Федоровский Евгений. "Штурмфогель" без свастики

   - Знакомься - Семен Феоктистович Бычагин, - представил Зяблов.
   - Семен, - подал руку Бычагин и лукаво усмехнулся.
   Павел отступил на шаг, пригляделся и хлопнул себя по лбу:
   - Вот так встреча! Владимир Николаевич, да ведь я Семена знаю! Я поступал в Качинскую летную школу, а Бычагин ее заканчивал.
   - Точно! Мы еще гоняли вас, салажат, по плацу! - Бычагин обнял Павла. Так вот куда ты залетел, дружище.
   - Залетел да слетел, - проговорил Зяблов. - Ну, братцы хорошие, давайте за дело. Садитесь.
   Полковник разложил на столе копии фотографий "Штурмфогеля", когда-то присланных Павлом.
   - Это та штука, ради которой я и пригласил вас, Семен Феоктистович. У немцев, очевидно, это наиболее перспективная машина... и они вот-вот запустят ее в серию. Так? - Зяблов посмотрел на Павла.
   - Пожалуй, - согласился Павел.
   - Следовательно, нам нужно торопиться. - Владимир Николаевич прошел по кабинету и остановился напротив Бычагина. - Эта машина превосходит в скорости все поршневые самолеты. Мессершмитт собирается вооружить ее скорострельными пушками. Новые самолеты могут стать опасными, особенно для тяжелой авиации союзников.
   - Да, этот перехватчик, наверное, будет с успехом сражаться с "Ланкастерами" и "летающими крепостями", - проговорил Павел.
   - Мы разрабатываем принципиально другой реактивный самолет, но нас, конструкторов, интересуют в "Штурмфогеле" некоторые узлы. - Бычагин перетасовал фотографии и обернулся к Павлу. - А почему на машине нет опознавательных знаков? Крестов на крыльях и свастики на стабилизаторе? Только цифры на фюзеляже.
   - У Мессершмитта есть такая привычка: пока он не запустит самолет в серию, пока машина экспериментальная - никаких крестов и свастик.
   - Вот нам и нужно сделать все возможное, чтобы "Штурмфогель" остался без свастики, - сказал Зяблов и папкой с надписью "Март" придавил раскиданные на столе снимки "Ме-262". - А пока, Семен Феоктистович, возвращайтесь на завод и ждите нашего вызова. Попрактикуйтесь в ночных прыжках с парашютом. Подзубрите немецкий...
   Бычагин, прощаясь с Павлом, сказал:
   - Ну, друг, надеюсь еще повоюем.
   - Придется, - ответил Павел и пожал сухую и сильную руку Бычагина. Так вы думаете заслать его ко мне? - спросил Павел, когда Семен вышел.
   - Если начальство утвердит наш план, то лучшей кандидатуры я не вижу. Отлично знает язык, имеет отношение к реактивной технике. Ему, как специалисту, надо познакомиться со "Штурмфогелем". В Лехфельде постарайся прикрыть Бычагина в случае чего. Мы, разумеется, снабдим его самыми надежными документами и протолкнем к Мессершмитту через Берлин. Впрочем, детали мы продумаем поздней... А теперь, Павлуша, пообедаем, и садись за отчет. До отлета время у тебя есть... Так ты говоришь, Зейца зацепил на крючок?
   - Кроме убийства Штейнерта, у него есть еще один грешок. Когда из Испании он вывозил золото, драгоценности, ну, все, что выменивал на эшелоны продуктов по бешеным ценам, то присвоил двести пятьдесят тысяч марок и положил на свой счет в швейцарском банке.
   - Да, за это его упекут в концлагерь... Ладно, идем в столовую...
   ...В одиннадцать вечера в кабинет Зяблова вошли три офицера. Они познакомились с Павлом, потом Владимир Николаевич посмотрел на часы и сказал:
   - Ну, братцы хорошие, пора...
   - 4
   - Да очнитесь! Вы понимаете по-русски?
   - Что вы говорите? - переспросил Пихт.
   - Куда нас везут? - брызгал слюной, повторил офицер в эсэсовской полевой шинели без погон.
   - Не знаю.
