А ведь Шмиц еще утром говорил ему: попусту свистеть -- плохая примета. Вот оно
и вышло, как Петер сказал! Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела...
Неужели все пропало? Неужели это конец? Они даже назад не успели повернуть!
От этой мысли Хенну становится не по себе. Ну уж нет! Он сохранит обретенную
свободу. Сохранит любой ценой!
"Я убью его!" -шепчет он Шмицу, указывая взглядом на русского солдата.
Шмиц свирепо смотрит на товарища: "Ты с ума сошел!"
"Когда мы будем идти по мосту, я столкну его вниз", - не унимается Хенн.
Шмиц выглядит на удивление спокойным. "Нервы у тебя никуда не годятся", -
рассудительно говорит он. -- "Это нам не поможет. Терпение, Тео, терпение!"
В отчаянии, полный бессильной злобы, Хенн идет за конвоиром.
Сопровождаемые солдатом, пленники подходят к избе, еще большей, чем
прежняя. Здесь находится комендатура. Однако коменданта на месте нет. Все
трое остаются в комендатуре и ждут.
Проходит время. Комендант не появляется.
Хорошо, что у Петера и Тео есть время подумать -- что сказать коменданту, если
он спросит, кто они и откуда.
"Хочу тебя предупредить", - тихо говорит Шмиц, когда конвоир отходит немного в
сторону, - "я с тобой незнаком, впервые тебя вижу. Ты можешь говорить что
хочешь, но я тебя вообще не знаю".
Хенн не верит своим ушам. Что это с Петером? Похоже, у него тоже сдали нервы.
Он ничего не успевает спросить у Шмица -- конвоир опять подходит ближе.
"Почему Шмиц хочет сказать, что не знает меня?" - спрашивает себя Хенн.-
"Может, он хочет предать меня, чтобы спасти собственную шкуру?"
Оценивающим взглядом Тео смотрит на товарища. Тот выглядит абсолютно
невозмутимым. Как будто все, что случилось с ними, его не касается.
Постепенно Хенну становится ясно: Шмиц поступает правильно! Если их спросят,
кто они и откуда, оба скажут, что незнакомы друг с другом, никогда друг друга не
видели и ничего друг о друге не знают. И тогда каждый может придумать свою
собственную легенду. Может быть, при допросе это вызовет меньше
подозрений...
Однако в этот вечер беглецов не допрашивают. Через несколько часов ожидания
выясняется, что допрос откладывается на следующее утро. Конвоир получает
распоряжение отвести пленных в караульную и там запереть.
Шмиц и Хенн в третий раз переходят мост. В душе Тео вновь зарождается
надежда. "Хорошо, что сегодня нас не допрашивали", - думает он. -- "Сейчас
главное -- выиграть время. До утра еще двенадцать часов. А за двенадцать часов
может случиться все что угодно".
Караульная, в которую привели пленников, до войны, очевидно, была конюшней.
Конвоир запер снаружи дверь на задвижку. Друзья очутились в кромешной тьме.
Окон в помещении нет. Другого выхода -- тоже. Постепенно глаза пленников
привыкают к темноте.
Оба начинают исследовать помещение -- вдруг есть какая-нибудь возможность
убежать? Единственный шанс вырваться на свободу -- выломать из стены пару
камней. Камни в стене неплотно прилегают друг к другу, а щели между ними
замазаны глиной. Крыша тоже из каменных плит, но они очень большие и
наверное очень тяжелые -- их не отодвинуть.
К тому же Петер и Тео понимают -- за стеной охрана. Оба устали и голодны. Нет,
для нового побега еще не время. Нужно подождать.
Проходит около часа. Загремела отодвигаемая задвижка. В помещение входят
два вооруженных солдата.
Солдаты подходят к лежащим на полу пленникам. Один из них толкает Шмица в
бок, что-то сердито кричит. От второго солдата беглецы получают пару ощутимых
ударов прикладом. Шмиц и Хенн догадываются -- они должны встать. Оба
медленно поднимаются.
На ломаном немецком солдаты командуют: "Кругом, фрицы!" Это не обещает
ничего хорошего. Петер и Тео в ужасе: конечно же, русские уверены -- эти двое
убежали из лагеря для военнопленных.
Несколько мгновений двое немцев и двое русских стоят друг против друга. Затем
солдаты выходят, что-то недовольно ворча. Пленники слышат, как гремит
закрываемая задвижка.
Наконец снаружи все стихает. Петер и Тео шепотом размышляют над своим
положением.
"Нет сомнения", - говорит Шмиц, - "эти русские знают, что мы удрали из лагеря".
"У нас остаются две возможности", - продолжает его мысль Хенн, - "или
попытаться сбежать, или дать на допросе правдоподобные показания"
"Сможем ли мы сбежать, - это нужно еще выяснить. Но в любом случае
необходимо уточнить, что мы будем говорить на допросе".
"Думаю, мы скажем, что не знаем друг друга!"
"Я тоже так думаю. Мы впервые увидели друг друга, когда нас задержал
патрульный, и друг с другом незнакомы".
"Но мы должны найти какую-то причину, почему мы вообще оказались в этих
местах!" Долгое время Хенн молча думает. "Есть, придумал!" - вдруг вырывается
у него.
"Выкладывай!" - торопит товарища Шмиц.
"Помнишь санитара Шолля, который был в нашем лагере там, в Макеевке?"
Шмиц утвердительно кивает.
"Его вместе с группой других пленных освободили за неделю до нашего побега.
Ты помнишь, почему? Потому что он -- иностранец!!" Хенн многозначительно
замолкает.
"Понимаю!" - восхищенно шепчет Шмиц. -- "Мы с тобой не немцы. Мы --
иностранцы".
"Да. Мы иностранцы. И как иностранцы подлежим отправке на родину. А во время
стоянки опоздали на поезд. Ну как, убедительно звучит?"
"Нам надо придумать", - добавляет после короткого молчания Шмиц, - "откуда
мы, из какой страны".
"В конце сорок четвертого я воевал в Эльзасе. А Эльзас находится как раз на
стыке трех стран: Германии, Франции и Швейцарии. Никогда не забуду: в
Германии и Франции ночью -- тьма кромешная, кругом развалины, в Швейцарии
все ярко освещено, порядок! Квартировали мы тогда в маленькой эльзасской
деревушке. Называлась эта деревня Хюнинген. Там я познакомился с семейством
Фюрстенбергер. И теперь я -- Пауль Фюрстенбергер из Хюнингена в Эльзасе. Из
Франции".
"Ты что, по-французски говоришь?" - спрашивает Шмиц.
"Точно так же, как ты", - смеется Хенн. "Если хочешь знать -- я вырос в
Германии, у моей родной тетки..."
"Понимаю", - ухмыляется Шмиц. -- "теперь и мне нужно что-то придумать. Два
француза -- это плохо. Но ведь я могу быть швейцарцем!"
"Конечно". -- соглашается Хенн. -- "Теперь мы оба -- иностранцы. И до
сегодняшнего дня в глаза друг друга не видели".
