Достаточно лишь допустить, что Римские власти пожелали, в собственных интересах, усилить позиции возглавляемой Иисусом секты, а он вступил с ними в сделку («цель оправдывает средства») – и во всей истории с воскресением практически не останется темных мест. Тогда, кстати, становится понятной роль эпизода с облачением Иисуса в багряницу (красный военный плащ) – после суда, но до бичевания и восхождения на Голгофу (например, Мр 15:17-20). В одежду, снятую с Иисуса, нарядили после бичевания другого человека – того, которому и предстояло занять место на среднем кресте.
   Я лично не собираюсь не только отстаивать эту версию, но и всерьез анализировать ее, – ибо это потребовало бы отказа от обязательной для меня (по условиям задачи) «презумпции честности». Но я-то имею право на такой «отвод», а вот Мак-Дауэлл – нет. И уж коль скоро он на полном серьезе занимался опровержением гипотезы «Пасхального заговора», в которой концы вообще не сходятся с концами, а Христос с Иосифом Аримафейским мухлюют в четыре руки подобно паре вокзальных шулеров, – рассмотреть в общем-то достаточно очевидную гипотезу «Нераспятого Христа» он был просто обязан.
   При этом я вовсе не хочу сказать, что позиция Мак-Дауэлла на этом направлении была бы незащитима. Он, наверное, мог бы сослаться на посетивших место казни первосвященников (Мф 27:41) или на разговор с раскаявшимся разбойником: «Истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк 23:43). Поборник же гипотезы в свою очередь мог бы возразить: лицо человека на кресте в любом случае было искажено до неузнаваемости; первосвященники наверняка не подходили к кресту вплотную, а ведь голова распятого (если дело происходит не на полотнах классицистов, а в жизни) поникает лицом к земле; организаторы инсценировки наверняка должны были позаботиться об увеличении портретного сходства фигурантов; разговора с разбойником не мог слышать никто, кроме легионеров, а их «свидетельствам» понятно какая цена, etc. Одним словом, тут у обеих сторон найдется широкое поле для маневра.
   Дело, однако, вовсе не в этих частностях. Даже если Мак-Дауэллу удастся достаточно убедительно опровергнуть гипотезу «Нераспятого Христа», положение его не станет менее незавидным. Он ведь основывал свою систему доказательств на том, что им изучены (и опровергнуты) все мыслимые материалистические версии – и вдруг сразу такой казус… Небольшая иллюстрация к той банальной истине, что пространство логических возможностей принципиально неисчерпаемо, и с этим ничего не поделаешь.
   Одним словом, дредноут Мак-Дауэлла, похоже, наскочил на плавучую мину еще на выходе из гавани. И хотя усилия команды, возможно, позволят удержать корабль на ходу, прок от него как от боевой единицы отныне будет весьма условный. Впрочем, капитана Мак-Дауэлла ожидают в этом походе и куда более серьезные сюрпризы…


Иоанн Предтеча


   Здесь нам придется вернуться к самому началу общественного служения Иисуса Христа, когда судьба свела его с последним из ветхозаветных пророков, Иоанном Крестителем. Предтеча Спасителя («Идущий за мною сильнее меня» – Мф 3:11), считавший себя «недостойным развязать ремень обуви Его» (Ин 1: 27), Иоанн первым безошибочно распознал божественную сущность Иисуса: «Вот Агнец Божий, Который берет на Себя грех Мира» (Ин 1: 29). Яростный обличитель церковных и светских владык («Порождения ехиднины! Кто внушил вам бежать от будущего гнева?» – Мф 3:7), он заплатил жизнью за свои разоблачения того беззакония и разврата, в которых погряз тетрарх Галилеи Ирод. На первый взгляд, этот персонаж (кстати сказать, его историчность не подлежит сомнению) не таит в себе решительно никаких загадок. Давайте, однако, внимательно и беспристрастно проанализируем отношения Иоанна – во-первых, с Иисусом, а во-вторых, с властями (в особенности – с Иродом Антипой).
   Первая (и последняя) встреча Иисуса с Иоанном произошла на реке Иордан, в водах которой пророк крестил стекавшиеся к нему толпы народа. Иисус, в числе прочих, попросил о крещении; «Иоанн же удерживал Его и говорил: мне надобно креститься от Тебя, и Ты ли приходишь ко мне?» (Мф 3:14). В момент совершения обряда на Иисуса сошел Дух Божий в виде голубя (видимого, впрочем, одному только Крестителю). Эпизод крещения все четыре Евангелиста описывают практически идентично, а вот дальше между Синоптиками и Иоанном, как водится, начинаются существенные разночтения.
