– Не-е-ет!!! Клянусь вам, трибун, я невиновен! Это ошибка, чудовищное совпадение!! Чем хотите клянусь – могилой матери, здоровьем дочки… Девочка ведь у меня хворает… четырех годков… тростиночка моя… Она уж и не вставала почти, а здешние-то лекаря, оказывается, могут… Но они же за свои снадобья по четыре сотни зараз дерут, гниды пархатые, у меня таких денег сроду не бывало! Тут мне и подсватали этих – ну, из «Мафусаила», а я устроил для них подряд на строительство казарм в Кесарии, и еще там по мелочам… Но чтобы наших ребят продавать жидам – не было этого, поймите, не было!!
Я с брезгливым любопытством наблюдал за агонией этого слизняка. Вот ведь интересно: больше года в Центре ходили перед ним на цырлах и безропотно давали себя резать – оптом и в розницу – за «оскорбление величества»; какова же им всем после этого цена, не как людям – как профессионалам? А этот, видать, и вправду вообразил, будто я затеял трудоемкую и дорогостоящую операцию по размотке его банковских счетов затем лишь, чтобы передать нежную шкурку шефа внутренней контрразведки в лапы его собственных живодеров. Недоумок.
– По-моему, квестор, вы еще не до конца осознали ужас своего положения. Ведь шпионаж – это вам не «наведение порчи на Кесаря посредством черной магии». Тем, кто будет вас допрашивать, понадобятся не признания, а информация – связные, пароли, явки, детали и сроки конкретных операций. Вам будут задавать эти вопросы час за часом, день за днем – пока вы не потеряете рассудок от пыток, и лишь тогда прикончат. Впрочем, вам ли не знать, как выглядит мясо под выдранными ногтями…
Кажется, пора заканчивать спектакль, а то ведь, неровен час, обделается… А, ч-черт! Похоже, уже; точно…
– К вашему счастью, квестор, я-то как раз не сомневаюсь, что вы просто мелкий взяточник, попавший как кур в ощип: для агента-двойника у вас, извините, сфинктер слабоват. И я готов прикрыть – под свою ответственность – ваши шашни с «Мафусаилом», но это, как вы догадываетесь, несколько изменит характер наших отношений. Берите вон на столе бумагу и ручку, и пишите… Да хоть по диагонали… «Добровольное обязательство о секретном сотрудничестве. Точка. Я, Квинт Симплиций, настоящим обязуюсь…» Написали?..
Одним словом, проконсул, с этого направления «Рыба» теперь кажется прикрытой достаточно надежно, и безопасность операции не внушает более опасений. (Кстати: когда люди из «Мафусаила» придут вербовать Симплиция – зря, что ли, они его прикармливали? – мы обзаведемся отличным каналом стратегической дезинформации.) Синедрион же, как и следовало ожидать, не сумел обнаружить никаких доказательств причастности Рима к загадочным событиям в Иерусалиме и Галилее. Более того. Задним умом первосвященники вполне оценили, какие возможности для разоблачения «явлений» открывали бы сейчас свидетельства Иуды – останься он в живых. Поэтому тайная полиция, покрывая свой прокол (не уберегли ключевого свидетеля!), обеими руками ухватилась за подброшенный нами слух о «самоубийстве» Иуды. Это именно их усилиями смехотворная байка о том, что человек с проникающим ранением в области живота собрал последние силы и повесился от угрызений совести, стала непреложным фактом.
Впрочем, один самоубийца в этой истории действительно есть. Спустя несколько часов после нашей с ним встречи иерусалимский резидент Главного разведуправления Империи, генерального штаба центурион Гай Фабриций, завершив, наконец, все никак не дававшийся ему перевод хеттского гимна, осушил чашу своего любимого цекубского и закололся табельным мечом. Мои люди к тому времени уже наглухо прикрыли советника – будучи уверены в том, что страхуют живца в некой рискованной агентурной комбинации. Каким-то образом почуяв неладное, они проникли в квартиру; советник, как выяснилось, опередил их буквально на минуты – кровь на полу была еще теплой. Так что теперь правду об операции «Рыба» знают лишь два человека на свете: я и прокуратор Иудеи… То есть, виноват: как раз теперь состав пары несколько изменился: Вы, проконсул, добавились, а я, соответственно, выбыл.
Самоубийство, между прочим, было самое что ни на есть настоящее, хотя поверить в это, наверное, трудно. Я и сам, грешным делом, подумал тогда, что это Игемон, раздраженный моей непонятливостью, решил форсировать события. На следующее утро, однако, я получил предсмертное письмо центуриона – оно хранится пока в моем личном архиве. Тот пишет, что сделал для обеих своих Империй – и нынешней, и той, будущей – все, что было в его силах (в частности, только что передал в надежные руки «Документ Q»), и теперь выходит из игры. Что ему смертельно надоело переводить с мертвых языков и охотиться на живых людей. Что проведенная операция – своего рода шедевр, выше которого ему все равно уже не подняться, а его всегдашней мечтой было уйти непобежденным. Но самое главное: советнику попросту не терпится узнать – как в конечном счете оценил его работу Он? – а это, понятное дело, возможно лишь при личной встрече.
А действительно, как? Я так и не нашел ответа на этот вопрос, хотя размышлял над ним в эти дни предостаточно. Что поделаешь, я способен мыслить лишь логически, а эта задача в рамках логики, похоже, нерешаема. Так что теперь, проконсул, у меня есть перед Вами одно – пусть и сомнительное – преимущество: когда Вы дочитаете до этих строк, мне наверняка уже будет известен искомый ответ. Абсолютно точный ответ.
Иерусалим,
28 мая 788 года от основания Рима
Начальник тайной службы при прокураторе Иудеи
военный трибун Афраний
Нет, удивительно все-таки, как магия подкравшейся на мягких лапках круглой даты воздействует на умы вполне вроде бы здравомыслящих людей, вроде вашего покорного слуги, понуждая их к поистине странным поступкам. Вот уж никогда бы не подумал, что сподвигнусь на печатное изложение своих взглядов на будущее человеческой цивилизации; эдакие, извиняюсь за выражение, «soziologische-futurologischen Uebungen»…
«Дураки бывают разные. Нет, прошу не вставать с места, вас пока не вызывали! Я бывал дураком всех разновидностей, кроме одной…» – но на этом месте справедливость требует прервать цитату. Ибо отнюдь не кладоискательство (коим надумал заняться герой О’Генри), а именно прорицание будущего заслуженно числится крайним в ряду тех поприщ, где в качестве спецодежды потребен колпак с бубенчиками.
