Страница:
На совещании все прошло — слово в слово! — так, как СП предсказал.
Известный полярный лётчик и лётчик-испытатель, Герой Советского Союза А.Н. Грацианский, в своё время учившийся одновременно с Королёвым в Киевском политехническом институте и строивший вместе с ним планёр КПИ-3, заметил однажды, что «никаких чёрточек гениальности молодой Сергей Павлович не проявлял, но был чертовски славным парнем!..».
Что можно сказать по поводу этой искренней характеристики? Разве только то, что черты если не гениальности (будем по-прежнему помнить о необходимой осторожности обращения с бронзой!), то яркой и многогранной одарённости Королева в дальнейшем, как известно, проявились в полной мере. А «чертовски славный парень» не исчез. Не растворился в жизненных перипетиях. Хотя и замаскировался защитными оболочками, порой весьма труднопроницаемыми… Спадали эти оболочки не часто. Преимущественно в обстоятельствах, как сказали бы сейчас, стрессовых.
Вот один случай, с этой точки зрения, по-моему, небезынтересный.
Дело было ещё на том раннем этапе развития нашей ракетной техники, когда к каждой удаче — таков удел, наверное, всякого нового дела! — приходилось прорываться сквозь целую кучу неудач. Шли испытания новой ракеты, и шли нельзя сказать чтобы очень гладко. Раз за разом она, злодейка, заваливалась, едва успев оторваться от стартового стола. Конкретный виновник столь неблаговидного поведения ракеты был установлен — им оказался агрегат, сделанный на «братской фирме», то есть в другом ракетном конструкторском бюро. На доводку злополучного агрегата были брошены все силы, и вот наконец дело вроде бы пошло на лад. Успешно прошёл один пуск. Потом второй. На очереди был третий — по ряду причин очень многое решавший для всей дальнейшей судьбы этой ракеты.
И — как назло! — опять неудача.
Первое, что рефлекторно мелькнуло в головах всех, кто был на пуске: «Снова этот чёртов агрегат!..» Та же мысль обожгла и ведущего конструктора фирмы, этот агрегат создавшей. С дикими глазами, не помня себя, рванулся он туда, где среди искорёженных ферм бывшей стартовой площадки жарким пламенем горели обломки ракеты. Но его тут же перехватил — перехватил в буквальном смысле слова, уцепившись за рукав, — Королев и прокричал прямо в лицо: «Вы тут ни при чем! Это совсем другое…»
Казалось бы, мелочь. Ну что тут, в самом деле, особенного: объяснить до предела взволнованному человеку, что нет у него оснований так отчаиваться!.. Но когда в это время у самого, что называется, на душе кошки скребут, когда хочется прежде всего дать выход собственному раздражению, когда весь мир не мил, — в такую нелёгкую для себя минуту увидеть переживания другого человека и не отнестись к ним равнодушно умеет не каждый. Королев — умел.
А вот другой случай. Мы уже говорили, что Королев здорово умел заставить людей работать. Бывал в этом иногда просто безжалостен. Но вот что мне рассказали сотрудники его КБ. Возникла однажды какая-то неотложная работа как раз под Новый год. И СП заставил нескольких своих инженеров в новогоднюю ночь работать. Понимал, каково это им, но — заставил. Но чтобы им, беднягам, было все-таки не так обидно, всю эту ночь — с вечера 31 декабря до утра 1 января — провёл в цехе, вместе с ними. Хотя прямо по делу никакой необходимости в его присутствии не было.
…Был ли Королев справедлив?
Этот вопрос приходится довольно часто слышать от людей, интересующихся личностью Главного конструктора. Но однозначно ответить на него — просто так взять и сказать «да» или «нет» — оказалось, по крайней мере мне, не так-то легко. Я перебирал в памяти разные случаи, в которых Королев мог проявить свою справедливость или, напротив, несправедливость. И с удивлением обнаруживал, что он вполне успешно проявлял и то, и другое!
Помог мне снова старожил королёвского КБ.
— Понимаешь, — сказал он, — СП был далеко не всегда справедлив тактически, но очень справедлив стратегически… Разъяснить? Ну, он мог навалиться на тебя по сущей ерунде, а то и вообще ни за что. Или за чьи-то чужие грехи, если виновники далеко, а выход своим эмоциям ему нужно дать немедленно. Что — несправедливость? Конечно, она… Но вот в том, работник ты или не работник, заслуживаешь или не заслуживаешь доверия как человек, можно или нельзя на тебя опереться в трудном деле, — тут он ошибался редко. В своих оценках бывал, как правило, точен, а главное — всегда стремился к этому. Словом, был справедлив.
Меня этот ответ удовлетворил вполне.
Действительно, говоря о таком человеке как Королев, односложными «да» и «нет» обойтись трудно. Впрочем, только ли о таком как Королев? Наверное, к каждому человеку с такими «релейными» мерками подходить не стоит…
Не раз задумывался я над тем, чем же все-таки объяснить, что его так слушались. Чаще всего — охотно, иногда — с некоторым внутренним сопротивлением, иногда — и с открыто выражаемым неудовольствием, но слушались. Причём слушались люди, формально (да и не только формально) равные ему по рангу: например, занимавшие такой же пост — Главного конструктора — в других организациях, принадлежащих зачастую вообще к другим ведомствам. А он им указывал, требовал от них, утверждал или отменял их решения, — словом, «командовал парадом» так, как считал нужным и полезным для дела. Был не просто Главным конструктором некоей организации, а лидером направления.
Хорошо это было или плохо?
Вряд ли можно ответить на этот вопрос вообще, безотносительно к личности Королева и к той неповторимой конкретной обстановке, в которой все это происходило. Тут общие положения модной в наши дни научной организации труда, наверное, не очень применимы. Не берусь решать, нужен ли подобный, облечённый исключительно широкими правами «командующий» в любом деле. Думаю все же, что нет, особенно если эти права не уравновешены (как были уравновешены у Королева) глубокой человечностью их обладателя, если ему присуща не только деловая, требовательная жёсткость, но и природная жестокость. Тогда, кстати, он обречён на то, чтобы так и остаться в глазах беспристрастных потомков прежде всего диктатором, но никак не идейным и нравственным лидером человеческого (все равно, большого ли, малого ли) коллектива…
А для дела освоения космоса, особенно на первых его этапах, наличие такого лидера, как Королев, было — я убеждён в этом — удачей, переоценить значение которой вряд ли возможно.