"Да, надо подумать, как меня зовут. Как тебе нравится Густль? Мне кажется,
Густль Берауэр -- подходящее имя". Шмиц смеется. Его смех звучит немного
наигранно -- ведь Густль Берауэр и Пауль Фюрстенбергер еще не на свободе...
Каждый час в караульной появляются часовые -- проверяют, на месте ли
пленники. После третьей проверки Хенн делает открытие: дверь закрывается
только на наружную задвижку. Ключа нет.
В перерыве между проверками оба пленника пытаются расшатать несколько
камней в стене возле двери. Это оказывается даже легче, чем они предполагали.
Очень скоро им удается расшатать камни так, что их без особого труда можно
выломать из стены. Оба ждут следующей проверки.
Проверки сопровождаются пинками и ударами прикладов. Часовым не удается
поспать в эту ночь, и они срывают свою досаду на пленниках.
После очередной проверки часовые, как обычно, запирают дверь на задвижку.
Через несколько минут после их ухода Тео Хенн отодвигает изнутри один из
расшатанных камней, просовывает в образовавшуюся дыру руку и отодвигает
задвижку. Дверь открывается сама собой.
"Пошли!" - шепчет Тео и осторожно, согнувшись, выходит из караульной. И в ту
же секунду отшатывается назад: прямо перед ним стоит часовой! С раскрытым от
изумления ртом застывает в дверях Шмиц. Пленникам и в голову не приходило,
что часовые караулят у дверей, а не ограничиваются частыми проверками.
Неожиданный поворот событий застает врасплох и часовых. Хенн понимает:
теперь счет идет на секунды, все зависит от того, кто первый опомнится. Он
инстинктивно бросается на часового, сбивает его с ног и стремительно убегает в
ночь.
Первое мгновение часовой не понимает, что случилось. Пока он поднимается,
снимает с плеча ружье и стреляет вслед убегающему Хенну, тот уже далеко.
Петер Шмиц, как вкопанный, все еще стоит в проеме дверей. Он тоже совершенно
не осознает случившегося. Лишь много позднее он понимает, что упустил свой
шанс.
Хенн бежит сломя голову -- ведь на карту поставлена его жизнь. Вслед ему гремят
выстрелы. Первая пуля свистит совсем близко. Слава Богу, и другие мимо! Он
бежит, спотыкаясь, не разбирая дороги -- через поля, через сады. Он пробежал
уже добрую сотню метров. Но тут ноги отказывают ему. Они совершенно не
слушаются его. Бежать дальше он не может. Он бессильно опускается на землю.
Его тело сотрясает дрожь. Позади еще раздаются одиночные выстрелы.
Потревоженные ими, громко лают деревенские псы. Звук выстрелов, лай собак
будит жителей деревни -- в окнах загорается свет. Сердце Хенна бешено
колотится.
Позднее, размышляя о случившемся, он приходит к выводу: люди ошибаются,
считая, что при экстремальной ситуации физические силы мобилизуются. Скорее
наоборот -- именно в таких случаях силы изменяют...
Постепенно Хенн приходит в себя. Дрожь в теле утихает, сердце бьется ровнее.
Его до сих пор не нашли! Ему все еще кажется, что в любой момент кто-то из
преследователей может обнаружить его. Но проходит время -- никто не
появляется. С новой силой у Хенна пробуждается и крепнет желание бежать. Он с
трудом поднимается и медленно бредет дальше. Через короткое время он
выходит к открытому со всех сторон полю. Вот чудо, его никто не преследует! Не
останавливаясь, он идет дальше. Он идет медленно -- тело будто налито свинцом.
Он идет и идет. Идет десять, двадцать минут. Движения его медленны и
монотонны, как у автомата. Только бы прочь от места, где русские заперли его.
Хенн шагает всю ночь. Голода он не чувствует. Дальше, дальше, дальше!
Н о чем дальше он идет, тем чаще перед его мысленным взором возникает
растерянное лицо его товарища Петера Шмица. Что-то с ним сейчас? Досталось,
наверное, из-за того, что он, Тео Хенн, убежал! А что будет с ним самим -- ведь он
теперь идет один! Тысячи мыслей проносятся в голове Хенна.
Ночь сменяется днем, а он все идет. Не останавливаясь, без отдыха, без пищи.
Один.
А ведь они с Петером продумали весь побег! И даже, как им казалось, все
осложнения, которые могли появиться во время пути! Но все, что случилось с
ними, произошло так быстро, так неожиданно! Кто из них мог предугадать это?
Да и что вообще можно предугадать при побеге?
Ближе к полудню Хенн чувствует, что страшно проголодался. "Ну, что теперь?" -
рассуждает он сам с собой. -- "Снова просить милостыню? Или попытаться
стащить что-нибудь съестное?" Ни на то, ни на другое Хенн не может решиться.
Он подходит к кукурузному полю. Урожай уже собран, но кое-где на высохших
стеблях остались початки.
Кукурузные зерна дают Хенну ощущение сытости. Н о очень скоро его начинает
мучить сильная жажда. К счастью, путь беглеца преграждает небольшой ручей.
Измученный жаждой, обессиленный, Хенн опускается возле ручья на траву,
обеими ладонями черпает воду, жадно пьет. Утолив жажду, он после короткого
отдыха продолжает путь. И опять идет в южном направлении.
Он идет уже около двенадцати часов, не останавливаясь. И все это время -- почти
без еды. К вечеру Хенн решает -- нужно снова просить милостыню. Ему везет: в
этот день в деревне пекли хлеб. Ему дают хлеб в каждом доме, куда он стучит.
За деревней начинаются луга. Траву уже скосили. Смертельно уставший, Хенн
зарывается в стог сена и засыпает.
Третья ночь после побега из лагеря. До родного дома все так же далеко.
Двое мужчин издали давно наблюдают за странным чужаком. Их удивило, что он
просил хлеба у жителей деревни. Что-то здесь не так!
В деревне у незнакомца ничего не спрашивали, никто не знает, кто он и откуда. И
мужчины решают -- нужно все выяснить.
Они незаметно идут за незнакомым человеком, видят, что тот зарылся в стог
сена. Мужчины подходят ближе. В руках у них -- тяжелые деревянные дубинки.
Мужчины останавливаются в трех шагах от лежащего. Один на русском языке
окликает его. Но тот не отвечает. Русские повторяют то же более громко --
лежащий человек не шевелится.
"Ну и спит же он!"- говорит другой. -- "Ну-ка, тряхни его!"
Мужчина подходит к спящему, трясет его за плечо. Его товарищ стоит чуть
поодаль, держа на всякий случай свою дубинку наготове.
Наконец незнакомец медленно просыпается. Открывает глаза, растерянно
смотрит на обоих. В первый момент он вообще не осознает, где он и кто эти люди.
Но в следующее мгновение его словно молнией пронзает: русские! О бегстве
нечего и думать, он слишком устал за двадцать часов непрерывной ходьбы.
"Документы!" - требует тот, кто разбудил его.
Незнакомец непонимающе смотрит на русского.
"Документы!" - повторяет другой мужчина.
Человек отрицательно качает головой. "Ньет", - на ломаном русском бормочет
он.
"Нет документов?" - неприязненно спрашивает русский. -- "Тогда пойдем к
председателю колхоза!"
