питавшиеся только хлебом и водянистой баландой, плохо переносят этот суп.
Хенн с товарищами уже собираются тащить чан с супом к другому вагону, когда
дежурный офицер подзывает их к себе. Его темные глаза хитро блестят.
"Вы хотеть есть. Я сейчас делать вам радость: я давать полный канистра с
гороховая каша для три человека. Вся эта каша съесть за один час. Условие: вся
каша -- за один час, иначе -- всех бить. Понятно?"
Пленные растеряно переглядываются. Какое дьявольское предложение! Конечно,
все они голодны. Каждый мечтает хоть раз досыта наесться. Но справиться
втроем за один час с десятью литрами густого горохового супа?...
Голод -- плохой советчик. Пленные смотрят на канистру с супом. Когда очень
хочется есть, тут уж не до здравого смысла. Двое мужчин постарше уже
вызвались.
Тео Хенн смотрит на этих двух. Он понимает -- они переоценивают возможности
своих желудков. Но их не удержать. Он вызывается быть третьим.
Все трое принимаются за еду. Суп обжигающе горяч. Русский показывает на часы.
Один час. Трое пленных торопливо едят суп, хлебают, чавкают. Горячий суп
обжигает язык и губы, но трое мужчин не обращают на это внимания и жадно
глотают. Густой гороховый суп, не слишком-то вкусный. Скоро наступает
ощущение переполненности желудка.
Через три четверти часа двое с великим трудом, давясь и превозмогая
отвращение, проглотили около четырех литров супа. Хенну удалось съесть
примерно два с половиной литра. В канистре остается еще треть. Как кончится
это безумие?
Внезапно русский офицер без видимой причины, без объяснений прерывает эту
жестокую игру. Хенн чувствует в желудке свинцовую, непереносимую тяжесть. У
него подгибаются колени. Но он еще может держаться на ногах. И он хочет, чтобы
русский увидел это. Он знает -- падать ему ни в коем случае нельзя, это может
обернуться для него гибелью. С каменным лицом, стараясь казаться
невозмутимым, он заставляет себя отнести канистру с супом к вагонам.
Двое других, напротив, падают без сил. Друзья оттаскивают их в вагон. Лежа на
нарах, они корчатся от боли. Их животы чудовищно вздуты. И все, кто прежде
завидовал выпавшей на их долю возможности наесться досыта, сочувствуют им.
Уже долгое время состав с пленными стоит на запасных путях ковельского
вокзала. С наступлением темноты городские жители осторожно пробираются к
поезду -- меняться с немцами.
"Никс часы? Ур?"
"Ботинки? Шуэ?"
Этим обнищавшим русским людям годится все. Взамен они предлагают хлеб.
Маленькие буханки черного хлеба.
Между русскими и немцами происходит оживленный обмен.
Часы, обувь, швейные иглы, носки, нитки, гребенки, карманные зеркальца, - все,
что удалось спасти от бесконечных досмотров.
В Ковеле Хенн чувствует голод особенно сильно. Никогда до этого ощущение
голода не было таким всепоглощающим. Это ощущение побудило его есть тот
гороховый суп. Движимый голодом, Хенн раздумывает -- что же он может отдать.
Отдать в обмен на хлеб.
Часов у него больше нет. Карманного зеркальца и гребенки -- тоже. Единственное,
что он может предложить в обмен на хлеб -- свою золотую нашивку, полученную в
январе 1944 года за ранения. Хенн дорожит этой нашивкой. Все остальные
награды значат для него гораздо меньше. А с этой нашивкой Хенн хотел
вернуться домой. В память о том, что много раз смотрел в лицо смерти.
Проходит еще много вечеров. Снова и снова Хенн вертит в руках свою золотую
нашивку.
Но чувство голода побеждает. И именно в эти мгновения Тео Хенн до конца
осознает свое положение. Наконец он решается расстаться с нашивкой.
Он обменивает ее на маленькую буханку хлеба. Теперь Хенн отчетливо понимает
-- для него начался новый жизненный этап, новый отсчет времени. Он снова хочет
стать свободным.
Хенн окончательно решает: нужно бежать! Но к этому он должен подойти
обдуманно. Плен научил его терпению. Все взвесить. Терпеливо ждать. Ждать
подходящего момента.
Наконец состав с пленными отправляется дальше. Теперь поезд едет по широкой
колее. Пленных везут в юго-восточном направлении, на Украину. Там, наконец,
должен окончиться этот изнурительный многодневный путь.
Начало ноября. Дни становятся все короче. И эти короткие, безотрадные дни, эти
темные вечера все больше усиливают чувство безнадежности. Почти все пленные
погружены в угрюмое раздумье. Воспоминания о доме, о прежнем счастливом
времени, о жене и детях, о работе тяжелым камнем ложатся на душу, не дают
уснуть. Родной дом все дальше, все недосягаемей. Надежда на возвращение
становится все слабее -- почти никто уже не надеется вернуться домой.
Тео Хенн тоже размышляет, но мысли его совсем о другом. "Я тут один из самых
молодых", - думает он. -- "У меня есть еще какие-то силы. В России я только с
октября 45-го, многие другие немцы здесь гораздо раньше меня. Если кого-то
вообще будут отпускать, этих, конечно, отпустят в первую очередь. Должны же
русские отпустить старых и больных, которые уже не могут работать, ведь они-то
им не нужны!"
"По меньшей мере миллион пленных немцев", - рассуждает Хенн дальше, -
"будут отправлены раньше меня. Если допустить, что каждый день домой будет
уезжать только тысяча пленных, это будет ежедневный состав примерно из
двадцати пяти вагонов, по сорок человек в каждом вагоне. Для перевозки в
Германию миллиона пленных из Сибири, из Украины, из других областей России
нужно ежедневно отправлять через границу многочисленные поезда.
Предположим, что все это будет происходить бесперебойно, с учетом, однако,
проблем с транспортом и дорогами. Понадобится почти три года, чтобы перевезти
только этот миллион. А до меня, наверное, очередь дойдет лет через десять...
Но ведь в русском плену наверняка больше одного миллиона немцев. Может, два
миллиона, а может, еще больше. А сейчас, наоборот, пленных все отправляют и
отправляют в Россию. Значит, я попаду домой очень нескоро, неизвестно когда..."
Неутешительные размышления Хенна сопровождаются монотонным стуком
вагонных колес. Да, он должен бежать, если не хочет провести в плену еще много
лет. И он обязательно убежит. Убежит, как только кончится зима, долгая,
холодная, безжалостная русская зима.
За зарешеченными вагонными окошками все еще тянутся заснеженные поля
Украины, когда состав с пленными снова останавливается на запасном пути
какой-то сортировочной станции. Может быть, уже приехали? Однако надежды
оказываются преждевременными. На боковом пути стоит еще один товарный
состав, состоящий из тяжелых пятидесятитонных четырехосных вагонов. В
отличие от немецких двадцатитонных вагонов эти вагоны могут перевозить в два
раза больше груза.