Когда ракетно-космическая техника находилась ещё в состоянии если не младенческом, то, во всяком случае, далеко не зрелом, она могла двигаться, развиваться, разворачиваться во всю ширь только совместными усилиями многих коллективов и даже целых ведомств, — тогда просто необходим был человек, который не знал бы слов «это не моё дело» или «это ко мне не относится», человек, которому до всего было дело и к которому относилось бы все: и прочность ракеты, и химия топлива, и выбор места для космодрома, и система премирования за разработку конструкций, словом — все! Таким человеком оказался Королев.
Он был лидером. Именно — лидером. Никак не суперменом, каким его иногда себе представляют. А это понятия совершенно разные. Супермен совершает, вернее — пытается (как правило, безуспешно) совершить великие дела сам, лично, персонально. А лидер — готовит, возглавляет и поднимает на такие дела коллег, последователей, сподвижников, в конечном счёте — коллектив, иногда, если того требуют масштабы дела, многотысячный. Королев сколачивал такой коллектив. Сколачивал умело, упорно, талантливо.
Он никогда не упускал случая подчеркнуть коллективный характер работ по освоению космического пространства. Шла ли речь о планах на будущее, об анализе сделанного, о случившихся неудачах и пришедших удачах (особенно об удачах), он всегда говорил «мы», «нам», «у нас», а не "я", «мне», «у меня». И это была не форма, а отражало его взгляды на природу технического творчества.
Так же он действовал и вне пределов своего КБ. По его инициативе был создан Совет главных конструкторов космической техники — организация вневедомственная, вроде бы никому не подчинённая и ни перед кем не отчитывающаяся и в то же время на редкость могущественная. В сущности она представляла собой средство преодоления ведомственной разобщённости. То, что потребовало бы долгих и трудных согласований, при помощи СГК решалось мгновенно впрямую.
Потребовались многие годы, чтобы подобные прямые (или, как их иногда называют, горизонтальные) связи были по достоинству оценены и рекомендованы к распространению в масштабе всей страны. В состав СГК кроме Королева входили В.П. Бармин, В.П. Глушко, В.И. Кузнецов, Н.А. Пилюгин, М.С. Рязанский.
Но вернёмся к поставленному вопросу — почему же все-таки его так слушали? Так считались с его мнением? Так стремились выполнить наилучшим образом каждое его указание?
Может быть, потому, что он был не только Главным конструктором своего конструкторского бюро, но и бессменным председателем Совета главных конструкторов космической техники, заместителем председателя государственных комиссий, техническим руководителем пусков всех пилотируемых (и многих беспилотных) советских космических летательных аппаратов?.. Ведь за каждым из этих титулов стояло немало прав! И ещё больше — ответственности.
Нет, не думаю. Не в титулах было дело. Не мог столь, в общем, формальный момент играть сколько-нибудь существенную роль в таком деле. Мало ли мы видели разных председателей и их заместителей, влияние которых не выходило за пределы ведения заседаний («Внимание, товарищи. Слово имеет…»).
Тогда, может быть, другое: главные конструкторы и руководители научных учреждений, работавшие над освоением космоса, были настолько слабее Королева по своим знаниям, опыту и способностям, что сами охотно уступали ему инициативу, а вместе с ней и конечную ответственность?
Нет! Не проходит и это объяснение. Прошу читателя поверить: в плеяде конструкторов космической техники Королев был, что называется, первым среди равных. Его окружали настоящие личности в полном смысле этого ко многому обязывающего слова.
В «медовый месяц» космической эры появилось немало газетных и журнальных публикаций, из которых далёкий от подобных дел читатель легко мог составить себе представление, будто все делалось очень просто: Теоретик космонавтики произвёл нужные расчёты, Главный конструктор начертил чертежи. Ну, может быть, помогали им ещё какие-нибудь копировщики и деталировщики — и все… Излишне говорить, что таким способом в наше время невозможно создать даже пылесос или холодильник, не говоря уже о ракете с космическим кораблём, самолёте, автомобиле.
Какую отрасль космической техники ни взять — сверхмощные ли ракетные двигатели, системы ли управления, комплексы ли измерительных средств, устройства ли торможения и спуска, радиотехническую ли аппаратуру, стартовые ли позиции, — каждая из этих и множества других сложных комплексных проблем решалась большими коллективами талантливых, инициативных творческих работников, во главе которых просто не смогли бы удержаться вялые, слабые люди. Поэтому невозможно предположить, что ответ на интересующий нас вопрос заключался в очевидном превосходстве Королева над другими главными конструкторами как инженера и учёного. Созвездие космических главных конструкторов, повторяю, состояло — как оно и положено нормальному, уважающему себя созвездию — из настоящих звёзд: больших инженеров и больших учёных, больших не только и не столько по своим высоким должностям и академическим титулам, а по существу. Так что и в этом плане не было у них особых оснований взирать на Королева очень уж снизу вверх…
Так в чем же все-таки дело?
Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос с полной категоричностью. Но думаю, что главную роль тут играла очевидная для всех неугасающая эмоциональная и волевая заряженность Королева. Для него освоение космоса было не просто первым, но первым и единственным делом всей жизни. Делом, ради которого он не жалел ни себя, ни других (недаром говорили сотрудники его КБ: «Мы работаем от гимна до гимна»). Да что там — не жалел! Просто не видел, не умел видеть ничего вокруг, кроме того, что как-то способствовало или, напротив, препятствовало ходу этого дела.