Незнакомец послушно идет с русскими в деревню. Через несколько минут они
подходят к какому-то дому. Входят в комнату с большой печью. Сидящий за
столом человек вопросительно смотрит на вошедших. Наверное, это и есть
председатель. Мужчины рассказывают -- этого незнакомца они задержали
недалеко от деревни. Человек за столом коротко кивает. Попрощавшись, мужчины
уходят.
"Кто вы и куда идете?" - приветливо обращается председатель к задержанному.
Кажется, тот понимает, о чем его спрашивают. И отвечает, мешая русские слова с
немецкими: он -- пленный, гражданин Франции, зовут его Пауль Фюрстенбергер.
Ехал в поезде с группой иностранцев, подлежащих отправке на родину. Во время
стоянки вышел из вагона, чтобы купить еды, и опоздал на поезд. И теперь пешком
хочет добраться до следующей станции.
Председатель внимательно слушает. Он, кажется, верит незнакомцу. Ему
известно, что сейчас пленных иностранцев в специальных поездах отправляют на
родину.
"Хотите есть?" - спрашивает он. Не дожидаясь ответа, жена председателя ставит
на стол миску с картошкой в мундире и солеными огурцами. Эта простая пища
кажется Хенну королевским угощением.
Наконец Хенн кончил есть. Председатель жестом показывает на деревянную
скамью -- Тео может переночевать в этом доме! Хозяин предупреждает его -- все
попытки бежать бесполезны, дом крепко заперт. Но это предупреждение излишне
-- Хенн безумно устал. Бежать он и не думает.
Он ложится на скамью. И засыпает успокоенный -- похоже, председатель поверил
выдуманной им истории.
На следующее утро двое молодых мужчин приводят Хенна в другую деревню.
Дорога идет по пустынной местности, вокруг -- ни души. Однако бежать Хенн не
пытается -- его конвоиры вооружены.
Вначале Тео довольно спокоен. Но постепенно беспокойство все больше
овладевает им: его ведут куда-то в северном направлении. Если они и дальше так
будут идти, то выйдут к деревне, из которой он убежал. А вдруг его русские
конвоиры все знают?
Наконец около полудня они приходят в большую деревню. Нет, это не та деревня,
из которой он бежал накануне. Хенна приводят в отделение милиции. Здесь его
будут допрашивать.
"Спокойно!" - говорит себе Хенн. Да, теперь он гораздо спокойнее. Он уже не так
боится, как в первые дни после побега. Да и чего, собственно, бояться? Он
больше не немецкий военнопленный Тео Хенн. Теперь он французский гражданин
Пауль Фюрстенбергер, родившийся в деревне Хюнинген, в Эльзасе.
Слушая историю Пауля Фюрстенбергера, русский офицер недоверчиво качает
головой. Но Хенн попрежнему спокоен -- кто может это проверить?
Вопросы следуют один за другим: Не состояли ли вы в национал-
социалистической партии? Владеете ли на родине недвижимостью, имеете ли
состояние? Где вас взяли в плен?
Ответить на все эти вопросы нетрудно. Последнее время он, Пауль
Фюрстенбергер, в качестве иностранного рабочего находился в Берлине и там
был интернирован оккупационными властями.
"В каком лагере для военнопленных вы были?" - неожиданно спрашивает
офицер.
Фюрстенбергер напряженно думает. Пожалуй, именно это русские могут
проверить. "Нет, я не был в лагере", - медленно говорит он, всем своим видом
показывая, как будто старается что-то вспомнить. "Я был в колхозе. И с пленными
там хорошо обращались, очень хорошо!"
"Где находится этот колхоз?"
Точное местонахождение колхоза Фюрстенбергер не знает. "Мы добирались туда
поездом около четырех дней", - объясняет он.
"Дайте мне карту!" - приказывает офицер другому сотруднику. Он внимательно
изучает карту, что-то прикидывая. "Сейчас я назову несколько населенных мест.
Среди них наверняка есть место, где вы работали".
От этого вопроса Фюрстенбергеру становится немного не по себе. Однако он
согласно кивает. И говорит "нет", когда офицер называет первое место. При
слове "Новороссийск" Фюрстенбергер изображает радостное удивление: "Да,
Ново... Это там!"
"Новороссийск?" - переспрашивает офицер.
"Да, да", - кивает Фюрстенбергер.
"Ну что ж, похоже на правду", - соглашается офицер. Хенн не может понять, что
имеет ввиду этот русский -- то ли название места, то ли его ответы.
"Вы один сошли на стоянке поезда?"
"Нет, нас было по меньшей мере пятнадцать человек"
"И где же остальные?"
"Не знаю!" - пожимает плечами Фюрстенбергер.
Офицер снова качает головой. Этот жест может одновременно означать и
недоверие к словам задержанного, и готовность поверить ему.
В этот момент дверь открывается. В комнату вводят еще одного человека.
Фюрстенбергер не оборачивается. Внезапная догадка молнией пронзает его: это
Петер Шмиц! Он еще не видит вошедшего, но твердо знает, что это его товарищ.
Прошло больше суток с тех пор, как он в последний раз видел Шмица.
Фюрстенбергер медленно поворачивает голову, смотрит Шмицу в глаза. Никто из
русских не догадывается, что этот взгляд означает: мы не знаем друг друга...
Офицер начинает допрашивать Шмица. Тео Хенн с безучастным видом сидит на
скамье в глубине комнаты. В действительности он, затаив дыхание,
прислушивается к показаниям своего товарища по побегу.
"Берауэр, Густль Берауэр", - называет свое имя второй задержанный. И
добавляет, что он -- гражданин Швейцарии.
"Молодец, Петер!" - думает Хенн, слушая ответы товарища. Шмиц рассказывает
офицеру ту же историю -- мол, как иностранец он подлежал отправке на родину,
во время стоянки сошел с поезда и опоздал к отправке. Хенн видит -- офицер
слушает показания Шмица уже не так скептически, как перед этим слушал его
ответы. В его душе снова пробуждается надежда.
И действительно -- офицер приходит к заключению, что показания обоих
иностранцев правдивы -- оба были задержаны в разных местах и не могли
сговориться. Может быть, они даже знакомы. Он спрашивает Шмица -- знает ли
тот сидящего на скамье человека. Шмиц отрицательно качает головой: "Нет,
никогда не видел!"
После допроса Шмиц садится на скамью рядом с Хенном. Оба несколько секунд
смотрят друг на друга, затем с равнодушным видом отводят глаза. Наконец
долгое ожидание закончено. Офицер сообщает задержанным, что до выяснения
обстоятельств их отправляют в находящийся недалеко лагерь для перемещенных
лиц.
Через три часа пути они приходят в лагерь. Лагерь расположен рядом с
кирпичным заводом. На территории лагеря всего один длинный кирпичный барак.
Вокруг лагеря -- высокий забор из колючей проволоки.
В первой комнате барака Хенн и Шмиц получают места рядом с дверью. Обычных
нар здесь нет. Вместо них -- два бревна в голове и в ногах, на которые положены
несколько досок.
