— Генрих VIII, — терпеливо повторил он, — был болен сифилисом. Екатерина Арагонская принесла ему дюжину мертворожденных младенцев, а ее единственная выжившая дочь, Мария, была бесплодной. Его болезненный сын, Эдуард, умер молодым. Ничего не могу сказать о Елизавете, слишком мало данных. Он все время упрекал своих бедных жен в том, что они не приносят ему наследников, хотя виноват был сам. Изувер, фанатик — в своем стремлении иметь сына... он рубил головы направо и налево... навязчивые идеи, типичные при подобном заболевании.
— То есть как?
— Перечный король, — ответил врач, как будто мне все сразу должно было стать ясно.
— О боже, при чем здесь перец?
— Да нет, не Генрих VIII, — раздраженно сказал он. — Перечный король — совсем другая личность. Как бы вам объяснить... в медицинских учебниках, при описании прогрессирующих осложнений, которые могут возникать в результате сифилитической болезни, упоминается перечный король. Он был обычным человеком с манией величия, и у него появилась навязчивая идея насчет перца. Он поставил перед собой цель скупить все запасы перца в мире и стать его единственным обладателем, а так как он был фанатиком, ему это удалось.
Я попытался хоть немного разобраться в том, что он говорил.
— Вы хотите сказать, что в следующей после стерильности стадии заболевания нашему гипотетическому больному ничего не стоит убедить себя, что он может горы свернуть?
— И не только убедить, — ответил он, кивая, — но и на самом деле сворачивать горы. До поры до времени, конечно. Рано или поздно и эта стадия кончается.
— А потом?
— Паралич нервной системы. Полная потеря разума.
— Неизбежно?
— Да. Но не у всех больных наступает паралич, и не у всех параличных наблюдалась мания величия. Я привел вам в пример частные случаи... крайне редкие осложнения.
— Только это меня и радует, — произнес я с воодушевлением.
— Вы правы. Если когда-нибудь вам повстречается больной с манией величия, бегите он него как можно дальше. И как можно скорее: эти люди крайне опасны. Существует гипотеза, что Гитлер был именно таким человеком... — Доктор внимательно посмотрел на меня, и его слезящиеся глаза широко открылись. Взгляд его скользнул по повязке, на которой висела моя рука, и когда он вновь обратился ко мне, видно было, что он сам не верит тому, что говорит.
— Вы убежали недостаточно быстро...
— Меня сбросила лошадь, — сказал я. Он покачал головой.
— Это был прямой удар. Я видел... но не поверил собственным глазам. Честно говоря, сначала не мог понять, в чем дело.
— Меня сбросила лошадь, — повторил я. Доктор посмотрел на меня с прежним любопытством.
— Как хотите. Вас сбросила лошадь... Так и запишем в книге вызовов. — Он встал с кресла. — Только не становитесь больше на его пути. Я говорю совершенно серьезно, молодой Нейл. Не забывайте, что Генрих VIII отрубил очень много голов.
— Не забуду, — ответил я. Как будто я мог забыть.
— Какая досада, — посочувствовала она, совершенно искренне посчитав меня растяпой. — Я отвезу вас на проездку в «Лендровере».
Я поблагодарил ее, и, пока конюхи готовили лошадей, мы пошли проведать Архангела. Впрочем, я наведывался к нему настолько часто, что это вошло у меня в привычку.
Архангела содержал в самом безопасном деннике самой безопасной конюшни, и с тех пор, как Энсо вернулся в Англию, этот денник охранялся днем и ночью. Этти считала, что я переусердствовал, но мне пришлось настоять на своем.
Днем в конюшне номер один всегда было несколько человек. Ночью — фотоэлемент предупреждал о появлении нежелательных лиц. Двое специально приглашенных из агентства безопасности людей дежурили по очереди, наблюдая за денником Архангела из окна комнаты владельцев, которое выходило прямо на конюшни, а их восточно-европейская овчарка была посажена на длинную цепь перед входом в конюшню и рычала на каждого, кто пытался войти внутрь.
Конюхи высказывали мне претензии по поводу овчарки, потому что каждый раз, когда им нужно было зайти в конюшню к какой-нибудь лошади, приходилось обращаться к охраннику за помощью. «Во всех остальных помещениях, — справедливо указывали они, — собаки дежурят только по ночам».
Этти помахала рукой охраннику у окна. Он кивнул, вышел в манеж и придержал овчарку, чтобы мы смогли пройти. Когда я распахнул верхнюю створку двери денника, Архангел подошел к нам и высунул нос наружу, вдыхая нежный майский воздух. Я погладил его, потрепал по шее, в который раз восхищаясь шелковистой шкурой, и подумал, что он еще никогда так хорошо не выглядел.
— Завтра, — сказала Этти скакуну, и ее глаза заблестели. — Завтра посмотрим, на что ты способен, малыш. — Она улыбнулась мне по-товарищески, наконец-то признавая, что я тоже принимал участие в его подготовке. За последний месяц лошади из наших конюшен побеждали все чаще и чаще, и беспокойное выражение постепенно исчезло с ее лица, сменившись чувством уверенности, которое никогда не покидало ее раньше. — Заодно проверим, как тренировать его перед скачками в дерби, добавила она.
— К этому времени вернется мой отец, — напомнил я, стараясь еще больше успокоить ее, но улыбка внезапно погасла, и Этти посмотрела на меня отсутствующим взглядом.
— Верно... Вы знаете, я как-то совсем забыла... Она повернулась и вышла в манеж. Я поблагодарил охранника, экс-полисмена, и умоляющим голосом попросил его быть особо бдительным в течение следующих тридцати шести часов.
— Надежней, чем в английском банке, сэр. Не беспокойтесь, сэр. — Он говорил очень убедительно, но я почему-то решил, что он оптимист.
Я остановился и посмотрел на Алессандро. Он держался скованно, лицо его еще больше осунулось и побледнело от нервного напряжения.
— Простите, — запинаясь, сказал он. — Простите. Он рассказал мне... Я этого не хотел. Я его не просил...
— Хорошо, — спокойно ответил я и подумал о том, что держу голову набок, стараясь хоть немного утихомирить боль, и что сейчас самое время выпрямиться. Я выпрямился.
— Он сказал, что теперь вы согласитесь дать мне Архангела.
— А вы как считаете? — спросил я. На лице Алессандро отразилось отчаяние, но он ответил, не задумываясь:
— Я считаю, что нет.
— Вы очень повзрослели, — сказал я.
— Я учусь у вас... — Он вздрогнул и умолк. — Я хочу сказать... умоляю вас, позвольте мне участвовать в скачках на Архангеле.