   По версии евангелиста Иоанна, Креститель на следующий день откомандировал в распоряжение Иисуса двоих своих послушников – Андрея и еще одного, не названного по имени, – которые и стали первыми его учениками. В дальнейшем Иисус с образовавшейся вокруг него общиной вернулся в Галилею, где и совершил первые чудеса. Затем он предпринял свое первое пасхальное паломничество в Иерусалим; здесь он впервые разогнал менял из Храма, а также имел ночную беседу с членом Синедриона Никодимом. «После сего пришел Иисус с учениками своими в землю Иудейскую и там жил с ними и крестил. А Иоанн также крестил в Еноне близ Салима […] Ибо Иоанн еще не был заключен в темницу» (Ин 3:22-24); запомним последнюю фразу – она очень важна. Поскольку к Иисусу приходит теперь креститься больше народу, чем к Иоанну, ученики последнего выражают недовольство успехами «конкурента». Иоанн же укоряет их за эту ревность, уподобляя Иисуса жениху, а себя – его шаферу на свадьбе, коему надлежит не завидовать другу, а радоваться за него («Ему должно расти, а мне умаляться» – Ин 3:30). После этого любые упоминания о Крестителе из Евангелия от Иоанна исчезают.
   Вернемся теперь к фразе «ибо Иоанн еще не был заключен в темницу». Появившаяся в хронологически позднейшем из четырех Евангелий, она смотрится прямым возражением против версии Синоптиков и попыткой напомнить им – как оно было в действительности. Ведь если верить Синоптикам, Иисус немедленно после своего крещения удалился в пустыню (для молитв и преодоления искушений), где его и застала весть об аресте Иоанна (Мф 4:12, Мр 1:14). После этого сообщения он отправился в Галилею и лишь там обрел – среди рыбаков Генисаретского озера – первых своих учеников, Андрея и Симона. Важность этого вроде бы малосущественного обстоятельства – когда же именно был арестован Креститель – становится видна из дальнейшего рассказа Синоптиков.
   Матфей и Лука повествуют далее о так называемом «Посольстве от Иоанна Крестителя»: прослышав о чудесах, творимых Иисусом, пророк посылает к нему двух своих учеников, дабы те выяснили: «Ты ли Тот, Который должен придти, или ожидать нам другого? И сказал им Иисус в ответ: пойдите, скажите Иоанну, что слышите и видите: Слепые прозревают и хромые ходят, прокаженные очищаются и глухие слышат, мертвые воскресают и нищие благовествуют» (Мф 11: 3-5). Когда же иоанновы ученики отбыли восвояси, Иисус произносит панегирик Предтече: «Истинно говорю вам: из рожденных женами не вставал больший Иоанна Крестителя […] И если хотите принять, он есть Илия, которому должно придти» (Мф 11:11-14).
   Эпизод этот, если вдуматься, противоречит всему предшествующему повествованию. Мало того, что Предтеча продолжает свою деятельность параллельно с Агнцем Божиим, уже пришедшим в этот мир. В любом случае, если уж у тебя есть некие основания полагать, что явился Мессия, следует все-таки сходить поглядеть самому, а не посылать инспекцию, составленную из учеников. У Синоптиков, однако, готов ответ на подобный вопрос: Креститель не пришел сам потому лишь, что сидел в это время в тюрьме (Мф 2:11), куда он попал почти сразу же после крещения Иисуса.
   А вот Иоанн возражает им: ничего подобного, Креститель оставался на свободе еще очень долгое время и трудился на ниве крещения бок о бок с Иисусом. Гораздо лучше Синоптиков поняв истинный смысл этого эпизода, Евангелист, похоже, сознательно исключил его из повествования. Ибо из него совершенно ясно, что Предтеча в лучшем случае сомневался: действительно ли Иисус – Тот, кому надлежит «крестить Духом Святым и огнем»; между прочим, о реакции Крестителя на доклад своих посланцев Синоптики умалчивают. А коли так – какова же цена и всему произнесенному Крестителем при их личной встрече («Агнец Божий», «тебе ли от меня креститься»), и данному лично Иоанну знамению в виде голубя? Напомню кстати, что вся сцена крещения (а равно – последующего «наставления Иоанна о Христе» – Ин 3:22-36) есть то, что в юриспруденции называют «показаниями с чужих слов», ибо ни один из Евангелистов при этом лично не присутствовал.
