Гарина Инна. Книга без переплета

   И Михаил Анатольевич потерял сознание.
   ГЛАВА 22
   Очнулся он только через несколько часов, несмотря на все усилия окружающих привести его в чувство, очнулся, испытывая страшную тоску, словно передавшуюся ему от демона, и закричал в ужасе при виде склонившегося над ним незнакомого лица - лица жуткого и прекрасного одновременно в совершенной законченности своего уродства.
   То была Де Вайле, но Овечкин этого не знал. Потрясенному рассудку его представилось, что он уже в аду, чего заслужил несомненно... но вот за какой проступок?.. Этого он вспомнить не мог и не хотел.
   Потом он увидел встревоженное, милое личико Фирузы и испытал некоторое облегчение. Она поднесла Михаилу Анатольевичу стакан с душистым и горьким питьем, он покорно выпил все до дна, и сознание его постепенно начало проясняться.
   ...Конечно, никакой это был не ад. Овечкин обнаружил себя полусидящим на кровати с подложенными под спину подушками, в красно-кирпичном мрачном покое с зарешеченными окнами, и с некоторым усилием припомнил, что это крепость Хораса. И женщина со столь напугавшим его лицом уже не казалась ему обитательницей адских угодий, хотя впечатление производила все-таки не слишком приятное. Она протянула руку, коснулась тыльной стороной ладони его лба, отчего Михаил Анатольевич вздрогнул, и затем, кивнув головой, сказала:
   - Что ж, он в порядке. Или почти в порядке. Пойду помогу старику.
   И вышла из комнаты.
   - Кто это? - спросил Овечкин, глядя ей вслед.
   - Де Вайле, колдунья, - неохотно ответила Фируза. - Как вы себя чувствуете, Михаил Анатольевич?
   - Хорошо, спасибо... Откуда она взялась?
   - Была здесь все время - так она говорит. Она - из друзей принцессы и собиралась помочь ей бежать от Хораса, если... ну, когда все кончилось бы. И для этого ей надо было оставаться невидимкой. Михаил Анатольевич...
   - Что?
   Он отвлекся наконец от созерцания двери, через которую удалилась Де Вайле, и посмотрел на девушку. И увидел, что она улыбается, а глаза ее полны слез и светятся каким-то незнакомым светом.
   - Что с вами, Фируза? Почему вы плачете?
   Она не успела ответить, потому что дверь опять отворилась и вошла принцесса Маэлиналь в сопровождении Баламута Доркина, вошла торопливо, на ходу протягивая руки к Михаилу Анатольевичу.
   Он поспешно вскочил с кровати навстречу ей. Голова у него сильно закружилась при этом, но Михаил Анатольевич устоял, и руки их встретились. Что за черт... глаза принцессы тоже были полны слез и тоже сияли... Овечкин смешался и поочередно поцеловал обе ее руки, и это получилось у него довольно ловко, поскольку он совершенно не соображал, что делает.
   - Позвольте мне поблагодарить вас, Михаил Анатольевич, - пылко начала принцесса, и в этот момент он вспомнил, что произошло и что он сделал.
   Они уже всё знали. Голова у него закружилась еще сильней, и он крепче сжал руки принцессы, чтобы не упасть. Он не хотел вспоминать... само сознание его не желало возвращаться к воспоминанию о последнем жутком видении. Он зажмурился и покачал головой, в которой начался какой-то звон, и почти не слышал, что говорит ему Маэлиналь.
   Принцесса, впрочем, как будто и сама не слишком понимала, что говорит.
   -... Мы все обязаны вам! И не думайте, мы не оставим вас здесь одного... как вы решились на это!.. и никому ничего не сказали... должно быть, вам было очень страшно!
   - Нет, нет, - механически пробормотал Овечкин, уловив слово "страшно", - это, право, пустяки...
   -...Мы вас не оставим, с нами два мага - неужели они не найдут способа снять с вас эти ужасные чары?! Найдут, безусловно, и тогда... О, в Данелойне вы всегда будете желанным гостем... но что я говорю - там у вас будет все, чего душа пожелает! Отец щедро вознаградит вас, а моя благодарность пребудет с вами вовеки...
