жизнь. Наконец-то он может поесть досыта. И даже поделиться с соседями по
комнате.
Спустя несколько дней Хенна направляют работать в цеховую кузницу. Здесь из
стального прута Хенну удается сделать нож -- при побеге нож очень понадобится.
Один конец прута Хенн согнул -- получилась рукоять ножа. Другой конец он
расплющил молотком, заточил и отшлифовал. Пронести нож в лагерь Хенну
удалось без особых трудностей.
Но бежать еще рано -- за окнами барака суровая, бесконечная русская зима.
Февраль 46-го.
"Эй, послушайте!" В комнату, где спит Хенн, входит староста барака Франц
Риттер.
Пленные устало поднимают головы. Русские ввели очень жесткую систему
зачетов. Ах, эта дьявольская система зачетов! К вечеру у пленных едва хватает
сил, чтобы добраться до своего барака и в изнеможении лечь на нары.
Староста объявляет: со следующего дня вводится стопроцентная норма
выработки. Норму обязан выполнить каждый работающий. Кто вырабатывает
меньше нормы, получает меньше еды. У кого выработка больше, тот и еды
больше получает. До сих пор это было лишь теорией, пока пленным удается
поровну распределять между собой зачеты. Процентная норма выработки лишит
их последних сил.
"Создается особая бригада", - продолжает Франц Риттер, - "которая должна
работать в колхозе на уборке урожая".
"Урожай? Зимой?!" Петер Шмиц вытирает выступившие от смеха слезы.
"Да. Прошлогодний урожай. И если тебе это кажется странным, сможешь
убедиться в этом сам. Я включаю тебя в спецбригаду", - обращается к Шмицу
староста.
"Спасибо!" - с довольным видом кивает Шмиц. Еще бы! Каждому хочется
поработать в этот спецбригаде.
"В бригаду зачисляются только полностью работоспособные", - говорит Риттер. --
"Работа в колхозе продлится три-четыре недели. Колхоз находится примерно в
десяти километрах отсюда. Там же бригада будет жить и питаться. Добровольцы
есть?"
Через короткое время работать в колхозе вызывается много пленных. В их числе
-- Тео Хенн. Староста отбирает восемь человек, включая Хенна. Еще семнадцать
пленных отбирается из других комнат барака.
"Завтра утром в половине восьмого все должны собраться у барака", - объявляет
Риттер выбранным. --"Бригадиром назначается Ганс Ковальски".
На следующее утро двадцать пять вялых, голодных мужчин собирается у барака
No 1. Тео Хенн незнаком с Ковальски, он знает бригадира только в лицо.
Высокий, светловолосый Ковальски родом из Верхней Силезии. Он бегло говорит
по-русски, поэтому и назначен бригадиром. На русском языке Ковальски
докладывает конвойному, что бригада собралась в полном составе. Тот
приказывает пленным идти к воротам лагеря. У ворот пленных пересчитывают,
проверяют по списку. Двадцать пять человек уходит на работу в колхоз. И те же
двадцать пять должны вернуться обратно в лагерь.
У лагерных ворот пленных ожидает сюрприз: их повезут на грузовике. Все
облегченно вздыхают -- не нужно идти по колено в снегу. Грузовик американский.
"Это студебеккер!" - констатирует Петер Шмиц, когда пленные забираются в
кузов.
"Если ехать непрерывно со скоростью шестьдесят километров в час, можно за
пару дней добраться до дома!" - как бы невзначай обращается Тео Хенн к Шмицу.
Он уже решил -- в колхозе при первом же удобном случае посвятит того в свои
планы и попробует склонить к совместному побегу.
"Шансы проскочить на таком грузовике через все контрольные посты были бы
равны нулю" - в тон ему отвечает Шмиц. -- "Уж если бежать, то пешком. Это
самое безопасное".
"Бежим вместе!" - молниеносно реагирует Хенн.
"Ну и выдумщик же ты, парень!" Шмиц смеется. Он почти на двадцать лет старше
Хенна, у него сильное, тренированное тело.
Оба прекращают разговор на эту тему. Однако у Тео Хенна складывается
впечатление, что этот человек с интересом отнесется к его планам.
В колхозе пленных ожидает еще один сюрприз. Конвойный приводит бригаду к
пустующей низкой постройке, состоящей из двух комнат. Посреди первой комнаты
-- мельница. На полу второй комнаты расстелена солома -- здесь пленные будут
спать.
"Ненамного лучше, чем в лагере", - замечает один из пленных.
"Зато нет часовых и колючей проволоки!" - возражает Ковальски.
Остальные прислушиваются к разговору. Да, это верно -- без колючей проволоки.
И без часовых тоже? Только теперь пленные замечают, что конвойный ушел. Их и
вправду никто не охраняет. Они одни! В самой глубине России. Зимой. Без денег.
Без еды. Вообще безо всего. Кто хочет, может уходить отсюда. Бежать. Но куда
бежать?
Минут через десять конвойный возвращается. С ним бородатый мужчина, одетый
в штатское.
"Председатель колхоза приветствует вас", - переводит Ковальски речь бородача.
-- "Он говорит -- если будете хорошо работать, то все будет хорошо".
Пленные безучастно слушают переводчика. "Пустые слова", - тихо произносит
стоящий рядом с Хенном Петер Шмиц.
"Еду мы должны готовить сами", - продолжает Ковальски. Продукты для завтрака,
обеда и ужина мы будем получать ежедневно. Каждое утро в восемь часов от
председателя колхоза мы будем получать задание на текущий день. Работать в
поле будем под охраной вооруженного колхозника".
"Ну что же, все довольно цивилизованно", - бормочет про себя Шмиц.
Последнюю часть речи председателя колхоза он слушает более внимательно.
Лица пленных проясняются. Работать хотят все, и все могут хорошо работать.
Главное -- они получат достаточно еды, к ним никто не будет придираться. Уже
одно это -- невероятное везение.
"Одно важное предупреждение", - переводит Ковальски. -- "В Советском Союзе
кража -- одно из самых серьезных преступлений. Здесь все -- собственность
советского общества. Преступник, посягающий на эту собственность, сурово
карается. Если кто-то из вас попадется на краже, то будет немедленно возвращен
в лагерь и там строго наказан".
"Постараемся не попадаться", - делают вывод немцы. В первый же день двое
пленных приносят в дом полный мешок картофеля. Его должно хватить на
несколько дней.
"Друзья!" - объявляет Байер, назначенный поваром. -- "Сегодня вечером я
предлагаю вам картофель в мундире. Что может быть лучше? Белковая пища!"
"Картофель нужно разделить на несколько дней", - возражает Ковальски.
"Разделить? У меня другое предложение: в ближайшие недели нам предстоит
тяжелая работа, поэтому..."
"Кому это -- нам?" - восклицает Шмиц. -- "Тебя же назначили поваром, ты целый
день будешь проводить у теплой печки!"
"Думаешь -- работа повара такая уж легкая?" - взрывается Байер. -- "Я так
считаю: сперва нам всем нужно набраться сил. Поэтому я предлагаю сегодня
вечером поесть досыта. А что дальше будет -- посмотрим. Думаю, с голоду мы тут
не умрем. Кто согласен со мной -- поднимите правую руку".
