Страница:
— И что же она ответила?
— Сказала, что это был «Роллс».
— Что, правда?
— Ну так, во всяком случае, она утверждает. «Черный „ролли“ с такими затемненными стеклышками» — вот ее точные слова. А с чего решила, что он принадлежит Полу Янгу? Да просто потому, что машина находилась на служебной стоянке, а ни у кого из сотрудников такой нет. И что «Роллса» там не было, когда она часом раньше пришла на работу.
— Наблюдательная девушка.
Джерард кивнул.
— Прямиком от нее я отправился домой к помощнику и задавал ему те же вопросы. Он сказал, что не знает, на какой машине приехал Пол Янг. Он даже самого Пола Янга толком не мог описать. Полный болван.
— А бармен успел сделать ноги. — Я рассказал ему о поисках Риджера. — Думаю, он знал, что торгует подделками, но даже если его найдут, вряд ли в том сознается.
— Вряд ли, — согласился Джерард. — Итак, переходим к новому предположению… Какое оно там у нас по счету?.. Ах, ну да, номер пять… Предположение пятое: весь день после этого Пол Янг и Зарак решали, что же теперь делать и куда девать все фальшивые вина и виски, чтоб это выглядело как ограбление.
— Если б они решили заняться этим сами, им понадобилась бы уйма времени.
— И еще грузовик. Или фургон.
— Большой, — кивнул я. — Ведь там были дюжины коробок.
Он слегка склонил голову набок.
— Вообще-то в их распоряжении был весь день и вся ночь.
— А нам известно, когда именно умер Зарак? — спросил я.
Джерард покачал головой.
— В прошлую пятницу в суде состоялись открытые слушания, затем они объявили перерыв на неделю. Полиция не слишком распространяется на тему смерти Зарака, но я нашел одного знакомого, медэксперта, и от него узнал все, что на данный момент известно полиции.
— Он умер от удушья… — с отвращением пробормотал я.
— Вас это удручает?
Ну… это все равно, что закопать человека живым.
— О нет, смерть наступает гораздо быстрее, — прозаично заметил он. — Ладно… Предположение номер шесть: Пола Янга и Зарака никак нельзя назвать близкими друзьями.
— Это очевидно, — сухо согласился я.
— Седьмое: Зарак представлял для Янга угрозу.
— И он оперативно решил эту проблему.
— М-м… — протянул Джерард. — Ну, вообще-то похоже на истину. Вопросы есть?
— Да… Отчего это у Пола Янга оказались при себе бинты и гипс, если он, по нашим предположениям, шел на деловую встречу?
— По-вашему, это так уж существенно?
— Ну, несколько дополнительных штрихов к образу.
— И почему он воспользовался именно гипсом, да? Почему просто не проломил ему голову?
— Да, именно. Почему?
— Возможно, в назидание другим. Или же он псих. В любом случае способ омерзительный. — Он отпил глоток. Тело обмякшее, расслабленное, но мысль продолжает работать четко. — Итак, наш мистер Янг — господин средних лет, носит слуховой аппарат, ездит на черном «Роллсе», имеет привычку носить при себе гипс. Жаль, что нельзя, как это нынче принято, прогнать все эти данные через компьютер.
— Любой уважающий себя компьютер выдал бы нам адрес специалиста по челюстно-лицевой хирургии или, на худой конец, врача ухо-горло-нос.
Джерард вздрогнул.
— Но не хотите же вы… Да нет, вряд ли.
— Не вижу ничего странного. Компьютеры выдают то, чем их кормят.
— В то время как в человека можно до бесконечности впихивать разные факты, а связи между ними все равно никакой не возникнет, — он тяжело вздохнул. — Ну, ладно, пока оставим это. Предстоит поработать, выяснить, был ли у Ларри Трента брат. Постараться узнать, откуда Кеннет Чартер-младший знал Зарака. Определить, какие фабрики могли заниматься розливом. Кстати, фирма «Рэннох» прислала по почте профильные анализы виски, которое было в цистернах Чартера. Если б вам удалось подольститься к вашему дружку Риджеру и выпросить у него образцы проб из «Серебряного танца», можно было бы сравнить. А это уже из разряда доказательств, а не предположений, — он сделал паузу. — Что-нибудь еще?
— Ну… э-э… — замялся я.
— Выкладывайте.
— Реймкин… Лошадь, которую Ларри Трент купил год назад на ярмарке в Донкастере. Если ее отправили потом за границу… Короче, должны остаться следы. Не так уж часто и много переправляют у нас лошадей. Должны сохраниться записи… У скаковых лошадей, как у людей, есть паспорта. И потом, для перевозки требуется целая куча справок и всяких сопроводительных документов. Если б удалось найти отправщика, мы вышли бы на след адресата. Ларри Трент наверняка пользовался одним и тем же каналом перевозки и продавал лошадей через одного и того же агента… Надо попробовать установить всю эту цепочку. И уже потом начать ею пользоваться. Вдруг что и всплывет. Ведь агент знал… мог знать… на чьи деньги покупаются эти лошади. А также настоящего владельца, для которого старался Ларри Трент.
Он внимательно выслушал меня, а затем сказал:
— Думаю, вы усложняете.
— Возможно.
— Но постараюсь посмотреть, что тут можно сделать.
— Хотите, я займусь этим сам? Он покачал головой.
— Нет. Будем делать это через нашу контору, так удобнее. У нас имеются телефонные справочники по всем районам и населенным пунктам страны, есть также сотрудники, занимающиеся такого рода рутинной работой. Кстати, именно благодаря им удается порой получать совершенно потрясающие результаты. Сперва они проверят все проданные и взятые в аренду фабрики по розливу. Дело занудное и долгое, но, на мой взгляд, наиболее перспективное.
— Я думал, это просто…
— Что просто?
— Я хочу сказать… может, сперва стоит заняться теми, другими фабриками? Терять нам все равно нечего.
— Продолжайте, — сказал он.
Чувствуя себя полным идиотом, я все же выдавил:
— Ну, те фабрики, на которые Кеннет Чартер раньше возил красные вина.
Какое-то время Джерард не спускал с меня задумчиво-немигающих глаз.
— Правильно, — сказал он наконец, без особого, впрочем, энтузиазма. — Начнем с них. Как вы справедливо заметили, терять нам совершенно нечего. — Он взглянул на часы и отпил большой глоток бренди. — Тина меня просто убьет. Или домой не пустит.
— Заходите в любое время, — сказал я.