— Нет, — мягко ответил я.
— Но он сломает вам вторую руку. — От волнения Алессандро заговорил торопливо, глотая слова. — Он так говорит, а он всегда делает, что говорит. Он опять сломает вам руку, а я... я... — Алессандро сглотнул, откашлялся и продолжал более спокойным тоном:
— Я сказал ему сегодня утром, что, если он еще раз причинит вам боль, вы все расскажете распорядителям, и меня дисквалифицируют. Я сказал ему, чтобы он ничего больше не делал, что я не хочу, чтобы он что-то делал. Я хочу, чтобы он оставил меня здесь, с вами, и позволил самому выбрать, как жить дальше.
Я медленно вдохнул воздух полной грудью.
— И что он вам ответил?
На лице Алессандро появилось озадаченное и одновременно смущенное выражение.
— Мне кажется, он еще больше рассердился. Я сказал:
— Ему ведь все равно, победите вы в скачках или нет. Он хочет только, чтобы я подчинился и дал вам Архангела. Он хочет доказать, что по-прежнему может дать вам все, чего вы ни попросите.
— Но я прошу его оставить меня в покое. Оставить меня здесь. А он не хочет слушать.
— Вы просите того, чего он никогда вам не даст, — сказал я.
— Что именно?
— Свободы.
— Я не понимаю, — сказал он.
— Только потому, что он не хочет дать вам свободу, он готов на все остальное. Все, что угодно... лишь бы вы оставались с ним. С его точки зрения, я предоставил вам возможность получить в жизни единственное, на что он никогда не согласится: добиться успеха своими силами. И только поэтому он так настаивает, чтобы я дал вам Архангела.
Алессандро прекрасно меня понял, хотя слова мои его ошеломили.
— Я скажу ему, что он напрасно боится меня потерять, — страстно заявил он. — И тогда отец не будет больше причинять вам вреда.
— Не вздумайте. Если бы не страх потерять вас, я давно был бы покойником.
Рот его приоткрылся. Алессандро уставился на меня своими черными глазами: пешка под угрозой двух ладей.
— Тогда... что мне сказать?
— Скажите ему, что завтра на Архангеле скакать будет Томми Хойлэйк.
Взгляд Алессандро скользнул по тугим резиновым кольцам и моей руке на перевязи под камзолом.
— Не могу, — ответил он. Я слегка улыбнулся.
— Скоро он сам узнает. Алессандро задрожал.
— Вы не понимаете. Я видел... — Он запнулся и посмотрел мне в глаза, как бы вспоминая страшный сон.
— Я видел людей, которым он причинил боль. Их лица выражали ужас... и стыд. Я думал... какой он умный... он знает, как заставить каждого делать то, что он хочет. Я видел, как все боятся его... и я думал, он у меня просто замечательный... — Алессандро всхлипнул. — Я не хочу, чтобы он заставил вас быть таким же...
— Не заставит, — сказал я с уверенностью, которой не чувствовал.
— Но он все равно не позволит Томми выступать на Архангеле... Не будет сидеть сложа руки. Я его знаю... Я знаю, что не позволит. Я знаю, он всегда делает то, что говорит. Вы не представляете, какой он бывает... Вы должны мне поверить. Должны.
— Постараюсь поостеречься, — сухо ответил я, и Алессандро даже стал приплясывать от огорчения, не в силах устоять на одном месте.
— Нейл, — сказал он, впервые назвав меня по имени, — я боюсь за вас.
— Значит, теперь нас двое, — попробовал отшутиться я, но Алессандро не улыбнулся. Я ласково посмотрел на него. — Не унывай, мальчик.
— Но вы не... вы не понимаете.
— Да нет, я все понимаю, — ответил я.
— Но вам все равно.
— О нет, мне не все равно, — честно признался я. — Я не могу сказать, что с нетерпением жду, когда ваш отец переломает мне все кости. Но еще меньше я расположен валяться у него в ногах и лизать ботинки. Поэтому на Архангеле будет скакать Томми Хойлэйк, а мы — сожмем кулаки на счастье.
Алессандро встревоженно покачал головой.
— Я знаю его, — повторил он. — Я его знаю...
— На следующей неделе в Бате, — сказал я, — состоятся скачки учеников. Можете стартовать на Пуллитцере. И на Резвом Копыте в Честере.
На лице Алессандро не появилось выражения уверенности, что мы доживем до следующей недели.
— У вас есть братья и сестры? — резко спросил я. — Он даже вздрогнул от неожиданности.
— Нет... После меня у матери было двое детей, но оба мертворожденные.
Глава 15
— То есть как?
— Перечный король, — ответил врач, как будто мне все сразу должно было стать ясно.
— О боже, при чем здесь перец?
— Да нет, не Генрих VIII, — раздраженно сказал он. — Перечный король — совсем другая личность. Как бы вам объяснить... в медицинских учебниках, при описании прогрессирующих осложнений, которые могут возникать в результате сифилитической болезни, упоминается перечный король. Он был обычным человеком с манией величия, и у него появилась навязчивая идея насчет перца. Он поставил перед собой цель скупить все запасы перца в мире и стать его единственным обладателем, а так как он был фанатиком, ему это удалось.
Я попытался хоть немного разобраться в том, что он говорил.
— Вы хотите сказать, что в следующей после стерильности стадии заболевания нашему гипотетическому больному ничего не стоит убедить себя, что он может горы свернуть?
— И не только убедить, — ответил он, кивая, — но и на самом деле сворачивать горы. До поры до времени, конечно. Рано или поздно и эта стадия кончается.
— А потом?
— Паралич нервной системы. Полная потеря разума.
— Неизбежно?
— Да. Но не у всех больных наступает паралич, и не у всех параличных наблюдалась мания величия. Я привел вам в пример частные случаи... крайне редкие осложнения.
— Только это меня и радует, — произнес я с воодушевлением.
— Вы правы. Если когда-нибудь вам повстречается больной с манией величия, бегите он него как можно дальше. И как можно скорее: эти люди крайне опасны. Существует гипотеза, что Гитлер был именно таким человеком... — Доктор внимательно посмотрел на меня, и его слезящиеся глаза широко открылись. Взгляд его скользнул по повязке, на которой висела моя рука, и когда он вновь обратился ко мне, видно было, что он сам не верит тому, что говорит.
— Вы убежали недостаточно быстро...
— Меня сбросила лошадь, — сказал я. Он покачал головой.
— Это был прямой удар. Я видел... но не поверил собственным глазам. Честно говоря, сначала не мог понять, в чем дело.
— Меня сбросила лошадь, — повторил я. Доктор посмотрел на меня с прежним любопытством.