Все поднимают правую руку. Помедлив секунду, Ковальски присоединяется к
товарищам. Весело, с шутками пленные набрасываются на вареный картофель. В
первый раз за долгое время они могут наесться до отвала. Тео Хенн тоже не
отстает от других.
Через непродолжительное время пленные лежат на покрытом соломой полу и
корчатся от боли. Обильная, непривычная пища камнем осела в желудках. В
лагере немцев кормили впроголодь. Их желудок привык к скудной, лишенной
жиров пище и теперь бунтует. Хенну кажется, что его сейчас разорвет. Он готов
самому себе надавать пощечин -- где же были его мозги, как же он не подумал о
последствиях!...
В первый рабочий день Хенна распределяют на уборку семян подсолнечника.
Поле покрыто толстым слоем снега. Из половины подсолнухов семена уже
высыпались. Пленные должны собрать подсолнухи, оставшиеся целыми.
Председатель говорил правду -- их действительно охраняет колхозник с ружьем.
Только он один!
"Может, представится возможность бежать отсюда", - прикидывает Хенн.
Вечером после работы он заявляет Ковальски: "Мне нужно выйти".
"Не делай глупостей", - предостерегает Хенна бригадир.
"Не бойся, я не убегу. Я тут кое-что приметил".
Ковальски выжидающе смотрит на Хенна.
"Послушай, Ганс, у тебя зубы не шатаются?" - спрашивает Тео.
"Зубы?"
"Да, зубы. Как при цинге. Сам знаешь, как нас в лагере кормили".
"Ну и что?" Ковальски соображает медленно. "Ты заметил недалеко от колхоза
небольшие бурты?"
"Небольшие бурты? Да в них, наверное, только морковь. А ведь морковь --
хорошее средство от цинги".
Теперь, наконец, Ковальски понимает, куда клонит Хенн. "Смотри не попадись!" -
только и говорит он.
Через час Хенн возвращается, ставит посреди комнаты полный мешок моркови.
Пленные мгновенно опустошают мешок.
Кто-то обращается к Хенну с веселой шуткой: "Награждаю тебя орденом "За
заслуги" первой степени".
Петер Шмиц затягивает песню: "Дойду до Кельна я пешком". Остальные дружно
вторят. Давно, очень давно этим людям не было так хорошо, как сейчас. На какой-
то миг пленные даже забывают о том, что до Кельна -- три тысячи километров.
Незадолго до полуночи Хенн совершает вторую вылазку. Он приносит еще мешок
моркови -- на следующий день.
"Отчаянный парень!" - восхищается Ковальски.
"Да, такого редко встретишь", - соглашается Петер Шмиц. Гансу Ковальски
невдомек, что Шмиц вкладывает в свою похвалу особый смысл.
Как и Хенн, Петер Шмиц уже давно размышляет о своем положении. Он
прирожденный оптимист. Это помогает ему в самых безнадежных ситуациях.
Однако несмотря на оптимизм и кажущуюся беззаботность, Петер --
здравомыслящий реалист. Он не строит никаких иллюзий и давно понял, что
ждать официального освобождения из плена бессмысленно. И если он хочет
выжить, нужно бежать. Петер, как и Тео, уже давно думает о побеге.
"Наверное, можно бежать вместе с Хенном", - думает Шмиц в этот вечер.
Через две недели Хенна и Шмица ждет новая работа -- их направляют на
молотьбу.
"Молотьба -- зимой?" - удивляется Шмиц. Удивляется не только он. Сам способ
молотьбы удивляет и других пленных, направленных на эту работу.
Осенью после уборки урожая пшеница была собрана в большие снопы. Теперь
пленные сбрасывают снег, покрывающий снопы. Затем на тягаче подъезжают два
колхозника и приводным ремнем соединяют маховик мотора тягача с молотилкой.
Пленные подносят снопы к молотилке. Молотилка отбрасывает солому в левую, а
мякину -- в правую сторону. Очищенные Зерна автоматически ссыпаются в
большой контейнер. Наконец контейнер наполняется доверху. И тут происходит
неожиданное: один из колхозников открывает низ контейнера, и все зерно
соскальзывает в снег. Пленные очень удивлены, они не верят своим глазам.
Контейнер наполняется второй раз, и опять происходит то же самое -- содержимое
контейнера высыпается в снег. В конце концов пленные уговаривают своего
бригадира спросить колхозников, в чем смысл этого метода. Без долгих
объяснений колхозник указывает на сани, запряженные лошадью. Сани
подъезжают к кучам сброшенного в снег зерна. Пленные выкапывают зерно из
снега. Затем на санях зерно увозят в деревню и там складывают в амбары.
"Как в ..." От удивления Тео Хенн не находит слов.
"Как в России!" - заканчивает его мысль Петер Шмиц.
Сани с зерном уезжают, и теперь пленные могут немного передохнуть. Хенн и
Шмиц присаживаются у трекера рядом друг с другом.
"Ты заметил, какая здесь короткая пшеница?" - обращается к товарищу Хенн.
"Конечно. Да здесь вообще все другое, не такое, как у нас".
"Это нужно принять в расчет".
Какое-то мгновение Шмиц размышляет. Что Хенн имеет ввиду? Принять в расчет?
Зачем?
"Ты можешь молчать?" - вдруг тихо спрашивает Хенн.
"Молчать?" Шмиц все еще не понимает, к чему клонит Тео.
Короткая пауза, затем Хенн снова спрашивает: "Ты веришь, что когда-нибудь
вернешься домой?"
"Не знаю", - нерешительно отвечает Шмиц.
"Тогда я тебе вот что скажу", - решается на откровенность Хенн. -- "Я рассчитал --
у русских больше миллиона пленных. Даже если пленных -- один миллион и поезд
с немцами будет отправляться в Германию каждый день, то это продолжится
тысячу дней, что составит примерно три года. А работоспособных русские
отпустят в самом конце, это совершенно ясно. Значит..." "Понимаю!" Шмиц
плотно сжимает губы. "На все твои вопросы я отвечу да, я могу молчать, можешь
на меня положиться!" Хенн облегченно вздыхает -- Петер понял его! "Я уже
думал об этом", - тихо продолжает Шмиц. -- "Ты ведь знаешь -- внешне я
произвожу впечатление беспечного, даже чуточку свихнувшегося человека,
которому все нипочем. Это даже хорошо, пусть меня таким считают. На самом
деле я думаю только об одном: я хочу домой, хочу снова увидеть жену и родных.
Поэтому я готов рискнуть. Я готов на все, только бы домой попасть!"
Выговорившись, Шмиц замолкает.
Хенн понимающе кивает. "Ну хорошо, Петер. У меня уже есть план. Я хотел
бежать в конце мая -- ведь у нас в это время пшеница уже такая высокая, что в
ней при необходимости спрятаться можно! Но я не представлял себе, что у
русских не так, как у нас дома. Посмотри на эту пшеницу -- она мне едва по
колено!"
"Значит, ты не хочешь больше ждать конца мая. Ты собираешься бежать, как
только кончится зима!"
"Именно так!"
"Но ведь это же -- три тысячи километров!"