   Если непредвзято проанализировать все произнесенное (а тем паче – сделанное) Иоанном, то неизбежно приходишь к обескураживающему выводу: Предтеча так и не признал – ясно и недвусмысленно – в своем дальнем родственнике (по версии Луки) Того, кто «идучи за ним будет сильнее его». Некоторые высказывания Крестителя об Иисусе (например, «и никто не принимает свидетельства Его» – Ин 3:32) понуждают христианских комментаторов к жалобным разъяснениям – дескать, «Евангелист не вполне точно передал мысль пророка»… Некоторые же эпизоды можно при желании просто прочитать иначе, чем ныне принято.
   Вот, например, как описывает Гладков сцену крещения: «признавая, что Иоанн был послан от Бога крестить, Иисус, как Человек, исполнив ранее сего все заповеди Господни, начинает свое служение исполнением последней ветхозаветной заповеди, только что возвещенной Богом через Иоанна. Как безгрешный, он не нуждался в покаянии, и потому прямо потребовал от Иоанна крещения. Иоанн тотчас же понял, что перед ним стоит не обыкновенный человек, и потому сказал: мне надобно креститься от тебя, ты ли приходишь ко мне?». Я же представляю себе эту сцену примерно так. К авторитетнейшему пророку, повергающему в трепет фарисеев и саддукеев и наставляющему огромные толпы народа, является некий никому не известный молодой человек. Он заявляет, что, поскольку безгрешен, ему необходимо одно лишь крещение. Иоанн, пришедши в полное изумление от такого – с его точки зрения – нахальства, с деланым смирением разводит руками: «Так ты, парень, наверное, не по адресу. Ведь в таком разе не тебе от меня, а мне от тебя надо креститься!» Зрители в восторге: вот это срезал так срезал!
   Христианские комментаторы часто утверждают, будто бы Иоанн сам направлял к Иисусу приходившие к нему толпы народа; это, однако, никак не подтверждается евангельскими текстами. Возможно, кто-то из членов общины Иоанна и ушел к Иисусу (сам Христос впоследствии тоже пережил отход от себя многих учеников – нормальное дело), однако переход этот явно не носил сколь-нибудь массового и организованного характера. Версия евангелиста Иоанна о том, что первых учеников Иисусу «подарил» сам Креститель, как мы помним, дружно опровергается Синоптиками. Характернейшая деталь: после казни Иоанна его ученики специально пришли сообщить об этом Христу (Мф 14:12), но никто из них не присоединился к возглавляемой тем общине!
   Стремление Иоанновых учеников оставаться рядом с Учителем, тем более – в тяжелые времена, когда тот попал в темницу, ничего кроме уважения вызвать не может. Однако вот Иоанна не стало; казалось бы, вполне естественно присоединиться к тому, чьим предтечею почитал себя (как нас убеждают Евангелисты) горячо любимый Учитель. Ничего подобного, однако, не происходит. Иоанниты,[10] кстати сказать, и поныне сохраняют свою обособленность от христиан, существуя в виде одной из иудаистских сект; они имеют свое собственное «Священное Писание», в котором Иоанн Креститель признается Мессией, а Иисус – лжепророком. И если вдуматься, все это вполне естественно. Кем, по-вашему, должен был выглядеть в глазах Иоанна – мрачного ортодокса-иудаиста – человек, чудодейственно превращающий воду в вино для празднеств и якшающийся с блудницами, мытарями, а иной раз и – страшно вымолвить! – с необрезанными язычниками?
   Итак, мы наблюдаем весьма знаменательную асимметрию в оценках: Иоанн для христиан – величайший пророк и вообще фигура весьма уважаемая, тогда как Иисус для иоаннитов – лжемессия. При этом нет оснований полагать, будто эти оценки сформировались в каждой из сект вопреки высказываниям их основателей. Поэтому Евангелисты при описании событий столкнулись с трудноразрешимой проблемой. С одной стороны, Иисус Христос – Сын Божий, каждое слово которого есть Истина, – очень высоко оценивал Иоанна Крестителя (чему они были свидетелями); с другой стороны, оный Иоанн, насколько им известно, взаимностью не отвечал и их Учителя не особенно жаловал. Как же сие противоречие разрешить?
