Федоровский Евгений. "Штурмфогель" без свастики

   - 2
   В машине было душно. Вайдеман опустил стекло, подставил голову под прохладную струю ветра. С шелестом взлетали прошлогодние листья.
   "Расцветает, расцветает, и сильнее солнце греет, но не знает, но не знает, что весною воздух веет..." Этот пустой детский стишок вдруг развеселил Вайдемана.
   - А ведь хорошо, друзья! - воскликнул он.
   - Великолепно! - поддержал Зейц.
   - Сентиментальный бред, - отозвался Пихт.
   Вайдеман обиженно замолчал. Мимо проплывали холмистые дали, темные буковые и дубовые леса. Мелькали деревушки - в палисадниках дремали домики, придавленные черепичными крышами; сонные коровы брели по асфальтированным улочкам, так же сонно били в колокол кирхи, и крестьяне лениво убирали навоз...
   Посреди деревень на площади стояли увитые лентами столбы - "Майское дерево". "По дедовским заветам, стою на месте этом, в честь наших девушек и жен, в знак дружбы до конца времен, чтоб жили мы семьей одной, верны Баварии родной..."
   - Здесь есть любопытный обычай испытывать силу и ловкость, - сказал Зейц. - Кто заберется по такому столбу, тот получит награду - кофейник или кастрюлю, а если смельчак достигнет самой верхушки, заработает сапоги.
   По окраинам городков и деревень к часовенкам лепились кладбища - над строем крестов возвышались монументальные памятники воинам, погибшим на полях сражений, "умершим для того, чтобы жила Германия"...
   "Все складывается как нельзя лучше. Главное - обжиться. - Вайдеман покосился на Пихта. - Зачем он дразнит Зейца?"
   - ...А тебе бы надо подумать об этом, Вальтер, - донеслось до него. Здесь, в добрых старых пивных этих деревушек, рождалось наше движение... Почаще вспоминай об этом...
   "Какие пивные? А-а, вот он о чем..."
   Машина шла мимо старинного высокого здания из красного кирпича, увитого до крыши плющом и виноградником. Над аркой висела декоративная бутылка вина с вывеской: "Спеши на огонек".
   - Остановимся? - предложил Пихт.
   - Надо спешить, - сказал Вайдеман.
   - Ну, черт с вами, - махнул рукой Пихт и снова вцепился в Зейца. - И вообще, Вальтер, по старой дружбе скажу, что дела у тебя здесь незавидные. Ты политический руководитель, а Мессершмитт играет тобой, как кот мышкой... Нет, нет, не отрицай! Не с него, а с тебя спросят, как выполняются приказы фюрера.
   - Я лучше тебя разбираюсь в своих делах!
   - Успокаивай себя, Вальтер, успокаивай... Но если вдруг Мессершмитт поскользнется, он свалит всю вину на тебя и глазом не моргнет.
   - Я не хочу говорить об этом! - не выдержал Зейц и так крутнул баранку, что "мерседес", рванув в сторону, с визгом пронесся по обочине.
   - Ты ни черта не знаешь, что творится у тебя под носом. Чем занят сейчас Мессершмитт?
   - Он делает самолеты.
   - Он пытается модифицировать свою единственно удачную, но безнадежно устаревающую модель, как пожилая модница свое последнее платье. А между прочим, сидящий рядом со мной капитан Вайдеман будет заниматься совсем другим.
   - Чем же? - заинтересовался Вайдеман.
   - А разве Зейц тебе ничего не объяснил? - лукаво спросил Пихт, поглядев в красный затылок коротко остриженного Зейца.
   - Откуда мне знать, чем занимается этот старый бобер Зандлер, - буркнул оберштурмфюрер.
   - Вот об этом я тебе и толкую, Вальтер... Ты, Альберт, будешь иметь дело с новыми реактивными самолетами. Дело это пустое, но рискованное. Хейнкель уже обжегся на нем.
   - Объясни толком, Пауль! Ни Мессершмитт, ни Зейц ничего об этом не говорили.