   - Я немного понимаю. Нас расстреляют.
   В темноте Пихт с трудом различал его лицо. Он видел только нечто белое, круглое, брызгающее слюной.
   - Почему?
   - Эсэсовцев и асов они расстреливают еще до лагерей.
   Невдалеке шел бой. За березняком поблескивали синие всполохи. Не умолкая, бил пулемет. С тугим шелестом пролетали мины и взрывались где-то позади. Солдаты, охраняющие Пауля и эсэсовца, робко втягивали головы в плечи. Полуторка с потушенными фарами неслась на большой скорости, подскакивая на ухабах.
   - Эй, не дрова везешь! - прокричал старшина, склонившись к кабине шофера.
   - Опасное место надо проскочить, немцы и слева и справа, - отозвался шофер.
   - Да этих мы и здесь можем прикончить!
   - А сами куда денемся?
   - Вы слышите, "прикончить"? - опять зашептал эсэсовец.
   - Кажется, они и вправду собираются нас расстрелять, - сказал Пихт.
   - О бог мой! - простонал эсэсовский офицер. Машина нырнула в лощину и, обо что-то ударившись, встала. Выскочил шофер, пробежал вперед.
   - В ручей залетели, елки-палки! - заругался он.
   - А ты куда глядел? - сердито крикнул старшина.
   - Так ведь темень, будь она проклята! Шофер потоптался у мотора:
   - Придется вытаскивать. Давайте двое мотайте в лес, рубите слеги.
   - А этих куда? - Старшина кивнул на немцев.
   - Да никуда они не денутся!
   Эсэсовец крепко сдавил локоть Пихта.
   Двое солдат спрыгнули на землю и пошли в лес. Один остался стоять, прижавшись к кабине. Шофер возился у мотора.
   - Бежим. Не все ли равно, где убьют? - тихо сказал Пихт.
   - А солдат?..
   Пихт схватил солдата за ногу и дернул на себя.
   Тот повалился и выпустил из рук автомат. Эсэсовец перемахнул через борт. За ним прыгнул Пихт.
   Ветки хлестали по лицу, ноги натыкались на вывороченные пни, цеплялись за стылые бугры. Минут через пять сзади послышалась стрельба. Эсэсовец, было приустав, подпрыгнул, словно его хлестнули кнутом. Бой шел справа. Там взлетали ракеты, строчил тяжелый пулемет.
   Эсэсовец упал на землю - его душила одышка.
   - Где мы находимся? - спросил его Пихт.
   - Знаю. - Эсэсовец кашлянул и сплюнул. - Вчера еще здесь были мы.
   Он поднялся на четвереньки и пополз. У Пихта не было перчаток. Снег колол и резал пальцы. Через полкилометра эсэсовец остановился, приподнялся и встал на колени.
   - Если не ошибаюсь, где-то здесь должна стоять подбитая танкетка.
   - Вон что-то темнеет.
   - Да, кажется, она.
   - Как вас зовут? - спросил Пихт.
   - Готлиб Циммер.
   - Нам надо перебраться еще через русские окопы?
   - Ни черта вы, летуны, не понимаете в войне, - ухмыльнулся повеселевший
   эсэсовец.- Вы думаете, линия фронта - это сплошные окопы?
   - А как же?
   - Идемте. - Не ответив, Циммер поднялся и, прихрамывая, направился к танкетке.
   - Кто идет? - крикнули из темноты.
   - Свои, командир третьей роты оберштурмфюрер Циммер!
   Из-под танкетки выполз солдат в меховом кепи.
   - О, герр оберштурмфюрер! Это я, Отто Ламмерс, - в секрете. И здесь же Мартин Хобе. А мы думали, попали вы к Иванам.
   - Был там, да вот с другом захотели еще пожить. - Циммер похлопал по спине Пихта. - Где сейчас командир батальона?
   - Идите прямо, потом сверните по траншее и метров через триста увидите его наблюдательный пункт.
   - А почему бой?
   - Черт его знает! Иваны что-то сбесились, атаковали первую роту...