Мне не хотелось выглядеть в его глазах совершенно одиноким, но, очевидно, он все же уловил что-то в моем голосе. И взглянул на стоявшую рядом на этажерке фотографию в серебряной рамочке. Свадебную фотографию… Мой шафер с бутылкой шампанского в руке. Из нее бьет толстая струя пены с пузырьками, а мы с Эммой, купаясь в ней, хохочем. Эмма очень любила эту фотографию. Почти все женихи и невесты похожи на снимках на восковых кукол, говорила она. Тут, по крайней мере, видно, что мы живые.
— А вы были красивой парой, — заметил Джерард. — И, похоже, счастливой…
— Да.
— Отчего она умерла?
Он спросил об этом прямо, без каких-либо сантиментов, и через секунду я ответил ему в той же манере, как долго учился делать. Ответил так, словно это случилось с кем-то другим.
— От кровоизлияния в паутинную оболочку мозга. Иногда еще это называют аневризмой. Ну, когда в мозге лопается кровеносный сосуд.
— Но… — глаза его снова обежали снимок. — Сколько же ей было?
— Двадцать семь.
— Совсем молодая…
— Это может случиться в любом возрасте.
— Сочувствую вам.
— Она была беременна, — выпалил я и сам себе удивился. Обычно об этом я умалчивал. Обычно отделывался минимумом слов. Но почему-то только перед Джерардом я после долгих месяцев молчания вдруг заговорил — сперва медленно, потом все быстрее, взахлеб, одновременно желая и не желая высказаться, стараясь говорить как можно спокойнее, чтоб голос не дрожал, стараясь не заплакать… О Господи, ради всего святого, только не плакать, не плакать!
— Она, знаете ли, еще с детства страдала головными болями. А потом вдруг начались боли в спине… Все приписывали это беременности. Просто боли в позвоночнике… начинались, потом проходили, до следующего раза… Раз в неделю, в течение дня или двух… Однажды в воскресенье, срок беременности был тогда шесть месяцев, она проснулась с сильной головной болью… Приняла несколько таблеток аспирина, но он никогда особенно не помогал. Ей становилось все хуже… А когда мне пришлось отлучиться в лавку, она сказала, что ляжет и попробует поспать. Но, когда я вернулся… она плакала… и стонала от боли. Я пытался вызвать врача… на это ушла целая вечность… было воскресенье. Наконец приехала «скорая». К тому времени ей стало совсем скверно… Она умоляла меня… кого-нибудь… кого угодно, прекратить ее мучения… Но что я мог? Я не мог… Оба мы были испуганы… нет, просто в ужасе… это было просто невыносимо. В машине «скорой» она страшно страдала… била себя по голове кулаками… а я ничего не мог… Не мог даже удержать ее на месте… Она рвалась куда-то прочь, выла, каталась… А в конце, когда мы уже почти приехали, вдруг впала в забытье…. И я был рад за нее, хотя и испугался… да, испугался.
— О Господи…
Какое-то время я сидел молча, словно всматриваясь в прошлое, затем сглотнул ком, вставший в горле, и уже спокойнее продолжил:
— Четыре дня она находилась в коме… Я все время был с ней… Они позволили мне остаться. Сказали, что не смогли спасти ребенка, слишком Малый срок. Вот если бы через месяц, тогда возможно… Сказали, что этот кровеносный сосуд был уже давно не в порядке, «протекал», как дырявая труба… И что кровь попадала ей в мозг и в позвоночный столб… и отсюда эти боли в спине и головные тоже… Но даже если б диагноз поставили раньше, спасти ее вряд ли бы удалось… рано или поздно произошел бы разрыв стенки сосуда… так что, возможно, даже лучше, что мы не знали.
Я умолк. Слез не было. Самым невыносимым в эти секунды было бы проявление жалости или сочувствия со стороны Джерарда, но он, похоже, понял это.
— Жизнь — чертовски несправедливая штука, — спокойно заметил он.
— Да.
Он не стал говорить, что все пройдет и забудется, что время — великий лекарь. Он не сказал, что я обязательно встречу другую девушку, снова женюсь и все такое прочее. Нет, мне определенно все больше и больше нравился этот Джерард.
— Спасибо за то, что рассказали, — сказал он.
— Обычно я не говорю… — извиняющимся тоном произнес я.
— Да. Слышал от Флоры. Тут же уходите в себя, стоит кому спросить.
— Все же наша Флора — ужасная болтушка…
— Иногда болтовня приносит облегчение.
Я снова умолк. Выложив ему все это, я испытывал нечто похожее на облегчение. Наверное, болтовня действительно помогает. Иногда.
Он допил бренди и поднялся.
— Если появятся какие соображения, звоните, ладно?
— О'кей.
Он направился к двери и остановился возле столика у стены, на котором среди коллекции ракушек Эммы стояли еще три или четыре фотографии.
— Ваша мать? — спросил он и взял снимок, на котором верхом на лошади в окружении гончих красовалась дама. — Поразительно хороша.
— Мать, — кивнул я.
Он поставил снимок на место, взял другой.
— Отец?
— Отец.
Он долго всматривался в волевое веселое лицо мужчины в полковничьем мундире с двойным рядом орденских ленточек. В глазах — искорки смеха, подбородок вздернут, твердые губы слегка раздвинуты в улыбке.
— А вы на него похожи.
— О, только внешне, — я отвернулся. — Страшно любил его, когда был маленьким. Просто обожал. Он умер, когда мне было одиннадцать.
Джерард поставил и эту фотографию, начал разглядывать остальные.
— Ни брата, ни сестер?
— Нет, — я усмехнулся. — Из-за моего рождения весь охотничий сезон пошел насмарку. Мама так и говорила: одного раза достаточно.
Джерард покосился на меня.
— И вы… не возражали?
— Нет, никогда. Я. знаете ли, почти всегда был один и привык, — я пожал плечами. — Вообще-то мне даже нравится одному…
Он кивнул и вышел в холл, затем — в кухню и остановился возле входной двери, где рукопожатиями мы не обменялись, поскольку у обоих руки были на перевязи.
— Провел очень интересный вечер и с большой пользой.
— Был искренне рад вам. Похоже, он немного удивился.
— Серьезно? Почему?
— Вы… не слишком требовательны.
— В чем это выражается?
— Ну… э-э… тарелки с китайской едой на коленях. — На самом деле я имел в виду другое, но почему-то не сказал.
Он издал невнятный и низкий горловой звук видимо, уловил мое нежелание отвечать прямо и заметил:
— Вот тут вы ошибаетесь. Я куда как требовательнее, чем вам кажется. И еще… вы себя недооцениваете, — он иронически усмехнулся. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он уехал, а я запер двери и прошел в гостиную, где собрал тарелки и отнес их в мойку. И начал думать о том, что сказал ему, — о том, что мне нравится быть одному, перебирать в памяти лица и голоса из прошлого, вздыхать и печалиться по тем, кого лишился навеки. Говорят, что при потере близкого человека самыми трудными бывают первые два года. Пережить первые два года — вот что главное. А потом снова будет солнце. Через два года человек, которого ты потерял, станет всего лишь воспоминанием, а сама потеря уже не будет казаться столь невыносимой. Я слышал все эти премудрости еще в те годы, когда не слишком нуждался в них, но, как ни странно, до сих пор верил. Печали и скорби избежать нельзя, но рано или поздно все пройдет.
