше превосходительство.
   — Тем лучше, быстро надо вести дело. Полковник поклонился и вышел. Спустя минуту он и два офицера его выезжали из деревни на отличных лошадях, которых, по приказанию полковника, тотчас велел привести один из его адъютантов.
   Экенфельс не встретил никого, стало быть, ни с кем и не мог обменяться словом.
   Генерал и его товарищ, прячась за оконными занавесками, следили беспокойным взором за его движениями, а едва он скрылся из виду за деревней, как они сели, весело потирая руки, и переглянулись насмешливо.
   По знаку генерала адъютант его позвал хозяина.
   Тот явился моментально.
   — Ступай сюда, негодяй! — крикнул Дролинг. — Знаешь ты барона фон Штанбоу, сугубый дуралей?
   — Знаю, ваше превосходительство, — ответил бедняга дрожа.
   — Чего трясешься-то, баранья голова? Не съем же я такую гадину, как ты! Беги сию секунду к барону фон Штанбоу, свидетельствуй ему мое почтение и проси пожаловать сюда, дескать, желаю переговорить с ним. Понял меня, олух Царя Небесного?
   — Понял, ваше превосходительство.
   — Так улепетывай, не то бока переломаю. — Бедный трактирщик не ждал исполнения угрозы, он пустился бегом из комнаты и чуть не кубарем скатился с лестницы.
   Между тем Врангель взялся за свою громадную трубку, а генерал закурил превосходную сигару.
   Через десять минут Штанбоу входил в комнату, занимаемую генералом.
   — Вы меня требовали к себе, ваше превосходительство? — сказал барон с почтительным поклоном.
   — Да, барон, — дружелюбно ответил Дролинг. — Я желал, если вам это не в тягость, пользоваться несколько минут вашею приятною беседой.
   — Много чести, граф.
   — Садитесь, пожалуйста. Не прикажете ли стакан шампанского? Оно превосходно.
   — Простите, граф, я никогда не пью, — возразил Штанбоу, садясь.
   — Что ж это вы диету соблюдаете, уж не больны ли чем?