Любого, кто отправится на ознакомительную экскурсию по маршруту незабвенного Луи Седлового, поразит не столько даже несуразность буквально всех картин (и набросков) Описываемого Будущего, сколько авторство некоторых из них. Менделеев, полагавший самой сложной технической проблемой следующего, двадцатого, века утилизацию огромного количества навоза (ведь поголовье лошадей, ясное дело, будет и дальше прирастать прежними темпами); Эйнштейн, заявивший, буквально за дюжину лет до Хиросимы, что до практического использования атомной энергии дело дойдет лет через сто – никак не раньше; Бернард Шоу, видевший политическую карту будущей Европы так: «Франция и Германия? Это устарелые географические названия… Под Германией вы, очевидно, подразумеваете ряд советских или почти советских республик, расположенных между Уральским хребтом и Северным морем. А то, что вы называете Францией, – то есть, очевидно, правительство в Новом Тимгаде, – чересчур занято своими африканскими делами…». Список этот при желании можно продолжать до бесконечности. И уж если в своих попытках предугадать будущее постоянно попадают пальцем в небо даже самые блестящие умы своего времени – на что тут рассчитывать дураку, вроде меня?
Ну, прежде всего, дураку не стоит играть с умными на их поле и по их правилам – это дело заведомо дохлое; а вот учудивши что-нибудь свое, дурацкое, можно порою достичь весьма любопытных результатов… Помните, например, классический анекдот про пьяного, искавшего потерянный ключ от дома лишь под фонарями – поскольку «там светлее»? Если вдуматься, интуитивно избранная им стратегия поиска вовсе не так глупа, как кажется на первый взгляд: ведь в кромешной темноте, куда не достает свет фонарей, ключика-то все равно не найти, даже если он там и есть… Итак, давайте для начала, основываясь на печальном опыте предшественников, оконтурим зоны «неосвещенные» (где искать просто бесполезно) и «освещенные» (где результат – дело везения).
Приходится констатировать, что как наука, так и беллетристика продемонстрировали полнейшую неспособность предугадать сколь-нибудь существенные черты общественного устройства нашего века. Да, порою совпадают кое-какие детали – однако совпадения эти лишь оттеняют разительное несоответствие общих картин прогнозируемого и реального будущего. Помните изрядно нашумевшую в свое время, а ныне почти забытую антиутопию Кабакова «Невозвращенец»? Саперные лопатки и причисление авангардиста Шнитке к лику официозных классиков автор предугадать сумел, а вот по всем более серьезным пунктам прогноза – полный облом…
Чем останется двадцатый век в учебниках истории? Прежде всего – это время реализации социалистической идеи в форме тоталитарных режимов. Тоталитаризм возникал многократно и независимо, на совершенно разной национальной и экономической основе – от высокоразвитого капитализма в Германии до чистого феодализма в Корее (т. е. ни о какой такой «трагической случайности», прикатившей на нашу голову в пломбированном вагоне, и речи быть не может – существовал объективный общемировой тренд). Все эти режимы пережили бурный расцвет, а затем очень быстрый – по историческим меркам – крах. Так вот, ни первого (самого возникновения тоталитаризма), ни второго (стремительности его крушения) предугадать не смог никто…
Предвижу на этом месте возмущенный гомон: «А как же Замятин?! А Оруэлл?.. А…» А никак – все это просто не имеет отношения к делу. Точнее говоря – имеет, но лишь в той части, что выходит за рамки конкретного социологического прогноза. И если история Цинцинната Ц. будет волновать людей, покуда существует художественная литература, то Оруэлловскую агитку наверняка ждет такое же забвение, как и другой «бестселлер века» – «Что делать?»: по прошествии трех десятков лет – когда вымрет поколение европейцев, принужденное проходить «1984» в рамках школьной программы, – о Великой Антиутопии и не вспомнит никто, кроме библиографов… Впрочем, давайте по порядку.
Вполне очевидно, что антиутопии двадцатых годов (вроде замятинской) только постфактум кажутся нам «романами-предостережениями». На самом деле это была лишь затянувшаяся сверх всякой меры полемика с технократическими утопиями ушедшего, девятнадцатого, столетия. Ну какое, скажите, имеют отношение те автоматизированные, хирургически-стерильные миры холодного рацио (вроде того, которым повелевает Благодетель) ко всему этому сталинско-кимирсеновскому убожеству с крепостными-колхозниками и талонами на сапоги? Замятин и Хаксли продолжали свою – вполне виртуальную – дискуссию с Уэллсом, никак не соотнося ее с общественными процессами вокруг себя; это никакой не упрек – они решали свои собственные задачи, и социологическое анатомирование реальных тоталитарных режимов in statu nascendi в список этих задач просто не входило.
Лейтмотивом же следующей генерации антиутопий (от Оруэлла до Зиновьева и Войновича) стала абсолютная несокрушимость тоталитаризма. «Сапог, топчущий лицо человека – вечно». Попытки же одолеть тоталитаризм при помощи «бога из машины» (как в «Часе Быка») лишь усиливали ощущение безнадежности: «Да, ребята, это – навсегда…» Были тут, однако, и важные нюансы.
«1984» впервые попался мне в руки в студенческие времена – в середине семидесятых; до обозначенного в нем срока оставалось меньше десятка лет, и было яснее ясного, что автор в своем прогнозе крупно промахнулся. Вообще, по моим воспоминаниям, роман впечатлял в основном барышень: камера № 101 и невозможность трахнуться без разрешения парткома – на них этот набор ужасов действовал безотказно. Скептикам же и прагматикам вроде меня было очевидно, что гомункулус по имени «Ангсоц», заботливо выращенный Оруэллом в колбе западных стереотипов, – существо абсолютно нежизнеспособное; будучи ввергнут в грубую реальность, он сдохнет точно так же, как ужасные уэллсовские марсиане.