Вскоре раздается команда: "Пересаживаться!" Пленные недоверчиво входят в
вагоны нового поезда. Сначала их недоверие становится несколько меньше. Хотя
русские вагоны больше, в них находится такое же количество пленных, сколько
было в вагонах немецкого состава. И еще неожиданность: в вагонах -- чугунные
печки. Даже уголь есть.
Однако как только состав трогается, пленным становится ясно, что новые вагоны
хуже старых. Уголь настолько плох, что не загорается вовсе. Все усилия напрасны
-- печки совсем не дают тепла. В вагонах холодно. Да еще из неплотно
пригнанных углов тянет. Пронизывающий холод проникает во все щели. Пленные
мерзнут, проклиная русскую зиму. Голод мучает их по-прежнему. Последние
надежды гаснут.
Шестое декабря 45-го. Для двух тысяч людей, которых везут куда-то на юг
Украины, такой же день, как и все остальные. Серое зимнее утро. Кое-кто еще
считает проведенные в дороге дни, делая отметки на стенах вагона. Шестьдесят
шестая отметка. Люди в дороге уже шестьдесят шесть дней. Никто не
догадывается, что это -- последний день долгого, тяжелого пути.
Во второй половине дня поезд подъезжает к маленькой станции. Вначале
пленные думают, что состав остановился, чтобы пропустить какой-то другой
поезд. Лишь когда раздается команда: "Всем выходить с вещами", несколько
человек недоверчиво спрашивают: "Что, уже приехали?" Конвойный
утвердительно кивает.
Пленные оживляются. Долгие недели ждали они этот день. Люди все еще не
могут поверить: неужели конец пути?
Сразу же возникают вопросы: что за лагерь, где он, что там ожидает? Пленные
выходят из вагонов. Вдалеке видны очертания какого-то небольшого городка.
Скоро пленные узнают, что городок называется Макеевка, что находится он в ста
километрах к северу от Донецкого бассейна, в двух тысячах километрах от
Бреслау, в трех тысячах километрах от Рурской области...
Пленных разделяют на две колонны. Для больных приготовлены грузовики. В
одном из грузовиков Хенн замечает Фрица Мотта. Бедняга Мотт, у которого
русский солдат отнял обручальное кольцо. У Мотта дизентерия, как, впрочем, у
многих других пленных. Когда грузовик проезжает мимо Хенна, Фриц Мотт слабо
машет ему рукой. Хенн машет в ответ, кричит вслед грузовику что-то
ободряющее. Они больше никогда не увидят друг друга. Фрицу Моту суждено
умереть в русском плену от голода и дизентерии. Умереть в трех тысячах
километрах от родного дома...
Колонны пленных выходят за территорию вокзала. Улица почти по колено
завалена снегом. И конвойные, и пленные с трудом продвигаются вперед. Виной
тому не только снег: все совершенно измучены долгой дорогой, голодом,
утомительным, неподвижным лежанием на нарах. Колонны тянутся по
направлению к лагерю. День ясный, ярко, приветливо светит солнце. Но пленные
не замечают ни солнечного света, ни тепла солнечных лучей. Каждый погружен в
безрадостные раздумья. Людьми овладела апатия и безнадежность.
Лагерь расположен в семи километрах от железнодорожной станции. Эти семь
километров -- адская мука для Тео Хенна. Виной тому -- парусиновые туфли,
ботинки Хенн поменял на хлеб. Тео непрерывно скользит и падает, заставляет
себя подняться, поскользнувшись, падает снова, несколько секунд обессилено
лежит на земле. Он пытается встать, но это ему не удается. Рядом с ним
опускаются на землю другие пленные -- у них нет сил идти дальше. Их подбирает
грузовик. Хенна одолевает искушение вместе с ними доехать до лагеря на
грузовике. Но ему вовсе не хочется сразу попасть в больничный барак. Собрав
последние силы, он поднимается и продолжает идти по заснеженной дороге.
Через пару часов перед глазами пленных появляются какие-то постройки. Слева
от построек возвышается холм, но пленные не замечают его -- все думают лишь о
том, когда же, наконец, они придут в лагерь. Но Тео Хенн внимательно
рассматривает холм. Это же шлаковый отвал! За отвалом виднеется старый
надшахтный копер. "Значит, это шахта!" - догадывается Хенн. -- "Неужели мы
будем работать под землей?"
Впереди уже можно различить лагерные сторожевые вышки. Их четыре. Чем
ближе подходят к лагерю пленные, тем яснее, отчетливее вырисовываются его
контуры. Между вышками -- двухметровый забор из двойного ряда колючей
проволоки, между рядами колючей проволоки -- два метра промежуточного
пространства.
"Вот идиоты", - ворчит идущий рядом с Хенном Виктор Шефер. -- "Неужели они
боятся, что кто-то сможет сбежать отсюда?"
"А почему бы нет? Неужели ты хочешь, чтобы тебя здесь похоронили?"
Шефер удивленно глядит на Хенна: "Похоже, у этого парня сдали нервы. Он явно
спятил".
"Конечно, я хочу домой", - говорит Шефер. -- "Но неужели ты всерьез думаешь,
что отсюда можно убежать? С меня хватит семи километров. Мы же не идем -- мы
еле тащимся по этому проклятому снегу!"
Хенн не отвечает. Он больше не хочет делиться с Шеффером планами насчет
побега. Это бессмысленно!
Лагерь состоит из четырех длинных кирпичных бараков. Охранники делят
пленных на группы. В первый барак заселяют только офицеров. Их около
тридцати. В их числе -- Шолль. Он больше не носит Рыцарский Крест, но по-
прежнему выдает себя за младшего врача. Остальные пленные распределяются
в другие бараки. Каждый барак разделен на восемь-десять комнат, в которых
ютятся от двадцати до тридцати человек.
В первый момент пленные не обращают особого внимания на то, как оборудовано
их новое жилище. Все смертельно устали. Войдя в помещение, люди как
подкошенные валятся на нары. Нары -- единственная мебель в бараке. Ни
шкафов, ни стола, ни стульев. У стены -- небольшая печка. Печка холодная -- нет
ни дров, ни угля.
Тео Хенну достаются нары ближе к углу. Площадь комнаты примерно двадцать
пять квадратных метров. Почти все ее пространство занимают нары. Они
устроены в два яруса и тесно примыкают друг к другу, пленные лежат на них
голова к голове. Нары очень узкие -- на них можно лежать, лишь вытянувшись и
повернувшись на бок. Вечерами комнату освещает единственная тусклая лампа.
Сосед Хенна по комнате -- бывший старшина Франц Риттер. У него очень болят
ноги, он лежит на нарах в полном изнеможении. Как и остальные. Все ослабели от
голода, невероятно устали.
