Галина Мария. Куриный Бог (сборник)

   – Лариса Яничкова, вы узнаете этот кубок?
   – Ну… да, – сказала Элькина мама, – это господина герцога была чашка. Он из нее воду пил из фонтанчика.
   – Поскольку кубок был найден среди ваших личных вещей, есть две возможности. Первая: он был вами украден, в связи с чем немедленно возбуждается уголовное дело о хищении вами ценного имущества, а вас до окончания расследования препровождают в место заключения. Вторая: кубок и впрямь презентован вам его светлостью в память о ночи любви, приведшей к появлению на свет присутствующей здесь девицы Яничковой.
   – Нет, – мать опять стала кусать пальцы, – ох…
   – Решать вам. Я понимаю, – черный человек наклонился, и голос его стал мягким, доверительным, – вы благородно, как и подобает избраннице его светлости, хранили тайну, защищая имя его светлости от пересудов. Однако больше вам нет нужды таиться, его светлость признал вашу связь и готов признать плод этой связи.
   – Но… – сказала мать, красная до ушей. – Я… да…
   – Мамка! – воскликнула Элька, не веря своим ушам.
   Но мать не смотрела на нее. Она смотрела в пол, и глаза ее переполнились слезами.
   – Поскольку мы получили столь весомое подтверждение этой давней связи, мы готовы исполнить приказ его светлости препроводить Яничкову-младшую в столицу.
   Элька молчала, раскрыв рот. Значит, у мамки и правда была любовь с господином герцогом! Она, Элька, всегда это знала. И она едет в столицу… вместе с этим неприятным господином, ну ладно. И герцог признал ее своей дочерью! Старшей дочерью, потому как с мамкой он встретился еще до свадьбы с госпожой ее светлостью.
   Жизнь вдруг прекрасно изменилась, повернувшись к ней, к Эльке, блистательной, прежде недоступной гранью.
   – Собирайтесь, панна Яничкова, – сказал черный человек, – мы сегодня отбываем.
   – Но я… – Элька задохнулась. – Прямо так, сразу? Я хотела… с дедом попрощаться. Мамка, ты…
   Мать стояла, отвернувшись, и молчала.
   – Собирайтесь, – повторил черный человек, – нам еще надо уладить кое-какие формальности. – Он обернулся к Яничковой-старшей. – Господин герцог велел обсудить вопрос о месячном содержании.
   Выходя, Элька оглянулась на мать. Та не пошевелилась.
   Секретарь вышел следом. Он был широкий, как шкаф, с крепкой шеей и большими сильными руками. И почему это такой крепкий парень подался в секретари?..
   Элька вывалила на кровать ворох вещей и задумалась. Самое нарядное платье – это черное, с сиреневой каймой. Оно, правда, кажется, стало немножко тесновато в груди, но, может, подпороть его под мышками и вставить ластовицу? Элька представила себе, как господин герцог встречает ее у трапа, а ветер треплет флажки. Только надо подобрать для ластовицы лоскутки подходящего цвета. Черный плохо, может, сиреневый? Надо же, она столько раз копалась в шкафу и ни разу не нашла этот самый олений кубок, хорошо же мамка его прятала!
   Застенчиво оглядываясь на секретаря, заполнявшего собой дверной проем, Элька сложила стопку белья – панталоны с прошивкой и ленточками, ночную рубаху белого полотна. Рубаха была чуть надорвана по шву, но это ж ничего?
   – Хватит одного платья, панна Яничкова, – равнодушно бросил секретарь. – В столице у вас будет новый гардероб.
   – Ох! – сказала Элька.
   – Впрочем, нет, это все равно нельзя. У вас тут ведь имеется конфекцион?
   – Чего?
   – Магазин готового платья. Дамского платья, белья, всяких таких штучек. Есть?
   – Да, – задохнулась Элька, – есть, рядом с кондитерией. Только там… дорого все, и потом…
   Секретарь вынул из кармана жилетки часы-луковицу, открыл ногтем крышку, мельком взглянул и вновь убрал часы в карман.
   – Пусть вас это не тревожит, барышня. Все купим. Пальто, платье и что там молодые дамы под платьем носят… еще чулки приличные, шелковые. А это не надо.
   И он двумя пальцами снял с Эльки ее нарядный шелковый платок с бахромой. Платок скользнул на пол и остался лежать маленькой пестрой кучкой.
   – Шляпку еще, – добавил секретарь задумчиво, крепкой рукой выводя Эльку из комнаты, – соломенную шляпку. С лентой.