Боясь, что кто-нибудь наблюдает за ними, Хенн и Шмиц продолжают делать вид,
будто незнакомы друг с другом. Поодиночке они обходят территорию лагеря.
Сведения, полученные обоими во время этой прогулки, малоутешительны. В
лагере -- карантин в связи с эпидемией тифа, поэтому никто не работает. Из
двухсот обитателей лагеря в течение нескольких недель умерли уже около
восьмисот человек. Поэтому в лагере много свободных мест.
Все обитатели лагеря -- или этнические немцы из Австрии, Венгрии, Югославии и
Румынии, или так называемые "граждане Германской империи" - немцы из
западной и восточной Пруссии. Среди них -- шесть девушек из Венгрии. Они
работают в лагерной прачечной. Мужчины до эпидемии тифа работали на
кирпичном заводе и получали достаточное питание. С начала эпидемии рацион
сильно сокращен. Неработающие получают всего по триста грамм хлеба в день. В
макеевском лагере военнопленные получали вдвое больше!
Поэтому оба -- и Хенн, и Шмиц -- одержимы одной мыслью: вырваться из этого
лагеря как можно быстрее. Вечером, когда приятели уже улеглись, они
отваживаются шепотом поговорить друг с другом.
"Я просто оцепенел от страха, когда тебя привели на допрос", - признается Тео. --
"Ведь если бы тебя сопровождал часовой из деревни, откуда я удрал, он
наверняка узнал бы меня".
"На твое счастье, меня конвоировал другой солдат. Ты даже представить не
можешь, что мне пришлось перенести после того, как ты сбежал".
"Это все -- из-за твоей нерешительности! Я-то думал, ты побежишь вместе со
мной!"
"Когда я увидел возле двери часового, меня словно парализовало, я просто с
места не мог сдвинуться. А когда один русский бросился вслед за тобой, второй
сначала держал меня под прицелом. Потом вдруг говорит: "Беги!" Я ему не
поверил, - чувствовал, что тут какой-то подвох кроется. А потом увидел -- первый
на меня ружье нацелил. Если бы я побежал, они бы меня убили. Для русских это
было выходом из положения -- застрелен при попытке к бегству! Как я испугался!
Объяснил часовым -- у меня дома жена и дети. Наверное, это как-то их
разжалобило. Они на какое-то мгновение даже растерялись. А потом оба на меня
набросились и избили. Но это было уже не так страшно. Главное -- они не убили
меня".
Несколько минут Петер Шмиц молчит. Кажется, собственный рассказ сильно
взволновал его.
"Но самое замечательное" - продолжает он, - "произошло потом. Утром часовой
должен был доложить начальству о ночном происшествии. Когда он сказал, что
одному пленному удалось убежать, комендант избил его".
"В самом деле?" - удивляется Хенн.
"Да, избил, и даже сильнее, чем сам часовой перед этим избил меня! Для меня
было настоящим удовольствием это видеть".
"Месть сладка!" - смеется Хенн. Потом вкратце рассказывает, как задержали его
самого. Теперь в мыслях обоих только одно -- новый побег.
"Убежать отсюда несложно", - рассуждает Хенн. -- "Забор из колючей проволоки
-- не помеха. Часовой обходит территорию только раз в час. Думаю, мы должны
исчезнуть отсюда как можно быстрее, тем более что кормежка здесь -- ниже
всякой критики!"
"Ты прав", - соглашается Шмиц. -- "Но все же давай подождем до Пасхи!"
"До Пасхи?"
"Ну да, еще два дня! Сегодня же страстная пятница!"
Некоторое время оба молчат.
"На Пасху должны дать добавку к дневному рациону", - говорит Шмиц. -- "Мы бы
взяли ее с собой! Мне тут говорили люди -- уже несколько недель как рацион
урезали. Наверное, на праздники приберегают!"
"Хорошо, останемся ненадолго", - соглашается Хенн. -- Вдруг на Пасху случится
чудо -- каждому дадут яйцо! И двойную порцию хлеба. Ведь недаром же люди
говорили! Для русских христиан Пасха всегда была самым большим церковным
праздником -- праздником Воскресения Господня. Может, в их душах сохранилась
хоть какая-то вера..."
Год 1946. Пасха.
Над плодородными полями Украины сияет солнце. Весь христианский мир
отмечает праздник Воскресения. Для миллионов этот день стал праздником лишь
символически -- никогда еще столько людей не находилось в таком жалком,
нищенском состоянии.
Полные ожидания, обитатели лагеря входят в помещение столовой. Пасхальное
утро. Все ждут желанной праздничной добавки.
Однако ожидания напрасны.
Как всегда, одна буханка хлеба на двенадцать мужчин. Каждый кусок
взвешивается на весах. Двенадцать пар глаз ревниво наблюдают за этим --
каждый должен получить норму, ни крошки больше. Никому предпочтения, всем
поровну.
Как всегда, каждому куску присваивается номер. Карточки с номерами кладут в
старую шапку. И как всегда, каждый вытаскивает карточку из шапки и получает
кусок, соответствующий номеру.
Только обычная пайка хлеба, ни грамма больше. А о повидле и яйце нечего и
мечтать.
Они ждут обеда. Но снова -- разочарование. И сегодня, в праздник Пасхи, - лишь
три четверти литра жидкого супа и ложка каши.
Теперь остается одна надежда -- может, к ужину дадут что-нибудь сверх обычной
нормы. Однако ни Тео Хенн, ни Петер Шмиц больше не надеются на праздничную
добавку. Теперь они надеются только на себя. Они решили бежать уже сегодня
вечером. Прогуливаясь после обеда по территории лагеря, они обнаруживают в
заборе место, где колючая проволока проржавела. Вот отсюда-то оба и убегут.
Правда, одно обстоятельство может помешать побегу. Уже на второй день
пребывания в лагере они заметили, что за ними внимательно наблюдает паренек
лет девятнадцати, этнический немец из Венгрии. Он следит за каждым их шагом.
"Ему поручили шпионить за нами", - догадывается Шмиц, когда после обеда
друзья обсуждают план побега. -- "Это ясно как дважды два. Русские не доверяют
нам!"
"Этого типа нужно вывести из игры!" - решает Хенн.
Перед ужином в помещении столовой неожиданно появляется комендант лагеря.
Всех ожидает праздничный сюрприз -- чайная ложка повидла...
Поужинав, Петер Шмиц и Тео Хенн первыми покидают столовую. Паренек тоже
поднимается и идет за ними. Этот высокий, худой мальчик едва ли понимает,
зачем его заставляют следить за новичками.
У выхода из столовой Хенн оборачивает, смотрит на мальчишку: "Что тебе от нас
нужно?"
Тот притворяется непонимающим.
"Не прикидывайся дурачком! Я знаю, что тебе поручили шпионить за нами", -
говорит Хенн.
Паренек отводит глаза.
"Верно я говорю?" - не унимается Хенн.
Мальчик молча, беспомощно кивает.
"Это ты напрасно делаешь", - резюмирует Тео. Теперь у него нет другого выхода:
точным боксерским ударом в подбородок он опрокидывает паренька на землю.