"Я знаю. Поэтому будет лучше, если я убегу не один, а с кем-нибудь вдвоем..."
Хенн смотрит на запад -- где-то там его родина, его дом. А вокруг -- бескрайние
заснеженные поля. "Три тысячи километров", - думает Хенн. -- Сто дней, если
делать тридцать километров в день!..."
"Когда двое решают бежать вместе", - задумчиво произносит Шмиц, - они должны
полностью доверять друг другу".
"Вот тебе моя рука!" Украдкой, чтобы никто не увидел, Хенн протягивает
товарищу руку.
"Ну хорошо!" Шмиц пожимает протянутую руку. "Но все остается между нами,
никому -- ни слова! Мы сами задумали побег и будем рисковать сами, согласен?"
"Согласен!" Хенн крепко сжимает руку товарища. "Нужно только маршрут
продумать".
"Да, конечно, мы должны все продумать", - соглашается Шмиц. -- "Самый
короткий путь -- через Кавказ. По направлению к Ирану. Это восемьсот
километров до границы".
"Ну а дальше?"
"Дальше? Главное -- выбраться из России. Тогда мы будем свободны и у нас
будет время. Мы сможем добираться домой на попутных машинах, ехать поездом
или еще как-нибудь". Об этом Петер Шмиц еще не думал -- слишком рано, это
успеется! Сначала -- выбраться из России.
Хенн, вначале согласившись с товарищем, вскоре отказался от этого маршрута.
"Я думаю, что через Кавказ бежать не надо. Во-первых, Альпы по сравнению с
Кавказскими горами -- детские игрушки, преодолеть Кавказские горы во много раз
труднее. Во-вторых, дорог через перевал немного и все они строго охраняются. И
в-третьих, что мы там будем есть?"
Петер Шмиц признает свою ошибку. Конечно, Тео прав. Возможен только один
путь -- на запад через Украину, к Балканам, а уж оттуда -- в Германию.
"Другая дорога, конечно, значительно длиннее, но не такая опасная. Окольными
путями, через поля, мимо поселков и городов -- Россия ведь велика..."
"Этот путь тоже не очень-то простой", - размышляет Хенн, - "но это --
единственный шанс когда-нибудь домой вернуться!"
"Ты прав, Тео. Все будет зависеть от обстоятельств. И еще от того, как мы
сможем подготовиться к побегу. Нам нужна соответствующая одежда, запас
продуктов, но прежде всего -- прочная и удобная обувь".
"Нож я уже сделал, когда работал на шахте", - шепчет Хенн. -- "Еще нам нужно
достать спички. Неплохо было бы где-нибудь и компас раздобыть".
"Но самое главное, без чего наш побег не удастся -- здоровье и везение". Мотор
тягача затарахтел снова. Друзья возвращаются к своей работе. Теперь она не
кажется им тяжелой -- все их мысли сосредоточены на предстоящем побеге. У
обоих -- одна цель: свобода! Свобода, свобода! Эта призрачная, почти
недостижимая мечта...
Кажется, что этой серой, холодной зиме не будет конца. Однажды вечером Ганс
Ковальски сообщает товарищам, что работа в колхозе закончена. Все
возвращаются в лагерь. По подсчетам Хенна, уже конец марта.
От русских Хенн слышал, что весна приходит в эти края в середине апреля. Весна
на Украине не такая, как на западе: внезапно наступает оттепель, снег быстро
тает, день ото дня становится теплее.
Значит, размышляет Хенн, нужно отсчитать три или -- самое большее -- шесть
недель с момента, когда их бригада вернется из колхоза в лагерь. За э то время
нужно подготовиться к побегу. Делать это нужно тайно, незаметно, не вызывая
подозрений.
С наголо обритой головой бежать рискованно, а пленных бреют наголо каждые
четыре-шесть недель. Сразу же по возвращении в лагерь все работавшие в
колхозе будут обриты.
"Когда мне бреют голову, я от боли готов на стенку лезть", - жалуется Хенн
старосте барака. -- "После последнего ранения в моей голове осталась куча
осколков. Можешь сам в этом убедиться!"
Рукой старосты Хенн проводит по своей голове. Под кожей явственно ощутимы
многочисленные мелкие осколки. Эти осколки не причиняют Хенну боли, но
теперь он пользуется ими в качестве предлога.
"Каждый раз -- ужасная боль, я просто выдержать не могу", - продолжает
жаловаться Хенн.
"Ну хорошо", - равнодушно соглашается староста. "В порядке исключения
можешь оставить волосы".
Хенну подстригают только затылок. На голове остается щетка коротких волос. За
шесть недель волосы станут еще длиннее. Правда, они все-таки будут
коротковаты, но это уже не так опасно. А по наголо обритой голове каждый может
догадаться, что он пленный.
Следующая забота -- еда для побега. Хен и Шмиц решают: каждый день
незаметно они будут понемногу запасать хлеб, Конечно, хлеба им выдают
ничтожно мало, но каждый день можно откладывать по одному куску. Чтобы
лучше сохранить хлеб, они сушат его.
Спички они выменивают на шахте у русских рабочих.
Однако всего этого еще недостаточно.
"Мы не должны отличаться по внешнему виду от русских", - считает Хенн. -- "Как
бы достать подходящую одежду?"
"Это нетрудно сделать", - находит выход из положения Шмиц. -- "Ты помнишь --
недавно в лагере пленные, у которых полностью износилось немецкое
обмундирование, получили русскую одежду".
"Верно! Все получили одно и то же -- телогрейку и стеганые штаны. Сугубо
русский костюм! Можно сказать, русская униформа!"
"Мы будем меняться", - подхватывает Шмиц. "Мы поменяем наши добротные
немецкие вещи на русское тряпье".
Хенн согласен с товарищем. Он поменяет свои бриджи на простые брюки, а
фуражку -- на обычную кепку.
Обмен удается лучше, чем Хенн рассчитывал. Пленные охотно меняют
телогрейки и стеганые штаны на форменную немецкую одежду. Шмицу достаются
даже прочные ботинки на шнуровке -- их без разговора отдал ему один
неработоспособный пленный. А на шахте русские рабочие обменялись с обоими
немцами головными уборами. Подозрений это ни в ком не вызвало.
Теперь оба товарища ждут только теплой погоды...
Начало апреля. Стремительно происходит наступление весны. За какие-нибудь
восемь дней глубокие сугробы осели, растаяли. Повсюду появились прогалины,
еще через несколько дней -- первая свежая, сочная зелень.
По вечерам, возвратившись с работы на шахте, пленные до наступления темноты
небольшими группами или поодиночке прогуливаются вокруг бараков. Все рады,
что можно провести вечер на воздухе, а не на кишащих насекомыми нарах.
В один из таких вечеров Тео Хенн и Петер Шмиц договариваются о точной дате
побега.
"Вообще-то, мы можем бежать уже теперь". Хенн говорит спокойно, как о чем-то
совершенно обыденном.
Петер Шмиц тоже абсолютно спокоен. В его голосе нет страха. "Я уже все
подготовил. Осталось только одно -- продумать, как мы выберемся из лагеря".
Оба прогуливаются поблизости от лагерных ворот. Хенн кивком указывает на
ворота и коротко произносит: "Так!"