Это ведь только западник может упустить из виду, что «телескрины» – основополагающий элемент системы тотального контроля – будут бесперечь ломаться; и купить их за нефть на «загнивающем Западе» тоже нельзя – за отсутствием такового, вот ведь в чем ужас-то… Как будет работать в условиях социализма (хоть английского, хоть какого) служба «телеремонта», объяснять, надеюсь, не надо: приедут на аварию, разломают стену – а потом поминай как звали. Конечно же, нормальный обыватель начнет отслюнять им на лапу, чтоб перегоревший телескрин в его квартире просто пометили в отчете как починенный; а поскольку запчастей для ремонта все равно нету, а отчитываться наверх надо – будут брать, к обоюдной пользе; ну, а народные умельцы из этой конторы станут за доступную плату подключать желающих к закрытым телескринным сетям для начальства, по которым ночами крутят порнуху Малабарского производства (или где они там воюют).
Дальше наверняка выяснится, что и те запчасти к телескринам, что есть, производят (для всех трех империй!) все в том же Малабаре; никакой «войны» там, конечно, нет и в помине – зато есть посольства, резидентуры и прочие «загранучреждения», всосавшие всех поголовно начальственных отпрысков. (Сюжетик: идейный… скажем так – чудак старой закалки подает начальству прожект усовершенствования телескринной сети, позволяющий сократить закупки импортной техники и сэкономить для Родины валюту; а у начальника есть племянник, он как раз и сидит в Малабаре на этих закупках… Товарищ Гельман, товарищ Липатов, ау-у!!)
Иное дело – «Зияющие высоты» и продолжающая их серия Зиновьевских антиутопий. Это да, здесь вам не тут… Не скажу за «Фауста» Гете, но что «эта штука будет посильнее» (на порядок), чем всепланетно-разрекламированный ужастик английского социалиста – нет вопроса; более всесторонней и исчерпывающей анатомии «реального тоталитаризма» мне не встречалось ни до, ни после. Стена, которую Зиновьев в своих книгах бесстрастно воздвиг на пути всей прежней мировой истории – дабы та «прекратила течение свое», выглядела абсолютно несокрушимой; кладка ее были подогнана столь тщательно, без малейших зазоров, что даже не нуждалась в растворе; на совесть было построено – чего там говорить…
Самое же любопытное произошло, когда стена эта обвалилась прямо у нас на глазах – внезапно и вроде бы безо всяких видимых причин. Автор настолько разобиделся (на историю? на Гомеостатическое Мироздание?) за свое порушенное творение, что повел себя явно неадекватно: принялся предрекать, что это лишь маневр (вот погодите, скоро коммунизм станет круче прежнего!), сделался завсегдатаем всех коммунистических тусовок… Он ведь так убедительно обосновал, почему этот кошмар неминуемо станет «Светлым будущим» всего человечества – а тут такой облом… обидно, понимаешь! Ей-богу, создается впечатление, что сегодняшний Зиновьев отдал бы правую руку (а то и более важные части тела) за то, чтобы завтра поутру мы все проснулись под звуки советского гимна из радиоточки – причем не из любви к этому самому Ибанску, возглавляемому Заведующим-Заибаном (какая уж там любовь!), а лишь бы только не признавать ошибочность своего суперубедительного прогноза…
Итак: покуда тоталитаризм (как общественная модель) лишь складывался, его не замечали в упор; когда же он оформился во всей красе – стали считать его вечным. Но ведь то же самое – буквально с любыми социально-политическими ожиданиями! Ну кто бы мог подумать, что именно Британия – живое воплощение максимы «Пусть рухнет мир, но свершится правосудие!» – окажется в авангарде строителей нового миропорядка, в коем все основы международного права похерены ради «прав человека» (трактуемых при этом весьма и весьма избирательно, по двойному стандарту). И дело вовсе не в закидонах конкретного социал-демократического правительства, которое сперва арестовывает легально въехавшего в страну иностранного сенатора, защищенного дипломатическим паспортом, а затем начинает интервенцию против европейского государства с международно признанными границами и законно избранным правительством, дабы поддержать мятеж тамошних сепаратистов. Важнее иное: 90 % англичан, вроде бы воспитанных – не в пример нам, грешным – на Dura lex, sed lex и Pacta sunt servanda, полностью одобряют это беззаконие: а чё такого, ведь Пиночет и Милошевич – плохие парни!.. Англия, пожелавшая жить не по закону, а по понятиям – что тут еще скажешь? (Это ведь именно НАТОвская агрессия против Югославии выдала российской власти карт-бланш на «окончательное решение чеченского вопроса»; и нынешнее возмущение Запада российскими действиями на Кавказе смотрится вполне анекдотично: «И эти люди запрещают мне ковыряться в носу!»)
Или – чуть из иной области. В первой половине века мало кто сомневался, что если в будущем и сложится новый экономический центр цивилизации, сопоставимый с Западной Европой, США и СССР, то им станет Латинская Америка (эти ожидания отразил, например, Цвейг в книге «Бразилия – страна будущего»). Аргентина и другие ведущие державы континента и вправду развивались в те годы поистине фантастическими темпами. Ну кто мог предвидеть, что после Второй мировой войны (от которой они объективно лишь выиграли), все они вдруг впадут в полувековую экономическую летаргию?.. Новый, «внеатлантический», центр цивилизации (как нам теперь стало ясно) действительно возник, но совсем не там, где ожидалось: на Тихоокеанском побережье Азии. Именно восточноазиатские страны совершили блистательный рывок в двадцать первый век, и помешать этому не смогли никакие «объективные препятствия»: ни то, что Японии пришлось подниматься из радиоактивного пепла, ни чудовищные социально-экономические эксперименты, на долгие годы обескровившие Китай, ни затяжные гражданские войны почти по всему региону, ни даже отсутствие сколь-нибудь заметных запасов минерального сырья – и особенно нефти.