"Интересно, когда тут дают есть?" - спрашивает кто-то.
"Нет тут никакой еды!" - отзывается другой пленный. -- "Тебя самого скоро клопы
сожрут!"
Никто не смеется в ответ на эту шутку.
Наконец один из пленных идет узнать, как в этом лагере обстоит дело с раздачей
пищи. Через четверть часа он возвращается совершенно подавленный.
Да, в первом бараке -- большая кухня. Но никакой еды там нет. Русский комендант
лагеря даже разговаривать не захотел. От охраны тоже ничего не удалось узнать.
Часовой говорит -- может быть, завтра...
Измученные, бесконечно уставшие, пленные засыпают. Спать, спать, спать --
ничего больше они не хотят. Они надеются, что никуда дальше их не поведут, что
они останутся в этом лагере. Теперь, быть может, хоть что-то изменится,
улучшится, - иначе вообще никакой надежды не остается...
Но ничто не улучшается. Никаких перемен не происходит. Жизнь без будущего.
До родного дома -- три тысячи километров. В чужой, холодной стране, среди
чужих людей, за колючей проволокой, без свободы, без прав. Судьба пленников...
На следующий день утром пленные посылают своих представителей к коменданту
лагеря. Русского коменданта нет на месте. Немецким комендантом назначен
пленный офицер, майор. Но никаких прав у него нет -- он только передает
русскому начальству просьбы пленных, сообщает о лагерных происшествиях. В
каждом бараке назначается староста -- как правило, это бывшие ротные
старшины.
По заведенному распорядку для работы на кухне выделяется определенное
количество солдат-немцев. Но тут выясняется, что на кухне нет ни продуктов, ни
топлива.
Выделенные для работы на кухне пленные спрашивают у охраны, где взять
топливо. И получают неожиданный ответ: топливом, оказывается, служат стебли
подсолнуха с близлежащих полей! Никакого другого топлива нет.
После короткого совещания отряд пленных под охраной отправляется на поле и
собирает стебли подсолнуха. Каждый пленный может нести только одну охапку
стеблей. Никакого транспорта для перевозки не положено.
Ближе к вечеру отряд возвращается в лагерь. Пленные складывают стебли
подсолнуха в огромную кучу возле кухонной плиты. Два солдата-истопника
разжигают в плите огонь. Стебли подсолнуха сгорают в считанные минуты, почти
не давая тепла...
Через четыре часа истопникам, наконец, удается вскипятить котел воды. На это
уходят все стебли, с большим трудом собранные сотней пленных.
К этому времени большинство пленных уже больны. В изнеможении, без сил
лежат они на узких нарах. Все оказалось хуже самых пессимистических
предположений.
Тео Хенн -- один из немногих, которые пока держатся. Его решение окончательно
-- весной он убежит.
Рейнландец Петер Шмиц тоже держится. По-прежнему делает по утрам
гимнастику. И присущего ему чувства юмора не утратил. Отношения между
Хенном и Шмицем стали более доверительными. Оба еще не догадываются, что у
них одна и та же цель -- бежать из плена, вернуться домой.
На третий день после прибытия в лагерь пленным, наконец, выдают их дневной
рацион -- литр жидкого супа и шестьсот грамм хлеба. И одновременно с этим
объявляют: все здоровые пленные будут работать в шахте.
В первый рабочий день к работе в шахте в состоянии приступить меньше ста
человек. Один из них -- Тео Хенн. Он не позволяет себе распускаться. Ему нужно
быть в форме. Для того, чтобы в подходящий момент осуществить свое
намерение -- бежать из плена.
Путь до шахты занимает почти пятнадцать минут. Но перед выходом из лагеря
русские конвоиры пересчитывают пленных. Эта процедура занимает больше
времени, чем сама дорога. Русские солдаты -- почти мальчишки, им не больше
восемнадцати. Многие малограмотные. Им не пришлось по-настоящему испытать
ужасов войны, но они тоже чувствуют себя победителями.
Работоспособные пленные строятся по пять человек. Молоденький солдатик
начинает их пересчитывать и сбивается со счета -- одна пятерка стоит неровно.
Второй солдат опять пересчитывает пленных -- у него получается другое число.
Тогда пленных в третий раз пересчитывает еще один солдат.
Пленные замечают, с кем имеют дело, и пользуются этим: то одна, то другая
пятерка незаметно нарочно нарушает линию построения. И каждый раз
получаются разные числа. Наконец один из солдат, в очередной раз сбившись со
счета, разозленный, дает команду выступать.
Несмотря на серьезность положения, все это развлекает Хенна. "Этих зеленых
юнцов будет нетрудно перехитрить", - думает он.
Его опасения, что пленных заставят добывать уголь под землей, не
подтверждаются: добыча угля на этой шахте больше не ведется. Правда, есть
обогатительная фабрика, где уголь, доставляемый из других шахт, очищают и
сортируют.
В первый день пленные работают немного. Их распределяют на работы по уборке
территории. Здесь пленные впервые видят, что такое "советский ударный труд".
Простоватый с виду бригадир пытается объяснить пленным немцам, что они
должны перенести груду кирпича с одного места на другое -- на месте, где сейчас
этот кирпич лежит, будет заложен фундамент нового надшахтного копра. После
постройки копра добыча угля на шахте возобновится.
Затем бригадир дает пленным задание: сложить все кирпичи в стороне, примерно
в двадцати метрах от предполагаемой строительной площадки.
Пленным безразлично, какую работу выполнять. Для них важно только одно: ни в
коем случае не переработать. Главное -- двигаться, работать так, чтобы работа
спасала от холода, чтобы не опуститься без сил на промерзшую землю.
Тео Хенн рассматривает работу как возможность возвратить себе физическую
форму. В течение двух следующих дней работать на шахте вызываются и другие
пленные. Люди начинают понимать -- работать лучше, чем лежать целый день.
Каждый, кто хоть как-то может собраться с силами, присоединяется к работающим
товарищам.
Два дня пленные перетаскивают кирпичи в указанное бригадиром место. На
третий день работа закончена. Пленные ждут новых распоряжений. Но вдруг
бригадир обнаруживает, что кирпичи и на новом месте помешают закладке копра.
Немцы получают новое распоряжение -- перенести кирпичи снова. И опять на
двадцать метров дальше.
"Это что -- знаменитая русская "теория занятости"? -- спрашивает Виктор Шефер.
"Вряд ли", - философски отвечает староста барака Франц Риттер. -- "Я узнал --
шахта должна платить нам за работу".
"Значит, мы должны получить какие-то деньги?" - от удивления Шефер застывает
на месте с открытым ртом. Он даже не замечает, что стоящий рядом пленный
передает ему кирпич, и едва успевает подхватить его.