Закончив уборку внизу, я поднялся в спальню, в ту комнату, где мы с Эммой занимались любовью.
Я по-прежнему спал здесь. И мне часто казалось, что она рядом… Я просыпался на рассвете и тянулся к ней, забыв, совсем забыв… В памяти остался ее смех в темноте.
В любви нам повезло. Мы были гармоничной парой — равно страстные, с равным рвением и одновременно достигающие оргазма. Я еще помнил ее совсем другой: плоский животик, неразбухшие груди. В памяти были живы моменты полного и абсолютного наслаждения, ее ликующего оргазма, острое экстатическое ощущение семяизвержения. Лучше уж помнить это…
Теперь в спальне было совсем тихо. Никакого невидимого присутствия Эммы. Никакой мятущейся без успокоения души.
Если души и жили, то только во мне. Душа Эммы, душа отца и еще титаническая фигура деда — непобедимого и невероятно отважного. Они жили во мне, не бунтуя, но и не утешая. И я был обречен на вечное стремление прийти с ними к какому-то согласию, потому что знал — если этого не произойдет, я пропал. Но слишком уж длинные отбрасывали они тени…
Должно быть, беременность привела к повышению кровяного давления, так говорили врачи. Явление вполне обычное, но в случае с Эммой это самое давление усилило нагрузку на слабый сосуд, утечка крови усилилась… пока наконец сосуд не разорвался.
Сама по себе беременность, говорили они, еще одна гирька на весы смерти. Оба мы так хотели детей, и вот семя, которое я посеял, ее убило.
Глава 15
— Сказала, что это был «Роллс».
— Что, правда?
— Ну так, во всяком случае, она утверждает. «Черный „ролли“ с такими затемненными стеклышками» — вот ее точные слова. А с чего решила, что он принадлежит Полу Янгу? Да просто потому, что машина находилась на служебной стоянке, а ни у кого из сотрудников такой нет. И что «Роллса» там не было, когда она часом раньше пришла на работу.
— Наблюдательная девушка.
Джерард кивнул.
— Прямиком от нее я отправился домой к помощнику и задавал ему те же вопросы. Он сказал, что не знает, на какой машине приехал Пол Янг. Он даже самого Пола Янга толком не мог описать. Полный болван.
— А бармен успел сделать ноги. — Я рассказал ему о поисках Риджера. — Думаю, он знал, что торгует подделками, но даже если его найдут, вряд ли в том сознается.
— Вряд ли, — согласился Джерард. — Итак, переходим к новому предположению… Какое оно там у нас по счету?.. Ах, ну да, номер пять… Предположение пятое: весь день после этого Пол Янг и Зарак решали, что же теперь делать и куда девать все фальшивые вина и виски, чтоб это выглядело как ограбление.
— Если б они решили заняться этим сами, им понадобилась бы уйма времени.
— И еще грузовик. Или фургон.
— Большой, — кивнул я. — Ведь там были дюжины коробок.
Он слегка склонил голову набок.
— Вообще-то в их распоряжении был весь день и вся ночь.
— А нам известно, когда именно умер Зарак? — спросил я.
Джерард покачал головой.
— В прошлую пятницу в суде состоялись открытые слушания, затем они объявили перерыв на неделю. Полиция не слишком распространяется на тему смерти Зарака, но я нашел одного знакомого, медэксперта, и от него узнал все, что на данный момент известно полиции.
— Он умер от удушья… — с отвращением пробормотал я.
— Вас это удручает?
Ну… это все равно, что закопать человека живым.
— О нет, смерть наступает гораздо быстрее, — прозаично заметил он. — Ладно… Предположение номер шесть: Пола Янга и Зарака никак нельзя назвать близкими друзьями.
— Это очевидно, — сухо согласился я.
— Седьмое: Зарак представлял для Янга угрозу.
— И он оперативно решил эту проблему.
— М-м… — протянул Джерард. — Ну, вообще-то похоже на истину. Вопросы есть?
— Да… Отчего это у Пола Янга оказались при себе бинты и гипс, если он, по нашим предположениям, шел на деловую встречу?
— По-вашему, это так уж существенно?
— Ну, несколько дополнительных штрихов к образу.
— И почему он воспользовался именно гипсом, да? Почему просто не проломил ему голову?
— Да, именно. Почему?
— Возможно, в назидание другим. Или же он псих. В любом случае способ омерзительный. — Он отпил глоток. Тело обмякшее, расслабленное, но мысль продолжает работать четко. — Итак, наш мистер Янг — господин средних лет, носит слуховой аппарат, ездит на черном «Роллсе», имеет привычку носить при себе гипс. Жаль, что нельзя, как это нынче принято, прогнать все эти данные через компьютер.
— Любой уважающий себя компьютер выдал бы нам адрес специалиста по челюстно-лицевой хирургии или, на худой конец, врача ухо-горло-нос.
Джерард вздрогнул.
— Но не хотите же вы… Да нет, вряд ли.
— Не вижу ничего странного. Компьютеры выдают то, чем их кормят.
— В то время как в человека можно до бесконечности впихивать разные факты, а связи между ними все равно никакой не возникнет, — он тяжело вздохнул. — Ну, ладно, пока оставим это. Предстоит поработать, выяснить, был ли у Ларри Трента брат. Постараться узнать, откуда Кеннет Чартер-младший знал Зарака. Определить, какие фабрики могли заниматься розливом. Кстати, фирма «Рэннох» прислала по почте профильные анализы виски, которое было в цистернах Чартера. Если б вам удалось подольститься к вашему дружку Риджеру и выпросить у него образцы проб из «Серебряного танца», можно было бы сравнить. А это уже из разряда доказательств, а не предположений, — он сделал паузу. — Что-нибудь еще?
— Ну… э-э… — замялся я.
— Выкладывайте.
— Реймкин… Лошадь, которую Ларри Трент купил год назад на ярмарке в Донкастере. Если ее отправили потом за границу… Короче, должны остаться следы. Не так уж часто и много переправляют у нас лошадей. Должны сохраниться записи… У скаковых лошадей, как у людей, есть паспорта. И потом, для перевозки требуется целая куча справок и всяких сопроводительных документов. Если б удалось найти отправщика, мы вышли бы на след адресата. Ларри Трент наверняка пользовался одним и тем же каналом перевозки и продавал лошадей через одного и того же агента… Надо попробовать установить всю эту цепочку. И уже потом начать ею пользоваться. Вдруг что и всплывет. Ведь агент знал… мог знать… на чьи деньги покупаются эти лошади. А также настоящего владельца, для которого старался Ларри Трент.