   А вот как: отобрать среди множества высказываний Иоанна Крестителя (и подлинных, и приписываемых ему молвой) именно те, что могут свидетельствовать о признании пророком божественности Учителя Евангелистов. Отсутствие записанных текстов существенно облегчало эту задачу. Многие из приписываемых Иоанну высказываний, скорее всего, родились в среде самих же последователей Иисуса. Поциркулировав в народных массах (и обрастя попутно новыми «подробностями»), эти рассказы спустя некоторое время возвращались к Евангелистам, с радостью записывавшим их как некие «независимые свидетельства», – эффект, хорошо известный в социологии. Дальше остальных пошел по этому пути «любимый ученик» – автор четвертого Евангелия, Иоанн. Он не только ввел почерпнутые из слухов (и отсутствующие у Синоптиков) эпизоды «дарения» Иисусу первых учеников и «наставления о Христе», но и исключил из повествования, как явный компромат, упоминание об «инспектировании» Наставника учениками Крестителя (чему он, напротив, наверняка был свидетелем – вместе с другими Апостолами).
   Так что же, Евангелисты сознательно пытались поддержать реноме своего Учителя мнением авторитетного независимого источника – корректируя в нужном направлении реальные высказывания последнего? Нет и еще раз нет! Любому верующему совершенно ясно, что авторитет Христа – в глазах Апостолов – ни в каких «независимых свидетельствах» совершенно не нуждался. Поэтому я абсолютно убежден в том, что упомянутая корректировка Евангелистами высказываний Крестителя являет собой искреннюю попытку спасти его собственный авторитет, – его, отчего-то колебавшегося в признании совершенно очевидной богоизбранности Иисуса. И в усилиях этих Евангелисты, безусловно, преуспели – буквально сотворив того самого Иоанна Предтечу, который и существует ныне в нашем сознании. Реальный же Иоанн – как я сильно подозреваю – по справедливости должен был бы занять место если и не в одном ряду с фарисеями и прочими «старейшинами иудейскими», то уж во всяком случае весьма поодаль от Сына Человеческого.
   Переходя к анализу другой линии взаимоотношений Иоанна Крестителя – с земными властями, сделаем одну оговорку. Обстоятельства трагической гибели пророка были известны Евангелистам лишь понаслышке, равно как и любому жителю Палестины, не принадлежавшему к числу царедворцев Ирода или сотрудников его полицейских служб. По этой причине сведения, почерпнутые из новозаветных текстов, не рассматриваются здесь как заведомо приоритетные относительно тех, что содержатся в «Археологии» Иосифа Флавия. Напомню, что «Археология» – единственный нехристианский источник, в котором прямо фигурируют такие евангельские персонажи, как Иоанн Креститель и Брат Господен – Иаков. В силу этого Церковь с большим пиететом относится к Флавиевым свидетельствам; в частности, место заточения Крестителя – крепость Махерон (Библейская энциклопедия, I:342) – почерпнуто именно из этого источника.
   Евангелист Марк (Мр 6:17-29) описывает гибель пророка так. Иоанн, даже будучи заточен в темницу, продолжал сохранять влияние на Ирода: «Ирод боялся Иоанна, зная, что он муж праведный и святый, и берег его; многое делал, слушаясь его, и с удовольствием слушал его». Пророк, среди прочего, продолжал настаивать на том, чтобы тетрарх порвал с Иродиадою, на которой тот женился разведясь с прежней женой (дочерью арабского царя Ареты), и разрушив брак своего брата Филиппа. «Ибо Иоанн говорил Ироду: не должно тебе иметь жену брата своего. Иродиада же, злобясь на него, желала убить его; но не могла».
   Случай представился, когда во время праздничного пира дочь Иродиады, Саломея, настолько потрясла Ирода своим танцем, что у того, попросту говоря, поехала крыша: «И клялся ей: чего ни попросишь, дам тебе, даже до половины царства моего». Пренебрегши половиной царства, принцесса, по наущению своей демонической мамаши, испросила у владыки голову надоедливого обличителя. «Царь опечалился; но ради клятвы и возлежащих с ним не захотел отказать ей». И через несколько минут посланный в темницу оруженосец доставил кровоядным красоткам блюдо с отрубленной головой пророка. Известное дело: все зло – от баб, истинно сказано – «сосуд диаволов» (а ежели кто сомневается – перечтите уайльдовскую «Саломею»).