И сочетание такой страстности однолюба с силой воли, подобной которой мне не пришлось встречать, пожалуй, ни в ком из известных мне людей (хотя, честное слово, на знакомства с сильными личностями мне в жизни, вообще говоря, повезло), — это сочетание влияло на окружающих так, что трудно им было, да и просто не хотелось что-нибудь ему противопоставлять. Великая сила — страсть! А тем более — страсть праведная…
Очень интересно складывались взаимоотношения Королева с Хрущёвым. Конечно, судить о них я и мои товарищи могли, пользуясь лишь информацией довольно косвенной, поскольку в кремлёвские кабинеты вхожи не были. Но слышали, как СП не раз выражал уверенность, когда речь шла о делах, требовавших решений государственного масштаба, что в ЦК и в правительстве его поддержат («Хрущёв подпишет…»). Присутствовали иногда — чаще всего это случалось на космодроме — при телефонных разговорах СП с Хрущёвым… Из всего этого у меня сложилось парадоксальное и, разумеется, сугубо субъективное ощущение, что каждый из них — и Хрущёв, и Королев — считал, что очень ловко использует второго в своих целях (не личных, конечно, а служащих интересам дела). И самое удивительное — оба при этом были правы!
В самом деле: Никита Сергеевич решительно поддерживал и предоставлял в пределах возможного максимум сил и средств для развития космических исследований — дела всей жизни Королева. А Сергей Павлович с руководимыми им коллективами обеспечивал ни с чем не сравнимый пропагандистский и политический эффект, не говоря даже о вкладе в обороноспособность страны.
…Как известно из элементарной физики, выполнение любой работы требует соответствующего расхода энергии. Это справедливо в буквальном смысле слова, когда речь идёт об энергии механической, электрической или тепловой; справедливо и в смысле переносном, когда в действие вступает энергия душевная.
Так вот — в деле освоения космоса центральным источником энергии был Королев.
Автор известного «закона Паркинсона» разделял облечённых той или иной мерой власти людей на две основные категории: «Да-человеков» и «Нет-человеков», отмечая при этом, что, к сожалению, в реальной жизни последняя категория решительно превалирует.
Королев был «Да-человеком» в самом что ни на есть ярко выраженном виде!
Как же было не принимать того, что исходило от него…
И ещё об одной — наверное, тоже не последней — причине непререкаемого авторитета этого человека хочется здесь вспомнить.
В нем было в высокой степени развито свойство, которое по смыслу вещей должно было бы быть присуще всякому работнику, занимающему так называемый ответственный пост, но которое, увы, встречается в жизни гораздо реже, чем хотелось бы.
Королев умел ваять на себя.
Он не только не уклонялся от принятия ответственных решений в сложных и острых ситуациях, но с видимой охотой сам шёл им навстречу. Причём делая то, отлично понимая, что речь идёт об ответственности не перед собранием, скажем, низовой профсоюзной организации, а перед сферами, располагающими полной возможностью взыскать по самому крупному счёту с человека, обманувшего их ожидания, — даже если этим человеком окажется Королев!..
Да и не говоря уж о прямой ответственности, не мог он не отдавать себе отчёта и в том, что каждое его мало-мальски серьёзное деяние — удачное или неудачное — пишется в книгу истории космонавтики и ракетостроения и со временем может быть по всем статьям проанализировано дотошными потомками. Ответственность перед историей! Далеко не самая лёгкая из всех возможных… Конечно, он все это сознавал.
И тем не менее — брал на себя.
…Это было уже далеко не первое совещание, на котором говорили о создании космической станции, предназначенной для мягкой посадки на Луну. Шло составление перечня основных технических параметров станции, по существу определяющих всю её будущую конструкцию. И тут-то возник вопрос: как делать посадочное устройство — шасси? Ведь невозможно проектировать его, не зная, хотя бы приблизительно, куда оно будет садиться. А что представляет собой грунт лунной поверхности, никто ещё точно сказать не мог. Как принято говорить, мнения учёных разошлись. Одни полагали, что поверхность Луны похожа на гранитные скалы. Другие — что она представляет собой рыхлую пыль в несколько десятков метров толщиной. Третьи — что она более всего похожа на ноздреватую пемзу… Словом, мнений было почти столько же, сколько учёных.
И вот в который уже раз собирается высокий синклит, выслушивает доводы «за» и «против» каждой гипотезы и… и не видит достаточных оснований, чтобы уверенно остановиться на одной из них, отвергнув все остальные. Причём упрекать за это почтённый высокий синклит или предъявлять ему претензии в нерешительности, робости мысли и склонности к перестраховке в данном случае не приходится: их действительно нет, этих веских оснований, — конкретный пример трудностей, неизбежно сопутствующих проникновению человека в Новое.
Впрочем, «проникновение в Новое» и прочие высокие слова хорошо звучат после того, как очередное свершение останется позади. Кстати, и свершением его назовут потом, когда оно уже состоится, а пока оно носит прозаическое наименование: задание. А раз задание — значит, планы, значит, сроки, которые, как известно, не ждут… В общем, тянуть с решением вопроса о посадочном устройстве «лунника» было больше невозможно.
— Так вот, — сказал Королев. — Большинство учёных склоняется к тому, что грунт на Луне твёрдый. Вроде гранита, или известняка, или пемзы — это уже детали, — но твёрдый. Да и доводы сторонников этой точки зрения вроде поубедительнее, чем у противников… — Он сделал паузу и решительно закончил: — Так и будем считать.
— Но, Сергей Павлович, — не удержался кто-то из присутствующих. — Как можно принимать такое решение на основании абстрактных разговоров? А если там пыль? Ведь все эти учёные мужи высказывают только общие соображения — не более того! Никто из них не берет на себя смелость написать — на Луне, мол, такой-то грунт… и подписаться под этим!
Королев посмотрел усталыми глазами на сидящих за столом:
— Ах вот чего вам не хватает…
Взял блокнот, крупным почерком написал на его листке:
«ЛУНА — ТВЁРДАЯ».
Подписался: С. КОРОЛЕВ.
Поставил дату, вырвал листок из блокнота и передал сотруднику, которому предстояло непосредственно руководить проектированием станции.
Такой я услышал эту историю от старожилов королёвского КБ, среди которых она пользовалась большой популярностью. Так и изложил её в журнальной публикации книги, которую вы сейчас читаете.
