Страница:
Я знал, что у нас вовсе не много людей, годящихся для такой работы — в программу военной подготовки не входит обучение топографической съемке. Я ответил:
— Есть люди, которые были бы рады такому случаю. Вопрос в том, чтобы разыскать их. Но дело стоит того.
— Я подумаю об этом, — сказал он. — Согласен, что, если мы хотим сделать все быстро и хорошо, это единственно правильное решение.
Пока я был в Англии, боливийское правительство просило меня найти еще одного офицера для работы в Чако, и я надеялся, что смогу способствовать установлению доверия к британским специалистам, чтобы когда-нибудь позже это могло быть использовано в политических соображениях. Поэтому Фишер покинул меня и уехал в Чако, но потом почему-то отказался от первоначального решения и в конце концов вернулся домой.
10 июня мы обедали у президента Боливии в Ла-Пасе, а на следующий день уехали в Тирапату — горную деревушку по ту сторону озера Титикака, где находилось главное управление «Инка майнинг компани». Там мы встретились с двумя боливийскими офицерами, пожелавшими участвовать в экспедиции, — капитанами Варгасом и Рикельме; кроме того, мы должны были принять целый караван мулов со всякого рода припасами. Но это было не все: к нам присоединились капитан британской регулярной армии, один младший офицер в отставке, еще один унтер-офицер, доктор, а также прибыло не меньше двадцати ящиков медикаментов и полтонны прочего багажа. Каким образом вся эта армия пойдет по диким местам страны, я никак не мог себе представить. Большие экспедиции именно из-за своих размеров обречены на провал, так как дикари думают, что против них идут войска и осыпают их из засады отравленными стрелами, прежде чем обнаружат свое присутствие.
Чопорный английский капитан с самого начала показал себя с невыгодной стороны, отказавшись общаться с нашими тремя унтер-офицерами. В те дни взаимоотношения между людьми строились совсем иначе, чем сейчас; узкие классовые предрассудки, в которых капитан был воспитан, крепко сидели в нем. С младшим офицером дело обстояло иначе — он был молод и обладал большей приспособляемостью. Доктор тоже был славный малый; он оказался выносливее, чем можно было заключить по его хрупкому сложению. Во избежание возможных осложнений я еще до нашего отправления отослал в Ла-Пас унтер-офицера, прибывшего с капитаном, чтобы он присоединился там к экспедиции в Чако.
Мы двинулись по тропе, проторенной людьми, работающими в «Инка майнинг компани», и дошли до пустынного перевала Арикома. Здесь, на высоте 15 000 футов, снега не было, хотя повсюду вокруг возвышались снежные вершины, то тут, то там черневшие остриями и уступами скал; какой-то неприветливостью пахнуло на нас — только так я могу определить ощущение, которое неизменно охватывает путника среди вершин Анд.
В швейцарских Альпах есть пики столь же, если не более, величественные, чем в Андах, хотя, конечно, высоты значительно ниже. Зато Альпы производят какое-то впечатление доброжелательности, они одомашнены, приручены, как слон или какое-нибудь другое большое животное. В Андах же есть нечто совсем не от нашего мира. Здесь чувствуешь себя совершенно по-другому, и ощущение леденящего ужаса не оставляет одинокого путника, который вторгается в их уединение.
Войдя в узкую горловину, тропа резко нырнула вниз; во многих местах она была вырублена в отвесных скалистых стенах. Нам без конца приходилось пересекать реку по головокружительным висячим мостам, сооруженным из проволоки и веревок и столь хрупким на вид, что мы невольно колебались доверить им нашу тяжесть. То тут, то там появлялись вигони, и наш доблестный капитан не мог удержаться от того, чтобы не убивать их всякий раз, как только представлялась к тому возможность. Животные здесь были незнакомы с человеком и совсем не боялись нас, поэтому опустошение, которое он производил среди этих прелестных и безобидных существ, вызывало у меня омерзение. Возможно, я был предубежден против капитана — я не выношу бессмысленного убийства подобного рода!
Случилось так, что, когда мы остановились в одном поселке, а я отлучился по какому-то делу, из Макусани приехал помощник префекта, чтобы поздравить нас с прибытием. Боливийские офицеры, ехавшие с багажом, отстали, а из присутствующих никто не знал толком по-испански. Спас положение Тодд. Он вскрыл ящик с медикаментами, в котором оказалось шампанское (!), и устроил грандиозную попойку. Вернувшись, я обнаружил, что Тодд безопасности ради привязал ошеломленного помощника префекта к кровати в комнате гостиницы, где мы остановились, и, упорно называя его Джорджем, вливал в него огромными порциями шампанское прямо из бутылки.
Наутро наш гость очухался и не стал обижаться на нас за оказанный прием, очевидно, сочтя его одной из обычных выходок сумасшедших гринго. С андийскими чоло обращаются так безобразно, что их уже ничто не может удивить.
Несколько дальше по этой тропе чуть не погиб Костин. Мы шли гуськом по карнизу горы, который отвесной стеной обрывался к реке с высоты тысячи футов. Костин вел за собой мула и остановился прикурить; мул наткнулся на него и столкнул его в пропасть. Интересно и показательно, как быстро наши подсознательные реакции выражаются в целесообразных мышечных движениях.
В тот момент, когда Костин уже летел в пространство, его рука рванулась и крепко ухватилась за стремя, свисавшее с седла. Мул, привыкший ко всяким неожиданностям, успел вовремя упереться ногами и принял на себя тяжесть повисшего человека; ремень стремени и подпруга выдержали, и Костин, бывший в армии инструктором гимнастики, подтянулся на одной руке и вылез на тропу, прежде чем полностью осознал, что, собственно, произошло.
Мулы всегда ходят по внешнему краю горных троп, чтобы не цеплять вьюком за скалу с внутренней стороны, так как удары болезненно отзываются на их спине. Иной раз камень вырвется из-под копыта животного, и оно оступится; когда это случается, всадник бледнеет и старается выдавить из себя улыбку. Идти по карнизу очень опасно, однако еще опаснее ехать верхом по качающемуся висячему мосту, ибо доски настила дают мулу весьма ненадежную опору, и, если его нога попадет в щель между ними, всадник почти наверняка летит в несущийся внизу ледяной поток, откуда можно спастись разве что чудом.