   - Тебе, очевидно, расскажет тот, кто непосредственно занимается этими самолетами, - Зандлер... Я же немного знаю. Известно только, что они дьявольски быстроходны. У них нет винта. Вместо винта развивают тягу и несут самолет вперед реактивные двигатели... Когда пушка стреляет, ствол откатывается назад...
   - Третий закон механики...
   - Вот-вот. Машина с реактивным двигателем может достигнуть даже звуковой скорости! Хейнкель первым сделал такую штуку, но его испытатель Варзиц наложил в штаны, когда самолетик непроизвольно втянуло в пике и затрясло, как пневматический молоток.
   - Что с ним произошло?
   - Он попал во флаттер... Ну, да ты с этим флаттером еще встретишься.
   - А Варзиц погиб?
   - Пока нет. В тот раз он выкрутился. Ему удалось выпрыгнуть с парашютом... Так вот, после Хейнкеля за эти самые реактивные штучки взялся Мессершмитт... - Пихт снова посмотрел на багровую шею Зейца и добавил громче: - Но у Мессершмитта есть такой олух, как Зейц, и ему все сходит с рук.
   Зейц заерзал на сиденье.
   - Ты не нападай на Вальтера, - сказал Вайдеман примирительно. - Ну, что сделает Вальтер в своем положении? Мессершмитт вхож к самому фюреру, а Удет ему первый друг.
   - Ошибаешься, Альберт, - скрипнул зубами Зейц. - Я могу сделать то, что и Пихту не снится.
   "Мерседес" вылетел на развилку. На левой стрелке указателя было написано: "Дахау", на правой - "Лехфельд". Зейц свернул вправо. Дорога нырнула в буковый лес. Промелькнул позеленевший от мха замок с затянутым ряской болотцем, через который был переброшен полукруглый каменный мостик. Блеснула вывеска: "Добрый уют".
   - Когда-то в подвалах таких развалин мастера ковали доспехи для рыцарей, - проговорил Пихт.
   - Один Лоренц Хельмшмидт чего стоит! - добавил Зейц, стараясь примириться с Пихтом.
   - Кто этот парень? - спросил Вайдеман.
   - Он ковал великолепные латы, - сказал Зейц. - Экстра-класс! Их не могли сравнить ни с нюрнбергскими, ни с венскими, ни с итальянскими.
   - А Лоренц Розенбаум?!
   - Это был гений! Как прелестна его "Юдифь"! Тончайшая работа! - Зейц на мгновение повернулся к Вайдеману. - Он ее выбил на медали получше этого маляра-итальяшки Кастельфранко, Альберт. Да, на аугсбургской земле всегда находились умельцы. Раньше ковали латы, теперь самолеты...
   Из полусумрака леса машина выбежала на равнину. Впереди острыми зубьями крыш краснел Лехфельд. Но первое, что бросилось в глаза Вайдеману, было кладбище. Огромное кладбище, как бы выставленное напоказ. Рядом с белыми каменными крестами стояли самолетные винты, указывающие на принадлежность усопших к авиации. Вайдеман с опаской покосился на эти могилы, что ускользнуло от глаз Пихта. Пауль похлопал его по плечу:
   - Это неудачники, Альберт... А нам пока везет.
   Зейц свернул к авиагородку, застроенному однотипными домиками. Только несколько особняков нарушали однообразие. Сам аэродром был огорожен с фасада кирпичной стеной. Солдат у проходной беспрепятственно пропустил машину Зейца. "Мерседес" подкатил к бетонному одноэтажному зданию с маленькими, словно бойницы, окнами. У входа стоял часовой. Увидев офицеров, он бойко вскинул винтовку "на караул".
   Вайдеман, выпрямившись, шагнул вслед за Зейцем. "Ну, теперь держись, раб божий!"
   Все трое прошли по темному коридору в самый конец и открыли тяжелую, обитую кожей дверь. Первое, что почувствовал Вайдеман, - это был тяжелый запах прокуренного кабинета.
   - Вы поторопились, господа. Похвально, - сказал Зандлер.
   Вайдеман почувствовал, как сухая рука Зандлера стиснула его руку, а выцветшие светлые глаза вонзились в его лицо.
   "Вот кому я доверю свою судьбу".