Но впоследствии мне посчастливилось узнать дополнительные уточняющие подробности об этом эпизоде и даже увидеть листок из блокнота СП.
Тексту этого необычного документа предшествует несколько ядовитый в данной ситуации заголовок — «Справка», адресованная, вопреки обычному, не от подчинённых начальнику, а, наоборот, от начальника — подчинённым.
А сам документ гласит следующее:
"Посадку АЛС[4] следует рассчитывать на достаточно твёрдый грунт типа пемзы…" — и дальше технические данные о вертикальной скорости корабля в момент прилунения и так далее.
Читая эту записку, я зримо представил себе, как СП начал писать её, имея в виду прежде всего цели сугубо воспитательные (поставить на место нерешительных!), а потом, по ходу дела и, возможно, незаметно для самого себя, перестроился на волну профессиональную, начал назначать основные технические параметры посадки будущего лунника. И, переключившись на чистую технику, даже отдал записку не тому участнику совещания, который сетовал на учёных, а тому, который непосредственно руководил проектированием.
Дальнейший ход дел общеизвестен: посадочное устройство было спроектировано, станция построена, запущена и в феврале 1966 года — через месяц после смерти Королева — успешно прилунилась, лишний раз подтвердив правомочность решений вероятностного характера.
Луна действительно оказалась твёрдой…
Многое видел этот человек раньше других — он умел смотреть далеко вперёд. И умел разглядеть в своём деле качественно новое даже тогда, когда это новое бывало довольно хитро замаскировано нагромождением текущих частных дел.
В жизни любого творческого коллектива — конструкторского, научного, театрального, спортивного, — если, конечно, это действительно творческий, живой, а не академически застывший коллектив, периодически возникает что-то вроде поворотных моментов. Моментов, когда надо отбросить часть старого, испытанного багажа, отрешиться от некоторых привычных, казалось бы, многократно проверенных воззрений и решительно шагнуть в новое.
Мгновенно такой поворот, разумеется, не возникает. Его идеи вызревают в умах постепенно. Постепенно и, конечно, не строго синхронно: в одних умах раньше, в других — позже, а у кого-то — раньше всех.
Так вот, сотрудники Королева рассказывают, что у него этот процесс вызревания новой идеи почти всегда завершался раньше, чем у кого бы то ни было. Особенно запомнилось им, как один за другим проходили пуски беспилотных предшественников «Востока» и как всем, в общем, было очевидно, что дело идёт к полёту человека. Но когда именно это будет, сколько потребуется успешных пусков беспилотных кораблей, чтобы сказать: «Да, их надёжность достаточна», — этого конкретно никто себе не представлял. А если и представлял, то, во всяком случае, своих позиций особенно не декларировал…
Тут, видимо, кроме не очень безоблачной статистики ранее выполненных пусков, о которой уже было сказано, действовал некий психологический барьер: издавна полет человека в космос воспринимался как нечто фантастическое. Перевести его в категорию явлений реальных — в этом как раз и заключался тот самый поворотный момент.
И именно Королев сделал этот шаг — собрал несколько своих ближайших помощников и сказал:
— Составляйте отчёт о готовности к пуску человека. Текст давайте без особой шлифовки, но введение и выводы чтобы были точные и чёткие. Отчёт пойдёт… — и он перечислил адреса, в которые следовало разослать отчёт, так, будто только за этим дело и стало.
Впрочем, так оно с той минуты фактически и было. Решающее слово было сказано. Дальнейшее представляло собой, как говорится, дело техники.
Е.А. Карпов справедливо заметил:
— Королев всегда точно знал, чего хочет. Чего добивается. И соответственно выбирал самую лучшую — значит, самую полезную для дела тактику: и в высших сферах, и с заказчиком, и со смежниками. Тут уж и свой темперамент подчинял задаче полностью.
Очевидное пристрастие Королева ко всему новому навело Б.В. Раушенбаха на мысль, которую он неоднократно высказывал, хотя и характеризовал каждый раз сам как парадоксальную:
— Я думаю, что, если бы сейчас Сергей Павлович был совсем молодым человеком, которому предстояло бы выбирать себе жизненный путь, он не пошёл бы в ракетную технику. Пошёл бы в какое-нибудь другое, совершенно новое дело.
Действительно — полный парадокс! Королев — и не пошёл бы в ракетную технику!.. Согласитесь, это звучит примерно так же, как предположение, что, скажем, Станиславский не пошёл бы в режиссуру или Пирогов — в медицину.
Но Раушенбах свою фантастическую гипотезу довольно убедительно обосновывал:
— Ракетная техника сегодня — это большое хозяйство, запущенное на полный ход. Королев же очень любил начинать — и не любил продолжать… Ракетная техника в начале тридцатых годов только зарождалась, и это определило выбор Королева… Он искал новое!..
Итак, отчёт о готовности к пуску человека был написан, подписан и выпущен в свет божий — сиречь в инстанции, каковым это дело надлежало санкционировать.
И вот наступил день заседания Государственной комиссии, которое впоследствии назвали «историческим». (Я взял это слово в кавычки, хотя если оценить происходившее в свете всего, что за ним последовало, то, действительно, иначе не назовёшь.) Один из заместителей и ближайших многолетних сотрудников Королева подготовил по его поручению к этому заседанию доклад — всеобъемлющий, богато аргументированный, насыщенный объективным анализом всех, «за» и «против».
Но, войдя в зал, Королев почуял (интуиция у этого человека была редкая), всем своим нутром почуял накал волнения, более того — взвинченности значительной части присутствующих. Причём присутствующих, которым предстояло не просто отсидеть на заседании — «для представительства», — а решать дело! Да ещё к тому же давать ответственные справки, а некоторым и отвечать на прямой вопрос: «По вашей части все готово? Никаких препятствий нет? Вы ручаетесь?..»
Оценив ситуацию, Сергей Павлович сказал своему заместителю:
— Давайте лучше я сам…
И сделал доклад сам. Если, конечно, позволительно назвать докладом выступление следующего содержания:
— Корабль на космодроме. Подготовка заканчивается. Предлагаю разрешить пуск с человеком.