   ...Когда Циммер и Пихт рассказали о своих приключениях, командир батальона так расчувствовался, что сам написал письмо командиру эскадры "Удет" с просьбой наградить капитана Пауля Пихта за спасение Циммера, одного из лучших командиров его батальона.
   - Гвардия рейха умеет ценить смелых людей, - сказал он с пафосом. - Я дам вам адъютанта, он проводит вас до вашей авиагруппы.
   ...В отряде уже похоронили Пихта. Но когда он появился перед Вайдеманом в сопровождении эсэсовского офицера, у того полезли глаза на лоб от удивления.
   - Пауль, живой? - Он бросился обнимать Пихта. Потом разорвал пакет, пробежал по строчкам. - Узнаю своих! - воскликнул он. - Немедленно доложу командиру эскадры, черт возьми! А я тоже тогда едва унес ноги...
   - Поздравляю. А как ребята? Вайдеман помрачнел.
   - Шмидт погиб в том же бою. Потом Грубе, Миттельштадт, Любке, Гюртнер...
   - Дали нам жару!
   - Как видишь. - Вайдеман уныло развел руками.
   Снова начались полеты. Истребители по-прежнему сопровождали транспортные самолеты, дрались с "ЯКами". Но с каждым днем к "котлу" летало все меньше и меньше самолетов.
   К рождеству пришел приказ командира воздушной эскадры откомандировать Вайдемана, Пихта, механика Гехорсмана и еще нескольких летчиков обратно в Германию на испытательный аэродром в Лехфельд.
   Глава тринадцатая НАЧАЛО КОНЦА
   17 января 1943 года в номер военно-морского атташе Соединенных Штатов в Анкаре постучался высокий большеухий человек в штатском.
   - Чем могу служить? - спросил Джордж Говард Эрл.
   - Адмирал Канарис, начальник абвера, - представился человек и поклонился атташе, который от удивления на минуту онемел. - Я хотел бы с вами обсудить возможность американо-германского сближения.
   Эрл наконец пришел в себя. Он пригласил гостя в кабинет. Канарис начал говорить начистоту - "как разведчик разведчику". Он считает заявление западных держав о необходимости безоговорочной капитуляции Германии роковым для Европы.
   - Это, - сказал адмирал, - означает войну до горького конца, ликвидацию Германии как военной державы и рост влияния красной России.
   Эрл не задумываясь согласился и ответил, что и он считает лозунг безоговорочной капитуляции катастрофой.
   - Что же предлагает адмирал? - поинтересовался Эрл.
   - Наши генералы никогда не согласятся на безоговорочную капитуляцию, они будут продолжать войну, - категорически заявил Канарис. - Учтите, что Германия, несмотря на сталинградскую неудачу, достаточно сильна, чтобы воевать и десять и двадцать лет. Мы разрабатываем сейчас такое оружие, которое еще никому не снится.
   - Ваши условия? - спросил Эрл.
   - Сепаратный мир с США и отказ от лозунга безоговорочной капитуляции. Я готов ждать ответа до марта.
   Эрл сразу же после беседы послал письмо в Вашингтон. Но ответа не последовало. Слишком сильно было озлобление народов, и правительство Соединенных Штатов не решилось пойти на мир с германскими фашистами.
   Появление адмирала Канариса в номере гостиницы в Анкаре было не случайным. Зондирование гитлеровской разведки выражало стремление фашистов сохранить для себя то, что они захватили в Европе, и сделать еще одно усилие, чтобы покончить с Россией.
   - 1
   Уже в конце января начались оттепели. По булыжным мостовым потекли мутные ручьи. Мокрые деревья запахли разогретой древесиной и смолой. На балконах запестрели полосатые перины и матрацы - хозяйки спешили проветрить их после слякотной и пасмурной зимы.
   От щебета воробьев и теплого влажного воздуха, от тошнотворной слабости и пронзительного крика мальчишек, марширующих по улицам, у Коссовски закружилась голова. Он забрел в сквер и опустился на скамью в мелких бисерках брызг. Шеф-врач госпиталя, где лежал Коссовски, посоветовал ему найти более спокойную и менее опасную работу. Но человек, связавший себя с разведкой и контрразведкой, мог расстаться с работой только в случае смерти. Другого выхода Коссовски не видел.