   Михаил Анатольевич изнемог совершенно. Тут внезапно кто-то кинулся ему на грудь, вклинившись между ним и принцессой, и Овечкин испуганно отшатнулся, выпустив руки Маэлиналь. Не сразу он понял, что это чатури. А тот, раскинув пестрые, сверкающие крылья, вцепился крохотными ручонками в его майку и возопил:
   - Я не обманулся в тебе, ягненочек!
   Михаил Анатольевич принужденно засмеялся.
   - Благодаря тебе и я обрел свободу! Хорас сгинул, чары рухнули. И я буду не я, если не помогу тебе в свою очередь. Ну и всем нам заодно. Знаешь ли ты, что спас нас дважды? Если бы тебе не пришло в голову посмотреть в окно, когда ты читал заклинание, из всего этого мира уцелела бы лишь крепость, а все остальное сгинуло бы вместе с этим демоном!
   Овечкин побледнел, ибо от имени Хораса его охватила леденящая дрожь.
   - Я буду денно и нощно молить своих богов, чтобы они послали мне знания о том, как помочь тебе! - закончил чатури.
   - Да, ты молодец! - тут же подхватил Баламут Доркин, одобрительно глядя на Овечкина. - Я, признаться, не ожидал от тебя такого...
   Михаил Анатольевич не мог больше терпеть ни единой секунды. Бежать, бежать... Чего он никак не ожидал - так это того, что на него будут смотреть, как на героя. Меньше всего он думал о благодарности окружающих и вовсе не был к ней готов. Тем более, что героем он себя и не чувствовал. Но, боясь вспоминать о последнем мгновении - о глазах Хораса, устремленных на него, - он никому, даже самому себе, не мог бы объяснить, отчего его душу разрывают сейчас такие противоречивые чувства. Конечно, он был рад, что все целы, все рядом... Все ли?
   - А Никса? - вдруг вспомнил он. - Где Маколей? Что с ним?
   Он ужасно встревожился и сразу позабыл о своем неловком положении.
   - Не беспокойтесь, Михаил Анатольевич, - быстро сказала Фируза. - Он немножко ранен... талисман взорвался, помните? Но - жив, и ничего страшного. С ним сейчас Каверинцев и Де Вайле, они говорят, что все будет хорошо.
   - Пожалуйста, проводите меня к нему, - попросил Овечкин, нисколько не успокоенный ее словами.
   И он поспешил вслед за Фирузой, избавившись тем самым от дальнейших изъявлений благодарности.
   Маги, сидевшие у постели молодого короля, встретили Михаила Анатольевича куда как более сдержанно. Де Вайле едва взглянула в его сторону, будучи занята проделыванием таинственных пассов над головой Маколея, лежавшего с закрытыми глазами и ни на что не реагировавшего. А Босоногий колдун, с чувством пожав руку библиотекарю, проявил далее чисто докторский интерес. Он заставил Овечкина снять майку и, велев молчать и дышать, простукал грудь легкими, но удивительно твердыми пальцами, затем проделал то же самое со спиной, приложился ухом, долго вслушивался во что-то внутри Михаила Анатольевича и наконец, недовольно закряхтев, позволил одеться. Только тогда Овечкин рискнул спросить о состоянии Никсы. Собственное состояние его интересовало мало.
   - Спит, - отвечал старец. - Не волнуйтесь, мой юный друг, через два дня наш корабль будет уже бегать. То, что натворил мой Грамель, я заштопаю без труда. А вот вы, Михаил Анатольевич, нравитесь мне куда меньше. Угораздило вас... хотя, если бы не вы... оно, конечно...
   Аркадий Степанович крепко почесал в затылке и посмотрел на Де Вайле вопросительно. Та, закончившая свою лечебную работу, ответила ему взглядом невозмутимым и непроницаемым. Босоногий старец крякнул и снова почесал в затылке с некоторым остервенением.