"Ишь, что выдумал!" Риттер смеется. "Нет, приятель, деньги получаем не мы, а
лагерное начальство. Эти деньги идут нам на кормежку".
"Иначе говоря", - уточняет Шефер, - "если мы не работаем, никакой еды не
получаем". "Вот именно!"
"Теперь нужно", - вступает в разговор Хенн, - "чтобы нам ввели "стахановскую
систему": каждый получает столько, сколько зарабатывает..."
Остальные молчат. Они даже не подозревают, как прав окажется Хенн: очень
скоро для пленных будет введена дневная норма...
Проходит три дня. Кирпичи опять лежат на новом месте.
"Надо надеяться, что русский на этот раз не ошибся", - язвительно усмехается
Петер Шмиц. Остальные буравят шутника сердитыми взглядами: смотри,
накличешь беду -- не дай Бог еще раз перетаскивать эти проклятые кирпичи...
Когда на следующий день пленные приходят на шахту, они получают другую
работу: к шахте будут проложены новые подъездные пути, немцы должны
выполнить работу по сносу старых.
День за днем монотонно тянется время: с утра -- на шахте, вечером -- в лагере.
Единственное разнообразие -- смена вооруженных контролеров у ворот шахты.
Выносить из шахты уголь пленным строжайше запрещено. На выходе с
территории шахты их дотошно проверяют. Больше всего усердствуют женщины-
контролеры. Стоит им только обнаружить у пленного даже маленький кусочек
угля, как на него обрушивается потоки отборной ругани. Рассвирепевшая
контролерша может даже прикладом винтовки ударить.
Однако пленные умудряются каждый раз пронести контрабандой пару кусочков.
Это превратилось у них в своеобразный спорт. Но что всего важнее -- даже самый
маленький кусочек угля для этих людей дороже золота. Ведь стебли подсолнуха --
плохая замена настоящему топливу.
Через восемь дней худшие опасения пленных сбываются. Бригадир объявляет
им: кирпичи опять нужно перенести на новое место. Немцы не верят своим ушам:
уже в третий раз! Оказывается, при разметке фундамента для нового копра
произошла ошибка в расчетах, кирпичи нужно перенести еще на тридцать метров
дальше...
"Ты можешь мне объяснить", - спрашивает Виктор Шефер старосту барака, - "как
русские выиграли войну, если они даже правильно считать не умеют?"
"Войну выиграли не они", - отвечает Риттер. "Войну выиграли янки! Да сейчас это
и здесь на каждом шагу видно. Ты посмотри на лагерное начальство: еда у них --
американская, сигареты -- американские, даже грузовики американские, с
приводом на все колеса!"
"Эх, почему мы не в Америке!" - сокрушается Виктор Шефер.
Следующие три дня пленные переносят кирпичи на новое место. Они работают
медленнее, чем в предыдущие два раза. Через три дня работа закончена. Петер
Шмиц спрашивает бригадира, когда нужно будет переносить кирпичи в
следующий раз...
Конец декабря 45-го. На Украине -- суровая, морозная зима. Снежная поземка
кружит над полями и равнинами. По вечерам жители окрестных деревень и
поселков наглухо запирают двери своих домов. Чуть стемнеет -- на улицу ни души.
Над лагерем веют декабрьские метели. В бараках -- пронизывающий холод.
Разносчики пищи, натянув на себя всю свою одежду, стараются как можно
быстрее пробежать расстояние от барака до кухни. Многие пленные уже много
дней больны. Измученные болезнью, лежат они на своих узких нарах. С каждым
днем больных становится все больше.
Свалила болезнь и Тео Хенна. Началась она с болей в желудке, тошноты и рвоты.
Уборной в лагере нет, "по нужде" пленные ходят в определенное место метрах в
пятидесяти от бараков. Это просто участок лагерной территории, не защищенный
от холода и ветра.
Франц Риттер смотрит на лежащего на нарах Хенна. Сомневаться не приходится
-- дизентерия!
Хенн бессильно кивает.
Больничного барака в лагере нет. Помещение для больных будет выделено
позже. Но дизентерия не считается здесь серьезным заболеванием, ею уже
переболела большая часть пленных. Единственное доступное больным лекарство
-- горчайшая настойка из полыни. Готовят ее сами пленные.
Хенн тяжело переносит болезнь. Он страшно исхудал. Но несмотря на
физическое истощение, ясность мыслей не покидает его. Во время болезни в нем
окончательно окрепло решение бежать. Бежать при первой же возможности.
"Если я останусь в этом проклятом лагере и дальше", - размышляет он, - "я
просто загнусь. А загнуться тут можно от любой болезни, даже самой пустячной --
врачей ведь нет. Да и лекарств тоже. Нет, нужно бежать. Когда кончится зима.
Только сначала надо сил поднабраться".
Теперь все помыслы, все стремления Хенна должны быть направлены на
подготовку предстоящего побега. И он решает: начнет готовиться к побегу, как
только поправится.
Судьба хранила Тео Хенна на войне. Трижды он был на волоске от смерти. И
каждый раз счастливо избегал ее. Вот и теперь ему сопутствует удача.
Когда Хенн оправился от болезни, его направляют на легкие работы. Он работает
на кухне, где готовят еду для русских офицеров и солдат. Эта кухня расположена
за пределами лагеря. Работа на кухне позволяет Хенну немного подкормиться.
Его силы постепенно восстанавливаются. За первой удачей следует вторая:
Хенна посылают сортировать немецкую трофейную одежду, пригодную для
русских -- пальто, рубашки, нижнее белье, носки. Конвоиры почти не следят за его
работой. Он пользуется удобным случаем, чтобы припрятать что-то для себя, для
предстоящего побега. Ему удается надеть и пронести в барак два комплекта
нижнего белья и даже суконное пальто.
Через некоторое время Хенна снова отправляют на шахту. Теперь он работает
вполсилы: главное для него -- подготовка к побегу. Он бережет себя, старается
восстановить физическую форму.
На шахте вместе с Хенном работают и русские. Это люди, угнанные во время
войны в Германию. Сразу после "освобождения" их транспортировали обратно в
Россию. Однако обещанной свободы они не получили. Эти люди считались
"предателями" - ведь они были угнаны в Германию, но остались живы. Даже
работали там, хотя и принудительно. Теперь они -- заключенные. И так же, как
пленные немцы, работают на шахте.
Сначала русские заключенные сторонятся пленных немцев. Но постепенно
отчуждение уменьшается. Слово за слово -- немцы и русские вступают в беседы
друг с другом. Русские вспоминают о сытой жизни в Германии. На шахте они за
работу получают гроши, поэтому охотно меняются с пленными немцами кто чем
может.
Тео Хенн тоже меняется с русскими. Суконное пальто, которое ему удалось
пронести в барак, он продает за сто пятьдесят рублей. За эти деньги он может
купить пять буханок хлеба. Столько хлеба Хенн не получал за всю свою лагерную
Хенн с товарищами уже собираются тащить чан с супом к другому вагону, когда
дежурный офицер подзывает их к себе. Его темные глаза хитро блестят.