— Как хотите. Вас сбросила лошадь... Так и запишем в книге вызовов. — Он встал с кресла. — Только не становитесь больше на его пути. Я говорю совершенно серьезно, молодой Нейл. Не забывайте, что Генрих VIII отрубил очень много голов.
— Не забуду, — ответил я. Как будто я мог забыть.
* * *
Я пересмотрел версию «меня сбросила лошадь» и ради Этти поменял ее на «я свалился с лестницы».— Какая досада, — посочувствовала она, совершенно искренне посчитав меня растяпой. — Я отвезу вас на проездку в «Лендровере».
Я поблагодарил ее, и, пока конюхи готовили лошадей, мы пошли проведать Архангела. Впрочем, я наведывался к нему настолько часто, что это вошло у меня в привычку.
Архангела содержал в самом безопасном деннике самой безопасной конюшни, и с тех пор, как Энсо вернулся в Англию, этот денник охранялся днем и ночью. Этти считала, что я переусердствовал, но мне пришлось настоять на своем.
Днем в конюшне номер один всегда было несколько человек. Ночью — фотоэлемент предупреждал о появлении нежелательных лиц. Двое специально приглашенных из агентства безопасности людей дежурили по очереди, наблюдая за денником Архангела из окна комнаты владельцев, которое выходило прямо на конюшни, а их восточно-европейская овчарка была посажена на длинную цепь перед входом в конюшню и рычала на каждого, кто пытался войти внутрь.
Конюхи высказывали мне претензии по поводу овчарки, потому что каждый раз, когда им нужно было зайти в конюшню к какой-нибудь лошади, приходилось обращаться к охраннику за помощью. «Во всех остальных помещениях, — справедливо указывали они, — собаки дежурят только по ночам».
Этти помахала рукой охраннику у окна. Он кивнул, вышел в манеж и придержал овчарку, чтобы мы смогли пройти. Когда я распахнул верхнюю створку двери денника, Архангел подошел к нам и высунул нос наружу, вдыхая нежный майский воздух. Я погладил его, потрепал по шее, в который раз восхищаясь шелковистой шкурой, и подумал, что он еще никогда так хорошо не выглядел.
— Завтра, — сказала Этти скакуну, и ее глаза заблестели. — Завтра посмотрим, на что ты способен, малыш. — Она улыбнулась мне по-товарищески, наконец-то признавая, что я тоже принимал участие в его подготовке. За последний месяц лошади из наших конюшен побеждали все чаще и чаще, и беспокойное выражение постепенно исчезло с ее лица, сменившись чувством уверенности, которое никогда не покидало ее раньше. — Заодно проверим, как тренировать его перед скачками в дерби, добавила она.
— К этому времени вернется мой отец, — напомнил я, стараясь еще больше успокоить ее, но улыбка внезапно погасла, и Этти посмотрела на меня отсутствующим взглядом.
— Верно... Вы знаете, я как-то совсем забыла... Она повернулась и вышла в манеж. Я поблагодарил охранника, экс-полисмена, и умоляющим голосом попросил его быть особо бдительным в течение следующих тридцати шести часов.
— Надежней, чем в английском банке, сэр. Не беспокойтесь, сэр. — Он говорил очень убедительно, но я почему-то решил, что он оптимист.
* * *
Алессандро не появился ни на первую, ни на вторую проездки, но когда, вернувшись домой, я с трудом выбрался из «Лендровера», который не пропустил по дороге ни одного ухаба, Алессандро стоял у ворот манежа и поджидал меня. Не обращая на него внимания, я направился в контору, но он пошел навстречу и перехватил меня на полпути.Я остановился и посмотрел на Алессандро. Он держался скованно, лицо его еще больше осунулось и побледнело от нервного напряжения.
— Простите, — запинаясь, сказал он. — Простите. Он рассказал мне... Я этого не хотел. Я его не просил...
— Хорошо, — спокойно ответил я и подумал о том, что держу голову набок, стараясь хоть немного утихомирить боль, и что сейчас самое время выпрямиться. Я выпрямился.
— Он сказал, что теперь вы согласитесь дать мне Архангела.
— А вы как считаете? — спросил я. На лице Алессандро отразилось отчаяние, но он ответил, не задумываясь:
— Я считаю, что нет.
— Вы очень повзрослели, — сказал я.
— Я учусь у вас... — Он вздрогнул и умолк. — Я хочу сказать... умоляю вас, позвольте мне участвовать в скачках на Архангеле.
— Нет, — мягко ответил я.
— Но он сломает вам вторую руку. — От волнения Алессандро заговорил торопливо, глотая слова. — Он так говорит, а он всегда делает, что говорит. Он опять сломает вам руку, а я... я... — Алессандро сглотнул, откашлялся и продолжал более спокойным тоном:
— Я сказал ему сегодня утром, что, если он еще раз причинит вам боль, вы все расскажете распорядителям, и меня дисквалифицируют. Я сказал ему, чтобы он ничего больше не делал, что я не хочу, чтобы он что-то делал. Я хочу, чтобы он оставил меня здесь, с вами, и позволил самому выбрать, как жить дальше.
Я медленно вдохнул воздух полной грудью.
— И что он вам ответил?
На лице Алессандро появилось озадаченное и одновременно смущенное выражение.
— Мне кажется, он еще больше рассердился. Я сказал:
— Ему ведь все равно, победите вы в скачках или нет. Он хочет только, чтобы я подчинился и дал вам Архангела. Он хочет доказать, что по-прежнему может дать вам все, чего вы ни попросите.
— Но я прошу его оставить меня в покое. Оставить меня здесь. А он не хочет слушать.
— Вы просите того, чего он никогда вам не даст, — сказал я.
— Что именно?
— Свободы.
— Я не понимаю, — сказал он.
— Только потому, что он не хочет дать вам свободу, он готов на все остальное. Все, что угодно... лишь бы вы оставались с ним. С его точки зрения, я предоставил вам возможность получить в жизни единственное, на что он никогда не согласится: добиться успеха своими силами. И только поэтому он так настаивает, чтобы я дал вам Архангела.
Алессандро прекрасно меня понял, хотя слова мои его ошеломили.
— Я скажу ему, что он напрасно боится меня потерять, — страстно заявил он. — И тогда отец не будет больше причинять вам вреда.
— Не вздумайте. Если бы не страх потерять вас, я давно был бы покойником.
Рот его приоткрылся. Алессандро уставился на меня своими черными глазами: пешка под угрозой двух ладей.
— Тогда... что мне сказать?
— Скажите ему, что завтра на Архангеле скакать будет Томми Хойлэйк.