   - Вам, капитан, сейчас придется позаниматься. Вы должны изучить совершенно новые области аэродинамики и устройства самолета, на котором будете летать. Время у вас пока есть.
   - Не совсем понимаю вас, профессор.
   - Потом поймете. - Зандлер положил руку на мускулистое плечо Вайдемана. - Вам не терпится поглядеть на самолет? Идемте.
   Профессор повел гостей в ангар, охраняемый двумя солдатами.
   - Обождите меня здесь.
   Вайдеман, Пихт и Зейц остановились у входа. Зандлер приказал снять чехлы, потом подошел к распределительному щитку и включил рубильник. Яркий свет залил ангар. У Вайдемана перехватило дыхание - в центре ангара на высоко поднятых шасси стоял серебристый самолет.
   - Вот он, "Штурмфогель", - торжественно объявил Зандлер, и металлическое эхо прокатилось по ангару.
   Крылья "Штурмфогеля" уходили назад. Акулоподобный нос как бы рассекал воздух. Фонарь плавно закруглялся, так что летчик хорошо мог просматривать и переднюю и заднюю полусферы.
   Зандлер любовно провел рукой по отглаженному, с заточенными заклепками крылу самолета.
   - Как видите, "Штурмфогель" создан для большой скорости. Стабилизатор поднят, чтобы не попадал под горячие струи двигателя. Киль, как и крылья, скошен назад для уменьшения лобового сопротивления воздуха. Корпус машины планер готов выдержать скорости, близкие к звуковым, а также перегрузки, которые могут возникнуть при флаттере или при выходе машины из пике.
   Вайдеман поднялся по стремянке, открыл фонарь и опустился на прохладное твердое сиденье. Яркие зеленые стрелки мерцали на черных циферблатах приборов. Высотомер, компас, радиокомпас, указатель скорости, счетчик боезапаса... Все на месте. Но где указатели работы двигателей? Ага, вот они... Но совсем не похожи на те, что привык он видеть на винтомоторных машинах. Вместо сложной системы секторов с рукоятками шага винта, газа и качества топливной смеси здесь был только один легко передвигающийся рычаг подачи топлива. А работа двигателей контролировалась указателями температуры газов за турбинами, маметром {М а м е т р - прибор, показывающий силу тяги двигателей} и керосиномером.
   Ногой Вайдеман надавил педаль - она послушно подалась. Покачал ручку управления - на концах крыльев колыхнулись элероны...
   - Хорош "Штурмфогель"! Пора посмотреть его в воздухе. За чем же задержка, профессор?
   Зандлер похлопал рукой по обтекателю двигателя. Гулко, как бочка, отозвалась пустота.
   - Нет моторов, капитан. Они нас чертовски держат...
   - 3
   Да, двигатели сильно задерживали работу Зандлера над "Штурмфогелем". Это была ахиллесова пята новой реактивной авиации. Десятки экспериментальных моторов, закупленных в различных фирмах, разлетались в прах на испытаниях. Инженеры искали надежный металл и горючее. Искали и гибли, как погиб Макс Валье, опробовая ракетные автомобили и дрезины, как взорвался вместе с лабораторией и лаборантами университетский друг Зандлера Тиллинг во время опытов с горючим.
   Двигатель Охайна, рассчитанный на тягу 1120 килограммов, как и предполагал Зандлер, Мессершмитту заполучить не удалось. Хейнкель просто-напросто отказался его продать. Кто-то в Берлине, скорее всего в управлении вооружений Удета, вставлял палки в колеса.
   Между прочим, это обстоятельство настораживало Зандлера. Профессор замечал, что, когда у Хейнкеля обозначался успех, кто-то умышленно тормозил его работу; когда ладилось дело у Мессершмитта, вредили Мессершмитту. Возможно, повинны в этом были сами конструкторы, ведущие между собой давнюю конкурентную борьбу. Возможно, кто-то другой был заинтересован в задержке работ над новыми типами самолетов и двигателей, игнорируя интересы рейха.
   Но Зандлер строил только догадки. У него не было доказательств, и потому он молчал.