Мы перебрались через реку Инамбари и вышли к Санто-Доминго, который когда-то, как говорили, был самым богатым золотым рудником Перу. Он расположен на самом верху горного хребта, протянувшегося между двумя глубокими долинами, в ручьях которых уже давно мыли золото. Рудник разрабатывался синдикатом, купившим его у некоего американца за 40 000 фунтов стерлингов. Американец в свою очередь приобрел его от какого-то индейца в обмен на корову и теленка — невероятная сделка, если принять во внимание ходячее поверье, по которому выдача иностранцу золотого месторождения влечет для неблагоразумного гибель семьи и его собственную смерть. Выход добываемого здесь золота составлял восемьдесят унций на тонну руды, но мне думается, что закладка новых выработок и необходимость постоянно улучшать дорогу поглощали большую часть прибылей синдиката.
За Санто-Доминго двигаться по тропе стало очень опасно из-за оползней, вызванных постоянными дождями. Караваны животных, доставляющих каучук из района реки Тамбопаты, разбили дорогу, наделав массу рытвин и выбоин, наполненных жидкой грязью. Наши мулы с монотонным хлюпаньем ступали в эти ямы, судорожно дергаясь всем телом, отчего мы так и подскакивали в наших жестких седлах. Горные склоны над нами заволакивались подвижной пеленой влажного тумана, а не дававший передышки дождь насквозь промачивал наши пончо и струйками стекал с ног. Даже растительность имела какой-то запачканный вид, за исключением огромных папоротников, буйно росших в расщелинах скал. Условия пути не изменились до самого Астильеро, где «Инка раббер компани» основала небольшую базу, которой заведовал шотландец по имени Ангус.
Два перуанских офицера, служивших в Астильеро, увидели в нас шпионов, посланных Боливией для сбора сведений о военном посте, находящемся в месте слияния рек Тамбопаты и Мальдонадо. Они вертели перед нами своими пистолетами и что-то гневно бормотали, пока мы не умиротворили их шампанским, добытым из ящиков с медикаментами. В конце концов его запасы сослужили нам хорошую службу! Офицеры подобрели и, более того, сделались куда как разговорчивыми, узнав, что мы держим путь к реке Хит.
— Вам не подняться вверх по ее течению, — заявил один из них. — Уж очень там свирепые дикари — вас ждет верная смерть! Их в тех местах тысячи — не то, что кучка тут, кучка там, как на большинстве рек, — а именно тысячи. Не так давно две роты солдат пытались подняться по реке, но понесли такие потери, что отказались от своего намерения и быстро вернулись. Можете мне поверить: этих дикарей вы даже не увидите, даже не узнаете, что они где-то поблизости, как вдруг вокруг вас засвистят стрелы, застучат по лодкам, поражая Людей направо и налево! Стрелы у них отравлены, одна лишь царапина — и вы погибли!
— Послушайте только, что случилось с одним немцем по имени Геллер, — вмешался другой. — Он отправился с отрядом по реке Хит на двадцати лодках, да еще сорок человек прочесывали заросли по обоим берегам. Но это не помогло. Дикари напали из лесу — отряд понес ужасающие потери, прежде чем Геллеру удалось отступить с теми, кто остался в живых. Его путешествие продолжалось всего девять дней, не больше. Нет, идти туда невозможно, уверяю вас!
От таких рассказов нашему доблестному капитану стало явно не по себе, и воображаю, какое облегчение доставило ему письмо от президента, в котором тот спрашивал, не сочту ли я возможным отпустить капитана в Ла-Пас для работы в районе Чако. Для меня это тоже было облегчение, так как унтер-офицеры, возмущенные тем, как он с ними обходился, уже подумывали, не отказаться ли им от дальнейшего участия в экспедиции, а мне меньше всего хотелось, чтобы между моими людьми были трения. Способность капитана к предстоящей работе также вызывала сомнение, а неумелое обращение с драгоценными геодезическими хронометрами уже привело к порче одного из них.
Нам пришлось ждать несколько дней, прежде чем удалось найти бателон, который довез бы нас до Мадре-де-Дьос. Все это время мы усиленно угощали астильерцев шампанским из ящиков с медикаментами. Нечего было и думать о том, чтобы забрать с собой этот громоздкий груз, поэтому Тодд делал все от него зависящее, чтобы их содержимое не пропало впустую, и глушил бутылку за бутылкой, словно лимонад.
Пришли известия, что индейцы племени чунчо ниже по реке настроены очень воинственно. Они напали на сборщиков каучука, поймали одного, обобрали его до нитки и отпустили, никого не убив. В сущности сами сборщики каучука провоцировали эти нападения, которых могло и не быть, если бы индейцев оставили в покое. Бателон следовало возвратить в Астильеро, и мы с Ли привели его в устье Тамбопаты. По пути мы увидели двух диких свиней, переплывавших Мадре-де-Дьос, которая в этом месте достигает 500 ярдов ширины. Для дикой свиньи это незаурядный подвиг. Мы подстрелили их, чтобы восполнить наши продовольственные запасы, но особенно полакомиться свежим мясом нам не довелось, так как оно пришлось весьма по вкусу боливийскому отряду, расположенному в устье Хит.
Мне удалось достать подходящую для поездки лодку и еще один бателон, который должен был следовать за нами. Начальствовали на нем мой младший офицер и один из боливийских офицеров. Когда они наконец пришли в устье реки Хит, где нас уже радушно встретил командир поста майор Альдасосо, мы узнали, что в пути у них случилось происшествие, которое могло окончиться весьма печально. Офицеры поссорились, и англичанин ударил боливийца по лицу; в Южной Америке это смертельное оскорбление. То, что боливиец не застрелил обидчика на месте, я могу приписать только его достойному похвалы самообладанию, но тем не менее экспедиция лишилась услуг этого офицера, так как он предпочел остаться со своими соотечественниками в местном гарнизоне.
Майор Альдасосо пессимистически оценивал наши шансы на удачное путешествие вверх по реке Хит.
— Это невозможно, — сказал он. — Гуарайю злой народ, и их так много, что они даже осмеливаются появляться здесь и нападать на нас, вооруженных солдат! Приходится постоянно быть начеку. Рискнуть пробраться в самую глубь их страны — чистейшее безумие!
— И все-таки мы попытаемся, — ответил я. Он пожал плечами, а затем добавил:
— Ну что же, если вы должны идти — идите на свой страх и риск. Впрочем, я дам вам несколько солдат. Больше пяти человек выделить не могу, но они будут вам полезны.