Взгляд Алессандро скользнул по тугим резиновым кольцам и моей руке на перевязи под камзолом.
— Не могу, — ответил он. Я слегка улыбнулся.
— Скоро он сам узнает. Алессандро задрожал.
— Вы не понимаете. Я видел... — Он запнулся и посмотрел мне в глаза, как бы вспоминая страшный сон.
— Я видел людей, которым он причинил боль. Их лица выражали ужас... и стыд. Я думал... какой он умный... он знает, как заставить каждого делать то, что он хочет. Я видел, как все боятся его... и я думал, он у меня просто замечательный... — Алессандро всхлипнул. — Я не хочу, чтобы он заставил вас быть таким же...
— Не заставит, — сказал я с уверенностью, которой не чувствовал.
— Но он все равно не позволит Томми выступать на Архангеле... Не будет сидеть сложа руки. Я его знаю... Я знаю, что не позволит. Я знаю, он всегда делает то, что говорит. Вы не представляете, какой он бывает... Вы должны мне поверить. Должны.
— Постараюсь поостеречься, — сухо ответил я, и Алессандро даже стал приплясывать от огорчения, не в силах устоять на одном месте.
— Нейл, — сказал он, впервые назвав меня по имени, — я боюсь за вас.
— Значит, теперь нас двое, — попробовал отшутиться я, но Алессандро не улыбнулся. Я ласково посмотрел на него. — Не унывай, мальчик.
— Но вы не... вы не понимаете.
— Да нет, я все понимаю, — ответил я.
— Но вам все равно.
— О нет, мне не все равно, — честно признался я. — Я не могу сказать, что с нетерпением жду, когда ваш отец переломает мне все кости. Но еще меньше я расположен валяться у него в ногах и лизать ботинки. Поэтому на Архангеле будет скакать Томми Хойлэйк, а мы — сожмем кулаки на счастье.
Алессандро встревоженно покачал головой.
— Я знаю его, — повторил он. — Я его знаю...
— На следующей неделе в Бате, — сказал я, — состоятся скачки учеников. Можете стартовать на Пуллитцере. И на Резвом Копыте в Честере.
На лице Алессандро не появилось выражения уверенности, что мы доживем до следующей недели.
— У вас есть братья и сестры? — резко спросил я. — Он даже вздрогнул от неожиданности.
— Нет... После меня у матери было двое детей, но оба мертворожденные.
Глава 15
Суббота, полдень, 2 мая. День скачек на приз в две тысячи гиней.
Солнце совершало над Пустошью свое очередное блистательное путешествие. Однако я с трудом выбрался из постели, и мое настроение оставляло желать лучшего. Мысль о том, что Энсо себя еще обязательно покажет, я гнал прочь. Сейчас слишком поздно было жалеть о том, что уже произошло.
Я вздохнул. Стоили восемьдесят пять чистокровных лошадей, дело жизни моего отца, будущее конюшен и, возможно, свобода Алессандро одной сломанной ключицы?
Да, конечно. Но двух сломанных ключиц? Боже упаси.
Под жужжание электрической бритвы я обдумывал все «за» и «против» своего быстрого отъезда в далекие края. Например, в Хэмпстед. Это очень легко устроить. Беда в том, что рано или поздно придется вернуться, а во время моего отсутствия конюшни будут в опасности.
Возможно, стоило пригласить в дом гостей и постараться все время быть на людях... но гости разъедутся через день-другой, и долгожданная месть покажется Энсо только слаще.
После короткой борьбы со свитером я одержав верх и вышел в манеж. Может, Энсо не станет мстить, когда поймет, что лишается самого дорогого на свете. Ведь если он еще что-нибудь со мной сделает, то потеряет сына.
Мы уже давно договорились с Томми Хойлэйком, который остался ночевать в Ньюмаркете, что он воспользуется этим обстоятельством и утром следующего дня проездит галопом Счастливчика Линдсея. Ровно в семь часов утра его «Ягуар» подкатил к конторе и остановился у окна.
— Привет, — сказал он, выходя из машины.
— Привет. — Я внимательно посмотрел на Томми. — Вы плохо выглядите. Он скорчил гримасу.
— Всю ночь болел живот. Вырвало после обеда. Со мной так бывает, когда нервничаю. Но все будет в порядке, можете не сомневаться.
— Вы в этом уверены? — взволнованно спросил я.
— Конечно. — Томми ухмыльнулся. — Я же говорю: со мной так бывает. Ничего страшного. Только вы не обидитесь, если я откажусь проезжать лошадь галопом?
— Нет, — сказал я. — Что вы, совсем наоборот. Нам вовсе не хочется, чтобы вы заболели перед самыми скачками.
— Знаете что? Я могу немного потренировать Архангела. Устроить ему разминку. Хотите?
— А вы уверены, что это вам не повредит? — с сомнением спросил я.
— Все будет нормально. Со мной все в порядке. Я правду вам говорю.
— Ну, хорошо, — согласился я, и Томми сел на Архангела, после чего они вместе с Резвым Копытом, сопровождаемые взглядами множества болельщиков, которые сегодня днем будут громко выкрикивать его имя на трибунах ипподрома, проскакали кентером четыре фарлонга.
— Кого же нам посадить на Счастливчика Линдсея? — спросила Этти, которая собиралась отправиться в Уотерхолл, чтобы, следуя программе тренировок, проездить лошадей галопом на дистанцию в три четверти мили.
Еще одна проблема: у нас действительно было мало хороших наездников.
— Поменяйте наездников местами, — предложил я. — Энди — на Счастливчика Линдсея, Фэдди — на...
— Не надо, — перебила меня Этти, глядя куда-то поверх моей головы. — Ведь Алекс нам подойдет, верно?
Я оглянулся. Одетый в рабочую одежду, по манежу шел Алессандро. Давным-давно исчезли его модная куртка, брюки и лайковые белые перчатки, теперь он являлся в конюшни в простом коричневом свитере, из-под которого торчал воротничок голубой рубашки: точная копия одежды Томми Хойлэйка. Объяснил он это тем, что раз один из лучших жокеев страны одевается подобным образом, то он, Алессандро Ривера, не может ни в чем ему уступать.
У подъезда не было его «Мерседеса». Наблюдательный Карло не пялился в манеж. Алессандро увидел, что я ищу взглядом его машину и телохранителя, и произнес, запинаясь:
— Я удрал. Они сказали, чтобы я не приходил, но Карло куда-то исчез, и я решился. Можно... Я хочу сказать, вы позволите мне участвовать в тренировке?
— А почему мы вдруг должны вам не позволить? — спросила Этти, не посвященная во все тонкости наших отношений.