Ладно, Бог с ними, с глобальными прогнозами, – но ничего путного, как выясняется, нельзя предвидеть даже в своей, сугубо профессиональной, области. Помните, у Стругацких в «Хромой судьбе» писатель Феликс Сорокин, хранящий в глубине письменного стола сокровенную Синюю Папку с главным своим романом, встречает Михаила Афанасьевича (реинкарнацию того самого); тот способен при помощи созданной им машины (вариант Мензуры Зоилии) предсказать грядущую судьбу любого художественного текста по некоему простенькому интегральному показателю, а именно: по цифрам «НКЧТ» – наивероятнейшему количеству читателей текста. Михал Афанасьич-прим сперва отрицает свое тождество в таких вот словах: «…Как я могу быть им? Мертвые умирают навсегда, Феликс Александрович. Это так же верно, как то, что рукописи сгорают дотла. Сколько бы ОН ни утверждал обратное», а затем открывает Сорокину самый ужасный, даже не приходивший тому в голову, вариант судьбы его рукописи:
«…Проклятая машина может выбросить на свои экраны не семизначное признание моих, Сорокина, заслуг перед мировой культурой и не гордую одинокую троечку, свидетельствующую о том, что мировая культура еще не созрела, чтобы принять в свое лоно содержимое Синей Папки, а может выбросить машина на свои экраны крепенькие и кругленькие 90 тыс., означающие, что Синюю Папочку благополучно приняли, благополучно вставили в план и выскочила она из печатных машин, чтобы осесть на полках районных библиотек рядом с прочей макулатурой, не оставив по себе ни следов, ни памяти, похороненная не в почетном саркофаге письменного стола, а в покоробленных обложках из уцененного картона».
Ну, насчет того, что в нынешнюю, компьютерно-сетевую, эпоху рукописи – таки да, категорически не горят (уж к добру или к худу – это отдельный вопрос), я долго распространяться не стану. Замечу лишь, что по сию пору бережно храню, как памятник эпохи, ЭВМ-овскую (слово «компьютер», если кто запамятовал, в ту пору в обиходе отсутствовало) распечатку «Сказки о тройке», сделанную аккурат в том же 1982 году, когда писалась «Хромая судьба»; так что о потенциальной неистребимости рукописей в принципе возможно было догадаться уже тогда. Гораздо интереснее смотрятся по нынешнему времени «крепенькие и кругленькие 90 тыс.» Дело ведь не только в том, что канула в небытие «самая читающая в мире страна» с ее ни с чем не сообразными тиражами. Сама эта цифра – память о той прежней, трогательно-наивной, эпохе, когда понятия «бестселлер» (ведь исчисление НКЧТ – именно об этом) и «шедевр», как ни странно, и вправду были связаны пусть не стопроцентной, но вполне значимой корреляцией. Стругацким, воспитанным (как и все мы, тогдашние) на Великой Русской Литературе, и в голову прийти не могло, что по прошествии буквально десятка лет Книга обратится в такой же точно товар, как сникерсы-памперсы и истребители-бомбардировщики СУ-27; что, вложив должные суммы в рекламу, можно «раскрутить» в бестселлер (с охрененным НКЧТ) все что угодно – хоть какой-нибудь «Корявый против Припадочного – 2», хоть воспоминания Моники Левински о вкусе клинтоновых выделений… Кстати, любопытно: а кто из сколь-нибудь приличных российских писателей может в наши дни похвастаться 90-тысячной аудиторией? Ну, Пелевин, ну, может быть, Веллер… третий-то сыщется?
Да, конечно, изредка случаются совпадения прогноза – и они по-своему любопытны. Вот, например, Войнович в сатирической антиутопии «Москва-2042» блистательно предугадал и вполне знаковую фигуру отца Звездония – генерал-майора религиозной службы в рясе с лампасами, и столь чаемую нынешними «государственниками» национальную идею: «Составные нашего пятиединства: народность, партийность, религиозность, бдительность и госбезопасность». И ведь писано это было задолго до того, как коммунисты зачастили в церковь, не зная, какой рукой надо креститься (как тут недавно отлил в бронзе товарищ Лукашенко, получая в Иерусалиме церковный орден: «Я – православный атеист!»), а наша Трижды Краснознаменная, Орденов Ленина и Октябрьской Революции Патриархия, притомясь беспошлинной торговлей сигаретами и освящением бандитских иномарок, вовсю норовит уже устроиться в опустевшем было кресле Идеологического отдела ЦК КПСС… Так вот, рискну предположить: Войновичу удалось угадать именно потому, что он искренне пытался сконструировать не наивероятнейший (как Оруэлл и Зиновьев), а именно наиабсурднейший, как тогда казалось, вариант будущего: «Коммуняки в обнимку с попами, придет же в голову такой бред…»
Итак, резюмируем: в сфере социального прогноза ловить, похоже, нечего. Голяк. Что бы вы ни напророчили – «Нэ так все будэт, савсэм нэ так». И, кстати, понятно почему, но об этом – чуть позже.
Здесь ситуация, похоже, та же, что и в предыдущем случае: совпадают отдельные детали (иногда весьма красочные), при полнейшей неадекватности общей картины. К тому же многое зависит от того, насколько мы склонны «мажорировать автору»; попросту говоря – подгонять решение задачи под уже известный ответ, закрывая глаза на различия между аналогиями и гомологиями. Можно, конечно, счесть, что Свифт, описывая, как мудрецы из Большой Академии Прожектеров тщатся превратить лед в порох, предвосхитил и идею «холодного термояда», и даже безрезультатность вот уже полувековых, весьма дорогостоящих, попыток осуществить управляемый термоядерный синтез – однако согласитесь: такая интерпретация будет все же излишне вольной… Давайте называть вещи своими именами: полет человека на Луну в пушечном ядре не более реален (с точки зрения физики), чем аналогичное путешествие Сирано де Бержерака на голубях – даже если пушку эту волею Жюля Верна установить именно на мысе Канаверал. Пресловутая машина свифтовских мудрецов – это, увы, никакой не компьютер, а тепловой луч уэллсовских марсиан и гиперболоид инженера Гарина – не лазеры (с тем же основанием «лазером» можно окрестить и легендарные солнечные зеркала Архимеда, поджигавшие римские корабли).
Самое интересное, – что куча технологических новшеств, как выясняется, появилась «в железе» много раньше, чем соответствующие озарения фантастов. Мы отчего-то склонны забывать, что «Наутилус» (sic!) Фултона опередил «Наутилус» Жюля Верна на 65 лет. А угадайте, когда был впервые осуществлен запуск боевой ракеты с находящейся в подводном положении субмарины? В одна тысяча восемьсот тридцать седьмом году (кстати сказать, в России)… Нет, это не опечатка: именно «восемьсот»; вот-вот – «год смерти Пушкина»… Ясно, что ракета была не «Посейдоном», а субмарина – не «Трайдентом», однако меня лично этот фактик впечатлил в свое время куда сильнее, нежели описания персидских ковров и мраморных статуй в подводных чертогах капитана Немо.