Он также сумел раздобыть мне еще лодку, и, таким образом, Ли, Костин и я сели в одну, а остальные — в другую. Третья лодка с солдатами и одним штатским служащим из гарнизона следовала за нами.
Первые четыре дня наше продвижение вверх по реке шло без затруднений. Потом, когда достигли покинутой росчисти, сделанной индейцами на берегу, начались перекаты. Плыть стало труднее, на берегах начали попадаться свежие следы индейцев. На шестой день лодка с солдатами оставила нас и отправилась назад к устью реки. Индейцы были явно где-то поблизости и могли напасть в любой момент, но мы все еще не видели никаких признаков жизни, кроме многочисленных следов в кустах у кромки воды. На седьмой день за поворотом реки, на песчаной отмели, показался большой индейский лагерь.
Залаяли собаки, закричали мужчины, женщины с воплями кинулись к своим детям — весь лагерь засуетился, заволновался. Женщины и дети устремились в ближайший лес, собаки бросились с ними вместе, путаясь у них под ногами и сбивая их с ног. Мужчины схватили луки и другое оружие, бросились к лодкам, лежавшим на песке, и столкнули их в воду с такой силой, что они почти долетели до противоположного берега. Затем индейцы выпрыгнули из лодок на высокий, поросший деревьями берег, вскарабкались по откосу, осыпая целые лавины из земли и камней, и исчезли среди густой листвы; на смену их лихорадочной болтовне пришла зловещая тишина.
Тем временем мы продолжали работать шестами, продвигаясь вперед, как можно быстрее, и налетели на мель. Не успел первый из нас выпрыгнуть на песок, как с другого берега в нас начали палить из дробовиков, и между нами зажужжали стрелы. Мы отнеслись к нападению довольно спокойно, только бедный капитан Варгас, должно быть, оступившись, вывалился из лодки в реку, откуда его пришлось выуживать. Борта нашей лодки были толщиною в целых полтора дюйма, но я заметил, что одна стрела, пробив оба борта, вышла наружу больше чем на фут. Легко себе представить, с какой силой она была пущена!
Мы вытащили обе лодки на песок, так, чтобы их не унесло, и один за другим вышли на берег. Стрелы так и шлепались в землю вокруг нас. Я поднял вверх обе руки и, повернувшись к другому берегу, выкрикнул фразу на языке чунчо, которую выучил наизусть в Астильеро от одного из сборщиков каучука. Я рассчитывал, что индейцы гуарайю поймут ее, так как между местными языками имеется известное сходство. Воображаю, как обрадовался бы шутник-самоучка, который научил меня этой фразе, не объяснив ее смысла, если бы он увидел меня сейчас здесь на отмели. Оказывается, в эту минуту, когда наша жизнь висела на волоске, я кричал обстреливавшим нас индейцам, что мы их враги и явились затем, чтобы убить их! Не удивительно, что после этого стрелы полетели еще гуще!
Не могу понять, почему мы не были задеты; река в этом месте заужена, и расстояние между нами и индейцами едва ли составляло более двадцати—тридцати ярдов. Как правило, гуарайю — замечательные стрелки из лука, и если они возбуждены, они могут свободно послать стрелу через верхушку дерева и поразить мелкое животное за ним. У индейцев было также несколько ружей, но, выстрелив раз, они, видимо, слишком долго перезаряжали их.
Сам я в этот момент не видел стрел, но позже мне рассказывали, что несколько раз я был на волосок от смерти. Со стороны кажется, что стрелы летят довольно медленно, но если стрела летит прямо на тебя, ее совершенно не видно.
После того как мои призывы к миру ни к чему не привели, мы поставили лодки в более безопасное положение, причем никто из нас не пострадал. Затем Тодда посадили на бревно, лежавшее посредине отмели, как раз вне пределов досягаемости стрел, и велели ему играть на аккордеоне. Он был большой мастер по этой части, что явилось основным соображением, почему я взял его с собой. Итак, Тодд сидел на бревне и извлекал из своего инструмента одну мелодию за другой с таким спокойствием, словно веселился в каком-нибудь английском трактире. Надо полагать, мы являли собой совершенно смехотворное зрелище. Увертываясь от стрел, мы пели во всю мочь наших легких, а Тодд все наигрывал на аккордеоне, отбивая такт обеими ногами. Любой, увидевший эту картину, подумал бы, что все мы в стельку пьяны — такую невероятную какофонию мы производили! Тодд бешено наигрывал «Старую кентскую дорогу», Костин, выкатив глаза и кривя губы от напряжения, громогласно уверял индейцев, что мы «Солдаты королевы». Доктор во все горло распевал о «Велосипеде на двоих», а я, насколько помнится, басил «Лебедь-речку». Кто-то еще — я не видел, кто именно, — выбрал псалм «Вперед, Христовы воины», а капитан Варгас, несомненно, исполнял какую-то жемчужину боливийского песенного эпоса.
Как долго мы давали этот концерт — не знаю. Казалось, он длился целую вечность. На время мы даже позабыли о стрелах, как вдруг я заметил, что Костин, продолжая распевать свой мотив, снова и снова повторяет: «Они — и все-е ко-ончили — и стре-лять». И вправду, стрелы уже не свистели вокруг, более того, из-за невысокого кустарника высунулось смуглое лицо, и широко раскрытые глаза уставились на нас. Потом еще одна голова вынырнула над кустарником, и еще одна. Хотел бы я знать, что думали о нас дикари в тот момент.
Мы не сделали ни единого выстрела. Таков был мой первый приказ, как только мы высадились на отмель, ибо, если бы мы ответили дикарям, это решило бы нашу участь. Теперь же они наверняка должны были понять, что мы пришли не с враждебными намерениями, а думаем установить с ними дружеские отношения.
Выразительная жестикуляция, которой подкрепляют слова в Латинской Америке, развилась в своего рода самостоятельный язык жестов, настолько прозрачный, что с его помощью можно вести довольно сложную беседу, не произнося ни единого слова. И вот я подошел к воде и замахал обеими руками над головой, стараясь внушить индейцам, что собираюсь переправиться к ним через реку. В это время из-за деревьев выглядывало уже много лиц, и я надеялся, что мои дружелюбные знаки будут правильно истолкованы.
Одна из лодок индейцев осталась на песке, наказав Тодду продолжать играть что есть силы, я сел в нее и попросил доктора оттолкнуть меня. Лодка сползла в воду, доктор тоже взобрался в нее, и в последний момент к нам присоединился младший офицер. Мы принялись грести на ту сторону, меж тем как импровизированный концерт на отмели продолжался еще энергичнее прежнего.