— Конечно, — согласно кивнул я. — Можете проездить галопом Счастливчика Линдсея. Алессандро ужасно удивился:
— Но все газеты писали, что сегодня утром его будет проезжать Томми Хойлэйк.
— У него болит живот, — ответил я и, увидев безумную надежду, засветившуюся в его глазах, добавил:
— Не надо так волноваться. Ему уже лучше, и к скачкам он будет в полной форме.
— Ясно.
Алессандро постарался скрыть свое разочарование и отправился за Счастливчиком Линдсеем. Этти села на Кукушонка-Подкидыша, а я договорился с Джоржем, что он отвезет меня в «Лендровере» понаблюдать за проездкой лошадей галопом. Лошади покружили по дорожке в паддоке, выехали через ворота и поскакали в Уотерхолл.
Вместе с ними отправился Ланкет, но, так как два дня назад он участвовал в скачках, я просил прогулять его до перекрестка дорог и обратно.
Я смотрел вослед лошадям: грациозные, изящные творения природы, так гармонирующие с прекрасным майским утром. Удивительно... несмотря на знакомство с Энсо и его сыном, я был счастлив, что поработал тренером. Жаль будет уходить. Очень жаль. «Как странно», — подумал я.
Вернувшись в манеж, я задержался на минутку поболтать с охранником, который воспользовался отсутствием Архангела и собрался пойти в столовую пообедать. Потом я вернулся в дом, сварил себе кофе и отправился в контору. У Маргарет по субботам был выходной. Я сел за ее стол, выпил кофе и стал разбирать утреннюю почту, неловко зажимая конверты между колен и держа в здоровой руке нож для разрезания бумаг.
Через некоторое время я услышал шум подъехавшей машины и хлопок закрывшейся дверцы, но не успел разглядеть гостя из окна, совсем позабыл, что не могу быстро ворочать головой. В день скачек на приз в две тысячи гиней конюшни мог посетить кто угодно. Например, один из владельцев, оставшихся ночевать в Ньюмаркете. Да мало ли кто еще?
Но в дверь вошел Энсо. В руке у него был все тот же пистолет с глушителем. «В такую рань... — легкомысленно подумал я. — Пистолет вместо завтрака. Как глупо».
И еще я подумал: «Это конец. Глупый, дурацкий, бессмысленный конец».
Если Энсо раньше хоть как-то сдерживал свою ярость, то сейчас она хлестала из него фонтаном. Приземистое жирное тело надвигалось на меня, как танк, и я поневоле вспомнил слова Алессандро, который утверждал, что я не знаю его отца. Поле с забором, сломанная ключица — все это было цветочками, а до ягодок оставалось рукой подать.
Он нанес мне сильнейший удар, угодив точно в повязку, так тщательно наложенную престарелым врачом, и у меня сразу перехватило дыхание и исчезло всякое желание сопротивляться. Я, правда, попытался угрожать ему ножом для разрезания бумаг, но он отмахнулся от него, как от назойливой мухи, при этом чуть не размозжив мою кисть о бюро, где хранилась наша картотека. Энсо был страшен и не столько ввел меня в шок ударами, сколько подавил своим присутствием. Рукоятка пистолета опустилась на мою голову, затем на больное плечо, и моя дальнейшая судьба перестала меня интересовать.
— Где Алессандро?! — проорал он в двух сантиметрах от моего уха.
Мое обмякшее тело повалилось на стол. Глаза закрылись. Еще немного, и мне не удалось бы справиться с нахлынувшей на меня болью.
— Проезжает лошадь, — еле ворочая языком, ответил я. — Где же еще? Проезжает лошадь.
— Ты его похитил! — закричал он. — Ты скажешь мне, где он! Ты мне скажешь... или я переломаю тебе все кости! По одной!
— Он ускакал верхом на лошади, — сказал я.
— Нет! — выкрикнул Энсо. — Я ему запретил!
— Он... верхом...
— На какой лошади?
— Какое это имеет значение?
— На какой лошади?! — проревел он прямо в мое ухо.
— На Счастливчике Линдсее, — сказал я. Как будто это имело значение. Я оттолкнулся от стола, сел прямо и открыл глаза. Лицо Энсо маячило всего в нескольких дюймах от моего лица, и в глазах его я прочел свой смертный приговор.
Пистолет медленно поднялся и остановился на уровне моей груди. Я молча ждал.
— Останови его, — сказал Энсо. — Верни обратно.
— Не могу.
— Ты должен. Верни его или я убью тебя!
— Он ускакал двадцать минут назад.
— Верни его! — произнес он хриплым, высоким и почему-то испуганным голосом. Только теперь я заметил, что ярость его неожиданно улеглась, а лицо приняло страдальческое выражение. Вместо ненависти — страх. В черных глазах неподвижно застыла тоска.
— Что вы наделали? — спросил я, с трудом выговаривая слова.
— Верни его! — повторил Энсо, видимо считая, что одним криком добьется желаемого. — Верни его! — Он поднял пистолет, но в его движениях не было прежней уверенности.
— Не могу, — просто ответил я. — Что бы вы ни сделали, это не в моих силах.
— Его убьют! — Голос Энсо сорвался на дикий крик. — Мой сын... моего сына убьют! — Он замахал руками, и тело его непроизвольно задергалось в конвульсиях. — Томми Хойлэйк... Газеты писали, что сегодня утром на этой лошади поскачет Томми Хойлэйк...
Я пододвинулся на краешек стула, потверже уперся в пол и неуклюже поднялся на ноги. Энсо не сделал попытки отпихнуть меня. Он был слишком поглощен ужасной картиной, открывшейся перед его взором.
— Томми Хойлэйк!.. На Счастливчике Линдсее скачет Томми Хойлэйк!
— Нет, — грубо ответил я. — Алессандро.
— Томми Хойлэйк!.. Хойлэйк!.. Должен быть Томми! Должен!.. — Глаза Энсо стали закатываться, голос срывался.
Я поднял руку и отвесил Энсо звонкую пощечину.
Рот его остался открытым, но он мгновенно умолк, как будто его выключили.
На скулах Энсо заходили желваки. Кадык, не останавливаясь, совершал глотательные движения. Я не дал ему времени опомниться.
— Вы решили убить Томми Хойлэйка? Он молчал.
— Как?
Он молчал. Я ударил его еще раз, вложив в пощечину все оставшиеся силы. Их было не так уж много.
— Как?
— Карло... и Кэл. — Энсо почти не было слышно. «Лошади на Пустоши, — подумал я. — Томми скачет на Счастливчике Линдсее. Карло знает всех лошадей в манеже, потому что он наблюдал за ними изо дня в день и может отличить Счастливчика Линдсея от другой лошади с первого взгляда. И Кэл...» Только сейчас я понял, что должен чувствовать Энсо. С Кэлом был его «Ли Энсфилд ЗОЗ».