У ворот часовой пересчитывает группу пленных, которые тащат тележку с
громадной бочкой.
Каждый вечер до поздней ночи команда из восьми человек обязана опоражнивать
выгребную яму и на ручной четырехколесной тележке вывозить из лагеря бочки с
экскрементами.
"Команда выходит из лагеря без конвойного". Шмиц говорит это скорее для себя,
чем для Хенна. "Ответственность ложится на одного из наших..."
"Нам придется пойти на хитрость. У меня была уже идея насчет этого!" - говорит
Хенн.
Он объясняет товарищу, как ему представляется начало побега. Возражений у
Шмица нет. Оба больше не беспокоятся о том, что произойдет, когда их побег
обнаружится. Дело касается только их и никого больше.
"Ну и когда?" - спрашивает Шмиц. "В один из субботних вечеров. Только мы
должны сделать это тогда, когда на следующий день нам не нужно будет
работать. Иначе наше отсутствие бросится в глаза...Ассенизационная команда
возит свою тележку до поздней ночи. А набирают эту команду из пленных,
которые на следующее утро не должны идти на шахту".
"Может, найдутся и другие, которые захотят таскать в субботу эту самую тележку,
чтобы получить добавку, улучшить свой воскресный рацион", - перебивает
приятеля Шмиц.
"Не беспокойся, Риттер все уладит".
"Ты хочешь посвятить его в наши планы? Надеюсь, он нас не выдаст".
"Не бойся, Риттер свой парень". Помолчав, Хенн предлагает другой вариант.
"Если мы убежим в полночь, до рассвета у нас в запасе будет часов шесть. А до
этого времени русские искать нас не станут. Они подумают, что мы удрали на
запад, и будут искать нас в этом направлении. Поэтому, наверное, будет лучше,
если мы пойдем в другую сторону. Окольный путь безопаснее!"
"Ну что ж, Тео, неплохо, совсем неплохо. А что если мы сперва двинем в
противоположную сторону -- на восток?"
"Как раз об этом я и думал. Сначала пару дней на восток, потом сделаем крюк в
южном направлении, и только после этого -- на запад. Но главное -- из лагеря
убежать, и чтобы русские нас не сцапали! Ведь если они притащат нас обратно,
тут уж нам будет не до смеха..."
"Да и товарищам нашим тоже достанется!" - добавляет Шмиц. Оба решают
бежать не в следующую субботу, а в ту, что после нее. Точнее -- в ночь с субботы
на воскресенье. В этот вечер пленных ждет сюрприз. Во время переклички
русский офицер приказывает десяти пленным явиться к коменданту. Среди
этих десяти -- младший врач Шолль.
Остальные удивлены -- почему именно эти десять? "Это люди, родившиеся не в
Германии, а заграницей", - поясняет Риттер.
"Что, и Шолль тоже?" - спрашивает кто-то.
"У него родители французы", - отвечает Хенн. -- "Во всяком случае, он так
говорит".
"Этот фокус у него не пройдет", - смеется Риттер.
Вызванные пленные к понедельнику должны быть готовы к отправке. Правда,
никто из них не знает, куда.
Хенн и Шмиц мало верят тому, что эта отправка обещает что-то хорошее. От
своего плана они не отступят.
Перед раздачей ужина Хенн встречается со Шмицом. "Ну как, все ясно?" Шмиц
кивает. "Да. Значит, с ассенизационной командой!" И по мальчишески улыбаясь,
продолжает: "Но сегодня вечером не убежит никто, мой милый..." Хенн
вопросительно смотрит на приятеля: у этого Шмица не поймешь, когда он шутит, а
когда говорит серьезно.
"Что это значит?"
"Ты будешь удивлен. Знаешь, кто сегодня назначен ответственным в
ассенизационной команде? Я!"
"Тем лучше", - невозмутимо отвечает Хенн.
"Да, вот еще", - хитро щурясь, шепчет Шмиц. -- "Ты не суеверный?"
"А что такое?" - с серьезным видом спрашивает Хенн, не обращая внимания на
тон товарища.
"Я только хочу тебе напомнить, что сегодня тринадцатое! Тринадцатое апреля
тысяча девятьсот сорок шестого!"
"Эту дату мы должны запомнить!"
В этот мягкий весенний вечер почти все пленные выходят из бараков подышать
свежим воздухом. Перед ужином Хенн незаметно беседует с несколькими
пленными. С этими людьми Хенн был особенно дружен.
Он говорит каждому одно и то же:
"Дай мне свой немецкий адрес!"
"Зачем?"
"Может, я попаду домой раньше тебя и смогу сказать твоим родным, что ты жив".
"А как ты собираешься попасть домой раньше меня?"
"Ты хочешь бежать? Ну и шутки у тебя!"
"Это не шутки. Я в самом деле собираюсь бежать. Поэтому дай мне свой
домашний адрес".
"Да ты просто спятил!"
Никто не хочет верить, что Хенн отважится на побег. Ведь три тысячи километров!
"Это же невозможно!"
"Невозможно? Почему?"
Наконец товарищи убеждаются в серьезности намерения Тео и называют ему
свои адреса. Однако никто не верит, что Хенну удастся осуществить свой
замысел.
Тео приходится наизусть запомнить больше двадцати адресов. Ни одного адреса
он не записывает -- любая бумага может выдать его.
Вечером 13 апреля 1946 года ответственным за общее руководство лагерем, в
том числе и за ассенизационную команду, назначается лейтенант Вайсенберг. С
наступлением темноты в половине девятого восемь пленных, входящих в
команду, собираются у выгребной ямы. Лейтенант Вайсенберг дает последние
наставления бригадиру -- Петеру Шмицу.
"Вы знаете, что бригада выходит за территорию лагеря без конвойного. Именно
поэтому в бригаде должна соблюдаться строжайшая дисциплина. Малейший
проступок повлечет за собой наказание всех остальных обитателей лагеря.
Ясно?"
"Да уж яснее быть не может!" - небрежно кивает Шмиц и обращается к команде:
"Вы поняли?"
"Впрочем", - как бы невзначай замечает лейтенант, - "я думаю, что вряд ли кто-то
захочет убежать. Такая бредовая идея никому и в голову не придет. Это было бы
просто самоубийство!"
Самоубийство! Это слово еще долго звучит предостережением в душе обоих
приятелей. Однако ни Хенн, ни его товарищ не колеблются -- их решение твердо.
Оба всеми помыслами, всем существом сосредоточены на том, к чему готовились
последние недели. Но до конца подавить чувство страха им не удается. А вдруг
что-то сорвется в последний момент? Вдруг их схватят и отправят в Сибирь лет
на двадцать или даже больше? Или вернут в лагерь и собственные товарищи
станут ненавидеть и оскорблять их...
Первые три ездки ассенизационной команды проходят обычно. Каждая ездка
продолжается минут сорок пять. Дорога за территорией лагеря идет через поле.
Двигаться с тяжелой бочкой по непроезжей дороге чрезвычайно трудно. Каждый
раз на выходе из лагеря и при возвращении туда бригадир должен докладывать
охране и лейтенанту Вайсенбергу, что все в порядке -- никаких происшествий.