Он внимательно выслушал меня, а затем сказал:
— Думаю, вы усложняете.
— Возможно.
— Но постараюсь посмотреть, что тут можно сделать.
— Хотите, я займусь этим сам? Он покачал головой.
— Нет. Будем делать это через нашу контору, так удобнее. У нас имеются телефонные справочники по всем районам и населенным пунктам страны, есть также сотрудники, занимающиеся такого рода рутинной работой. Кстати, именно благодаря им удается порой получать совершенно потрясающие результаты. Сперва они проверят все проданные и взятые в аренду фабрики по розливу. Дело занудное и долгое, но, на мой взгляд, наиболее перспективное.
— Я думал, это просто…
— Что просто?
— Я хочу сказать… может, сперва стоит заняться теми, другими фабриками? Терять нам все равно нечего.
— Продолжайте, — сказал он.
Чувствуя себя полным идиотом, я все же выдавил:
— Ну, те фабрики, на которые Кеннет Чартер раньше возил красные вина.
Какое-то время Джерард не спускал с меня задумчиво-немигающих глаз.
— Правильно, — сказал он наконец, без особого, впрочем, энтузиазма. — Начнем с них. Как вы справедливо заметили, терять нам совершенно нечего. — Он взглянул на часы и отпил большой глоток бренди. — Тина меня просто убьет. Или домой не пустит.
— Заходите в любое время, — сказал я.
Мне не хотелось выглядеть в его глазах совершенно одиноким, но, очевидно, он все же уловил что-то в моем голосе. И взглянул на стоявшую рядом на этажерке фотографию в серебряной рамочке. Свадебную фотографию… Мой шафер с бутылкой шампанского в руке. Из нее бьет толстая струя пены с пузырьками, а мы с Эммой, купаясь в ней, хохочем. Эмма очень любила эту фотографию. Почти все женихи и невесты похожи на снимках на восковых кукол, говорила она. Тут, по крайней мере, видно, что мы живые.
— А вы были красивой парой, — заметил Джерард. — И, похоже, счастливой…
— Да.
— Отчего она умерла?
Он спросил об этом прямо, без каких-либо сантиментов, и через секунду я ответил ему в той же манере, как долго учился делать. Ответил так, словно это случилось с кем-то другим.
— От кровоизлияния в паутинную оболочку мозга. Иногда еще это называют аневризмой. Ну, когда в мозге лопается кровеносный сосуд.
— Но… — глаза его снова обежали снимок. — Сколько же ей было?
— Двадцать семь.
— Совсем молодая…
— Это может случиться в любом возрасте.
— Сочувствую вам.
— Она была беременна, — выпалил я и сам себе удивился. Обычно об этом я умалчивал. Обычно отделывался минимумом слов. Но почему-то только перед Джерардом я после долгих месяцев молчания вдруг заговорил — сперва медленно, потом все быстрее, взахлеб, одновременно желая и не желая высказаться, стараясь говорить как можно спокойнее, чтоб голос не дрожал, стараясь не заплакать… О Господи, ради всего святого, только не плакать, не плакать!
— Она, знаете ли, еще с детства страдала головными болями. А потом вдруг начались боли в спине… Все приписывали это беременности. Просто боли в позвоночнике… начинались, потом проходили, до следующего раза… Раз в неделю, в течение дня или двух… Однажды в воскресенье, срок беременности был тогда шесть месяцев, она проснулась с сильной головной болью… Приняла несколько таблеток аспирина, но он никогда особенно не помогал. Ей становилось все хуже… А когда мне пришлось отлучиться в лавку, она сказала, что ляжет и попробует поспать. Но, когда я вернулся… она плакала… и стонала от боли. Я пытался вызвать врача… на это ушла целая вечность… было воскресенье. Наконец приехала «скорая». К тому времени ей стало совсем скверно… Она умоляла меня… кого-нибудь… кого угодно, прекратить ее мучения… Но что я мог? Я не мог… Оба мы были испуганы… нет, просто в ужасе… это было просто невыносимо. В машине «скорой» она страшно страдала… била себя по голове кулаками… а я ничего не мог… Не мог даже удержать ее на месте… Она рвалась куда-то прочь, выла, каталась… А в конце, когда мы уже почти приехали, вдруг впала в забытье…. И я был рад за нее, хотя и испугался… да, испугался.
— О Господи…
Какое-то время я сидел молча, словно всматриваясь в прошлое, затем сглотнул ком, вставший в горле, и уже спокойнее продолжил:
— Четыре дня она находилась в коме… Я все время был с ней… Они позволили мне остаться. Сказали, что не смогли спасти ребенка, слишком Малый срок. Вот если бы через месяц, тогда возможно… Сказали, что этот кровеносный сосуд был уже давно не в порядке, «протекал», как дырявая труба… И что кровь попадала ей в мозг и в позвоночный столб… и отсюда эти боли в спине и головные тоже… Но даже если б диагноз поставили раньше, спасти ее вряд ли бы удалось… рано или поздно произошел бы разрыв стенки сосуда… так что, возможно, даже лучше, что мы не знали.
Я умолк. Слез не было. Самым невыносимым в эти секунды было бы проявление жалости или сочувствия со стороны Джерарда, но он, похоже, понял это.
— Жизнь — чертовски несправедливая штука, — спокойно заметил он.
— Да.
Он не стал говорить, что все пройдет и забудется, что время — великий лекарь. Он не сказал, что я обязательно встречу другую девушку, снова женюсь и все такое прочее. Нет, мне определенно все больше и больше нравился этот Джерард.
— Спасибо за то, что рассказали, — сказал он.
— Обычно я не говорю… — извиняющимся тоном произнес я.
— Да. Слышал от Флоры. Тут же уходите в себя, стоит кому спросить.
— Все же наша Флора — ужасная болтушка…
— Иногда болтовня приносит облегчение.
Я снова умолк. Выложив ему все это, я испытывал нечто похожее на облегчение. Наверное, болтовня действительно помогает. Иногда.
Он допил бренди и поднялся.
— Если появятся какие соображения, звоните, ладно?
— О'кей.
Он направился к двери и остановился возле столика у стены, на котором среди коллекции ракушек Эммы стояли еще три или четыре фотографии.
— Ваша мать? — спросил он и взял снимок, на котором верхом на лошади в окружении гончих красовалась дама. — Поразительно хороша.