Из-под берега мы не могли видеть находившихся наверху дикарей, зато мы прекрасно сознавали, что они могут встретить нас огнем в упор, когда мы покажемся над гребнем берегового ската. Но колебаться не приходилось — это только затруднило бы то, что все равно было неизбежно — так бывает, когда нужно нырнуть в воду с большой высоты. Поэтому я подпрыгнул, ухватился за спутанную траву и стал вскарабкиваться на берег. Доктор последовал за мной.
Сверху, из густой листвы, ко мне протянулись две или три коричневые руки, подхватили меня и перетянули через гребень берегового откоса. Я оказался в середине группы из сорока — пятидесяти воинов гуарайю. Потом и доктор очутился рядом со мной, и мы стали рассматривать умные и красивые лица этих грозных дикарей.
Некоторые из них имели дробовики, украденные у сборщиков каучука, но большинство были вооружены большими черными луками шести или более футов длиной и столь же длинными стрелами. У нескольких воинов руки и лица были раскрашены клеточными узорами с помощью сока ягод уруку; на них были рубахи из теребленой коры с нанесенным пурпурной краской рисунком на груди. Некоторые были одеты в длинные темные платья, делавшие их похожими на женщин; другие были совершенно голыми.
Весело смеясь и болтая между собой, индейцы принялись разглядывать наши одежды. Потом нас повели лесом, и, пройдя около четверти мили, мы пришли к хижинам, где нас ожидал касик[33] племени. Мне пришел в голову лишь один способ выразить ему свои дружеские чувства. Я надел вождю на голову мою шляпу и похлопал его по спине. Он заулыбался, и все воины вокруг разразились смехом — надо сказать, они смеялись по любому поводу. Потом нам принесли дары — бананы и рыбу, и дружественные отношения были прочно установлены.
Касик повел меня к большому пруду, где рыбы всевозможных размеров и видов плавали у самой поверхности, растопырив плавники и едва колыша воду своими хвостами. Рыбы были оглушены соком растения солиман, добавленным в воду, — излюбленный у индейцев способ ловли рыбы. Сбор этого сока опасен, так как он чрезвычайно ядовит: если в глаз попадает малейшая капелька, это может повлечь его гибель. Однако сок солиман добывают повсюду, и разумные меры предосторожности, внушаемые индейцам с детского возраста, становятся у них привычкой. Как только сок вливают в воду, все рыбы по соседству парализуются и всплывают на поверхность. Вкус рыбы при этом как будто не страдает. Воины собрали для нас много рыбы, а затем мы вернулись к берегу реки и переехали на отмель, где стояли, сбившись кучкой, остальные члены отряда, несколько обеспокоенные нашим отсутствием. Мы разбили лагерь, и дикари с огромным интересом принялись рассматривать предметы нашего снаряжения. Они окружили Тодда и щупали его аккордеон. Тодд не терялся ни в какой компании и скоро стал называть их английскими именами на чистейшем кокни[34], объясняя, что такое аккордеон, и извлекая из него рыдающие звуки, повергавшие дикарей в неудержимое веселье. Он даже сунул аккордеон в руки одному из воинов, рослому, одетому в платье детине, и, когда инструмент издал воющий звук, индеец выронил аккордеон, словно это был горячий утюг, и упал, как подкошенный. Остальные, пронзительно крича, подняли его на смех. Ни в каком общепонятном языке не было необходимости, обе стороны и так превосходно понимали друг друга.
В эту ночь никому не надо было стоять на страже, и мы прекрасно выспались. Экспедиция всегда пользовалась гамаками, над которыми сверху, между деревьями или на треногах из тростника, навешивались длинные водонепроницаемые тенты. Более покойное ложе трудно себе и представить, если уже привык спать в несколько изогнутом положении, и даже в Англии я предпочитал гамак кровати.
Шесть индейцев ночевали с нами на отмели. Это были единственные люди из всего племени, которых мы увидели наутро. Остальные, по-видимому, ушли в лес, так как все лодки стояли у берега, а касик оставил нам в подарок несколько ожерелий из зубов. Двое из шести оставшихся вызвались помочь нам провести лодки вверх по реке, и я с радостью согласился. Им страшно хотелось знать, не являемся ли мы «soldados» — единственное испанское слово, которое они знали, — так как солдат они с полным основанием боялись и ненавидели. Бедный Варгас аж вспотел и умолял меня не выдавать его! На фото изображены эти двое индейских воинов. Тот, что сидит, одет в рубашку из теребленой коры, на том, что стоит, — окрашенное в красный цвет хлопчатобумажное платье. Я подарил им два покрывала для защиты от полчищ кусачих мух, делающих путешествие по этой реке особенно тягостным.
На третью ночь, после того как мы покинули отмель, эти двое гуарайю исчезли, прихватив с собой винтовку Тодда и патроны к ней. Тодд был на часах, но заснул. Выражения, которые мы услышали от него, когда пропажа была обнаружена, не допускали сомнения в том, что отныне он не будет питать никакого доверия к индейцам! С запада донеслись выстрелы из винтовки, издевательски приглашавшие нас заняться преследованием. Но мы не поддались соблазну и продолжали продвигаться вверх по реке. Тодд был в бешенстве и не мог отойти еще несколько дней, так как задним числом сообразил, что с тем же успехом мог потерять свой любимый аккордеон.
В верховьях реки мы встречали множество следов индейцев, но не увидели ни одного человека. Возможно, их деревни находятся в значительном отдалении от реки, на ее западном высоком берегу, так как весь восточный берег занят обширными болотами, которые простираются до самого бассейна реки Мадиди. Чем выше мы поднимались, тем чаще попадались коряги, причинявшие нам большие неудобства, — вода стояла низко, и проходить над ними было нелегко. Потом, как назло, пошли перекаты, один за другим, так, что казалось, им вообще не будет конца.
В одном месте на берегу мы увидели несколько лодок, перевернутых вверх дном; мы проходили также мимо отмелей, где стояли покинутые хижины, построенные в сухой сезон. Однажды на высоком берегу показался дым — вероятно, индейцы занимались там расчисткой леса. Однако они упорно избегали встречи с нами. Иногда мы слышали голоса — крики или гортанные возгласы, но сами индейцы не показывались и не нападали на нас. Однажды капитан Варгас, стоя ночью на часах, якобы заметил фигуры, подползающие к лагерю, но его выстрелы остались без ответа и только лишний раз подтвердили, что все это ему примерещилось.