   Новое платье было шикарным, господским, мягкого синего сукна, но Элька с непривычки чувствовала себя неловко. Вдобавок она все время обо что-то стукалась полями шляпки, и в конце концов сняла ее и понесла в руке, держа за завязочки, точно корзину. Перевязанный ленточкой пакет с нижним бельем, тончайшим, шелковым, она несла в другой руке, постеснявшись отдать секретарю.
   Из окон на них смотрели.
   Эльке очень хотелось зайти в кондитерию пани Эльжбеты, попить там кофе и поесть пирожных, и обязательно самых дорогих, и чтобы все видели, но плечистый секретарь опять достал часы, щелкнул по ним ногтем и сказал, что они пообедают в гостинице. Мамки за стойкой не было, а прислуживал сам управляющий – неслыханное дело. В кафетерии было полно народу, и управляющий так запарился, что даже не гонял близняшек, напропалую кокетничавших с каким-то гостем. Тем не менее он тут же подбежал к секретарю, который заказал суп с пирожками – пирожки маме никогда не удавались, но секретарь этого не знал.
   Для Эльки секретарь велел принести кофе со сливками и пирожное, потому что она так попросила, но тут получился конфуз: непривыкшая к пышным новомодным рукавам, Элька задела кофейную чашку, и та опрокинулась на стол, залив свежую белую скатерку. Элька ждала, что пан управляющий даст ей подзатыльник, и уже втянула голову в плечи, но тот сделал вид, что не заметил, – кто ж осмелится тронуть дочку господина герцога! Новое синее платье тоже было в бурых потеках, и они липли друг к другу, потому что Элька обычно накладывала сахар очень щедро.
   – Я не нарочно, – сказала Элька испуганно.
   – Вижу, – сухо отозвался секретарь и с отвращением стал доедать пирожок.
   – Я сейчас, – Элька вскочила, чуть не опрокинув стул, – сейчас замою…
   – Только недолго. – Секретарь принюхался и удивленно спросил: – А что, мне кажется, сливки воняют рыбой?
   – Ну, так… – Элька пожала плечами, – наверное, это было молоко из-под Гонтихиной коровы. Гонтиха к весне, как сено кончается, ее мороженой селедкой кормит.
   – Ясно, – вздохнул секретарь, – селедкой. И корова, значит, ее ест?
   – А что ей остается? – рассудительно сказала Элька.
   В кухне под струйкой воды из умывальника она торопливо замывала кофейные пятна (ах, до чего ж красивое платье, ну, может, не останется следов) и одновременно рассматривала свое отражение в мутноватом зеркале, пытаясь повернуть голову так, чтобы была видна порода. И увидела, что за ее спиной стоит кто-то большой и темный.
   Элька обернулась: приезжий, которого обхаживали близняшки, вышел за ней и теперь смотрел, как она отряхивает капли воды с рукавов.
   – Вы это чего? – спросила она на всякий случай.
   Он был ладным, хотя и не таким широкоплечим, как секретарь, и, похоже, состоятельным – в дорожном костюме добротного черного сукна, с золотой часовой цепочкой, свисающей из жилетного кармана, в ботинках хорошей кожи. Неудивительно, что близняшки так вокруг него увивались.
   – Эля, – сказал он, – тебе не надо в столицу.
   – Это еще почему? – спросила она сердито.
   – Хотя бы потому, что у господина герцога уже есть дочь. И он надышаться на нее не может. Это всем известно, она родилась слабенькая, ее еле-еле выходили.
   – Ну и что? – удивилась Элька. – Я ж не претендую. Но раз герцог теперь мой папка…
   Может, она и подружится с этой слабенькой дочерью герцога. Как там ее зовут? Надо будет спросить у секретаря. У Эльки никогда не было братиков и сестричек. И подруг, честно говоря, не было. А той тоже, наверное, одиноко.
   Незнакомец смотрел на Эльку непроницаемыми карими глазами, и ей стало неуютно. Откуда он знает, как ее зовут? Близняшки, что ли, сказали…
   – Эля, ты уже в том возрасте, когда мечтают не об отце, а о возлюбленном. Оставайся здесь. Я вижу хорошего жениха. Он приедет на белом пароходе с красной трубой и увезет тебя отсюда. Здесь плохая жизнь, Эля. Скудная и злая.