Известный полярный лётчик и лётчик-испытатель, Герой Советского Союза А.Н. Грацианский, в своё время учившийся одновременно с Королёвым в Киевском политехническом институте и строивший вместе с ним планёр КПИ-3, заметил однажды, что «никаких чёрточек гениальности молодой Сергей Павлович не проявлял, но был чертовски славным парнем!..».
Что можно сказать по поводу этой искренней характеристики? Разве только то, что черты если не гениальности (будем по-прежнему помнить о необходимой осторожности обращения с бронзой!), то яркой и многогранной одарённости Королева в дальнейшем, как известно, проявились в полной мере. А «чертовски славный парень» не исчез. Не растворился в жизненных перипетиях. Хотя и замаскировался защитными оболочками, порой весьма труднопроницаемыми… Спадали эти оболочки не часто. Преимущественно в обстоятельствах, как сказали бы сейчас, стрессовых.
Вот один случай, с этой точки зрения, по-моему, небезынтересный.
Дело было ещё на том раннем этапе развития нашей ракетной техники, когда к каждой удаче — таков удел, наверное, всякого нового дела! — приходилось прорываться сквозь целую кучу неудач. Шли испытания новой ракеты, и шли нельзя сказать чтобы очень гладко. Раз за разом она, злодейка, заваливалась, едва успев оторваться от стартового стола. Конкретный виновник столь неблаговидного поведения ракеты был установлен — им оказался агрегат, сделанный на «братской фирме», то есть в другом ракетном конструкторском бюро. На доводку злополучного агрегата были брошены все силы, и вот наконец дело вроде бы пошло на лад. Успешно прошёл один пуск. Потом второй. На очереди был третий — по ряду причин очень многое решавший для всей дальнейшей судьбы этой ракеты.
И — как назло! — опять неудача.
Первое, что рефлекторно мелькнуло в головах всех, кто был на пуске: «Снова этот чёртов агрегат!..» Та же мысль обожгла и ведущего конструктора фирмы, этот агрегат создавшей. С дикими глазами, не помня себя, рванулся он туда, где среди искорёженных ферм бывшей стартовой площадки жарким пламенем горели обломки ракеты. Но его тут же перехватил — перехватил в буквальном смысле слова, уцепившись за рукав, — Королев и прокричал прямо в лицо: «Вы тут ни при чем! Это совсем другое…»
Казалось бы, мелочь. Ну что тут, в самом деле, особенного: объяснить до предела взволнованному человеку, что нет у него оснований так отчаиваться!.. Но когда в это время у самого, что называется, на душе кошки скребут, когда хочется прежде всего дать выход собственному раздражению, когда весь мир не мил, — в такую нелёгкую для себя минуту увидеть переживания другого человека и не отнестись к ним равнодушно умеет не каждый. Королев — умел.
А вот другой случай. Мы уже говорили, что Королев здорово умел заставить людей работать. Бывал в этом иногда просто безжалостен. Но вот что мне рассказали сотрудники его КБ. Возникла однажды какая-то неотложная работа как раз под Новый год. И СП заставил нескольких своих инженеров в новогоднюю ночь работать. Понимал, каково это им, но — заставил. Но чтобы им, беднягам, было все-таки не так обидно, всю эту ночь — с вечера 31 декабря до утра 1 января — провёл в цехе, вместе с ними. Хотя прямо по делу никакой необходимости в его присутствии не было.
…Был ли Королев справедлив?
Этот вопрос приходится довольно часто слышать от людей, интересующихся личностью Главного конструктора. Но однозначно ответить на него — просто так взять и сказать «да» или «нет» — оказалось, по крайней мере мне, не так-то легко. Я перебирал в памяти разные случаи, в которых Королев мог проявить свою справедливость или, напротив, несправедливость. И с удивлением обнаруживал, что он вполне успешно проявлял и то, и другое!
Помог мне снова старожил королёвского КБ.
— Понимаешь, — сказал он, — СП был далеко не всегда справедлив тактически, но очень справедлив стратегически… Разъяснить? Ну, он мог навалиться на тебя по сущей ерунде, а то и вообще ни за что. Или за чьи-то чужие грехи, если виновники далеко, а выход своим эмоциям ему нужно дать немедленно. Что — несправедливость? Конечно, она… Но вот в том, работник ты или не работник, заслуживаешь или не заслуживаешь доверия как человек, можно или нельзя на тебя опереться в трудном деле, — тут он ошибался редко. В своих оценках бывал, как правило, точен, а главное — всегда стремился к этому. Словом, был справедлив.
Меня этот ответ удовлетворил вполне.
Действительно, говоря о таком человеке как Королев, односложными «да» и «нет» обойтись трудно. Впрочем, только ли о таком как Королев? Наверное, к каждому человеку с такими «релейными» мерками подходить не стоит…
Не раз задумывался я над тем, чем же все-таки объяснить, что его так слушались. Чаще всего — охотно, иногда — с некоторым внутренним сопротивлением, иногда — и с открыто выражаемым неудовольствием, но слушались. Причём слушались люди, формально (да и не только формально) равные ему по рангу: например, занимавшие такой же пост — Главного конструктора — в других организациях, принадлежащих зачастую вообще к другим ведомствам. А он им указывал, требовал от них, утверждал или отменял их решения, — словом, «командовал парадом» так, как считал нужным и полезным для дела. Был не просто Главным конструктором некоей организации, а лидером направления.
Хорошо это было или плохо?
Вряд ли можно ответить на этот вопрос вообще, безотносительно к личности Королева и к той неповторимой конкретной обстановке, в которой все это происходило. Тут общие положения модной в наши дни научной организации труда, наверное, не очень применимы. Не берусь решать, нужен ли подобный, облечённый исключительно широкими правами «командующий» в любом деле. Думаю все же, что нет, особенно если эти права не уравновешены (как были уравновешены у Королева) глубокой человечностью их обладателя, если ему присуща не только деловая, требовательная жёсткость, но и природная жестокость. Тогда, кстати, он обречён на то, чтобы так и остаться в глазах беспристрастных потомков прежде всего диктатором, но никак не идейным и нравственным лидером человеческого (все равно, большого ли, малого ли) коллектива…
А для дела освоения космоса, особенно на первых его этапах, наличие такого лидера, как Королев, было — я убеждён в этом — удачей, переоценить значение которой вряд ли возможно.