— Где они? — спросил я.
— Я... не... знаю...
— Вам придется найти их.
— Они... прячутся...
— Найдите их, — сказал я. — Немедленно. Это ваш единственный шанс. Это — единственный шанс Алессандро. Найдите их, прежде чем они убьют его... вы, поганый, мерзкий убийца!
Как слепой, Энсо обошел, спотыкаясь, вокруг стола и направился к двери. Все еще не выпуская из рук пистолета, он наткнулся на простенок, и, ударившись, отпрянул в сторону. Энсо выпрямился, выбежал через дверь и на трясущихся ногах затрусил к темно-красному «Мерседесу». Ему удалось завести мотор только с третьей попытки. Машина, вихляя, описала дугу и с ревом помчалась по дороге на Бэри Роуд.
Поганый убийца... Я вышел из конторы и свернул в манеж.
Бежать я не мог. После того что он сделал с моим плечом, даже идти было трудно. Тупой, ублюдочный, поганый, мерзкий убийца...
Прошло двадцать минут, как Алессандро ускакал на Счастливчике Линдсее вместе с остальными наездниками. Двадцать минут... Они уже давно в Уотерхолле. В самом конце скаковой дорожки. Начинают проездку...
«К черту, — подумал я. — Почему бы мне просто не лечь в постель и не подождать, пока все закончится так или иначе. Если Энсо убьет своего драгоценного сына, так этому маньяку и надо».
Я пошел быстрее. Через первые двойные ворота — в малый манеж. Через вторые двойные ворота — в паддок. Вышел на Пустошь. Свернул налево.
«Только бы вернулся Ланкет, — подумал я. — Только бы вернулся. Он должен быть подседлан и в узде, должен быть подготовлен к скачкам». И он вернулся. Ланкет шел вдоль капитальной изгороди, его вел в поводу один из наших самых неопытных учеников, которого Этти послала обратно, из-за полной невозможности использовать его в проездке.
— Помогите мне снять камзол, — сказал я, не давая ученику опомниться.
Он только удивленно посмотрел на меня — обслуживающий персонал тренерских конюшен моего отца никогда не обсуждал приказаний. Ученик помог мне снять камзол. Сестрой милосердия ему работать явно не следовало. Я велел ему заодно скинуть перевязь, на которой висела моя рука: иначе управлять лошадью было бы практически невозможно.
— А теперь — подсадите меня. Он молча повиновался.
— Спасибо, — сказал я. — Возвращайтесь в конюшни. Ланкета я приведу позже.
— Да, сэр, — ответил он.
Я пустил Ланкета тротом по рабочей дорожке. Медленно. Слишком медленно. Нарушив правила, перешел на кентер. Я чувствовал себя ужасно. Свернул к полю у Заповедного Холма, где проездка категорически воспрещалась в течение ближайших двух недель, и поскакал к перекрестку дорог.
С тем же успехом можно было перейти на галоп. Пять фарлонгов... еще три... тут лошадей разрешалось только прогуливать... Пересекая шоссе, я до смерти напугал нескольких автомобилистов.
В Уотерхолле было слишком много лошадей. С расстояния в полмили мне никак не удавалось различить, где проводит проездку Этти. Но теперь я знал, что еще не поздно. Мирный, спокойный утренний пейзаж не омрачала группа людей, столпившихся вокруг окровавленного трупа.
Я гнал Ланкета галопом. Всего два дня назад он провел тяжелые скачки, и мне не следовало заставлять его растрачивать силы... но Ланкет скакал с удовольствием, а я... я загонял его.
Технически очень трудно управлять лошадью, когда твои плечи стягивают два тугих резиновых кольца, не говоря уже о том плачевном состоянии, в котором я находился. Я хорошо помнил те жуткие истории о жокеях стипль-чеза, которые со сломанной ключицей принимали участие в скачках. Ненормальные. Кому это было нужно?
Я увидел Этти и несколько наших лошадей.
Я увидел Алессандро на Счастливчике Линдсее.
Однако было слишком далеко, чтобы попытаться до них докричаться, даже если бы я был в состоянии кричать. Они скакали впереди меня, и ни один не обернулся.
Алессандро послал Счастливчика Линдсея кентером, и жеребец вместе с двумя другими лошадьми помчался вперед, переходя на галоп.
Примерно в миле от них зеленел кустарник, за ним начинался невысокий лес.
Карло и Кэл...
Солнце совершало над Пустошью свое очередное блистательное путешествие. Однако я с трудом выбрался из постели, и мое настроение оставляло желать лучшего. Мысль о том, что Энсо себя еще обязательно покажет, я гнал прочь. Сейчас слишком поздно было жалеть о том, что уже произошло.
Я вздохнул. Стоили восемьдесят пять чистокровных лошадей, дело жизни моего отца, будущее конюшен и, возможно, свобода Алессандро одной сломанной ключицы?
Да, конечно. Но двух сломанных ключиц? Боже упаси.
Под жужжание электрической бритвы я обдумывал все «за» и «против» своего быстрого отъезда в далекие края. Например, в Хэмпстед. Это очень легко устроить. Беда в том, что рано или поздно придется вернуться, а во время моего отсутствия конюшни будут в опасности.
Возможно, стоило пригласить в дом гостей и постараться все время быть на людях... но гости разъедутся через день-другой, и долгожданная месть покажется Энсо только слаще.
После короткой борьбы со свитером я одержав верх и вышел в манеж. Может, Энсо не станет мстить, когда поймет, что лишается самого дорогого на свете. Ведь если он еще что-нибудь со мной сделает, то потеряет сына.
Мы уже давно договорились с Томми Хойлэйком, который остался ночевать в Ньюмаркете, что он воспользуется этим обстоятельством и утром следующего дня проездит галопом Счастливчика Линдсея. Ровно в семь часов утра его «Ягуар» подкатил к конторе и остановился у окна.
— Привет, — сказал он, выходя из машины.
— Привет. — Я внимательно посмотрел на Томми. — Вы плохо выглядите. Он скорчил гримасу.
— Всю ночь болел живот. Вырвало после обеда. Со мной так бывает, когда нервничаю. Но все будет в порядке, можете не сомневаться.
— Вы в этом уверены? — взволнованно спросил я.
— Конечно. — Томми ухмыльнулся. — Я же говорю: со мной так бывает. Ничего страшного. Только вы не обидитесь, если я откажусь проезжать лошадь галопом?
— Нет, — сказал я. — Что вы, совсем наоборот. Нам вовсе не хочется, чтобы вы заболели перед самыми скачками.