Через секунду он уже у забора, у того самого места, которое они с Петером
и вышло, как Петер сказал! Рано пташечка запела, как бы кошечка не съела...
Неужели все пропало? Неужели это конец? Они даже назад не успели повернуть!
От этой мысли Хенну становится не по себе. Ну уж нет! Он сохранит обретенную
свободу. Сохранит любой ценой!
"Я убью его!" -шепчет он Шмицу, указывая взглядом на русского солдата.
Шмиц свирепо смотрит на товарища: "Ты с ума сошел!"
"Когда мы будем идти по мосту, я столкну его вниз", - не унимается Хенн.
Шмиц выглядит на удивление спокойным. "Нервы у тебя никуда не годятся", -
рассудительно говорит он. -- "Это нам не поможет. Терпение, Тео, терпение!"
В отчаянии, полный бессильной злобы, Хенн идет за конвоиром.
Сопровождаемые солдатом, пленники подходят к избе, еще большей, чем
прежняя. Здесь находится комендатура. Однако коменданта на месте нет. Все
трое остаются в комендатуре и ждут.
Проходит время. Комендант не появляется.
Хорошо, что у Петера и Тео есть время подумать -- что сказать коменданту, если
он спросит, кто они и откуда.
"Хочу тебя предупредить", - тихо говорит Шмиц, когда конвоир отходит немного в
сторону, - "я с тобой незнаком, впервые тебя вижу. Ты можешь говорить что
хочешь, но я тебя вообще не знаю".
Хенн не верит своим ушам. Что это с Петером? Похоже, у него тоже сдали нервы.
Он ничего не успевает спросить у Шмица -- конвоир опять подходит ближе.
"Почему Шмиц хочет сказать, что не знает меня?" - спрашивает себя Хенн.-
"Может, он хочет предать меня, чтобы спасти собственную шкуру?"
Оценивающим взглядом Тео смотрит на товарища. Тот выглядит абсолютно
невозмутимым. Как будто все, что случилось с ними, его не касается.
Постепенно Хенну становится ясно: Шмиц поступает правильно! Если их спросят,
кто они и откуда, оба скажут, что незнакомы друг с другом, никогда друг друга не
видели и ничего друг о друге не знают. И тогда каждый может придумать свою
собственную легенду. Может быть, при допросе это вызовет меньше
подозрений...
Однако в этот вечер беглецов не допрашивают. Через несколько часов ожидания
выясняется, что допрос откладывается на следующее утро. Конвоир получает
распоряжение отвести пленных в караульную и там запереть.
Шмиц и Хенн в третий раз переходят мост. В душе Тео вновь зарождается
надежда. "Хорошо, что сегодня нас не допрашивали", - думает он. -- "Сейчас
главное -- выиграть время. До утра еще двенадцать часов. А за двенадцать часов
может случиться все что угодно".
Караульная, в которую привели пленников, до войны, очевидно, была конюшней.
Конвоир запер снаружи дверь на задвижку. Друзья очутились в кромешной тьме.
Окон в помещении нет. Другого выхода -- тоже. Постепенно глаза пленников
привыкают к темноте.
Оба начинают исследовать помещение -- вдруг есть какая-нибудь возможность
убежать? Единственный шанс вырваться на свободу -- выломать из стены пару
камней. Камни в стене неплотно прилегают друг к другу, а щели между ними
замазаны глиной. Крыша тоже из каменных плит, но они очень большие и
наверное очень тяжелые -- их не отодвинуть.
К тому же Петер и Тео понимают -- за стеной охрана. Оба устали и голодны. Нет,
для нового побега еще не время. Нужно подождать.
Проходит около часа. Загремела отодвигаемая задвижка. В помещение входят
два вооруженных солдата.
Солдаты подходят к лежащим на полу пленникам. Один из них толкает Шмица в
бок, что-то сердито кричит. От второго солдата беглецы получают пару ощутимых
ударов прикладом. Шмиц и Хенн догадываются -- они должны встать. Оба
медленно поднимаются.
На ломаном немецком солдаты командуют: "Кругом, фрицы!" Это не обещает
ничего хорошего. Петер и Тео в ужасе: конечно же, русские уверены -- эти двое
убежали из лагеря для военнопленных.
Несколько мгновений двое немцев и двое русских стоят друг против друга. Затем
солдаты выходят, что-то недовольно ворча. Пленники слышат, как гремит
закрываемая задвижка.
Наконец снаружи все стихает. Петер и Тео шепотом размышляют над своим
положением.
"Нет сомнения", - говорит Шмиц, - "эти русские знают, что мы удрали из лагеря".
"У нас остаются две возможности", - продолжает его мысль Хенн, - "или
попытаться сбежать, или дать на допросе правдоподобные показания"
"Сможем ли мы сбежать, - это нужно еще выяснить. Но в любом случае
необходимо уточнить, что мы будем говорить на допросе".
"Думаю, мы скажем, что не знаем друг друга!"
"Я тоже так думаю. Мы впервые увидели друг друга, когда нас задержал
патрульный, и друг с другом незнакомы".
"Но мы должны найти какую-то причину, почему мы вообще оказались в этих
местах!" Долгое время Хенн молча думает. "Есть, придумал!" - вдруг вырывается
у него.
"Выкладывай!" - торопит товарища Шмиц.
"Помнишь санитара Шолля, который был в нашем лагере там, в Макеевке?"
Шмиц утвердительно кивает.
"Его вместе с группой других пленных освободили за неделю до нашего побега.
Ты помнишь, почему? Потому что он -- иностранец!!" Хенн многозначительно
замолкает.
"Понимаю!" - восхищенно шепчет Шмиц. -- "Мы с тобой не немцы. Мы --
иностранцы".
"Да. Мы иностранцы. И как иностранцы подлежим отправке на родину. А во время
стоянки опоздали на поезд. Ну как, убедительно звучит?"
"Нам надо придумать", - добавляет после короткого молчания Шмиц, - "откуда
мы, из какой страны".
"В конце сорок четвертого я воевал в Эльзасе. А Эльзас находится как раз на
стыке трех стран: Германии, Франции и Швейцарии. Никогда не забуду: в
Германии и Франции ночью -- тьма кромешная, кругом развалины, в Швейцарии
все ярко освещено, порядок! Квартировали мы тогда в маленькой эльзасской
деревушке. Называлась эта деревня Хюнинген. Там я познакомился с семейством
Фюрстенбергер. И теперь я -- Пауль Фюрстенбергер из Хюнингена в Эльзасе. Из
Франции".
"Ты что, по-французски говоришь?" - спрашивает Шмиц.
"Точно так же, как ты", - смеется Хенн. "Если хочешь знать -- я вырос в
Германии, у моей родной тетки..."
"Понимаю", - ухмыляется Шмиц. -- "теперь и мне нужно что-то придумать. Два
француза -- это плохо. Но ведь я могу быть швейцарцем!"
"Конечно". -- соглашается Хенн. -- "Теперь мы оба -- иностранцы. И до
сегодняшнего дня в глаза друг друга не видели".