Когда ракетно-космическая техника находилась ещё в состоянии если не младенческом, то, во всяком случае, далеко не зрелом, она могла двигаться, развиваться, разворачиваться во всю ширь только совместными усилиями многих коллективов и даже целых ведомств, — тогда просто необходим был человек, который не знал бы слов «это не моё дело» или «это ко мне не относится», человек, которому до всего было дело и к которому относилось бы все: и прочность ракеты, и химия топлива, и выбор места для космодрома, и система премирования за разработку конструкций, словом — все! Таким человеком оказался Королев.
Он был лидером. Именно — лидером. Никак не суперменом, каким его иногда себе представляют. А это понятия совершенно разные. Супермен совершает, вернее — пытается (как правило, безуспешно) совершить великие дела сам, лично, персонально. А лидер — готовит, возглавляет и поднимает на такие дела коллег, последователей, сподвижников, в конечном счёте — коллектив, иногда, если того требуют масштабы дела, многотысячный. Королев сколачивал такой коллектив. Сколачивал умело, упорно, талантливо.
Он никогда не упускал случая подчеркнуть коллективный характер работ по освоению космического пространства. Шла ли речь о планах на будущее, об анализе сделанного, о случившихся неудачах и пришедших удачах (особенно об удачах), он всегда говорил «мы», «нам», «у нас», а не "я", «мне», «у меня». И это была не форма, а отражало его взгляды на природу технического творчества.
Так же он действовал и вне пределов своего КБ. По его инициативе был создан Совет главных конструкторов космической техники — организация вневедомственная, вроде бы никому не подчинённая и ни перед кем не отчитывающаяся и в то же время на редкость могущественная. В сущности она представляла собой средство преодоления ведомственной разобщённости. То, что потребовало бы долгих и трудных согласований, при помощи СГК решалось мгновенно впрямую.
Потребовались многие годы, чтобы подобные прямые (или, как их иногда называют, горизонтальные) связи были по достоинству оценены и рекомендованы к распространению в масштабе всей страны. В состав СГК кроме Королева входили В.П. Бармин, В.П. Глушко, В.И. Кузнецов, Н.А. Пилюгин, М.С. Рязанский.
Но вернёмся к поставленному вопросу — почему же все-таки его так слушали? Так считались с его мнением? Так стремились выполнить наилучшим образом каждое его указание?
Может быть, потому, что он был не только Главным конструктором своего конструкторского бюро, но и бессменным председателем Совета главных конструкторов космической техники, заместителем председателя государственных комиссий, техническим руководителем пусков всех пилотируемых (и многих беспилотных) советских космических летательных аппаратов?.. Ведь за каждым из этих титулов стояло немало прав! И ещё больше — ответственности.
Нет, не думаю. Не в титулах было дело. Не мог столь, в общем, формальный момент играть сколько-нибудь существенную роль в таком деле. Мало ли мы видели разных председателей и их заместителей, влияние которых не выходило за пределы ведения заседаний («Внимание, товарищи. Слово имеет…»).
Тогда, может быть, другое: главные конструкторы и руководители научных учреждений, работавшие над освоением космоса, были настолько слабее Королева по своим знаниям, опыту и способностям, что сами охотно уступали ему инициативу, а вместе с ней и конечную ответственность?
Нет! Не проходит и это объяснение. Прошу читателя поверить: в плеяде конструкторов космической техники Королев был, что называется, первым среди равных. Его окружали настоящие личности в полном смысле этого ко многому обязывающего слова.
В «медовый месяц» космической эры появилось немало газетных и журнальных публикаций, из которых далёкий от подобных дел читатель легко мог составить себе представление, будто все делалось очень просто: Теоретик космонавтики произвёл нужные расчёты, Главный конструктор начертил чертежи. Ну, может быть, помогали им ещё какие-нибудь копировщики и деталировщики — и все… Излишне говорить, что таким способом в наше время невозможно создать даже пылесос или холодильник, не говоря уже о ракете с космическим кораблём, самолёте, автомобиле.
Какую отрасль космической техники ни взять — сверхмощные ли ракетные двигатели, системы ли управления, комплексы ли измерительных средств, устройства ли торможения и спуска, радиотехническую ли аппаратуру, стартовые ли позиции, — каждая из этих и множества других сложных комплексных проблем решалась большими коллективами талантливых, инициативных творческих работников, во главе которых просто не смогли бы удержаться вялые, слабые люди. Поэтому невозможно предположить, что ответ на интересующий нас вопрос заключался в очевидном превосходстве Королева над другими главными конструкторами как инженера и учёного. Созвездие космических главных конструкторов, повторяю, состояло — как оно и положено нормальному, уважающему себя созвездию — из настоящих звёзд: больших инженеров и больших учёных, больших не только и не столько по своим высоким должностям и академическим титулам, а по существу. Так что и в этом плане не было у них особых оснований взирать на Королева очень уж снизу вверх…
Так в чем же все-таки дело?
Не знаю. Не берусь ответить на этот вопрос с полной категоричностью. Но думаю, что главную роль тут играла очевидная для всех неугасающая эмоциональная и волевая заряженность Королева. Для него освоение космоса было не просто первым, но первым и единственным делом всей жизни. Делом, ради которого он не жалел ни себя, ни других (недаром говорили сотрудники его КБ: «Мы работаем от гимна до гимна»). Да что там — не жалел! Просто не видел, не умел видеть ничего вокруг, кроме того, что как-то способствовало или, напротив, препятствовало ходу этого дела.