   – Так я ж… – беспомощно сказала Элька. Она подумала, что господин герцог непременно скоро озаботится тем, чтобы выдать ее замуж за достойного человека. Раз уж он признал родство, то и все отцовские обязательства вместе с ним… А интересно, кого он ей подыщет – в столице много блестящих молодых людей, недаром все туда так рвутся.
   – Позвольте.
   За спиной незнакомца она увидела другую фигуру, коренастую и широкоплечую. Секретарю надоело нюхать селедочные сливки, и он пришел узнать, чего это Элька так долго возится.
   – С кем имею честь? – спросил секретарь, невзначай отодвигая незнакомца плечом.
   – Я так… случайный прохожий.
   – Эта молодая пани находится под личной опекой господина герцога. К ней не допускаются посторонние. Собирайтесь, девица Яничкова. Через час мы отплываем. – И вновь щелкнул ногтем по крышке часов. Словно блоху раздавил.
   – Но я только с мамкой… и с дедом… – беспомощно залепетала Элька, – попрощаться же надо…
   – Перед вашим отбытием их к вам допустят, – сказал секретарь.
   Все было так, как она мечтала, и в то же время не совсем так.
   Почему ее собирает не мамка, а этот противный секретарь? Почему у причала ее ждет не личная яхта господина герцога, которую показывали в линзе, а небольшой грязноватый пароходик с пышным названием «Звезда Севера», совершенно к нему не подходящим?
   Мама стояла у трапа – рядом с дедом, который почему-то казался маленьким и жалким. Больше на залитой весенним солнцем дощатой пристани никого не было: ни пани Ониклеи, ни пани Эльжбеты (а ведь Элька собиралась работать у нее в кондитерии!), ни господина Матиуша, библиотекаря, хотя не каждый день находятся дочки герцога. А ведь если бы отплывал Аника с дружками, их бы пришли проводить…
   Эльке вдруг стало грустно и пусто. Маму-то в столицу не взяли. Ей захотелось утешить ее, сказать что-нибудь хорошее на прощание, но черный человек господин Гланц и его секретарь стали подталкивать ее и говорить, что пора отплывать и капитан ждать не будет. Но Элька сказала:
   – Не извольте мешать мне попрощаться с матушкой!
   Она слышала, так говорили в одной фильме. Правда, у нее получилось как-то не так. Тем не менее господин Гланц, поморщившись, будто съел кислое, махнул рукой:
   – Ладно. Только быстрее.
   Мать судорожно и молча обняла Эльку, в глазах у нее стояли слезы.
   – Ты прости меня, доча, – сказала она наконец и заплакала уже окончательно.
   – Да ладно, мам, – пробормотала Элька, – я ж не в обиде… ты молчала, потому как папка не велел…
   Мать сжала губы и ничего не ответила. Она как-то сразу съежилась и постарела, распухшие красные руки в цыпках судорожно мяли бахрому нарядной белой шали. Зато дед, когда Элька повисла у него на шее, с сомнением покачал головой:
   – Не знаю, дева, моему уму этого не постичь. Господин герцог, конечно, человек благородный и за мамку твою тогда заступился, но пан управляющий все равно содрал за ту вазу, причем в двойном размере, – если его светлость так уж Лариской увлекся, мог бы ему уши накрутить…
   – Поторопитесь, девица Яничкова, – сказал господин Гланц, и Элька, оторвавшись от матери, побрела по трапу, подбирая широкие юбки.
   Господское платье оказалось совсем неудобным, а ведь в фильмах эти юбки так красиво развевались на ветру…

* * *

   Порт тоже разочаровал Эльку. Между бортом парохода и причалом плескалась, неся на себе мусор, мутноватая вода; грузовые стрелы, в пять раз выше, чем в поселковой гавани, клевали ящики и тюки; озабоченные люди, заляпанные чешуей и мазутом, бродили меж грузов, поминутно заглядывая в истрепанные бухгалтерские книги. Пахло фруктовой гнилью и застоявшейся бочковой водой.
   Садясь на пароход, Элька воображала себе, как она красиво сбежит по трапу среди разноцветных флажков и белых цветов, которыми будут осыпать ее горожанки. Но когда она, бледная после болтанки, на подгибающихся ногах спустилась на серый шершавый настил, обнаружилось, что ее никто не встречает. А она-то думала, что господин герцог будет ждать на пристани, чтобы заключить обретенную дочь в объятия… В глубине души Элька была рада этому: в море ее с непривычки укачало, и сейчас она выглядела не лучшим образом. Да и синее платье, такое красивое поначалу, после того как она в нем почти все путешествие провалялась на диванчике в каюте, помялось и обвисло.