   - Пойдемте к остальным, - сказал он. - Пусть юноша спит и выздоравливает. А нам надо основательно посовещаться...
   Они вернулись в покои, где ждали их принцесса, Баламут и чатури. Последний разминал крылья, носясь по комнате, и тараторил без умолку.
   Характер вещей птицы после обретения свободы не слишком изменился в лучшую сторону. Ибо свобода, как оказалось, была неполной. Чатури не мог выбраться за пределы сотворенного Хорасом маленького осеннего мирка без посторонней помощи, поскольку был всего лишь вещей птицей, без всяких других магических способностей. И новая зависимость не способствовала уменьшению его сварливости.
   Однако при этом чатури то и дело присаживался на плечо к Баламуту. И кусал его за ухо, пожалуй, даже с нежностью. Доркин отмахивался, но без особого раздражения, и похоже было, что эти двое за время своего совместного заточения изрядно пришлись друг другу по душе, сколько бы они ни ругались между собою.
   Едва вошли колдуны и Овечкин с Фирузой, как Баламут предложил перекусить, "чем черт послал". Он указал на накрытый стол и скорчил такую гримасу, что всякому стало бы понятно - вино и фрукты, обнаруженные им в погребах Хораса, не то что не вино и фрукты, но даже, может быть, и вовсе не еда.
   Босоногий колдун, изучивший уже немножко характер своего беспокойного гостя из Данелойна, только вздохнул тяжело - он ужасно устал после стольких трудов. Но не один Баламут нуждался в добром обеде, и пришлось почтенному старцу напрячься, к великой радости королевского шута, и украсить стол жареным мясом, картошкою и хлебом, добытыми прямо из воздуха, а Де Вайле, со своей стороны, дополнила трапезу некоторыми данелойнскими деликатесами, рассчитанными на тонкий вкус королевских особ.
   Аппетита, правда, особого ни у кого не оказалось, кроме, разумеется, Баламута, у которого он был всегда, да, как ни странно, у Овечкина. Михаил Анатольевич два дня практически ничего не ел и только сейчас вспомнил об этом. Он обнаружил даже, что джинсы, купленные Никсой, стали ему несколько широковаты, и принялся наверстывать упущенное. Остальные едва притронулись к еде, а Босоногий колдун так и вовсе не проглотил ни кусочка. Он вынул свою удивительную трубку, раскуривавшуюся самостоятельно, и, пока все ели, пыхтел ею, полностью погрузившись в свои мысли. Когда же с трапезой было покончено, маг встрепенулся и, обведя присутствующих пристальным взором, обратился к ним со следующей речью:
   - Милостивые государи и государыни, подведем же итоги! Все мы уцелели и все в безопасности, благодаря самоотверженности нашего юного друга, Мишеньки Овечкина... несколько бездумной самоотверженности, я бы сказал, ибо стоило ему обратиться ко мне...
   Тут старец вспомнил, что времени ни на какие обращения, да и свободы действий у их "юного друга" попросту не было, и смущенно кашлянул.
   - Но что сделано, то сделано, - торопливо добавил он, делая вид, что не замечает укоризненных взглядов обеих девушек, в глазах которых Овечкин был нынче рыцарем без страха и упрека. - Итак, все мы свободны и вольны хоть сейчас возвратиться по домам, все, кроме Михаила Анатольевича. Разумеется, мы не оставим его без помощи, но это потребует времени и, возможно, немалого, поскольку природа нашего демона мне по-прежнему неизвестна, и все с ним связанные чары - тоже. Предстоит работа... но работа чисто магическая, в коей помощь мне способна оказать разве что госпожа Де Вайле. Остальные же могут спокойно возвращаться домой. Я провожу Маколея в Таквалу, когда он встанет на ноги, Де Вайле проводит принцессу и Доркина прямо сегодня, и мы с нею займемся вами, Мишенька...
   Тут принцесса Маэлиналь обратила на колдуна спокойный твердый взор и сказала:
   - Мы не двинемся с места, пока ваша магическая задача не будет решена.