   На фирме "Юнкерс" проектировал двигатель доктор Франц. Он рассчитывал его на тягу 600 килограммов при скорости полета 900 километров в час и на горючее - дешевое дизельное топливо.
   Пока Франц строил свой двигатель 109-004, Мессершмитт приказал поставить на "Штурмфогель" двигатели фирмы "БМВ". Они делались в Шпандау. Их привезли в Лехфельд, на стендах замерили тягу. Получилось 260 килограммов.
   Зандлер сообщил об этом шефу по телефону.
   - Да это же примус, черт возьми! - выругался Мессершмитт.
   - Я не могу рисковать планером, устанавливая на него двигатели "БМВ", сказал Зандлер.
   Мессершмитт задумался. Видно, какое-то обстоятельство его сильно торопило.
   - Нет, профессор, вы должны поставить их на "Штурмфогель".
   - "Штурмфогель" не взлетит!
   - Должен взлететь! Новая авиация упрямо стучит в двери, Иоганн, и нам надо спешить, каких бы забот это ни стоило.
   - Я не могу рисковать, - упрямо проговорил Зандлер.
   - Слушайте меня внимательно, профессор. (Зандлер уловил в голосе шефа железные нотки.) Делайте три модели планера. Две мы развалим на этих движках, третью сбережем для двигателей Франца - должен же он когда-нибудь построить их!..
   Зандлеру ничего не оставалось, как подчиниться. Испытателем "Штурмфогеля" с двигателями "БМВ" он назначил нового летчика - капитана Вайдемана.
   - 4
   Было еще темно и очень холодно, когда Вайдеман в сопровождении техника и дублера выехал к самолету. "Штурмфогель" стоял в самом конце взлетной полосы. Возле него возились инженеры и механики с отвертками, ключами, измерительными приборами.
   - Как заправка, Карл?
   - Полностью, господин капитан, - ответил Гехорсман, вылезая из-под мотора.
   Вайдеман не спеша надел паршют, подогнал ремни и залез в кабину. За время, проведенное в Лехфельде, он изучил каждую кнопку, переключатель, винтик и мог отыскать их с закрытыми глазами. Днями просиживая в кабине, он мысленно представлял полет, почти до автоматизма отрабатывал свои действия в любой сложной ситуации. Но сейчас, когда, удобно устроившись в кабине, он взялся за ручку управления машины, то почувствовал неприятную дрожь в пальцах. Тогда Вайдеман опустил руки и несколько раз глубоко вздохнул - это всегда помогало успокоиться.
   "Не валяй дурака, представь, что ты на привычном "Ме-109". Представил? Отлично".
   Он включил рацию и в наушниках услышал близкое дыхание Зандлера.
   - Я "Штурмфогель", к полету готов, - сказал Вайдеман.
   - Хорошо, Альберт. Итак, задача у вас одна - взлететь и сесть. Не вздумайте только делать что-нибудь еще.
   - Понимаю.
   - И внимательно следите за приборами. Запоминайте малейшие отклонения.
   - Разумеется.
   - К запуску!
   Вайдеман включил кнопку подачи топлива в горючие камеры двигателей. Через несколько секунд загорелись лампочки-сигнализаторы. Зарокотал бензиновый моторчик - ридель, раскручивающий турбины. Глухо заверещали лопатки компрессоров.
   Альберт включил зажигание. "Штурмфогель" вздрогнул. Оглушил резкий, свистящий рев. Машина, удерживаясь на тормозах, присела, как бегун перед выстрелом стартера. На приборной доске ожили стрелки.
   Вайдеман протянул руку к тумблерам, щелкнул переключателями, проверяя приборы, еще раз окинул взглядом свою тесную кабину... "Кроме всего, что ты знаешь, нужна еще удача", - подумал он и нажал кнопку передатчика.
   - Я "Штурмфогель", прошу взлет.
   - Взлет разрешается. Ветер западный три метра в секунду, давление семьсот шестьдесят...
   Привычное сообщение Зандлера успокоило пилота. Вайдеман отпустил тормоза, двинул ручку подачи топлива вперед. Двигатели взвыли еще сильней, но не увеличили тяги. Ручка уже уперлась в передний ограничитель, вой превратился в визг.