— Мать, — кивнул я.
Он поставил снимок на место, взял другой.
— Отец?
— Отец.
Он долго всматривался в волевое веселое лицо мужчины в полковничьем мундире с двойным рядом орденских ленточек. В глазах — искорки смеха, подбородок вздернут, твердые губы слегка раздвинуты в улыбке.
— А вы на него похожи.
— О, только внешне, — я отвернулся. — Страшно любил его, когда был маленьким. Просто обожал. Он умер, когда мне было одиннадцать.
Джерард поставил и эту фотографию, начал разглядывать остальные.
— Ни брата, ни сестер?
— Нет, — я усмехнулся. — Из-за моего рождения весь охотничий сезон пошел насмарку. Мама так и говорила: одного раза достаточно.
Джерард покосился на меня.
— И вы… не возражали?
— Нет, никогда. Я. знаете ли, почти всегда был один и привык, — я пожал плечами. — Вообще-то мне даже нравится одному…
Он кивнул и вышел в холл, затем — в кухню и остановился возле входной двери, где рукопожатиями мы не обменялись, поскольку у обоих руки были на перевязи.
— Провел очень интересный вечер и с большой пользой.
— Был искренне рад вам. Похоже, он немного удивился.
— Серьезно? Почему?
— Вы… не слишком требовательны.
— В чем это выражается?
— Ну… э-э… тарелки с китайской едой на коленях. — На самом деле я имел в виду другое, но почему-то не сказал.
Он издал невнятный и низкий горловой звук видимо, уловил мое нежелание отвечать прямо и заметил:
— Вот тут вы ошибаетесь. Я куда как требовательнее, чем вам кажется. И еще… вы себя недооцениваете, — он иронически усмехнулся. — Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Он уехал, а я запер двери и прошел в гостиную, где собрал тарелки и отнес их в мойку. И начал думать о том, что сказал ему, — о том, что мне нравится быть одному, перебирать в памяти лица и голоса из прошлого, вздыхать и печалиться по тем, кого лишился навеки. Говорят, что при потере близкого человека самыми трудными бывают первые два года. Пережить первые два года — вот что главное. А потом снова будет солнце. Через два года человек, которого ты потерял, станет всего лишь воспоминанием, а сама потеря уже не будет казаться столь невыносимой. Я слышал все эти премудрости еще в те годы, когда не слишком нуждался в них, но, как ни странно, до сих пор верил. Печали и скорби избежать нельзя, но рано или поздно все пройдет.
Закончив уборку внизу, я поднялся в спальню, в ту комнату, где мы с Эммой занимались любовью.
Я по-прежнему спал здесь. И мне часто казалось, что она рядом… Я просыпался на рассвете и тянулся к ней, забыв, совсем забыв… В памяти остался ее смех в темноте.
В любви нам повезло. Мы были гармоничной парой — равно страстные, с равным рвением и одновременно достигающие оргазма. Я еще помнил ее совсем другой: плоский животик, неразбухшие груди. В памяти были живы моменты полного и абсолютного наслаждения, ее ликующего оргазма, острое экстатическое ощущение семяизвержения. Лучше уж помнить это…
Теперь в спальне было совсем тихо. Никакого невидимого присутствия Эммы. Никакой мятущейся без успокоения души.
Если души и жили, то только во мне. Душа Эммы, душа отца и еще титаническая фигура деда — непобедимого и невероятно отважного. Они жили во мне, не бунтуя, но и не утешая. И я был обречен на вечное стремление прийти с ними к какому-то согласию, потому что знал — если этого не произойдет, я пропал. Но слишком уж длинные отбрасывали они тени…
Должно быть, беременность привела к повышению кровяного давления, так говорили врачи. Явление вполне обычное, но в случае с Эммой это самое давление усилило нагрузку на слабый сосуд, утечка крови усилилась… пока наконец сосуд не разорвался.
Сама по себе беременность, говорили они, еще одна гирька на весы смерти. Оба мы так хотели детей, и вот семя, которое я посеял, ее убило.
Глава 15
Наутро я явился в лавку, размышляя о том, как бы выманить у сержанта Риджера пробу виски из «Серебряного танца луны», но он разрешил мою проблему, почти тотчас же возникнув у двери, словно вызванный с помощью телекинеза.
~~ Доброе утро, — сказал он, когда я впустил его. Дождевик на поясе, ярко начищенные ботинки, аккуратная стрижка. Неужели он не слышал, подумал я, что в наши дни полицейские в штатском должны носить грязные и рваные джинсы и походить на безработных.
— Доброе утро, — ответил я, закрывая дверь. — Желаете что-нибудь купить?
— Информацию, — настроен он был серьезно, как всегда. Дошел до середины помещения и остановился, крепко уперев в пол широко расставленные ноги.
— Так… Что ж, выкладывайте.
— Что, рука хуже? Прошлый раз я не видел повязки.
— Нет, не хуже, — я покачал головой. — Просто так удобнее.
На лице его отразилось не то что облегчение, скорее — одобрение.
— Хорошо. Тогда позвольте сделать вам официальное предложение. Помогать нам в нашем расследовании.
— Помогать? В расследовании?
— Это предложение поступило непосредственно от старшего офицера полиции детектива Уильсона.
— Вот как? — Мне стало интересно. — Лично мне?
— Да, он сам вас предложил. — Риджер откашлялся. — Это связано с расследованием жалоб на качество напитков, продаваемых по лицензии в розлив в других точках, помимо «Серебряного танца луны».
— Э-э… — протянул я. — Скажите, сержант, а нельзя ли объяснить все это по-человечески?
Похоже, Риджер был искренне удивлен. То, что он говорил, казалось его полицейскому уму совершенно ясным и очевидным. Еще раз откашлявшись, он сказал:
— В ходе наших расследований по делу об убийстве Зарака мы сочли необходимым проверить жалобы на противозаконные действия в той же сфере по всему району. Вчера состоялось региональное совещание на высшем уровне. Меня тоже пригласили, как офицера, который первым оказался на месте преступления, связанного с торговлей поддельным спиртным. И старший офицер Уильсон лично просил меня привлечь вас к этому расследованию. Он сказал, что, если удастся найти вторую точку сбыта, где один сорт виски выдается за другой, и если это виски окажется сходным или идентичным тому, что нашли в «Серебряном танце луны», тогда, возможно, мы выйдем на след поставщика и убийцы Зарака. Во всяком случае, попытаться стоит, так он сказал, не слишком много у нас вариантов. Так что… э-э… вот поэтому я здесь.
Я с изумлением взирал на него.
— Вы что же, просите меня пошляться по барам?
— Э-э… ну, если вы предпочитаете называть это так, то да. Да.