   За четыре месяца лечения он многое передумал, расставил все события на свои места, разработал систему поисков загадочного Марта.
   "С Мартом я еще разделаюсь", - подумал Коссовски, поднимаясь со скамьи и направляясь к зданию министерства авиации.
   У себя в кабинете он стал знакомиться с бумагами. Пост наблюдения "Норд" сообщал: "На сверхдальнем бомбардировщике "ПЕ-8" русские совершают полеты по маршруту Москва - Шотландия - Фарерские острова - Исландия Канада - Вашингтон и обратно через Гренландию".
   "С большой эффективностью русские применяют основной фронтовой бомбардировщик "ПЕ-2", - писал пост "Ост-17".
   "Формируются новые полки а дивизии, оснащенные штурмовиками "ИЛ-2" "черная смерть", - телеграфировал командир танкового корпуса Гельмут Медер.
   Коссовски оторвался от бумаг. Задумался. Война приобретала зловещий для Германии характер. Коссовски всегда трезво смотрел на вещи, и простой анализ даже той информации, что лежала перед ним, предсказывал скорый конец.
   Внимание привлек еще один документ. Он был отпечатан шифровальщиком на двух страницах. Начав его читать, Коссовски почувствовал боль в том месте, где была рана.
   "Русские продолжают работать над истребителями с реактивными двигателями. Один из них уже создан. Силовая установка - жидкостный ракетный двигатель - расположена в хвостовой части фюзеляжа. Самолет снабжен радиоаппаратурой и двумя авиационными пушками..."
   Коссовски встал. Паркет пронзительно заскрипел под его сапогами. Он распахнул окно. Рядом на фронтоне колыхалось огромное красное полотнище с белым кругом и черной свастикой. "Нет, не удержать нам тебя, Германия... подумал он, сжав зубы, от чего шрам на лице заалел еще больше. - Но прежде чем падет Германия, я должен поймать Марта".
   - 2
   Когда Вайдеман и Пихт вернулись в Лехфельд, на аэродроме они застали большое строительство. В трех километрах от прежнего аэродрома, в лесу, военнопленные сделали новую взлетную полосу и накрыли ее огромной маскировочной сетью. Ночью туда был перевезен опытный самолет, с двигателями Франца из фирмы "Юнкерс". Зандлер теперь был доволен. Двигатели работали безотказно.
   На "Штурмфогеле" поставили бронированные плиты, четыре двадцатимиллиметровых пушки. В носу фюзеляжа смонтировали радарное устройство для обнаружения самолетов противника ночью и в плохую погоду.
   Расчетная скорость достигла невиданной цифры - 900 километров в час.
   "Могущество разума безгранично" - так, кажется, утверждают марксисты, думал Зандлер, дымя сигаретой. - Люди просто не поняли природу, чтобы властвовать над ней. Я в какой-то мере обуздал новую область. Ведь скорость - это та же власть".
   Через окно Зандлер всматривался в далекую синеву неба. Там висели легкие, прозрачные облака. "Разреженное пространство, стратосфера - область новых скоростей и грядущих боев. На высоте свыше двенадцати тысяч метров можно добиться феноменальной скорости. - Пуская колечки дыма, профессор наблюдал, как они разбивались о стекло. - Со "Штурмфогелем" теперь мы выиграем сражение".
   Вайдеман сделал несколько полетов и готовился к последнему прыжку в стратосферу. Испытательный самолет находился теперь в специальном ангаре в лесу. Вокруг него Зейц поставил эсэсовскую охрану. Солдаты пропускали к самолету лишь инженеров и техников, обслуживающих "Штурмфогель", конструктора Зандлера и пилота-испытателя. Пихт, как и другие летчики из отряда воздушного обеспечения, до этой стоянки не допускался.
   Полет в стратосферу назначался на раннее утро. Оттепель согнала из леса снег, но там еще стояли лужи. Поеживаясь от зябкой прохлады, к Пихту на обычную стоянку подошел Вайдеман.
   - Если я уцелею и машина будет запущена в серию, войне конец, проговорил он.