— Есть люди, которые были бы рады такому случаю. Вопрос в том, чтобы разыскать их. Но дело стоит того.
— Я подумаю об этом, — сказал он. — Согласен, что, если мы хотим сделать все быстро и хорошо, это единственно правильное решение.
Пока я был в Англии, боливийское правительство просило меня найти еще одного офицера для работы в Чако, и я надеялся, что смогу способствовать установлению доверия к британским специалистам, чтобы когда-нибудь позже это могло быть использовано в политических соображениях. Поэтому Фишер покинул меня и уехал в Чако, но потом почему-то отказался от первоначального решения и в конце концов вернулся домой.
10 июня мы обедали у президента Боливии в Ла-Пасе, а на следующий день уехали в Тирапату — горную деревушку по ту сторону озера Титикака, где находилось главное управление «Инка майнинг компани». Там мы встретились с двумя боливийскими офицерами, пожелавшими участвовать в экспедиции, — капитанами Варгасом и Рикельме; кроме того, мы должны были принять целый караван мулов со всякого рода припасами. Но это было не все: к нам присоединились капитан британской регулярной армии, один младший офицер в отставке, еще один унтер-офицер, доктор, а также прибыло не меньше двадцати ящиков медикаментов и полтонны прочего багажа. Каким образом вся эта армия пойдет по диким местам страны, я никак не мог себе представить. Большие экспедиции именно из-за своих размеров обречены на провал, так как дикари думают, что против них идут войска и осыпают их из засады отравленными стрелами, прежде чем обнаружат свое присутствие.
Чопорный английский капитан с самого начала показал себя с невыгодной стороны, отказавшись общаться с нашими тремя унтер-офицерами. В те дни взаимоотношения между людьми строились совсем иначе, чем сейчас; узкие классовые предрассудки, в которых капитан был воспитан, крепко сидели в нем. С младшим офицером дело обстояло иначе — он был молод и обладал большей приспособляемостью. Доктор тоже был славный малый; он оказался выносливее, чем можно было заключить по его хрупкому сложению. Во избежание возможных осложнений я еще до нашего отправления отослал в Ла-Пас унтер-офицера, прибывшего с капитаном, чтобы он присоединился там к экспедиции в Чако.
Мы двинулись по тропе, проторенной людьми, работающими в «Инка майнинг компани», и дошли до пустынного перевала Арикома. Здесь, на высоте 15 000 футов, снега не было, хотя повсюду вокруг возвышались снежные вершины, то тут, то там черневшие остриями и уступами скал; какой-то неприветливостью пахнуло на нас — только так я могу определить ощущение, которое неизменно охватывает путника среди вершин Анд.
В швейцарских Альпах есть пики столь же, если не более, величественные, чем в Андах, хотя, конечно, высоты значительно ниже. Зато Альпы производят какое-то впечатление доброжелательности, они одомашнены, приручены, как слон или какое-нибудь другое большое животное. В Андах же есть нечто совсем не от нашего мира. Здесь чувствуешь себя совершенно по-другому, и ощущение леденящего ужаса не оставляет одинокого путника, который вторгается в их уединение.
Войдя в узкую горловину, тропа резко нырнула вниз; во многих местах она была вырублена в отвесных скалистых стенах. Нам без конца приходилось пересекать реку по головокружительным висячим мостам, сооруженным из проволоки и веревок и столь хрупким на вид, что мы невольно колебались доверить им нашу тяжесть. То тут, то там появлялись вигони, и наш доблестный капитан не мог удержаться от того, чтобы не убивать их всякий раз, как только представлялась к тому возможность. Животные здесь были незнакомы с человеком и совсем не боялись нас, поэтому опустошение, которое он производил среди этих прелестных и безобидных существ, вызывало у меня омерзение. Возможно, я был предубежден против капитана — я не выношу бессмысленного убийства подобного рода!
Случилось так, что, когда мы остановились в одном поселке, а я отлучился по какому-то делу, из Макусани приехал помощник префекта, чтобы поздравить нас с прибытием. Боливийские офицеры, ехавшие с багажом, отстали, а из присутствующих никто не знал толком по-испански. Спас положение Тодд. Он вскрыл ящик с медикаментами, в котором оказалось шампанское (!), и устроил грандиозную попойку. Вернувшись, я обнаружил, что Тодд безопасности ради привязал ошеломленного помощника префекта к кровати в комнате гостиницы, где мы остановились, и, упорно называя его Джорджем, вливал в него огромными порциями шампанское прямо из бутылки.
Наутро наш гость очухался и не стал обижаться на нас за оказанный прием, очевидно, сочтя его одной из обычных выходок сумасшедших гринго. С андийскими чоло обращаются так безобразно, что их уже ничто не может удивить.
Несколько дальше по этой тропе чуть не погиб Костин. Мы шли гуськом по карнизу горы, который отвесной стеной обрывался к реке с высоты тысячи футов. Костин вел за собой мула и остановился прикурить; мул наткнулся на него и столкнул его в пропасть. Интересно и показательно, как быстро наши подсознательные реакции выражаются в целесообразных мышечных движениях.
В тот момент, когда Костин уже летел в пространство, его рука рванулась и крепко ухватилась за стремя, свисавшее с седла. Мул, привыкший ко всяким неожиданностям, успел вовремя упереться ногами и принял на себя тяжесть повисшего человека; ремень стремени и подпруга выдержали, и Костин, бывший в армии инструктором гимнастики, подтянулся на одной руке и вылез на тропу, прежде чем полностью осознал, что, собственно, произошло.
Мулы всегда ходят по внешнему краю горных троп, чтобы не цеплять вьюком за скалу с внутренней стороны, так как удары болезненно отзываются на их спине. Иной раз камень вырвется из-под копыта животного, и оно оступится; когда это случается, всадник бледнеет и старается выдавить из себя улыбку. Идти по карнизу очень опасно, однако еще опаснее ехать верхом по качающемуся висячему мосту, ибо доски настила дают мулу весьма ненадежную опору, и, если его нога попадет в щель между ними, всадник почти наверняка летит в несущийся внизу ледяной поток, откуда можно спастись разве что чудом.