"Вы хотеть есть. Я сейчас делать вам радость: я давать полный канистра с
гороховая каша для три человека. Вся эта каша съесть за один час. Условие: вся
каша -- за один час, иначе -- всех бить. Понятно?"
Пленные растеряно переглядываются. Какое дьявольское предложение! Конечно,
все они голодны. Каждый мечтает хоть раз досыта наесться. Но справиться
втроем за один час с десятью литрами густого горохового супа?...
Голод -- плохой советчик. Пленные смотрят на канистру с супом. Когда очень
хочется есть, тут уж не до здравого смысла. Двое мужчин постарше уже
вызвались.
Тео Хенн смотрит на этих двух. Он понимает -- они переоценивают возможности
своих желудков. Но их не удержать. Он вызывается быть третьим.
Все трое принимаются за еду. Суп обжигающе горяч. Русский показывает на часы.
Один час. Трое пленных торопливо едят суп, хлебают, чавкают. Горячий суп
обжигает язык и губы, но трое мужчин не обращают на это внимания и жадно
глотают. Густой гороховый суп, не слишком-то вкусный. Скоро наступает
ощущение переполненности желудка.
Через три четверти часа двое с великим трудом, давясь и превозмогая
отвращение, проглотили около четырех литров супа. Хенну удалось съесть
примерно два с половиной литра. В канистре остается еще треть. Как кончится
это безумие?
Внезапно русский офицер без видимой причины, без объяснений прерывает эту
жестокую игру. Хенн чувствует в желудке свинцовую, непереносимую тяжесть. У
него подгибаются колени. Но он еще может держаться на ногах. И он хочет, чтобы
русский увидел это. Он знает -- падать ему ни в коем случае нельзя, это может
обернуться для него гибелью. С каменным лицом, стараясь казаться
невозмутимым, он заставляет себя отнести канистру с супом к вагонам.
Двое других, напротив, падают без сил. Друзья оттаскивают их в вагон. Лежа на
нарах, они корчатся от боли. Их животы чудовищно вздуты. И все, кто прежде
завидовал выпавшей на их долю возможности наесться досыта, сочувствуют им.
Уже долгое время состав с пленными стоит на запасных путях ковельского
вокзала. С наступлением темноты городские жители осторожно пробираются к
поезду -- меняться с немцами.
"Никс часы? Ур?"
"Ботинки? Шуэ?"
Этим обнищавшим русским людям годится все. Взамен они предлагают хлеб.
Маленькие буханки черного хлеба.
Между русскими и немцами происходит оживленный обмен.
Часы, обувь, швейные иглы, носки, нитки, гребенки, карманные зеркальца, - все,
что удалось спасти от бесконечных досмотров.
В Ковеле Хенн чувствует голод особенно сильно. Никогда до этого ощущение
голода не было таким всепоглощающим. Это ощущение побудило его есть тот
гороховый суп. Движимый голодом, Хенн раздумывает -- что же он может отдать.
Отдать в обмен на хлеб.
Часов у него больше нет. Карманного зеркальца и гребенки -- тоже. Единственное,
что он может предложить в обмен на хлеб -- свою золотую нашивку, полученную в
январе 1944 года за ранения. Хенн дорожит этой нашивкой. Все остальные
награды значат для него гораздо меньше. А с этой нашивкой Хенн хотел
вернуться домой. В память о том, что много раз смотрел в лицо смерти.
Проходит еще много вечеров. Снова и снова Хенн вертит в руках свою золотую
нашивку.
Но чувство голода побеждает. И именно в эти мгновения Тео Хенн до конца
осознает свое положение. Наконец он решается расстаться с нашивкой.
Он обменивает ее на маленькую буханку хлеба. Теперь Хенн отчетливо понимает
-- для него начался новый жизненный этап, новый отсчет времени. Он снова хочет
стать свободным.
Хенн окончательно решает: нужно бежать! Но к этому он должен подойти
обдуманно. Плен научил его терпению. Все взвесить. Терпеливо ждать. Ждать
подходящего момента.
Наконец состав с пленными отправляется дальше. Теперь поезд едет по широкой
колее. Пленных везут в юго-восточном направлении, на Украину. Там, наконец,
должен окончиться этот изнурительный многодневный путь.
Начало ноября. Дни становятся все короче. И эти короткие, безотрадные дни, эти
темные вечера все больше усиливают чувство безнадежности. Почти все пленные
погружены в угрюмое раздумье. Воспоминания о доме, о прежнем счастливом
времени, о жене и детях, о работе тяжелым камнем ложатся на душу, не дают
уснуть. Родной дом все дальше, все недосягаемей. Надежда на возвращение
становится все слабее -- почти никто уже не надеется вернуться домой.
Тео Хенн тоже размышляет, но мысли его совсем о другом. "Я тут один из самых
молодых", - думает он. -- "У меня есть еще какие-то силы. В России я только с
октября 45-го, многие другие немцы здесь гораздо раньше меня. Если кого-то
вообще будут отпускать, этих, конечно, отпустят в первую очередь. Должны же
русские отпустить старых и больных, которые уже не могут работать, ведь они-то
им не нужны!"
"По меньшей мере миллион пленных немцев", - рассуждает Хенн дальше, -
"будут отправлены раньше меня. Если допустить, что каждый день домой будет
уезжать только тысяча пленных, это будет ежедневный состав примерно из
двадцати пяти вагонов, по сорок человек в каждом вагоне. Для перевозки в
Германию миллиона пленных из Сибири, из Украины, из других областей России
нужно ежедневно отправлять через границу многочисленные поезда.
Предположим, что все это будет происходить бесперебойно, с учетом, однако,
проблем с транспортом и дорогами. Понадобится почти три года, чтобы перевезти
только этот миллион. А до меня, наверное, очередь дойдет лет через десять...
Но ведь в русском плену наверняка больше одного миллиона немцев. Может, два
миллиона, а может, еще больше. А сейчас, наоборот, пленных все отправляют и
отправляют в Россию. Значит, я попаду домой очень нескоро, неизвестно когда..."
Неутешительные размышления Хенна сопровождаются монотонным стуком
вагонных колес. Да, он должен бежать, если не хочет провести в плену еще много
лет. И он обязательно убежит. Убежит, как только кончится зима, долгая,
холодная, безжалостная русская зима.
За зарешеченными вагонными окошками все еще тянутся заснеженные поля
Украины, когда состав с пленными снова останавливается на запасном пути
какой-то сортировочной станции. Может быть, уже приехали? Однако надежды
оказываются преждевременными. На боковом пути стоит еще один товарный
состав, состоящий из тяжелых пятидесятитонных четырехосных вагонов. В
отличие от немецких двадцатитонных вагонов эти вагоны могут перевозить в два
раза больше груза.