   - Только ты поторапливайся, как бы русские не закончили войну сами, усмехнулся Пихт.
   - Не пугай, - грубовато ответил Вайдеман.
   В последнее время Пихт стал замечать, что отношения между ним и Вайдеманом стали натянутыми. Вайдеман, правда, исправно получал деньги, которые якобы пересылал ему Хейнкель за некоторую информацию о "Штурмфогеле", но, видимо, его начинало тяготить это двойственное положение. Однажды он сказал Пихту: "Мне не нравится эта затея, Пауль. Я чувствую себя воришкой, который залез в карман к Мессершмитту. Давай покончим со старым индюком Хейнкелем". Пихт молчаливо согласился. Вайдеман все чаще слушал сводки с фронтов, читал газеты и журналы и иногда говорил: "Сейчас от каждого немца фатерланд требует полной отдачи сил".
   В авиационном военном журнале "Адлер" о нем напечатали пространную статью, где перечисляли все его заслуги перед рейхом. В Берлине сам фельдмаршал Мильх вручал ему Рыцарский крест с дубовыми листьями. Вайдеман теперь надулся как индюк.
   - При моем полете следи за турбинами, - не глядя на Пихта, процедил он.
   - Конечно, буду следить.
   Вайдеман потоптался, видимо, хотел еще что-то сказать, но махнул рукой и пошел на свою стоянку.
   Ровно в шесть из леса донесся свист запускаемых двигателей. Прошла минута, другая, третья. Двигатели грохотали, то набирая, то уменьшая обороты. Небо светлело, хотя земля и лес оставались в темноте.
   Пихт залез в кабину и подключился к рации.
   - Я "Штурмфогель", к полету готов, - услышал он голос Вайдемана.
   - Четвертый, вам взлет, - скомандовал Зандлер Пихту.
   Пихт включил зажигание. Могуче и ровно затрещал мотор. Вспыхнули аэродромные огни. Двинув вперед сектор газа, Пихт начал разбег.
   - Я "Штурмфогель", прошу взлет, - услышал он.
   Пихт склонил машину в глубокий вираж и увидел в темноте леса два огромных огненных хвоста. "Штурмфогель" стремительно набирал скорость и высоту. На некоторое время Пауль потерял самолет из виду, но вскоре увидел серебристую точку, вспыхнувшую в лучах солнца. "Штурмфогель" несся, как жук-светлячок. Вайдеман разогнал самолет до максимальной скорости.
   - Двигатели работают нормально, Альберт, - сказал Пихт.
   - Благодарю. Сейчас вхожу в полупетлю, - отозвался Вайдеман.
   Через двадцать минут "Штурмфогель" стал снижаться, оставляя за собой спиральный шлейф конденсирующихся паров. Самолет низко прошел над старым аэродромом и скрылся в лесу. Пихт повернул самолет к своей посадочной площадке.
   В летную комнату Вайдеман вошел с посиневшим лицом.
   - Дайте поскорее выпить. Комбинезон примерз к позвоночнику.
   - Холодно было? - спросил Пихт.
   - Дьявольски. На высоте страшный мороз. Я думал, что околею и не доберусь до земли...
   Летчики помогли стянуть с Вайдемана меховой комбинезон и сапоги.
   - Майора Вайдемана просит профессор Зандлер, - донеслось из репродуктора.
   Вайдеман заторопился к выходу.
   Полетов больше не предвиделось, и Пихт пошел в лес. Солнце бледным пятном проглядывало сквозь мокрые голые ветви. В воздухе висела мучительная напряженная тишина. С черных вязов бесшумно стекали мутные капли. Вдали, по автостраде, тянулась жирная лента грузовиков. В кузовах покачивались матово-серые шлемы солдат. Грузовики шли один за другим. И солдатам не было конца. И танкам с экипажами в черных комбинезонах. И бронетранспортерам, окрашенным под цвет поздней весны.
   Пихт шел по лесу, бесцельно глядя на чужую, холодную землю. Под сапогами сочились грязные ручьи. Под шинель забирался сырой ветер.
   Далеко-далеко, где-то у пределов памяти, теплилась его собственная, настоящая весна.