"Да, надо подумать, как меня зовут. Как тебе нравится Густль? Мне кажется,
Густль Берауэр -- подходящее имя". Шмиц смеется. Его смех звучит немного
наигранно -- ведь Густль Берауэр и Пауль Фюрстенбергер еще не на свободе...
Каждый час в караульной появляются часовые -- проверяют, на месте ли
пленники. После третьей проверки Хенн делает открытие: дверь закрывается
только на наружную задвижку. Ключа нет.
В перерыве между проверками оба пленника пытаются расшатать несколько
камней в стене возле двери. Это оказывается даже легче, чем они предполагали.
Очень скоро им удается расшатать камни так, что их без особого труда можно
выломать из стены. Оба ждут следующей проверки.
Проверки сопровождаются пинками и ударами прикладов. Часовым не удается
поспать в эту ночь, и они срывают свою досаду на пленниках.
После очередной проверки часовые, как обычно, запирают дверь на задвижку.
Через несколько минут после их ухода Тео Хенн отодвигает изнутри один из
расшатанных камней, просовывает в образовавшуюся дыру руку и отодвигает
задвижку. Дверь открывается сама собой.
"Пошли!" - шепчет Тео и осторожно, согнувшись, выходит из караульной. И в ту
же секунду отшатывается назад: прямо перед ним стоит часовой! С раскрытым от
изумления ртом застывает в дверях Шмиц. Пленникам и в голову не приходило,
что часовые караулят у дверей, а не ограничиваются частыми проверками.
Неожиданный поворот событий застает врасплох и часовых. Хенн понимает:
теперь счет идет на секунды, все зависит от того, кто первый опомнится. Он
инстинктивно бросается на часового, сбивает его с ног и стремительно убегает в
ночь.
Первое мгновение часовой не понимает, что случилось. Пока он поднимается,
снимает с плеча ружье и стреляет вслед убегающему Хенну, тот уже далеко.
Петер Шмиц, как вкопанный, все еще стоит в проеме дверей. Он тоже совершенно
не осознает случившегося. Лишь много позднее он понимает, что упустил свой
шанс.
Хенн бежит сломя голову -- ведь на карту поставлена его жизнь. Вслед ему гремят
выстрелы. Первая пуля свистит совсем близко. Слава Богу, и другие мимо! Он
бежит, спотыкаясь, не разбирая дороги -- через поля, через сады. Он пробежал
уже добрую сотню метров. Но тут ноги отказывают ему. Они совершенно не
слушаются его. Бежать дальше он не может. Он бессильно опускается на землю.
Его тело сотрясает дрожь. Позади еще раздаются одиночные выстрелы.
Потревоженные ими, громко лают деревенские псы. Звук выстрелов, лай собак
будит жителей деревни -- в окнах загорается свет. Сердце Хенна бешено
колотится.
Позднее, размышляя о случившемся, он приходит к выводу: люди ошибаются,
считая, что при экстремальной ситуации физические силы мобилизуются. Скорее
наоборот -- именно в таких случаях силы изменяют...
Постепенно Хенн приходит в себя. Дрожь в теле утихает, сердце бьется ровнее.
Его до сих пор не нашли! Ему все еще кажется, что в любой момент кто-то из
преследователей может обнаружить его. Но проходит время -- никто не
появляется. С новой силой у Хенна пробуждается и крепнет желание бежать. Он с
трудом поднимается и медленно бредет дальше. Через короткое время он
выходит к открытому со всех сторон полю. Вот чудо, его никто не преследует! Не
останавливаясь, он идет дальше. Он идет медленно -- тело будто налито свинцом.
Он идет и идет. Идет десять, двадцать минут. Движения его медленны и
монотонны, как у автомата. Только бы прочь от места, где русские заперли его.
Хенн шагает всю ночь. Голода он не чувствует. Дальше, дальше, дальше!
Н о чем дальше он идет, тем чаще перед его мысленным взором возникает
растерянное лицо его товарища Петера Шмица. Что-то с ним сейчас? Досталось,
наверное, из-за того, что он, Тео Хенн, убежал! А что будет с ним самим -- ведь он
теперь идет один! Тысячи мыслей проносятся в голове Хенна.
Ночь сменяется днем, а он все идет. Не останавливаясь, без отдыха, без пищи.
Один.
А ведь они с Петером продумали весь побег! И даже, как им казалось, все
осложнения, которые могли появиться во время пути! Но все, что случилось с
ними, произошло так быстро, так неожиданно! Кто из них мог предугадать это?
Да и что вообще можно предугадать при побеге?
Ближе к полудню Хенн чувствует, что страшно проголодался. "Ну, что теперь?" -
рассуждает он сам с собой. -- "Снова просить милостыню? Или попытаться
стащить что-нибудь съестное?" Ни на то, ни на другое Хенн не может решиться.
Он подходит к кукурузному полю. Урожай уже собран, но кое-где на высохших
стеблях остались початки.
Кукурузные зерна дают Хенну ощущение сытости. Н о очень скоро его начинает
мучить сильная жажда. К счастью, путь беглеца преграждает небольшой ручей.
Измученный жаждой, обессиленный, Хенн опускается возле ручья на траву,
обеими ладонями черпает воду, жадно пьет. Утолив жажду, он после короткого
отдыха продолжает путь. И опять идет в южном направлении.
Он идет уже около двенадцати часов, не останавливаясь. И все это время -- почти
без еды. К вечеру Хенн решает -- нужно снова просить милостыню. Ему везет: в
этот день в деревне пекли хлеб. Ему дают хлеб в каждом доме, куда он стучит.
За деревней начинаются луга. Траву уже скосили. Смертельно уставший, Хенн
зарывается в стог сена и засыпает.
Третья ночь после побега из лагеря. До родного дома все так же далеко.
Двое мужчин издали давно наблюдают за странным чужаком. Их удивило, что он
просил хлеба у жителей деревни. Что-то здесь не так!
В деревне у незнакомца ничего не спрашивали, никто не знает, кто он и откуда. И
мужчины решают -- нужно все выяснить.
Они незаметно идут за незнакомым человеком, видят, что тот зарылся в стог
сена. Мужчины подходят ближе. В руках у них -- тяжелые деревянные дубинки.
Мужчины останавливаются в трех шагах от лежащего. Один на русском языке
окликает его. Но тот не отвечает. Русские повторяют то же более громко --
лежащий человек не шевелится.
"Ну и спит же он!"- говорит другой. -- "Ну-ка, тряхни его!"
Мужчина подходит к спящему, трясет его за плечо. Его товарищ стоит чуть
поодаль, держа на всякий случай свою дубинку наготове.
Наконец незнакомец медленно просыпается. Открывает глаза, растерянно
смотрит на обоих. В первый момент он вообще не осознает, где он и кто эти люди.
Но в следующее мгновение его словно молнией пронзает: русские! О бегстве
нечего и думать, он слишком устал за двадцать часов непрерывной ходьбы.
"Документы!" - требует тот, кто разбудил его.
Незнакомец непонимающе смотрит на русского.
"Документы!" - повторяет другой мужчина.
Человек отрицательно качает головой. "Ньет", - на ломаном русском бормочет
он.
"Нет документов?" - неприязненно спрашивает русский. -- "Тогда пойдем к
председателю колхоза!"