Вскоре раздается команда: "Пересаживаться!" Пленные недоверчиво входят в
вагоны нового поезда. Сначала их недоверие становится несколько меньше. Хотя
русские вагоны больше, в них находится такое же количество пленных, сколько
было в вагонах немецкого состава. И еще неожиданность: в вагонах -- чугунные
печки. Даже уголь есть.
Однако как только состав трогается, пленным становится ясно, что новые вагоны
хуже старых. Уголь настолько плох, что не загорается вовсе. Все усилия напрасны
-- печки совсем не дают тепла. В вагонах холодно. Да еще из неплотно
пригнанных углов тянет. Пронизывающий холод проникает во все щели. Пленные
мерзнут, проклиная русскую зиму. Голод мучает их по-прежнему. Последние
надежды гаснут.
Шестое декабря 45-го. Для двух тысяч людей, которых везут куда-то на юг
Украины, такой же день, как и все остальные. Серое зимнее утро. Кое-кто еще
считает проведенные в дороге дни, делая отметки на стенах вагона. Шестьдесят
шестая отметка. Люди в дороге уже шестьдесят шесть дней. Никто не
догадывается, что это -- последний день долгого, тяжелого пути.
Во второй половине дня поезд подъезжает к маленькой станции. Вначале
пленные думают, что состав остановился, чтобы пропустить какой-то другой
поезд. Лишь когда раздается команда: "Всем выходить с вещами", несколько
человек недоверчиво спрашивают: "Что, уже приехали?" Конвойный
утвердительно кивает.
Пленные оживляются. Долгие недели ждали они этот день. Люди все еще не
могут поверить: неужели конец пути?
Сразу же возникают вопросы: что за лагерь, где он, что там ожидает? Пленные
выходят из вагонов. Вдалеке видны очертания какого-то небольшого городка.
Скоро пленные узнают, что городок называется Макеевка, что находится он в ста
километрах к северу от Донецкого бассейна, в двух тысячах километрах от
Бреслау, в трех тысячах километрах от Рурской области...
Пленных разделяют на две колонны. Для больных приготовлены грузовики. В
одном из грузовиков Хенн замечает Фрица Мотта. Бедняга Мотт, у которого
русский солдат отнял обручальное кольцо. У Мотта дизентерия, как, впрочем, у
многих других пленных. Когда грузовик проезжает мимо Хенна, Фриц Мотт слабо
машет ему рукой. Хенн машет в ответ, кричит вслед грузовику что-то
ободряющее. Они больше никогда не увидят друг друга. Фрицу Моту суждено
умереть в русском плену от голода и дизентерии. Умереть в трех тысячах
километрах от родного дома...
Колонны пленных выходят за территорию вокзала. Улица почти по колено
завалена снегом. И конвойные, и пленные с трудом продвигаются вперед. Виной
тому не только снег: все совершенно измучены долгой дорогой, голодом,
утомительным, неподвижным лежанием на нарах. Колонны тянутся по
направлению к лагерю. День ясный, ярко, приветливо светит солнце. Но пленные
не замечают ни солнечного света, ни тепла солнечных лучей. Каждый погружен в
безрадостные раздумья. Людьми овладела апатия и безнадежность.
Лагерь расположен в семи километрах от железнодорожной станции. Эти семь
километров -- адская мука для Тео Хенна. Виной тому -- парусиновые туфли,
ботинки Хенн поменял на хлеб. Тео непрерывно скользит и падает, заставляет
себя подняться, поскользнувшись, падает снова, несколько секунд обессилено
лежит на земле. Он пытается встать, но это ему не удается. Рядом с ним
опускаются на землю другие пленные -- у них нет сил идти дальше. Их подбирает
грузовик. Хенна одолевает искушение вместе с ними доехать до лагеря на
грузовике. Но ему вовсе не хочется сразу попасть в больничный барак. Собрав
последние силы, он поднимается и продолжает идти по заснеженной дороге.
Через пару часов перед глазами пленных появляются какие-то постройки. Слева
от построек возвышается холм, но пленные не замечают его -- все думают лишь о
том, когда же, наконец, они придут в лагерь. Но Тео Хенн внимательно
рассматривает холм. Это же шлаковый отвал! За отвалом виднеется старый
надшахтный копер. "Значит, это шахта!" - догадывается Хенн. -- "Неужели мы
будем работать под землей?"
Впереди уже можно различить лагерные сторожевые вышки. Их четыре. Чем
ближе подходят к лагерю пленные, тем яснее, отчетливее вырисовываются его
контуры. Между вышками -- двухметровый забор из двойного ряда колючей
проволоки, между рядами колючей проволоки -- два метра промежуточного
пространства.
"Вот идиоты", - ворчит идущий рядом с Хенном Виктор Шефер. -- "Неужели они
боятся, что кто-то сможет сбежать отсюда?"
"А почему бы нет? Неужели ты хочешь, чтобы тебя здесь похоронили?"
Шефер удивленно глядит на Хенна: "Похоже, у этого парня сдали нервы. Он явно
спятил".
"Конечно, я хочу домой", - говорит Шефер. -- "Но неужели ты всерьез думаешь,
что отсюда можно убежать? С меня хватит семи километров. Мы же не идем -- мы
еле тащимся по этому проклятому снегу!"
Хенн не отвечает. Он больше не хочет делиться с Шеффером планами насчет
побега. Это бессмысленно!
Лагерь состоит из четырех длинных кирпичных бараков. Охранники делят
пленных на группы. В первый барак заселяют только офицеров. Их около
тридцати. В их числе -- Шолль. Он больше не носит Рыцарский Крест, но по-
прежнему выдает себя за младшего врача. Остальные пленные распределяются
в другие бараки. Каждый барак разделен на восемь-десять комнат, в которых
ютятся от двадцати до тридцати человек.
В первый момент пленные не обращают особого внимания на то, как оборудовано
их новое жилище. Все смертельно устали. Войдя в помещение, люди как
подкошенные валятся на нары. Нары -- единственная мебель в бараке. Ни
шкафов, ни стола, ни стульев. У стены -- небольшая печка. Печка холодная -- нет
ни дров, ни угля.
Тео Хенну достаются нары ближе к углу. Площадь комнаты примерно двадцать
пять квадратных метров. Почти все ее пространство занимают нары. Они
устроены в два яруса и тесно примыкают друг к другу, пленные лежат на них
голова к голове. Нары очень узкие -- на них можно лежать, лишь вытянувшись и
повернувшись на бок. Вечерами комнату освещает единственная тусклая лампа.
Сосед Хенна по комнате -- бывший старшина Франц Риттер. У него очень болят
ноги, он лежит на нарах в полном изнеможении. Как и остальные. Все ослабели от
голода, невероятно устали.