Мы перебрались через реку Инамбари и вышли к Санто-Доминго, который когда-то, как говорили, был самым богатым золотым рудником Перу. Он расположен на самом верху горного хребта, протянувшегося между двумя глубокими долинами, в ручьях которых уже давно мыли золото. Рудник разрабатывался синдикатом, купившим его у некоего американца за 40 000 фунтов стерлингов. Американец в свою очередь приобрел его от какого-то индейца в обмен на корову и теленка — невероятная сделка, если принять во внимание ходячее поверье, по которому выдача иностранцу золотого месторождения влечет для неблагоразумного гибель семьи и его собственную смерть. Выход добываемого здесь золота составлял восемьдесят унций на тонну руды, но мне думается, что закладка новых выработок и необходимость постоянно улучшать дорогу поглощали большую часть прибылей синдиката.
За Санто-Доминго двигаться по тропе стало очень опасно из-за оползней, вызванных постоянными дождями. Караваны животных, доставляющих каучук из района реки Тамбопаты, разбили дорогу, наделав массу рытвин и выбоин, наполненных жидкой грязью. Наши мулы с монотонным хлюпаньем ступали в эти ямы, судорожно дергаясь всем телом, отчего мы так и подскакивали в наших жестких седлах. Горные склоны над нами заволакивались подвижной пеленой влажного тумана, а не дававший передышки дождь насквозь промачивал наши пончо и струйками стекал с ног. Даже растительность имела какой-то запачканный вид, за исключением огромных папоротников, буйно росших в расщелинах скал. Условия пути не изменились до самого Астильеро, где «Инка раббер компани» основала небольшую базу, которой заведовал шотландец по имени Ангус.
Два перуанских офицера, служивших в Астильеро, увидели в нас шпионов, посланных Боливией для сбора сведений о военном посте, находящемся в месте слияния рек Тамбопаты и Мальдонадо. Они вертели перед нами своими пистолетами и что-то гневно бормотали, пока мы не умиротворили их шампанским, добытым из ящиков с медикаментами. В конце концов его запасы сослужили нам хорошую службу! Офицеры подобрели и, более того, сделались куда как разговорчивыми, узнав, что мы держим путь к реке Хит.
— Вам не подняться вверх по ее течению, — заявил один из них. — Уж очень там свирепые дикари — вас ждет верная смерть! Их в тех местах тысячи — не то, что кучка тут, кучка там, как на большинстве рек, — а именно тысячи. Не так давно две роты солдат пытались подняться по реке, но понесли такие потери, что отказались от своего намерения и быстро вернулись. Можете мне поверить: этих дикарей вы даже не увидите, даже не узнаете, что они где-то поблизости, как вдруг вокруг вас засвистят стрелы, застучат по лодкам, поражая Людей направо и налево! Стрелы у них отравлены, одна лишь царапина — и вы погибли!
— Послушайте только, что случилось с одним немцем по имени Геллер, — вмешался другой. — Он отправился с отрядом по реке Хит на двадцати лодках, да еще сорок человек прочесывали заросли по обоим берегам. Но это не помогло. Дикари напали из лесу — отряд понес ужасающие потери, прежде чем Геллеру удалось отступить с теми, кто остался в живых. Его путешествие продолжалось всего девять дней, не больше. Нет, идти туда невозможно, уверяю вас!
От таких рассказов нашему доблестному капитану стало явно не по себе, и воображаю, какое облегчение доставило ему письмо от президента, в котором тот спрашивал, не сочту ли я возможным отпустить капитана в Ла-Пас для работы в районе Чако. Для меня это тоже было облегчение, так как унтер-офицеры, возмущенные тем, как он с ними обходился, уже подумывали, не отказаться ли им от дальнейшего участия в экспедиции, а мне меньше всего хотелось, чтобы между моими людьми были трения. Способность капитана к предстоящей работе также вызывала сомнение, а неумелое обращение с драгоценными геодезическими хронометрами уже привело к порче одного из них.
Нам пришлось ждать несколько дней, прежде чем удалось найти бателон, который довез бы нас до Мадре-де-Дьос. Все это время мы усиленно угощали астильерцев шампанским из ящиков с медикаментами. Нечего было и думать о том, чтобы забрать с собой этот громоздкий груз, поэтому Тодд делал все от него зависящее, чтобы их содержимое не пропало впустую, и глушил бутылку за бутылкой, словно лимонад.
Пришли известия, что индейцы племени чунчо ниже по реке настроены очень воинственно. Они напали на сборщиков каучука, поймали одного, обобрали его до нитки и отпустили, никого не убив. В сущности сами сборщики каучука провоцировали эти нападения, которых могло и не быть, если бы индейцев оставили в покое. Бателон следовало возвратить в Астильеро, и мы с Ли привели его в устье Тамбопаты. По пути мы увидели двух диких свиней, переплывавших Мадре-де-Дьос, которая в этом месте достигает 500 ярдов ширины. Для дикой свиньи это незаурядный подвиг. Мы подстрелили их, чтобы восполнить наши продовольственные запасы, но особенно полакомиться свежим мясом нам не довелось, так как оно пришлось весьма по вкусу боливийскому отряду, расположенному в устье Хит.
Мне удалось достать подходящую для поездки лодку и еще один бателон, который должен был следовать за нами. Начальствовали на нем мой младший офицер и один из боливийских офицеров. Когда они наконец пришли в устье реки Хит, где нас уже радушно встретил командир поста майор Альдасосо, мы узнали, что в пути у них случилось происшествие, которое могло окончиться весьма печально. Офицеры поссорились, и англичанин ударил боливийца по лицу; в Южной Америке это смертельное оскорбление. То, что боливиец не застрелил обидчика на месте, я могу приписать только его достойному похвалы самообладанию, но тем не менее экспедиция лишилась услуг этого офицера, так как он предпочел остаться со своими соотечественниками в местном гарнизоне.
Майор Альдасосо пессимистически оценивал наши шансы на удачное путешествие вверх по реке Хит.
— Это невозможно, — сказал он. — Гуарайю злой народ, и их так много, что они даже осмеливаются появляться здесь и нападать на нас, вооруженных солдат! Приходится постоянно быть начеку. Рискнуть пробраться в самую глубь их страны — чистейшее безумие!
— И все-таки мы попытаемся, — ответил я. Он пожал плечами, а затем добавил:
— Ну что же, если вы должны идти — идите на свой страх и риск. Впрочем, я дам вам несколько солдат. Больше пяти человек выделить не могу, но они будут вам полезны.
Он также сумел раздобыть мне еще лодку, и, таким образом, Ли, Костин и я сели в одну, а остальные — в другую. Третья лодка с солдатами и одним штатским служащим из гарнизона следовала за нами.