Незнакомец послушно идет с русскими в деревню. Через несколько минут они
подходят к какому-то дому. Входят в комнату с большой печью. Сидящий за
столом человек вопросительно смотрит на вошедших. Наверное, это и есть
председатель. Мужчины рассказывают -- этого незнакомца они задержали
недалеко от деревни. Человек за столом коротко кивает. Попрощавшись, мужчины
уходят.
"Кто вы и куда идете?" - приветливо обращается председатель к задержанному.
Кажется, тот понимает, о чем его спрашивают. И отвечает, мешая русские слова с
немецкими: он -- пленный, гражданин Франции, зовут его Пауль Фюрстенбергер.
Ехал в поезде с группой иностранцев, подлежащих отправке на родину. Во время
стоянки вышел из вагона, чтобы купить еды, и опоздал на поезд. И теперь пешком
хочет добраться до следующей станции.
Председатель внимательно слушает. Он, кажется, верит незнакомцу. Ему
известно, что сейчас пленных иностранцев в специальных поездах отправляют на
родину.
"Хотите есть?" - спрашивает он. Не дожидаясь ответа, жена председателя ставит
на стол миску с картошкой в мундире и солеными огурцами. Эта простая пища
кажется Хенну королевским угощением.
Наконец Хенн кончил есть. Председатель жестом показывает на деревянную
скамью -- Тео может переночевать в этом доме! Хозяин предупреждает его -- все
попытки бежать бесполезны, дом крепко заперт. Но это предупреждение излишне
-- Хенн безумно устал. Бежать он и не думает.
Он ложится на скамью. И засыпает успокоенный -- похоже, председатель поверил
выдуманной им истории.
На следующее утро двое молодых мужчин приводят Хенна в другую деревню.
Дорога идет по пустынной местности, вокруг -- ни души. Однако бежать Хенн не
пытается -- его конвоиры вооружены.
Вначале Тео довольно спокоен. Но постепенно беспокойство все больше
овладевает им: его ведут куда-то в северном направлении. Если они и дальше так
будут идти, то выйдут к деревне, из которой он убежал. А вдруг его русские
конвоиры все знают?
Наконец около полудня они приходят в большую деревню. Нет, это не та деревня,
из которой он бежал накануне. Хенна приводят в отделение милиции. Здесь его
будут допрашивать.
"Спокойно!" - говорит себе Хенн. Да, теперь он гораздо спокойнее. Он уже не так
боится, как в первые дни после побега. Да и чего, собственно, бояться? Он
больше не немецкий военнопленный Тео Хенн. Теперь он французский гражданин
Пауль Фюрстенбергер, родившийся в деревне Хюнинген, в Эльзасе.
Слушая историю Пауля Фюрстенбергера, русский офицер недоверчиво качает
головой. Но Хенн попрежнему спокоен -- кто может это проверить?
Вопросы следуют один за другим: Не состояли ли вы в национал-
социалистической партии? Владеете ли на родине недвижимостью, имеете ли
состояние? Где вас взяли в плен?
Ответить на все эти вопросы нетрудно. Последнее время он, Пауль
Фюрстенбергер, в качестве иностранного рабочего находился в Берлине и там
был интернирован оккупационными властями.
"В каком лагере для военнопленных вы были?" - неожиданно спрашивает
офицер.
Фюрстенбергер напряженно думает. Пожалуй, именно это русские могут
проверить. "Нет, я не был в лагере", - медленно говорит он, всем своим видом
показывая, как будто старается что-то вспомнить. "Я был в колхозе. И с пленными
там хорошо обращались, очень хорошо!"
"Где находится этот колхоз?"
Точное местонахождение колхоза Фюрстенбергер не знает. "Мы добирались туда
поездом около четырех дней", - объясняет он.
"Дайте мне карту!" - приказывает офицер другому сотруднику. Он внимательно
изучает карту, что-то прикидывая. "Сейчас я назову несколько населенных мест.
Среди них наверняка есть место, где вы работали".
От этого вопроса Фюрстенбергеру становится немного не по себе. Однако он
согласно кивает. И говорит "нет", когда офицер называет первое место. При
слове "Новороссийск" Фюрстенбергер изображает радостное удивление: "Да,
Ново... Это там!"
"Новороссийск?" - переспрашивает офицер.
"Да, да", - кивает Фюрстенбергер.
"Ну что ж, похоже на правду", - соглашается офицер. Хенн не может понять, что
имеет ввиду этот русский -- то ли название места, то ли его ответы.
"Вы один сошли на стоянке поезда?"
"Нет, нас было по меньшей мере пятнадцать человек"
"И где же остальные?"
"Не знаю!" - пожимает плечами Фюрстенбергер.
Офицер снова качает головой. Этот жест может одновременно означать и
недоверие к словам задержанного, и готовность поверить ему.
В этот момент дверь открывается. В комнату вводят еще одного человека.
Фюрстенбергер не оборачивается. Внезапная догадка молнией пронзает его: это
Петер Шмиц! Он еще не видит вошедшего, но твердо знает, что это его товарищ.
Прошло больше суток с тех пор, как он в последний раз видел Шмица.
Фюрстенбергер медленно поворачивает голову, смотрит Шмицу в глаза. Никто из
русских не догадывается, что этот взгляд означает: мы не знаем друг друга...
Офицер начинает допрашивать Шмица. Тео Хенн с безучастным видом сидит на
скамье в глубине комнаты. В действительности он, затаив дыхание,
прислушивается к показаниям своего товарища по побегу.
"Берауэр, Густль Берауэр", - называет свое имя второй задержанный. И
добавляет, что он -- гражданин Швейцарии.
"Молодец, Петер!" - думает Хенн, слушая ответы товарища. Шмиц рассказывает
офицеру ту же историю -- мол, как иностранец он подлежал отправке на родину,
во время стоянки сошел с поезда и опоздал к отправке. Хенн видит -- офицер
слушает показания Шмица уже не так скептически, как перед этим слушал его
ответы. В его душе снова пробуждается надежда.
И действительно -- офицер приходит к заключению, что показания обоих
иностранцев правдивы -- оба были задержаны в разных местах и не могли
сговориться. Может быть, они даже знакомы. Он спрашивает Шмица -- знает ли
тот сидящего на скамье человека. Шмиц отрицательно качает головой: "Нет,
никогда не видел!"
После допроса Шмиц садится на скамью рядом с Хенном. Оба несколько секунд
смотрят друг на друга, затем с равнодушным видом отводят глаза. Наконец
долгое ожидание закончено. Офицер сообщает задержанным, что до выяснения
обстоятельств их отправляют в находящийся недалеко лагерь для перемещенных
лиц.
Через три часа пути они приходят в лагерь. Лагерь расположен рядом с
кирпичным заводом. На территории лагеря всего один длинный кирпичный барак.
Вокруг лагеря -- высокий забор из колючей проволоки.
В первой комнате барака Хенн и Шмиц получают места рядом с дверью. Обычных
нар здесь нет. Вместо них -- два бревна в голове и в ногах, на которые положены
несколько досок.