Я с брезгливым любопытством наблюдал за агонией этого слизняка. Вот ведь интересно: больше года в Центре ходили перед ним на цырлах и безропотно давали себя резать – оптом и в розницу – за «оскорбление величества»; какова же им всем после этого цена, не как людям – как профессионалам? А этот, видать, и вправду вообразил, будто я затеял трудоемкую и дорогостоящую операцию по размотке его банковских счетов затем лишь, чтобы передать нежную шкурку шефа внутренней контрразведки в лапы его собственных живодеров. Недоумок.
– По-моему, квестор, вы еще не до конца осознали ужас своего положения. Ведь шпионаж – это вам не «наведение порчи на Кесаря посредством черной магии». Тем, кто будет вас допрашивать, понадобятся не признания, а информация – связные, пароли, явки, детали и сроки конкретных операций. Вам будут задавать эти вопросы час за часом, день за днем – пока вы не потеряете рассудок от пыток, и лишь тогда прикончат. Впрочем, вам ли не знать, как выглядит мясо под выдранными ногтями…
Кажется, пора заканчивать спектакль, а то ведь, неровен час, обделается… А, ч-черт! Похоже, уже; точно…
– К вашему счастью, квестор, я-то как раз не сомневаюсь, что вы просто мелкий взяточник, попавший как кур в ощип: для агента-двойника у вас, извините, сфинктер слабоват. И я готов прикрыть – под свою ответственность – ваши шашни с «Мафусаилом», но это, как вы догадываетесь, несколько изменит характер наших отношений. Берите вон на столе бумагу и ручку, и пишите… Да хоть по диагонали… «Добровольное обязательство о секретном сотрудничестве. Точка. Я, Квинт Симплиций, настоящим обязуюсь…» Написали?..
Одним словом, проконсул, с этого направления «Рыба» теперь кажется прикрытой достаточно надежно, и безопасность операции не внушает более опасений. (Кстати: когда люди из «Мафусаила» придут вербовать Симплиция – зря, что ли, они его прикармливали? – мы обзаведемся отличным каналом стратегической дезинформации.) Синедрион же, как и следовало ожидать, не сумел обнаружить никаких доказательств причастности Рима к загадочным событиям в Иерусалиме и Галилее. Более того. Задним умом первосвященники вполне оценили, какие возможности для разоблачения «явлений» открывали бы сейчас свидетельства Иуды – останься он в живых. Поэтому тайная полиция, покрывая свой прокол (не уберегли ключевого свидетеля!), обеими руками ухватилась за подброшенный нами слух о «самоубийстве» Иуды. Это именно их усилиями смехотворная байка о том, что человек с проникающим ранением в области живота собрал последние силы и повесился от угрызений совести, стала непреложным фактом.
Впрочем, один самоубийца в этой истории действительно есть. Спустя несколько часов после нашей с ним встречи иерусалимский резидент Главного разведуправления Империи, генерального штаба центурион Гай Фабриций, завершив, наконец, все никак не дававшийся ему перевод хеттского гимна, осушил чашу своего любимого цекубского и закололся табельным мечом. Мои люди к тому времени уже наглухо прикрыли советника – будучи уверены в том, что страхуют живца в некой рискованной агентурной комбинации. Каким-то образом почуяв неладное, они проникли в квартиру; советник, как выяснилось, опередил их буквально на минуты – кровь на полу была еще теплой. Так что теперь правду об операции «Рыба» знают лишь два человека на свете: я и прокуратор Иудеи… То есть, виноват: как раз теперь состав пары несколько изменился: Вы, проконсул, добавились, а я, соответственно, выбыл.
Самоубийство, между прочим, было самое что ни на есть настоящее, хотя поверить в это, наверное, трудно. Я и сам, грешным делом, подумал тогда, что это Игемон, раздраженный моей непонятливостью, решил форсировать события. На следующее утро, однако, я получил предсмертное письмо центуриона – оно хранится пока в моем личном архиве. Тот пишет, что сделал для обеих своих Империй – и нынешней, и той, будущей – все, что было в его силах (в частности, только что передал в надежные руки «Документ Q»), и теперь выходит из игры. Что ему смертельно надоело переводить с мертвых языков и охотиться на живых людей. Что проведенная операция – своего рода шедевр, выше которого ему все равно уже не подняться, а его всегдашней мечтой было уйти непобежденным. Но самое главное: советнику попросту не терпится узнать – как в конечном счете оценил его работу Он? – а это, понятное дело, возможно лишь при личной встрече.
А действительно, как? Я так и не нашел ответа на этот вопрос, хотя размышлял над ним в эти дни предостаточно. Что поделаешь, я способен мыслить лишь логически, а эта задача в рамках логики, похоже, нерешаема. Так что теперь, проконсул, у меня есть перед Вами одно – пусть и сомнительное – преимущество: когда Вы дочитаете до этих строк, мне наверняка уже будет известен искомый ответ. Абсолютно точный ответ.
Иерусалим,
28 мая 788 года от основания Рима
Начальник тайной службы при прокураторе Иудеи
военный трибун Афраний
Наш ответ Фукуяме:
«Конец истории?» – «Не дождетесь!..»
Все попытки как-то детализировать облик грядущего выглядят aposteriori смехотворными, если не жалкими.Борис Стругацкий
Нет, удивительно все-таки, как магия подкравшейся на мягких лапках круглой даты воздействует на умы вполне вроде бы здравомыслящих людей, вроде вашего покорного слуги, понуждая их к поистине странным поступкам. Вот уж никогда бы не подумал, что сподвигнусь на печатное изложение своих взглядов на будущее человеческой цивилизации; эдакие, извиняюсь за выражение, «soziologische-futurologischen Uebungen»…
«Дураки бывают разные. Нет, прошу не вставать с места, вас пока не вызывали! Я бывал дураком всех разновидностей, кроме одной…» – но на этом месте справедливость требует прервать цитату. Ибо отнюдь не кладоискательство (коим надумал заняться герой О’Генри), а именно прорицание будущего заслуженно числится крайним в ряду тех поприщ, где в качестве спецодежды потребен колпак с бубенчиками.