Первые четыре дня наше продвижение вверх по реке шло без затруднений. Потом, когда достигли покинутой росчисти, сделанной индейцами на берегу, начались перекаты. Плыть стало труднее, на берегах начали попадаться свежие следы индейцев. На шестой день лодка с солдатами оставила нас и отправилась назад к устью реки. Индейцы были явно где-то поблизости и могли напасть в любой момент, но мы все еще не видели никаких признаков жизни, кроме многочисленных следов в кустах у кромки воды. На седьмой день за поворотом реки, на песчаной отмели, показался большой индейский лагерь.
Залаяли собаки, закричали мужчины, женщины с воплями кинулись к своим детям — весь лагерь засуетился, заволновался. Женщины и дети устремились в ближайший лес, собаки бросились с ними вместе, путаясь у них под ногами и сбивая их с ног. Мужчины схватили луки и другое оружие, бросились к лодкам, лежавшим на песке, и столкнули их в воду с такой силой, что они почти долетели до противоположного берега. Затем индейцы выпрыгнули из лодок на высокий, поросший деревьями берег, вскарабкались по откосу, осыпая целые лавины из земли и камней, и исчезли среди густой листвы; на смену их лихорадочной болтовне пришла зловещая тишина.
Тем временем мы продолжали работать шестами, продвигаясь вперед, как можно быстрее, и налетели на мель. Не успел первый из нас выпрыгнуть на песок, как с другого берега в нас начали палить из дробовиков, и между нами зажужжали стрелы. Мы отнеслись к нападению довольно спокойно, только бедный капитан Варгас, должно быть, оступившись, вывалился из лодки в реку, откуда его пришлось выуживать. Борта нашей лодки были толщиною в целых полтора дюйма, но я заметил, что одна стрела, пробив оба борта, вышла наружу больше чем на фут. Легко себе представить, с какой силой она была пущена!
Мы вытащили обе лодки на песок, так, чтобы их не унесло, и один за другим вышли на берег. Стрелы так и шлепались в землю вокруг нас. Я поднял вверх обе руки и, повернувшись к другому берегу, выкрикнул фразу на языке чунчо, которую выучил наизусть в Астильеро от одного из сборщиков каучука. Я рассчитывал, что индейцы гуарайю поймут ее, так как между местными языками имеется известное сходство. Воображаю, как обрадовался бы шутник-самоучка, который научил меня этой фразе, не объяснив ее смысла, если бы он увидел меня сейчас здесь на отмели. Оказывается, в эту минуту, когда наша жизнь висела на волоске, я кричал обстреливавшим нас индейцам, что мы их враги и явились затем, чтобы убить их! Не удивительно, что после этого стрелы полетели еще гуще!
Не могу понять, почему мы не были задеты; река в этом месте заужена, и расстояние между нами и индейцами едва ли составляло более двадцати—тридцати ярдов. Как правило, гуарайю — замечательные стрелки из лука, и если они возбуждены, они могут свободно послать стрелу через верхушку дерева и поразить мелкое животное за ним. У индейцев было также несколько ружей, но, выстрелив раз, они, видимо, слишком долго перезаряжали их.
Сам я в этот момент не видел стрел, но позже мне рассказывали, что несколько раз я был на волосок от смерти. Со стороны кажется, что стрелы летят довольно медленно, но если стрела летит прямо на тебя, ее совершенно не видно.
После того как мои призывы к миру ни к чему не привели, мы поставили лодки в более безопасное положение, причем никто из нас не пострадал. Затем Тодда посадили на бревно, лежавшее посредине отмели, как раз вне пределов досягаемости стрел, и велели ему играть на аккордеоне. Он был большой мастер по этой части, что явилось основным соображением, почему я взял его с собой. Итак, Тодд сидел на бревне и извлекал из своего инструмента одну мелодию за другой с таким спокойствием, словно веселился в каком-нибудь английском трактире. Надо полагать, мы являли собой совершенно смехотворное зрелище. Увертываясь от стрел, мы пели во всю мочь наших легких, а Тодд все наигрывал на аккордеоне, отбивая такт обеими ногами. Любой, увидевший эту картину, подумал бы, что все мы в стельку пьяны — такую невероятную какофонию мы производили! Тодд бешено наигрывал «Старую кентскую дорогу», Костин, выкатив глаза и кривя губы от напряжения, громогласно уверял индейцев, что мы «Солдаты королевы». Доктор во все горло распевал о «Велосипеде на двоих», а я, насколько помнится, басил «Лебедь-речку». Кто-то еще — я не видел, кто именно, — выбрал псалм «Вперед, Христовы воины», а капитан Варгас, несомненно, исполнял какую-то жемчужину боливийского песенного эпоса.
Как долго мы давали этот концерт — не знаю. Казалось, он длился целую вечность. На время мы даже позабыли о стрелах, как вдруг я заметил, что Костин, продолжая распевать свой мотив, снова и снова повторяет: «Они — и все-е ко-ончили — и стре-лять». И вправду, стрелы уже не свистели вокруг, более того, из-за невысокого кустарника высунулось смуглое лицо, и широко раскрытые глаза уставились на нас. Потом еще одна голова вынырнула над кустарником, и еще одна. Хотел бы я знать, что думали о нас дикари в тот момент.
Мы не сделали ни единого выстрела. Таков был мой первый приказ, как только мы высадились на отмель, ибо, если бы мы ответили дикарям, это решило бы нашу участь. Теперь же они наверняка должны были понять, что мы пришли не с враждебными намерениями, а думаем установить с ними дружеские отношения.
Выразительная жестикуляция, которой подкрепляют слова в Латинской Америке, развилась в своего рода самостоятельный язык жестов, настолько прозрачный, что с его помощью можно вести довольно сложную беседу, не произнося ни единого слова. И вот я подошел к воде и замахал обеими руками над головой, стараясь внушить индейцам, что собираюсь переправиться к ним через реку. В это время из-за деревьев выглядывало уже много лиц, и я надеялся, что мои дружелюбные знаки будут правильно истолкованы.
Одна из лодок индейцев осталась на песке, наказав Тодду продолжать играть что есть силы, я сел в нее и попросил доктора оттолкнуть меня. Лодка сползла в воду, доктор тоже взобрался в нее, и в последний момент к нам присоединился младший офицер. Мы принялись грести на ту сторону, меж тем как импровизированный концерт на отмели продолжался еще энергичнее прежнего.