Боясь, что кто-нибудь наблюдает за ними, Хенн и Шмиц продолжают делать вид,
будто незнакомы друг с другом. Поодиночке они обходят территорию лагеря.
Сведения, полученные обоими во время этой прогулки, малоутешительны. В
лагере -- карантин в связи с эпидемией тифа, поэтому никто не работает. Из
двухсот обитателей лагеря в течение нескольких недель умерли уже около
восьмисот человек. Поэтому в лагере много свободных мест.
Все обитатели лагеря -- или этнические немцы из Австрии, Венгрии, Югославии и
Румынии, или так называемые "граждане Германской империи" - немцы из
западной и восточной Пруссии. Среди них -- шесть девушек из Венгрии. Они
работают в лагерной прачечной. Мужчины до эпидемии тифа работали на
кирпичном заводе и получали достаточное питание. С начала эпидемии рацион
сильно сокращен. Неработающие получают всего по триста грамм хлеба в день. В
макеевском лагере военнопленные получали вдвое больше!
Поэтому оба -- и Хенн, и Шмиц -- одержимы одной мыслью: вырваться из этого
лагеря как можно быстрее. Вечером, когда приятели уже улеглись, они
отваживаются шепотом поговорить друг с другом.
"Я просто оцепенел от страха, когда тебя привели на допрос", - признается Тео. --
"Ведь если бы тебя сопровождал часовой из деревни, откуда я удрал, он
наверняка узнал бы меня".
"На твое счастье, меня конвоировал другой солдат. Ты даже представить не
можешь, что мне пришлось перенести после того, как ты сбежал".
"Это все -- из-за твоей нерешительности! Я-то думал, ты побежишь вместе со
мной!"
"Когда я увидел возле двери часового, меня словно парализовало, я просто с
места не мог сдвинуться. А когда один русский бросился вслед за тобой, второй
сначала держал меня под прицелом. Потом вдруг говорит: "Беги!" Я ему не
поверил, - чувствовал, что тут какой-то подвох кроется. А потом увидел -- первый
на меня ружье нацелил. Если бы я побежал, они бы меня убили. Для русских это
было выходом из положения -- застрелен при попытке к бегству! Как я испугался!
Объяснил часовым -- у меня дома жена и дети. Наверное, это как-то их
разжалобило. Они на какое-то мгновение даже растерялись. А потом оба на меня
набросились и избили. Но это было уже не так страшно. Главное -- они не убили
меня".
Несколько минут Петер Шмиц молчит. Кажется, собственный рассказ сильно
взволновал его.
"Но самое замечательное" - продолжает он, - "произошло потом. Утром часовой
должен был доложить начальству о ночном происшествии. Когда он сказал, что
одному пленному удалось убежать, комендант избил его".
"В самом деле?" - удивляется Хенн.
"Да, избил, и даже сильнее, чем сам часовой перед этим избил меня! Для меня
было настоящим удовольствием это видеть".
"Месть сладка!" - смеется Хенн. Потом вкратце рассказывает, как задержали его
самого. Теперь в мыслях обоих только одно -- новый побег.
"Убежать отсюда несложно", - рассуждает Хенн. -- "Забор из колючей проволоки
-- не помеха. Часовой обходит территорию только раз в час. Думаю, мы должны
исчезнуть отсюда как можно быстрее, тем более что кормежка здесь -- ниже
всякой критики!"
"Ты прав", - соглашается Шмиц. -- "Но все же давай подождем до Пасхи!"
"До Пасхи?"
"Ну да, еще два дня! Сегодня же страстная пятница!"
Некоторое время оба молчат.
"На Пасху должны дать добавку к дневному рациону", - говорит Шмиц. -- "Мы бы
взяли ее с собой! Мне тут говорили люди -- уже несколько недель как рацион
урезали. Наверное, на праздники приберегают!"
"Хорошо, останемся ненадолго", - соглашается Хенн. -- Вдруг на Пасху случится
чудо -- каждому дадут яйцо! И двойную порцию хлеба. Ведь недаром же люди
говорили! Для русских христиан Пасха всегда была самым большим церковным
праздником -- праздником Воскресения Господня. Может, в их душах сохранилась
хоть какая-то вера..."
Год 1946. Пасха.
Над плодородными полями Украины сияет солнце. Весь христианский мир
отмечает праздник Воскресения. Для миллионов этот день стал праздником лишь
символически -- никогда еще столько людей не находилось в таком жалком,
нищенском состоянии.
Полные ожидания, обитатели лагеря входят в помещение столовой. Пасхальное
утро. Все ждут желанной праздничной добавки.
Однако ожидания напрасны.
Как всегда, одна буханка хлеба на двенадцать мужчин. Каждый кусок
взвешивается на весах. Двенадцать пар глаз ревниво наблюдают за этим --
каждый должен получить норму, ни крошки больше. Никому предпочтения, всем
поровну.
Как всегда, каждому куску присваивается номер. Карточки с номерами кладут в
старую шапку. И как всегда, каждый вытаскивает карточку из шапки и получает
кусок, соответствующий номеру.
Только обычная пайка хлеба, ни грамма больше. А о повидле и яйце нечего и
мечтать.
Они ждут обеда. Но снова -- разочарование. И сегодня, в праздник Пасхи, - лишь
три четверти литра жидкого супа и ложка каши.
Теперь остается одна надежда -- может, к ужину дадут что-нибудь сверх обычной
нормы. Однако ни Тео Хенн, ни Петер Шмиц больше не надеются на праздничную
добавку. Теперь они надеются только на себя. Они решили бежать уже сегодня
вечером. Прогуливаясь после обеда по территории лагеря, они обнаруживают в
заборе место, где колючая проволока проржавела. Вот отсюда-то оба и убегут.
Правда, одно обстоятельство может помешать побегу. Уже на второй день
пребывания в лагере они заметили, что за ними внимательно наблюдает паренек
лет девятнадцати, этнический немец из Венгрии. Он следит за каждым их шагом.
"Ему поручили шпионить за нами", - догадывается Шмиц, когда после обеда
друзья обсуждают план побега. -- "Это ясно как дважды два. Русские не доверяют
нам!"
"Этого типа нужно вывести из игры!" - решает Хенн.
Перед ужином в помещении столовой неожиданно появляется комендант лагеря.
Всех ожидает праздничный сюрприз -- чайная ложка повидла...
Поужинав, Петер Шмиц и Тео Хенн первыми покидают столовую. Паренек тоже
поднимается и идет за ними. Этот высокий, худой мальчик едва ли понимает,
зачем его заставляют следить за новичками.
У выхода из столовой Хенн оборачивает, смотрит на мальчишку: "Что тебе от нас
нужно?"
Тот притворяется непонимающим.
"Не прикидывайся дурачком! Я знаю, что тебе поручили шпионить за нами", -
говорит Хенн.
Паренек отводит глаза.
"Верно я говорю?" - не унимается Хенн.
Мальчик молча, беспомощно кивает.
"Это ты напрасно делаешь", - резюмирует Тео. Теперь у него нет другого выхода:
точным боксерским ударом в подбородок он опрокидывает паренька на землю.
Через секунду он уже у забора, у того самого места, которое они с Петером