И сочетание такой страстности однолюба с силой воли, подобной которой мне не пришлось встречать, пожалуй, ни в ком из известных мне людей (хотя, честное слово, на знакомства с сильными личностями мне в жизни, вообще говоря, повезло), — это сочетание влияло на окружающих так, что трудно им было, да и просто не хотелось что-нибудь ему противопоставлять. Великая сила — страсть! А тем более — страсть праведная…
Очень интересно складывались взаимоотношения Королева с Хрущёвым. Конечно, судить о них я и мои товарищи могли, пользуясь лишь информацией довольно косвенной, поскольку в кремлёвские кабинеты вхожи не были. Но слышали, как СП не раз выражал уверенность, когда речь шла о делах, требовавших решений государственного масштаба, что в ЦК и в правительстве его поддержат («Хрущёв подпишет…»). Присутствовали иногда — чаще всего это случалось на космодроме — при телефонных разговорах СП с Хрущёвым… Из всего этого у меня сложилось парадоксальное и, разумеется, сугубо субъективное ощущение, что каждый из них — и Хрущёв, и Королев — считал, что очень ловко использует второго в своих целях (не личных, конечно, а служащих интересам дела). И самое удивительное — оба при этом были правы!
В самом деле: Никита Сергеевич решительно поддерживал и предоставлял в пределах возможного максимум сил и средств для развития космических исследований — дела всей жизни Королева. А Сергей Павлович с руководимыми им коллективами обеспечивал ни с чем не сравнимый пропагандистский и политический эффект, не говоря даже о вкладе в обороноспособность страны.
…Как известно из элементарной физики, выполнение любой работы требует соответствующего расхода энергии. Это справедливо в буквальном смысле слова, когда речь идёт об энергии механической, электрической или тепловой; справедливо и в смысле переносном, когда в действие вступает энергия душевная.
Так вот — в деле освоения космоса центральным источником энергии был Королев.
Автор известного «закона Паркинсона» разделял облечённых той или иной мерой власти людей на две основные категории: «Да-человеков» и «Нет-человеков», отмечая при этом, что, к сожалению, в реальной жизни последняя категория решительно превалирует.
Королев был «Да-человеком» в самом что ни на есть ярко выраженном виде!
Как же было не принимать того, что исходило от него…
И ещё об одной — наверное, тоже не последней — причине непререкаемого авторитета этого человека хочется здесь вспомнить.
В нем было в высокой степени развито свойство, которое по смыслу вещей должно было бы быть присуще всякому работнику, занимающему так называемый ответственный пост, но которое, увы, встречается в жизни гораздо реже, чем хотелось бы.
Королев умел ваять на себя.
Он не только не уклонялся от принятия ответственных решений в сложных и острых ситуациях, но с видимой охотой сам шёл им навстречу. Причём делая то, отлично понимая, что речь идёт об ответственности не перед собранием, скажем, низовой профсоюзной организации, а перед сферами, располагающими полной возможностью взыскать по самому крупному счёту с человека, обманувшего их ожидания, — даже если этим человеком окажется Королев!..
Да и не говоря уж о прямой ответственности, не мог он не отдавать себе отчёта и в том, что каждое его мало-мальски серьёзное деяние — удачное или неудачное — пишется в книгу истории космонавтики и ракетостроения и со временем может быть по всем статьям проанализировано дотошными потомками. Ответственность перед историей! Далеко не самая лёгкая из всех возможных… Конечно, он все это сознавал.
И тем не менее — брал на себя.
…Это было уже далеко не первое совещание, на котором говорили о создании космической станции, предназначенной для мягкой посадки на Луну. Шло составление перечня основных технических параметров станции, по существу определяющих всю её будущую конструкцию. И тут-то возник вопрос: как делать посадочное устройство — шасси? Ведь невозможно проектировать его, не зная, хотя бы приблизительно, куда оно будет садиться. А что представляет собой грунт лунной поверхности, никто ещё точно сказать не мог. Как принято говорить, мнения учёных разошлись. Одни полагали, что поверхность Луны похожа на гранитные скалы. Другие — что она представляет собой рыхлую пыль в несколько десятков метров толщиной. Третьи — что она более всего похожа на ноздреватую пемзу… Словом, мнений было почти столько же, сколько учёных.
И вот в который уже раз собирается высокий синклит, выслушивает доводы «за» и «против» каждой гипотезы и… и не видит достаточных оснований, чтобы уверенно остановиться на одной из них, отвергнув все остальные. Причём упрекать за это почтённый высокий синклит или предъявлять ему претензии в нерешительности, робости мысли и склонности к перестраховке в данном случае не приходится: их действительно нет, этих веских оснований, — конкретный пример трудностей, неизбежно сопутствующих проникновению человека в Новое.
Впрочем, «проникновение в Новое» и прочие высокие слова хорошо звучат после того, как очередное свершение останется позади. Кстати, и свершением его назовут потом, когда оно уже состоится, а пока оно носит прозаическое наименование: задание. А раз задание — значит, планы, значит, сроки, которые, как известно, не ждут… В общем, тянуть с решением вопроса о посадочном устройстве «лунника» было больше невозможно.
— Так вот, — сказал Королев. — Большинство учёных склоняется к тому, что грунт на Луне твёрдый. Вроде гранита, или известняка, или пемзы — это уже детали, — но твёрдый. Да и доводы сторонников этой точки зрения вроде поубедительнее, чем у противников… — Он сделал паузу и решительно закончил: — Так и будем считать.
— Но, Сергей Павлович, — не удержался кто-то из присутствующих. — Как можно принимать такое решение на основании абстрактных разговоров? А если там пыль? Ведь все эти учёные мужи высказывают только общие соображения — не более того! Никто из них не берет на себя смелость написать — на Луне, мол, такой-то грунт… и подписаться под этим!
Королев посмотрел усталыми глазами на сидящих за столом:
— Ах вот чего вам не хватает…
Взял блокнот, крупным почерком написал на его листке:
«ЛУНА — ТВЁРДАЯ».
Подписался: С. КОРОЛЕВ.
Поставил дату, вырвал листок из блокнота и передал сотруднику, которому предстояло непосредственно руководить проектированием станции.
Такой я услышал эту историю от старожилов королёвского КБ, среди которых она пользовалась большой популярностью. Так и изложил её в журнальной публикации книги, которую вы сейчас читаете.