   Иосиф Флавий же излагает эту историю иначе, не в пример более прозаично: «И так как приходили к нему [Иоанну – К. Е.] многие (ибо проповедью его весьма увлекались), то убоялся Ирод, чтобы столь сильное влияние на умы не вызвало восстания […]; посему он счел за лучшее предупредить всякое осложнение его смертью, нежели после возбуждения смуты раскаиваться в допущенной небрежности. Так Иоанн по этому подозрению Ирода был закован и в вышеупомянутой крепости Махера заключен и там убит. По кончине его иудеи думали, что последовавшая воинству Иродову гибель [в войне с Аретою – К. Е.] была мщением Божьим за смерть сего мужа» (Арх. XVIII, 5:2). Итак, никаких личных мотивов – политика, одна политика, и ничего кроме политики. Для сопоставления этих двух версий давайте обратимся для начала к фактической стороне дела – что нам вообще известно о браке Ирода Антипы с Иродиадой.
   Во-первых, что из себя представлял предыдущий, расторгнутый брак Ирода? Предоставим слово комментатору «Археологии» иеромонаху Иосифу: «Соприкасаясь пределами своей тетрархии с такими давними хищниками, как арабы, Антипа немало способствовал обезопашению всех своих поданных вновь воздвигнутыми на окраинах страны укрепленными пунктами. Да и сам брак его с дочерью Арабского царя Ареты не без основания заподозривают в простой политической расчетливости, обеспечивавшей покой его страны лучше всяких укреплений и вооружений, если только брак этот не был внушен ему Августом». Расторжение этого вынужденного, династического брачного союза – кстати сказать, по инициативе жены – имело своим результатом неудачную для Ирода пограничную войну с Аретой, но это уже совсем другая история.
   Во-вторых, Иродиада была прежде женою не родного (как обычно думают), а сводного брата Ирода; вышеупомянутый иеромонах Иосиф детально обосновывает это обстоятельство. Нечего удивляться, что в изложении Иосифа Флавия все это выглядит совершенно заурядной историей второго брака; да и вообще брак у иудеев являлся не таинством, а гражданским состоянием, так что разводы были делом совершенно обычным. Замечу, что Флавий сам принадлежал к секте фарисеев, слывших тончайшими знатоками Моисеева Закона, и при этом не испытывал никаких теплых чувств к эллинисту Ироду. Уж он-то, надо думать, не упустил бы случая лишний раз пнуть этого достойного отпрыска Ирода Кровавого – содержи в себе эта история хоть какой-то криминал.
   В-третьих, Иродиаду всегда воспринимают как расчетливую хищницу, которая сперва нарушила все брачные законы – лишь бы окольцевать владыку Галилеи, а затем зорко охраняла, поигрывая секирой, насиженное местечко у престола. И опять – неувязочка. Спустя несколько лет император Калигула повелел, так сказать, «освободить тетрарха Галилеи и Переи Ирода А. И. от занимаемой должности как не справившегося с работой», и сослал его в Испанию, где тот и умер – в нищете, забвении и полном одиночестве. Единственный человек, до последнего дня разделявший с ним эту ссылку – Иродиада. Вот я и думаю: чтобы такая женщина – и вдруг отнеслась всерьез к воплям какого-то немытого-нечесаного пуританина насчет своего «облико морале»?..
   А теперь – сам евангельский эпизод «Усекновения главы Иоанна Предтечи». Давайте начнем с элементарного, казалось бы, вопроса – где это произошло? Итак, владыка со своими царедворцами, военачальниками и старейшинами празднует день рождения; ввиду отсутствия в тексте специальных указаний, логично предположить, что пир происходил в обычном для него месте – в Тивериадском дворце Ирода у Генисаретского озера. Но Иоанн-то в это время томился в крепости Махерон (или Махера), что за Мертвым морем, – это следует из принимаемого Церковью свидетельства Флавия! Отметим: из рассказа Евангелистов следует, что Ирод не просто отдал приказ о казни Крестителя (для этого можно было бы и послать гонцов из Тивериады в Махерон – это около 60 километров по прямой); нет, он тут же, по прошествии нескольких минут, одарил падчерицу блюдом с отрубленной головой пророка.