Незадолго до полуночи, после третьей ездки, Шмиц предлагает бригаде четверть
комнате.
Спустя несколько дней Хенна направляют работать в цеховую кузницу. Здесь из
стального прута Хенну удается сделать нож -- при побеге нож очень понадобится.
Один конец прута Хенн согнул -- получилась рукоять ножа. Другой конец он
расплющил молотком, заточил и отшлифовал. Пронести нож в лагерь Хенну
удалось без особых трудностей.
Но бежать еще рано -- за окнами барака суровая, бесконечная русская зима.
Февраль 46-го.
"Эй, послушайте!" В комнату, где спит Хенн, входит староста барака Франц
Риттер.
Пленные устало поднимают головы. Русские ввели очень жесткую систему
зачетов. Ах, эта дьявольская система зачетов! К вечеру у пленных едва хватает
сил, чтобы добраться до своего барака и в изнеможении лечь на нары.
Староста объявляет: со следующего дня вводится стопроцентная норма
выработки. Норму обязан выполнить каждый работающий. Кто вырабатывает
меньше нормы, получает меньше еды. У кого выработка больше, тот и еды
больше получает. До сих пор это было лишь теорией, пока пленным удается
поровну распределять между собой зачеты. Процентная норма выработки лишит
их последних сил.
"Создается особая бригада", - продолжает Франц Риттер, - "которая должна
работать в колхозе на уборке урожая".
"Урожай? Зимой?!" Петер Шмиц вытирает выступившие от смеха слезы.
"Да. Прошлогодний урожай. И если тебе это кажется странным, сможешь
убедиться в этом сам. Я включаю тебя в спецбригаду", - обращается к Шмицу
староста.
"Спасибо!" - с довольным видом кивает Шмиц. Еще бы! Каждому хочется
поработать в этот спецбригаде.
"В бригаду зачисляются только полностью работоспособные", - говорит Риттер. --
"Работа в колхозе продлится три-четыре недели. Колхоз находится примерно в
десяти километрах отсюда. Там же бригада будет жить и питаться. Добровольцы
есть?"
Через короткое время работать в колхозе вызывается много пленных. В их числе
-- Тео Хенн. Староста отбирает восемь человек, включая Хенна. Еще семнадцать
пленных отбирается из других комнат барака.
"Завтра утром в половине восьмого все должны собраться у барака", - объявляет
Риттер выбранным. --"Бригадиром назначается Ганс Ковальски".
На следующее утро двадцать пять вялых, голодных мужчин собирается у барака
No 1. Тео Хенн незнаком с Ковальски, он знает бригадира только в лицо.
Высокий, светловолосый Ковальски родом из Верхней Силезии. Он бегло говорит
по-русски, поэтому и назначен бригадиром. На русском языке Ковальски
докладывает конвойному, что бригада собралась в полном составе. Тот
приказывает пленным идти к воротам лагеря. У ворот пленных пересчитывают,
проверяют по списку. Двадцать пять человек уходит на работу в колхоз. И те же
двадцать пять должны вернуться обратно в лагерь.
У лагерных ворот пленных ожидает сюрприз: их повезут на грузовике. Все
облегченно вздыхают -- не нужно идти по колено в снегу. Грузовик американский.
"Это студебеккер!" - констатирует Петер Шмиц, когда пленные забираются в
кузов.
"Если ехать непрерывно со скоростью шестьдесят километров в час, можно за
пару дней добраться до дома!" - как бы невзначай обращается Тео Хенн к Шмицу.
Он уже решил -- в колхозе при первом же удобном случае посвятит того в свои
планы и попробует склонить к совместному побегу.
"Шансы проскочить на таком грузовике через все контрольные посты были бы
равны нулю" - в тон ему отвечает Шмиц. -- "Уж если бежать, то пешком. Это
самое безопасное".
"Бежим вместе!" - молниеносно реагирует Хенн.
"Ну и выдумщик же ты, парень!" Шмиц смеется. Он почти на двадцать лет старше
Хенна, у него сильное, тренированное тело.
Оба прекращают разговор на эту тему. Однако у Тео Хенна складывается
впечатление, что этот человек с интересом отнесется к его планам.
В колхозе пленных ожидает еще один сюрприз. Конвойный приводит бригаду к
пустующей низкой постройке, состоящей из двух комнат. Посреди первой комнаты
-- мельница. На полу второй комнаты расстелена солома -- здесь пленные будут
спать.
"Ненамного лучше, чем в лагере", - замечает один из пленных.
"Зато нет часовых и колючей проволоки!" - возражает Ковальски.
Остальные прислушиваются к разговору. Да, это верно -- без колючей проволоки.
И без часовых тоже? Только теперь пленные замечают, что конвойный ушел. Их и
вправду никто не охраняет. Они одни! В самой глубине России. Зимой. Без денег.
Без еды. Вообще безо всего. Кто хочет, может уходить отсюда. Бежать. Но куда
бежать?
Минут через десять конвойный возвращается. С ним бородатый мужчина, одетый
в штатское.
"Председатель колхоза приветствует вас", - переводит Ковальски речь бородача.
-- "Он говорит -- если будете хорошо работать, то все будет хорошо".
Пленные безучастно слушают переводчика. "Пустые слова", - тихо произносит
стоящий рядом с Хенном Петер Шмиц.
"Еду мы должны готовить сами", - продолжает Ковальски. Продукты для завтрака,
обеда и ужина мы будем получать ежедневно. Каждое утро в восемь часов от
председателя колхоза мы будем получать задание на текущий день. Работать в
поле будем под охраной вооруженного колхозника".
"Ну что же, все довольно цивилизованно", - бормочет про себя Шмиц.
Последнюю часть речи председателя колхоза он слушает более внимательно.
Лица пленных проясняются. Работать хотят все, и все могут хорошо работать.
Главное -- они получат достаточно еды, к ним никто не будет придираться. Уже
одно это -- невероятное везение.
"Одно важное предупреждение", - переводит Ковальски. -- "В Советском Союзе
кража -- одно из самых серьезных преступлений. Здесь все -- собственность
советского общества. Преступник, посягающий на эту собственность, сурово
карается. Если кто-то из вас попадется на краже, то будет немедленно возвращен
в лагерь и там строго наказан".
"Постараемся не попадаться", - делают вывод немцы. В первый же день двое
пленных приносят в дом полный мешок картофеля. Его должно хватить на
несколько дней.
"Друзья!" - объявляет Байер, назначенный поваром. -- "Сегодня вечером я
предлагаю вам картофель в мундире. Что может быть лучше? Белковая пища!"
"Картофель нужно разделить на несколько дней", - возражает Ковальски.
"Разделить? У меня другое предложение: в ближайшие недели нам предстоит
тяжелая работа, поэтому..."
"Кому это -- нам?" - восклицает Шмиц. -- "Тебя же назначили поваром, ты целый
день будешь проводить у теплой печки!"
"Думаешь -- работа повара такая уж легкая?" - взрывается Байер. -- "Я так
считаю: сперва нам всем нужно набраться сил. Поэтому я предлагаю сегодня
вечером поесть досыта. А что дальше будет -- посмотрим. Думаю, с голоду мы тут
не умрем. Кто согласен со мной -- поднимите правую руку".