Прелестно, подумал я. Просто потрясающе! Отсюда до Уэтфорда примерно пятьдесят тысяч баров… и в каждом из этих яблок, разложенных на огромном блюде, полиция может обнаружить червоточину.
— И вы будете меня возить, как в прошлый раз? — осведомился я.
— Мне поручили это задание, — он не выказывал никакого отношения к этой своей миссии, ни за, ни против. — Так могу я забрать вас, когда вам будет удобно?
— Можете, — ответил я. — Когда?
Он взглянул на свои изобиловавшие кнопками часы.
— В десять пятнадцать.
— Прямо сегодня?
— Конечно. Только сперва заеду в участок, доложусь и вернусь за вами.
— Ладно, — кивнул я. — Да, кстати, сержант, нельзя ли попросить вас, раз уж вы все равно туда едете, захватить бутылку виски «Беллз» из «Серебряного танца луны»?
На лице его отразилось сомнение.
— Хочу попробовать еще раз, — объяснил я. — Ведь с тех пор, как мы были там, прошло уже целых десять дней. И если вы хотите найти такое же виски, мне надо освежить в памяти вкус.
Он счел это логичным.
— Хорошо. Сделаю запрос.
— Гм… Скорее не запрос. Это мое условие. Без него я не смогу сделать то, о чем вы просите.
— Договорились. — Он достал блокнот, что-то записал в него, снова сверился с часами и добавил: — Сейчас девять четырнадцать.
— А сколько мест мы должны объехать? — спросил я.
— Список довольно длинный, — небрежно заметил он. — Да и район у нас большой, это безусловно. Мой начальник считает, что расследование можно завершить недели через две.
— Две недели?
— Ну если работать ежедневно, с десяти до двух. — Скажите, а это официальное привлечение к вашей работе как-то оплачивается?
Он выдержал секундную паузу, затем ответил:
— Этот вопрос рассматривался.
— И что же?
— У нас работал консультант-эксперт, но он недавно вышел на пенсию и переехал в Испанию. Ему платили. Наверняка платили.
— И как часто… к нему обращались?
— Точно не скажу. По мере надобности. Сам я видел его всего лишь раз или два. Он тоже, как и вы, различал разные вещи по вкусу. У таможенно-акцизного управления имеются разные приборы и инструменты, ну, как в Палате мер и весов. Но их волнует содержание спирта, а не вкус.
— А они проверяли какую-нибудь из точек в вашем списке?
Он коротко ответил:
— Все, — в голосе его звучало неодобрение. И я вспомнил его слова о том, что, по крайней мере, одна из этих служб была подкуплена мошенниками из «Серебряного танца луны».
— И чем же кончилось дело? — спросил я.
— Ни одного преследования в судебном порядке начато не было.
— Ясно… Хорошо, сержант. Стало быть, вы за рулем, я пью, и вы должны доставить меня обратно трезвым, как стеклышко, ровно к трем, потому как сегодня мне надо показать руку врачу.
Он с важным видом удалился, а ровно в девять тридцать без одной минуты явились миссис Пейлисси с Брайаном. Я объяснил, что какое-то время буду ежедневно отсутствовать днем в течение нескольких часов и сказал, что завтра с утра пришлю кого-нибудь в помощь, а уж сегодня они как-нибудь обойдутся.
— В помощь? — Миссис Пейлисси выглядела оскорбленной в лучших/Своих чувствах. — Но я не нуждаюсь ни в какой помощи.
— Но ваш ленч…
— Принесу еду с собой, и мы с Брайаном чудненько покушаем, там, в задней комнате, — сказала она. — Не хочу, чтоб тут околачивались посторонние. Мы с Брайаном вполне способны справиться. Вы себе ступайте, гуляйте, веселитесь, а уж мы с Брайаном как-нибудь обойдемся.
Я едва не сказал ей, что работать на полицию радость небольшая, но затем вдруг подумал, что все же, по всей видимости, воспринимаю это именно так. Ведь я ничуть не колебался, принимая любое предложение, неважно, от кого оно исходило — от Риджера или Уильсона. Мне льстило, что меня считают экспертом. О, прискорбное тщеславие! Смейся над собой, Тони. И будь человеком.
В течение часа мы втроем наводили порядок в лавке, составляли списки, принимали телефонные заказы, обслуживали покупателей, подметали и вытирали пыль. Уходя с Риджером, я обернулся: чистое, уютное, так и манящее зайти помещение, миссис Пейлисси так приветливо улыбается, стоя за прилавком, Брайан так старательно и аккуратно укладывает коробки. Ни за что и никогда не буду расширяться. Мне вполне достаточно и этого маленького процветающего магазинчика.
Процветающего, как я знал, вопреки всему. Множество подобных мелких лавок давным-давно разорились, не выдержав конкуренции с разветвленными торговыми системами и супермаркетами, этими гигантами, ведущими столь яростную и кровавую схватку за снижение цен, что их собственные доходы вытекали из ран, точно кровь, и они погибали. Я пробовал вести ту же политику и начал терять деньги. А затем, поступая вопреки всем правилам и законам торговли, все же выправил положение, снова подняв цены — до нормального, а не самоубийственного уровня. Потери прекратились, приток покупателей продолжал расти, и я снова начал радоваться жизни, вместо того чтоб просыпаться среди ночи в холодном поту.
Риджер привез с собой бутылку «Беллз», полную на две трети, как и раньше. Она находилась на зад-Нем сиденье в той же коробке, в которой покинула «Серебряный танец луны».
— Прежде чем отправимся, — сказал я, — отнесу виски в лавку и там попробую.
— Почему не здесь?
— В машине пахнет бензином. «Прямо подарок Господень», — подумал я.
— Верно, я только что заправился. А что, это имеет значение?
— Запах бензина отбивает вкус виски.
— Вон оно что… Хорошо. — Он вылез из машины, достал коробку с заднего сиденья и, методично заперев все дверцы — хотя машина стояла прямо перед магазином и была прекрасно видна из витрины, — внес коробку и поставил ее на прилавок.
Я высвободил руку из перевязи, взял бутылку с «Беллз», отнес ее в кабинетик и, достав воронку, аккуратно перелил изрядную часть виски в маленькую чистенькую бутылочку, приготовленную мной заранее. Потом плеснул немного в рюмку. У маленькой бутылочки имелась завинчивающаяся крышка, которую я второпях сперва начал завинчивать не в ту сторону, затем, спохватившись, сделал все правильно и быстро спрятал бутылку вместе с воронкой за ящиками с картотекой. А потом неторопливо вошел в торговый зал, с глубокомысленным видом отпивая из маленькой рюмочки.
Риджер подошел ко мне.