   Он помнил ее, полную света, солнца, зелени, неба и жаворонков. Помнил блестящие от долгой работы лемеха плугов. Они поднимали пашни, распугивая глянцевых черных скворцов. В логах шумели речки, качались ивы, и по вечерам, когда остывал весенний день и тишина опускалась на деревни Подмосковья, далеко неслись бойкие девичьи песни.
   Все умирающее в той весне давало жизнь новым цветам и краскам. Круговорот природы был так же естествен, как счет простой человеческой жизни. Но для него, разведчика Павла Мартынова, прожитое не измерялось годами. Не быстротечность времени накладывала морщины. Нервы, напряжение в ожидании опасности, в постоянной, даже во сне, страшной работе головы и сердца вели другой счет прожитому.
   Он прижал лоб к мшистому стволу вяза. Дерево, налитое влагой, слабо постанывало. Кое-где не стаял снег. Он лежал грязными, серыми шапками у пней, у куч опавшей листвы. Черная ветка задела лицо и уронила холодную каплю.
   Пихт оторвался от вяза и медленно побрел в темную глубину леса, чистого, опрятного и холодного, как парк. Этот лес не знал тех песен, что пел лес его родины; эта голая земля с гниющими в компостах листьями несла в себе другие запахи. И ветер гудел не тем гулом...
   Москва снова далеко отодвинулась от него, и то, что он там все же был, казалось неправдоподобным, шатким и призрачным, как сон. Чем занимается сейчас Владимир Николаевич Зяблов, его Директор? Конечно, обдумывает какую-нибудь новую ребусную загадку, за кого-то беспокоится, кого-то старается выручить из беды. Ведь таких, как Павел, у него, наверное,немало. И каждый по-своему близок ему, как хорошему командиру дорог солдат.
   Что поделывает Сеня Бычагин? Подучивает немецкие диалекты или прыгает с парашютом? Тренируется на рации или стреляет в цель? Быстрей бы он приезжал сюда! Воевать вдвоем легче. Любопытно, что придумал Зяблов, чтобы устроить его на экспериментальный аэродром Лехфельд? Конечно, в Москве снабдят его соответствующими документами. Но какая ему предстоит проверка в имперском управлении безопасности. Порядок этой проверки Пихт изучил досконально. Разветвленные, как конечности спрута, учреждения имели свои собственные методы исследования жизней и душ граждан рейха. Каждый поступающий на секретный завод изучался в шести отделах - в уголовной полиции, военном управлении, государственной тайной полиции, разведывательной службе за границей, в управлении по выявлению мировоззрения врагов и в управлении по расовым вопросам. Кроме того, нового работника испытательного аэродрома Лехфельда проверяли соответствующие службы абвера и контрразведки люфтваффе...
   Когда Пихт пересек лес и вышел на опушку, уже вечерело. Заката не было, просто кругом стало темнить. Вдали он увидел человека и пошел к нему.
   - Добрый вечер, господин офицер, - первым приветствовал его пожилой мужчина в егерской куртке, потертых кожаных штанах и гольфах.
   - Здравствуйте, - ответил Пихт.
   - Гуляете? - подозрительно спросил мужчина.
   - Как видите... Я люблю лес.
   - О, все люди должны любить лес, - менторски произнес мужчина.
   - Вы здесь живете?
   - Да. На ферме у Лехфельда.
   - Вы крестьянин?
   - Что вы? - обиделся мужчина. - Я дорффюрер {Дорффюрер - сельский староста}.
   - Прошу прошения, - пробормотал Пихт и заспешил уйти прочь от этого благообразного "фюрера".
   - 3
   С тех пор как Пауль вернулся с фронта, Эрика проницательным женским чутьем уловила, что он в чем-то изменился, почужел. Она тянулась к нему всей душой, но иногда встречала холодное, даже враждебное к себе отношение. Она мучилась, страдала и наконец решила поговорить с ним серьезно. Пауль, думая о чем-то своем, снял шинель и фуражку, машинально поцеловал ей руку.
   - Я вижу, ты снова не в духе, Пауль? - холодновато спросила Эрика. Или я стала безразлична тебе?