"Интересно, когда тут дают есть?" - спрашивает кто-то.
"Нет тут никакой еды!" - отзывается другой пленный. -- "Тебя самого скоро клопы
сожрут!"
Никто не смеется в ответ на эту шутку.
Наконец один из пленных идет узнать, как в этом лагере обстоит дело с раздачей
пищи. Через четверть часа он возвращается совершенно подавленный.
Да, в первом бараке -- большая кухня. Но никакой еды там нет. Русский комендант
лагеря даже разговаривать не захотел. От охраны тоже ничего не удалось узнать.
Часовой говорит -- может быть, завтра...
Измученные, бесконечно уставшие, пленные засыпают. Спать, спать, спать --
ничего больше они не хотят. Они надеются, что никуда дальше их не поведут, что
они останутся в этом лагере. Теперь, быть может, хоть что-то изменится,
улучшится, - иначе вообще никакой надежды не остается...
Но ничто не улучшается. Никаких перемен не происходит. Жизнь без будущего.
До родного дома -- три тысячи километров. В чужой, холодной стране, среди
чужих людей, за колючей проволокой, без свободы, без прав. Судьба пленников...
На следующий день утром пленные посылают своих представителей к коменданту
лагеря. Русского коменданта нет на месте. Немецким комендантом назначен
пленный офицер, майор. Но никаких прав у него нет -- он только передает
русскому начальству просьбы пленных, сообщает о лагерных происшествиях. В
каждом бараке назначается староста -- как правило, это бывшие ротные
старшины.
По заведенному распорядку для работы на кухне выделяется определенное
количество солдат-немцев. Но тут выясняется, что на кухне нет ни продуктов, ни
топлива.
Выделенные для работы на кухне пленные спрашивают у охраны, где взять
топливо. И получают неожиданный ответ: топливом, оказывается, служат стебли
подсолнуха с близлежащих полей! Никакого другого топлива нет.
После короткого совещания отряд пленных под охраной отправляется на поле и
собирает стебли подсолнуха. Каждый пленный может нести только одну охапку
стеблей. Никакого транспорта для перевозки не положено.
Ближе к вечеру отряд возвращается в лагерь. Пленные складывают стебли
подсолнуха в огромную кучу возле кухонной плиты. Два солдата-истопника
разжигают в плите огонь. Стебли подсолнуха сгорают в считанные минуты, почти
не давая тепла...
Через четыре часа истопникам, наконец, удается вскипятить котел воды. На это
уходят все стебли, с большим трудом собранные сотней пленных.
К этому времени большинство пленных уже больны. В изнеможении, без сил
лежат они на узких нарах. Все оказалось хуже самых пессимистических
предположений.
Тео Хенн -- один из немногих, которые пока держатся. Его решение окончательно
-- весной он убежит.
Рейнландец Петер Шмиц тоже держится. По-прежнему делает по утрам
гимнастику. И присущего ему чувства юмора не утратил. Отношения между
Хенном и Шмицем стали более доверительными. Оба еще не догадываются, что у
них одна и та же цель -- бежать из плена, вернуться домой.
На третий день после прибытия в лагерь пленным, наконец, выдают их дневной
рацион -- литр жидкого супа и шестьсот грамм хлеба. И одновременно с этим
объявляют: все здоровые пленные будут работать в шахте.
В первый рабочий день к работе в шахте в состоянии приступить меньше ста
человек. Один из них -- Тео Хенн. Он не позволяет себе распускаться. Ему нужно
быть в форме. Для того, чтобы в подходящий момент осуществить свое
намерение -- бежать из плена.
Путь до шахты занимает почти пятнадцать минут. Но перед выходом из лагеря
русские конвоиры пересчитывают пленных. Эта процедура занимает больше
времени, чем сама дорога. Русские солдаты -- почти мальчишки, им не больше
восемнадцати. Многие малограмотные. Им не пришлось по-настоящему испытать
ужасов войны, но они тоже чувствуют себя победителями.
Работоспособные пленные строятся по пять человек. Молоденький солдатик
начинает их пересчитывать и сбивается со счета -- одна пятерка стоит неровно.
Второй солдат опять пересчитывает пленных -- у него получается другое число.
Тогда пленных в третий раз пересчитывает еще один солдат.
Пленные замечают, с кем имеют дело, и пользуются этим: то одна, то другая
пятерка незаметно нарочно нарушает линию построения. И каждый раз
получаются разные числа. Наконец один из солдат, в очередной раз сбившись со
счета, разозленный, дает команду выступать.
Несмотря на серьезность положения, все это развлекает Хенна. "Этих зеленых
юнцов будет нетрудно перехитрить", - думает он.
Его опасения, что пленных заставят добывать уголь под землей, не
подтверждаются: добыча угля на этой шахте больше не ведется. Правда, есть
обогатительная фабрика, где уголь, доставляемый из других шахт, очищают и
сортируют.
В первый день пленные работают немного. Их распределяют на работы по уборке
территории. Здесь пленные впервые видят, что такое "советский ударный труд".
Простоватый с виду бригадир пытается объяснить пленным немцам, что они
должны перенести груду кирпича с одного места на другое -- на месте, где сейчас
этот кирпич лежит, будет заложен фундамент нового надшахтного копра. После
постройки копра добыча угля на шахте возобновится.
Затем бригадир дает пленным задание: сложить все кирпичи в стороне, примерно
в двадцати метрах от предполагаемой строительной площадки.
Пленным безразлично, какую работу выполнять. Для них важно только одно: ни в
коем случае не переработать. Главное -- двигаться, работать так, чтобы работа
спасала от холода, чтобы не опуститься без сил на промерзшую землю.
Тео Хенн рассматривает работу как возможность возвратить себе физическую
форму. В течение двух следующих дней работать на шахте вызываются и другие
пленные. Люди начинают понимать -- работать лучше, чем лежать целый день.
Каждый, кто хоть как-то может собраться с силами, присоединяется к работающим
товарищам.
Два дня пленные перетаскивают кирпичи в указанное бригадиром место. На
третий день работа закончена. Пленные ждут новых распоряжений. Но вдруг
бригадир обнаруживает, что кирпичи и на новом месте помешают закладке копра.
Немцы получают новое распоряжение -- перенести кирпичи снова. И опять на
двадцать метров дальше.
"Это что -- знаменитая русская "теория занятости"? -- спрашивает Виктор Шефер.
"Вряд ли", - философски отвечает староста барака Франц Риттер. -- "Я узнал --
шахта должна платить нам за работу".
"Значит, мы должны получить какие-то деньги?" - от удивления Шефер застывает
на месте с открытым ртом. Он даже не замечает, что стоящий рядом пленный
передает ему кирпич, и едва успевает подхватить его.
"Ишь, что выдумал!" Риттер смеется. "Нет, приятель, деньги получаем не мы, а
лагерное начальство. Эти деньги идут нам на кормежку".