Любого, кто отправится на ознакомительную экскурсию по маршруту незабвенного Луи Седлового, поразит не столько даже несуразность буквально всех картин (и набросков) Описываемого Будущего, сколько авторство некоторых из них. Менделеев, полагавший самой сложной технической проблемой следующего, двадцатого, века утилизацию огромного количества навоза (ведь поголовье лошадей, ясное дело, будет и дальше прирастать прежними темпами); Эйнштейн, заявивший, буквально за дюжину лет до Хиросимы, что до практического использования атомной энергии дело дойдет лет через сто – никак не раньше; Бернард Шоу, видевший политическую карту будущей Европы так: «Франция и Германия? Это устарелые географические названия… Под Германией вы, очевидно, подразумеваете ряд советских или почти советских республик, расположенных между Уральским хребтом и Северным морем. А то, что вы называете Францией, – то есть, очевидно, правительство в Новом Тимгаде, – чересчур занято своими африканскими делами…». Список этот при желании можно продолжать до бесконечности. И уж если в своих попытках предугадать будущее постоянно попадают пальцем в небо даже самые блестящие умы своего времени – на что тут рассчитывать дураку, вроде меня?
Ну, прежде всего, дураку не стоит играть с умными на их поле и по их правилам – это дело заведомо дохлое; а вот учудивши что-нибудь свое, дурацкое, можно порою достичь весьма любопытных результатов… Помните, например, классический анекдот про пьяного, искавшего потерянный ключ от дома лишь под фонарями – поскольку «там светлее»? Если вдуматься, интуитивно избранная им стратегия поиска вовсе не так глупа, как кажется на первый взгляд: ведь в кромешной темноте, куда не достает свет фонарей, ключика-то все равно не найти, даже если он там и есть… Итак, давайте для начала, основываясь на печальном опыте предшественников, оконтурим зоны «неосвещенные» (где искать просто бесполезно) и «освещенные» (где результат – дело везения).
Попытки социально-политического прогноза
Плох тот митрополит, что не был замполитом,
и плох тот замполит, что не митрополит.Е. Лукин
Приходится констатировать, что как наука, так и беллетристика продемонстрировали полнейшую неспособность предугадать сколь-нибудь существенные черты общественного устройства нашего века. Да, порою совпадают кое-какие детали – однако совпадения эти лишь оттеняют разительное несоответствие общих картин прогнозируемого и реального будущего. Помните изрядно нашумевшую в свое время, а ныне почти забытую антиутопию Кабакова «Невозвращенец»? Саперные лопатки и причисление авангардиста Шнитке к лику официозных классиков автор предугадать сумел, а вот по всем более серьезным пунктам прогноза – полный облом…
Чем останется двадцатый век в учебниках истории? Прежде всего – это время реализации социалистической идеи в форме тоталитарных режимов. Тоталитаризм возникал многократно и независимо, на совершенно разной национальной и экономической основе – от высокоразвитого капитализма в Германии до чистого феодализма в Корее (т. е. ни о какой такой «трагической случайности», прикатившей на нашу голову в пломбированном вагоне, и речи быть не может – существовал объективный общемировой тренд). Все эти режимы пережили бурный расцвет, а затем очень быстрый – по историческим меркам – крах. Так вот, ни первого (самого возникновения тоталитаризма), ни второго (стремительности его крушения) предугадать не смог никто…
Предвижу на этом месте возмущенный гомон: «А как же Замятин?! А Оруэлл?.. А…» А никак – все это просто не имеет отношения к делу. Точнее говоря – имеет, но лишь в той части, что выходит за рамки конкретного социологического прогноза. И если история Цинцинната Ц. будет волновать людей, покуда существует художественная литература, то Оруэлловскую агитку наверняка ждет такое же забвение, как и другой «бестселлер века» – «Что делать?»: по прошествии трех десятков лет – когда вымрет поколение европейцев, принужденное проходить «1984» в рамках школьной программы, – о Великой Антиутопии и не вспомнит никто, кроме библиографов… Впрочем, давайте по порядку.
Вполне очевидно, что антиутопии двадцатых годов (вроде замятинской) только постфактум кажутся нам «романами-предостережениями». На самом деле это была лишь затянувшаяся сверх всякой меры полемика с технократическими утопиями ушедшего, девятнадцатого, столетия. Ну какое, скажите, имеют отношение те автоматизированные, хирургически-стерильные миры холодного рацио (вроде того, которым повелевает Благодетель) ко всему этому сталинско-кимирсеновскому убожеству с крепостными-колхозниками и талонами на сапоги? Замятин и Хаксли продолжали свою – вполне виртуальную – дискуссию с Уэллсом, никак не соотнося ее с общественными процессами вокруг себя; это никакой не упрек – они решали свои собственные задачи, и социологическое анатомирование реальных тоталитарных режимов in statu nascendi в список этих задач просто не входило.
Лейтмотивом же следующей генерации антиутопий (от Оруэлла до Зиновьева и Войновича) стала абсолютная несокрушимость тоталитаризма. «Сапог, топчущий лицо человека – вечно». Попытки же одолеть тоталитаризм при помощи «бога из машины» (как в «Часе Быка») лишь усиливали ощущение безнадежности: «Да, ребята, это – навсегда…» Были тут, однако, и важные нюансы.
«1984» впервые попался мне в руки в студенческие времена – в середине семидесятых; до обозначенного в нем срока оставалось меньше десятка лет, и было яснее ясного, что автор в своем прогнозе крупно промахнулся. Вообще, по моим воспоминаниям, роман впечатлял в основном барышень: камера № 101 и невозможность трахнуться без разрешения парткома – на них этот набор ужасов действовал безотказно. Скептикам же и прагматикам вроде меня было очевидно, что гомункулус по имени «Ангсоц», заботливо выращенный Оруэллом в колбе западных стереотипов, – существо абсолютно нежизнеспособное; будучи ввергнут в грубую реальность, он сдохнет точно так же, как ужасные уэллсовские марсиане.
Это ведь только западник может упустить из виду, что «телескрины» – основополагающий элемент системы тотального контроля – будут бесперечь ломаться; и купить их за нефть на «загнивающем Западе» тоже нельзя – за отсутствием такового, вот ведь в чем ужас-то… Как будет работать в условиях социализма (хоть английского, хоть какого) служба «телеремонта», объяснять, надеюсь, не надо: приедут на аварию, разломают стену – а потом поминай как звали. Конечно же, нормальный обыватель начнет отслюнять им на лапу, чтоб перегоревший телескрин в его квартире просто пометили в отчете как починенный; а поскольку запчастей для ремонта все равно нету, а отчитываться наверх надо – будут брать, к обоюдной пользе; ну, а народные умельцы из этой конторы станут за доступную плату подключать желающих к закрытым телескринным сетям для начальства, по которым ночами крутят порнуху Малабарского производства (или где они там воюют).