   Некоторое время все смотрели на нее молча, потом Баламут сказал:
   - Но это неразумно, Май... ваше высочество! Война...
   - Война ведется из-за Тамрота, - ответила она, не спуская глаз с колдуна. - А Тамрота больше не существует. Не так ли? Мое возвращение в Данелойн сейчас ничего не изменит.
   Аркадий Степанович вновь смущенно кашлянул.
   - Это не проблема, ваше высочество. Я сделаю другой талисман... хотя на это тоже потребуется время. Возможно, вы и правы. Я-то думал решить дело иначе... но что-то всего так много сразу!
   Он сердито посмотрел на Овечкина.
   - Не гневайся, колдун, - мягко мурлыкнул чатури, примостившийся на плече Баламута. - Ягненочек обскакал тебя, но он, право же, сделал это не нарочно.
   Босоногий колдун вспыхнул, а вещая птица, безжалостно угадавшая внутреннее смятение многомудрого старца, оказавшегося не столь многомудрым, каковым он привык себя считать, скромно потупила глаза. Баламут хихикнул, но быстренько подавил свою веселость, памятуя о незаурядных все-таки способностях колдуна.
   Аркадий Степанович еще сидел и пыхтел, когда заговорила Де Вайле.
   - Я думаю, что принцесса права, - сказала она глуховатым невыразительным голосом. - Без Тамрота нам нечего делать в Данелойне. Займись же этим, почтеннейший, покуда мы будем выхаживать молодого короля. А Овечкин никуда не убежит, как тебе, должно быть, известно.
   - Мы его покараулим, - снова вмешался чатури.
   - Хорошо, - сказал колдун, дернув себя за бороду. - Хорошо. Я ухожу. Вернусь, когда будет готов талисман, и, может быть, узнаю что-нибудь за это время о заклятии Овечкина. Хорошенько смотрите за Маколеем!
   Он резко поднялся на ноги, вышел на середину комнаты и без единого слова растворился в воздухе, слегка напугав этим всех, кроме Де Вайле и Баламута, уже немного привыкшего к штучкам босоногого старца.
   ГЛАВА 23
   Времени никто не считал, да и как это можно было сделать? Ни дня, ни ночи здесь не существовало - вечно пасмурное небо, укрытое грозовыми тучами, из которых, однако, не проливалось ни капли дождя, дарило постоянные сумерки. Невольные обитатели крепости Хораса в ожидании Босоногого колдуна вели жизнь рассеянную, заполненную лишь прогулками по сырому, неуютному лесу, да разговорами у камина, где непрерывно поддерживался огонь. В качестве общей гостиной они выбрали небольшую комнату, которую легче было прогреть и просушить, трапезничали в ней и сидели у огня - когда все вместе, когда компаниями из двух-трех собеседников. И состав этих компаний определился весьма быстро.
   Едва Никса Маколей, раны которого заживали с чудодейственной быстротой, начал вставать, как стало вполне ясно, чье общество он предпочитает всем остальным. И ни у кого не было ни малейших сомнений, по какой причине молодой король меняется в лице, стоит только появиться принцессе Маэлиналь. Лицо его светлело, глаза начинали сиять, и именно он ввел в обиход частые прогулки по лесу, первым предложив свое общество принцессе. До этого никого особенно не тянуло выходить из дому, ибо прелести в промозглом воздухе и сырой почве под ногами почему-то никто не находил.
   Когда же принцесса в самой куртуазной и изысканной манере приняла предложение и у них с Никсою вошло в обыкновение часами прогуливаться вдали от посторонних глаз, ведя оживленные беседы, Баламут Доркин сделался не в меру раздражителен и угрюм и изъявил желание поохотиться. Чатури поднял его на смех, напомнив, что в здешних охотничьих угодьях не сыскать даже воробья, и тогда Баламут скрепя сердце обратился к Де Вайле с просьбою сотворить для него какую-нибудь дичь, да посвирепее. Ибо, сказал он, безделье угнетает его чрезвычайно, а от сырости и вечной конкуренции с ядовитою птицей даже его профессиональные навыки грозят обратиться в прах.