Но впоследствии мне посчастливилось узнать дополнительные уточняющие подробности об этом эпизоде и даже увидеть листок из блокнота СП.
Тексту этого необычного документа предшествует несколько ядовитый в данной ситуации заголовок — «Справка», адресованная, вопреки обычному, не от подчинённых начальнику, а, наоборот, от начальника — подчинённым.
А сам документ гласит следующее:
"Посадку АЛС[4] следует рассчитывать на достаточно твёрдый грунт типа пемзы…" — и дальше технические данные о вертикальной скорости корабля в момент прилунения и так далее.
Читая эту записку, я зримо представил себе, как СП начал писать её, имея в виду прежде всего цели сугубо воспитательные (поставить на место нерешительных!), а потом, по ходу дела и, возможно, незаметно для самого себя, перестроился на волну профессиональную, начал назначать основные технические параметры посадки будущего лунника. И, переключившись на чистую технику, даже отдал записку не тому участнику совещания, который сетовал на учёных, а тому, который непосредственно руководил проектированием.
Дальнейший ход дел общеизвестен: посадочное устройство было спроектировано, станция построена, запущена и в феврале 1966 года — через месяц после смерти Королева — успешно прилунилась, лишний раз подтвердив правомочность решений вероятностного характера.
Луна действительно оказалась твёрдой…
Многое видел этот человек раньше других — он умел смотреть далеко вперёд. И умел разглядеть в своём деле качественно новое даже тогда, когда это новое бывало довольно хитро замаскировано нагромождением текущих частных дел.
В жизни любого творческого коллектива — конструкторского, научного, театрального, спортивного, — если, конечно, это действительно творческий, живой, а не академически застывший коллектив, периодически возникает что-то вроде поворотных моментов. Моментов, когда надо отбросить часть старого, испытанного багажа, отрешиться от некоторых привычных, казалось бы, многократно проверенных воззрений и решительно шагнуть в новое.
Мгновенно такой поворот, разумеется, не возникает. Его идеи вызревают в умах постепенно. Постепенно и, конечно, не строго синхронно: в одних умах раньше, в других — позже, а у кого-то — раньше всех.
Так вот, сотрудники Королева рассказывают, что у него этот процесс вызревания новой идеи почти всегда завершался раньше, чем у кого бы то ни было. Особенно запомнилось им, как один за другим проходили пуски беспилотных предшественников «Востока» и как всем, в общем, было очевидно, что дело идёт к полёту человека. Но когда именно это будет, сколько потребуется успешных пусков беспилотных кораблей, чтобы сказать: «Да, их надёжность достаточна», — этого конкретно никто себе не представлял. А если и представлял, то, во всяком случае, своих позиций особенно не декларировал…
Тут, видимо, кроме не очень безоблачной статистики ранее выполненных пусков, о которой уже было сказано, действовал некий психологический барьер: издавна полет человека в космос воспринимался как нечто фантастическое. Перевести его в категорию явлений реальных — в этом как раз и заключался тот самый поворотный момент.
И именно Королев сделал этот шаг — собрал несколько своих ближайших помощников и сказал:
— Составляйте отчёт о готовности к пуску человека. Текст давайте без особой шлифовки, но введение и выводы чтобы были точные и чёткие. Отчёт пойдёт… — и он перечислил адреса, в которые следовало разослать отчёт, так, будто только за этим дело и стало.
Впрочем, так оно с той минуты фактически и было. Решающее слово было сказано. Дальнейшее представляло собой, как говорится, дело техники.
Е.А. Карпов справедливо заметил:
— Королев всегда точно знал, чего хочет. Чего добивается. И соответственно выбирал самую лучшую — значит, самую полезную для дела тактику: и в высших сферах, и с заказчиком, и со смежниками. Тут уж и свой темперамент подчинял задаче полностью.
Очевидное пристрастие Королева ко всему новому навело Б.В. Раушенбаха на мысль, которую он неоднократно высказывал, хотя и характеризовал каждый раз сам как парадоксальную:
— Я думаю, что, если бы сейчас Сергей Павлович был совсем молодым человеком, которому предстояло бы выбирать себе жизненный путь, он не пошёл бы в ракетную технику. Пошёл бы в какое-нибудь другое, совершенно новое дело.
Действительно — полный парадокс! Королев — и не пошёл бы в ракетную технику!.. Согласитесь, это звучит примерно так же, как предположение, что, скажем, Станиславский не пошёл бы в режиссуру или Пирогов — в медицину.
Но Раушенбах свою фантастическую гипотезу довольно убедительно обосновывал:
— Ракетная техника сегодня — это большое хозяйство, запущенное на полный ход. Королев же очень любил начинать — и не любил продолжать… Ракетная техника в начале тридцатых годов только зарождалась, и это определило выбор Королева… Он искал новое!..
Итак, отчёт о готовности к пуску человека был написан, подписан и выпущен в свет божий — сиречь в инстанции, каковым это дело надлежало санкционировать.
И вот наступил день заседания Государственной комиссии, которое впоследствии назвали «историческим». (Я взял это слово в кавычки, хотя если оценить происходившее в свете всего, что за ним последовало, то, действительно, иначе не назовёшь.) Один из заместителей и ближайших многолетних сотрудников Королева подготовил по его поручению к этому заседанию доклад — всеобъемлющий, богато аргументированный, насыщенный объективным анализом всех, «за» и «против».
Но, войдя в зал, Королев почуял (интуиция у этого человека была редкая), всем своим нутром почуял накал волнения, более того — взвинченности значительной части присутствующих. Причём присутствующих, которым предстояло не просто отсидеть на заседании — «для представительства», — а решать дело! Да ещё к тому же давать ответственные справки, а некоторым и отвечать на прямой вопрос: «По вашей части все готово? Никаких препятствий нет? Вы ручаетесь?..»
Оценив ситуацию, Сергей Павлович сказал своему заместителю:
— Давайте лучше я сам…
И сделал доклад сам. Если, конечно, позволительно назвать докладом выступление следующего содержания:
— Корабль на космодроме. Подготовка заканчивается. Предлагаю разрешить пуск с человеком.