   Наконец истребитель медленно тронулся с места. Компрессоры на полных оборотах, температура газов за турбинами максимальная... Но самолет нехотя набирает скорость. Вайдеману не хватает рева винта, упруго врезающегося в воздух, тряски мотора, в которой чувствуется мощь. На поршневом истребителе Вайдеман давно был бы в воздухе, но этот "Штурмфогель" уже пробежал больше половины взлетной полосы, раскачиваясь, вздрагивая и не выказывая никакого желания взлететь.
   Вайдеман торопливо потянул ручку на себя. Нос самолета приподнялся, но встречный поток не в силах был подхватить тяжелую машину с ее короткими, острыми крыльями. Уже близок конец полосы, виден редкий кустарник, за ним ореховый лес.
   И тут Вайдеман понял, что машина уже не взлетит. Машинально он убрал тягу. Завизжали тормоза. В одном двигателе что-то булькнуло и бешено застучало. Самолет рванулся в сторону. Вайдеман попытался удержать его на полосе, двигая педалями. Единственное, что ему надо было сделать сейчас, это спасти дорогостоящий самолет от разрушения, погасить скорость.
   "Штурмфогель" пронесся к кустарнику, рванул крыльями деревца, шасси увязли в рыхлой, болотистой земле. Вдруг стало нестерпимо тихо. Левый двигатель задымил черной копотью. Через несколько минут до слуха донесся вой санитарной и пожарной машин.
   "Не надо показывать страха..." Вайдеман провел ладонью по лицу, расстегнул привязные ремни.
   - Что случилось, Альберт? - Зандлер выскочил из открытой легковой машины.
   - Об этом вас надо спросить, - ответил Вайдеман, садясь на сухую кочку: его бил озноб,
   - Двигатели не развили тяги?
   - Конечно. Они грохотали так, как будто собирались выстрелить, но скорость не поднялась выше ста, и я стал тормозить в конце полосы, чтобы не сыграть в ящик.
   - Вы правильно сделали, Альберт. Едемте ко мне!
   Вайдеман сел рядом с Зандлером. Машина выбралась на бетонку и понеслась к зданию конструкторского бюро.
   - Значит, двигатели не выдержали взлетного режима, - как бы про себя проговорил Зандлер, закуривая сигарету. - Сейчас же составьте донесение и опишите подробно весь этот неудачный взлет. А потом садитесь за аэродинамику и руководства по "Штурмфогелю". К несчастью, времени у вас опять будет много...
   - 5
   Через неделю "Штурмфогель" был отремонтирован. На нем установили новые двигатели, которые снова прислала фирма "БМВ" взамен выбывших из строя. В носовую гондолу, предназначенную для пушек, был поставлен обычный поршневой мотор "Юмо-211" - он должен был помочь "Штурмфогелю" оторваться от земли.
   Мессершмитт вместе с Зандлером осмотрел самолет и бросил недовольно:
   - Не курица и не самолет.
   - Зато на нем испытателя не постигнет неудача, - сказал Зандлер.
   Он хорошо знал, что от конструктора зависит жизнь пилота. Это жило в его сердце, в его мозгу, когда он обдумывал, рассчитывал, строил, отделывал самолет. Мессершмитт же больше заботился об удаче или неудаче собственного имени, хотя безразличие к судьбе испытателя не мешало ему бросать превосходные идеи. Шеф прошел на взлетную полосу и широкими шагами измерил ее длину:
   - Мала площадка, профессор. Ее надо удлинить по крайней мере на пятьсот метров.
   Он остановился у того места в кустарнике, где увяз Вайдеман, и круто обернулся к Зандлеру:
   - А не находите ли вы, профессор, ошибки в том, что у "Штурмфогеля" центровка рассчитана на заднее колесо?
   - Вы хотите сказать, что это сильно увеличивает угол атаки крыла на взлете?
   - Вот именно!
   Зандлер в который раз поразился проницательности конструкторской мысли у этого суховатого, резкого человека с рубленым удлиненным лицом, высоким лысеющим лбом.
   Мессершмитт остановил взгляд на Зандлере:
   - Вам не хватает, профессор, широты, размаха, смелости, что ли. А у нас смелость - первый шаг к успеху.