Все поднимают правую руку. Помедлив секунду, Ковальски присоединяется к
товарищам. Весело, с шутками пленные набрасываются на вареный картофель. В
первый раз за долгое время они могут наесться до отвала. Тео Хенн тоже не
отстает от других.
Через непродолжительное время пленные лежат на покрытом соломой полу и
корчатся от боли. Обильная, непривычная пища камнем осела в желудках. В
лагере немцев кормили впроголодь. Их желудок привык к скудной, лишенной
жиров пище и теперь бунтует. Хенну кажется, что его сейчас разорвет. Он готов
самому себе надавать пощечин -- где же были его мозги, как же он не подумал о
последствиях!...
В первый рабочий день Хенна распределяют на уборку семян подсолнечника.
Поле покрыто толстым слоем снега. Из половины подсолнухов семена уже
высыпались. Пленные должны собрать подсолнухи, оставшиеся целыми.
Председатель говорил правду -- их действительно охраняет колхозник с ружьем.
Только он один!
"Может, представится возможность бежать отсюда", - прикидывает Хенн.
Вечером после работы он заявляет Ковальски: "Мне нужно выйти".
"Не делай глупостей", - предостерегает Хенна бригадир.
"Не бойся, я не убегу. Я тут кое-что приметил".
Ковальски выжидающе смотрит на Хенна.
"Послушай, Ганс, у тебя зубы не шатаются?" - спрашивает Тео.
"Зубы?"
"Да, зубы. Как при цинге. Сам знаешь, как нас в лагере кормили".
"Ну и что?" Ковальски соображает медленно. "Ты заметил недалеко от колхоза
небольшие бурты?"
"Небольшие бурты? Да в них, наверное, только морковь. А ведь морковь --
хорошее средство от цинги".
Теперь, наконец, Ковальски понимает, куда клонит Хенн. "Смотри не попадись!" -
только и говорит он.
Через час Хенн возвращается, ставит посреди комнаты полный мешок моркови.
Пленные мгновенно опустошают мешок.
Кто-то обращается к Хенну с веселой шуткой: "Награждаю тебя орденом "За
заслуги" первой степени".
Петер Шмиц затягивает песню: "Дойду до Кельна я пешком". Остальные дружно
вторят. Давно, очень давно этим людям не было так хорошо, как сейчас. На какой-
то миг пленные даже забывают о том, что до Кельна -- три тысячи километров.
Незадолго до полуночи Хенн совершает вторую вылазку. Он приносит еще мешок
моркови -- на следующий день.
"Отчаянный парень!" - восхищается Ковальски.
"Да, такого редко встретишь", - соглашается Петер Шмиц. Гансу Ковальски
невдомек, что Шмиц вкладывает в свою похвалу особый смысл.
Как и Хенн, Петер Шмиц уже давно размышляет о своем положении. Он
прирожденный оптимист. Это помогает ему в самых безнадежных ситуациях.
Однако несмотря на оптимизм и кажущуюся беззаботность, Петер --
здравомыслящий реалист. Он не строит никаких иллюзий и давно понял, что
ждать официального освобождения из плена бессмысленно. И если он хочет
выжить, нужно бежать. Петер, как и Тео, уже давно думает о побеге.
"Наверное, можно бежать вместе с Хенном", - думает Шмиц в этот вечер.
Через две недели Хенна и Шмица ждет новая работа -- их направляют на
молотьбу.
"Молотьба -- зимой?" - удивляется Шмиц. Удивляется не только он. Сам способ
молотьбы удивляет и других пленных, направленных на эту работу.
Осенью после уборки урожая пшеница была собрана в большие снопы. Теперь
пленные сбрасывают снег, покрывающий снопы. Затем на тягаче подъезжают два
колхозника и приводным ремнем соединяют маховик мотора тягача с молотилкой.
Пленные подносят снопы к молотилке. Молотилка отбрасывает солому в левую, а
мякину -- в правую сторону. Очищенные Зерна автоматически ссыпаются в
большой контейнер. Наконец контейнер наполняется доверху. И тут происходит
неожиданное: один из колхозников открывает низ контейнера, и все зерно
соскальзывает в снег. Пленные очень удивлены, они не верят своим глазам.
Контейнер наполняется второй раз, и опять происходит то же самое -- содержимое
контейнера высыпается в снег. В конце концов пленные уговаривают своего
бригадира спросить колхозников, в чем смысл этого метода. Без долгих
объяснений колхозник указывает на сани, запряженные лошадью. Сани
подъезжают к кучам сброшенного в снег зерна. Пленные выкапывают зерно из
снега. Затем на санях зерно увозят в деревню и там складывают в амбары.
"Как в ..." От удивления Тео Хенн не находит слов.
"Как в России!" - заканчивает его мысль Петер Шмиц.
Сани с зерном уезжают, и теперь пленные могут немного передохнуть. Хенн и
Шмиц присаживаются у трекера рядом друг с другом.
"Ты заметил, какая здесь короткая пшеница?" - обращается к товарищу Хенн.
"Конечно. Да здесь вообще все другое, не такое, как у нас".
"Это нужно принять в расчет".
Какое-то мгновение Шмиц размышляет. Что Хенн имеет ввиду? Принять в расчет?
Зачем?
"Ты можешь молчать?" - вдруг тихо спрашивает Хенн.
"Молчать?" Шмиц все еще не понимает, к чему клонит Тео.
Короткая пауза, затем Хенн снова спрашивает: "Ты веришь, что когда-нибудь
вернешься домой?"
"Не знаю", - нерешительно отвечает Шмиц.
"Тогда я тебе вот что скажу", - решается на откровенность Хенн. -- "Я рассчитал --
у русских больше миллиона пленных. Даже если пленных -- один миллион и поезд
с немцами будет отправляться в Германию каждый день, то это продолжится
тысячу дней, что составит примерно три года. А работоспособных русские
отпустят в самом конце, это совершенно ясно. Значит..." "Понимаю!" Шмиц
плотно сжимает губы. "На все твои вопросы я отвечу да, я могу молчать, можешь
на меня положиться!" Хенн облегченно вздыхает -- Петер понял его! "Я уже
думал об этом", - тихо продолжает Шмиц. -- "Ты ведь знаешь -- внешне я
произвожу впечатление беспечного, даже чуточку свихнувшегося человека,
которому все нипочем. Это даже хорошо, пусть меня таким считают. На самом
деле я думаю только об одном: я хочу домой, хочу снова увидеть жену и родных.
Поэтому я готов рискнуть. Я готов на все, только бы домой попасть!"
Выговорившись, Шмиц замолкает.
Хенн понимающе кивает. "Ну хорошо, Петер. У меня уже есть план. Я хотел
бежать в конце мая -- ведь у нас в это время пшеница уже такая высокая, что в
ней при необходимости спрятаться можно! Но я не представлял себе, что у
русских не так, как у нас дома. Посмотри на эту пшеницу -- она мне едва по
колено!"
"Значит, ты не хочешь больше ждать конца мая. Ты собираешься бежать, как
только кончится зима!"
"Именно так!"
"Но ведь это же -- три тысячи километров!"
"Я знаю. Поэтому будет лучше, если я убегу не один, а с кем-нибудь вдвоем..."