   Держа в руке шляпку и узелок с бельем, Элька растерянно озиралась, пока господин Гланц не сказал: «Сюда!», а секретарь, взяв ее твердой рукой за локоть, не подтолкнул к закрытому экипажу, черному, без всяких украшений. У господина Йожефа, управляющего лазнями, и то выезд был шикарней.
   В закрытом тесном пространстве экипажа, за окном которого мелькали чужие большие дома и многолюдные улицы, Эльке, затиснутой между господином Гланцем и секретарем, вдруг стало страшно. Может, господин Гланц ее обманул и на самом деле ее везут в тюрьму как самозванку?
   – А куда мы едем? – спросила она тревожно.
   – В резиденцию его светлости, – ответил господин Гланц.
   Элька облегченно выдохнула. Значит, все-таки не в тюрьму. С другой стороны, она вдруг испугалась и встречи с герцогом. Что он ей скажет? Что она ему скажет? Они ведь совсем чужие друг другу.
   – А как зовут его дочку? Ну, законную.
   – Зачем тебе? – равнодушно спросил господин Гланц.
   – Ну ведь… раз я буду с ними жить…
   – Ты вряд ли будешь с ними жить. Скорее всего, тебя определят в пансион. Нужно же как-то привить тебе соответствующие навыки.
   – Но у меня уже есть навыки. Я читала «Как вести себя в высшем свете». В «Модной женщине».
   – Полагаю, – улыбнулся господин Гланц, – этого недостаточно.
   Эльке стало стыдно – она почувствовала себя неуклюжей и глупой. Может, я увижусь с папкой, и все будет по-другому? Все-таки папка же. При мысли о том, что она вот-вот увидит господина герцога, у нее замирало где-то под ложечкой.
   Экипаж, прошуршав колесами по гравию, въехал в ворота и остановился перед крыльцом широкого серого дома. Выбраться наружу Эльке никто не помог, пришлось самой выпрыгнуть на землю, подхватив юбки.
   Ступеньки, ведущие в дом, тоже были низкие и широкие, и окна в коридоре были низкие и широкие, а коридор вел в небольшой кабинет с приемной. В приемной еще один крепкий широкоплечий человек с необычайной ловкостью ударял широкими пальцами в клавиши печатной машины, а в полукруглом кабинете с окнами, выходящими в голый сейчас сад, за письменным столом красного дерева сидел герцог.
   Элька так растерялась, что неуклюже присела, запутавшись в юбках.
   – Спасибо, Гланц, – сказал герцог, – можешь идти. – Он отодвинул стул и выбрался из-за стола.
   В резком дневном свете господин герцог казался совсем не таким красивым, как в линзе дальновизора. Лицо у него было желтоватое, под глазами мешки, а под черным сюртуком вырисовывалось заметное брюшко. Элька пожирала его глазами в надежде увидеть хотя бы какое-то сходство со своим собственным лицом, но сходства было не больше, чем у любых случайных людей.
   – Значит, ты – Эля, – задумчиво проговорил он.
   – Да, пап… – Она запнулась и поправилась: – Сударь.
   – Ну что ж, – сказал он неопределенно. Голос у него был высокий и не то чтобы неприятный, но тоже совершенно чужой. – В данных обстоятельствах… Послушай, что это ты держишь?
   Спохватившись, Элька поняла, что до сих пор сжимает в руках узелок с бельем. Наверное, из-за него ей и было неловко делать книксен, ведь надо подхватывать юбки…
   – Это… так… – Она густо покраснела.
   – Сколько тебе лет?
   – Так ведь… – робко начала Элька, но, встретив взгляд бледных глаз, ответила: – Месяц назад исполнилось четырнадцать, сударь.
   – Ах, ну да, – кивнул он, – конечно.
   – Сударь, – Элька посмотрела на него отчаянными глазами, – если я вам в тягость… или… ну, не к месту здесь, так я не в обиде, мамка уже договорилась с пани Эльжбетой из кондитерии, и я…
   – Какой еще Эльжбетой? – Герцог покривился, точно от зубной боли. – При чем тут Эльжбета? Ах, ну да… – Он вздохнул и покрутил в пальцах автоматическое перо. – Послушай, Эля… принадлежность к державной семье налагает… – Он снова поморщился, укололся пером и бросил его на зеленое сукно стола.