"Иначе говоря", - уточняет Шефер, - "если мы не работаем, никакой еды не
получаем". "Вот именно!"
"Теперь нужно", - вступает в разговор Хенн, - "чтобы нам ввели "стахановскую
систему": каждый получает столько, сколько зарабатывает..."
Остальные молчат. Они даже не подозревают, как прав окажется Хенн: очень
скоро для пленных будет введена дневная норма...
Проходит три дня. Кирпичи опять лежат на новом месте.
"Надо надеяться, что русский на этот раз не ошибся", - язвительно усмехается
Петер Шмиц. Остальные буравят шутника сердитыми взглядами: смотри,
накличешь беду -- не дай Бог еще раз перетаскивать эти проклятые кирпичи...
Когда на следующий день пленные приходят на шахту, они получают другую
работу: к шахте будут проложены новые подъездные пути, немцы должны
выполнить работу по сносу старых.
День за днем монотонно тянется время: с утра -- на шахте, вечером -- в лагере.
Единственное разнообразие -- смена вооруженных контролеров у ворот шахты.
Выносить из шахты уголь пленным строжайше запрещено. На выходе с
территории шахты их дотошно проверяют. Больше всего усердствуют женщины-
контролеры. Стоит им только обнаружить у пленного даже маленький кусочек
угля, как на него обрушивается потоки отборной ругани. Рассвирепевшая
контролерша может даже прикладом винтовки ударить.
Однако пленные умудряются каждый раз пронести контрабандой пару кусочков.
Это превратилось у них в своеобразный спорт. Но что всего важнее -- даже самый
маленький кусочек угля для этих людей дороже золота. Ведь стебли подсолнуха --
плохая замена настоящему топливу.
Через восемь дней худшие опасения пленных сбываются. Бригадир объявляет
им: кирпичи опять нужно перенести на новое место. Немцы не верят своим ушам:
уже в третий раз! Оказывается, при разметке фундамента для нового копра
произошла ошибка в расчетах, кирпичи нужно перенести еще на тридцать метров
дальше...
"Ты можешь мне объяснить", - спрашивает Виктор Шефер старосту барака, - "как
русские выиграли войну, если они даже правильно считать не умеют?"
"Войну выиграли не они", - отвечает Риттер. "Войну выиграли янки! Да сейчас это
и здесь на каждом шагу видно. Ты посмотри на лагерное начальство: еда у них --
американская, сигареты -- американские, даже грузовики американские, с
приводом на все колеса!"
"Эх, почему мы не в Америке!" - сокрушается Виктор Шефер.
Следующие три дня пленные переносят кирпичи на новое место. Они работают
медленнее, чем в предыдущие два раза. Через три дня работа закончена. Петер
Шмиц спрашивает бригадира, когда нужно будет переносить кирпичи в
следующий раз...
Конец декабря 45-го. На Украине -- суровая, морозная зима. Снежная поземка
кружит над полями и равнинами. По вечерам жители окрестных деревень и
поселков наглухо запирают двери своих домов. Чуть стемнеет -- на улицу ни души.
Над лагерем веют декабрьские метели. В бараках -- пронизывающий холод.
Разносчики пищи, натянув на себя всю свою одежду, стараются как можно
быстрее пробежать расстояние от барака до кухни. Многие пленные уже много
дней больны. Измученные болезнью, лежат они на своих узких нарах. С каждым
днем больных становится все больше.
Свалила болезнь и Тео Хенна. Началась она с болей в желудке, тошноты и рвоты.
Уборной в лагере нет, "по нужде" пленные ходят в определенное место метрах в
пятидесяти от бараков. Это просто участок лагерной территории, не защищенный
от холода и ветра.
Франц Риттер смотрит на лежащего на нарах Хенна. Сомневаться не приходится
-- дизентерия!
Хенн бессильно кивает.
Больничного барака в лагере нет. Помещение для больных будет выделено
позже. Но дизентерия не считается здесь серьезным заболеванием, ею уже
переболела большая часть пленных. Единственное доступное больным лекарство
-- горчайшая настойка из полыни. Готовят ее сами пленные.
Хенн тяжело переносит болезнь. Он страшно исхудал. Но несмотря на
физическое истощение, ясность мыслей не покидает его. Во время болезни в нем
окончательно окрепло решение бежать. Бежать при первой же возможности.
"Если я останусь в этом проклятом лагере и дальше", - размышляет он, - "я
просто загнусь. А загнуться тут можно от любой болезни, даже самой пустячной --
врачей ведь нет. Да и лекарств тоже. Нет, нужно бежать. Когда кончится зима.
Только сначала надо сил поднабраться".
Теперь все помыслы, все стремления Хенна должны быть направлены на
подготовку предстоящего побега. И он решает: начнет готовиться к побегу, как
только поправится.
Судьба хранила Тео Хенна на войне. Трижды он был на волоске от смерти. И
каждый раз счастливо избегал ее. Вот и теперь ему сопутствует удача.
Когда Хенн оправился от болезни, его направляют на легкие работы. Он работает
на кухне, где готовят еду для русских офицеров и солдат. Эта кухня расположена
за пределами лагеря. Работа на кухне позволяет Хенну немного подкормиться.
Его силы постепенно восстанавливаются. За первой удачей следует вторая:
Хенна посылают сортировать немецкую трофейную одежду, пригодную для
русских -- пальто, рубашки, нижнее белье, носки. Конвоиры почти не следят за его
работой. Он пользуется удобным случаем, чтобы припрятать что-то для себя, для
предстоящего побега. Ему удается надеть и пронести в барак два комплекта
нижнего белья и даже суконное пальто.
Через некоторое время Хенна снова отправляют на шахту. Теперь он работает
вполсилы: главное для него -- подготовка к побегу. Он бережет себя, старается
восстановить физическую форму.
На шахте вместе с Хенном работают и русские. Это люди, угнанные во время
войны в Германию. Сразу после "освобождения" их транспортировали обратно в
Россию. Однако обещанной свободы они не получили. Эти люди считались
"предателями" - ведь они были угнаны в Германию, но остались живы. Даже
работали там, хотя и принудительно. Теперь они -- заключенные. И так же, как
пленные немцы, работают на шахте.
Сначала русские заключенные сторонятся пленных немцев. Но постепенно
отчуждение уменьшается. Слово за слово -- немцы и русские вступают в беседы
друг с другом. Русские вспоминают о сытой жизни в Германии. На шахте они за
работу получают гроши, поэтому охотно меняются с пленными немцами кто чем
может.
Тео Хенн тоже меняется с русскими. Суконное пальто, которое ему удалось
пронести в барак, он продает за сто пятьдесят рублей. За эти деньги он может
купить пять буханок хлеба. Столько хлеба Хенн не получал за всю свою лагерную