   "Но вы в случае неудачи теряете лишь немного денег, с меня же снимете шкуру", - подумал Зандлер.
   - Хорошо, я рассчитаю и попробую несколько переместить центр тяжести, произнес он вслух.
   - Рассчитывайте, - разрешил Мессершмитт. - Только поскорей!
   ...А еще через две недели, 4 апреля 1941 года, капитан Вайдеман поднял "Штурмфогель" в воздух. Покрашенный в серебристый цвет самолет, треща мотором и воя двумя турбореактивными двигателями, подскочил вверх, низко прошел над аэродромными бараками, развернулся и сел. Наберет ли он когда-нибудь большую высоту и сможет ли выполнять фигуры высшего пилотажа этого еще никто не знал. Но первая победа была одержана.
   К полету Вайдемана можно было бы применить слова парижских газет, которые когда-то писали о том, что Блерио перелетел Ла-Манш, "не касаясь ни одной частью аэроплана поверхности моря".
   Альберт выскочил из кабины и радостно стиснул попавшего под руку механика Карла:
   - Полетел, полетел "Штурмфогель"! Видал, Гехорсман?!
   - Отчего же ему не полететь, - проворчал Карл.
   - Вечно ты недоволен, рыжий дьявол! - засмеялся Вайдеман, шутливо хлопнув по голой рыжей груди механика.
   Зандлер, расчувствовавшись, пожал руку Вайдеману:
   - Хоть курица, но полетела...
   - С вас причитается, профессор, - поймал Зандлера на слове Вайдеман.
   - Что делать... - развел руками конструктор. - Прошу сегодня вечером ко мне.
   - Разумеется, с друзьями?
   - Конечно.
   После осмотра техники обнаружили, что сопло левой турбины наполовину расплавилось.
   - 6
   О чем может думать энергичная и миловидная двадцатитрехлетняя девушка, смахивая пушистой заячьей лапкой невидимую глазу пыль с полированной мебели в чужой квартире? О том, что свою квартиру она не стала бы заставлять подобной рухлядью? Но своя квартира, увы, недостижима даже в мечтах. Пожалуй, если почаще улыбаться господину...
   Но нет, хоть и нетрудно прочесть все эти мысли на затуманенном девичьем лице, дольше подсматривать неприлично.
   Сторонний наблюдатель, взявшийся бы разгадать нехитрый ход мыслей в хорошенькой головке фрейлейн Ютты, уже третий год работающей секретаршей у профессора Зандлера, был бы удивлен и возмущен, доведись ему на самом деле узнать, о чем же размышляет фрейлейн Ютта во время ежедневной уборки. Возможно, что он даже забросил бы все свои дела и разыскал среди жителей Лехфельда некоего господина Зейца. Того самого Зейца, что носит на черном мундире серебряные нашивки оберштурмфюрера. Впрочем, Зейц не единственный гестаповец в городе... Так или иначе, но ни стороннему наблюдателю, ни господину Зейцу, ни даже фрейлейн Эрике, хозяйке и лучшей подруге Ютты, не дано знать, о чем размышляет она в эти полуденные часы.
   И все потому, что фрейлейн Ютта не забивает свою голову пустыми мыслями о мебели и женихах. Смахивая пушистой лапкой пыль, она усердно упражняется в переводе газетного текста на цифровой код пятеричной системы. Подобное занятие требует от девушки исключительного внимания, и, естественно, она может и не услышать сразу, как стучит в дверь нетерпеливая хозяйка, вернувшаяся домой с городских курсов домоводства.
   - О Ютта, ты, наверное, валялась в постели! Убралась? У нас будет куча гостей. Звонил папа. Он привезет каких-то новых летчиков и господина Зейца.
   - Как! Наш добрый черный папа Зейц?! Эрика, быть тебе оберштурмфюрершей. Будешь носить черную пилотку и широкий ремень.
   - Когда я вижу черный мундир, моя душа трепещет, - в тон Ютте сказала Эрика. - Но Зейц... Он недурен, не правда ли?.. Есть в нем этакая мужская грубость...