   Элька, чтобы больше не смотреть на герцога, разглядывала письменный прибор красного мрамора. Прибор был украшен гладким мраморным тюленем с круглыми темными глазами. Красиво.
   – Я думал отправить тебя в пансион. Но, похоже, это бессмысленно. – Герцог заложил руки за спину и прошелся по комнате. – Пиши, Калеб. Мы, наша светлость и глава государства, всенародно объявляем и официально признаем, что девица… как твое полное имя?
   – Электра, – прошептала Элька.
   – Электра Яничкова, дочь… – он, проходя мимо стола, кинул мимолетный взгляд в бумаги, – Ларисы Яничковой, проживающей в поселке Курортное, является также нашей дочерью, зачатой пятнадцать лет назад во время нашего посещения упомянутого поселка Курортное. Точка. Далее. В связи с чем упомянутая Электра Яничкова препровождена в столицу, чтобы получить соответствующее воспитание и образование. Точка. Что еще?.. Мы, наша светлость и глава государства, готовы обеспечить девице Яничковой будущее, отвечающее ее происхождению. Все. Подпись, печать. Телефонируй в «Вечернюю столицу» и «Столичные новости», пускай завтра пришлют своих писак и светописцев. Только сначала пусть парикмахер и стилист с ней поработают, чтобы она не так… – Герцог опять чуть скривился. – И проинструктируй ее, как себя держать. Все. Отведи девочку в ее комнаты. Ты что-то хочешь сказать, Эля?
   – А можно «Модную женщину»? – замирая, спросила Элька.
   – Что? Какую модную женщину? Ты о чем?
   – Ну, чтобы из журнала… из «Модной женщины». Тоже. Светописцев.
   – Можно. Светописцев. Телефонируй туда, Калеб. Нумер хоть знаешь?
   – Найду, – сказал Калеб, не переставая стучать на машине.
   Элька воображала себе всякую роскошь: ковры, фарфоровые вазы в человеческий рост, полосатые гнутые диванчики (они, Элька знала, называются «козетками»). А тут, ну правда, две комнаты, но ничего особенного. Как будто у них в гостинице, только паркет блестит и в гостиной целых два стола – письменный и обеденный, хотя оба маленькие. А вот дальновизора нет, он, наверное, стоит в общей зале, подумала Элька. Или в столовой.
   Окно, забранное причудливой решеткой, выходило в сад, там сквозь голые ветки просачивались косые солнечные лучи, на клумбах лежали клочья подтаявшего снега, сквозь них пробивались упрямые фонарики крокусов… Она положила свой узелок с бельем и шляпку на кожаный диван, заглянула в платяной шкаф (он был пуст) и от скуки в книжный – там стояли книги в строгих коричневых переплетах, все одинаковые. Когда Элька наугад вытащила одну, оказалось, что она на непонятном языке и даже без картинок.
   Элька еще немножко послонялась по комнатам, но делать было решительно нечего, а спать не хотелось. В саду солнце и птицы охорашиваются на ветках, а она сидит тут как дура.
   Она натянула жакетку и направилась к двери. Однако дверь была заперта снаружи. Элька шмыгнула носом и растерянно огляделась, – потом нахлобучила шляпку, завязала ленты под подбородком, уселась на диван, сложила руки на коленях и стала ждать.
   Тени успели передвинуться по вощеному паркету и заполнить почти всю комнату, а медовый свет за окном погас, но Элька по-прежнему сидела неподвижно, уставившись в одну точку. Сами собой зажглись на стенах электрические рожки́, из-за чего за окном сразу потемнело, и Элька видела в оконном стекле свое отражение, оно плавало поверх черных веток. До чего ж у нее глупый вид в этой шляпке!
   Наконец за дверью послышались скрип колесиков и звон посуды, потом ключ повернулся, и Калеб вкатил в комнату столик с блестящими серебряными судками; из-под крышечек шел пар, а булки, развалившись на салфетках, пахли так, что Элька опять шмыгнула носом.
   – Кушайте на здоровье, барышня. – Калеб встал у дверей.
   – Ваше высочество, – сказала Элька.
   – Что?
   – Если герцог мой папка, то я ваше высочество, нет?
   – Нет, – честно ответил Калеб, – вы просто побочный отпрыск. Но полагаю, его светлость присвоит вам какой-либо титул.
   – Ага. – Да если бы Элька знала, что тут с ней так будут обходиться, ни в жизнь бы не согласилась плыть в столицу. – Побочный отпрыск. Но ты, Калеб, меня на ключ не запирай. Небось не тюрьма.