— Мне велели глаз не спускать с той бутылки, — сказал он.
— О, простите, — протянул я. — Она осталась там, на столе, в полной сохранности.
Он заглянул, убедился, что я его не обманываю, и вернулся ко мне.
— Ну, скоро вы?
— Скоро.
Жидкость во рту — это определенно «Рэннох», подумал я. Самый настоящий «Рэннох». Разве что…
— Что случилось? — спросил Риджер, и только тут я поймал себя на том, что хмурюсь.
— Ничего, — ответил я и скорчил веселую мину. — Если вас интересует, смогу ли я снова узнать это виски, то да, смогу.
— Вы уверены? —Да.
— Так чего вы тогда улыбаетесь?
— Знаете что, сержант, — в изнеможении заметил я, — вы пригласили меня сотрудничать, а не на инквизицию. Так что давайте, забирайте свою бутылку и поехали.
Сомнительно, подумал я, чтоб у такого человека, как Риджер, были друзья. Подозрительность не оставляла его ни на секунду. Еще с самой первой нашей встречи я отметил в нем этот «рефлекс дикобраза» и не делал попыток как-то умиротворить его. Ведь и они, эти попытки, могли показаться ему подозрительными.
Он отъехал от тротуара со словами, что сперва собирается навестить ближайшие точки. Я спорить не стал, однако вскоре обнаружил, что ближайшими он называет заведения в районе «Серебряного танца луны». Примерно за милю до ресторана он свернул с главной дороги и вскоре остановил машину возле деревенского паба.
Этот постоялый двор существовал еще задолго до кончины королевы Анны, тут останавливались кареты и меняли лошадей. Построенная уже в нашем веке скоростная автомагистраль вытеснила его на задворки, старая дорога, где некогда ездили кареты, кончалась теперь тупиком, артерия превратилась в аппендикс. Мы с Эммой бывали здесь несколько раз, нам нравилось это горбатенькое старинное здание с кривыми оконцами и кирпичной кладкой каминов эпохи Стюартов <К ней относится якобитский стиль, архитектура времен королевы Анны и стиль эпохи Вильгельма и Марии, XVII — начало XVIII в>
~~ Доброе утро, — сказал он, когда я впустил его. Дождевик на поясе, ярко начищенные ботинки, аккуратная стрижка. Неужели он не слышал, подумал я, что в наши дни полицейские в штатском должны носить грязные и рваные джинсы и походить на безработных.
— Доброе утро, — ответил я, закрывая дверь. — Желаете что-нибудь купить?
— Информацию, — настроен он был серьезно, как всегда. Дошел до середины помещения и остановился, крепко уперев в пол широко расставленные ноги.
— Так… Что ж, выкладывайте.
— Что, рука хуже? Прошлый раз я не видел повязки.
— Нет, не хуже, — я покачал головой. — Просто так удобнее.
На лице его отразилось не то что облегчение, скорее — одобрение.
— Хорошо. Тогда позвольте сделать вам официальное предложение. Помогать нам в нашем расследовании.
— Помогать? В расследовании?
— Это предложение поступило непосредственно от старшего офицера полиции детектива Уильсона.
— Вот как? — Мне стало интересно. — Лично мне?
— Да, он сам вас предложил. — Риджер откашлялся. — Это связано с расследованием жалоб на качество напитков, продаваемых по лицензии в розлив в других точках, помимо «Серебряного танца луны».
— Э-э… — протянул я. — Скажите, сержант, а нельзя ли объяснить все это по-человечески?
Похоже, Риджер был искренне удивлен. То, что он говорил, казалось его полицейскому уму совершенно ясным и очевидным. Еще раз откашлявшись, он сказал:
— В ходе наших расследований по делу об убийстве Зарака мы сочли необходимым проверить жалобы на противозаконные действия в той же сфере по всему району. Вчера состоялось региональное совещание на высшем уровне. Меня тоже пригласили, как офицера, который первым оказался на месте преступления, связанного с торговлей поддельным спиртным. И старший офицер Уильсон лично просил меня привлечь вас к этому расследованию. Он сказал, что, если удастся найти вторую точку сбыта, где один сорт виски выдается за другой, и если это виски окажется сходным или идентичным тому, что нашли в «Серебряном танце луны», тогда, возможно, мы выйдем на след поставщика и убийцы Зарака. Во всяком случае, попытаться стоит, так он сказал, не слишком много у нас вариантов. Так что… э-э… вот поэтому я здесь.
Я с изумлением взирал на него.
— Вы что же, просите меня пошляться по барам?
— Э-э… ну, если вы предпочитаете называть это так, то да. Да.
Прелестно, подумал я. Просто потрясающе! Отсюда до Уэтфорда примерно пятьдесят тысяч баров… и в каждом из этих яблок, разложенных на огромном блюде, полиция может обнаружить червоточину.
— И вы будете меня возить, как в прошлый раз? — осведомился я.
— Мне поручили это задание, — он не выказывал никакого отношения к этой своей миссии, ни за, ни против. — Так могу я забрать вас, когда вам будет удобно?
— Можете, — ответил я. — Когда?
Он взглянул на свои изобиловавшие кнопками часы.
— В десять пятнадцать.
— Прямо сегодня?
— Конечно. Только сперва заеду в участок, доложусь и вернусь за вами.
— Ладно, — кивнул я. — Да, кстати, сержант, нельзя ли попросить вас, раз уж вы все равно туда едете, захватить бутылку виски «Беллз» из «Серебряного танца луны»?
На лице его отразилось сомнение.
— Хочу попробовать еще раз, — объяснил я. — Ведь с тех пор, как мы были там, прошло уже целых десять дней. И если вы хотите найти такое же виски, мне надо освежить в памяти вкус.
Он счел это логичным.
— Хорошо. Сделаю запрос.
— Гм… Скорее не запрос. Это мое условие. Без него я не смогу сделать то, о чем вы просите.
— Договорились. — Он достал блокнот, что-то записал в него, снова сверился с часами и добавил: — Сейчас девять четырнадцать.
— А сколько мест мы должны объехать? — спросил я.
— Список довольно длинный, — небрежно заметил он. — Да и район у нас большой, это безусловно. Мой начальник считает, что расследование можно завершить недели через две.
— Две недели?
— Ну если работать ежедневно, с десяти до двух. — Скажите, а это официальное привлечение к вашей работе как-то оплачивается?
Он выдержал секундную паузу, затем ответил:
— Этот вопрос рассматривался.
— И что же?
— У нас работал консультант-эксперт, но он недавно вышел на пенсию и переехал в Испанию. Ему платили. Наверняка платили.
— И как часто… к нему обращались?