— Знаете что? Я могу немного потренировать Архангела. Устроить ему разминку. Хотите?
— А вы уверены, что это вам не повредит? — с сомнением спросил я.
— Все будет нормально. Со мной все в порядке. Я правду вам говорю.
— Ну, хорошо, — согласился я, и Томми сел на Архангела, после чего они вместе с Резвым Копытом, сопровождаемые взглядами множества болельщиков, которые сегодня днем будут громко выкрикивать его имя на трибунах ипподрома, проскакали кентером четыре фарлонга.
— Кого же нам посадить на Счастливчика Линдсея? — спросила Этти, которая собиралась отправиться в Уотерхолл, чтобы, следуя программе тренировок, проездить лошадей галопом на дистанцию в три четверти мили.
Еще одна проблема: у нас действительно было мало хороших наездников.
— Поменяйте наездников местами, — предложил я. — Энди — на Счастливчика Линдсея, Фэдди — на...
— Не надо, — перебила меня Этти, глядя куда-то поверх моей головы. — Ведь Алекс нам подойдет, верно?
Я оглянулся. Одетый в рабочую одежду, по манежу шел Алессандро. Давным-давно исчезли его модная куртка, брюки и лайковые белые перчатки, теперь он являлся в конюшни в простом коричневом свитере, из-под которого торчал воротничок голубой рубашки: точная копия одежды Томми Хойлэйка. Объяснил он это тем, что раз один из лучших жокеев страны одевается подобным образом, то он, Алессандро Ривера, не может ни в чем ему уступать.
У подъезда не было его «Мерседеса». Наблюдательный Карло не пялился в манеж. Алессандро увидел, что я ищу взглядом его машину и телохранителя, и произнес, запинаясь:
— Я удрал. Они сказали, чтобы я не приходил, но Карло куда-то исчез, и я решился. Можно... Я хочу сказать, вы позволите мне участвовать в тренировке?
— А почему мы вдруг должны вам не позволить? — спросила Этти, не посвященная во все тонкости наших отношений.
— Конечно, — согласно кивнул я. — Можете проездить галопом Счастливчика Линдсея. Алессандро ужасно удивился:
— Но все газеты писали, что сегодня утром его будет проезжать Томми Хойлэйк.
— У него болит живот, — ответил я и, увидев безумную надежду, засветившуюся в его глазах, добавил:
— Не надо так волноваться. Ему уже лучше, и к скачкам он будет в полной форме.
— Ясно.
Алессандро постарался скрыть свое разочарование и отправился за Счастливчиком Линдсеем. Этти села на Кукушонка-Подкидыша, а я договорился с Джоржем, что он отвезет меня в «Лендровере» понаблюдать за проездкой лошадей галопом. Лошади покружили по дорожке в паддоке, выехали через ворота и поскакали в Уотерхолл.
Вместе с ними отправился Ланкет, но, так как два дня назад он участвовал в скачках, я просил прогулять его до перекрестка дорог и обратно.
Я смотрел вослед лошадям: грациозные, изящные творения природы, так гармонирующие с прекрасным майским утром. Удивительно... несмотря на знакомство с Энсо и его сыном, я был счастлив, что поработал тренером. Жаль будет уходить. Очень жаль. «Как странно», — подумал я.
Вернувшись в манеж, я задержался на минутку поболтать с охранником, который воспользовался отсутствием Архангела и собрался пойти в столовую пообедать. Потом я вернулся в дом, сварил себе кофе и отправился в контору. У Маргарет по субботам был выходной. Я сел за ее стол, выпил кофе и стал разбирать утреннюю почту, неловко зажимая конверты между колен и держа в здоровой руке нож для разрезания бумаг.
Через некоторое время я услышал шум подъехавшей машины и хлопок закрывшейся дверцы, но не успел разглядеть гостя из окна, совсем позабыл, что не могу быстро ворочать головой. В день скачек на приз в две тысячи гиней конюшни мог посетить кто угодно. Например, один из владельцев, оставшихся ночевать в Ньюмаркете. Да мало ли кто еще?
Но в дверь вошел Энсо. В руке у него был все тот же пистолет с глушителем. «В такую рань... — легкомысленно подумал я. — Пистолет вместо завтрака. Как глупо».
И еще я подумал: «Это конец. Глупый, дурацкий, бессмысленный конец».
Если Энсо раньше хоть как-то сдерживал свою ярость, то сейчас она хлестала из него фонтаном. Приземистое жирное тело надвигалось на меня, как танк, и я поневоле вспомнил слова Алессандро, который утверждал, что я не знаю его отца. Поле с забором, сломанная ключица — все это было цветочками, а до ягодок оставалось рукой подать.
Он нанес мне сильнейший удар, угодив точно в повязку, так тщательно наложенную престарелым врачом, и у меня сразу перехватило дыхание и исчезло всякое желание сопротивляться. Я, правда, попытался угрожать ему ножом для разрезания бумаг, но он отмахнулся от него, как от назойливой мухи, при этом чуть не размозжив мою кисть о бюро, где хранилась наша картотека. Энсо был страшен и не столько ввел меня в шок ударами, сколько подавил своим присутствием. Рукоятка пистолета опустилась на мою голову, затем на больное плечо, и моя дальнейшая судьба перестала меня интересовать.
— Где Алессандро?! — проорал он в двух сантиметрах от моего уха.
Мое обмякшее тело повалилось на стол. Глаза закрылись. Еще немного, и мне не удалось бы справиться с нахлынувшей на меня болью.
— Проезжает лошадь, — еле ворочая языком, ответил я. — Где же еще? Проезжает лошадь.
— Ты его похитил! — закричал он. — Ты скажешь мне, где он! Ты мне скажешь... или я переломаю тебе все кости! По одной!
— Он ускакал верхом на лошади, — сказал я.
— Нет! — выкрикнул Энсо. — Я ему запретил!
— Он... верхом...
— На какой лошади?
— Какое это имеет значение?
— На какой лошади?! — проревел он прямо в мое ухо.
— На Счастливчике Линдсее, — сказал я. Как будто это имело значение. Я оттолкнулся от стола, сел прямо и открыл глаза. Лицо Энсо маячило всего в нескольких дюймах от моего лица, и в глазах его я прочел свой смертный приговор.
Пистолет медленно поднялся и остановился на уровне моей груди. Я молча ждал.
— Останови его, — сказал Энсо. — Верни обратно.
— Не могу.
— Ты должен. Верни его или я убью тебя!
— Он ускакал двадцать минут назад.