Дальше наверняка выяснится, что и те запчасти к телескринам, что есть, производят (для всех трех империй!) все в том же Малабаре; никакой «войны» там, конечно, нет и в помине – зато есть посольства, резидентуры и прочие «загранучреждения», всосавшие всех поголовно начальственных отпрысков. (Сюжетик: идейный… скажем так – чудак старой закалки подает начальству прожект усовершенствования телескринной сети, позволяющий сократить закупки импортной техники и сэкономить для Родины валюту; а у начальника есть племянник, он как раз и сидит в Малабаре на этих закупках… Товарищ Гельман, товарищ Липатов, ау-у!!)
Иное дело – «Зияющие высоты» и продолжающая их серия Зиновьевских антиутопий. Это да, здесь вам не тут… Не скажу за «Фауста» Гете, но что «эта штука будет посильнее» (на порядок), чем всепланетно-разрекламированный ужастик английского социалиста – нет вопроса; более всесторонней и исчерпывающей анатомии «реального тоталитаризма» мне не встречалось ни до, ни после. Стена, которую Зиновьев в своих книгах бесстрастно воздвиг на пути всей прежней мировой истории – дабы та «прекратила течение свое», выглядела абсолютно несокрушимой; кладка ее были подогнана столь тщательно, без малейших зазоров, что даже не нуждалась в растворе; на совесть было построено – чего там говорить…
Самое же любопытное произошло, когда стена эта обвалилась прямо у нас на глазах – внезапно и вроде бы безо всяких видимых причин. Автор настолько разобиделся (на историю? на Гомеостатическое Мироздание?) за свое порушенное творение, что повел себя явно неадекватно: принялся предрекать, что это лишь маневр (вот погодите, скоро коммунизм станет круче прежнего!), сделался завсегдатаем всех коммунистических тусовок… Он ведь так убедительно обосновал, почему этот кошмар неминуемо станет «Светлым будущим» всего человечества – а тут такой облом… обидно, понимаешь! Ей-богу, создается впечатление, что сегодняшний Зиновьев отдал бы правую руку (а то и более важные части тела) за то, чтобы завтра поутру мы все проснулись под звуки советского гимна из радиоточки – причем не из любви к этому самому Ибанску, возглавляемому Заведующим-Заибаном (какая уж там любовь!), а лишь бы только не признавать ошибочность своего суперубедительного прогноза…
Итак: покуда тоталитаризм (как общественная модель) лишь складывался, его не замечали в упор; когда же он оформился во всей красе – стали считать его вечным. Но ведь то же самое – буквально с любыми социально-политическими ожиданиями! Ну кто бы мог подумать, что именно Британия – живое воплощение максимы «Пусть рухнет мир, но свершится правосудие!» – окажется в авангарде строителей нового миропорядка, в коем все основы международного права похерены ради «прав человека» (трактуемых при этом весьма и весьма избирательно, по двойному стандарту). И дело вовсе не в закидонах конкретного социал-демократического правительства, которое сперва арестовывает легально въехавшего в страну иностранного сенатора, защищенного дипломатическим паспортом, а затем начинает интервенцию против европейского государства с международно признанными границами и законно избранным правительством, дабы поддержать мятеж тамошних сепаратистов. Важнее иное: 90 % англичан, вроде бы воспитанных – не в пример нам, грешным – на Dura lex, sed lex и Pacta sunt servanda, полностью одобряют это беззаконие: а чё такого, ведь Пиночет и Милошевич – плохие парни!.. Англия, пожелавшая жить не по закону, а по понятиям – что тут еще скажешь? (Это ведь именно НАТОвская агрессия против Югославии выдала российской власти карт-бланш на «окончательное решение чеченского вопроса»; и нынешнее возмущение Запада российскими действиями на Кавказе смотрится вполне анекдотично: «И эти люди запрещают мне ковыряться в носу!»)
Или – чуть из иной области. В первой половине века мало кто сомневался, что если в будущем и сложится новый экономический центр цивилизации, сопоставимый с Западной Европой, США и СССР, то им станет Латинская Америка (эти ожидания отразил, например, Цвейг в книге «Бразилия – страна будущего»). Аргентина и другие ведущие державы континента и вправду развивались в те годы поистине фантастическими темпами. Ну кто мог предвидеть, что после Второй мировой войны (от которой они объективно лишь выиграли), все они вдруг впадут в полувековую экономическую летаргию?.. Новый, «внеатлантический», центр цивилизации (как нам теперь стало ясно) действительно возник, но совсем не там, где ожидалось: на Тихоокеанском побережье Азии. Именно восточноазиатские страны совершили блистательный рывок в двадцать первый век, и помешать этому не смогли никакие «объективные препятствия»: ни то, что Японии пришлось подниматься из радиоактивного пепла, ни чудовищные социально-экономические эксперименты, на долгие годы обескровившие Китай, ни затяжные гражданские войны почти по всему региону, ни даже отсутствие сколь-нибудь заметных запасов минерального сырья – и особенно нефти.
Ладно, Бог с ними, с глобальными прогнозами, – но ничего путного, как выясняется, нельзя предвидеть даже в своей, сугубо профессиональной, области. Помните, у Стругацких в «Хромой судьбе» писатель Феликс Сорокин, хранящий в глубине письменного стола сокровенную Синюю Папку с главным своим романом, встречает Михаила Афанасьевича (реинкарнацию того самого); тот способен при помощи созданной им машины (вариант Мензуры Зоилии) предсказать грядущую судьбу любого художественного текста по некоему простенькому интегральному показателю, а именно: по цифрам «НКЧТ» – наивероятнейшему количеству читателей текста. Михал Афанасьич-прим сперва отрицает свое тождество в таких вот словах: «…Как я могу быть им? Мертвые умирают навсегда, Феликс Александрович. Это так же верно, как то, что рукописи сгорают дотла. Сколько бы ОН ни утверждал обратное», а затем открывает Сорокину самый ужасный, даже не приходивший тому в голову, вариант судьбы его рукописи:
«…Проклятая машина может выбросить на свои экраны не семизначное признание моих, Сорокина, заслуг перед мировой культурой и не гордую одинокую троечку, свидетельствующую о том, что мировая культура еще не созрела, чтобы принять в свое лоно содержимое Синей Папки, а может выбросить машина на свои экраны крепенькие и кругленькие 90 тыс., означающие, что Синюю Папочку благополучно приняли, благополучно вставили в план и выскочила она из печатных машин, чтобы осесть на полках районных библиотек рядом с прочей макулатурой, не оставив по себе ни следов, ни памяти, похороненная не в почетном саркофаге письменного стола, а в покоробленных обложках из уцененного картона».