   - Невоспитанность...
   - Нет, сила, которая... выше воспитания. Ты придираешься к нему, Ютта. Он может заинтересовать женщину. Но выйти замуж за гестаповца из нашего города? Нет!
   - Говорят, у господина Зейца влиятельные друзья в Берлине.
   - Сидел бы он здесь!
   - Говорят о неудачном романе. Замешана жена какого-то крупного чина. Не то наш петух ее любил, не то она его любила...
   - Ютта, как ты можешь! Помоги мне переодеться. Да! Тебе письмо от тетки. Я встретила почтальона.
   Ютта небрежно сунула конверт в карман фартука.
   - Ты не любопытна, Ютта. Письмо из столицы!
   - Ну, что может написать интересного эта старая мышь тетя Марта! "Береги себя, девочка, кутай свою нежную шейку в тот голубой шарф, что я связала тебе ко дню первого причастия". А от того шарфика и нитки не осталось... Ну, так и есть. Я должна себя беречь и к тому же помнить, когда окочурился дядюшка Клаус!
   - Ютта, ты невозможна!
   - Прожила бы ты с таким сквалыгой хоть год! Представляешь, Эрика, мне уже стукнуло семнадцать, а этот дряхлый садист каждый вечер читал мне вслух сказки. Про белокурую фею, обманутую русалку и про этого несчастного духа, как же его?
   - Рюбецаля?
   - Точно. Рюбецаля. Имя-то вроде еврейское.
   - Ютта!
   - А я никого не оскорбляю. Еще неизвестно, кто этого Рюбецаля выдумал.
   Ютта подошла к высокому зеркалу в зале, высунула язык своему отражению, состроила плаксивую гримасу:
   - Эрика! Слушай, Эрика! А у тебя нет этой книжки? Про Рюбецаля? Дай мне ее посмотреть. Вспомню детство.
   - Вот и умница, Ютта. Я знаю, что все твои грубости - одно притворство. Я поищу книжку.
   - Я всегда реву, когда вспоминаю этого жалкого духа. Как он бегал один по скалам, и никому-то до него не было дела, и всем он опротивел и надоел. Вроде меня. Только он был благородный дух, а я простая секретарша, даже служанка.
   - Ютта, как тебе не стыдно. После всего... Сейчас же перестань! В конце концов, не забывай: в тебе течет чистая арийская кровь! Ну-ка, улыбнись! Сейчас поищем твоего Рюбецаля.
   Оставшись одна, Ютта достала из фартука смятое тетушкино письмо, перечитала его и прижала к сердцу. В письме говорилось о дядюшке Клаусе.
   "Итак, сегодня я увижу Марта", - сказала она себе.
   - 7
   Уж чего совершенно не умел делать Иоганн Зандлер, так это веселиться. За бражным столом он чувствовал себя неуютно, как профессор консерватории на репетиции деревенского хора. Все раздражало и угнетало его. Но раздражение приходилось прятать за церемонной улыбкой. Улыбка выходила кислой, как старое рейнское, которым он потчевал летчиков.
   С тех самых пор, как двенадцать лет назад фрау Зандлер завела обычай зазывать под свой кров "героев воздуха", профессор привыкал к вину, к этой дурацкой атмосфере провинциальных кутежей. Привыкал и не мог привыкнуть.
   Когда в 1936 году экзальтированное сердце фрау Зандлер не выдержало известия о гибели майора Нотша (майор разбился в Альпах), профессор решил покончить с гостеприимством. Но своевластная Эрика сравнительно быстро принудила "дорогого папу" впрячься в привычную упряжь.
   И тележка понеслась. Дочь увлеклась фотографией. На перилах окружавших
   зал антресолей висели грубо подмазанные неумелой ретушью фотографии прославленных немецких асов: Рихтгофена, Иммельмана, Удета, Клостермана, Физелера, Бельке, Галланда, Мельдерса, Франке, Вюрстера. Многие из них сиживали за этим столом, многие добродушно хлопали по спине "мрачного Иоганна", но никого из них Зандлер не мог бы назвать своим другом. Так же как и этих самодовольных парней, бесцеремонно завладевших сегодня его домом.