— Верни его! — произнес он хриплым, высоким и почему-то испуганным голосом. Только теперь я заметил, что ярость его неожиданно улеглась, а лицо приняло страдальческое выражение. Вместо ненависти — страх. В черных глазах неподвижно застыла тоска.
— Что вы наделали? — спросил я, с трудом выговаривая слова.
— Верни его! — повторил Энсо, видимо считая, что одним криком добьется желаемого. — Верни его! — Он поднял пистолет, но в его движениях не было прежней уверенности.
— Не могу, — просто ответил я. — Что бы вы ни сделали, это не в моих силах.
— Его убьют! — Голос Энсо сорвался на дикий крик. — Мой сын... моего сына убьют! — Он замахал руками, и тело его непроизвольно задергалось в конвульсиях. — Томми Хойлэйк... Газеты писали, что сегодня утром на этой лошади поскачет Томми Хойлэйк...
Я пододвинулся на краешек стула, потверже уперся в пол и неуклюже поднялся на ноги. Энсо не сделал попытки отпихнуть меня. Он был слишком поглощен ужасной картиной, открывшейся перед его взором.
— Томми Хойлэйк!.. На Счастливчике Линдсее скачет Томми Хойлэйк!
— Нет, — грубо ответил я. — Алессандро.
— Томми Хойлэйк!.. Хойлэйк!.. Должен быть Томми! Должен!.. — Глаза Энсо стали закатываться, голос срывался.
Я поднял руку и отвесил Энсо звонкую пощечину.
Рот его остался открытым, но он мгновенно умолк, как будто его выключили.
На скулах Энсо заходили желваки. Кадык, не останавливаясь, совершал глотательные движения. Я не дал ему времени опомниться.
— Вы решили убить Томми Хойлэйка? Он молчал.
— Как?
Он молчал. Я ударил его еще раз, вложив в пощечину все оставшиеся силы. Их было не так уж много.
— Как?
— Карло... и Кэл. — Энсо почти не было слышно. «Лошади на Пустоши, — подумал я. — Томми скачет на Счастливчике Линдсее. Карло знает всех лошадей в манеже, потому что он наблюдал за ними изо дня в день и может отличить Счастливчика Линдсея от другой лошади с первого взгляда. И Кэл...» Только сейчас я понял, что должен чувствовать Энсо. С Кэлом был его «Ли Энсфилд ЗОЗ».
— Где они? — спросил я.
— Я... не... знаю...
— Вам придется найти их.
— Они... прячутся...
— Найдите их, — сказал я. — Немедленно. Это ваш единственный шанс. Это — единственный шанс Алессандро. Найдите их, прежде чем они убьют его... вы, поганый, мерзкий убийца!
Как слепой, Энсо обошел, спотыкаясь, вокруг стола и направился к двери. Все еще не выпуская из рук пистолета, он наткнулся на простенок, и, ударившись, отпрянул в сторону. Энсо выпрямился, выбежал через дверь и на трясущихся ногах затрусил к темно-красному «Мерседесу». Ему удалось завести мотор только с третьей попытки. Машина, вихляя, описала дугу и с ревом помчалась по дороге на Бэри Роуд.
Поганый убийца... Я вышел из конторы и свернул в манеж.
Бежать я не мог. После того что он сделал с моим плечом, даже идти было трудно. Тупой, ублюдочный, поганый, мерзкий убийца...
Прошло двадцать минут, как Алессандро ускакал на Счастливчике Линдсее вместе с остальными наездниками. Двадцать минут... Они уже давно в Уотерхолле. В самом конце скаковой дорожки. Начинают проездку...
«К черту, — подумал я. — Почему бы мне просто не лечь в постель и не подождать, пока все закончится так или иначе. Если Энсо убьет своего драгоценного сына, так этому маньяку и надо».
Я пошел быстрее. Через первые двойные ворота — в малый манеж. Через вторые двойные ворота — в паддок. Вышел на Пустошь. Свернул налево.
«Только бы вернулся Ланкет, — подумал я. — Только бы вернулся. Он должен быть подседлан и в узде, должен быть подготовлен к скачкам». И он вернулся. Ланкет шел вдоль капитальной изгороди, его вел в поводу один из наших самых неопытных учеников, которого Этти послала обратно, из-за полной невозможности использовать его в проездке.
— Помогите мне снять камзол, — сказал я, не давая ученику опомниться.
Он только удивленно посмотрел на меня — обслуживающий персонал тренерских конюшен моего отца никогда не обсуждал приказаний. Ученик помог мне снять камзол. Сестрой милосердия ему работать явно не следовало. Я велел ему заодно скинуть перевязь, на которой висела моя рука: иначе управлять лошадью было бы практически невозможно.
— А теперь — подсадите меня. Он молча повиновался.
— Спасибо, — сказал я. — Возвращайтесь в конюшни. Ланкета я приведу позже.
— Да, сэр, — ответил он.
Я пустил Ланкета тротом по рабочей дорожке. Медленно. Слишком медленно. Нарушив правила, перешел на кентер. Я чувствовал себя ужасно. Свернул к полю у Заповедного Холма, где проездка категорически воспрещалась в течение ближайших двух недель, и поскакал к перекрестку дорог.
С тем же успехом можно было перейти на галоп. Пять фарлонгов... еще три... тут лошадей разрешалось только прогуливать... Пересекая шоссе, я до смерти напугал нескольких автомобилистов.
В Уотерхолле было слишком много лошадей. С расстояния в полмили мне никак не удавалось различить, где проводит проездку Этти. Но теперь я знал, что еще не поздно. Мирный, спокойный утренний пейзаж не омрачала группа людей, столпившихся вокруг окровавленного трупа.
Я гнал Ланкета галопом. Всего два дня назад он провел тяжелые скачки, и мне не следовало заставлять его растрачивать силы... но Ланкет скакал с удовольствием, а я... я загонял его.
Технически очень трудно управлять лошадью, когда твои плечи стягивают два тугих резиновых кольца, не говоря уже о том плачевном состоянии, в котором я находился. Я хорошо помнил те жуткие истории о жокеях стипль-чеза, которые со сломанной ключицей принимали участие в скачках. Ненормальные. Кому это было нужно?
Я увидел Этти и несколько наших лошадей.
Я увидел Алессандро на Счастливчике Линдсее.
Однако было слишком далеко, чтобы попытаться до них докричаться, даже если бы я был в состоянии кричать. Они скакали впереди меня, и ни один не обернулся.
Алессандро послал Счастливчика Линдсея кентером, и жеребец вместе с двумя другими лошадьми помчался вперед, переходя на галоп.
Примерно в миле от них зеленел кустарник, за ним начинался невысокий лес.
Карло и Кэл...