— Точно не скажу. По мере надобности. Сам я видел его всего лишь раз или два. Он тоже, как и вы, различал разные вещи по вкусу. У таможенно-акцизного управления имеются разные приборы и инструменты, ну, как в Палате мер и весов. Но их волнует содержание спирта, а не вкус.
— А они проверяли какую-нибудь из точек в вашем списке?
Он коротко ответил:
— Все, — в голосе его звучало неодобрение. И я вспомнил его слова о том, что, по крайней мере, одна из этих служб была подкуплена мошенниками из «Серебряного танца луны».
— И чем же кончилось дело? — спросил я.
— Ни одного преследования в судебном порядке начато не было.
— Ясно… Хорошо, сержант. Стало быть, вы за рулем, я пью, и вы должны доставить меня обратно трезвым, как стеклышко, ровно к трем, потому как сегодня мне надо показать руку врачу.
Он с важным видом удалился, а ровно в девять тридцать без одной минуты явились миссис Пейлисси с Брайаном. Я объяснил, что какое-то время буду ежедневно отсутствовать днем в течение нескольких часов и сказал, что завтра с утра пришлю кого-нибудь в помощь, а уж сегодня они как-нибудь обойдутся.
— В помощь? — Миссис Пейлисси выглядела оскорбленной в лучших/Своих чувствах. — Но я не нуждаюсь ни в какой помощи.
— Но ваш ленч…
— Принесу еду с собой, и мы с Брайаном чудненько покушаем, там, в задней комнате, — сказала она. — Не хочу, чтоб тут околачивались посторонние. Мы с Брайаном вполне способны справиться. Вы себе ступайте, гуляйте, веселитесь, а уж мы с Брайаном как-нибудь обойдемся.
Я едва не сказал ей, что работать на полицию радость небольшая, но затем вдруг подумал, что все же, по всей видимости, воспринимаю это именно так. Ведь я ничуть не колебался, принимая любое предложение, неважно, от кого оно исходило — от Риджера или Уильсона. Мне льстило, что меня считают экспертом. О, прискорбное тщеславие! Смейся над собой, Тони. И будь человеком.
В течение часа мы втроем наводили порядок в лавке, составляли списки, принимали телефонные заказы, обслуживали покупателей, подметали и вытирали пыль. Уходя с Риджером, я обернулся: чистое, уютное, так и манящее зайти помещение, миссис Пейлисси так приветливо улыбается, стоя за прилавком, Брайан так старательно и аккуратно укладывает коробки. Ни за что и никогда не буду расширяться. Мне вполне достаточно и этого маленького процветающего магазинчика.
Процветающего, как я знал, вопреки всему. Множество подобных мелких лавок давным-давно разорились, не выдержав конкуренции с разветвленными торговыми системами и супермаркетами, этими гигантами, ведущими столь яростную и кровавую схватку за снижение цен, что их собственные доходы вытекали из ран, точно кровь, и они погибали. Я пробовал вести ту же политику и начал терять деньги. А затем, поступая вопреки всем правилам и законам торговли, все же выправил положение, снова подняв цены — до нормального, а не самоубийственного уровня. Потери прекратились, приток покупателей продолжал расти, и я снова начал радоваться жизни, вместо того чтоб просыпаться среди ночи в холодном поту.
Риджер привез с собой бутылку «Беллз», полную на две трети, как и раньше. Она находилась на зад-Нем сиденье в той же коробке, в которой покинула «Серебряный танец луны».
— Прежде чем отправимся, — сказал я, — отнесу виски в лавку и там попробую.
— Почему не здесь?
— В машине пахнет бензином. «Прямо подарок Господень», — подумал я.
— Верно, я только что заправился. А что, это имеет значение?
— Запах бензина отбивает вкус виски.
— Вон оно что… Хорошо. — Он вылез из машины, достал коробку с заднего сиденья и, методично заперев все дверцы — хотя машина стояла прямо перед магазином и была прекрасно видна из витрины, — внес коробку и поставил ее на прилавок.
Я высвободил руку из перевязи, взял бутылку с «Беллз», отнес ее в кабинетик и, достав воронку, аккуратно перелил изрядную часть виски в маленькую чистенькую бутылочку, приготовленную мной заранее. Потом плеснул немного в рюмку. У маленькой бутылочки имелась завинчивающаяся крышка, которую я второпях сперва начал завинчивать не в ту сторону, затем, спохватившись, сделал все правильно и быстро спрятал бутылку вместе с воронкой за ящиками с картотекой. А потом неторопливо вошел в торговый зал, с глубокомысленным видом отпивая из маленькой рюмочки.
Риджер подошел ко мне.
— Мне велели глаз не спускать с той бутылки, — сказал он.
— О, простите, — протянул я. — Она осталась там, на столе, в полной сохранности.
Он заглянул, убедился, что я его не обманываю, и вернулся ко мне.
— Ну, скоро вы?
— Скоро.
Жидкость во рту — это определенно «Рэннох», подумал я. Самый настоящий «Рэннох». Разве что…
— Что случилось? — спросил Риджер, и только тут я поймал себя на том, что хмурюсь.
— Ничего, — ответил я и скорчил веселую мину. — Если вас интересует, смогу ли я снова узнать это виски, то да, смогу.
— Вы уверены? —Да.
— Так чего вы тогда улыбаетесь?
— Знаете что, сержант, — в изнеможении заметил я, — вы пригласили меня сотрудничать, а не на инквизицию. Так что давайте, забирайте свою бутылку и поехали.
Сомнительно, подумал я, чтоб у такого человека, как Риджер, были друзья. Подозрительность не оставляла его ни на секунду. Еще с самой первой нашей встречи я отметил в нем этот «рефлекс дикобраза» и не делал попыток как-то умиротворить его. Ведь и они, эти попытки, могли показаться ему подозрительными.
Он отъехал от тротуара со словами, что сперва собирается навестить ближайшие точки. Я спорить не стал, однако вскоре обнаружил, что ближайшими он называет заведения в районе «Серебряного танца луны». Примерно за милю до ресторана он свернул с главной дороги и вскоре остановил машину возле деревенского паба.
Этот постоялый двор существовал еще задолго до кончины королевы Анны, тут останавливались кареты и меняли лошадей. Построенная уже в нашем веке скоростная автомагистраль вытеснила его на задворки, старая дорога, где некогда ездили кареты, кончалась теперь тупиком, артерия превратилась в аппендикс. Мы с Эммой бывали здесь несколько раз, нам нравилось это горбатенькое старинное здание с кривыми оконцами и кирпичной кладкой каминов эпохи Стюартов <К ней относится якобитский стиль, архитектура времен королевы Анны и стиль эпохи Вильгельма и Марии, XVII — начало XVIII в>