Хенн смотрит на запад -- где-то там его родина, его дом. А вокруг -- бескрайние
заснеженные поля. "Три тысячи километров", - думает Хенн. -- Сто дней, если
делать тридцать километров в день!..."
"Когда двое решают бежать вместе", - задумчиво произносит Шмиц, - они должны
полностью доверять друг другу".
"Вот тебе моя рука!" Украдкой, чтобы никто не увидел, Хенн протягивает
товарищу руку.
"Ну хорошо!" Шмиц пожимает протянутую руку. "Но все остается между нами,
никому -- ни слова! Мы сами задумали побег и будем рисковать сами, согласен?"
"Согласен!" Хенн крепко сжимает руку товарища. "Нужно только маршрут
продумать".
"Да, конечно, мы должны все продумать", - соглашается Шмиц. -- "Самый
короткий путь -- через Кавказ. По направлению к Ирану. Это восемьсот
километров до границы".
"Ну а дальше?"
"Дальше? Главное -- выбраться из России. Тогда мы будем свободны и у нас
будет время. Мы сможем добираться домой на попутных машинах, ехать поездом
или еще как-нибудь". Об этом Петер Шмиц еще не думал -- слишком рано, это
успеется! Сначала -- выбраться из России.
Хенн, вначале согласившись с товарищем, вскоре отказался от этого маршрута.
"Я думаю, что через Кавказ бежать не надо. Во-первых, Альпы по сравнению с
Кавказскими горами -- детские игрушки, преодолеть Кавказские горы во много раз
труднее. Во-вторых, дорог через перевал немного и все они строго охраняются. И
в-третьих, что мы там будем есть?"
Петер Шмиц признает свою ошибку. Конечно, Тео прав. Возможен только один
путь -- на запад через Украину, к Балканам, а уж оттуда -- в Германию.
"Другая дорога, конечно, значительно длиннее, но не такая опасная. Окольными
путями, через поля, мимо поселков и городов -- Россия ведь велика..."
"Этот путь тоже не очень-то простой", - размышляет Хенн, - "но это --
единственный шанс когда-нибудь домой вернуться!"
"Ты прав, Тео. Все будет зависеть от обстоятельств. И еще от того, как мы
сможем подготовиться к побегу. Нам нужна соответствующая одежда, запас
продуктов, но прежде всего -- прочная и удобная обувь".
"Нож я уже сделал, когда работал на шахте", - шепчет Хенн. -- "Еще нам нужно
достать спички. Неплохо было бы где-нибудь и компас раздобыть".
"Но самое главное, без чего наш побег не удастся -- здоровье и везение". Мотор
тягача затарахтел снова. Друзья возвращаются к своей работе. Теперь она не
кажется им тяжелой -- все их мысли сосредоточены на предстоящем побеге. У
обоих -- одна цель: свобода! Свобода, свобода! Эта призрачная, почти
недостижимая мечта...
Кажется, что этой серой, холодной зиме не будет конца. Однажды вечером Ганс
Ковальски сообщает товарищам, что работа в колхозе закончена. Все
возвращаются в лагерь. По подсчетам Хенна, уже конец марта.
От русских Хенн слышал, что весна приходит в эти края в середине апреля. Весна
на Украине не такая, как на западе: внезапно наступает оттепель, снег быстро
тает, день ото дня становится теплее.
Значит, размышляет Хенн, нужно отсчитать три или -- самое большее -- шесть
недель с момента, когда их бригада вернется из колхоза в лагерь. За э то время
нужно подготовиться к побегу. Делать это нужно тайно, незаметно, не вызывая
подозрений.
С наголо обритой головой бежать рискованно, а пленных бреют наголо каждые
четыре-шесть недель. Сразу же по возвращении в лагерь все работавшие в
колхозе будут обриты.
"Когда мне бреют голову, я от боли готов на стенку лезть", - жалуется Хенн
старосте барака. -- "После последнего ранения в моей голове осталась куча
осколков. Можешь сам в этом убедиться!"
Рукой старосты Хенн проводит по своей голове. Под кожей явственно ощутимы
многочисленные мелкие осколки. Эти осколки не причиняют Хенну боли, но
теперь он пользуется ими в качестве предлога.
"Каждый раз -- ужасная боль, я просто выдержать не могу", - продолжает
жаловаться Хенн.
"Ну хорошо", - равнодушно соглашается староста. "В порядке исключения
можешь оставить волосы".
Хенну подстригают только затылок. На голове остается щетка коротких волос. За
шесть недель волосы станут еще длиннее. Правда, они все-таки будут
коротковаты, но это уже не так опасно. А по наголо обритой голове каждый может
догадаться, что он пленный.
Следующая забота -- еда для побега. Хен и Шмиц решают: каждый день
незаметно они будут понемногу запасать хлеб, Конечно, хлеба им выдают
ничтожно мало, но каждый день можно откладывать по одному куску. Чтобы
лучше сохранить хлеб, они сушат его.
Спички они выменивают на шахте у русских рабочих.
Однако всего этого еще недостаточно.
"Мы не должны отличаться по внешнему виду от русских", - считает Хенн. -- "Как
бы достать подходящую одежду?"
"Это нетрудно сделать", - находит выход из положения Шмиц. -- "Ты помнишь --
недавно в лагере пленные, у которых полностью износилось немецкое
обмундирование, получили русскую одежду".
"Верно! Все получили одно и то же -- телогрейку и стеганые штаны. Сугубо
русский костюм! Можно сказать, русская униформа!"
"Мы будем меняться", - подхватывает Шмиц. "Мы поменяем наши добротные
немецкие вещи на русское тряпье".
Хенн согласен с товарищем. Он поменяет свои бриджи на простые брюки, а
фуражку -- на обычную кепку.
Обмен удается лучше, чем Хенн рассчитывал. Пленные охотно меняют
телогрейки и стеганые штаны на форменную немецкую одежду. Шмицу достаются
даже прочные ботинки на шнуровке -- их без разговора отдал ему один
неработоспособный пленный. А на шахте русские рабочие обменялись с обоими
немцами головными уборами. Подозрений это ни в ком не вызвало.
Теперь оба товарища ждут только теплой погоды...
Начало апреля. Стремительно происходит наступление весны. За какие-нибудь
восемь дней глубокие сугробы осели, растаяли. Повсюду появились прогалины,
еще через несколько дней -- первая свежая, сочная зелень.
По вечерам, возвратившись с работы на шахте, пленные до наступления темноты
небольшими группами или поодиночке прогуливаются вокруг бараков. Все рады,
что можно провести вечер на воздухе, а не на кишащих насекомыми нарах.
В один из таких вечеров Тео Хенн и Петер Шмиц договариваются о точной дате
побега.
"Вообще-то, мы можем бежать уже теперь". Хенн говорит спокойно, как о чем-то
совершенно обыденном.
Петер Шмиц тоже абсолютно спокоен. В его голосе нет страха. "Я уже все
подготовил. Осталось только одно -- продумать, как мы выберемся из лагеря".
Оба прогуливаются поблизости от лагерных ворот. Хенн кивком указывает на
ворота и коротко произносит: "Так!"