   Пауль удивился ее тону и взглянул ей в глаза - они быстро наполнялись слезами. "Белокурые красивые волосы, большие красивые синие глаза большие, будто приклеенные ресницы, капризные губы - и все чужое", - подумал он, и вдруг ему стало жалко девушку: ведь она в сущности, добрая, милая, верная.
   - Я не знаю что со мной происходит, - искренне сознался Пихт. - Устал.
   - Может быть, папа даст тебе более легкую работу?
   - Нет, Эрика, меня мучает совсем другая усталость. Мы начинаем уставать от войны. Эрика прижалась к нему щекой.
   - Я вижу, Пауль, понимаю...
   - Нас бросают в пекло, убивают, калечат, нам лгут, с нами не считаются.
   - Бедный мой Пауль! Я так люблю тебя, я думаю только о тебе, проговорила Эрика. - Фрау Шольц-Клинк, эта первая женщина рейха, писала мне, что сейчас надо встать рядом с мужчиной - настоящим арийцем и рожать больше детей, будущих солдат фатерланда. А я не хочу, чтобы моими детьми распоряжались чужие люди, чтобы их мучили и убивали на войне.
   Пихт удивленно взглянул на Эрику:
   - Будь осторожна, детка. Тебя могут схватить черти.
   - Я хочу уехать из Германии куда угодно. Только подальше от войны. В Швейцарию, Бразилию, Африку, - мне все равно. Только спасти тебя. Только спасти наше счастье.
   - Глупенькая... - Пихт ласково потрепал девушку по щеке. - С самого дня рождения каждый мечтает о таком островке, но никто не находит его. Мы все, как белки, влезаем в одно колесо и вертимся там до самой смерти. А смерть уже в пути к нам.
   - Неужели русские победят?
   - Россия оказалась более сильной, чем представлял себе фюрер.
   - Боже, эти азиаты уничтожат страну, как Аттила. - Эрика взяла в ладони лицо Пихта: - Мне страшно за тебя, Пауль. Я буду молиться богу.
   - Какому богу? - усмехнулся Пихт. - В нынешней Германии нет даже приличного бога. Христианство мы назвали религией иудеев и у языческих предков стащили Вотана - бога ветра, бури и войны, объявив это буйволоподобное чудовище своим богом...
   - У меня есть свой бог. Здесь. - Эрика прижала руки к груди. - Это ты! Ты мой бот!
   Пихт грустно усмехнулся и пока-чал головой.
   - Мы родились в невезучее время, и всех нас забрала себе война, сказал Пихт, медленно поднимаясь с дивана.
   Было уже без четверти девять вечера. За все годы, проведенные в Германии, у него, как и у любого немца, выработалось уважение к порядку. На фронте, на заводах, на аэродроме, в самых неожиданных условиях немцы строго соблюдали раз и навсегда заведенный порядок. Они вовремя завтракали, обедали и ужинали, ложились спать, вставали на работу.
   Ровно без четверти девять в пивную "Фелина" приходил механик Карл Гехорсман и заказывал вечернюю кружку. Пихт хотел встретиться с ним.
   - Я пойду с тобой, - решительно проговорила Эрика.
   Поколебавшись, Пихт согласился.
   Они увидели Гехорсмана зверски пьяным. Старый механик сидел за угловым столиком и тупо глядел на полупустую бутылку дешевого венгерского рома. По щекам его текли слезы. Он не смахивал их, они скапливались в щетине на подбородке и капали на измятый френч.
   Пихт и Эрика молча сели рядом.
   Подбежал кельнер.
   - Бутылку "Гюблю", - заказал Пихт. Гехорсман поднял глаза и долго, не узнавая, смотрел на Пихта :
   - Пауль?
   - Что случилось, Карл?
   Гехорсман из внутреннего кармана извлек белый стандартный конверт с изображением орла, широко распластавшего крылья.
   - Он пал за честь Германии и ее фюрера... Последний!
   Кулак Гехорсмана рухнул на стол, отчего бутылки и рюмки прыгнули и зазвенели. Карл полез в карман куртки, достал пачку фотографий и рассыпал по столу.