   Колдунья смерила Доркина с ног до головы холодным проницательным взором и предложила немедля переправить его в Данелойн, где навалом и дичи, и ясного солнца, и прекрасных дам и никакой конкуренции. Чатури горячо поддержал это предложение, добавив, правда, что отправится в Данелойн вместе с Доркином, поскольку мечтает об этом с той самой минуты, когда познакомился с ним. Баламут насупился и ничего не ответил.
   Но с тех пор он тоже стал выходить на прогулки, и чатури неизменно сопровождал его, то сидя на плече человека, то разминая крылья в полете над верхушками вечно желтых деревьев, заснувших мертвым сном в одной из фаз своего годового цикла.
   Веселее королевский шут от этого не стал. Напротив, он делался все более мрачен и даже слегка осунулся. В те недолгие часы, когда временные пленники осеннего мира собирались вместе у камина, он сидел все больше молча и без улыбки слушал язвительные остроты и болтовню чатури, как будто полностью принявшего на себя шутовские обязанности.
   Мрачность его прямо-таки бросалась в глаза. И Михаил Анатольевич, частенько озабоченно посматривавший в его сторону, но не решавшийся подойти, сказал однажды Фирузе:
   - Что-то творится с нашим Баламутом. Вы заметили?
   Они к тому времени тоже начали выходить на прогулки вдвоем, находя в обществе друг друга немало удовольствия.
   - Трудно было бы не заметить, - отозвалась девушка и при этом как-то странно посмотрела на Овечкина.
   Он машинально предложил ей руку, занятый своими мыслями, и, неторопливо ступая в ногу, они вошли под своды леса. Михаил Анатольевич тяжело вздохнул.
   - Должно быть, он очень скучает. И все из-за меня! Поверьте, я совсем не хотел и не хочу, чтобы ради меня вы все томились тут. Ведь Аркадий Степанович обещал помочь, и этого вполне достаточно!
   - При чем тут вы? - не совсем вежливо оборвала его Фируза.
   Он удивленно посмотрел на нее.
   - Но... как же...
   - Неужели вы и впрямь столь невинны, Михаил Анатольевич, что так-таки ничего не понимаете?
   - Что я должен понимать?
   Она покачала головой.
   - Вы-то сами... но скажите мне, пожалуйста... я знаю, Никса Маколей ваш друг, конечно, и все-таки...
   Фируза закусила губу, не решаясь продолжать.
   - О чем вы? - недоумевая спросил Овечкин.
   - Разве вы не видите, что ему очень нравится принцесса Май? - выпалила она наконец и залилась краской.
   - А!
   Овечкин понял, и лицо его прояснилось.
   - Конечно, вижу. Но это же хорошо! Я был бы рад, если... мы же все знаем, что ее должны выдать замуж без любви, по расчету, по каким-то там политическим соображениям, это просто ужасно! А Никса - замечательная пара для нее. Разве вы так не считаете?
   Фируза смотрела на него, открыв рот.
   - Не так все просто, - сказала она. - Но вы... как вы можете так легко говорить об этом?
   Михаил Анатольевич отвернул лицо в сторону и несколько помедлил с ответом.
   - Не знаю, почему это вас удивляет, - неохотно сказал он. - Неужели вы могли подумать хоть на секунду, что я... что мне... что я мог бы настолько забыться, чтобы вообразить... разумеется, нет.
   На последних словах голос его окреп.
   - Я стал много думать теперь - как никогда раньше! - со смешком признался он. - И вот что я понял: в книгу моей жизни затесалась совершенно сказочная глава. Я никогда не забуду ее, никогда не забуду Маэлиналь, но я и во сне не мог бы помыслить, что сказка будет продолжаться вечно. Нет, Фируза. Жизнь принцессы не имеет ко мне никакого отношения. Я никогда не побываю в Данелойне и никогда больше не увижу ее. Поэтому я был бы рад вспоминать их обоих - принцессу и короля - и знать, что где-то в ином мире они счастливы вдвоем. Ведь у сказки должен быть счастливый конец! Но это не моя сказка. Я в ней - всего лишь случайный персонаж.