У ворот часовой пересчитывает группу пленных, которые тащат тележку с
громадной бочкой.
Каждый вечер до поздней ночи команда из восьми человек обязана опоражнивать
выгребную яму и на ручной четырехколесной тележке вывозить из лагеря бочки с
экскрементами.
"Команда выходит из лагеря без конвойного". Шмиц говорит это скорее для себя,
чем для Хенна. "Ответственность ложится на одного из наших..."
"Нам придется пойти на хитрость. У меня была уже идея насчет этого!" - говорит
Хенн.
Он объясняет товарищу, как ему представляется начало побега. Возражений у
Шмица нет. Оба больше не беспокоятся о том, что произойдет, когда их побег
обнаружится. Дело касается только их и никого больше.
"Ну и когда?" - спрашивает Шмиц. "В один из субботних вечеров. Только мы
должны сделать это тогда, когда на следующий день нам не нужно будет
работать. Иначе наше отсутствие бросится в глаза...Ассенизационная команда
возит свою тележку до поздней ночи. А набирают эту команду из пленных,
которые на следующее утро не должны идти на шахту".
"Может, найдутся и другие, которые захотят таскать в субботу эту самую тележку,
чтобы получить добавку, улучшить свой воскресный рацион", - перебивает
приятеля Шмиц.
"Не беспокойся, Риттер все уладит".
"Ты хочешь посвятить его в наши планы? Надеюсь, он нас не выдаст".
"Не бойся, Риттер свой парень". Помолчав, Хенн предлагает другой вариант.
"Если мы убежим в полночь, до рассвета у нас в запасе будет часов шесть. А до
этого времени русские искать нас не станут. Они подумают, что мы удрали на
запад, и будут искать нас в этом направлении. Поэтому, наверное, будет лучше,
если мы пойдем в другую сторону. Окольный путь безопаснее!"
"Ну что ж, Тео, неплохо, совсем неплохо. А что если мы сперва двинем в
противоположную сторону -- на восток?"
"Как раз об этом я и думал. Сначала пару дней на восток, потом сделаем крюк в
южном направлении, и только после этого -- на запад. Но главное -- из лагеря
убежать, и чтобы русские нас не сцапали! Ведь если они притащат нас обратно,
тут уж нам будет не до смеха..."
"Да и товарищам нашим тоже достанется!" - добавляет Шмиц. Оба решают
бежать не в следующую субботу, а в ту, что после нее. Точнее -- в ночь с субботы
на воскресенье. В этот вечер пленных ждет сюрприз. Во время переклички
русский офицер приказывает десяти пленным явиться к коменданту. Среди
этих десяти -- младший врач Шолль.
Остальные удивлены -- почему именно эти десять? "Это люди, родившиеся не в
Германии, а заграницей", - поясняет Риттер.
"Что, и Шолль тоже?" - спрашивает кто-то.
"У него родители французы", - отвечает Хенн. -- "Во всяком случае, он так
говорит".
"Этот фокус у него не пройдет", - смеется Риттер.
Вызванные пленные к понедельнику должны быть готовы к отправке. Правда,
никто из них не знает, куда.
Хенн и Шмиц мало верят тому, что эта отправка обещает что-то хорошее. От
своего плана они не отступят.
Перед раздачей ужина Хенн встречается со Шмицом. "Ну как, все ясно?" Шмиц
кивает. "Да. Значит, с ассенизационной командой!" И по мальчишески улыбаясь,
продолжает: "Но сегодня вечером не убежит никто, мой милый..." Хенн
вопросительно смотрит на приятеля: у этого Шмица не поймешь, когда он шутит, а
когда говорит серьезно.
"Что это значит?"
"Ты будешь удивлен. Знаешь, кто сегодня назначен ответственным в
ассенизационной команде? Я!"
"Тем лучше", - невозмутимо отвечает Хенн.
"Да, вот еще", - хитро щурясь, шепчет Шмиц. -- "Ты не суеверный?"
"А что такое?" - с серьезным видом спрашивает Хенн, не обращая внимания на
тон товарища.
"Я только хочу тебе напомнить, что сегодня тринадцатое! Тринадцатое апреля
тысяча девятьсот сорок шестого!"
"Эту дату мы должны запомнить!"
В этот мягкий весенний вечер почти все пленные выходят из бараков подышать
свежим воздухом. Перед ужином Хенн незаметно беседует с несколькими
пленными. С этими людьми Хенн был особенно дружен.
Он говорит каждому одно и то же:
"Дай мне свой немецкий адрес!"
"Зачем?"
"Может, я попаду домой раньше тебя и смогу сказать твоим родным, что ты жив".
"А как ты собираешься попасть домой раньше меня?"
"Ты хочешь бежать? Ну и шутки у тебя!"
"Это не шутки. Я в самом деле собираюсь бежать. Поэтому дай мне свой
домашний адрес".
"Да ты просто спятил!"
Никто не хочет верить, что Хенн отважится на побег. Ведь три тысячи километров!
"Это же невозможно!"
"Невозможно? Почему?"
Наконец товарищи убеждаются в серьезности намерения Тео и называют ему
свои адреса. Однако никто не верит, что Хенну удастся осуществить свой
замысел.
Тео приходится наизусть запомнить больше двадцати адресов. Ни одного адреса
он не записывает -- любая бумага может выдать его.
Вечером 13 апреля 1946 года ответственным за общее руководство лагерем, в
том числе и за ассенизационную команду, назначается лейтенант Вайсенберг. С
наступлением темноты в половине девятого восемь пленных, входящих в
команду, собираются у выгребной ямы. Лейтенант Вайсенберг дает последние
наставления бригадиру -- Петеру Шмицу.
"Вы знаете, что бригада выходит за территорию лагеря без конвойного. Именно
поэтому в бригаде должна соблюдаться строжайшая дисциплина. Малейший
проступок повлечет за собой наказание всех остальных обитателей лагеря.
Ясно?"
"Да уж яснее быть не может!" - небрежно кивает Шмиц и обращается к команде:
"Вы поняли?"
"Впрочем", - как бы невзначай замечает лейтенант, - "я думаю, что вряд ли кто-то
захочет убежать. Такая бредовая идея никому и в голову не придет. Это было бы
просто самоубийство!"
Самоубийство! Это слово еще долго звучит предостережением в душе обоих
приятелей. Однако ни Хенн, ни его товарищ не колеблются -- их решение твердо.
Оба всеми помыслами, всем существом сосредоточены на том, к чему готовились
последние недели. Но до конца подавить чувство страха им не удается. А вдруг
что-то сорвется в последний момент? Вдруг их схватят и отправят в Сибирь лет
на двадцать или даже больше? Или вернут в лагерь и собственные товарищи
станут ненавидеть и оскорблять их...
Первые три ездки ассенизационной команды проходят обычно. Каждая ездка
продолжается минут сорок пять. Дорога за территорией лагеря идет через поле.
Двигаться с тяжелой бочкой по непроезжей дороге чрезвычайно трудно. Каждый
раз на выходе из лагеря и при возвращении туда бригадир должен докладывать
охране и лейтенанту Вайсенбергу, что все в порядке -- никаких происшествий.
Незадолго до полуночи, после третьей ездки, Шмиц предлагает бригаде четверть