Из-под берега мы не могли видеть находившихся наверху дикарей, зато мы прекрасно сознавали, что они могут встретить нас огнем в упор, когда мы покажемся над гребнем берегового ската. Но колебаться не приходилось — это только затруднило бы то, что все равно было неизбежно — так бывает, когда нужно нырнуть в воду с большой высоты. Поэтому я подпрыгнул, ухватился за спутанную траву и стал вскарабкиваться на берег. Доктор последовал за мной.
Сверху, из густой листвы, ко мне протянулись две или три коричневые руки, подхватили меня и перетянули через гребень берегового откоса. Я оказался в середине группы из сорока — пятидесяти воинов гуарайю. Потом и доктор очутился рядом со мной, и мы стали рассматривать умные и красивые лица этих грозных дикарей.
Некоторые из них имели дробовики, украденные у сборщиков каучука, но большинство были вооружены большими черными луками шести или более футов длиной и столь же длинными стрелами. У нескольких воинов руки и лица были раскрашены клеточными узорами с помощью сока ягод уруку; на них были рубахи из теребленой коры с нанесенным пурпурной краской рисунком на груди. Некоторые были одеты в длинные темные платья, делавшие их похожими на женщин; другие были совершенно голыми.
Весело смеясь и болтая между собой, индейцы принялись разглядывать наши одежды. Потом нас повели лесом, и, пройдя около четверти мили, мы пришли к хижинам, где нас ожидал касик[33] племени. Мне пришел в голову лишь один способ выразить ему свои дружеские чувства. Я надел вождю на голову мою шляпу и похлопал его по спине. Он заулыбался, и все воины вокруг разразились смехом — надо сказать, они смеялись по любому поводу. Потом нам принесли дары — бананы и рыбу, и дружественные отношения были прочно установлены.
Касик повел меня к большому пруду, где рыбы всевозможных размеров и видов плавали у самой поверхности, растопырив плавники и едва колыша воду своими хвостами. Рыбы были оглушены соком растения солиман, добавленным в воду, — излюбленный у индейцев способ ловли рыбы. Сбор этого сока опасен, так как он чрезвычайно ядовит: если в глаз попадает малейшая капелька, это может повлечь его гибель. Однако сок солиман добывают повсюду, и разумные меры предосторожности, внушаемые индейцам с детского возраста, становятся у них привычкой. Как только сок вливают в воду, все рыбы по соседству парализуются и всплывают на поверхность. Вкус рыбы при этом как будто не страдает. Воины собрали для нас много рыбы, а затем мы вернулись к берегу реки и переехали на отмель, где стояли, сбившись кучкой, остальные члены отряда, несколько обеспокоенные нашим отсутствием. Мы разбили лагерь, и дикари с огромным интересом принялись рассматривать предметы нашего снаряжения. Они окружили Тодда и щупали его аккордеон. Тодд не терялся ни в какой компании и скоро стал называть их английскими именами на чистейшем кокни[34], объясняя, что такое аккордеон, и извлекая из него рыдающие звуки, повергавшие дикарей в неудержимое веселье. Он даже сунул аккордеон в руки одному из воинов, рослому, одетому в платье детине, и, когда инструмент издал воющий звук, индеец выронил аккордеон, словно это был горячий утюг, и упал, как подкошенный. Остальные, пронзительно крича, подняли его на смех. Ни в каком общепонятном языке не было необходимости, обе стороны и так превосходно понимали друг друга.
В эту ночь никому не надо было стоять на страже, и мы прекрасно выспались. Экспедиция всегда пользовалась гамаками, над которыми сверху, между деревьями или на треногах из тростника, навешивались длинные водонепроницаемые тенты. Более покойное ложе трудно себе и представить, если уже привык спать в несколько изогнутом положении, и даже в Англии я предпочитал гамак кровати.
Шесть индейцев ночевали с нами на отмели. Это были единственные люди из всего племени, которых мы увидели наутро. Остальные, по-видимому, ушли в лес, так как все лодки стояли у берега, а касик оставил нам в подарок несколько ожерелий из зубов. Двое из шести оставшихся вызвались помочь нам провести лодки вверх по реке, и я с радостью согласился. Им страшно хотелось знать, не являемся ли мы «soldados» — единственное испанское слово, которое они знали, — так как солдат они с полным основанием боялись и ненавидели. Бедный Варгас аж вспотел и умолял меня не выдавать его! На фото изображены эти двое индейских воинов. Тот, что сидит, одет в рубашку из теребленой коры, на том, что стоит, — окрашенное в красный цвет хлопчатобумажное платье. Я подарил им два покрывала для защиты от полчищ кусачих мух, делающих путешествие по этой реке особенно тягостным.
На третью ночь, после того как мы покинули отмель, эти двое гуарайю исчезли, прихватив с собой винтовку Тодда и патроны к ней. Тодд был на часах, но заснул. Выражения, которые мы услышали от него, когда пропажа была обнаружена, не допускали сомнения в том, что отныне он не будет питать никакого доверия к индейцам! С запада донеслись выстрелы из винтовки, издевательски приглашавшие нас заняться преследованием. Но мы не поддались соблазну и продолжали продвигаться вверх по реке. Тодд был в бешенстве и не мог отойти еще несколько дней, так как задним числом сообразил, что с тем же успехом мог потерять свой любимый аккордеон.
В верховьях реки мы встречали множество следов индейцев, но не увидели ни одного человека. Возможно, их деревни находятся в значительном отдалении от реки, на ее западном высоком берегу, так как весь восточный берег занят обширными болотами, которые простираются до самого бассейна реки Мадиди. Чем выше мы поднимались, тем чаще попадались коряги, причинявшие нам большие неудобства, — вода стояла низко, и проходить над ними было нелегко. Потом, как назло, пошли перекаты, один за другим, так, что казалось, им вообще не будет конца.
В одном месте на берегу мы увидели несколько лодок, перевернутых вверх дном; мы проходили также мимо отмелей, где стояли покинутые хижины, построенные в сухой сезон. Однажды на высоком берегу показался дым — вероятно, индейцы занимались там расчисткой леса. Однако они упорно избегали встречи с нами. Иногда мы слышали голоса — крики или гортанные возгласы, но сами индейцы не показывались и не нападали на нас. Однажды капитан Варгас, стоя ночью на часах, якобы заметил фигуры, подползающие к лагерю, но его выстрелы остались без ответа и только лишний раз подтвердили, что все это ему примерещилось.