   - Может быть, - с сомнением протянула Фируза. - Но Баламут Доркин всяко не случайный.
   - Баламут?..
   Михаил Анатольевич даже остановился. Лицо его вспыхнуло, ибо он вдруг понял, что она имела в виду, и от внезапного проникновения в чужую тайну ему сделалось ужасно неловко.
   - Вот оно что, - смущенно пробормотал он. - Бедняга...
   - Но я рада за вас, - Фируза порывисто прильнула к нему и сразу отстранилась, тоже краснея. - Я не думала, что вы так хорошо это воспринимаете.
   - Как же иначе, - сказал не совсем еще опомнившийся Овечкин. - Разве вы думаете по-другому? Мы-то с вами вернемся в Петербург... если я вернусь, конечно...
   - Вернетесь, - убежденно сказала девушка. - Обязательно! И мы с вами будем друзьями, вы помните об этом?
   Она еще больше покраснела, и всякий более проницательный, чем Михаил Анатольевич, человек мигом догадался бы, что с дружбой этой что-то не совсем ладно. Но он только кивнул и радостно улыбнулся.
   - Конечно!
   Одна только принцесса, пожалуй, и не замечала состояния своего верного слуги. И прекрасна она была в эти дни, как никогда раньше...
   Колдунья Де Вайле держалась особняком, ни с кем в долгие разговоры не вступала, на прогулки не выходила, а все больше сидела в общей комнате, глядя в огонь и думая неизвестно о чем. Никто, впрочем, и не искал ее общества. Колдунья из Данелойна не обладала, да и не хотела обладать способностью располагать к себе сердца людей.
   Прошла примерно неделя после ухода Босоногого колдуна, если считать по тому, сколько раз они устраивали себе "ночь", укладываясь спать, когда одиночество Де Вайле было нарушено вторжением Баламута Доркина, внезапно воротившегося с прогулки через десять минут после выхода. Чатури, казавшийся уже постоянной принадлежностью его плеча, почему-то отсутствовал, и Баламут был мрачен и зол более обыкновенного.
   Впрочем, нарушить одиночество колдуньи было не так-то просто. Она не шелохнулась при появлении королевского шута и продолжала невозмутимо смотреть в огонь. Так же сидела она и когда все собирались в этой комнате, отгороженная от людей стеною своего молчания, полностью погруженная в себя. Баламут довольно долго бродил по комнате у нее за спиной, собираясь с духом, прежде чем рискнул наконец обратиться к ней.
   - Де Вайле, - сказал он сурово, - ужели ты не хочешь ничего видеть? Или тебе все равно, что будет с Айрелойном и всеми нами?
   Колдунья никак не отреагировала на его слова.
   - Де Вайле, - он повысил голос, - ты слышишь меня?
   - Слышу, - небрежно уронила она.
   - И что же ты скажешь?
   - Ничего.
   Баламут озадаченно помолчал.
   - И ты не собираешься вмешиваться? Да ты понимаешь ли, что происходит?!
   - Понимаю, - вздохнула Де Вайле. - Я должна что-то сделать? Что именно?
   В голосе ее прозвучали слегка насмешливые нотки.
   - Ну... - сказал Баламут, - напомнить, например, принцессе об ее долге, поговорить с нею по-дружески... зачаровать ее, наконец, если ничего больше не поможет!
   - Ты сомневаешься в твоей госпоже?
   - В нашей, - резко поправил Доркин. - В нашей госпоже! Она еще так молода, и кто, как не мы с тобою...
   - Ты сомневаешься в нашей госпоже? - повторила Де Вайле.
   - Сомневаюсь, - сквозь зубы сказал Баламут. - Чтоб мне провалиться... я никогда не ожидал от нее такого!
   - Я не думаю, что принцесса может забыть о своем долге, - вкрадчиво произнесла колдунья.