   Пытаясь разрешить это очевидное противоречие, некоторые христианские комментаторы пытаются – вполне произвольно – перенести место действия в Махерон (если гора не идет к Магомету – Магомет идет к горе). Гладков, например, даже увязывает это с политическими событиями: «Оскорбленный [разводом с его дочерью – К. Е.] Арета начал войну против Ирода; вследствие чего Ирод со всем своим двором переехал в Махеру, где им был заточен в темницу Иоанн Креститель, и жил там в своем дворце». Ну, начать с того, что Махерон – это маленькая пограничная крепость на окраине Аравийской пустыни, и никаких дворцов в ней, разумеется, и в помине не было. Это укрепление лишь недавно, в начале вялотекущей пограничной войны между Иродом и Аретой, было отбито евреями у арабов, контролировавших его в предшествующие годы. Довольно странная фантазия – отправиться в такое место справлять именины, вы не находите? Да и вообще, где это видано – брать с собою на войну весь двор, включая собственных чад и домочадцев?
   Или такая деталь. После опрометчивой клятвы Ирода Саломея «вышла и спросила у матери своей: чего просить? Та отвечала: головы Иоанна Крестителя. И она тотчас пошла с поспешностью к царю и просила, говоря: хочу, чтобы ты дал мне теперь же на блюде голову Иоанна Крестителя» (Мр 6:24-25). Вот это да… Выходит, что принцесса решила выступить со своим стрип-шоу перед пьяными гостями просто так, не имея заранее намеченной конкретной цели?
   Означенные соображения заставляют меня отнестись к версии Евангелистов крайне скептически. При этом с художественной точки зрения история эта поистине великолепна: явно фольклорные элементы («проси хоть полцарства!») органично сочетаются в ней со строгой сюжетной архитектоникой; а сам по себе смысловой иероглиф «голова на блюде» – какой тут простор для эстетствующих искусствоведов и психоаналитиков! Правда, ради сохранения динамизма действия (немедленное исполнение опрометчивой клятвы) пришлось пожертвовать кое-какими жизненными реалиями – перенести Иоанна в Тивериаду (вариант: Ирода в Махерон), но такая жертва кажется вполне оправданной. Представляется совершенно невероятным, чтобы такой сюжет спонтанно «слипся» из различных ходивших в народе слухов о гибели популярного пророка.
   Все это позволяет мне высказать следующее предположение: добросовестно воспроизведенный евангелистами Марком и Матфеем слух об обстоятельствах кончины Иоанна Крестителя возник в результате кампании «активных мероприятий».[11] Цель ее кажется достаточно прозрачной: снять существенную долю вины с Ирода (который будто бы «многое делал, слушаясь Иоанна, и с удовольствием слушал его»), представив тетрарха простодушной жертвой извечного женского коварства. Кто же был инициатором этого в высшей степени квалифицированного (если судить по его результату) воздействия на общественное мнение Палестины?
   Ответ, как мне сдается, придет сам собой, если мы сумеем правильно ответить на другой вопрос, тесно связанный с первым: кто арестовал Иоанна Крестителя? Чувствую, что читатель начинает поглядывать на меня как на круглого идиота – уж по этой-то части между Евангелистами и Иосифом Флавием никаких разночтений вроде бы не наблюдается. Поэтому спешу уточнить свой вопрос: пускай казнил Иоанна действительно Ирод; но вот кто и на каком основании осуществил арест? В евангельских текстах нет на сей счет конкретных указаний; между тем, ситуация здесь вовсе не так уж проста, и вот почему.
   Дело в том, что Иоанн был уроженцем Иудеи, в которой он и провел всю свою жизнь. Местами его отшельничества и проповеди были Иудейская пустыня и долина реки Иордан близ Вифавары и Енона. Он появлялся иногда на иорданском левобережье, в Перее, однако в Галилее, судя по всему, вообще никогда не бывал. Поэтому проповеди Иоанна должны были стать головной болью прежде всего для иудейских первосвященников и прокуратора, а вовсе не для Ирода. Иудейское руководство, между тем, относилось к пророку благожелательно (по крайней мере, поначалу), а многие фарисеи и саддукеи даже желали креститься от него (Мф 3:7).