Ну, насчет того, что в нынешнюю, компьютерно-сетевую, эпоху рукописи – таки да, категорически не горят (уж к добру или к худу – это отдельный вопрос), я долго распространяться не стану. Замечу лишь, что по сию пору бережно храню, как памятник эпохи, ЭВМ-овскую (слово «компьютер», если кто запамятовал, в ту пору в обиходе отсутствовало) распечатку «Сказки о тройке», сделанную аккурат в том же 1982 году, когда писалась «Хромая судьба»; так что о потенциальной неистребимости рукописей в принципе возможно было догадаться уже тогда. Гораздо интереснее смотрятся по нынешнему времени «крепенькие и кругленькие 90 тыс.» Дело ведь не только в том, что канула в небытие «самая читающая в мире страна» с ее ни с чем не сообразными тиражами. Сама эта цифра – память о той прежней, трогательно-наивной, эпохе, когда понятия «бестселлер» (ведь исчисление НКЧТ – именно об этом) и «шедевр», как ни странно, и вправду были связаны пусть не стопроцентной, но вполне значимой корреляцией. Стругацким, воспитанным (как и все мы, тогдашние) на Великой Русской Литературе, и в голову прийти не могло, что по прошествии буквально десятка лет Книга обратится в такой же точно товар, как сникерсы-памперсы и истребители-бомбардировщики СУ-27; что, вложив должные суммы в рекламу, можно «раскрутить» в бестселлер (с охрененным НКЧТ) все что угодно – хоть какой-нибудь «Корявый против Припадочного – 2», хоть воспоминания Моники Левински о вкусе клинтоновых выделений… Кстати, любопытно: а кто из сколь-нибудь приличных российских писателей может в наши дни похвастаться 90-тысячной аудиторией? Ну, Пелевин, ну, может быть, Веллер… третий-то сыщется?
Да, конечно, изредка случаются совпадения прогноза – и они по-своему любопытны. Вот, например, Войнович в сатирической антиутопии «Москва-2042» блистательно предугадал и вполне знаковую фигуру отца Звездония – генерал-майора религиозной службы в рясе с лампасами, и столь чаемую нынешними «государственниками» национальную идею: «Составные нашего пятиединства: народность, партийность, религиозность, бдительность и госбезопасность». И ведь писано это было задолго до того, как коммунисты зачастили в церковь, не зная, какой рукой надо креститься (как тут недавно отлил в бронзе товарищ Лукашенко, получая в Иерусалиме церковный орден: «Я – православный атеист!»), а наша Трижды Краснознаменная, Орденов Ленина и Октябрьской Революции Патриархия, притомясь беспошлинной торговлей сигаретами и освящением бандитских иномарок, вовсю норовит уже устроиться в опустевшем было кресле Идеологического отдела ЦК КПСС… Так вот, рискну предположить: Войновичу удалось угадать именно потому, что он искренне пытался сконструировать не наивероятнейший (как Оруэлл и Зиновьев), а именно наиабсурднейший, как тогда казалось, вариант будущего: «Коммуняки в обнимку с попами, придет же в голову такой бред…»
Итак, резюмируем: в сфере социального прогноза ловить, похоже, нечего. Голяк. Что бы вы ни напророчили – «Нэ так все будэт, савсэм нэ так». И, кстати, понятно почему, но об этом – чуть позже.
Попытки научно-технического прогноза
Вот скоро в зоологических музеях появятся удивительные животные, первые животные с Марса и Венеры. Да, конечно, мы будем глазеть на них и хлопать себя по бедрам, но ведь мы уже давно ждем этих животных, мы отлично подготовлены к их появлению.А. и Б. Стругацкие
Здесь ситуация, похоже, та же, что и в предыдущем случае: совпадают отдельные детали (иногда весьма красочные), при полнейшей неадекватности общей картины. К тому же многое зависит от того, насколько мы склонны «мажорировать автору»; попросту говоря – подгонять решение задачи под уже известный ответ, закрывая глаза на различия между аналогиями и гомологиями. Можно, конечно, счесть, что Свифт, описывая, как мудрецы из Большой Академии Прожектеров тщатся превратить лед в порох, предвосхитил и идею «холодного термояда», и даже безрезультатность вот уже полувековых, весьма дорогостоящих, попыток осуществить управляемый термоядерный синтез – однако согласитесь: такая интерпретация будет все же излишне вольной… Давайте называть вещи своими именами: полет человека на Луну в пушечном ядре не более реален (с точки зрения физики), чем аналогичное путешествие Сирано де Бержерака на голубях – даже если пушку эту волею Жюля Верна установить именно на мысе Канаверал. Пресловутая машина свифтовских мудрецов – это, увы, никакой не компьютер, а тепловой луч уэллсовских марсиан и гиперболоид инженера Гарина – не лазеры (с тем же основанием «лазером» можно окрестить и легендарные солнечные зеркала Архимеда, поджигавшие римские корабли).
Самое интересное, – что куча технологических новшеств, как выясняется, появилась «в железе» много раньше, чем соответствующие озарения фантастов. Мы отчего-то склонны забывать, что «Наутилус» (sic!) Фултона опередил «Наутилус» Жюля Верна на 65 лет. А угадайте, когда был впервые осуществлен запуск боевой ракеты с находящейся в подводном положении субмарины? В одна тысяча восемьсот тридцать седьмом году (кстати сказать, в России)… Нет, это не опечатка: именно «восемьсот»; вот-вот – «год смерти Пушкина»… Ясно, что ракета была не «Посейдоном», а субмарина – не «Трайдентом», однако меня лично этот фактик впечатлил в свое время куда сильнее, нежели описания персидских ковров и мраморных статуй в подводных чертогах капитана Немо.