   Она все еще сидела спиной к Баламуту, не сводя глаз с пляшущего в камине огня, и ему не было видно ее лица. Доркин вперил тяжелый взгляд ей в спину.
   - А я вот думаю! Ты не видела ее глаз, когда она смотрит на этого...
   - На то и глаза человеку, чтобы смотреть, - насмешливо отозвалась Де Вайле.
   Он сдержал готовое сорваться с губ ругательство.
   - Ты... не смейся, Де Вайле! Посмотри на нее внимательно - это слишком серьезно! Но что толку говорить с тобою об этом - разве ты знаешь, что такое любовь!
   Колдунья неторопливо повернулась к нему, и гнев Доркина немедленно угас, сменившись желанием оказаться где-нибудь подальше отсюда. Как всегда, он поспешно отвел глаза от ее взгляда.
   - Ты прав, - холодно сказала она, изучающе глядя на него. - Откуда мне знать, что такое любовь. Но вот что я скажу тебе, Баламут, - не вмешивайся! Нельзя вмешиваться, когда сама судьба трубит вызов человеку. Сама судьба испытывает его, и что такое наши жалкие напоминания о долге перед лицом ее вызова? Если принцесса забудет нынче все, чему ее учили, значит, ее учили напрасно. Если ее увлечет любовь, значит, любовь окажется сильнее долга. Принцесса Май - не первая и не последняя, кого испытывают подобным образом. И хотела бы я взглянуть на тебя, Баламут, в тот миг, когда судьба бросит вызов тебе - представь, что такое может случиться! И хотелось бы верить, что ты вовремя вспомнишь о долге. Долг... легко говорить о нем, пока тебя не искушают. Подумай вот о чем, Баламут, честный слуга своего короля, верный сын своего отечества, - что было бы, если бы не на Никсу Маколея, а на тебя был обращен благосклонный взгляд принцессы Май! Хорошенько подумай и реши, вправе ли ты судить это бедное дитя, впервые полюбившее и обреченное на брак с принцем Ковином, за то, что оно предается радости в последний, может быть, раз в своей жизни!
   - Я не понимаю тебя, Де Вайле, - стиснув зубы, сказал Доркин, как будто еще более осунувшийся за время ее недолгой речи, но решительности своей не утративший. - То есть, я понимаю, о чем ты говоришь, но как ты можешь говорить такое!
   И, впервые набравшись смелости, он посмотрел ей прямо в глаза, и на этот раз колдунья отвела взгляд.
   - Упрямец... бедный, глупый упрямец, - сказала она, качая головою. - Я предсказываю тебе, Баламут, еще более страшные муки, чем ты терпишь теперь. Не знаю, право... Иди и поговори с принцессой сам. Я отказываюсь делать это.
   И она вновь отвернулась к огню.
   - Де Вайле, - умоляюще сказал Доркин, вмиг растерявший все свое мужество перед лицом такой жуткой перспективы, как самому говорить с принцессой, - прошу тебя! Ты же знаешь, я не могу. Я обязательно наболтаю лишнего, ибо дурак - он и есть дурак... прошу тебя, заклинаю! Хочешь, я встану на колени перед тобой - спаси принцессу, спаси Айрелойн!
   - Уйди, - безучастно ответила Де Вайле. - Если я не смогла убедить тебя в том, в чем убеждена сама, как я смогу заставить Маэлиналь принять совет, который мне не по душе! Уйди, не раздражай меня своей глупостью.
   И Баламут ушел ни с чем. За дверью его встретил чатури - слетел с подставки для факелов и уселся на плечо.
   - Злая старая ведьма, - сочувственно сказал он, куснув Доркина за ухо. - Я тебя предупреждал! Хотел бы я знать, о чем она думает, часами глядя в огонь, но боги не посылают мне этого знания. Ну и черт с ней! Хочешь, я поговорю с твоей красавицей? Изображу транс, накаркаю всяких ужасов... авось, она опомнится - женщина все-таки!